— На первое у нас только мясной бульон и куриный. В чашках. Мы же буфет.

Хрупкая девчушка лет шестнадцати со светлыми волосами и челкой внимательно глядела на Виктора. Гудел холодильный прилавок и где-то под потолком расплывалась мелодия 'Одинокого пастуха' Ласта (кстати, здесь в общепите она очень популярна). Девчушка ждала ответа, смотрела в глаза и теребила пожелтевший кирпичик старой 'Электроники'; на кончике носа ее пробивалась россыпь веснушек, и худенькие колени в сетчатых колготках чуть выбивались из-под белого передника. Почти как школьница.

— Простите… А вы здесь кого-то подменяете?

— Нет, я вообще в техникуме учусь и здесь работаю. Здесь рабочий день короткий. А людей везде не хватает, вот студентов и набирают. Заодно практику засчитывают.

— Тогда дайте куриный бульон в чашке. А на второе что?

— Пельмени со сметаной, с маслом и с уксусом. Блинчики с мясом и с творогом.

— Двойные с творогом. И еще стакан сметаны, томатного, два хлеба и сочник.

— Пять двадцать одна с вас.

'Когда эту продовольственную начисляют, в конце месяца? Ладно, пока хватает. '

Он взялся за края подноса и обернулся, куда бы сесть. В принципе, все равно. Шесть столиков и все пустые.

— Простите, ведь вы, кажется, долго за границей работали?

Девчонка все смотрела на Виктора, и он заметил, что у нее синие глаза. 'Почему она спросила про заграницу? Связная? От кого?'

— Да. В одной из дружественных стран, скажем так.

Здесь легко недосказывать, еще раз пришло в голову Виктору. Народ привык к тому, что есть вещи, о которых спрашивать нельзя. Если человек говорит 'в одной из стран', то, с понтом, нельзя спрашивать, в какой. А иногда и без понта.

— Вы там с Интернетом не работали? Вы же, вроде, компьютерщик?

— Да. Правда, скорость маленькая. Пятьдесят шесть ка.

'Интересно, для нее это маленькая скорость, или?..'

— Скажите, а что там говорят в их бордах, когда доллар лопнет?

— У вас сбережения в долларах?

— Смеетесь… У нас все знают, что когда доллар начнет лопаться, Клинтон начнет войну. И все их правозащитники, пацифисты будут за. Потому что им страшно потерять деньги. Там-то государство о них не позаботится.

— Ну, правозащитники, что правозащитники… Советский народ войны не допустит.

— Вы в это действительно верите?

— Да. Теперь, когда я столько увидел здесь и понял… извините, это звучит, как газетный штамп…

— Ничего. Спасибо. Если вы так говорите, наверное, это так.

— Ну, что, собственно я… Я же не политик, не этот, не президент СССР.

— Со стороны виднее. Спасибо. Заходите к нам…

Виктор поставил поднос на столик у окна. За тюлевой занавеской алели граммофонные трубой цветы филлокактуса. На стеклах снова повисли капли. 'Во черт, хоть бы прекратился. Надо бы перед сном прошвырнуться куда-нибудь, воздухом подышать'.

Пить горячий, наваристый бульон из чашечки было немного непривычно. Последний раз он так его пил на лыжных соревнованиях лет двадцать назад; был ветер, все здорово перемерзли, и он немного боялся, что жир застынет в озябшем теле. Хлопал полог палатки, где на столе быстро каменели бутерброды с колбасой и салом, а потом Федька Дралев достал 'Сибирскую', и все-как-то быстро адаптировались…

— Извините, не занято?

К его столику подошли два в легких смесовых куртках. Один из них, лет тридцати пяти, высокий, белобрысый, был в очках с прозрачной оправой с узкими стеклами. другой потемнее. На подносах были пельмени со сметаной, кофе и булочки. Виктор оглянулся: все остальные столики были свободны.

'Почему именно за этот? И кто это? Из КГБ? Слишком уж неестественно. Они бы сели за другой и наблюдали. Тогда кто? Похищение? Или из ОПГ? Штыра имел какие-то связи? Что делать?'

— Да пожалуйста, — ответил он, — столик ничем не лучше и не хуже других.

— Да это верно, — объяснил белобрысый, — просто мы обычно за этот столик садимся.

— А, тогда понятно. Тогда извините, не знал, а то бы за другой сел.

— Ну что вы, что вы! Это мы вас, наверное, стесняем?

Виктор пожал плечами.

— Нет, конечно, не стесняете. Столик большой, системных ресурсов хватит.

— Тоже из ГК РЭП?

— Почти. Из 'Коннекта'.

— У-у, слышали. В 'цветнике', стало быть? А мы из 'Союза'. Это на Отрадной. Там микрорайон теперь за линией расширяют, в Октябрьском, там посуше. А пока временно здесь в социалке, ближе не нашлось.

— Дом далек, зато комплекс нормалек, — вставил другой, — в Октябрьском тоже по новому проекту, и социалки и многоквартирные. Завод много строит. Вы, случаем, не электронщик?

— Нет, — ответил Виктор, — аккуратно разделывая блин вилкой на отдельные полоски, — я постановщик.

— О! Слышь, Волоха, а Желнин говорил, что ему постановщиков треба. Вот как цифровые АТС подкинули… Не пойдете к нам? Я, если надо, с Желниным поговорю.

— Большое спасибо. Знаете, я подумаю. Все время дергаться с места на место, это тоже так как-то…

— Не, ну не матрас, конечно, с кондачка никто так не решает. А я в триста восьмой, если что, стучитесь.

Через полминуты мужики — одного из них, как уже понял читатель, звали Владимиром, а второй оказался Павлом — уже оживленно обсуждали меж собой производственные вопросы, поглощая пельмени в фоновом режиме. Собственно, еда их мало интересовала. Примерно так, как в 'Операции Ы' Шурик и Лида ели сосиски, готовясь к экзаменам.

'Не потому ли еда советских времен кажется многим такой вкусной, что за ней думали о другом?' — размышлял Виктор. 'Читали, говорили о работе и последнем матче с чехами, ломали голову над вариантом компоновки и о том, как из обрезков создать стильный, ни на что не похожий кухонный буфет? А те, которые ни о чем не думали, ели и плевались?'

Впрочем, блинчики в буфете были очень даже вполне и, в отличие от того, что порой продают в замороженном виде в нашей торговле, походили на подрумяненные аэростаты, раздутые аппетитной массой творога; их ломтики дышали ароматным паром и сами просились отведать.

— Слышь, чего… А я все-таки нашел, отчего кроссплата на 'Соже ноль три' сдыхала.

Эти слова высокого блондина были обращены к Павлу; тот разом издал возглас 'И чего??' и словно стал на паузу с открытым ртом; на вилке в его руке замер вывалянный в сметане пельмень, не донесенный до места назначения.

— Вот этот тридцать второй кондюк, что возле радиатора, — и тут рука Владимира, как плоттер, заскользила над его тарелкой по невидимым проводникам, — усыхает, но не дуется. Поэтому снаружи не видно. Выпаиваю, меряю, — ан емкость-то меньше девяти вместо двадцати двух. Новый ставлю (и тут вилка Владимира опустилась на пельмень, как деталь в отверстия платы), и все, опять генерит.

Вилка описала привычную траекторию, отправив в рот заждавшееся кулинарное изделие. Павел, очнувшись, поспешил довести до конца операцию со своим.

— Не, ты погоди, — возразил он, — а как же тогда у Зарифова считали? Модель нагрева?

— Ну плоский жгут там должен быть в одном месте, а по конфигурации ве-второй его кладут ближе к АЛУ. Ну иначе там не подлезть к разъему СПП, а когда терму по рассыпухе считали, это еще не знали, насчет монтажа. Надо экран ставить и отклонять поток на жалюзи…

'Они этим живут', подумал Виктор, слушая этот разговор, понятный постороннему не более, чем средневековое парижское арго. Когда-то и он этим жил, это было в конце восьмидесятых, и в буфете возле корпуса КБ, поедая камбалу в тесте — почему-то тот буфет запомнился Виктору среди других столовок того же спрятанного в соснах промышленного гиганта именно камбалой в тесте — точно так же забывали обо всем, рассказывая о режимах микросхем и профилограмме ведущего вала после полировки. Они этим жили. Все кончилось внезапно, словно их переместили даже не в иное время, а вовсе на другую планету, по цехам и отделам гулял страх, и все начали сразу как-то сторониться друг друга, и начинаемые по старой привычке разговоры быстро переходили на вопрос, сколько в этом месяце выдадут и выдадут ли вообще. Здесь еще сохранялось движение, но завод внутри себя уже умер, ибо существовал ранее на этой самой общей энергии тысяч людей, готовых забывать обо всем на свете ради пульсации его многочисленных кровеносных сосудов. Жить стало нечем да и не на что; и тогда Виктор решил полностью перейти в область, с которой он был давно знаком, но которая до того момента была как бы в тени его деятельности, и все его достижения в ней были порождены целями основной работы. Он решил стать айтишником.

'Кстати, в нашем буфете были полуфабрикаты', почему-то вспомнилось ему. 'А почему их здесь не видно? Выпечка, блины, пельмени… Все, что можно съесть здесь. А полуфабрикатов нет. Это же удобно — расширить ассортимент, выручка поднимется. Хотя… А кому в голову в этой реальности придет пойти сюда за полуфабрикатами? Они же в любом гастрономе. Это у нас их надо было искать… в домовой кухне, например, или вот, на заводе, за забором, только для работников предприятия. А здесь естественно в буфет ходить есть, а не за покупками. Ну, разве что за горячими пирожками… Стоп, так продают здесь горячие пирожки в палатках. На Бульваре Информатики попадалась, на Ленина, на Красноармейской, на Фокина, на Дуки… да везде они здесь есть, просто необходимости не было пирожками-то питаться, вот в глаза и не бросается. Так что в буфет здесь пойдут есть… или поговорить о конденсаторе, который сдох и не вздувается. Кстати, последние годы проблема с этими кондюками… на материнках, в блоках питания… Копеечная деталь, а порой из-за них тыщи выкидывают. Что-то качество начало падать, да и, что интересно, цены не снижаются…'

За размышлениями тарелка Виктора незаметно опустела, и он поймал себя на том, что допивает томатный сок со сметаной, толком не разобрав вкуса. 'Вот и я в это общество интегрироваться начал', вздохнул он и потащил поднос на мойку.

'А впрочем,' — спохватился Виктор, оставив позади расслабляющую прохладу буфета, 'вот я, допустим, сейчас попил бульона, съел блинчики, сыт и доволен. Что дальше мне надо? Выбор из двадцати разных блинчиков? Или из двухсот? Одни из которых свирепо дороги, а в других микропримеси творога надо искать в лаборатории?

Перед лифтовыми дверями приятных персиковых тонов столпились в ожидании люди. Ждать не хотелось. В теле непривычно струились ощущения тепла, свободы и легкости. Не раздумывая, Виктор свернул направо, толкнул белую, облицованную пластиком металлическую ручку и вышел на неширокую лестницу. Здесь на площадках не стояло цветов; бежевые плоскости стен, серый в крапинку бетонный пол, овальные плафоны редких светильников дневного света под потолком и светло-серые струны перил создавали впечатления пустоты, прохлады и одиночества. Двустворчатые стеклянные двери отсекали шум коридора, окна были закрыты, и тишина этого рукотворного ущелья рождала в душе чуть смутную тревогу. Казалось здесь все указывало на то, что этот путь создавался как аварийный, и даже надписи рубленым шрифтом — '1 этаж', '2 этаж' — наводили мысли о гражданской обороне.

Он начал подниматься наверх: звуки его шагов, словно легкий пар, поднимались в пролете и медленно гасли где-то там, где потолок чернел отверстием чердачного люка. Пройдя два или три марша, Виктор заметил, что к эху его шагов добавился отзвук других, более торопливых и частых; хлопанья двери он не слышал, да и не мог, потому что двери по периметру, видимо для сбережения тепла, были отделаны мягкой резиной, а наверху створок стояли доводчики, охраняя по ночам безмятежный сон жильцов от ненужного шума. Кто-то спускался навстречу, вниз по лестнице; вскоре до Виктора стали долетать и пока еще невнятные звуки речи, постепенно усиливаясь и складываясь в слова.

— Нет, ну погоди… Ну я не понимаю, как это можно. Что значит? Что? Ну, а что еще можно подумать?.. Нет. Нет, я решительно не понимаю…

Навстречу Виктору спускалась женщина немного старше тридцати, в мягком длиннополом брючном костюме в стиле корнуолл, из твида табачного цвета, со свободным блейзером, высокий воротник которого был прикрыт небрежно повязанным красно-коричневым шарфом. Виктору сразу бросилось в глаза ее лицо: вздернутый носик придавал даме некоторое сходство с пани Катариной из 'Кабачка 13 стульев', правда, эта женщина была чуть-чуть пополнее, но это отнюдь не лишало ее фигуру стройности. Ее черные, на низких широких каблуках, туфли чем-то напоминали мужские полуботинки, но все это как-то вписывалось с костюмом в один образ, удачно сочетая экстравагантность с консерватизмом, аристократический изыск — с простотой и удобством. Светлокаштановые волосы слегка растрепались от быстрой ходьбы; в руке она держала серебристый мобильник округлой формы, похожий на лодочку от старых парковых качелей.

— Нет, ну что я должна объяснить?.. Конечно, нет… И что именно? Ну это можно объяснить?… Нет, ну почему…

Ее шаги уже доносились снизу; внезапно взгляд Виктора, внимательно смотревшего себе под ноги, наткнулся на яркую обложку валявшегося на ступеньках журнала 'Аналоговые системы'. Журнал был чуть пообтрепан, и когда Виктор поднял его, оказалось, что он был за 1992 год.

— Эй! Это не вы потеряли? — крикнул он, перегнувшись через перила.

Шаги внизу на мгновенье замерли: тотчас же они послышались снова, теперь уже приближаясь. Вскоре в пролете мелькнуло красно-коричневое пятно шарфа; женщина поднималась, запихивая на ходу серебряную мобилу-лодочку в сумку и застегивая пуговицы. Виктор начал спускаться ей навстречу, спокойно и неторопясь: что-то подспудно его настораживало.

— Да… спасибо… Это обронила я… — немного растерянно и запыхавшись, произнесла она. Виктор молча протянул ей журнал, тоже почему-то смутившись, и не зная, что сказать.

'Журнал. Лестница. На лестнице мы впервые встретились с Зиной. Там, во второй реальности. Споткнулась на лестнице, случайно. И здесь — журнал, случайно. Паранойей, попахивает, но вдруг это не просто журнал?'

— Что вы на меня так смотрите?

Ее глаза с длинными ресницами уперлись взглядом в Виктора, как будто отстраняя; но в их глубине мелькнула какая-то непонятная печаль и невысказанное желание что-то объяснить, а губы тронула едва заметная улыбка. Впрочем, она тут же угасла, а лицо приняло нарочито строгое выражение.

— Нет, я не дочь Натальи Селезневой. И мы не знакомы.

— Ну и прекрасно… — сам не понимая, почему, неуверенно протянул Виктор. — Я тоже не знакомлюсь на лестницах.

— Не верю, — быстро ответила она, и тут же, спохватившись, добавила, — но это хорошо. Всего вам доброго!

И она быстро побежала вниз, держа журнал в правой руке; вскоре Виктор услышал, что шаги ее замедлились, но через пару секунд снова быстро застучали каблучки, зазвенела пружина двери, и затем все стихло.