IV

Иван с первых дней пребывания земского посольства в слободе прямо-таки «прилип» к Валентину, проводя с ним дни напролет. Прежние Ивановы любимцы братья Басмановы и Федька Романов ревновали бешено и всячески старались вернуть себе его внимание и расположение, постоянно таскаясь хвостиками за царем.

Пока стояла золотая осень, затянувшаяся в этом году, вся честная компания с интересом наблюдала, как дон Альба муштрует воинов, а потом отравлялась пострелять все с тем же доном Альбой. Испанец был не только отличным стрелком, но и прирожденным учителем, и царевич Иван под его руководством делал заметные успехи. Ну и про охоту не забывали. Тоже молодецкое занятие. Тем паче что Валентиновы подарки к этому располагали.

Но тут зарядили дожди, вскорости сменившиеся снегом, и о парадной забаве временно пришлось забыть, так же, впрочем, как и об охоте. Зато теперь настала очередь «воинских игрищ». Царевич и его ближайшее окружение до того самозабвенно рубились в «солдатики», позабыв обо всем, что Валентин уже проклинал тот день, когда ему в голову пришла идея сделать такой подарок. Самое противное для Валентина заключалось в том, что детская игра (поскольку к ней подключились люди с боевым опытом, в действительности водившие в бой войска и посылавшие людей на смерть) превратилась в самое настоящее командно-штабное учение. И эти учения с разными вводными продолжались день за днем уже вторую неделю.

Валентин вместе с князем Вяземским и младшим Басмановым сражался против царевича с доном Альбой, Федькой Романовым и еще одним Басмановым. Болельщиками, не скупившимися на советы обеим сторонам, были несколько бояр Плещеевых. А самый старший из них исполнял роль судьи.

Сражение продолжалось уже несколько часов, и левый фланг Валентинова войска (к его немалой радости) уже скукожился, изогнулся, и если бы не край игровой поляны, за которую он зацепился, войско царевича вышло бы ему в тыл. Но Афанасий Вяземский с младшим Басмановым отчаянно сопротивлялись, постоянно перебрасывая на левый фланг подкрепления с правого фланга и из центра. Игра затягивалась, хотя исход, кажется, был уже ясен всем. Валентину – так уж точно. Но тут за спиной у себя он услышал громкий голос:

– Дайте-ка посмотреть, что за забава тут у вас. Говорят, что вы за нею и об обеде забываете. – Валентин обернулся. Басманов-старший. Цепким взглядом окинул поле сражения. – Хм… Занятная вещь… Хм… Плохи твои дела, Михайла, – заявил он, уже обращаясь непосредственно к Валентину. – Где же твои пушки? Без пушек тебе их не удержать. – И он указал пальцем на левый фланг, дышавший на ладан.

Вместо Валентина Басманову ответил сын:

– Так они себе при разделе все полевые пушки забрали. А нам только осадные достались.

– Хм… Осадные, говоришь… А вот это что у вас? – Он ткнул пальцем в центр позиции.

– Холм, – ответил Валентин.

– Тащите на него свои осадные пушки, – посоветовал Басманов-старший.

Когда пушки были установлены на холме, Басманов объявил:

– Мы открываем огонь вот по этому и по этому мосту.

Когда разрушение мостов было засчитано судьей, Басманов перенес огонь на наступающего противника, «паля» через головы своих войск. Только теперь до противника дошло, какую опасность представляет для них вновь организованная батарея. Войско под огнем потихоньку тает, а подкрепление не пошлешь – мосты разрушены. Целым остался лишь один мост через реку, за которой противник держал свою ставку и резервы. Да и тот далеко – на противоположном фланге.

– Надо послать кавалерию, ваше величество, – посоветовал дон Альба Ивану, – и захватить вражеские пушки.

– Точно! – обрадовался царевич и приказал своим дружкам: – Федька, Петька, ведите конницу на тот берег! Захватите холм!

Пока Федор и Петр передвигали фигурки конников, Басманов-старший молчал, но, как только те выстроили их для решающей атаки у подножия холма, заявил:

– Не пойдет так, твое величество. Как же это ты провел, интересно, латную конницу через болото?

– Какое еще болото? – возмутился Иван.

– Иона, это болото? – обратился Басманов к судье.

– Болото, – подтвердил Иона Плещеев.

– Да вот же оно, твое величество. – Басманов обвел указательным пальцем место, занятое на карте болотом. – Одной стороной оно к самой речке примыкает, а с другой у нас полк стрельцов да триста копейщиков за крепкими рогатками сидят. Туда вам соваться бесполезно, вот вы через болото и ломанулись. А в болоте тяжелой латной коннице конец пришел. Дай бог, двадцатая часть оттуда выберется.

Дон Альба уже осознал свою ошибку и принялся виниться:

– Это я виноват, ваше величество. Позабыл я про это болото.

Царевич Иван не успел еще ему ответить, как Афанасий Вяземский решил воспользоваться выгодным моментом.

– А мы башкир со своего правого края посылаем, мост захватить. Конницы у вас уже нету, а пехоте не успеть.

Вяземский с Басмановым-младшим принялись переставлять фигурки легких кавалеристов.

– Твое величество, – обратился Басманов-старший к царевичу, – разреши земскому послу игру покинуть. Вы уж без него додеретесь, а мы с ним пойдем отпразднуем нашу победу.

Царевич только рукой махнул, разрешая. Некогда было отвлекаться – враг начал просачиваться в тылы его войска.

«Каков, однако, старый вояка, – с восхищением думал Валентин о Басманове. – Ведь это он специально пришел со мной поговорить. Пришел, оценил ситуацию, понял, что ожидать моего поражения придется долго, поэтому предпринял меры, ведущие к скорой победе!» С Басмановым Алексеем, правой рукой Никиты Романовича, Валентину довелось пару-тройку раз переброситься несколькими репликами на нейтральные темы, но нормально поговорить не удавалось.

Расположились в басмановских покоях. Слуги подали вино и сладости.

– За вашу победу! – провозгласил Валентин, подняв кубок.

– Брось, Михайла, – урезонил его Басманов. – Давай-ка лучше за славу русского оружия! Мы, русские, всегда всех били и бить будем.

– Точно, – согласился Валентин и отхлебнул из своего кубка. – Только одно мне непонятно. Что же мы тогда войну эту распроклятущую, Ливонскую, выиграть все никак не можем?

– Ясное дело, – недовольно буркнул Басманов. – Измена кругом. Вон Курбский…

Алексей Басманов, всюду появляющийся вместе с Никитой Романовичем и держащийся в его тени, не только его правая рука. Он еще глава целого клана Плещеевых, целиком перешедшего на сторону опричнины. И все члены этого рода – люди с немалым военным опытом. Все они в опричной дружине – командиры различного уровня. Фактически Басманов не просто командир опричного войска, он его неформальный лидер. И сместить его с этого поста без его личного соизволения не сможет ни Никита Романович, ни царевич Иван. Вот и получается, что главная опричная сила сосредоточена именно в его руках. Так, может, он и есть тот серый кардинал, от мнения и желаний которого полностью зависит полновластный, казалось бы, Никита Романович Захарьин? Может быть, поэтому царский дядька так и не ответил на заманчивые предложения Валентина? Как бы то ни было, но Валентин, понимая, что такая возможность может ему представиться еще не скоро, вознамерился выяснить это прямо сейчас.

– Так Курбский уже четыре года как сбежал. Чего на него все валить… Настоящего воеводы в войске нет. Если бы нашелся настоящий воевода, так он бы не топтался до сих пор у германского порога, а уже в Англии был. Вот, к примеру, вы… Разве бы вы отказались главным воеводой стать? – забросил он первый крючочек.

– Хм… – хмыкнул Басманов. – Кто же мне предложит? Мы опричные, а войну земщина ведет.

– Как? – воскликнул Валентин, сделав круглые глаза. – Разве боярин Юрьев-Захарьин не передавал вам наше предложение?

– Какое еще предложение? – всполошился Басманов. – Ничего не передавал. О чем это ты говоришь, Михайла?

– Есть люди в земщине, не только желающие объединения государства, но и готовые кое-что для этого предпринять. Я сообщил Никите Романовичу их предложения. И в том числе – назначить вас главным воеводой над всем русским войском. – Этот крючок был уже посолиднее, и Валентину страсть как хотелось поглядеть, заглотит ли его Басманов.

– Да ничего такого он мне не говорил! Это когда же у вас с ним такая беседа была? – захлопотал он. – И что?.. Что? Что он тебе ответил?

Валентин внимательно следил за собеседником. Или он великолепный актер, или никакой он не серый кардинал. Серые кардиналы так себя не ведут. Слишком прям и простодушен.

– Ничего не ответил. Сказал, что года три назад приезжать нужно мне было.

– Эк его… – с досадой крякнул Басманов, не сказав больше ни слова.

Ни один генерал не откажется от поста главнокомандующего. И Алексей Басманов не отказался бы, если бы такое предложение ему было сделано. К несчастью для него, это была всего лишь маленькая провокация Валентина, сделанная с целью выяснить – сообщал ли Никита Романович своей правой руке о беседе с Михайлой Митряевым. Получалось, что царский дядька не говорил ему не только о конкретных предложениях, но и о самом факте состоявшейся беседы. Почему же? Ответ был заключен в реакции Басманова. Валентин был уверен, что, предложи он ему в действительности пост главнокомандующего, тот согласился бы без раздумий. И на сотрудничество с земщиной пошел бы, и Никиту Романовича бросил бы в одиночестве.

– Хм… Странно, – хмыкнул Валентин, постаравшись состроить как можно более простодушную гримасу на своей физиономии. – Я-то думал, что у вас все открыто, без секретов… Думал, Никита Романович расскажет о моих предложениях на заседании опричной думы, и вы их там вместе подробно и досконально обсудите. – Делать подобное заявление, пожалуй, не надо было. Это уже походило на издевательство. Но Басманов-старший был так расстроен, что не обратил внимания на последнюю фразу Валентина.

– Надо было бы тебе, Михайла, сначала со мной потолковать, – с сожалением выдавил он из себя. – Да… Со мной.

Валентин лишь развел руками – как получилось, так получилось. Нет, Алексей Басманов совершенно не подходит на роль серого кардинала. Не его опасается Никита Романович, когда речь заходит о переговорах с земщиной. Явно не его. Но кого же? Кто сейчас выполняет роль той самой пружины, толкающей вперед опричное движение? Или нет никакого серого кардинала и Валентин просто торопится? Может быть, боярин Захарьин просто взял паузу для того, чтобы еще и еще раз все тщательно взвесить?

Дальнейшая беседа с Басмановым не заладилась. Он был угрюм, задумчив и на все попытки Валентина расшевелить его и завязать разговор отвечал лишь короткими односложными репликами. Если из Басманова и можно было выудить еще какую-нибудь ценную информацию, то явно не сегодня. Старый вояка, не пытаясь либо не умея скрывать своих эмоций, откровенно переживал «упущенную» возможность. Валентину оставалось лишь бросить свои попытки расшевелить хозяина и откланяться. «Да уж, – думал Валентин, вышагивая по дворцовым переходам, – актер он точно никакой. Все переживаемое им тут же проявляется на физиономии. С таким…» Он был так погружен в свои мысли о Басманове-старшем, что чуть было не воткнулся в опричника, стоящего у него на пути. Тот, отскочив в последний момент, рявкнул чуть ли не в ухо Валентину, прервав таким беспардонным образом его размышления:

– Господин!

Вздрогнув от неожиданности, Валентин остановился и повернулся на голос. Обычный рядовой опричник… Из тех, наверное, что несут сегодня караул во дворце.

– Чего тебе?

– Господин земской посол… – Воин, видимо, уже осознал свою промашку и снизил голос чуть ли не до шепота. – Тебя царица к себе просят.

– Царица? – переспросил Валентин, не сразу сообразив, о ком идет речь. – А-а… Что ж, пойдем.

Бывать на женской половине дворца, в так называемом тереме, ему еще не доводилось. Как сообщил ему Силка, передавая местные сплетни, кроме царицы Марии на женской половине обитала еще царицына охрана, состоящая из трех десятков баб-воительниц, называемых здесь амазонками, и Иванов гарем. Вернее, слова «гарем» никто здесь не употреблял. Это Валентин обозвал его гаремом. Так ему было привычнее. Здесь же и саму женскую половину дворца называли теремом, и наложниц царя именовали так же. То, что у русского царя, как у турецкого султана, обнаружились наложницы, нисколько не удивило Валентина. Будь он сам царем, тоже завел бы себе коллективчик дамочек эдак из тридцати. Но с Иваном все было несколько сложнее. Мальчишка все-таки. Да и царица Мария, говорят, была весьма крута нравом. Валентину раз довелось наблюдать, как она верхом в сопровождении эскорта своих охранниц вихрем вылетела из дворца и, пронесясь по площади, выпорхнула в открытые крепостные ворота. Он тогда еще подумал: «Как ведьмы на метлах…» Так что никаких наложниц она Ивану не позволяла. В смысле наложницы-то имелись, но исполняли они исключительно обязанности женской прислуги. И никакого секса. Конечно, когда Иван войдет в возраст, женушку он, наверное, на место поставит и со своими наложницами не преминет установить более тесное знакомство. А сейчас он предпочитает иметь дело с девицами-танцоршами, которых Валентин видел на царских пирах. Те жили не во дворце, а на территории слободы.

Опричник вел Валентина по коридорам и переходам, пока не остановился перед закрытыми дверьми. У дверей стояли две женщины с бердышами, одетые, как и все царские воины, во все черное. Одежда на них была мужская, но скрыть, что это были женщины, она не могла.

– К царице привел вот… – буркнул им опричник.

Одна из них кивнула и, не оборачиваясь, стукнула кулаком в дверь три раза. Одна створка двери приоткрылась, и девица караульная промолвила:

– Проходите, сударь, царица ждет вас.

Валентин прошел внутрь, и дверь за ним со стуком закрылась. Помещение, в котором он оказался, скорее походило на большой тамбур с несколькими дверьми, чем на жилую комнату. И точно. Никакой царицы там не оказалось. Лишь две юные девы, встретившие Валентина. «Это те самые Ивановы наложницы, наверное, и есть, – подумалось ему. Девицы были юны, свежи и внешне явно выигрывали по сравнению с потасканными опричными подружками-«танцоршами». – Вот тебе и абсолютная власть… – немножко пожалел Ивана Валентин. – И далеко не всегда удается этой властью воспользоваться. Хочешь не хочешь, а приходится все же учитывать и интересы окружающих. Странно все-таки жизнь человеческая устроена».

Пока Валентин размышлял, о природе власти и превратностях человеческой судьбы, девицы провели его коротким коридором и оставили в небольшой комнате, так плотно завешанной коврами, что у Валентина в мозгу невольно возникла аналогия с футляром-шкатулкой. «Комната для переговоров, – сообразил он. – Вся обита мягким, звукоизолирующим материалом, чтобы ни один шорох не просочился за ее пределы».

Пока Валентин осматривался, откуда-то сбоку, из-за ширмы в комнату вошла женщина. Вернее, девушка, если мыслить в категориях двадцать первого века, а не шестнадцатого. Девятнадцать лет, высокая, стройная, с чрезвычайно тонкой талией. Основное определение, возникшее в уме у Валентина при виде нее, – спортивная. А какой ей еще быть, если, как говорят, любимейшими занятиями ее с самого детства были скачки, охота, стрельба из лука и пальба из ружья? Поговаривали также, что в этих занятиях она всегда брала верх над братом своим старшим, нынешним главой опричной думы.

Валентин склонился перед вдовствующей царицей в почтительном поклоне.

– Михайла Митряев… – произнесла она, усаживаясь в одно из кресел. – Садись, – указала Валентину на кресло напротив. – Михайла Митряев, ярославский купец. Стал главой торгового дома Митряевых после внезапного падения своего отчима Мудра Митряева. Если бы не этот счастливый случай, не быть бы никогда Михайле главой торгового дома. В Ярославле, правда, болтают, что не без помощи пасынка рухнул Мудр. Сопровождают же Михайлу Митряева Сила Храбров, Ерофей Беспалый и испанский дворянин Иван Альба. Первые двое ничего собой не представляют и славны лишь тем, что один – сын городового стражника, а второй – сын подьячего. Испанец же Альба из рода хоть и древнего, но из младшей ветви его, давно оскудевшей и захиревшей. Славен тем, что болтается по всему миру, как перекати-поле, и продает каждому желающему свой меч. А еще с Михайлой прибыли две срамные девки: Иулиания и Василиса. И про них я тебе сразу говорю, Михайла. Обнаружишь их однажды зарезанными либо отравленными – не удивляйся. Народ в слободе живет отчаянный. Мужчины в основном. Женщин мало. В этих условиях срамные девки – всем докука. Ссоры из-за них могут возникать. А где ссоры, там и кровь.

«Ого! – мысленно воскликнул Валентин. – Так меня здесь еще никто не встречал. – Девочка, похоже, пытается с первых минут если и не запугать, то поставить меня, что называется, на место. Тем интереснее разговор получится».

– Здравствуйте, ваше величество. – Валентину наконец-таки удалось хоть что-то сказать. – Великий грек Аристотель, уча нас логике, призывает избегать софизмов. Ибо софизмы, затуманивая суть дела, уводят нас в сторону, подменяя причину следствием.

– Не умничай, купец! – не сдержалась царица Мария.

– Как вам будет угодно, ваше величество. – Валентин в притворной почтительности склонил голову. – Но мне все-таки непонятно, ваше величество, почему в ссоре между мужчинами из-за женщины должна пострадать женщина. К тому же, позвольте заметить, Василиса и Иулиания – не срамные девки. Василиса – портниха и сказочница великая, а Иулиания – танцорка непревзойденная. И их мастерство оценил самолично наш великий государь. Оценил и приблизил к себе. Разве стал бы он приближать к себе срамных девок? Да я, ваше величество, если хотите знать, сам их зарежу и отравлю, если кто застанет их торгующими своей плотью и укажет мне на это.

– Я сказала, не умничай! – На этот раз она уже кричала почти в голос. – Это вы в Ярославле тонко просчитали! Сделать земским послом купца… Старый дурак Юрьев-Захарьин к купцам слабость имеет. О том все знают. Вон Строгановым весь Уральский Камень отвалил. Вот вы и вьетесь… Воронье… Он думает, что вы не предадите. Что, мол, бояре лишь предатели. А вы все… Все предатели!

– Все русские люди предатели? – нарочито спокойно осведомился Валентин.

– Опять умничаешь, купец! Знаю я все ваши планы! Соблазнить Ивана и дядюшку его, дурачка, и уничтожить!.. Уничтожить опричнину! Но не позволю! Так и знай! Не позволю! Берегись, купец!

«Получается, что самого ярого защитника существующего положения вещей я нашел там, где и не ожидал. Неужели это она крутит-вертит здесь всеми, создавая то, что называется политикой? Но какой в том ее личный интерес? В случае с дядюшкой Никитой Романовичем, например, понятны его побудительные мотивы. Опричнина ему нужна для того, чтобы до коронации изолировать Ивана от какого-либо боярского влияния. А царица Мария? Чего она добивается? Может, боится, что боярство воспротивится женитьбе молодого царя на вдове своего покойного брата? Точно. Это мотив. Ведь быть вдовствующей царицей и царицей, так сказать, действующей – это, как говорят в Одессе, две большие разницы».

– Ваше величество, – вкрадчиво начал Валентин, постаравшись подпустить в свой голос как можно больше сладости, – ведь царь Иван – самодержец, ни от кого не зависящий и никем и ничем не ограниченный. А вы – супруга его. Почти… Ждать чуть больше года осталось. Это миг… Не успеешь оглянуться – и пролетит он. Пока переговоры начнем, пока стороны выборных назначат, пока повестку согласуем… За этими занятиями и пролетит этот год. Зато державу в целости и сохранности оставим. Ведь это же ваша держава, ваше достояние. Целиком. Зачем подвергать ее немыслимым опасностям и бедствиям, кои могут воспоследовать от разделения? А не нравятся вам бояре?.. Так чего проще! Как станете царицей, все в ваших руках и воле будет! Не нравятся Шуйские или Воронцовы? Да разошлите их всех по вотчинам. Пусть сидят там да репу с рожью выращивают. А вместо них для повседневной службы призовите других, кто вам по душе. Хоть бы и совсем безродных. И кто вам что скажет? Ваше дело царское – кого желаете, того и на должности ставите. И главное – все тихо и мирно, без крови и смуты.

Мария, только что бурлившая агрессией, как кипящий чайник, после этих слов собеседника примолкла и задумалась. Приведенные Валентином доводы были довольно банальны, и он сам не ожидал, что они ее повергнут в такое раздумье. Валентин ждал реакции на свои слова, а реакции все не было. Мария задумалась и, казалось, позабыла о присутствии рядом с собой земского посла. «Не очень-то она и умна, – решил Валентин, внимательно наблюдая за царицей, – если уж до столь очевидных вещей сама не смогла допетрить. Да что там говорить – дурища круглая. Агрессивная, энергичная, активная, но полная дура. Неужели это она управляет хитрованом Никитой Романовичем? Невероятно…»

Не успел Валентин достроить эту логическую цепочку, как Мария наконец-то очнулась от своих тягостных раздумий.

– Хитер ты, купец, – прошипела она. – Хитер и сладкоречив, аки змий-искуситель. Но слава Создателю! – Она быстро перекрестилась. – Вразумил меня. Не удастся тебе меня обмануть! Ведь кроме бояр есть еще и попы. Есть епископы и митрополиты. Есть патриарх. А они истинные враги просвещения и веры подлинной, основанной на знании и науках. Попы не бояре, с ними посложней будет. Их по вотчинам не разошлешь. Соберут Собор и объявят анафему хоть царю, хоть царице. Что, не было такого, скажешь? – Валентин лишь всплеснул руками и одновременно скривил губы, словно пытаясь таким образом выразить протест против сказанного. – Ты прав, купец. До анафемы царствующим особам, слава богу, дело не доходило. Но ведь был же Собор, осудивший ересь жидовствующих! – вскричала она. Тут она длинно матерно выругалась. Валентин поморщился. Он, понятно, не институтка, но сквернословящие женщины его не вдохновляли ни в двадцать первом веке, ни тем более в шестнадцатом. – И слова-то какие подобрали… Ересь жидовствующих! Мерзкие лицемеры! Но не остановить им тягу человека к просвещению! К знаниям об истинном боге! Это великое учение каббалу они назвали ересью жидовствующих! Ничтожества, прокисающие в своих церквах и возносящие молитвы в пустоту! Что они могут противопоставить науке? Математике? Ангелологии? Алхимии? Магии? Что они могут противопоставить заповедям и фундаментальным трудам Гермеса Трисмегиста?! Свое жалкое Писание?! Воспоминания безграмотных бродяжек о таком же, как они, бродяжке Исусе, которого они провозгласили божьим сыном?! Бред!

В глазах ее заплясали искорки фанатизма, а лицо буквально озарилось огнем вдохновения. «Чокнутая фанатичка, – констатировал Валентин. – И каков накал убежденности и веры! Вот, оказывается, где скрываются «чертовы еретики», которых поминал дон Альба».

– Простите, ваше величество, – негромким вежливым голосом прервал ее яростный спич Валентин. – Говоря о математике, вы имеете в виду в первую очередь нумерологию?

– Ну да…

Неожиданное уточнение несколько сбило ее, и она, утеряв логическую нить своей эмоциональной речи, теперь сидела молча, хмурила свои соболиные брови и яростно сверлила глазами-буравчиками собеседника. «Чертова ведьма! – Если бы Валентин, когда ему в свое время довелось прослушать курс истории тайных обществ, знал, что ему придется столкнуться с чем-то подобным, он бы выучил наизусть каждую буковку в этом проклятом учебнике. Но и сохранившихся в памяти обрывков информации хватило, чтобы понять, с чем он сейчас столкнулся. Гермес Трисмегист, то есть Трижды Величайший, был египетским жрецом, магом и колдуном. И все тайные общества, возникавшие в Европе, от тамплиеров до розенкрейцеров и масонов, считали его своим духовным отцом. Но хороша, слов нет. Теперь понятно, почему имперские войска топчутся на месте, вместо того чтобы выжечь каленым железом протестантскую ересь в Европе. Если с русскими воеводами работают такие страстные агитаторши, как царица Мария, то они все там уже тайные еретики. Проясняется и то, почему на Руси называли протестантство ересью жидовствующих. Это в более поздние века оно, похоже, приняло благообразный вид, а вначале под словом «протестантизм» скрывалась дьявольская смесь каббалы, колдовства и нумерологии. Вот русские, и не только русские, попы и восстали против. Ясен пень! Я бы тоже восстал. И вообще… Прав дон Альба. На костер их всех надо было вовремя… Глядишь, и не пришлось бы нам с Лобовым теперь с рыбасоидами воевать. Но если она помянула Гермеса, значит… Значит, какое-то тайное общество уже существует. Какое же? Масоны возникли существенно позже, розенкрейцеры, кажется, в начале семнадцатого века… Значит, какое-то другое. Впрочем, какое это имеет значение, как именует себя банда мерзавцев, рвущихся к господству над человечеством? Ясное дело, что без Рыбаса здесь не обошлось. А какую сказку он подбросит этим дурачкам-людям и какой ярлык им приклеит – это несущественно».

– Ваше величество, – осторожно начал Валентин, – не хотел бы быть неверно понятым вами. Я ни в коем случае не являюсь врагом просвещения и так же, как и вы, надеюсь на то, что заря просвещения, занявшаяся в Европе, воссияет и над нашей темной, необразованной родиной. Для этого лишь необходимо «прорубить окно» в Европу. – Здесь он решил использовать словосочетание, которое появится в русском языке лет через сто пятьдесят, при царе Петре – «великом реформаторе», умудрившемся так напросвещать Россию, что ее население уменьшилось на треть. – Но… Но зачем же своими руками, ваше величество, лишать себя земель и подданных, приносящих вам доход? Прошу прощения за свой, может быть, слишком купеческий взгляд на эту проблему, но, как мне кажется, просвещение и целостность империи – понятия отнюдь не взаимоисключающие. – «Царица египетская» продолжала пялиться на своего собеседника, но уже не с такой ненавистью. Похоже, последние слова Валентина все-таки заставили ее задуматься. «Боже, какая же все-таки она дура, – подумал Валентин, – но сексапильная… И такие вот куклы решают судьбы целых народов! Кошмар!» – И еще, ваше величество… Я тоже считаю себя сторонником просвещения, но… Так сложилась моя судьба, что не встретился мне человек, могущий помочь прикоснуться к тайнам истинного просвещения. Я был бы бесконечно благодарен вам, если бы вы соизволили указать мне такого человека.

Впервые за все время беседы царица благосклонно глянула на своего собеседника. И даже, как показалось Валентину, едва заметно улыбнулась. Одними лишь уголками губ.

– Ты, оказывается, не так глуп, Михайла Митряев, как показалось мне вначале. Человек должен стремиться к свету. И если у тебя есть это стремление – это похвально. Я подумаю над твоей просьбой. И ты подумай над тем, что я тебе сказала. А теперь можешь идти.

Валентин поднялся, поклонился и попятился к двери. Те же девицы, что привели сюда, вывели его с женской половины. Поплутав немного, он наконец добрался до своей комнаты. Отпер дверь. Комната пуста. Прошел внутрь, глянул в окно – на дворе уже ночь. Небо вызвездило. Снаружи, поди, приличный морозец. Валентин хотел было кликнуть слуг, чтобы зажгли светильники, но тут же передумал. Вышел в коридор, постучал в соседние двери. Никого. Прислушался. Так и есть. Сверху доносится негромкая струнная музыка – царевич Иван пирует. Парни все, наверное, за столом, а Валентину, несмотря на голод, идти туда совсем не хотелось. Сыт он сегодня беседами с Басмановым и «царицей египетской». Устал. Лечь спать? Не исключено, что Иван пришлет за ним посыльного. Валентин, не зажигая света, на ощупь нашел свою шубу и шапку, оделся и пошел вон из дворца.

Мороз действительно пощипывал щеки, снег вкусно скрипел под ногами, и усталость, навалившаяся на него, потихоньку отступала с каждым его шагом по направлению к дому. Дома сейчас нет никого, кроме мастеровых Третьяка и Добрея. Вспомнив о них, Валентин тут же подумал, что мужики киснут от безделья. Надо бы им дело какое-нибудь придумать. Да пусть хотя бы доводят до ума два соседних дома – все одно ведь Никита Романович отдал их Валентину.

Валентин взошел на высокое крыльцо, по-хозяйски заколотил в дверь. Но, к его удивлению, открыл ему не один из мастеровых, а Ероха.

– Ероха? – удивился Валентин. – Ты не на пиру?

– Давай-ка шубу твою и шапку давай. – Ероха чуть ли не насильно помог Валентину раздеться, даже не думая отвечать на его вопрос. – Пойдем-ка наверх. – Ероха потянул его на второй этаж, и только когда они заперлись в комнате, прозванной Валентином кабинетом, шепотом сообщил ему:

– Я нашел одного из этих… Ну, тех, что с нечистой силой…

– Где?

– На кухне. Ты не торопись, Минь… Сейчас все подробно тебе… – Видно было, что Ероха волнуется, и это волнение передалось Валентину.

– Ты уверен?

– Уверен. Да пойдем сейчас, и сам все увидишь. Но погоди… Давай я начну с самого начала.

– Давай, – согласился Валентин. – А ты его не напугал? Он не сбежит?

– Да нет же… Говорю тебе – не перебивай…

– Ладно. Рассказывай.

О Рыбасе и рыбасоидах Валентин рассказал друзьям сразу же по прибытии в слободу, истолковав соответствующим образом рассказ князя Линского. Обозначил он их как нечистую силу, маскирующуюся под людей. К свойствам, по которым их можно вычислить, Валентин отнес плохую переносимость боли и «таяние» тела после физической смерти. И еще он определил их как главных врагов, по наущению и подсказке которых и происходят все и всяческие беды. А поведал ему об этих рыбасоидах еще в Ярославле один весьма осведомленный дьяк из разбойного приказа. Но эта сказка про дьяка для его друзей была явно излишней. Силка и Ероха и так верили каждому слову своего атамана Михайлы, а дон Альба никогда и не сомневался, что за «проклятыми еретиками» стоит нечистая сила. То, что у этой нечисти обнаружилось имя – рыбасоиды и предводитель Рыбас, – было даже приятно. Какая-никакая, но определенность.

Ероха глубоко вздохнул, перевел дыхание и начал рассказывать:

– Ты же сам говорил, что они, черти эти, как их… рыбасоиды. Рыбасоиды могут прятаться где угодно. Вот я и подумал: «А загляну-ка я на кухню». И заглянул. А там – сущий ад. Огонь в печах горит, масло на сковородах шкварчит, тесаки по доскам стучат что топор по плахе. И народ туда-сюда носится. Прям как ошалелые, право слово. Но потом пригляделся и понял, что никакого ада там нет, и беспорядка тоже нет, и люди там бегают не туда-сюда, а исключительно по делу. Но только-только я там огляделся – и меня тоже приметили. Главный повар, Молява его зовут, погнал меня было оттуда, но я взмолился. Пришлось сочинить историю про то, как учился я поварскому искусству. Еще тогда я слышал от людей про царского чудо-повара Моляву и не чаял, что когда-нибудь смогу лицезреть не только его особу, но и то, как он творит. И попросил разрешения наблюдать изредка за тем, как он работает. А просьбу подкрепил даром в виде рублевой монеты.

– Ближе к делу, Ероха, – не выдержал Валентин.

– Так я о деле и говорю, – обиделся тот. – Стал я бывать на кухне. Сяду у двери на табурет – и наблюдаю. И приметил я вот что. Есть там повар. Бровик зовут. Вот… Когда надо с плиты сковородку или котел снять, любой повар хватает их либо полотенцем, что у него обычно через плечо висит, либо прихваткой специальной. А прихватки эти всегда на рабочих столах валяются. Несколько штук-то уж точно. А Бровик никогда так не делает. Он, прежде чем за сковороду либо противень схватиться, всегда рукавицы надевает, что у него в фартуке в особом кармане лежат. Удивительным мне это показалось. Пригляделся я тогда к поварским рукам. У всех поваров кисти в мелких шрамах. От порезов, от ожогов, а у Бровика – ни одного.

Вот и решил я ему сегодня проверку устроить. Бровик стоит у стола и лук мелко чекрыжит, а Молява прохаживается от плиты, где у него рыба в котлах варится, до другого конца стола, где поварята лебедей перьями обвешивают. Работа тонкая, ответственная, не может их Молява оставить без присмотра. И рыбу, видимо, тоже надо не упустить. Вот-вот с огня снимать придется. А Бровик лук режет и в огромную сковороду сбрасывает, что рядом с ним стоит. Штук тридцать, наверное, луковиц уже искромсал. А сел я как раз между столом и плитой – так от этого лука весь соплями и слезами изошелся. Этот Бровик, гад, еще смеялся надо мной. Будешь, мол, знать, какова она, кухонная работа.

Я такую же сковороду, что перед Бровиком стоит, приглядел и на край печи пристроил, так чтобы она согрелась, но не очень. Вот слышу, Молява поварят кроет почем зря – что-то они там с лебедями напортачили. И орет: «Бровик, поди сюда! Лебедей спасать надо!» Тот бросается на выручку. А я в это время приготовленную сковороду достал, лук в нее пересыпал и вместо холодной поставил. Холодную же отправил на печь. Бровик возвращается и хвать голой рукой за сковороду! Заорал как резаный, глаза закатил – и бац в обморок. А сковорода меж тем, я тебе скажу, и горячей толком не была. Вот… – Ероха продемонстрировал свою ладонь. – У меня только с краю чуть покраснело. А сковорода после этого еще немного на столе постояла, охладилась, пока Бровик не вернулся. Ну вот… Хлопнулся он в обморок. Я к нему. Тут и Молява подбегает. «Что с ним?» – спрашиваю. «Не знаю, – отвечает. – Помоги ему». Тут у него вода из котла прямо на плиту побежала, и Молява бросился рыбу свою спасать.

Я же Бровика по щекам постучал, водичкой холодной на него побрызгал, ладонь его осмотрел. На ладони – ни следа. Бровик глаза открыл и спрашивает: «Ты сковороду на горячую подменил?» «Нет, – отвечаю. – Сама от плиты нагрелась». Он на ноги вскочил, за нож схватился. «Убью!» – орет. Ну я и смылся… Крикнул ему напоследок, что будет знать, как смеяться надо мной, и смылся.

– Жаль, – промолвил Валентин. – Жаль, что он тебя вычислил.

– Нет, ну сам подумай, Минь, – надулся сразу же Ероха. – Другого там никого не было. Только на меня он и мог подумать. А что крикнул я ему…

– Ты молодец, Ероха. – Валентин хлопнул его по плечу. – Все ты правильно сделал. И крикнул ему правильно. Конечно, было бы лучше, если бы он тебя не вычислил, но что поделаешь… Так тоже неплохо получилось.

После этой скупой похвалы Ероха заметно повеселел.

– Ну что, Минь, – задорно спросил он. – Сходим на кухню-то? Глянешь на него? Сейчас они, наверное, сладости готовят. Пока там суета, и глянем одним глазком, так чтобы нас не заметили.

– А что… Пойдем, – охотно согласился Валентин.

Друзья мигом оделись и вышли из дома. Мороз, казалось, немного усилился. Кое-где в домах еще светились окна. Хозяева же остальных либо уже спали, либо пьянствовали на царском пиру. Валентин с Ерохой шли прямо посреди улицы, когда за спиной у них заслышался топот копыт и скрип полозьев. Друзья обернулись и отошли к ближайшему забору. Тройка лошадей легкой рысью, почти шагом, тянула закрытый возок. «Кого это несет среди ночи? – подивился Валентин. – И едут вроде тайком, без бубенцов, шагом. Неужто ворота им откроют?» Последний вопрос интересовал его больше всего, и он вознамерился проследить за странным возком.

Но вот возок поравнялся с ними, и кучер то ли из озорства, то ли еще по какой-то неведомой им причине вдруг приподнялся на козлах, взмахнул кнутом и ожег им жмущихся к забору прохожих. Вернее, хотел ожечь. Но Ероха, молниеносно среагировав, прикрылся рукой, и конец кнута, рассекая шубу, обвился вокруг руки. Рывок Ерохи был внезапен и силен, как удар молнии, и поганец-кучер, не успевший вовремя выпустить кнут из рук, вылетел с козел и, описав крутую дугу, врезался головой прямо в забор. Кони, лишившись своего вожатого, сделали еще несколько шагов и остановились.

Но Валентин с Ерохой забыли и думать про этот странный возок. Они склонились над вывалившимся кучером и совместными усилиями пытались вернуть ему сознание. Убийство какого-то безвестного кучера никак не вписывалось в их планы. Шлепки по щекам, растирание физиономии снегом вскорости принесли свои плоды, и мерзкий мужичишка, которого им пришлось реанимировать, негромко простонал и сел, крутя башкой из стороны в сторону.

Валентин только собрался влепить мерзавцу пощечину посильней, чтобы побыстрее приходил в себя, как со стороны возка серебряным колокольчиком пропел женский голос:

– Яська, подлец, почему же мы не едем? Где ты?

Валентин поднялся на ноги. В свете фонаря, висевшего на возке, он увидел женское лицо, показавшееся из окошка. Лицо, опушенное мехом воротника, шапки и полсти, закрывающей оконце. То ли волшебница-луна была виновата, то ли белый, сверкающий искорками снег, то ли этот мех, но Валентину показалось, что красивее женщины он еще не встречал.

– Сударыня, – с придыханием произнес он. – Кучер ваш выпал с козел и ушибся. Но мы привели его уже в порядок, и вы можете ехать.

Ероха тем временем поставил кучера на ноги и добрым тычком в спину направил его в сторону возка, буркнув на прощанье:

– Благодари Бога, что жив остался…

– За кого я должна молиться? Как зовут моего спасителя? – нежно проворковала женщина.

– Михайла Митряев, – только и смог вымолвить Валентин.

– Мы еще увидимся с тобой, Михайла. – Она взмахнула изящной ручкой и скрылась внутри возка.

Кучер, кряхтя и чертыхаясь, взобрался наконец на козлы и тронул лошадей, а Валентин с Ерохой так и остались стоять на месте, провожая глазами возок, увозящий прекрасную незнакомку.