Глава 9
Лазарь… и опять Лев

Работа «моих» студентов-практикантов в наркомате закончилась, и я сразу почувствовал, как мне не хватает их присутствия. Да, они отнимали немало времени, отвлекали от повседневной работы. Однако с ними приходил дух молодости, не угасший еще революционный энтузиазм, вера в способность перевернуть мир и изменить его к лучшему. А тут вдруг секретарь сообщает, что меня просит к телефону Лидия Михайловна Лагутина.

«Интересно, что там задумали мои студенты?» – мелькает мысль, пока рука тянется к телефонному аппарату. Иные причины для такого звонка трудно измыслить. Предположить, что Лида звонит, например, для того, чтобы пригласить меня на свидание, было бы глупо. Однако я оказался прав только наполовину.

– Здравствуйте, Виктор Валентинович! – прозвучало в трубке. – Не могли бы вы заглянуть к нам домой в ближайшее воскресенье, седьмого? Скажем, часиков в одиннадцать утра? С вами хотел бы переговорить Лазарь Шацкин, – в конце концов пояснила она причину своего приглашения.

– Хорошо, – отвечаю, – буду у вас в воскресенье, в одиннадцать.

Та-а-ак, видимо, наш разговор все же зацепил Лазаря. И разумеется, на эту встречу обязательно надо идти. Хотя Шацкин сейчас всего лишь слушатель Комакадемии, он остается членом ЦК РКСМ и членом Исполкома КИМа. Фактически же он является неформальным лидером обеих этих организаций, поэтому его политическую роль не стоит недооценивать. Несмотря на всю свою молодость, паренек он непростой. В возрасте семнадцати лет сколотить Коммунистический интернационал молодежи – это уметь надо. А на следующий год ведь именно он вытащил Ленина на III съезд РКСМ, где тот и произнес свою знаменитую речь «Задачи союзов молодежи» (ну, ту самую, из которой обычно запоминают только фразу про «учиться, учиться и учиться», начисто забывая про то, что Ленин говорил дальше).

Поэтому седьмого октября к одиннадцати часам утра, взобравшись на четвертый этаж (я прошел мимо необычно большого лифта – не чета малюсеньким парижским, – ибо дал себе зарок поддерживать форму), уже кручу ручку механического звонка на входной двери в квартиру Лагутиных. В этот момент издалека доносится звук лифта, остановившегося на этом же этаже, а затем за моей спиной слышатся шаги. Обернувшись, вижу силуэт, энергичным шагом приближающийся по длинному полутемному коридору ко мне. Ба, так это же Шацкин собственной персоной! Так что в квартиру мы входим вместе.

После взаимных приветствий хозяин квартиры тактично оставляет нас наедине, уходя в другую комнату. Посидеть на кухне, по позднесоветскому обыкновению, здесь не удастся – дом гостиничного типа, и кухни как таковой здесь нет. Жильцы пользуются услугами домовой кухни либо оборудуют какой-нибудь уголок с керосинкой или примусом в жилых комнатах, а то и в обширной ванной.

Практически сразу к нам с Лазарем присоединяется Лида. Он не обращает на девушку внимания – видимо, разговор не секретный.

– Виктор Валентинович, буду с вами откровенен, – начинает комсомольский вожак, – я своего мнения насчет вашего черного пессимизма не изменил. Но вот идея ваша насчет развития участия рабочих в управлении производством меня заинтересовала, потому что я и сам об этом задумывался. Не могли бы вы изъяснить свою позицию по этому поводу подробнее?

– Охотно! – киваю. – Сейчас у нас есть два основных канала влияния рабочих на производственные дела. Первый – через фабзавкомы, второй – через партячейки. Однако на практике и тот, и другой канал работают, честно сказать, паршиво. У нас имеется резолюция XI съезда «О роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики», написанная Лениным. Общие рамки там очерчены, но вот как подойти к вопросу участия рабочих в делах производства практически – никакая резолюция не научит. Однако, – продолжаю, – эта резолюция достаточно честно фиксирует противоречия, связанные с положением профсоюзов на государственных предприятиях в течение переходного к социализму периода. Первое противоречие касается стачечного движения. Ильич верно подметил возможность конфликта интересов между рабочей массой, с одной стороны, и директорами и администрацией госпредприятий – с другой. В этих условиях профсоюзы должны защищать трудящихся от бюрократизма и преувеличенного ведомственного усердия.

– Должны-то они должны, – невесело произнес Шацкин, – да только больших успехов в этом деле не видно. Недаром то и дело слышно о стачках.

– Верно, – говорю. – Но тут вот еще какое обстоятельство надо иметь в виду. Из случившихся в этом году, – тут я прикусил язык – чуть ведь не ляпнул точную цифру забастовок за год – 286, из них за сентябрь – октябрь – 217, а ведь сейчас только закончилась первая неделя октября! – почти двухсот стачек, – уф, выкрутился! – профсоюз имел хоть какое-то касательство только к одной из каждых двадцати пяти.

– Как же это так?! Что же, они там совсем мышей не ловят?! – возмутился Лазарь. – Это же их кровное дело – интересы рабочих защищать!

– Да, это их дело – придать борьбе рабочих по защите своих классовых интересов организованный характер. Однако ведь партия признает стачки следствием не только бюрократических извращений, но и отсталости масс. А фабзавкомы не хотят, чтобы их обвинили в том, что они потакают несознательным, отсталым элементам в среде пролетариата. – Бросаю пристальный взгляд на Лазаря Шацкина и продолжаю: – Если партячейка возлагает на профсоюз ответственность за то, что не был предотвращен конфликт, то тут десять раз подумаешь, прежде чем решиться возглавить стачку! Фактически сейчас и партячейки, и фабзавкомы в любом конфликте предпочитают стоять на стороне администрации. Ведь так или иначе, любой работник в большой мере зависит от администрации, особенно при нынешней безработице. Так еще и оправдание есть – мы болеем за интересы развития производства, а значит, за дело социалистического строительства!

– Как же так, как же так, – повторяет Шацкин, смотря в какую-то точку на столе, затем вскидывает голову и выпаливает: – Надо эту беспринципную смычку партячеек и фабзавкомов с администрацией ломать на корню!

– Ломать? И как вы это себе представляете? – У меня-то уже есть кое-какие соображения, но посмотрим, что скажет мой собеседник.

– А мы на что? Комсомол то есть. Союзная молодежь еще не успела обюрократиться, и мы это болото растормошим! – с уверенностью бросает пылкий комсомолец. – Надо, чтобы заводские ячейки союза молодежи брали этих чинуш за жабры и тыкали носом в их прямые обязанности. Молодых рабочих организуем, такую бузу поднимем – это сонное царство живо проснется!

– Ну, тут вам, как говорится, и флаг в руки, – соглашаюсь я с ним. Вот только как партийное начальство будет реагировать, если комсомольцы против заводских партячеек попрут? Ох, нелегко комсе придется, чует мое сердце. Однако это еще не все проблемы. Надо подойти к основному. – Есть и еще одно противоречие, которое так прямо в резолюции XI съезда не обозначено, но все необходимое, чтобы его увидеть, там прописано, – начинаю свой подход к самой важной точке. – Резолюция называет недопустимым прямое вмешательство профсоюзов в управление производством. И это верно – при централизованном управлении руководитель должен нести всю полноту ответственности и иметь все соответствующие права. Поэтому все, что сейчас предлагается для того, чтобы сделать профсоюзы школой управления, – это чисто совещательные формы. Но вот толку от совещательных форм нет никакого, потому что они почти нисколько не способствуют привлечению рабочих к участию в управлении.

– Почему? – возмущается Шацкин. – Разве же сознательные рабочие, члены партии, комсомольцы не заинтересованы в том, чтобы вникать в производственные вопросы, ставить их перед администрацией, выносить их на обсуждение? Вы не верите в классовое самосознание пролетариата?

– Я верю в классовое самосознание пролетариата! – Мой голос приобретает очень жесткие интонации. – Но я твердо знаю, что оно может покоиться только на реальной основе, которую не заменить призывами, лозунгами, пропагандой. Вспомните слова Маркса: «Идея всего посрамляла себя, когда она отделялась от интереса». А скажите-ка мне – какой интерес рабочему после восьмичасового рабочего дня вникать в производственные вопросы да еще наживать неприятности, споря по этим поводам с администрацией, если он твердо знает, что последнее слово останется не за ним? Даже если у этого рабочего классовое самосознание только что из ушей не лезет? Нечего сказать? Вот потому-то производственные совещания и оборачиваются в лучшем случае пустыми разговорами или малополезными самоотчетами, с которыми выступают второстепенные лица из заводоуправлений.

– Кричать, что все плохо, любой горлопан сумеет! А что вы можете по существу предложить? Как исправить дело? – Моего собеседника, похоже, проняло, и он буквально взрывается. – Только рецептов «рабочей оппозиции» вроде немедленной передачи управления отдельными предприятиями в руки профсоюзов прошу не предлагать!

– Вовсе и не собираюсь вас тащить за «рабочей оппозицией», – пожимаю плечами. – Кажется, я ясно выразился – централизация управления при плановой системе необходима. Но и рабочий человек в этой плановой системе должен иметь свое место и свое право принимать решения, а не только право на пустые разговоры. Я отнюдь не отрицаю сложности вопросов управления производством, которые требуют специальных знаний и профессиональных навыков. Так давайте дадим рабочему для начала право принимать решения там, где его знаний и навыков вполне достаточно, – на уровне бригады. Неужели бригада сама не сможет управлять собой и ей обязательно нужен надсмотрщик?

– Управлять собой? Так что же это у нас тогда получается – самоуправляемая бригада? – заинтересованно переспросил Шацкин.

– Именно! Пусть сначала на этом уровне овладевают наукой управлять, обучаются принципам хозрасчета и так далее. Освоят этот уровень – по-другому станут смотреть на заводские проблемы. Не на уровне «это не так да то не эдак», а уже точно зная, где есть узкие места и что реально можно своими силами сделать для их устранения. Уверяю: и тяга к учебе появится, к тому, чтобы овладеть недостающими знаниями, – для дела ведь, а не для просиживания штанов на производственных совещаниях. Вот тогда и дальше можно будет двигаться – к плановой работе на уровне предприятия.

– Слушай, – вдруг спохватывается Лазарь, – а что это мы все на «вы»? Давай уж на «ты» перейдем!

– Согласен! – говорю и протягиваю ему руку. – Ну что, решится комсомол выдвинуть идею хозрасчетных бригад: со всеми правами, но и с полной мерой ответственности?

– Решится! – твердо отвечает Шацкин.

– А ведь это – объявление войны, – заявляю, глядя ему прямо в глаза. – Всяким чинушам-бюрократам – и тем, кто привык жить по указке сверху, и тем, кто живет по принципу «моя хата с краю». Таких ведь ой как много! И война эта – не на один год. Что сам ты не отступишься – верю. А комсомол как – потянет?

– Потянет! – слышу я твердый голос. – Иначе зачем было коммунистическим союзом молодежи называться?

Тут мы перешли к обсуждению конкретных вариантов организации таких бригад, не обращая внимания на то, что подошло уже время обеда. Первым спохватился время от времени заглядывавший в нашу комнату Михаил Евграфович. Он тронул свою дочку, внимательно наблюдавшую за нашей беседой, за плечо и что-то ей тихонько сказал. Лида Лагутина, извинившись, куда-то убежала (полагаю, в домовую кухню) и вскоре притащила нам поесть. Чем уж она там нас угощала, ни я, ни, думаю, Лазарь Шацкин не обратили внимания – так мы были увлечены. Впрочем, вскоре после обеда наш разговор завершился, и мы расстались, оба уверенные, что это не последняя наша встреча.

Понедельник, вторник, среда прошли в обычной бюрократической круговерти, а в четверг по наркомату поползли слухи о письме Троцкого, направленном им восьмого октября в Политбюро. Согласно этим слухам, Троцкий выступил против зажима партийной демократии. Так-так, все пока идет, как и шло в моей истории. Никакой видимой реакции на наш с ним разговор Лев Давидович не демонстрирует. Да и вокруг меня никакого шевеления пока не видно – а ведь некоторых моих слов Предреввоенсовета никак не мог пропустить мимо ушей.

По зрелом размышлении решаю не гнать волну и подождать развития событий. Излишняя суета может только навредить. Было бы чересчур большим самомнением воображать себя мастером политической интриги. Любые неосторожные шаги могут привести к тому, что я заиграюсь и попаду под раздачу без всякой пользы для дела.

Как и ожидалось, через неделю появились новые, гораздо более неожиданные для мирка советских служащих слухи. Если про то, что Троцкий бодается с большинством Политбюро, не вынося пока этих конфликтов на люди, было известно уже довольно давно, то вот направленное в ЦК ВКП(б) письмо, подписанное сорока шестью видными деятелями партии (в том числе и членами ЦК), было весьма необычным событием. Обличение бюрократизации партии и государства и требование реальной партийной демократии, содержащиеся в письме, стали предметом многочисленных кулуарных разговоров среди партийцев, да и не только.

Очередной телефонный звонок, раздавшийся в среду, 17 октября, при всей его ожидаемости меня все же удивил.

– Здравствуйте, Виктор Валентинович. Вас беспокоит Бутов Георгий Васильевич, управляющий делами РВС СССР. Не могли бы вы подойти ко мне завтра, восемнадцатого числа, прямо с утра. В девять тридцать вас устроит?

Бутов, Бутов… А что я о нем знаю? Да ничего! Зачем же ему нужна эта встреча? Непонятно…

– Простите, Георгий Васильевич, а каков будет предмет разговора?

– Не по телефону, – коротко бросил мой собеседник.

А, ладно! Кто не рискует…

– Хорошо, я буду.

– Тогда до завтра, Виктор Валентинович.

– До свидания.

И трубка отозвалась лишь щелчками да шорохом помех.

Следующим утром я прошел уже знакомым путем по Знаменке к зданию РВС, заглянул в бюро пропусков и получил необходимую для прохода в это важное учреждение бумажку. Ориентируясь на номер кабинета и подвергаясь проверкам на многочисленных постах, я добрался до приемной управляющего делами Реввоенсовета. Секретарь доложил о моем приходе, и тут вновь пришлось испытать легкое недоумение – Георгий Васильевич сам вышел из кабинета и, поздоровавшись, сообщил:

– Нам с вами надо будет пройти в другое помещение.

Неожиданности на этом не кончились: «другое помещение» оказалось кабинетом Троцкого. Бутов, заведя меня в приемную, кивнул секретарю:

– Сдаю вам с рук на руки, как и договорились.

Секретарь поднял трубку и через несколько секунд обратился ко мне:

– Лев Давидович вас ждет.

Да, интересный поворот! Ну что же, раз ждет, не будем мешкать. Я вхожу в услужливо распахнутую секретарем дверь:

– Доброе утро, Лев Давидович!

– Здравствуйте! – И Троцкий тут же, безо всяких предисловий, берет быка за рога: – При нашей предшествующей встрече вы делали весьма интересные намеки насчет Германии. Нельзя ли узнать, что конкретно вам известно?

– Известно мне не так уж многое. – О, да, разумеется! Не хватает мне еще спалиться на конкретике, которой я почти не владею. Но намекнуть можно – горсть горячих угольков за шиворот не помешает. – Однако выводы из известных мне фактов следуют вполне однозначные.

– Какие же? – едва заметно напрягается Троцкий.

– Шансы на успешное восстание в Германии, если они вообще были, сейчас уже точно упущены, – твердо заявляю я.

– Почему? – Предреввоенсовета искренне обеспокоен, но при этом еще и заметно удивлен.

– Ленин верно предупреждал нас накануне Октябрьского переворота – «никогда не играть с восстанием». А что мы видим в Германии? КПГ не в состоянии собрать сколько-нибудь значительную вооруженную силу. Влияния в рейхсвере у коммунистов практически нет, не говоря уже о добровольческих формированиях типа фрайкора – те однозначно выступают как послушное орудие реакции. Начинать восстание, надеясь только на энтузиазм рабочих, значительная часть которых к тому же послушно идет за социал-демократами, – авантюра и преступление, – выпаливаю, набравшись храбрости. Но не слишком ли круто завернуто? Как бы Лев Давидович не вспылил!

Троцкий, однако, явно озадачен моим напором и пока не прерывает меня. Пользуясь этим, продолжаю:

– Вспомните – вам же это известно лучше, чем кому бы то ни было. В октябре 1917 года у нас было серьезное влияние в армии: Балтийский флот, войска в Финляндии, солдатские комитеты Северного фронта и Петроградский гарнизон были практически целиком за нас. У нас было большинство в обоих столичных Советах и во многих Советах крупных городов. У нас была фактически легальная Красная гвардия! – нажимаю я на него. – В Германии же ничего даже отдаленно похожего нет! Даже те из немцев, кто готов идти и сражаться до конца, не верят в победу. Напротив, они совершенно убеждены в неизбежности поражения.

– Откуда у вас такие сведения? – не выдерживает и уже с нескрываемым гневом выкликает наркомвоенмор.

– Вам было бы лучше поинтересоваться не тем, откуда такие сведения у меня, а тем, откуда черпает сведения германская контрразведка! – Я тоже умею гневаться не хуже. – Военные склады в Саксонии и Тюрингии пусты, рейхсвер удалил оттуда оружие, так что сформированные там компартией «красные сотни» – фикция. В решающий час им нечего будет взять в руки. Да, нашим товарищам иногда удается покупать винтовки и патроны у рейхсвера, но практически за каждой такой покупкой следует донос в полицию, и в результате мы лишаемся и оружия, и денег. И вообще: как вы собираетесь разгромить рейхсвер – одними винтовками и револьверами против артиллерии? Кроме того, практически все склады в Берлине провалены. У меня есть все основания подозревать, что немецкой контрразведкой уже давно взломаны шифры Отдела международных связей Коминтерна и все наши приготовления для них – открытая книга!

Троцкий ошарашенно уставился на меня.

– Что за чушь… – начал говорить он, но в его голосе уже чувствовалась неуверенность.

– Чушь? Чушь – это победные реляции, которые вы получаете от Брандлера, Тальгеймера, Крестинского и Радека! – не стесняясь, форсирую голос. – Надо смотреть не на выводы, полные казенного оптимизма, а на факты, которые сообщают военные специалисты и рядовые агенты Коминтерна. Запросите Крестинского, Пятакова, Уншлихта – как обстоит дело с фактическим наличием оружия? Задайте напрямую вопрос Гуго Эберляйну, который пытается нам втирать очки, – сколько было складов с оружием у берлинской организации и сколько уцелело после провалов? Прочитайте донесения Виктора Сержа в Коминтерн. Он, среди прочих, как раз менее всего склонен рисовать «потемкинские деревни», – перевожу дух и на короткое время замолкаю.

– Но шифры, – забеспокоился Троцкий, – как они могли взломать шифры?

– Как? Не знаю. Я не криптограф, – пожимаю плечами. – Знаю лишь, что в Германию бежали некоторые специалисты царской криптографической службы. Да вы запросите спецотдел ГПУ, Глеба Бокия – пусть проведет проверку стойкости шифров Коминтерна и саму постановку шифровального дела в тамошнем отделе международных связей. Будете иметь полную картину.

– Но откуда, откуда вы все это знаете? – продолжает настаивать Предреввоенсовета.

– Поинтересуйтесь у себя в Разведупре, у Яна Берзина – принято ли так просто раскрывать свои источники информации? – не без нотки язвительности парирую я и добавляю: – Дело очень серьезное. По-хорошему надо сворачивать приготовления, не дожидаясь конференции заводских комитетов в Хемнице двадцать первого числа. А то еще накроют всех разом…

На это предложение Троцкий ответил мрачным молчанием, сосредоточенно разглядывая поверхность стола. Наконец он поднял голову:

– Все это требует тщательной проверки.

– Проверяйте, – киваю ему, – только не было бы поздно. Разрешите идти?

– Идите. – Машинальный жест, выдающий раздражение.

Да, загрузил я его крепко. Так что затевать еще и разговор о разногласиях в Политбюро и «письме 46-ти» сейчас явно не к месту. Но еще одну свою домашнюю заготовку я все-таки использую. Уже подходя к двери, оборачиваюсь и произношу:

– Примите еще один совет. Не стоило бы вам выезжать в болота для охоты на птицу. Поверьте моему чутью. Холодно, сыро. Не дай бог, простудитесь, сляжете в весьма ответственный момент. Можете многое потерять.

И после мимолетной паузы прощаюсь:

– Засим – до свидания. Честь имею! – Щелчок каблуками, четкий поворот через левое плечо, и я выхожу за дверь.

Сказать, что Председатель РВС был выбит этим разговором из колеи, было бы большим преувеличением. В Гражданскую еще и не такое бывало, и сколько раз! Но сейчас Троцкого беспокоила не только перспектива вполне вероятной неудачи восстания в Германии – Осецкий ведь на самом деле сообщал конкретные факты, поддающиеся проверке, и потому вряд ли пришел бы попугать его данными, просто высосанными из пальца. Тревогу внушало то обстоятельство, что об угрозе провала германской операции сообщал человек, совершенно не имевший касательства к этому делу, но тем не менее располагавший информацией, возможно, более точной, чем имело Политбюро, да и он сам, наркомвоенмор! Да еще это подозрение о взломанных шифрах… Тогда совсем плохо дело. Пахнет большой ловушкой. Крепко пахнет. Смердит, можно сказать.

Лев Давидович открыл ящик стола, достал оттуда бумажку и еще раз пробежал глазами по строчкам, уже внимательно прочитанным им накануне, как будто надеялся отыскать там еще какой-то, скрытый, ускользнувший от его внимания смысл.

«Осецкий Виктор Валентинович, 1886 года рождения, член РКП(б) с 1903 года. До 1909 – внефракционный, с 1909 – меньшевик. Примкнул к большевистской партии в начале 1918 года, после возвращения из эмиграции…»

Троцкий едва заметно хмыкнул. Ведь и у него самого в политической биографии есть схожие черты. Так, смотрим дальше:

«Имеет высшее техническое образование… Из членов высшего партийного руководства имеет сколько-нибудь тесные отношения только с Л. Б. Красиным…»

Логично и понятно. Красин – его непосредственный руководитель и тоже технический специалист. Возможно, еще и в эмиграции сблизились. Но Красин теперь к германским делам – никаким боком. Торгпредство тут не в счет. Да и не полезет он теперь ни в какую политику, если только дело прямо не касается его ведомства. Но откуда же тогда ветер дует?

Ну, что там у нас есть еще?

«В 1918 году – первый секретарь советского полпредства в Берлине, консул в Гамбурге…»

Ага, вот откуда, возможно, ветер дует. У него наверняка должны были остаться связи с товарищами, работающими по германскому направлению. Смотрим дальше:

«Действительную военную службу проходил в марте – июне 1920 года в должности военкома запасной дивизии. Военного образования не имеет. В боевых действиях участия не принимал».

Отлично! Просто великолепно! Что же он, Троцкий, совсем ослеп и не может разглядеть перед собой военспеца? Да не простого – наверняка штабист, да как бы еще не из разведки! Однако… Когда и как это было бы возможно? Биография его достаточно хорошо известна, и лишь период между 1909 и 1918 годом, когда он от активной политики отошел, освещен неполно. Тем не менее известно – и где жил, и чем занимался, и есть товарищи, которые его близко знали. Непонятно. А все непонятное настораживает.

Значит, надо выяснить, не общался ли он близко с подобной публикой – мог от них и знаний нахвататься, и научиться повадками офицерскими щеголять. Но это надо целое расследование устраивать, тем более что все ниточки наверняка за кордоном. Ладно, это пока отложим, но зарубочку на память сделаем.

Все-таки главное теперь – не личность Осецкого, а срочнейшая проверка реальных обстоятельств подготовки к германскому восстанию. Если в Германии действительно все так худо, надо немедленно командовать отбой.