На следующий день, приехав «на работу», я первым делом уселся подписывать целую пачку бумаг, врученную мне батальонным адъютантом: списки, приказы, ведомости и тому подобная макулатура.

По завершении бюрократических процедур мы напились чаю из начищенного пузатого самовара, и Юванен отправил вестового в мою новообретенную 4-ю роту с приказом фельдфебелю «явиться пред очи командира».

И вот теперь я внимательно разглядывал человека, которому теперь предстояло быть моей правой рукой: чуть выше среднего роста, крепкий, с неподвижным вытянутым лицом. Под длинным крючковатым носом — короткие густые усы. Внимательные, с прищуром глаза смотрят жестко. И для полноты картины — три Георгия на груди.

Суровый дядя.

— Фельдфебель Дырдин по вашему приказанию явился!

— Эт-то фаш но-офый команти-ир ро-оты — по-одпорутчик фон Аш. Ему-у и токла-атыфайте!

— Господин подпоручик, рота в составе двухсот двух душ нынче на строевых занятиях! Больных нет! Ранетых нет! — вскинул ладонь к козырьку фуражки Дырдин.

— Вольно! — козырнул я.

— Я-а фас по-ольше не сате-эршифаю! — кивнул мне Юванен. — Шелла-аю прия-атна профести-и фре-эмя!

Осмотрев расположение роты, мы с Дырдиным вышли на плац, где взводные унтеры дрессировали личный состав.

Выстроившись в две шеренги, бойцы дружно пролаяли «здрав-желаю-ваш-бродь» и замерли неподвижно, пожирая меня глазами.

А ничего их там, в учебной команде, вымуштровали. Стоят почти прилично.

Я внимательно разглядывал своих новых подчиненных. Народец, надо сказать, там был самый разномастный — от молодых увальней до степенных мужиков. Унтеры тоже вроде ничего — на вид, по крайней мере: все четверо с наградами.

Ладно. Разберемся.

— Вольно! Продолжайте занятия!

Повинуясь моему приказу, зарявкали унтер-офицеры, возвращая личный состав к постижению главной воинской науки — шагистики.

А мне пора переходить к скучной, но необходимой обязанности — военно-бухгалтерскому администрированию. Я в сопровождении Дырдина отправился на экскурсию по бесконечным сводчатым подвалам Покровских казарм — искать делопроизводителя по хозяйственной части. Чиновник должен выдать мне ротную печать, книгу «приход-расход» и денежный ящик, затем предстояло назначить на роту артельщика из нестроевых и подыскать себе денщика.

Последний вопрос был для меня животрепещущим. Как я уже успел убедиться, денщик или ординарец — это практически личный тыл офицера, и очень важно, чтобы в этом самом тылу был нормальный, надежный человек.

Решилось все неожиданно просто…

В коридоре у оружейной комнаты я нос к носу столкнулся с высоким ефрейтором с черной повязкой на глазу и Георгиевским крестиком на гимнастерке:

— Савка?

— Вашбродь… Господин пра… Господин подпоручик!!!

Домой мы поехали уже вместе с Савкой, отныне официально назначенным моим денщиком.

— Ну рассказывай, братец: как ты тут оказался?

— Чего рассказывать-то, вашбродь?

— Вне службы можешь звать меня Александром Александровичем. Ведь ты мне жизнь спас…

— Ну дык… — смутился Савка. — Раз оно такое дело…

— Ты рассказывай, рассказывай!

— Стало быть, как вас в госпиталь отправили, почитай, недели две прошло, и тут приказ — отвести полк на пер-фор-ми-ро-вание.

— Переформирование?

— Ну да! По железной дороге повезли нас на Млаву. Там полк весь остался, а нас, раненных, дальше повезли — до Варшавы. Там еще, почитай, две недели в госпитале лежал. Тут приказ пришел — мол, «наградить Георгием, с повышением в чине». Прямо в палате крест вручили, поздравили всяко, а потом на комиссию. И вышла мне, стало быть, полная отставка по увечью. Бумаги дали, что негодный я, и в Москву отправили. Пока на поезде добирался, маялся всю дорогу — куда себя деть? В приказчики теперь не возьмет никто — кому кривой в лавке нужен? В Мышкин воротиться? Дык я ж с двенадцати лет в Москве по торговой части служил — дома-то, почитай, уж и забыли все. Мамка с тятькой померли, а у брата старшого детев мал мала меньше. Куда им еще нахлебничек-то? Вот и думай — то ли в поденщики идти, то ли по церквам побираться.

— Да уж… — только и смог сказать я в ответ на сие немудреное повествование.

— Приехал, стало быть, я в Москву, — продолжил Савка, — и в Казенную палату двинул — пенсию справить и поощрение орденское. Туды-сюды по комнатам побегал, а в одной такой комнате — офицер сидит. Капитан. И говорит, что приказ такой есть — увечные воины, кои желают и далее служить в войсках во благо Отечества, могут прошение подать в Особый комитет и поступить на нестроевую службу. Я маленько подумал да и попросил рассказать, где этот самый Комитет сыскать. Ну а там уже все просто было. Направили меня к месту моей прошлой службы — в наш Московский гренадерский. С тех пор и служил при арсенальной комнате. Вот так…

— Теперь, надеюсь, тебе повеселее служить будет?

— С вами, Алексан Алексаныч, и вправду веселее будет! Привык я с вами… Вы не сумлевайтесь, я не подведу!

— А я и не сомневаюсь!

Извозчик остановился у кованой калитки нашего дома. Я расплатился и приглашающе махнул рукой:

— Вот, Савка, это мой дом! Идем…