Книга: Собачий Глаз. Белое солнце Пойнтера. Пойнтер в гору не пойдет
Назад: 3 Время собирать неприятности
Дальше: Часть третья СОКРОВИЩЕ ДОМА ПОЙНТЕРОВ

4
Великий Все

Теперь ты знаешь, почему огонь
Похож на рыжую лису,
Но если ты хотела спрятать это дерево,
То спрячь его в лесу,
И никому не доверяй ключи от дома,
Не клянись на молоке
Ни сердцем, ни рукой,
И я хочу надеяться на то,
Что ты останешься со мной…

До лагеря я добрался только перед самым закатом. Солнце уже цеплялось за верхушки пальм за расчищенной полосой. По–моему, с утра они стали выше раза в полтора. Или подступили обратно к лагерю настолько же близко.
А может быть, мне просто так кажется от общей непрухи. В любом случае видеть никого не хотелось. Даже Харма. Поэтому за периметр я полез не через привычный чекпойнт, а сквозь захудалый лаз на дальнем крае лагеря, между свалкой запчастей и какими–то земляными кучами изрядных размеров. Этак с фермерский сарай или там с пару междугородних дилижансов яруса в три, у которых только колеса в два моих роста.
При ближайшем рассмотрении кучи оказались только сверху покрытыми глиной, а в основе своей плетеными. Из вареных прутьев, по–видимому — необработанная меканская зелень проросла бы уже на следующий день. Вокруг же самих куч, у круглых, в пару футов, дыр и просто у меня под ногами сновали мелкие зеленые гоблины. Демонова уйма гоблинов, если честно сказать. Понятия не имел, что их столько в лагере…
Что самое непонятное, на меня вся эта орда — ноль внимания. Не сказать, чтобы фунт презрения, но и того подобострастия, которое зеленявки обычно демонстрируют каждому человеку, ни следа. Просто как нет меня: обойти обойдут, но взглянуть лишний раз им влом. Спасибо, хоть с пути не спихивают для легкости.
Немного любопытства оказалось как раз тем, что требовалось для выхода из полного остолбенения. По крайней мере, в частичное. Глухой звон в ушах сохранился, но сквозь него уже прорывался какой–то внешний поток, совершенно непохожий на обычный гоблинский галдеж. Скорее уж на гудение пчел в ульях — стояли мы на учениях как–то недалеко от пасеки. Помнится, неделю все, кроме Берта, чесались, попробовав добраться до дармового медка.
Ассоциация получилась не из приятных. Зеленые гоблины и без того слишком похожи на общественных насекомых. Они теплокровные, но не млекопитающие. Отличить самцов от самок практически невозможно. По–моему, все рабочие особи вообще стерильны, а какие еще типы особей способен производить этот вид, я предпочитал не задумываться…
Кто–то очень вовремя подергал меня за штаны. А то неизвестно, до каких еще умозаключений я мог дойти.
— Клюкать пойдешь? — с некоторой бесцеремонностью поинтересовался гоблин.
Хорошо, что вообще спросить удосужился. После всего прочего не удивился бы, если б он попросту пристроил меня носом в корыто. Молча.
Впрочем, если мелкота в сие понятие тот же смысл вкладывает, то как раз сейчас клюкнуть не помешает. Даже очень не помешает. Перед дальнейшими сеансами общения с Лесной. Что–то не верилось что небольшой отдых в тени на травке существенно повлияет на ее моральный облик.
— Пойду! — Я разве что рукой не махнул отчаянно, соглашаясь на неизведанное.
Зеленокожий, впрочем, воспринял согласие вышестоящего как должное. Хотя это днем я им вышестоящий, а ночью, выходит, никто и звать никак. Оно и к лучшему. Сутки напролет тащить груз ответственности за уже сотворенное и еще только подступающее безобразие мне решительно не хотелось. Тем более тащить его на предполагаемое застолье.
Гоблин без стеснения отвернулся и пошел к ближайшей дыре, ведущей внутрь самого большого строения. Решиться следовать за ним оказалось на удивление легко. А вот проникнуть в святая святых шедевра архитектуры зеленявок — куда труднее. Дыра оказалась немногим больше меня самого, застрять не застрянешь, но и в рост не пройдешь, как ни согнись. Поначалу я попробовал присесть на корточки, но и такая попытка сохранить человеческое достоинство перед хозяевами дома окончилась неудачей. Пришлось–таки опустился на четвереньки.
Так я и вполз под своды исполинского однообъемного купола, лишенного каких–либо поддерживающих колонн и конструкций. Несущая оболочка, столь неопрятная снаружи, изнутри выглядела пугающе четкой и аккуратной. На свежий взгляд интерьер гоблинского обиталища поражал своей регулярностью, и поражал неприятно. Уж на что ко всему привык, но тут растерялся малость…
Не то чтобы я прежде в гоблинятнике не был. Мы, клановые пацаны, и не в такие демоновы прорвы на спор лазили. Не всем и обратно–то выбраться удавалось. Ну так канализация даже взрослого огра сжует без остатка, не то что мальчишку человеческой крови. Ремонтные бригады туда без пары бочек «ведьминого студня» да огневого тумана не суются.
Так что гоблинятники — это для новичков. Правда, туда мы забирались днем, когда все рабочие особи с тим–лидерами на подрядах, а самки в спячке. Храп и запустение. Сейчас совсем другой расклад.
Да и одно дело — городской, цивилизованный, можно сказать, гоблинятник, в котором проглядывают отдельные черты склада там или казармы. И совсем другое — гоблинятник меканский, дикий, в чем–то даже первозданный, не искаженный всепроникающим влиянием многорасового Анарисса.
Купол, обычно с трудом втискиваемый среди прямоугольных городских стен, здесь в полную силу затягивал взгляд опрокинутым водоворотом спирального плетения ярусов. Наискось пересеченные несущими поперечинами, горизонтали образовывали в толще стены бесчисленные норы–гнезда, отчасти уже заполненные обитателями. В плетеных коробах–инкубаторах у подножия купола зрели кожистые увесистые яйца наподобие свиных.
Некстати вспомнились байки о том, что простакам на анарисских рынках зачастую продают их вместо супоросых. И еще хорошо, если невезучему покупателю яйца на выведение поросят нужны. Гоблин вне роя вылупиться в полном разуме не может и попросту быстро дохнет. Хуже тем, кто снедь к обеду берет…
Оставалось надеяться, что на закусь к таинственному «клюканию» не яичница.
Да нет, не должно бы. Пусть зеленокожие и склонны к каннибализму, но только к посмертному. Правда, опять же поговаривают, что доминирующие самки поедают стерильные яйца товарок, не вышедших в стадию имаго. Но тут чего не знаю, того не знаю. И надеюсь в подробностях не узнать!
Небо в центральном продухе потемнело окончательно, лишь в западных проемах еще теплился закат, но добавить света был уже не в силах. Скорее наоборот. Тем заметнее вступало в права собственное освещение гоблинятника. Склизкие гроздья грибов по стенам, днем неприметно–серые, налились желто–зеленым сиянием.
Этот ли, другой какой неприметный для меня сигнал послужил причиной начала застолья, но именно с переменой света в зал пожаловала процессия. Иначе и не назовешь шествие, словно в насмешку исключительно походившее на вынос какой–нибудь Реликвии в Храме Победивших Богов.
Торжественно, как жрецы, зеленявки длинной вереницей втекали внутрь своего обиталища. Каждый что–нибудь нес — бурдюк, плошку или что–то еще. В тишине, внезапно наступившей после всеобщего галдежа, их немое движение смотрелось довольно устрашающе. Да и дурашливые обычно физиономии стали торжественны и мрачны.
Стайка гоблинят метнулась наперерез процессии к возвышению в центре зала. Каждый тащил свернутую циновку, причем все они казались куда чище иных, виденных здесь раньше. Когда рулоны развернулись, оказалось, что полотнища вдобавок изукрашены несложным узором — повторяя рисунок свода, на них закручивались спирали из бурых и грязно–зеленых ломаных линий.
От дальней стены другая группа зеленокожих потащила навстречу шествию что–то массивное. Эти были, наоборот, рослые, под четыре фута, и несколько менее торжественные из–за увесистости груза, пока что скрытого под рогожей. Да и двигались мелкие громилы куда быстрее, торопясь успеть к возвышению раньше процессии.
В момент, когда носильщики достигли своей цели, гоблинята сдернули с их ноши грубую ткань. Возвышение посреди гоблинятника, застеленное циновками, увенчалось главной утварью грядущего пира. Что я там прикидывал на тему того, что зеленокожие меня и носом в корыто пристроить не постесняются? Ошибки не случилось. Именно что в корыто. Здоровенное, побольше поилки для рогачей, но поменьше слоновьей.
В один голос весь гоблинятник возопил: «Клюка!!!» — с ударением на первый слог. Чуть уши не заложило после предшествующей тишины. Хорошо, не дала дернуться фронтовая привычка к внезапным аркналетам и сигналам об их начале. Всеобщий вопль, ритмично повторяясь, слился в единое: «Клю–ка! Клюка! Клю–ка!»
Наконец историческая встреча выпивки с тарой состоялась. В корыто под нарастающее скандирование почти одновременно слили содержимое всех бурдюков. Мутноватая, но все–таки прозрачная желто–бурая жидкость выглядела не слишком привлекательно, но и явного отторжения не вызывала. Как, впрочем, и ассоциаций с выпивкой, невзирая на вполне различимую ноту спиртного в запахе. Скорее в наличии было сходство с наваристым бульоном, особенно из–за разнесшегося по всему помещению крепкого грибного духа.
Какой–то гоблин, явно не тот, что зазвал сюда, но со сходными манерами, толкнул меня в бок, пламенея экстазом в глазах.
— Наши боги грядут, как и твой Бог Людей! — едва перекричал он затихающее славословие, уже почти перешедшее в обычный гоблинский гвалт. — Так мы чтим их! Ты поймешь, человек!!!
Не знал, что можно так доверительно и трогательно орать…
За этим нежданным откровением скандирование сошло на нет. Да и вся торжественная часть, похоже, завершилась. Котлы и противни с закусью воспоследовали в изобилии уже без всяких церемоний, но ароматы жарева из тех же грибов, составляющего основу закуси, так и не смогли пересилить запах «клюкаловки». Он перебивал все и настойчиво звал испить из своего источника.
В едином порыве весь гоблинятник рванул к посуде. По стенам, из ячеек плетеных сот, вниз головами, как белки по стволам или термиты по былинкам, поползли скрывавшиеся в них доселе обитатели. Никто и стороне не остался, только головенки совсем уж мелких, с кошку, гоблинят, не допущенных по возрасту к выпивке, торчали в темных устьях нор, сверкая любопытными бусинками глаз.
Меня общий поток тоже подхватил. Кто–то сунул в руку порционную плошку, а прутик грибного шашлыка я и сам удосужился подхватить. В суете разбора закуси ключевой момент первой пробы незнакомой выпивки как–то смялся. Походя, между другими, я зачерпнул плошкой из котла пойло, выглядевшее безобидным отваром, желая залить во рту пыл не обделенных пряностями и толком не остывших жареных грибов.
Градусы в напитке оказались куда значительнее, чем казалось по запаху. В голове с ходу приятно зашумело, а по желудку разлилось приятное ощущение сытости, едва ли не сильнее, чем от съестного. Опыт знакомства с продуктом гоблинского винокурения вдохновлял. Или все–таки пивоварения?
А, неважно. Хоть грибоквашения, как, скорее всего, и было на самом деле. В общем, результата перегонки грибной браги в смеси с наваром того же продукта. И не одного сорта, похоже, брались грибки — в противовес общей простоте гоблинского бытия вкус напитка оказался тонок и сложен, с не сразу читаемыми особенностями. Чтобы распробовать их все, требовалось повторить опыт.
И я повторил. Не единожды — в чем тут каяться. Похоже, спиртное было не основным и не главным действующим элементом в этом продукте. Пусть человеческий метаболизм от гоблинского и наотличку, но для оценки эффекта общности хватило.
Казалось, что светильники на стенах прихотливо меняют свой цвет, складываясь в захватывающе четкие узоры. Цветная сеть огней то медленно кружилась, то неслась стремительным вихрем света, то скачками меняла конфигурацию. Все окружающее тоже расплывалось, приближаясь и отдаляясь частями по прихотливым законам. Похоже, именно их, законы эти, и отражали спиральные лабиринты на циновках!
Появление гоблиних, основательно отличавшихся пропорциями от иных представителей своей расы, я поначалу принял за очередную игру зрения. Признаком взрослых самок–имаго служит весьма заметная тучность. Это при общем для всех зеленявок не более чем трех–с–половиной–футовом росте…
Но, как любое здоровое и уверенное в себе существо, впечатления уродства весьма откровенно женственные зеленокожие колобки не производили, даже невзирая на отсутствие молочных желез и причесок. Скорее наоборот.
При всей комичности облика дородные безволосые дамы поражали своей властностью. Куда там эльфям высокородным. Над теми какой–никакой, а закон стоит, мораль и предрассудки общественные, вроде тех же итогов Войны Сил. Эти же — сами закон, жизнь, смерть и право на продолжение рода для любого в сообществе, а потому отказа в чем бы то ни было знать не привыкли.
И под их юрисдикцию я сам забрался. На четвереньках, бегом, со скотской готовностью. Никто не гнал. Так что нечего теперь трястись и дергаться.
На мое счастье или наоборот, на беду, настроение у гоблиних было не из разряда «карать и миловать».
Напротив, подход обещал быть весьма неформальным. Проще говоря, зеленокожие дамы ввечеру пребывали в весьма игривом расположении духа. Насколько серьезно, судить не берусь.
Отчего–то в их исполнении такое поведение чрезмерной опаски не вызывало. Скорее забавно, чем отталкивающе. Поэтому первую же трехфутовую пышечку, из ниоткуда образовавшуюся у меня под боком с явственно читающимися намерениями, я без всякой задней мысли ласково потрепал по загривку.
— Ми–илый… — мурлыкнула гоблиниха, зажмурившись от удовольствия и мгновенно разомлевая. — Еще!!!
Отчего ж не повторить, раз приятно. Потрепал ее еще разок. Не думаю, что это было такой уж ошибкой. Или что все пошло бы по–другому, поступи я иначе. К тому же эта зеленявка оказалась далеко не единственной. Словно пузыри в закипающем котле, кругленькие бабенки ненароком возникали вокруг во все большем количестве, терлись, ворковали и явственно примерялись взглядами попеременно ко мне и к пустующим между инкубационными коробами, мягко выстеленным гнездовьям.
Пытаясь отогнать от себя осознание очередной назревающей проблемы, я зачерпнул еще порцию грибного питья. Это оказалось то ли ошибкой, то ли спасением — как посмотреть.
Неправда, что бывают межрасовые сексуальные предубеждения. Бывает много света и мало «клюкаловки». Гоблинихи, глядевшие на меня масляными глазками, после очередного глотка показались вполне симпатичными.
— У–ти, зелененькие… — не сдержал я доброжелательного бормотания, вызвав в рядах соблазнительниц неподдельный восторг.
Эх, не с того краю высокородная зашла. Подпои она меня поосновательнее, может, и сумела бы склонить к нарушению Высокой клятвы…
Образ беснующейся Леах, вызванный услужливой памятью, оказал на меня благотворное воздействие. Даже несколько отрезвляющее, насколько сие вообще было возможно. В результате я отдал себе некоторый отчет в происходящем и даже вяло попытался уклониться от гоблинячьих нежностей.
— Ж–женатый я, д–девочки… К–как есть ж–женат! Образ Хирры, представший перед моим внутренним взором, отчего–то совсем не был осуждающим, скорее источал любопытство — как–то выкрутишься, муженек?
Увы, зеленявки женского пола имели превосходство не только в числе, но и в массе каждой отдельной представительницы. Медленно, но верно, с убаюкивающим воркованием гоблинихи тянули меня от общественной поилки в уютный гнездовой уголок. Общее обалдение, сексуальное любопытство и пьяный задор были мне абсолютно не в помощь…
Из последних сил выпрямившись в полный рост, я попытался дать решительный отпор. Зеленокожие колобки раскатились было в стороны от пошатывающейся фигуры, но тут же приготовились предпринять не менее решительный штурм. Едва ли не друг по другу карабкались, настойчиво оттирая в укромный уголок…
Так и не знаю, удалось ли пышнотелым зеленокожим прелестницам то, что столь рьяно пыталась проделать Лесная. Ибо в тот момент, когда гоблинихи окончательно оттеснили меня от корыта с клюкаловом, я попросту и без затей отрубился. Словно лишь регулярные глотки немудреного спиртогрибного зелья без капли магии и держали меня доселе в мире существ, обладающих волей и разумом.
Пришел в себя я уже за пределами гоблинятника. Видимо, малость очухался от сырого ночного воздуха в слегка изумленном и весьма изрядно помятом виде.
И обнаружил себя едва ли не прямо у входа в шатер высокородной. Будто мне ее за день с лихвой не хватило, чтобы по ночам еще общения жаждать! Тем более в состоянии столь непотребном, что отпор страсти ли, ненависти Инорожденной не смогу дать никаким способом. Гоблинские самки на меня, что ли, столь легкомысленно повлияли?
На счастье, свет в шатре зеленого шелка не горел. То ли отсыпалась хай–леди ау Риер после сегодняшнего, то ли вовсе домой еще не пришла, предпочитая развеяться на сон грядущий. В любом случае беспокоиться за нее не хотелось. Пусть хоть всю ночь шляется, мне–то что!
Однако не всем это было столь же безразлично. Во всяком случае, темной массой заворочавшемуся во тьме Раптору 08 — однозначно нет. Запалив габаритные гнилушки, чтобы не перепугать меня окончательно, кадорг попытался подступиться с соответствующим вопросом. Как будто от меня сейчас можно добиться вразумительного ответа! Хоть кому, хоть Победившим Богам с их аватарами, хоть Побежденным с демонами…
Язык отказывался повиноваться даже для того, чтобы высказать все это. Выходил только хрип, сип и какое–то шипение. Единственным, что мало–помалу передавалось от меня Раптору неведомым внесловесным путем, было мое полное изумление. На мой взгляд, оно явственно отражалось на рисованной у него на забрале рожице, черты которой кривились и плясали у меня перед глазами.
Кадорг, как заботливая нянька, пытался оградить мой шатающийся и раскачивающийся организм от вполне возможного падения, заходя то с одной, то с другой стороны. Или это он у меня от выпитого не только в глазах, но и во всем теле двоился? А может быть, в таком состоянии я принимал за его заботу все столкновения с окрестными предметами и деталями рельефа.
В конце концов, изнемогая от жажды пролить свет на свою житейскую ситуацию и проистекающее из нее отношение к хай–леди ау Риер, я оказался способен лишь на три кратких фразы, обращенных во множественном числе ко всему, что столь бережно меня окружало.
— Й–я с х–хоб–блинами гт–пил! В–в–в х–хоб–блин–нятник–ке! И–и х–хде в–ваша с–сучка выс–сокород–дная, з–знать н–не знаю!!!
Надо понимать, от такого Раптор охренел окончательно, ибо более не препятствовал мне в дальнейших действиях. Последние не отличались разнообразием. Я икнул, обошел зеленый шатер — не столько кругом, сколько неровной многолучевой звездой или чем–то вроде гоблинской магической спирали, — и справил малую нужду на его заднюю стенку.
После чего с чувством выполненного долга завалился спать. Как выяснилось впоследствии, не сходя с места. Разве что на пару шагов в сторону меня еще хватило.
С утра голову ломило не просто сильно — кадавренно. Во всю осадную мощь. От грибной основы гоблинского самогона тоже наблюдались своеобразные последствия. Или от закуси того же происхождения. Хорошо, успел добежать до отхожего места, а то высокородная по возвращении застала бы свое обиталище в совсем уж прискорбном виде. Ей и так без стирки шатра не обойтись.
Пива в лагере, понятное дело, не было по определению. Кадавризированные организмы его в свой искусственно симулированный метаболизм ввести не в состоянии никоим способом, вот и в хозяйстве не имеют. И еще неизвестно, что доливают в свою выпивку для компенсации особенностей этого самого метаболизма. Хорошо, если только древесный спирт и легкие фракции возгонки каменной смолы — от всего этого хоть последствия известны.
Да и вообще старое меканское правило — только свое пить или от проверенного самогонщика — никто не отменял. То, что вчера с гоблинами я это правило позабыл, силу его только подтверждает.
От одной мысли о «клюкаловке», любезной сердцу зеленявок, позывы к опорожнению всех внутренностей всеми путями неуклонно возобновлялись. Более же ничего годного к опохмелке на сотню–другую миль в округе не присутствовало, включая личные запасы. Содержимое фляжки экономить надо было! Да что уж теперь–то…
В условиях даже относительно мирного сосуществования с Леах обойтись без регулярного промывания мозгов спиртным никак не получалось. Вот и подобралась заначка незаметно, без следа и сожаления. До поры до времени, конечно.
Теперь поздно страдать о впустую растраченном альтийском джине. Проблему с похмельем решать надо. Неотложно. Подручными средствами. Ну–ка, что у нас в наличии из спиртосодержащих субстанций технического назначения?
Так… Негусто. Даже из имеющегося кое–что отпадает. К примеру, черный жирный технический гуталин для обработки кожаных элементов конструкции кадавра. Всем хорош, и с градусом расстается легко, но для разделения фракций нужен грубый ноздреватый огрский ржаной хлеб, который на те же пару сотен миль в округе сыскать в равной степени затруднительно. А так на меканском жарком солнышке быстро бы готова была выпивка с закуской в одном лице.
Правда, по нынешнему моему желудочному состоянию это тоже не проканает. Значит, и жалеть нечего. Тут нужна жидкость желательно с максимально нейтральным вкусом и запахом. Не полировальный эликсир, в ведре воды разболтанный, а что почище. И покрепче.
Остается одна возможность. Антифриз. Спирто–глицериновый, как по заказу. Должен быть пусть не в изобилии, но определенно. Если, конечно, никто еще раньше не сыскал применение ценному ресурсу. Альтернатив быть не может — по штату антифриз положен, значит, есть. Хотя на хрена он в меканской влажной жаре нужен, чины снабжения ответить не сумеют при всей необходимости А что теперь его малость поменьше будет, тоже не их забота. Испарился, блин. Вымерз!
Тем более что специфика приготовления необходимого напитка скоро сделает это заявление истиной.
Одержимый появившейся наконец целью существования, я помахал рукой кадоргу, пребывавшему неподалеку в каком–то ожидании. На мое счастье, это оказался Раптор 08. Ему к общению со мной не привыкать, хоть поймет, что к чему.
Подойдя, кадавризированный организм что–то забубнил. Но в своем нынешнем состоянии я воспринять сказанное не мог. Даже смысл одного слова извне в голове не помещался, а соединить два и вовсе было совершенно невозможно. Поэтому я лишь снова замахал рукой, перебивая непостижимый ныне для меня монолог подчиненного.
— При… не–си ан–ти–фриз, — произнес я, не знаю уж, насколько членораздельно, но очень старательно. — И… мо–ро–зо–мет. Пнл? — На полноценное «понял» духу уже не хватало.
Раптор «пнл!». Во всяком случае, симпатичную канистрочку с голубой полосой наискось и тележку с баллонами, шлангами и раструбом приволок весьма оперативно, не тратя времени на рассуждения о том, зачем начальству с утра столь несообразные друг с другом и с местным климатом магия и алхимия. Или это мои похмельные нелады со временем не позволили адекватно оценить срок его отсутствия…
Вяло оживившись, я принялся готовиться к производственному процессу. Запустил морозомет, пристроил напротив него котелок, отвинтил крышку канистры. И принялся натужно, с трудом озираться в поисках еще одного совершенно необходимого ингредиента грядущей выгонки — куска металла подлиннее и почище.
С этим мне повезло не так, как с первыми тремя составляющими самодельного алхимреактора. Все железяки в радиусе досягаемости были покрыты толстым слоем грязи, гнили и плесени. Некоторые уже лишайником поросли, вьюнком и грибами… подольше бы мне о тех грибах не вспоминать! В таковом качестве для моих целей они решительно не годились. Антисанитарии предстоящий процесс не терпит, равно как и мой организм, доселе никоим образом не кадавризированный. И впредь, надеюсь, тоже…
Кстати, о кадоргах. Подходящий металлический предмет как раз находился вблизи одного из них. То есть даже неотъемлемо ему принадлежал. И с чистотой, по крайней мере на первый взгляд, тут было все в порядке.
С трудом махнув рукой, я подозвал топчущегося поодаль Раптора, ухватил за любовно отполированный бронебойный шип на правой лапе и потянул за него вниз, к котелку. Будь я малость более вменяем, поостерегся бы столь панибратски обращаться с четырьмя футами отточенной клинковой стали. Но и так обошлось. Кадорг бережно, как заправская нянька, следовал за моими неуклюжими с бодуна движениями. Даже дно котелка не пропорол, что совсем удивительно. Поцарапал слегка, не без этого, но без совсем уж летальных последствий.
Воодушевившись достигнутыми успехами, я уже куда более споро развернул к согнувшемуся Раптору раструб морозомета и запустил накачку. Кадорг стоически терпел, покуда голубые струи алхимического холода выстуживали чуть загнутый коготь до необходимого градуса. А что ему, к боевым поверхностям цепи обратной связи не подведены. Хоть в металл расплавленный суй, хоть под кузнечный молот. И все равно стойкость тот проявил похвальную.
Наконец по стальной глади фиолетовыми разводами поползли инеистые дорожки. Почитай, готово, можно приступать к основному процессу.
Осторожно, насколько позволяло мое состояние, все еще мелко дрожащими руками я наклонил канистрочку с антифризом над промороженным шипом. Слегка–слегка, чтобы смесь отравы с желанным алкоголем не хлынула через край слишком сильно.
Струйки жидкости побежали по морозной глади, набухая ледяными жилками. Как воск на свечном огарке — тоненькие потеки то и дело взрываются застывшими каплями. Но часть неумолимо продолжала течь дальше, все больше легчая и голубея. Она–то мне и была нужна!
Канистра опустела, а котелок наполнился. Леденяще холодный, так что лучше пристроить его на раскаленный кожух морозомета, чтобы прогрелось малость, а то горло простужу к демонам гоблинячьим. Где–то две трети изначального объема жидкости превратились в необходимый продукт. Можно надеяться, что окончательно — во всяком случае, запах на это указывал недвусмысленно. Градус набран основательный. Надо бы чем–то смягчить…
Из аварийного сухпайка, болтавшегося в одном из карманов пятнистой рейнджерской куртки, вылущилась упаковочка с тростниковым сахаром. Рукоятью тесака я раскрошил в котелке ноздреватые бурые кубики и разболтал лезвием, как лопаткой. В теплом спиртяге сахар разошелся более–менее пристойно. Теперь можно снова перетащить котелок на раструб морозомета, чтобы остыло малость.
Вот теперь готово. Можно снимать пробу.
Под заинтересованным взглядом Раптора я выдохнул и осторожненько отхлебнул обжигающе–сладкой жидкости. Пламя полилось по глотке, истребляя всю заразу предшествующей ночи, разошлось в желудке огневым туманом файрболла. И рвануло. По мозгам, по рукам–ногам до кончиков пальцев, едва ли не дымом из ушей и ноздрей. Разом выжгло грибную похмельную немочь. На долю секунды я прислушался к себе, проверяя, все ли на месте после огневого налета на внутренности, и с удовольствием оценивая результаты.
О! Махом звук включился. И цвет с контрастом, как в дешевом хрустальном шаре после хорошего заклятия обновления. Великое дело — стопочка вовремя. Так, конечно, и втянуться можно, но сейчас требовалось. Лишних суток на отсутствие собственного присутствия, тем более столь некомфортное, у меня как–то нету.
Да и Раптор продолжал гундосить с завидной целеустремленностью. Надо, стало быть, что–то болезному. Очень надо. Слава Судьбе, теперь я способен воспринимать смысл его слов, а не только факт раздражающе–настойчивого гудения.
— Это… Насчет хай–мэм… чтоб ей пусто было на все точки… — прорвались первые осмысленные фразы из басового рокота кадорга.
Нельзя сказать, что они меня порадовали. Скорее наоборот.
— Ну что она там еще отчебучила? — лениво было поинтересовался я, утирая выступивший на физиономии пот, но тут же забеспокоился всерьез: — С Хар–мом что–то?!
— А? Чего? — запнулся несколько озадаченный Раптор.
Ход моих мыслей сбил кадорга с его собственных. Даже порадоваться толком возвращению собеседника в стан разумных существ ему в полной мере не удалось. Впрочем, кадавризированный организм довольно быстро справился со ступором. Живо уяснив направление интересов внезапно реанимировавшегося начальства, Раптор успокоил мои опасения в полной мере.
— Нет. Что ему сделается! Сидит, не воет даже. Я бы выл… А вот высокородная пропала. Так и нет ее со вчерашнего.
Понятно… Почему только меня это не удивляет? В отличие, скажем, от образного описания страданий не полноразумного кадавризированного организма, сделанного организмом полноразумным.
Представив, как осадный кадорг завывает, сидя на линкорной цепи у водокачки, я смог только резко помотать головой, так, что мозги заболтались в звонкой пустоте. Хорошо хоть ноющая боль не вернулась. Слишком уж яркая картинка вышла. Реалистичная такая, в подробностях. Нет, чтобы я еще когда–нибудь грибов гоблинских хоть понюхал — не бывать тому!
А вот еще глотнуть спасительного эликсира лишним не будет. Да и невольному помощнику в перегонке выделить порцию нужно. Чтобы не глядел так прочувствованно.
Отпив, сколько влезло без вреда для здоровья, я поднял котелок над головой, предлагая Раптору. Тот сразу все понял и без излишних церемоний осторожно принял тару, которая в его бронзовой лапе смотрелась подобием наперстка. Удержал, не пролил, донес до заменяющего голову вздутия на бронекорпусе. Ну, как ему придется мой рецепт?
Кадорг залил внутрь себя изрядную порцию напитка. Что примечательно, не под забрало, а в какой–то из многочисленных лючков на головной панели. Помолчал немного, выпустил из–под решетки облачко синего пламени и блаженно пророкотал:
— Ангидр–р–рид!
— Дегидрат, — добродушно поправил я малообразованного подчиненного и неожиданно сам для себя подвел итог: — Коктейль «Кадорг»!
— Точно… — одноименный магически протезированный организм с лязгом хлопнул себя лапищей по колену. — Как есть ядр–р–реный!
Тут мы с ним достигли полного единодушия. Только от моего удара по ноге такого гула, словно от железной бочки, набитой колоколами калибром поменьше, на все джунгли не пошло. Лишь бы теперь Раптор от избытка чувств меня по плечу похлопать не вздумал. Тогда ему за Леах самому отправляться надо будет, за отсутствием иных кандидатур.
Впрочем, пронесло. Обошлись без лишнего панибратства с летальными последствиями. На выпивку меканские ветераны стойки, будь они даже лишь на семнадцать процентов по эту сторону Последней Завесы. Однако от своей доли наши тоже никогда не откажутся — котелок стараниями кадорга почти совсем опустел. Ладно, на пару глотков хватит, а больше мне вообще–то уже и не надо. Но и этих, напоследок, тоже упускать не стоит. Я решительно опрокинул импровизированную чарку над распахнутым ртом. Крошки сахара прозвенели по краю посуды и захрустели на зубах. Остатки сладки…
— Главное, память прочищает. — Новая порция выпитого неожиданно настроила Раптора на откровенный лад. — Важное я вспомнил… Имя… Джеф Трамп!
Чье имя? Свое, не иначе! Ну Раптор дает! То есть Джеф Трамп… И каких демонов поросячьих он сейчас это вспомнил — раньше градуса в местном пойле не хватало, что ли?! Не поймешь…
И как вовремя вскрылся сей факт в свете погибели Зарецки! Как нельзя вовремя. И как можно — тоже.
— Так за это надо еще выпить! — воодушевился я и тут же огорчился: — Жаль, кончилось…
Кадорг как–то мрачно сгорбился, если тридцать футов металла и алхимических приборов, составляющих ныне его тело, можно описать таким образом. Словно не доставило ему радости столь важное озарение.
— Разве что за упокой… — подтвердил мое впечатление новопоименованный. — Невеселая это память…
Уже завораживает не по–хорошему. Но это оказалось не все, что нужно было высказать Трампу, более привычному мне под кличкой Раптор. Не знаю уж как, но даже по не слишком человеческой фигуре осадного кадавра стало видно, что слова эти даются ему с огромным трудом, рвутся из самой глубины, расталкивая обыденные мысли и устоявшиеся привычки.
— Слушай, командир, ты со мной по–хорошему, и я… — На этом он надолго замолк, но все же, пересилив себя, продолжил: — Не я Джеф Трамп.
— А ты… — в голову ничего, кроме естественного вопроса: «Кто же?», само собой, не шло.
— Так и не помню, — виновато развел лапами кадорг, отвечая на этот, даже недовысказанный, но вполне явственный вопрос. — Трампа–то как облупленного знаю, а тут по–прежнему.
— Что ж звал? — этот вопрос уже удалось выговорить целиком. — Не боишься, что тот за имя даже из–за Последней Завесы спросить придет?
Хотя ответ, похоже, я и так знаю. Не придет рядовой Джефферсон Трамп, ни за именем своим, ни за ответом. Как многие уже никогда не выйдут из меканских топей. Даже мертвяками болотными…
— Сгинул он. Без следа. В «ведьмин студень» угодил, плашмя лег, со всего маху. Недолго барахтался… — подтвердил силу моего чутья кадорг.
Опять, как получается, Раптор. Зачем только мне это? Неважно же, кто он, главное — на своем месте. Доверие, конечно, ценю, но…
И это еще не все, как выяснилось. Откровения продолжились, да в таком ключе, какого я совсем не ожидал. Вытянув очередную паузу, как подбитого осадника из болотной трясины, тяжкую и долгую, кадорг дошел до главного.
— Не о том спрашиваешь… О том спроси, почему именно Джефа помню. Под Ар–Тесайсой, как он, многие пропадом пропали. И не одного из них в лицах представить могу, так что мать не отличит. В нынешнем–то виде…
— Друг был? — предположение из напрашивающихся.
— Да не сказать… Наоборот скорей… Словом, я Трампа в «ведьмин студень» и пристроил.
Вот, тебе, покойничек, и Приснодень… Под трибунал, что ли, захотел? Смертную казнь на все оставшиеся семнадцать процентов? Так дважды за одно не убьешь, а Мекан с него уже сполна спросил. До утраты личностной адекватности. Или каторжные работы в порядке послабления желает испробовать? Тут и правда — кадоргам в здешних топях куда хуже, чем государственным заключенным в Тайрисских копях. Все одно не понимаю. Может, дальше дойдет?
Повинная кадавризированного организма меж тем не прекращалась.
— Да и сам с ним заодно кувыркнулся. Себя со злости не помнил, а его не отпускал. Чтобы наверняка. Хуже тесайрца дикого. Так с тех пор и пошло, с той злобы. Себя не помню, а Джефа — как родного… Вот и все.
Монолог дался Раптору нелегко, зато прояснил многое. Видно, сам он назначил себе такое. Хуже казни и каторги. До потери себя, до памяти лишь о том, У кого отобрал больше, чем у самого осталось. Такое наружу выпустить, в слова облечь не каждый решится. Но меж нами, меканскими парнями, желтизны лживой быть не должно, по какую сторону Последней Завесы большей своей частью ни обретайся. Как только дать понять это без высоких слов, на которые никто из нас, многогрешных, не способен?
Разве что так…
— Дело прошлое. Прикинь, позавидовал бы тебе Трамп или нет…
Раптор покаянно кивнул, наклонившись всем корпусом. Видно, не раз себе то же говорил. Только одно дело, когда сам оправдываешься перед безмолвным судией, и совсем другое — когда те же слова от стороннего человека слышать доводится. Совсем по–иному ложится на душу тот же смысл.
Кадорга, похоже, отпустило малость. Да и у меня в голове прояснилось, что не могло не радовать. Как–то на этом закончились наши посиделки, прямо скажем, несколько неожиданно. Раптор побрел куда–то, да и я собираться принялся.
Впрочем, нет худа без добра. Видно, такой встряски напоследок и недоставало… для некоторого протрезвления, как ни посмотри. Теперь я был готов двинуться куда угодно в одиночку, даже без поддержки КадБригады и воздушного сопровождения. К любым демонам свинячьим, мороженым, в хисахскую пустыню, в жерло горы Дройн! Да хоть к гномам под гору! Тут я, пожалуй, уже малость зарапортовался. Вряд ли мне даже за целую жизнь доведется побывать во всех перечисленных местах и ситуациях. Но общее направление порыва ясно. Вперед, за высокородной! Лишь бы не вслед за ней. Что–то из разряда редко подводящих меня дурных предчувствий подсказывало — лучше бы никому дорогу эту не повторять. Ничего там нет хорошего…
Но упиваться предчувствиями — последнее дело. Лучше заняться чем–то осмысленным. Харма, к примеру, отпустить, а то уже наверняка извелся на цепи под водяным баком. Даже стыдно стало, что со вчерашнего дня вызволить пса времени не нашлось. Впрочем, тогда еще было неочевидно, что высокородная пропадом пропала и воспрепятствовать освобождению Харма не сумеет.
На полдороге к водокачке, правда, выяснилось, что с идеей этой я малость опоздал. Раптору в голову, или где у него там некадавризированные проценты организма располагаются, она пораньше моего пришла. Видимо, в силу отсутствия похмельного синдрома. Да ему и способнее с цепью здоровенной возиться. Мне и одного звена не своротить, все равно кого–то из кадоргов позвать бы пришлось. Так что все правильно.
Пес, против ожидания, настороженности моим состоянием не показал. Обычно не любит зверье чужих да пьяных, а я нынче и то, и другое в некоторой степени и в одном лице. Но обошлось. Видно, уже за своего я Харму. А блюсти строгость насчет пьянства в лагере кадоргов, каждодневно заливающих повседневность спиртным, — себе дороже. Притерпелся пес. Наверное, мог бы — сам бы пил, не просыхая.
Впрочем, обретенная свобода привела его в состояние совершенно щенячьего восторга. Как меня — выпитое с утречка. Чуть сам не прыгал, как Харм. И деревяшки, куски мусора подходящей формы, чтобы ловить, кидал ему в изобилии. Пусть порадуется. Так и двинулись на пару к периметру, резвясь по пути.
Вот только там, а точнее, чуть подальше, нас обоих поджидало столкновение с суровой реальностью. Меня лаже в меньшей степени, нежели Харма, потому что когда я подошел к зарослям, зарастившим все позавчерашние раны, они не шелохнулись. Так, шелестели слегка под ветром, не сильнее обычного.
Иное пришлось на долю пса–кадорга. Словно порыв ветра прошел по перистым листьям пальм, да и по обычной листве и веткам. Харм опасливо остановился, я тоже встал, наблюдая, как из земли на глазах вылезает толстый корень, преграждая дорогу псу из семи металлов, движимых пятью стихиями. Живность в чаще завозилась пооживленнее, шумок пошел нехороший.
В общем, сегодня реакция джунглей была откровенно нелицеприятной. Недвусмысленно указывала, что каким бы то ни было кадоргам, даже четвероногим, на болотном острове отныне делать нечего.
Харм звериным своим чутьем и сам это уразумел — заворчал глухо, пятясь от кромки леса. В исполнении даже урезанного на пару футов шасси разведочного кадавра серии МК–IV выглядело это жутковато. Мощный и малоуязвимый зооморф отступает в страхе. А мне вот туда идти, хочешь не хочешь. В одиночку, как теперь выходит…
— Гулять, Харм, гулять. Вольно… — успокаивая, отпустил я пса.
Тот с видимым облегчением кинулся обратно в лагерь. Чуть ли не под водокачку, которая ему теперь, почитай, милее свободы лесной стала. По дороге, правда, пару раз оглянулся, словно говоря: «Пойдем отсюда! Пойдем, нечего здесь делать!» Но ни остановиться, ни вернуться назад духу у пса не хватило. Инстинкт самосохранения сильнее оказался.
И правильно. Ему–то действительно нечего. А мне вот очень даже есть чего. И все равно заботу собачью я оценил. Кому иному бы такое внимание к чужой судьбе…
Ладно. Благими пожеланиями дело не поправишь, только дорогу к Лунной Богине себе вымостишь. Надо отправляться. Зеленка уже успокоилась после ухода Харма, так что самая пора, пока солнце на полдень не пошло.
Перед дорогой, как вчера, опять в тени присел, чтобы глаза привыкли, да и вообще настроиться. Так и сидел, лениво переводя взгляд с листка на листок, покуда не зацепился им на невысокое, в мой рост, и какое–то хилое деревце. Живое еще, но такое неприглядное, что его в любое дело пусти — жалко не будет.
Причем я даже знаю, на что именно его пустить. Когда понял это, всю опаску как рукой сняло. С ходу повеселел. Ибо придумал, как обзавестись спутником, лаже более полезным, чем Харм, — в том плане, что его потерять не обидно. Остальные выгоды те же, что от пса–кадорга, и даже больше: все–таки будет у попутчика этого две ноги, а не четыре лапы, и сходные с человеком габариты. А значит, и ловушки на прямо–холящего легче обнаружатся. Какую–то из них высокородная явно не миновала, раз до сих пор не вернулась. Так что мне подстраховаться прямой резон.
Все необходимое для исполнения задуманного у меня было либо при себе, либо вокруг в изобилии. И кармане сыскался моток бечевки и связка простеньких оживляющих амулетов — без претензии, на сутки–двое. Этого с избытком хватит для сооружения недолговечного, но вполне работоспособного кадавра–буратино. Крепкий еще хворост отлично подойдет для несущей конструкции, а проводку управляющего сигнала обеспечит живая древесина, кора и луб. Для чего потребно хоть какое, но дерево.
Вот это, хиловатое, и подойдет. Все одно к смене сезонов либо лиана его забьет, либо синяя гниль съест. Тут, правда, не перестараться с жалостью надо, чтобы жизненной силы растения на самопального кадавра хватило. Пускай отведенные деревцу полгода за дюжину часов выгорят, лишь бы все это время он споро ноги переставлял.
Непорядок, конечно, тратить так живое растение, но иначе, одним хворостом да сухостоем, не обойтись. Хоть что–то должно быть, не полностью утратившее силу пятой стихии. Здесь же не лаборатория мага–оживителя, не витализаторный цех кадавростроительного завода. Концентрированное зелье взять неоткуда, заклясть необходимую стихию некому. Будем надеяться, джунгли окажутся не в обиде за такое заимствование.
С опаской я примерился тесаком к растению. Осторожненько надрезал кору — меканские джунгли молчали. Никакой реакции. Обошлось. Значит, можно.
Пара ударов клинка сняла стволик с корня. Комель тут и не нужен, слишком башковитый Буратино мне ни к чему. За него, амулет думать будет. А то, помнится, Берди Передразник однажды в спешке взял деревце с тремя капами и чагой, так у наскоро скрученного кадавра аккурат на минном поле началось раздвоение личности. Множественное, с внутренним конфликтом и непрерывной экзистенцией. Проще говоря, рвало его какими–то деревянными соплями. Не Берди, конечно, — хотя лучше бы его. Сбрендивший Буратино такую джигу отплясывал среди скачущих на два ярда вверх мин–лягушек, что мы едва отлежались, укрываясь чем попало от брызг мертвящего зелья. Сам же он, что примечательно, остался целехонек и еще долго колготился, до рассвета почти. Только как Главная Луна под уклон пошла, разорвался надвое и сразу утих. В стороны разошелся спокойненько — правая нога в одну, левая в другую.
Моему творению подобная судьба не угрожает. Вон какой ствол ровный, ветки, опять же, одна к одной. Под неспешный перебор воспоминаний я закончил пластать кору и древесину на тонкие плети, которым суждено стать цепями управления грядущего Буратино. Споро разобрал живые, истекающие соком волокна по сучковатым конечностям кадавра, прихватив где обрывком бечевки, где зазубренным шипом колючки Бруно.
Разъял амулет на несущую и управляющую части. Вторую в карман спрятал, а первую приспособил на место деревянного лица. Привычными движениями активировал спящую магию, отошел в сторонку и присел, ожидая, когда заклятие сделает свою работу. Ну и чтобы пробуждающееся от небытия существо не ушибло ненароком.
Проверенный амулет не подвел. Деревянное подобие человеческой фигуры вяло зашевелилось, пробуя обретенное тело. Сколько раз делал, а каждый раз отчего–то радуюсь, когда искусственное существо обретает подобие жизни. За что и люблю свою работу. Так и не менял профессию до последнего, до трона Властителя. Хоть нелегко иногда приходилось, и порой на деревянных плясунов без содрогания смотреть не мог.
Нехитрое ремесло буратинщика каждый наладчик кадавров знает. Вот только ходят трансальтийские шарманщики или те, кто лишь изображает уроженца Альтийских гор, со своими деревянными куклами под тем же Хозяином Нищих. Что никак развитию карьеры не способствует. Скорее завершению, в качестве живой собственности работодателя.
Ладно, эти страхи давно позади. А впереди — поход в глубь болотного острова на пару с новообретенным попутчиком. Вон, разогрелся уже, встал, на месте топчется. Как бы в нетерпении. Чудак деревянный! Знал бы, куда пойдет, не торопился бы так…
За сутки, прошедшие со вчерашнего дня, остров словно переменился. Если по правилам, то следовало бы начать поиски с той полянки, на которой я оставил Леах. Вот только найти ее с ходу все никак не Удавалось. Особенно если учесть, что заявились туда мы с высокородной, двигаясь куда глаза глядят, а улепетывал оттуда я и вовсе в некотором помрачении.
Кадавра–ходуна я настроил в режиме опережения. Это когда он, куда бы я ни повернул, обязательно передо мной пройдет ярдах в семи–восьми. И наготове перехват управления повесил, чтобы при случае буратино все мои движения повторял с поправкой на рельеф под ногами или даже без оного. Так–то спокойнее будет, а если смотреть, куда ноги ставишь, и вовсе безопасно. Во всяком случае, ни одной мины или ловушки, способной различить одинаково движущееся животное и растение, я лично не знаю.
Предосторожности оказались отнюдь не лишними. Не прошло и пары часов осторожного кружения по лесу в попытках различить приметы вчерашнего маршрута, как обнаружились следы весьма сильного и опасного магического воздействия. В виде, приличествующем скорее учебному пособию, нежели трофею недавней или давней, не скажешь с уверенностью, войны.
На старой, уже почти заросшей просеке, обозначавшей направление падения, лежал тесайрский воздушный разведчик. Не высотно–стратегический, теплокровный, а фронтовой, из той же генетической линии, что их перехватчики. Ящерной породы, дактиль какой–то, проще говоря.
Красиво смотрится. Как в армейском музее военной селекции и трансляции наследственных признаков. Будто парализующим заклятием его в полете накрыло — так и упал, как сухой лист, плашмя. И сгнил, не меняя положения, в каком застигла смерть. Что уже как–то странновато смотрится. Когда мясо с костей сходит, удержать форму скелету не суждено.
А тут обтянутые полуистлевшими перепонками крылья дактиля распростерты на весу, хвост изогнут, и голова повернута в навечно остановленном вираже. Пилот чуть склонился в седле и поднес к очкам друзу кристаллов дальней оптики, другой рукой твердо удерживая поводья воздушного разведчика. Время не пощадило скелеты, оплело все сеткой лишайника и лиан, но нарушить порядок костей не сумели даже минувшие годы.
Осторожно, не делая лишних движений, я извлек собственный монокуляр и мячик тестера магии. Сначала подробно осмотрел скелеты и лишь потом послал светящийся шар, настроенный на обнаружение магии, в пробный полет. Ничего. На всякий случай обстучал вернувшимся без изъяна тестером самые приметные места костяков. Никакого результата. Что бы ни отправило тесайрского разведчика за Последнюю Завесу, здесь и сейчас оно не присутствовало. Обычный меканский фон, разве что с усиленной Жизнью, как на всем этом острове. Но ведь что–то же сотворило с крылатым ящером то, что я теперь вижу!
Как выяснилось, неведомая магия срастила его скелет воедино, до последней мелкой косточки. И скелет пилота тоже. Позвонки, ребра, мослы и мосталыги стали монолитом, цельной скульптурой наподобие огрской резной статуэтки из китового бивня. Такого заклятия даже тесайрские Воины–Жрецы не знают. Уж на что искусны вернейшие из подданных Мага–Императора в деле магического членовредительства…
Опасливо осматриваясь, я подобрался к спаянным скелетам поближе. Точно, накрепко срослись — ни собственный вес, ни масса давно сгнившей плоти их не разъединили. От удара при падении и то не разошлись.
И ладно, если бы кости просто срослись. А то ведь переплелись, втекли друг в друга прихотливо разросшимися выступами. Что творилось при этом с ныне благополучно истлевшей плотью летучей твари и ее всадника, я предпочел не задумываться. Дай–то Судьба, ветки, пронзившие тела, достаточно быстро прикончили тесайрца и дактиля. Негоже излишне мучиться даже такой твари, как наследственно измененный крылатый ящер.
По направлению остатков просеки и позвоночника дактиля я примерно прикинул, откуда тот когда–то спланировал. Как по «компасу» из мертвеца, что оставляют на трансзодиакальных островах хисахские пираты, если верить книжкам. В ту сторону отправляться никак не стоило, но отчего–то я знал, что именно туда мне и надо. Если есть здесь средоточие опасной магии, то именно в него–то светлоэльфийская дива и угодила в соответствии с врожденным талантом самой главной затычки во всех бочках.
Далеко идти не пришлось, хотя из–за всех предосторожностей недолгий этот путь оказался едва ли не тяжелее всей предыдущей дороги. Я выставил кадавра на максимально разумную дистанцию, да еще то и дело тестером пришпоривал, чтобы проверить, не подсела ли на него какая сторонняя магия. Со стороны, наверное, гляделось, будто я его понукаю постоянными толчками в спину.
Впрочем, окружающей природе не меньше доставалось, так что все по справедливости. Мяч–тестер так и летал, обстукивая все подозрительные места, как когда–то в коридоре сокровищницы Храма Победивших Богов. Хоть «Анарского Крикуна» снова запевай.
Впрочем, одно отличие от давешней ситуации все же имелось. На сей раз не тестеру суждено было найти главную опасность похода. Ее, как оказалось, можно различить и не вооруженным магией глазом. Между стволами впереди замаячил водяной блеск, подсвеченный каким–то сиянием, и ходун вывел меня в котловину, в центре которой оказалось немыслимой красоты крохотное лесное озерцо.
Ни прудом, ни лужей язык его назвать не поворачивался, хотя видал я и то, и другое значительно больших размеров. Слишком чиста вода, слишком совершенным узором валунов, песка и растений обрамлена зеркальная гладь. И слишком сильна магия этого прекрасного и грозного места.
Из самой середки водяного зеркала вертикально в зенит бил бирюзово–голубоватый луч. В высоте, над кронами деревьев, почтительно обступивших сияющую ось котловины на вежливой дистанции, луч истаивал до неуловимой прозрачности. Со стороны и не заметишь, если не знать. Цвета живящего и мертвящего зелий не случайно схожи, только одно в чистую синеву, другое в гнойную желтизну уходит. На фоне неба животворное до непереносимого предела сияние терялось бесследно уже ярдах в пятидесяти от земли.
Вот что, похоже, пересек в полете, не заметив, тесайрский разведчик. Передозировка жизненной силы и не такое может проделать с костями и плотью любых существ. Даже если существо не из рожденных, а из сотворенных чужой волей, вроде простенького кадавра–буратино. Пока я в остолбенении застыл на полдороге к берегу, ходунчик бодро достиг края озерца и ступил в воду.
Отчего–то тут же, без приказа с моей стороны, он остановился. Подергался, словно пытаясь переступить с ноги на ногу, и застыл вовсе, изогнувшись напоследок в блаженной судороге. Не было в этом движении ни боли, ни страха, неизвестного искусственному подобию разумного существа. Наоборот, будто потянулся человек, сбрасывая усталость, накопившуюся за всю жизнь, да так и замер на пике удовольствия.
Уже догадываясь, что произошло, я потащил из чехла друзу кристаллов оптики, чтобы приглядеться получше, не подбираясь слишком близко. Подкрутил кольца наводки на максимальное увеличение. Так и есть. Пустил корни мой буратино.
Врос, как стоял. Уже заплыли свежей корой бечевки, ломаные и резаные ветки соединились в неразрывное целое — что с того, что от разных деревьев взяты? Такая вот прививка получилась, любой селекционер позавидует. Что военный, что цивильный, из тех, которые оформляют живыми оградами и павильонами замки светлых эльфов, Дневных Властителей.
Напоследок подмигнув дешевым полудрагоценным камнем основной схемы, ушел в плоть стремительно толстеющего ствола мой амулет–оживитель. Кажется, кто–то из великих жрецов древности, чуть ли не тесайрец по происхождению, сказал, что из неживого живое сделать просто, а по–настоящему трудно из живого сделать еще более живое. Прозрачное озерцо в сердце болотного острова с легкостью переплюнуло все мои достижения в этом искусстве. Причем без помощи сторонней магии.
Вместо хворостяного ходунчика на берегу, уходя в воду раздвоенным корневищем, встало вполне здоровое деревце много краше того, что я перевел на расходного деревянного кадавра. Так что и жалеть не о чем — Мекан дал, Мекан и взял. Все по природному закону.
Вот только, пожалуй, на островке этом вообще и у тенистого озерца в частности закон этот приходит в средоточие своей силы. Причем отсрочки исполнения и пересмотра своего приговора не терпит.
Поняв, куда, забрел по недомыслию, я зябко передернул плечами. Но опрометью прочь не кинулся — в таком месте держать себя надо уважительно. А бегущего везде вдогонку бьют, не только в сердце меканских болот. Закон и без законников закон, попадаться нельзя ни в коем случае, тем более в таком, как этот, когда скрыть ничего не удастся. Единственный способ не угодить под его зеленую метлу — не творить того, что он запрещает.
Место Силы Закона Жизни. Средоточие мощи одной из пяти Стихий. Вот во что ничтоже сумнящеся уперся облеченный в форму Четвертой Отдельной КадБригады одержательский пыл Концерна Тринадцати, всепобеждающая экспансия разума многорасового Анарисса. А мне, стало быть, предстоит разруливать свару между ними, как меж парой барж в узкой протоке. Так, чтобы ни та, ни другая о берег или друг о друга борта в труху не растерли. Примирять интересы и обустраивать рубежи во взаимоотношениях природы и общества. Выступать арбитром в конфликте сил Добра с силами Разума, ежели можно так выразиться.
Выразиться хотелось и покрепче. Но тишина в зале суда прежде всего. Даже если своды его сплетены из ветвей, которых никогда не касалась рука разумного. К тому же неизвестно, как среагируют судебные приставы на не к месту помянутых гномов с их топорами. Последние–то и в, лесорубном разрезе понимать можно, что здесь особо не в дугу встанет…
Надо бы перерыв в заседании затребовать, пока с котелка крышку не снесло под напором осознания масштаба и ответственности. В соседний какой–нибудь кабинет откочевать, дух перевести. А там бы и вовсе обратно, потихоньку, чтобы у местного всеведения до меня руки не дошли. Высокородную–то искать, похоже, особого смысла уже не имеет.
Осторожненько, обдумывая заранее каждый шаг, без единого звука и лишнего вздоха я ретировался из величественного и опасного места, а перевалив через гребень котловины, прибавил ходу. Не побежал, конечно, но драпать принялся вполне определенно. Темп сдерживали только требования безопасности: не хватало только влипнуть во что–нибудь простенькое после того, как, почитай, уже совсем ноги унес.
Таким вот аллюром я и вылетел на ту самую вчерашнюю полянку. Оказывается, дальним краем за бамбуковой рощицей она как раз к озерной котловине прилегает. Вот ведь, а дорогу сюда вчера и сегодня никак не спутаешь. Дух лесной тогда водил, что ли? Хотя не исключено, что на этом островке расположение мест вообще не является постоянным.
С прошедшего дня основательно поменялся не только рельеф, но и колер растительного ковра луговины. Но этому, по крайней мере, нашлось объяснение попроще.
Мунберри, или луненика. Созревая, пестрые ягоды проходят все цвета лун — от Близнецов до Главной. Незрелая луненика желта, как Даройх в зените, и годна лишь на протраву ткани перед окраской. На пороге зрелости ягода, обретая алый цвет восходящего Аройха, просто и незатейливо сладка. В полную силу тонкого и пикантного вкуса луненика входит, делаясь фиолетовой, словно Даройх, катящийся к горизонту. Синий цвет его брата, клонящегося к закату, переводит лесную снедь в разряд лечебных. Но когда шары ягод вздуются, перебродив, затянутые серебристым восковым налетом, под стать сиянию старшей сестры обоих близнецов, — лишь яд получится из них…
Сейчас вся поляна была усеяна алыми брызгами, за одну ночь сменив цвет с бесполезного золота на кровавую россыпь внезапной спелости. Кое–где и фиолетовые мазки дробно рассыпаются в багряном море, как вчера, намеком, красные искры. Раздолье, ешь — не хочу. Вот только пробовать нежданно созревшую ягоду как–то нет никакого желания.
Да и та ли это вообще поляна? Кроме цвета луненики, со вчерашнего дня в ней основательно поменялось еще кое–что. Причем не так, чтобы это можно было объяснить внезапно–одновременным переходом к спелости капризных теплолюбивых ягод. Деревья за одну ночь на пустом месте, как раз с того края, где я Леах оставил, не вырастают. А те, что сами перейти на него способны, совсем иначе выглядят.
Тут же все обыденно. Меканский клен или что–то в этом роде — листья те же, но ствол по–иному скручен, да и кора чуть другая. А вдобавок к нему и вовсе бесхитростная осина–листотряска, что без ветра шелестит беспокойно дни и ночи напролет. По высоте да обхвату стволов не один десяток лет обоим сравнялся, хотя до эльфийского долголетия деревьям этим еще далеко. Да и не живут лесные простолюдины столько, сколько высокородным отпущено.
Впрочем, после сегодняшней трансформации ходунчика я уже ничему не удивлюсь, пойди хоть целый лес войной на эльфий замок, не то что пара стволов приблудных. Та самая полянка, как есть та. Получается, вчера мы с высокородной совсем чуть–чуть до места не дошли. Оно и к лучшему, правда. А то оба могли не вернуться — с ее–то напором да темпераментом и мне бы, как пить дать, сполна досталось.
Без особой опаски я подошел к деревьям, желая передохнуть малость да подумать, где еще можно искать пропавшую эльфь. У озера–то ни следа не обнаружилось — ни самой ее, ни цепочки, ни тряпочки!
Цепочки… Как раз обрывок памятной мне цепочки поискового амулета проступал из осиновой коры почти прямо напротив моих глаз. Ну разве немногим повыше. Сам амулет, наполовину заплывший лубом, обнаружился там же, чуть в стороне. Присмотревшись, я заметил и не видные с ходу пряжки и пуговицы, вросшие в кору ствола и ветвей, нити золотого шитья, оплетающие даже самые тонкие прутики. Шелковые–то нитки без следа ушли в древесную плоть…
Изгибы которой мучительно мне что–то напоминали. Не пропорциями — дерево ничем не походило на женскую фигуру — ритмом, темпераментом остановленного осиной движения. Да еще золотистый, со ржавью отлив малахитовой листвы выглядел как–то знакомо.
— Осина–осина, гнилая сердцевина… — пробормотал я себе под нос.
Стало как–то не по–хорошему, с особой пронзительностью ясно: нечего больше искать высокородную ау Риер в этом симпатичном лесочке. Все. Считай, нашлась уже, если мои традиционно дурные предчувствия оправданны хоть в малой своей доле…
Третий раз за недолгую нашу с ней инспекцию у меня не нашлось слов по поводу случившегося. Даже среди канцелярщины, прежде помогавшей выходить из положения. Случай другой. Что тут можно сказать…
Разве что те две последние строчки из «Ворот Забвения», которые ныне, по всему видать, покойная Леах не дала допеть парням из Четвертой Отдельной в самый первый вечер нашего с ней здесь присутствия.
Мекан воздаст по вере всем, и всем сравняет счет.
Кто будет вечно глух и нем в глуши его болот…
Эхо последних слов рассыпалось меж стволов бамбуковой рощи на дальнем конце полянки. Оказывается, я все это еще и вслух выдал. При этом звук собственного голоса неприятно поразил — скрипучий, печальный и злой одновременно. Совсем не мой какой–то. Захотелось немедленно исправить впечатление, добавив что–нибудь пободрее. Но в голову ничего не шло, поэтому я лишь пожал плечами, обращаясь к соседнему дереву:
— Вот так–то…
Получилось, правда, еще хуже — сдавленно, едва ли не со всхлипом. Как–то не чуял я в себе подобного сострадания к светлоэльфийской дурехе, а вот поди ж ты… Разве что не всплакнул над могилкой. Тут бы и остановиться, не искушая далее Судьбу, но меня уже понесло.
— Что ж ее, малахольную, в Мекан потянуло? Сидела бы дома, не мужа с детками, так слуг до ручки доводила, раз такая вся из себя крутая и независимая. Так нет же, понадобилось сутяжничать, по соседям шляться…
Странноватая поминальная речь, но о мертвых — либо правду, либо ничего. Как–то разом выложил все, что накипело за эту нелепую экспедицию, и все, что открылось сегодня у озерца средоточия Жизни. С полным своим непониманием, что же делать дальше и как в одиночку отвечать за то, что все мы тут с собой и друг с другом сделали.
Клен, к которому я все это время обращался, сочувственно затряс листвой, закивал кроной, будто соглашаясь с каждым словом. Пара разлапистых листьев даже легла мне на плечи, как успокаивающие ладони.
В тоскливом помрачении я принял это как должное и, продолжая, положил руку на корявую ветку, как на дружеское плечо.
Конечно, разговаривать с деревом — последняя стадия. Но я уже дошел до точки. Или начало проявляться легкое сумасшествие, приличествующее Инорожденному. В конце концов, почему бы Властителю ау Стийорр не обратиться к меканскому клену за сочувствием? Вполне в порядке вещей, в пределах средне–эльфийской нормы бытового безумия. Ничего особенного. Это если сам обращаешься к дереву.
А вот когда это дерево начинает отвечать…
Скрипом–шелестом, вздохами ветерка в листве, складывающимися в едва различимые слова, но отвечать. Причем удивительно в тему. Не просто ругань скрипучая про дурость высокородной, а самая что ни на есть суть ухвачена. Тут уже надо всерьез задуматься о нормах присутствия и утраты разума, присущих разным расам. Или о том, что все это — на самом деле. Дерево разговаривает. И точка.
Очень медленно я убрал руку с корявой ветки. Еще неизвестно, за что я тут ухватился. Сучки тоже разные бывают.
— Не надо страха… Тебе здесь ничего не грозит… — по–своему понял мое движение внезапный собеседник.
И на том спасибо. Хотя лучше, конечно, если бы и вменяемость моя под вопрос не ставилась. Посредством испытания этим вот разговорчиком…
— Быстрая Сестра негармонична… Несколько дюжин лет под корой помогут ей обрести равновесие… Неторопливая смена сезонов способствует этому… — продолжил откровения клен.
Вот это да! Получается, в случившемся с высокородной нет ничего необратимого! Скажи кто еще вчера, что подобная новость способна переменить мое настроение к лучшему, — не поверил бы.
— И сколько дюжин? Хотя бы примерно? — живо поинтересовался я.
— Скажем, пять… — не заставил ждать себя ответ. — Хорошее число и для нас, Стоящих, и для вас, Подвижных…
— Да, пожалуй… — нельзя не согласиться. Шесть десятков лет для наделенной более чем тысячелетним веком Инорожденной Дня — величина ничтожная. А мне этого срока вполне хватит, чтобы вполне насладиться жизнью и отправиться за Последнюю Завесу в мире и спокойствии, не ожидая мщения взбалмошной эльфи.
Или набрать такое количество бонусов, что месть эта, равно как и срок человеческой жизни, сделаются пренебрежимо малы в сравнении с обретенными возможностями…
К тому же чем Судьба не шутит, может, Леах и в самом деле за время природномагической процедуры гармонизируется вплоть до полной вменяемости и морального равновесия. Вследствие здорового образа жизни, правда, несколько малоподвижного. И впредь не доставит проблем ни мне, ни кому–то другому. Чего только не бывает…
Я и сам все стремительнее приходил в норму, совершенно не нуждаясь для того в аналогичных мероприятиях. Словно уловив эту мою мысль, клен — собеседник — неизвестно кто или что такое — кажется, улыбнулся.
— Извини, тебе мы пока не в состоянии предложить что–то в этом роде…
— Спасибо, я уж как–нибудь… — понимающе усмехнулся я в ответ.
Сейчас это стало бы исключительно не ко времени. Да и бесконечным запасом лет, в отличие от светлоэльфийской дивы, я не обладаю. Одно только звание мое, что Инорожденный в Мече, да кое–какие новые способности. В полный размер это звание еще оправдать надо, а тогда и думать уже, какие средства позволительны для приведения себя в порядок.
Сочтя изначальные церемонии знакомства исполненными, мой растительный собеседник позволил себе обратиться с просьбой:
— Пожалуйста, пройди обратно к озеру… Тебе там будет так же безопасно, а мне легче говорить… И видеть… Здесь слишком мало глаз…
Надо понимать, и те насекомьи. Никого сложнее вокруг нет. Значит, верно я угадал, что не клен ведет беседу, а нечто большее. Хотя тут еще как сказать…
— Да пожалуйста, — пожал я плечами. — Самому–то не трудно следом поспеть будет?
— Я уже там… — явственно рассмеялся он скрипучим смешком, подтверждая мои мысли. — И здесь… И везде на острове… Я — Все… Все для Стоящих Живых…. Как ваши Породители, Змей и Птица, — Все для Подвижных…
Так вот оно что! Вот кого потревожил освоительский зуд разума!
Этакий Великий Все. Третий компонент к паре первосуществ, мужскому и женскому началам, овеществленных в Перводраконе и Первофениксе.
Первозверь, Первоптица и Перводрево. А в том, что растеньице это с добрый остров размером, ничего особенного. Наоборот, при его невеликой подвижности огромный размер — выгода немалая. Не всякий заметит в силу различия масштабов, а кто найдет, куда бить, одним ударом всего не накроет.
«Великий Все живет везде и знает обо всем…» Теперь слова одной из великих жриц–пророчиц древности стали вполне понятны.
К слову, и мощь его в состоянии настигнуть кого угодно не только на острове, если я правильно понимаю магические законы квадрата массы и расстояния. Так что стоит отбросить остатки недоверия. Надо было бы — давно бы уже в землю врос, и шага сделать не успев.
Тогда конечно. Хоть и похожи сучки на глаза — один почти на месте, другой вместо уха — а видеть ими посланец Великого Всего не в состоянии. И бесконечный поток образов, стекающийся к нему от тех живых тварей, что обладают глазами, сразу воедино тоже свести не может. Как я не в силах полноценно управлять полученной недавно способностью, имеющей отношение к пятой стихии. Вот и получается, что издалека, со стороны Перводрево и его контактные побеги просто не способны различить и понять многое, доступное таким существам, как мы. И наоборот.
Зато при более близком знакомстве всеобъемлющий поток Жизни, наделенный странным видом самосознания, узнает нас так глубоко, как сами мы себя не знаем и за всю жизнь узнать не сможем. Дай Судьба, и не узнаем…
Без возражений и страха я проделал обратный путь к лесному озеру, обошел берег, любуясь красотой сочетания живого с неживым и выбирая место для общения. Присел в тени буратинного дерева. Идиллия…
— Спасибо за подарок… — Теперь голос Великого Всего действительно доносился со всех сторон. — Ты помог ему обрести большую, чем прежде, Жизнь…
— Такой бы подарок кому другому! — вспомнил я железных парней Четвертой Отдельной КадБригады Оррей–Гайт. Обычных солдат, посмертно превращенных в чудеса кадавризации и маготехники. Большая, нежели прежде, доля Жизни очень пошла бы на пользу остаткам их процентов биоадекватности, тлеющим под броней.
— Так в чем дело? — удивился Великий Все. — Пусть приходят… Для каждого найдется шанс возродиться в новом теле… Или успокоиться, растворившись в живом…
Ах да, так и не могу привыкнуть, что он слышит не просто слова и мысли, а голос сердца. И сердцу напрямую отвечает. Тогда и правда, значит, недолго осталось кадоргам влачить нынешнее существование. А Концерн…
Других освоителей пришлет. Обычных, контрактников. Или каторжников — все едино. КадБригада–то одна была, и до новой войны следующей не предвидится. Вот только столкнутся они с той же нерушимой магической твердыней Перводрева.
Переупрямить эльфийскую бюрократию, заставив отказаться от лакомого куска биомагических ресурсов, невозможно. И пытаться не стоит — в худшем случае это кончится войной с одним из Первосуществ. Что, по моему разумению, всяко хуже любой Меканской и едва ли не в полную мощь Войны Сил отлиться способно.
Эх, если бы только убрать остров с дороги! Уперлись бы по договору в тесайрскую границу, и все. Подданные Мага–Императора по своей отсталости и бедности до здешних мест не доберутся еще лет триста, если не пятьсот. А там и еще что–нибудь придумать можно будет…
Вообще полезно бы Великому Всему научиться распознавать массовую хозяйственную деятельность разумных и найти способ уклоняться от нее, при этом не лишая отдельных существ шанса приобщиться к его первозданной магии. А то раньше или позже маготехнический прогресс позволит разобрать его по крохам, как я давеча деревце!
— Достань свой указатель места… — неожиданно прозвучал голос Перводрева с какой–то смесью гордости, благодарности и снисходительности.
Указатель места?! А, это он про карту–самоказку. Не понимая, я полез в подсумок за заклятым пергаментом. Развернул его и на некоторое время тупо уставился на рисунок, на котором алая точка местонахождения решительно не совпадала со ставшими уже привычными очертаниями Таругской петли. Та осталась много дальше к юго–западу.
Ну конечно, Великий Все вновь прочел то, что я лишь собирался сказать, и, очевидно, принял план к исполнению. Сомневаться, что средства исполнить задуманное у него есть, теперь не приходилось. Причем настолько мягко, в отличие от привычных чар телепосыла, что и заметить ничего не удалось.
Отлично! Здорово! Просто прекрасно!!!
Вот только теперь мне две сотни миль до одних только тесайрских кордонов шагать, если я верно масштаб карты в расстояние перевел. Да еще четверть столько до старой дислокации лагеря. То есть лагерь–то и сейчас там, а вот я уже здесь…
О переходе через саму границу и задумываться не хотелось. Подставляться в качестве плавучей мишени по очереди рьяным погранцам Мага–Императора, а затем отечественному Корпусу Стражи как–то не было ни малейшего желания.
Как домой доберусь? И как теперь кадоргам добраться до места последнего шанса на новую жизнь?!
— За один шаг… — прозвучало ответом на не заданный вслух, но сжигающий все внутри вопрос. — Остров на прежнем месте, а я здесь… Кто выйдет к тамошнему озеру, сможет попасть сюда, и наоборот…
Тогда совсем другое дело. Меня небыстро, но все–таки отпустило. Тщательнее впредь думать надо. В формулировках поточнее быть. А лучше и вовсе отправляться до дому, пока дорога свободна. Пока не пришло в голову что–нибудь настолько полезное, что даже Великий Все с последствиями не справится.
То, что надо было исправить, уже сделано. Пора и честь знать.
— До свидания… — согласился с этой мыслью один из Первосуществ. — Всегда буду рад встрече…
По большому счету, я тоже. Пусть даже столь нечеловеческий собеседник вызывает страх и чувство собственной неуместности, но положительные стороны перевешивают. Если при его помощи с неполадками в себе можно разобраться так же лихо, как с обстоятельствами, почитавшимися за непреодолимые.
Но это я уже додумывал, сделав свой шаг с берега озера Великого Всего. На берег точь–в–точь такого же, но лишенного духовной и магической мощи.
Хотя как сказать… Может, показалось, что расслышал прощальный вздох–улыбку в плеске крохотной волны, а может, и нет. На всякий случай, обернувшись, я махнул рукой в ответ, прежде чем отправиться восвояси под пологими лучами клонящегося к закату солнца.
Проходя полянкой, на которой обрела временное успокоение высокородная ау Риер, в прощальный жест я вложил уже совсем иное — облегчение с иронией пополам, плюс совсем немножечко сочувствия. Поделом ей. По крайней мере, некоторое время пакостей от Лесной ожидать не придется. Особенно теперь, когда ее плоть прихотливо переплетена с древесными волокнами и надежно укрыта корой.
Как ни странно, именно теперь, когда все со светлоэльфийской стервой прояснилось окончательно и бесповоротно, я успокоился. Столь же окончательно и бесповоротно. Нет на мне больше ни ответственности за судьбу высокородной, ни вины за случившееся с ней. Как отрезало — финалом разговора на той же самой полянке.
Собственно, после вчерашнего я имел полное право не то что в лесу ее кинуть, а и прирезать собственноручно. И дело тут не в том, что эльфь напала первая и без причины, даже не в дурацкой попытке изнасиловать меня, грешного. Хотя когда женщина настолько крупнее и сильнее мужчины, как в нашем с ней случае, опасность уже не столь смехотворна. Покалечила бы, и думать нечего.
Но это все обстоятельства вторичные, сопутствующие. Главное в другом, и любой суд эльфийского Анарисса признает это без малейшего сомнения. Хоть под Венцом Доказательств все излагай.
Леах потеряла лицо, а это у Инорожденных — преступление окончательное.
Ну и Судьба с ней, а она — со своей судьбой. Этот вопрос всяко уже не в моей компетенции. Мне еще разбираться с кадоргами и их дальнейшими формами существования, с интересами Концерна по эту сторону границы и островом уже по другую, и мало ли еще с чем, вроде номинальной должности командира Кад–Бригады.
Ладно, такие вещи в пути, да еще на сон грядущий, решать не следует. А то на следующий день сам удивишься, до чего дошел на тяжелую ввечеру голову. Хорошо, если переделать еще не поздно будет.
Нет, демоны с ней, с КадБригадой. Подождет. Переживет еще немного под моим суматошным командованием, раз до сих пор уцелела. Завтра все, завтра. Утро вечера на ночь старше, авось что в голову и придет.
Закат сменился рассветом, да и еще пара–другая часов прошла в неспешной дреме. Утро выдалось свежее, с легким ветерком, гарантирующим от налета любых комаров. Что «супер», что обычного гнуса. И никто до утра этого лишними вопросами меня не беспокоил. Так что и выспаться толком удалось, едва ли не впервые с начала инспекции этой, и все вчерашнее как следует в голове уложить.
А когда надо — ни минутой раньше, ни секундой позже, — и тот, кто надо, под руку подвернулся. То есть Раптор. У него способность к соответствию вообще весьма неплохо развита. В том числе к командованию КадБригадой. Жаль, напрямую воспользоваться ей нельзя…
Без слов, лишь кивнув друг другу, мы выбрались к периметру, где паслись рогач Леах и мой Шипучий.
Собственно, Раптор и присматривал за ними все это время — без приказа даже, по собственному разумению. Видно, из фермеров он все–таки. Себя не помнит, а навык остался. Так что в первый же вечер верховые звери ему доверены были. У нас–то с хай–леди ау Риер и процессе непрерывных разборок все одно руки до них не доходили.
Самоставящийся шатер высокородной я свернул одним коротеньким заклятием, со своей палаткой провозился немногим дольше. А больше здесь и нет ничего такого, что с собой забирать.
Покуда я приторачивал к седлам вьюки одеял и тентов, разговор не особо клеился. Пришлось отложить до тех пор, пока на дорожку не присядем. Присели. И опять, не сговариваясь, задрали головы вверх. Точнее, я задрал, а Раптор просто откинулся назад, насколько шарниры и центр тяжести позволяли, чтобы на спину не кувыркнуться.
Высоко в небе над нами призрачной искрой сверкнул тесайрский разведчик. Почти не хлопая крыльями, он плыл в бескрайней синеве, оставляя за собой серебристый след выдохнутого пара.
— На стимуляторах идет. Вон как пыхтит! — первым нарушил молчание кадорг.
— Вольно ж ему… — недовольно буркнул я.
— Этак пару часов попыхтишь — и легкие наружу, — поделился выводами Раптор.
— По ту сторону Анара с этим легче. Нового вырастят, — все так же сердясь не пойми на что, ответил я.
— А пилот? — не унимался он.
— И пилота тоже!
Раптор немного помолчал. Вроде как вздохнул, если бы имел такую возможность. И подвел итог тихонько, словно бочку сорокаведерную перекатил по настилу:
— Будто у нас иначе…
Оставалось только кивнуть, соглашаясь. Не мне и не ему против этого возражать. Даже не высокородной ау Риер, по нынешним–то временам — сладких ей снов под корой на все пять дюжин лет. Так что все сказанное остается в пределах общих мест. Что скажешь, когда нечего сказать…
Почему люди всегда говорят ни о чем? Даже если один из них кадавризированный организм, а второй… эльф. В некотором роде. Хотя, конечно, Инорожденный из меня тот еще. Впрочем, как и из Раптора — кадорг…
А ведь найдутся и поважнее темы для обсуждения. Столь важные, что, пожалуй, только с ним здесь и можно поделиться, после давешних–то откровений. Если даже не поймет, хотя бы не отмахнется, как от небыли. Сам бы я точно не поверил, скажи мне кто–то про болотный остров да про Великого Все…
И все равно как–нибудь издалека зайти надо. Не с бухты–барахты, обстоятельно. Может быть, вообще от противного, не так, как на деле было, чтобы Раптор сам подковырку искал и правде, как ни странна та окажется, только обрадовался бы.
А это мысль! Заодно, кстати, обкатаю на верном слушателе версию отсутствия высокородной, которую предложу по возвращении Арбитрам.
Чтобы было не обидно, излагать я начал с оговорки: — Хочешь послушать, что буду докладывать наверх про вчерашнее?
Кадорг, разумеется, качнул корпусом, вроде как кивая. Уж эту его манеру я выучил. Кому не захочется развязку узнать, после всех–то треволнений! Надеюсь, правда, что важное «докладывать наверх» не даст кадавризированному организму принять все нижесказанное за чистую монету. Не для солдат, по ту или иную сторону Последней Завесы, эта история, а для самых что ни на есть высокородных. Оттого и начать сей рассказ пришлось высоким штилем.
— Дневная Сестра решила посвятить ближайшее время самосовершенствованию и поправке здоровья.
Далее складное вранье потекло как нельзя лучше. Главное, в сугубо эльфийском стиле — пространно и с легкой ноткой безумия. Только финальную фразу удержать в каноне не удалось.
— Шалашик себе сплела, — я усмехнулся, вспомнив осиновые прутья. — Тенистый…
Раптор, сообразно ожиданиям, повествование сие воспринял на редкость бесчувственно, точно показывая, что фальшь чует, но молчит из вежливости… С которой пора уже кончать, дабы в ущерб делу не шла.
Теперь уже я держал паузу до последнего. И лишь прополоскав молчание на ветру, словно выстиранную простынку, позволил себе бросить:
— Ну как, гладко?
— Гладко, — согласился кадорг.
— Тогда слушай, как на самом деле.
События самого длинного дня моей меканской инспекции улеглись в дюжину, не больше, минут неторопливого рассказа. Все в них уместилось — от реальной участи высокородной до истинной сущности болотного острова. И того, что обещает он личному составу КадБригады Оррей–Гайт.
— Уж последи, чтобы все разом не рванули, — напоследок попросил я ее новоявленного командующего. — Хотя бы год, пару лет потяните, кому здоровье позволит…
— Обещаю… — помолчав, ответил кадорг. — Кому трудно будет, кому легко… Кто вообще не решится. Годы здесь в помощь, не во вред. Жаль, Конрад не дожил…
— Что и говорить! — Трудно не согласиться. Самое трудное, почитай, с души сбросил. Теперь еще решить бы, на кого оставлю бригаду по гибели Зарецки и своему отбытию. Хотя это можно обмозговать на пару с самим Раптором. Лучше всего на этом месте смотрелся бы он сам, да куда тут без личностной идентификации. Не положено назначать на воинские должности существ не в здравом уме и полной памяти. А то в армии давно уже не осталось бы никого, кроме зомби и клинических идиотов. Отчего, между нами говоря, эффективность ее никак не изменится.
Да, в общем–то, все равно, кто будет командовать формально. На Раптора, по сути, часть оставляю, кого бы ни пришлось номинально утвердить. Зарецки, покойник, со мной согласился бы. Он сам сходным образом пользовался способностями заместителя.
Это я и выдал в нескольких словах лишенному личностной идентификации кадоргу, надеясь на полное взаимопонимание и встречную инициативу. А нарвался на долгое молчание, за которым последовал официальный тон:
— Разрешите доложить, хай–сэр?
— Докладывай… — Не поняв, я не сразу настроился на тот же лад. — Только о чем?
— О восстановлении личностной идентификации! — отбарабанил тот. — Рядовой первого класса Джефферсон Трамп в вашем распоряжении, хай–сэр!
Вот как, значит, повернул… Что ж, может быть, отмолит таким образом давний грех перед Судьбой. Отживет самое трудное и важное время не жизни даже — посмертной каторги не за себя, а за того парня. Переведет добрую славу и добрую память возвращенных к жизни на единственно памятное имя…
— Так что готов к принятию части! — Напоследок Раптор, то есть теперь уже Трамп, как–то неуверенно замялся. — Если доверите, конечно…
Что ж, я ему не судья. Отчего бы и не доверить — упускать возможность, данную нам обоим Судьбой, грех ничуть не меньший. Моего скромного звания хватит, чтобы поставить рядового первого класса на командование подразделением ему по силам. Даже с присвоением внеочередного звания — временно, до утверждения вышестоящим офицером.
Поэтому субкапрал Трамп получит в распоряжение бригаду Оррей–Гайт, до особых распоряжений. Каковые вряд ли последуют. А если и произойдут по блажи какого–нибудь штабного сморчка, то будут недвусмысленно пресечены одним из членов Совета Концерна Тринадцати. То есть мной же. Мекан своих не сдает.
Вместо ответа я произвел над кадоргом молниеносное повышение в звании и назначение на должность, потратив на почетный ритуал если и не одно слово, то немногим больше.
— Суб–капрал, отставить антимонии! Будьте любезны приступить к исполнению возложенных на вас обязанностей! — И лязгу в голосе, как от всей Кад–Бригады разом.
Так и надо. Не сползая ни в слезливое сюсюканье, ни в ханжеский осуждающий тон. Одну эту манеру вести по–настоящему серьезные дела у эльфов перенять стоило. Чтобы все сказать, ничего не говоря. Или говоря между слов совсем не то, что слышится в словах.
Только не одни высокородные в такой манере дела обделывать умеют. Из каких бы ни был нынешний командир Четвертой Отдельной, а искусство это он знал в совершенстве. Или, по крайней мере, настолько, чтобы одной фразой ответить мне разом по всем слоям темы:
— Так точно, хай–сэр инспектор!
Верно выбрал звание, проходимец. А то рапорт одного капрала другому, на шаг ранжира выше, смотрелся бы несерьезно. Инспектор в таком раскладе куда солиднее звучит. И вдобавок ни слова против истины. Как и в моем обращении к новопроизведенному субкапралу…
Значит, понял безымянный кадорг. Принял имя, звание и должность, теперь понесет с честью. Не ошибся я в выборе и со спокойным сердцем могу отбыть домой. Все теперь тут, на дальнем болотном рубеже, путем пойдет.
Разве что еще одно дело осталось. Харм. Ему–то не расскажешь о том, что может сделать Перводрево для любого кадавризированного организма. А сам не поймет, за предательство посчитает, если отвести его на болотный остров. Могучее тело кадавра не удержать, когда джунгли потянут к нему зеленые щупальца побегов. Пусть исцеляющих, пусть несущих новое рождение — псу этого не объяснишь. Закрыт этот путь для существа, не обладающего полным разумом.
Хозяина заботливого у него теперь тоже нет. А остальным кадоргам при всем их грубоватом добродушии не удержать остаток жизни, тлеющий в кадавризированном на добрых девяносто процентов собачьем теле. Без ухода за глазами и кожей, а также еженедельного маготехосмотра шасси Харм долго не протянет. Паразиты меканские, ядреные, замучат, алхимические контуры очистки крови разрегулируются, и сгниет пес заживо. Лучше уж быстрая смерть…
Вот только пристрелить его ни у кого тут рука не поднимется. У высокородной стервы поднялась бы, да где теперь та стерва? Я один знаю, где, да еще Раптор–Трамп. Но даже будь она в состоянии исполнить приговор четвероногому кадоргу, не дали бы мы этого сотворить. Зря, что ли, спасал я его от беснующейся эльфи в день одержания? Так что же делать? Словно почуяв не собачьим нюхом, а душевным тонким чутьем, что решается его судьба, Харм появился из–за ангара, в котором скрылся новый командир КадБригады. Медленно, словно нехотя, пес–кадорг направился ко мне. Нет, не нехотя, а словно опасаясь чего–то, отворачиваясь демонстративно то в одну, то в другую сторону, но все время поглядывая на цель своего похода. А заметив мой взгляд, Харм и вовсе припал на передние лапы и пополз, поскуливая виновато–заискивающе.
В исполнении легкого разведочного зооморфа серии МК–IV это смотрелось дико, хоть и укорочено теперь шасси кадавра за счет средней пары лап и отделения боевой нагрузки. На пса оно теперь походило куда больше, чем, к примеру, на слона — за счет той же повадки. Но не настолько, чтобы совсем забыть о его происхождении и назначении искусственного подобия звериного тела.
Испугаться я не успел, пусть и страшновато все же выглядело. Природная незлобивость Харма успокоила, да и явно мирные его намерения читались невооруженным глазом. Но вот удивления сдержать не удалось. Уж больно необычно было поведение кадавризированного посмертно пса.
— Харм! Хармушка, хороший песик… Ну что с тобой?! — сбивчиво забормотал я, повинуясь скорее беспокойству за него, чем любопытству. Мой гекопард и рогач Леах, навьюченные в дальний путь, тоже заволновались.
Четвероногий кадорг, скуля, продолжал подползать все ближе, пока не уперся живым мягким носом в заботливо выставленную навстречу ему ладонь. Остановился, запрокинул голову, приникнув стальной нижней челюстью к бронзовым лапам. И поднял на меня полные слез глаза. Просящие, казалось, не взглядом — словами: «Не оставляй! Не бросай меня здесь!!! Одного…»
Не могу я выдержать взгляд собачьих глаз в упор — с тех времен, когда сам смотрел на мир одним–единственным таким глазом. И никогда не смогу. Не найдется, что ли, в огромном темноэльфийском замке конурки для пса из семи металлов, движимых пятью стихиями! Маготехобслуживание ему я и сам делать могу, есть уже опыт. А если Хирра снизойдет хоть раз по загривку потрепать, так и живой части польза будет немалая.
Решено. И нечего попусту мучить собаку ожиданием. Пусть скорее, как брошенную деревянную тарелку, ловит долгожданную команду.
— Домой!
Пес недоверчиво приподнялся, вникая в смысл сказанного, так что пришлось повторить:
— Слышишь, Харм? Домой!!!
Радостно взвизгнув, кадорг вывернулся из–под руки, подпрыгнул едва ли не выше моего роста, с лязгом приземлился на все четыре лапы и принялся носиться вокруг меня неровными кругами — только фонтаны сорванного дерна вверх летели. То и дело он забегал вперед, к дороге, ведущей прочь из Мекана, и оглядывался, проверяя: не передумал ли новый хозяин? Идет ли уже за ним?
Чтобы не разочаровывать пса, я и в самом деле поскорее забрался в седло гекопарда. Пристегнулся всеми тремя ремнями, а длинный повод рогача высокородной ау Риер намотал на луку седла. Обернулся в последний раз на затихший в рассветном мареве лагерь Четвертой Отдельной КадБригады Оррей–Гайт и на подсвеченную лучами восходящего солнца кромку вековечных меканских джунглей, в сердце которых таится блуждающий остров Перводрева…
Что там городила Леах про самое важное слово, главный, необсуждаемый и неотменяемый приказ, что всю жизнь поворачивает на новый, лучший лад? Нечего и пытаться было высокородной угадать пароль, открывающий сокровищницу Судьбы. Даже знай она его теперь, ближайшие пять дюжин лет отгадка эта эльфи, которая теперь воистину стала Лесной, не поможет. Хотя не исключено, что за такой срок и дойдет до нее сам собой правильный ответ, который мы с Хармом уже знаем.
Домой! Вот оно, главное слово для любой живой твари, будь ты хоть пес, на девять десятых сделанный заново из мертвой материи, хоть Ночной Властитель человеческой крови. Домой!!!
Таков мой неотменимый и необсуждаемый приказ.
Назад: 3 Время собирать неприятности
Дальше: Часть третья СОКРОВИЩЕ ДОМА ПОЙНТЕРОВ