VII

Юлька прожила еще двое суток, спокойно и мирно отойдя в лучший мир утром третьего дня. Черная скорбь осенила своим крылом ее друзей. И не только их. За тот небольшой период времени, что земское посольство обитало в слободе, она успела стать любимицей всего опричного «рыцарского» братства, воплотив для каждого в реальный, зримый образ его мечту об идеальной любовнице-утешительнице.

Почти сразу же после этого трагического происшествия Валентин отправил голубиной почтой донесение в Ярославль, в котором не только сообщалось о неудавшемся покушении на земского посланника, но и содержались такие слова: «Точно установлено, что боярин Никита Романович Юрьев-Захарьин в настоящее время действует не самостоятельно, а во всем слушается и подчиняется требованиям некоего пастора Веттермана. Сей немец беспрепятственно ездит по всей Русской земле и в слободе бывает лишь наездами. Никита же Романович без его совета не принимает никаких важных решений. Веттермана того необходимо во всех земских землях, вотчинах и уделах объявить в тайный розыск. Учитывая его хитрость и вредоносность, Веттермана после установления личности лишить жизни тотчас же».

Ну а в слободе главной новостью и заботой для всех оставалось неудавшееся покушение на земского посланника. И царевич Иван, и Никита Романович заверили Валентина, что так они это дело не оставят, произнеся буквально одну и ту же фразу: «Я лично займусь этим делом». Дознание вел один из клана Захарьиных, и пока без особого успеха. Но вскрывшиеся обстоятельства, можно сказать, перепугали всех, в том числе и Никиту Романовича. Опричника, сраженного кинжалом Валентина, никто не опознал. То есть не было такого воина в слободе, а был неизвестный, переодетый в опричника. Как он попал в слободу? Где он здесь прятался? Эти вопросы так и повисли в воздухе, оставшись без ответа. Выходило так, что недопустимое и невозможное оказывалось вполне реальным и выполнимым. Ведь эдак и царевича Ивана могли убить посланные убийцы. Это был настоящий шок.

При других обстоятельствах наиболее рьяные поборники опричного движения тут же подняли бы вой о том, что это земских рук дело. И Федька Романов попробовал было разыграть эту карту, но Никита Романович мгновенно осадил его: «Думай, что говоришь! Земские убийц прислали, чтобы расправиться с собственным посланником?!» Но то, что уничтоженный убийца не был опознан, – это еще полбеды. Гораздо хуже, что второго убийцу, кроме Валентина и Петьки Басманова, так никто и не видел. Дворца он в тот день не покидал. Следствием поодиночке были допрошены все опричники, несшие в тот день караул, вся прислуга дворца. Все заявляли твердо и непротиворечиво: «Никакие сомнительные личности, слоняющиеся без сопровождения начальства, во дворец не входили и не выходили». Отдельно были допрошены кухонные работники – ведь через кухню, как вдруг неожиданно выяснилось, можно было легко попасть во дворец. Поста у кухни по глупости и недосмотру никогда не выставляли (ай-ай-ай, какая промашка!). Как бы то ни было, загадочный убийца, невесть откуда взявшийся, сотворив свое черное дело, пропал неизвестно куда. Хотя, как думал Валентин со товарищи, один из убийц был чужаком, а второй мог запросто быть своим. И теперь он небось посмеивается над ведущим столь топорно следствие, почему-то решивши, что и второй обязан быть чужим.

Допросили, естественно, и Валентина, и Михайлу Черкасского. Валентин, дабы не попасться на разности показаний, врал лишь частично, чтобы не подставить Марфу Фуникову-Вяземскую. Он сообщил, что князь Черкасский передал ему послание от некой женщины, и он, Михайла Митряев на то свидание отправился. После столкновения с убийцами он со своим человеком бросился на поиски той женщины, но, не найдя никого в назначенном месте, отправился домой, где и провел ночь. Что говорил на следствии Черкасский, Валентин не знал, но, видно, сказанное им было весьма убедительно, ибо отстали от него тотчас же и больше на допросы не тягали.

Но довериться полностью официальному следствию в столь важном для него вопросе Валентин конечно же не мог, поелику возможно пытаясь выяснить истину собственными силами. С Черкасским он действовал открыто и просто, хотя и сам не был уверен, что поступает правильно. Он задал ему вопрос прямо в лоб уже на следующее утро после покушения.

– Скажи-ка, светлый князь, куда же ты вчера ушел сразу вслед за мной, не дождавшись окончания застолья?

– А ты встретил ту девку, чье послание я тебе передавал? – ответил вопросом на вопрос князь Черкасский.

– Нет, – соврал Валентин, рискуя быть разоблаченным. Ведь Черкасский, выйдя из сада, запросто мог увидеть ожидавшую Веснушку. Но, на его удачу, Черкасский с ней вчера вечером не столкнулся.

– Та-ак… – протянул Черкасский, мрачнея на глазах. Он лишь несколько минут назад узнал (или сделал вид, что только узнал) о вчерашнем происшествии. – Не хочешь ли ты сказать, что я намеренно выманил тебя, дабы подставить под ножи убийц?!

– Ты, светлый князь, волен ничего не отвечать, – вполне доброжелательным тоном заявил Валентин, увидев, что горячий нравом потомок египетских султанов схватился за рукоять своей сабли. – Только хочу тебе напомнить, что речь идет не просто о покушении на какого-то Михайлу Митряева, а об убийстве и покушении на жизнь земского посла. Причем состоялось все это не где-нибудь, а в царских покоях. Эдак-то царевич мог ненароком стать жертвой этих убийц. На дознании у тебя, светлый князь, спросят то, что им покажется необходимым. Я же, памятуя наши добрые отношения, спрашиваю у тебя лишь о том, что поможет мне разыскать ту девку. Ну, сам понимаешь, которую…

В словах Валентина было не слишком много логики, зато тон был выбран верный, ибо Черкасский смягчился и не стал запираться.

– Да понимаешь… Позавидовал я тебе вчера. Я ведь не поверил в твои россказни про старуху. Там и девка-то была молода…

– Как она, кстати, выглядела? Помнишь? – перебил князя Валентин, пытаясь выяснить, насколько хорошо запомнил тот Веснушку.

– Да как копна… – Князь поводил вокруг себя растопыренными в стороны руками. – Боле ничего не запомнил. – Князь потер пальцами лоб. – Так вот… Заведет, думаю, сегодня шашни Михайла с чьей-то женой… А тут еще Юлька эта распалила меня донельзя. Прямо терпежу никакого не стало. И вдруг мыслишка подлая выскочила: «Уж не моя ли княгинюшка себе полюбовника ищет? Ведь я сам то в делах государственных, то на пирах царских, а ей, голубке, и внимания, достойного ее, не уделяю». Вот и решил домой пораньше убежать.

– Жаль, что ты ее не запомнил, – посетовал Валентин. – Теперь понятно, что это именно она меня под убийц подставила. А как ее теперь найдешь, без примет-то?

Князь вновь наморщил лоб, пытаясь вспомнить, но лишь развел руками.

В принципе это свидетельствовало в его пользу. Будь он виновен – наверняка придумал бы сотню примет, лишь бы отвести подозрение от себя. Хотя кто его знает? В голову к нему Валентин при всем своем желании нынче заглянуть не мог.

Слободу приказом Никиты Романовича закрыли до окончания следствия, никого не выпуская и никого не впуская. Получалось, что пастор Веттерман-Рыбас со своими людьми был последним, кто въехал в слободу и беспрепятственно выехал из нее. Обнаружение Рыбаса стало для Валентина настоящим праздником. Ведь это была, что ни говори, хоть маленькая, но победа. Дело теперь оставалось за малым – выследить Рыбаса и устранить его.

Теперь Валентину стало понятнее и поведение Никиты Романовича! Судя по всему, он плотно сидит на крючке у самого Рыбаса. И рад бы соскочить, может быть, но что-то серьезное, видимо, мешает ему это сделать. Потому и вздыхает лишь на предложения Валентина, и время тянет по той же причине. Надеется конечно же соскочить с крючка. Но это он зря надеется. У Рыбаса не забалуешь. Выход один – физическое устранение. Даже только думая о том, как он это проделает, Валентин испытывал удовлетворение. Ведь у него, помимо всего прочего, был к Рыбасу и свой личный счет. Валентин отнюдь не позабыл, как в двадцать первом веке его едва не прикончили черные сущности, насланные на него Рыбасом, и собирался теперь поквитаться за это в веке шестнадцатом.

Теоретически Валентин допускал, что разыскиваемый всеми Юлькин убийца мог преспокойно уехать из слободы вместе с Рыбасом. Он даже обсудил эту возможность с друзьями. Общее мнение было таково – вряд ли покушение на земского посланника связано с Веттерманом-Рыбасом. Веттерман, если и знает о земском посольстве, скорее всего не воспринимает его всерьез. Ведь он полностью контролирует Никиту Романовича. Чего же боле? О том, что земские посланцы охотятся на него, Веттерман тем более не знает, ибо они себя на этом поприще еще никак не проявили. Так что по всему выходило, что Юлькиного убийцу нужно искать в слободе.

Но уже на следующий день дон Альба принес информацию, поставившую этот вывод под сомнение. Кабальеро, шатаясь по слободе без особой цели (если только не считать за таковую сбор информации с помощью наблюдения за окружающей обстановкой), столкнулся на главной слободской площади с князем Линским. Результатом нежданной встречи двух воинов стало совместное решение посидеть в тепле за бутылочкой вина. Осуществлено это решение было в единственном в слободе кабаке, забитом до предела не занятыми на службе опричниками. Свободное место для новоприбывших едва сыскалось, и все из-за того, что слобода была нынче закупорена наподобие винной бутыли. Из-за этого множество опричного народу, вместо того чтобы отправиться за пределы слободы по каким-нибудь делам, околачивалось теперь в кабаке, скрашивая вином свое ничегонеделание.

Стоило дону Альбе только отметить сие обстоятельство и пожалеть о том, что царевич давно не вспоминал о строевой подготовке для своих воинов, как беседа свернула на самую горячую тему последних дней – покушение на земского посла и ведущееся в связи с этим расследование. И тут князь Линский рассказал дону Альбе кое-что интересное. В ночь следующего за днем покушения дня Линский нес службу в составе караула, стоящего на стенах слободы. Он, в частности, возглавлял пятерку воинов, охранявших ворота. А поскольку уже было объявлено, что из слободы велено никого не выпускать, Линский, оставив одного человека у ворот, разрешил остальным покемарить в караулке. Каково же было его удивление, когда среди ночи в его чуткий сон вторгся топот копыт и шум голосов. Скомандовав «тревога», Линский подхватил свой бердыш и выскочил наружу.

С его караульным препирался не кто-нибудь, а самолично Федор Романов. Но боец оказался не робкого десятка и на все требования Федьки открыть ворота твердо отвечал лишь одно: «Не велено». Выскочившие из караулки бойцы, взяв оружие на изготовку, заняли свои позиции у ворот, а князь Линский выступил вперед и обратился к неугомонному Федьке:

– Федор Никитович, государь, ворота велено держать постоянно закрытыми вашим батюшкой. И без его личного приказа пропустить я вас не могу.

– Есть такой приказ, – высокомерно бросил ему Федька. – Пропускай.

– Не могу, государь, – спокойно ответил Линский. – Пусть явится сюда и лично мне прикажет.

– Ты что, сдурел? – взбесился Федька. – Сейчас прикажу, и изрубят тебя в капусту!

Линский взялся за рожок, висевший на шнурке у него на шее, и поднес его к губам.

– Не успеете, государь, – предупредил он. – Как гудну, так здесь тотчас пятьдесят бойцов будет. Ступайте лучше за батюшкой.

В свете факелов, горевших у ворот, Линский видел, что за Федькиной спиной стоит карета, запряженная тройкой, а за каретой попарно стоят десять всадников. Сколько бойцов спустится со стены на его зов, он точно не знал, но упомянул пятьдесят, исходя из того, что за Федькиной спиной в наличии было десять клинков. Федька заскрежетал зубами, прошипел длинное ругательство в его адрес, развернулся и ушел в сторону дворца. Карета и сопровождающие ее всадники остались стоять на месте.

Князь Линский, крайне заинтригованный происходящим, приказав бойцам не оставлять позиции, взял в руки факел и пошел глянуть – кого же это черт принес на его голову. Всадники были одеты чудно – явно не по погоде. Вместо теплых кожухов на них кургузые кафтанчики, а на головах не меховые шапки, а накладные волосы с дурацкими, ничего не греющими треуголками. Поскольку с таким головным убором уши на морозе через полчаса отвалятся, поверх треуголок всадники обмотали головы еще и шарфами. Платье, в которое были обряжены всадники, судя по всему, нерусское. Так ходил по дворцу царский врач англичанин Линдсей. Но и тот, выходя на улицу, предпочитал русскую шубу.

Эти же, не успев еще за ворота выехать, уже замерзли. Хлопают себя по плечам, ерзают задом по седлу, встают в стременах… Это что же за иноземцы такие? Присмотрелся Линский повнимательнее. Ба!.. Так это же наши немцы! Зачем же они в платье иноземное вырядились? Никогда они его в слободе не носили!

– Эй, ребятки, вы куда направляетесь? – задал им вопрос Линский, но немцы сделали вид, что то ли ничего не поняли, то ли не услышали вопроса. Не хотят разговаривать – и не надо. Князь прошел к карете и, отодвинув полог, закрывающий оконце, заглянул в нее. Батюшки! Там, разряженный в дорогие одежды (но опять же в нерусские), сидел прекрасно знакомый Линскому Штаден. Был он обычным рядовым опричником и отличался от остальных своих соотечественников разве что возрастом. Было ему уже где-то около сорока годов, и в этой дорогой одежде выглядел он весьма важным господином. – Здорово, Штаден! Эка ты разоделся! Видать, клад нашел или… Ограбил купчину какого-нибудь? – Линский засмеялся. – Куда направляешься, Штаден?

В ответ Линский получил немецко-русскую смесь, состоящую из дертойфелей и всевозможных матерей. Линский опустил полог и пошел на свое место – к воротам. А через недолгое время к воротам подошли и Никита Романович с Федькой. Федька было вновь взялся орать, но Никита Романович, одернув его, приказал открыть ворота. Линский ворота открыл, пропустил ряженых немцев и следом за ними закрыл ворота. Никита Романович похвалил его за службу и, забрав с собой Федьку, ушел восвояси.

Но самым интересным в рассказе князя Линского оказался следующий загадочный факт. Уже через день Линский в слободе столкнулся со Штаденом нос к носу. И Штаден вновь был одет как обычный рядовой воин опричной дружины.

– Здорово, Штаден, – приветствовал немца князь. – Скоро же, однако, ты вернулся. И где твое замечательное богатое немецкое платье? Или опять нищета наступила? – И князь заржал от собственной весьма удачной, как ему показалось, шутки.

– Пошель к шерту, – ответствовал ему Штаден. – Я никуда не уезжать. Ты меня с кем-то путайт, турак!

Штаден развернулся и ушел, а князь Линский остался недоумевать; с чего бы это немцу отрицать очевидное. Тем более что оно, с точки зрения князя, столь невинно.

Эту-то историю князя Линского дон Альба и рассказал друзьям, не пропустив ни одной, даже самой мельчайшей детальки.

– Вот это да! – воскликнул Ероха. – Никита Романович сам же свой приказ и нарушил! Уж не Федька ли организовал покушение? А потом озаботился и отослал убийцу из слободы? А отец был вынужден прикрыть его?

– Федька, конечно, такую глупость сделать мог, – согласился с ним Валентин. – И оставшемуся в живых убийце помог бы спрятаться. И Никита Романович волей-неволей вынужден был бы прикрывать сынка. Родная кровь все-таки. Здесь ты, Ероха, прав. Не прав в другом. Чтобы выпустить убийцу из слободы, незачем им было целое скоморошье представление с переодеванием устраивать. Здесь что-то другое. Да и не скрывал бы Федька так долго убийцу с риском для себя. Он бы его уже самолично зарезал и бросил где-нибудь. Хоть бы и во дворце. Уж поверь мне, я этого гаденыша Федьку достаточно изучил. Этот немецкий выезд, скорее всего, как-то связан с Веттерманом. Ведь зачем-то же он в слободу приезжал и о чем-то с Никитой Романовичем беседовал. Просто в ту же ночь они этот выезд организовать не успели. Пришлось на следующую. Ради этого Никита Романович даже приказ свой вынужден был отменять и среди ночи к воротам ходить. Сразу видно, дело для него архиважное.

– А может, тебе к нему подкатиться, – предложил Ероха, – да попробовать вызнать все про этих ряженых немцев?

– Ни в коем случае! – одновременно воскликнули дон Альба и Сила.

– Через немцев надо действовать, – предложил дон Альба. – Я бы попробовал, но вы сами знаете, как они меня ненавидят. Ничего не получится.

– Линский назвал только одно имя – Штаден. Остальные то ли были там, то ли нет, бог весть. Вот со Штаденом и надо работать, – внес предложение Валентин. – Мне не с руки. Сразу все обратят внимание. Остаются Сила и Ероха. По-моему, ему просто надо предложить денег. Рублей тридцать… Немцы здесь в слободе ведь исключительно из-за денег находятся. Им на наши распри наплевать с высокой колокольни. Я так думаю, должно сработать. Ну мало будет тридцать – дать ему пятьдесят…

– Давайте-ка я попробую, – предложил Ероха. – Я с этим Штаденом пару раз пересекался, когда на выезды с опричными ездил.

И Ероха попробовал. Он улучил момент, когда Штаден оказался один, без своих дружков-соотечественников, подошел к нему и без всяких прелюдий просто спросил:

– Штаден, хочешь тридцать рублей?

– Та, – молниеносно последовал ответ. – Што я толшен штелайт?

– Ничего. Расскажи только, куда и зачем ездил в карете, наряженный, как важный господин.

– Сорок…

– Что сорок?

– Тавай сорок руплей – буду рассказывайт.

Ероха протянул ему заготовленный кошель с тридцатью рублями, отсчитал еще десять и ссыпал их в протянутую ладонь.

– Ну, рассказывай.

– А ты больше никому не рассказывайт?

Ероха стукнул себя кулаком в грудь.

– Могила!

Штаден в сопровождении ряженого эскорта, выехав ночью из слободы, направился в Москву. В Москве они нашли боярина Федорова-Челяднина, и, представившись послом от курфюрста Прусского, Штаден вручил ему письмо. Что было в том письме, Штаден не знает, но, выполняя инструкцию, полученную от Федьки Романова, он предложил Федорову-Челяднину подождать ответа на письмо курфюрста. Боярин же Челяднин, прочитав письмо, сказал, что ответа пока не будет. Ему необходимо подумать, с товарищами посоветоваться. Дело не такое уж простое и совсем не быстрое. Ответ-де он сам отправит, а господину послу незачем в Москве его дожидаться. Немцы отдохнули немного на одном из постоялых дворов да поехали обратно.

– Так это же явная подстава! – возмутился Валентин, услышав историю Штадена в Ерохином изложении. – Федоров-Челяднин – глава московского земства. Ему якобы прусское посольство привозит письмо от якобы прусского государя. А письмо это написано то ли Федькой, то ли Никитой Романовичем, а то ли самим пастором Веттерманом. Что может быть в этом письме?

– То, что опозорит уважаемого боярина в глазах царевича Ивана, – высказал свое предположение дон Альба.

– Я думаю, все гораздо хуже, – уверенно заявил Валентин. – Речь идет не об одном боярине, пусть даже высокопоставленном. Веттерману-Рыбасу надоело состояние равновесия, установившееся между земщиной и опричниной. И он решил подтолкнуть стороны к открытой войне. Но без одобрения Ивана пойти на такой шаг они не могут. А Иван сейчас решения начать войну с земщиной не одобрит. Вот они и решили осрамить не только Федорова-Челяднина, но и все московское боярство, обвинив его в чем-то весьма неблаговидном. Вот если бы тебе, Ероха, пришлось писать такое письмо, что бы ты в нем написал?

– Я бы от имени иноземного государя предложил военную помощь против опричнины, но с условием, чтобы земское боярство принесло мне или моему сыну присягу на верность. Ну, чтобы сына моего якобы на русский стол посадить, – нисколько не раздумывая, ответил Ероха. – Наличие такого письма у Федорова-Челяднина ославит не только его самого, но и все московское боярство.

– Вот-вот, – поддержал его Валентин. – А этот чертов Челяднин, вместо того чтобы сразу возмутиться, обругать немецкого посла и вернуть ему это мерзкое письмо, еще собирается думать и с товарищами советоваться. А тем временем опричные подготовятся и нагрянут к нему домой. И Ивану письмецо то предъявят: «Погляди, государь, земские против тебя предательство замыслили». Прекрасный повод для того, чтобы с московским боярством разобраться. А может быть, и не только с московским…

– А если все не так плохо? – выразил робкую надежду Сила. – Если в этом письме что-нибудь совсем другое написано, а?

– Нет, – уверенно возразил дон Альба. – Ероха прав. Может, текст в письме какой-то иной, но смысл он угадал верно. Это подлое письмо, каррамба!

– Черт! – Валентин с досады хлопнул кулаком по столу, за которым они сидели. – И не предупредишь этого старого дурака Челяднина о подставе! Как вырваться из слободы?

– Никак. Убежать можно, но это плохо. Для дальнейших наших дел плохо. Отправляй голубей в Ярославль, Михайла, – посоветовал дон Альба. – И будем надеяться, что они сумеют быстро предупредить боярина. Он должен лично явиться в слободу и привезти царевичу это подлое письмо с заверениями в преданности своей и всей московской земщины. А мы будем молиться, чтобы он успел раньше, чем опричные выступят в поход на Москву.

Три голубя со срочным донесением с интервалом в час были отправлены Прозорову, а Валентину с друзьями только и оставалось, что по совету дона Альбы молиться о том, чтобы под рукой у Прозорова оказались какие-нибудь чудесные гонцы-скороходы.

И такой гонец, судя по всему, в Ярославле сыскался, ибо через два дня на третий за Михайлой Митряевым прибежал посыльный из дворца – царь требовал к себе земского посланника.

Хоть Иван был и не в официальном царском наряде и принял Валентина не в тронной палате, сомнений в том, что это именно официальный прием, у Валентина никаких не осталось, как только он увидел собравшихся вместе Ивана, Никиту Романовича, Федьку, Басманова-старшего и Михайлу Черкасского.

– У ворот слободы остановился боярин Федоров-Челяднин, – начал Никита Романович, едва только Валентин переступил порог. – Чего он хочет?

Нельзя сказать, что эта новость не порадовала Валентина, но, не давая воли эмоциям, он умудрился состроить гримасу крайнего удивления.

– Федоров-Челяднин? Это который из Москвы? Понятия не имею. Могу лишь предположить, что как каждый честный слуга вашего величества, – здесь Валентин поклонился Ивану, – он лишь хочет засвидетельствовать вашему величеству свою личную преданность и преданность вверенного ему города и всех городских жителей – от первого боярина до последнего простого гражданина.

– Не мели чушь! – выкрикнул вдруг Федька. – Предатель он, этот твой Челяднин! Это всем известно.

С Федькиной стороны это был явный прокол. С чего бы это всем было известно, что Челяднин – предатель? Верно они с ребятами угадали содержание подставного письма, посланного Захарьиными. А Федька себя выдал с головой. Если и не он сам писал то письмо, то с содержанием его знаком великолепно. Валентин с трудом сдержал улыбку.

– Ваше величество, – вновь обратился он к Ивану, – так давайте выясним, с какой целью приехал боярин Федоров-Челяднин. А заодно – предатель он или нет. Примите его. Клянусь вам, если он окажется предателем, то вся земщина потребует его наказания. И я буду первым. А что ж заглазно о человеке судить?

Иван молчал, лишь бросая косые взгляды на дядьку и двоюродного братца.

– Так ты не имеешь никаких сведений от Челяднина? – осведомился Никита Романович.

– Откуда? – Валентин пожал плечами. – Слобода-то закрыта. Как бы я мог получить хоть какое-то известие?

– И зачем он с собой целое войско притащил, тоже не знаешь?

– Целое войско? – Вот это известие Валентина действительно удивило, и ему даже не пришлось кривляться, изображая удивление. Все само собой получилось.

– Да. Человек пятьсот, не меньше.

Валентину оставалось лишь всплеснуть руками. Старый напыщенный индюк этот Челяднин.

– Обычное дело. Просто человеку хочется показать, что он не сирота какой-нибудь, а представитель богатого, древнего рода.

– Это Федоров-то древнего? – вскинулся дотоле молчавший Басманов.

– Будет тебе… – оборвал его Никита Романович.

– Никита Романович, – сказал Валентин. – Да впустите вы его. Пусть челядь свою за стенами оставит, а сам въедет в слободу.

– Челяднин без челяди уже и не Челяднин вовсе, – сострил князь Черкасский.

– Ладно, Михайла, – сказал Никита Романович. – Иди. Примет царевич вашего Челяднина. Будь через час в тронной палате.

Валентину ничего больше не оставалось делать, как отправиться домой – переодеться к торжественному приему. Конечно, было бы неплохо перехватить Челяднина до царского приема и переброситься с ним десятком слов, но Валентин даже не стал заморачиваться на эту тему. Все одно опричные не дадут. Оставалось только надеяться, что боярин Челяднин тщательно подготовился к разговору и продумал линию своего поведения на приеме.

Прием был обставлен с чрезвычайной пышностью, будто принимает царь не собственного боярина, а посла иностранного государства. Триста опричных «рыцарей» выстроились вдоль стен тронной палаты. Иван в шапке Мономаха и бармах восседал на троне, держа в руках скипетр и державу. Никита Романович с Федькой стояли справа от трона, самыми ближними к нему. Валентину с друзьями досталось место хоть и в первом ряду, но весьма далеко от трона. Челяднин, ведомый под руки стражей, приблизился к трону и, поклонившись в пояс, приветствовал царевича, после чего протянул в его сторону свернутое рулончиком письмо. Стражник не успел еще протянуть к нему руку, как письмом уже завладел подскочивший к Челяднину Федька Романов.

– Великий государь, приехал я к тебе, чтобы показать полученное мною письмо, – начал Челяднин. – Доставил мне его человек, представившийся послом князя Прусского. Письмо, великий государь, подлое и изменническое. Увидишь сам, когда прочтешь. Я лишь скажу кратко, что князь Прусский сам изменник и московское боярство хочет склонить к измене. Передаю тебе это письмо и заверяю, что и я сам, и все московское боярство верны своей присяге и кроме тебя, государь, никого своим государем не признаем ни при каких обстоятельствах.

Иван метнул быстрый взгляд на Челяднина, затем на Федьку, держащего свернутое письмо в руке. Зато Федька не удержался, выкрикнув со своего места:

– Почему сразу не донес об измене? Зачем ждал неделю? Чего выгадывал?

Челяднин медленно повернул седую голову в Федькину сторону.

– А с чего ты взял, что я выжидал? Иль тебе известно, когда то письмо мне доставили?

Федька в очередной раз сел в лужу, и это поняли все, в том числе и Иван.

– Ну, князь Прусский бунтовщик известный, – влез в разговор Никита Романович, дабы хоть как-то замять Федькину промашку. – Немцы – они все бунтовщики. Вон земское войско уж сколько лет с ними ничего поделать не может…

Но старого боярина, видимо, не так легко было сбить со взятого им направления.

– Великий государь, – перебил он Никиту Романовича. – Прав он. – Челяднин кивнул на Федьку. – Я выжидал. И выжидал по одной причине. Я послал за теми немцами соглядатаев и ожидал, пока они вернутся. Пока мои люди проследили за немцами, пока вернулись… А немцы те странными какими-то оказались. Вместо того чтобы развернуться и ехать домой, они поехали сюда, в Александровскую слободу. И здесь их приняли и сразу же пустили, как своих, а не заставили выжидать, как меня. Так что ищи измену здесь, великий государь. Прощай, боле мне здесь делать нечего.

Челяднин развернулся и вышел, а в тронной палате повисла мертвая тишина. Никита Романович бросился к Ивану и принялся что-то шептать ему на ухо, но Иван не стал его слушать. Он поднялся на ноги и громко велел дядьке:

– Проводи его до ворот! И чтоб даже волос с его головы не упал!

Никита Романович, поджав хвост, как побитый пес, затрусил вслед за Челядниным. Валентину еще ни разу не доводилось видеть его в таком состоянии. Да, похоже, царевич Иван взрослеет и набирается сил. Валентин был доволен случившимся. Действительно ли Челяднин догадался проследить за немцами или это была ловкая ложь с его стороны – не суть важно. Главное, что получилось очень здорово! Ивану была наглядно продемонстрирована подлая сущность его родственничков – Романовых.