Стрелецкая казна
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй.
Экклезиаст, 7:14
ГЛАВА I
Осторожно проехав лес, мы выбрались на Муромский тракт и пустили лошадей галопом. Скоро вечер, и мне не хотелось приехать к закрытым городским воротам.
Успели в последний момент, когда стражники уже закрыли одну створку ворот. Влетели в город на взмыленных лошадях. Во время скачки по дороге я боялся, что девчонки не выдержат, попросят отдых, но они сдюжили.
За воротами я остановился — спешить было некуда; взял лошадей под уздцы и повел в поводу. Как хорошо пройти пешком — пятая точка уже отбита: не любитель я конных скачек, хотя жизнь заставляет привыкнуть и к этому виду передвижения.
Вот и постоялый двор, где мы обычно останавливаемся на ночлег. Слуги приняли коней и повели в конюшню, а я с девушками пошел на постоялый двор.
Трапезная была полна людей, все — в изрядном подпитии. Увидев меня с девушками, народ застыл в изумлении. Наступила просто мертвая тишина.
— Почто пьем, люди? Праздник какой ныне? А то я что-то дням счет потерял.
Из угла раздался вопль, выскочил Карпов и бросился обнимать дочь. По щекам его текли слезы, он сжимал девушку в объятиях, оглядывал с головы до ног, целовал. Более бурных проявлений отцовских чувств я не видел.
Из того же угла выскочили мои дружинники:
— Юра! Жив!
Начали меня обнимать, хлопать по плечам. У Андрея рука тяжелая — приложился так, что кости хрустнули.
— Осторожнее, ребята, у меня еще не все зажило. По какому поводу пьем?
— Купец дочку оплакивает, думал — все, а тут ты с девушками. Мы тоже думали — конец. Горе вином заливали, купец не скупился, стол богатый накрыл. Как удалось-то?
— После расскажу. Пожевать чего есть ли?
Меня чуть ли не на руках отнесли к столу, усадили на лавку. Рядом сидел охранник из обоза, пьяный в стельку. Едва глянув на меня мутными глазами, он уронил голову на стол и захрапел.
— Устал человек, — уважительно кивнул на охранника Андрей, подхватил его под мышки и потащил на второй этаж, в комнаты. Герасим и Павел сели рядом, по обе стороны от меня, подгадывали в оловянную миску лучшие куски, пока я насыщался. Почувствовав в животе приятную тяжесть, я сдобрил ужин хорошей кружкой мальвазии.
— Все, хлопцы, сил нет — спать, все разговоры завтра.
Меня под руки пропели в комнату, сняли сапоги, пояс с саблей и уложили в постель. Отключился я мгновенно.
Проснулся оттого, что за дверью кто-то ругался. Я разлепил глаза. Уже утро, в оконца льется солнечный свет, комната пуста. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Павел.
— О, ты уже проснулся? К тебе гости. Пропустить?
Я поднялся с постели, натянул сапоги, опоясался. Негоже встречать гостей, даже на постоялом дворе, не опоясавшись — неуважение.
— Заводи.
В комнату, шумно отдуваясь, протиснулся Карпов, поздоровавшись, уселся на лавку. Бойцы мои стояли у дверей.
— Доброго утречка! Слышь, Юрий, ты забудь про обидные слова, что я тебе у обоза наговорил сгоряча. Уж больно потеря велика была — доченька единственная моя, любимая. То не разум мой кричал, а сердце, кровью обливавшееся. Мир?
Я засмеялся:
— Мир, Святослав.
Мы пожали друг другу руки.
— Вот плата, о чем уговаривались.
Купец протянул мне кожаный кошель, раздувшийся от монет.
— А это — тебе отдельно. — Он снял с пальца массивный золотой перстень с изумрудом и надел мне на палец. — Дочка о твоих подвигах рассказывала. Герой! Не пойдешь ли ко мне служить, охранник у меня только один надежный остался.
Плату хорошую положу, сколько князь платит — так я вдвойне.
— Спасибо за приглашение, купец, но не обижайся — не мог у. Бойцы мои заулыбались:
— Говорили мы ему — не верил.
— Ну тогда прощевай, Юрий. Торопиться мне надо. Сам понимаешь — смотрины отменить нельзя, договор. Коли надумаешь — завсегда приму. У князя служба колготная. У меня спокойнее и сытнее.
— Извини, Святослав, я решений не меняю. Купен встал, по-дружески похлопал меня по плечу, поклонился нам всем и вышел. Бойцы уселись на лавку, Павел промолвил:
— По-моему, спесь с него слетела слегка. Как дочь потерял, человеком стал.
— Брось, Паша, — перебил его Герасим, — расскажи лучше, как все повернулось.
Я коротко пересказал об освобождении девушек, не упомянув только, что проходил сквозь стены. Герасим, услышав о злате-серебре, оставленном в избушке, аж за голову схватился и застонал:
— Что ж ты все бросил, хоть бы один мешок добром набил!
— Не хочу, Герасим, я этого золота, оно злодеями у людей отобрано, в крови все.
— Не брал бы себе, коли душа протестует, нам бы отдал, вот я бы не отказался.
Бойцы засмеялись:
— Заждались мы тебя, атаман, все жалели, что одного отпустили.
— Все закончилось лучшим образом. Сегодня отдыхаем, завтра назад, возвращаемся домой, в Москву. Нечисти не видно и не слышно боле, шайку разбойничью вывели под корень, а ежели кто и остался — не скоро с силами соберется. Сейчас деньги поделим, и делайте что хотите.
Мы уселись за стол, честно поделили содержимое кошеля, что передал нам купец. Завернув деньги в тряпицу, Герасим убрал их за пазуху и попросил посмотреть перстень. Мне не жалко. Герасим повертел его, надел себе на палец, полюбовался и с видимым сожалением вернул, цокая языком:
— Красивая вещь , дорогая.
— Старайся, и у тебя будет такая же.
После полудня ко мне пришла целая делегация — мелкие купчики, ремесленники. После приветствия и пожелания здоровья начали разговор.
— Слышали мы — завтра с утречка обратно едешь?
— Весна, дороги развезет скоро, нора домой возвращаться, в Москву. А в чем дело?
— Проводи нас под рукой своей до владимирских земель, все равно по пути. У нас, конечно, серебра столько не будет, сколь у Карпова, но с каждых саней мзду получишь. По рукам ли?
Я засмеялся:
— Свободна же дорога, нечисти нет, разбойников тоже. Объединитесь вместе — и сами доберетесь до места.
— Так то оно так, только во всяком деле удача нужна. Спокойнее будет под твоей защитой.
— Ну коли настаиваете, ждите утречком у городских ворот. Вот уж точно — отдых воина расслабляет. Так ломило утром вставать из теплой постели, уезжать от горячей еды, от крыши над головой. Впереди долгий путь, холод, нередко — питание всухомятку, а может — и встречи нежелательные, хотя бы с теми же разбойниками. Их на всех дорогах еще полно.
Не сподобился государь-батюшка полицию задумать и ввести — вот и лиходейничали на дороге все кому не лень.
Выехав из городских ворот, поздоровались со вчерашней делегацией. Здоровенный обоз из полусотни саней уже был готов, и мы сразу двинулись в путь.
Ехали не спеша: мы могли бы и быстрее, да не угнаться тогда за нами лошадкам с тяжело груженными санями. Вот и приходится приноравливаться к их скорости. Известное правило — скорость хода каравана определяется скоростью самого старого верблюда.
К вечеру мы все-таки добрались до Мошкина. Хозяин аж взвился от радости — как же, опять прибыль! Поужинав, легли спать.
Около полуночи меня в очередной раз разбудил домовой.
— Чего тебе, неугомонный?
— Не пей завтра вина из кувшина.
Сказал и исчез, как и прежде. Интересно, к чему это он? Я постарался уснуть и утром не вспомнил бы о предостережении, но хозяин вынес мне на дорожку кувшин.
— Возьми, ратник: дорога дальняя предстоит, подкрепись глоточком. Хороша мальвазия!
— Спасибо, хозяин, за еду и кров; теперь не скоро свидимся — в Москву путь держим.
— Счастливой дороги!
Я сунул кувшин в переметную суму и задумался. Почему домовой сказал про вино и кувшин? Ладно, после разберемся.
К вечеру обоз прибыл в деревеньку за рекой. Прислуга заводила коней в стойла, а я понес переметную суму на постоялый двор. Вспомнив о кувшине, вытащил деревянную пробку, понюхал — вино как вино.
Я не успел сделать и пары шагов, как под ноги мне бросился лохматый пес. От неожиданности я выронил кувшин, и, к моему сожалению, он разбился. Невелика потеря, сейчас в трактире восполним.
Поднявшись на крыльцо, я оглянулся. Псина с жадностью лакала сладковатое вино. Небось уж не в первый раз лакомится такими напитками.
После ужина, когда я вышел по нужде перед сном, то вновь увидел пса. Он лежал неподвижно перед лужицей вина.
Сдох! И сдох от вина, что кабатчик мне на прощание подарил. Так вот о чем домовой меня предупреждал! Вино отравленным оказалось. Как-то сразу вспомнилось, что неизвестный во дворе корчмы Панфила в Мошкино подавал сигналы светильником из-за забора, когда я купца Святослава в Муром с обозом сопровождал. Чертово семя! Вот где наводчик разбойничьей шайки окопался, а может быть, и организатор.
Возвращаться назад, в Мошкино, не хотелось, а вот послание муромскому посаднику отписать надо: пусть приглядится, а может, и потрясет хозяина постоялого двора. Не ожидал такого.
Обычно отравления — это Франция, инквизиция, зловещие козни придворных интриганов за сладкий кусок с королевского стола. Но здесь, в муромской глуши, это редкий способ убийства. Тут обычно предпочитают чего попроще — нож в спину дубиной по голове, значительно реже — удавку на шею. Но яд? Интересно, не появлялись ли в этих краях о прошлом годе иноземцы — из Венеции, Италии, Франции? Как раз яды — излюбленный способ тихого убийства в этих «цивилизованных» странах; к тому же яд не оставляет следов. Уже в постели мне вдруг припомнилось, что на пиру у государя скромно стоящий за спиной его слуга пробовал все, что подавалось на блюдах и наливалось в чарки. Стало быть, и до Руси докатилась эта зараза. Надо бы не забыть найти сведущего человека в Москве — пусть просветит.
А ночью приснился мне странный сон. Вот чьи-то руки наливают в кувшин с вином из маленького пузырька бесцветную жидкость — совсем немного, буквально чайную ложку, прячут пузырек за сундук. Я понимаю, что это яд — ведь не льют в вино никаких снадобий. Затем какие-то неясные картинки, и более четко — князь Овчина-Телепнсв сидит за столом с домочадцами, кушает, слуга наливает из кувшина вино в серебряные чаши. Тут мой сон оборвался, и я проснулся в холодном поту и с бьющимся сердцем. Во рту пересохло. Приснится же такое! Ратники мои сладко спали, Андрей похрапывал, Павел беспокойно шевелил во сне руками, Герасим что-то бессвязно шептал.
Я снова улегся, по сон не шел из головы. Навеян ли он происшедшей вечером попыткой отравить меня или нас всех — ведь кабатчик предполагал, что вином я могу поделиться со своими дружинниками? А вдруг сон вещий? Тогда что делать? Даже если я сейчас вскочу в седло, мне не успеть добраться до Москвы — только коня нагоню. Может быть, попробовать внушить князю предостережение — не пить вина? Как это сделать? Я же не телепат. Но надо попробовать, другого выхода просто нет. Я закрыл глаза и сосредоточился. Мысленно прошел по княжескому дому, поднялся на второй этаж, открыл дверь в опочивальню князя.
В комнате горит масляный светильник, скудно освещая изголовье постели и князя. Собственно — только лицо и руки на груди. Я встал у изголовья, пристально вгляделся князю прямо в лицо, стал медленно и четко говорить: «Княже, не пей вина, тебя отравить хотят!» Так я повторил несколько раз. Князь беспокойно заворочался в постели, проснулся и сел.
— А, это ты, Юрий! Почему ты здесь? Ты же в Муроме должен быть?
— А я и есть в Муроме — это же сон, твой сон, князь. Я тебе просто снюсь.
— Зачем в мой сон пришел?
— Предупредить хочу — отравить тебя хотят, не пей завтра вино — с ядом оно. Кто-то из твоих домовых слуг. Найди его.
Внезапно все пропало — и дом княжеский, и князь в постели. Я открыл глаза. Уже утро. Солнце пробивалось в затянутые бычьим пузырем окна, сотоварищи мои ворочались в постелях, а Герасим уже тер глаза. Чертовщина какая-то! Приснилось это все мне ночью — сон про князя, моя попытка внушить ему мои подозрения, — или уже началось раздвоение личности? Бред какой-то параноидальный! Не стоит ни с кем делиться мыслями, сочтут — свихнулся. Еще блаженным я не был!
Однако же сон имел интересное и вполне реальное продолжение...
За пару недель мы с обозом добрались до Москвы. Последние два дня дались трудно, дороги начало расквашивать, сани вязли в грязи. Приходилось их местами толкать, а возчики и вовсе шли пешком, дабы не уморить коней. Когда показались предместья Москвы — избенки крестьян, ремесленников, торговцев — подлого сословия, радости обозников и нашей ватажки не было конца. Добрались!
Обозники скинулись и передали мне мешочек с деньгами. Не откладывая в долгий ящик, я тут же разделил монеты. Наверняка по приезде и докладе князю всем дадут отдых, и тут уж денежки ох как понадобятся — одежду поменять, родным подарки сделать, у кого они есть. А одежда мало того, что истрепалась, так уже и не по сезону — кончилась зима, нелюбимое мое время.
Мы заехали во двор к князю, завели коней в конюшню, расседлали. Отдыхайте, лошадки, вы тоже заслужили. Сами почистились, как могли, а уже слуга дворовый бежит — князь просит всех к нему в кабинет.
Зашли. Князь радостно всех поприветствовал, расспросил, как да что. Я рассказал о нечисти, о том, что Михаил погиб как герой в схватке с волкодлаком, о криксах, о банде разбойников. О чем не рассказал — так это о сопровождении обозов и деньгах. Пусть это останется нашей маленькой тайной. В принципе страшного здесь ничего пет: все, что воин взял в бою, — его трофей. Никто — ни князь, ни сам государь — не вправе претендовать на взятое мечом. А захваченные в бою города вообще на три дня отдавались на разграбление воинам. Воеводе — доля с трофеев, государю — покоренный город и новые земли, а уж воину — его добыча: то, что он мог уместить на себе или в переметных сумах лошади. Кто же из ратников будет воевать за одну похлебку? Чай, не боевые холопы.
Князь, выслушав пас, одобрил все действия и, вручив за усердие и службу по небольшому мешочку серебра, дал отдых до особого распоряжения. Когда все уже выходили, попросил меня задержаться.
«Вот оно!» — екнуло в груди. Князь усадил меня на лавку, сел сам. Барабаня пальцами по столу, хмыкал, не решаясь начать разговор.
— Вот что, Юра... Пусть разговор наш останется между нами... Видел я седмицу назад сон один странный, да так ясно и чисто, вроде как наяву. Будто стоишь ты рядом с постелью моей и опочивальне и молвишь: «Не пей вина, отравлено оно». Утром за столом наливают мне вина — да сон мне сразу вспомнился, не стал я пить и супруге не дал, вылил в ушат свинье, а та отравилась и тут же издохла. Хочешь верь, хочешь не верь в вещие сны, а выходит — спас ты меня.
— Надо же, — прикинулся я простачком, — бывают все-таки вещие сны!
— Так вот, тебя с ратниками здесь не было — уж очень далеко были, на вас не думаю. А остальные под подозрением. Как можно жить в доме, когда знаешь, что змей пригрелся у очага? Веришь ли — стал бояться в доме кушать. Коли злыдень здесь, в доме моем, в кушанья яду подсыпать могут. Ты хорошо себя проявил, когда по велению государеву искал на Псковщине людишек, печатающих лживые монеты. Мне сразу про тебя подумалось. Найди мне собаку эту, змею подколодную, что хозяина укусить до смерти норовит! Делай что хочешь — даже пытать дозволяю, всех под подозрением держи, только на тебя надежда. Но держи язык за зубами, не только в отравителе дело. Новых людей к себе в дом давно я не брал, почему вдруг конфузия такая? И вот что думаю — не враг ли тайный наверху объявился?
Князь указал пальцем в потолок.
— В окружении самого государя? — вырвалось у меня.
— Именно, в корень зришь, за что я тебя и уважаю. И дело поручил тебе потому как у тебя голова думать способна. Иди, отдыхай, присматривайся. Никому, даже в дружине, ни словечка. Падет на кого подозрение — сразу ко мне. Да не тяни, государь важное дело замыслил, — не потому ли кто-то меня убрать схотел?
Откланявшись, я отправился в воинскую избу. Вокруг дружинников, что ходили со мной в Муром, собрались уже все свободные воины и, раскрыв рты от изумления, слушали рассказ Павла о наших схватках с нечистью. Интерес был неподдельный, ведь раньше никому из воинов не приходилось сталкиваться с неведомыми тварями.
Моего прихода никто и не заметил, только старший наш, Митрофан, головой кивнул, здороваясь. Я с удовольствием завалился на свой топчан.
М-да, вот уж чего не ожидал — так это что сон мой реальностью окажется. Правильно говорят в армии — любая инициатива наказуема. Князя, покровителя своего, от смерти спас, но как задание его выполнять? Во дворе княжеском три десятка дружинников и полсотни слуг. Кто из них на злато-серебро польстился — попробуй вычисли! А может, и того хуже — не за деньги продался, но злобе своей, а князем невзначай обиженный.
Я размышлял так: у меня только два пути. Первый — втихую обыскать дом и найти пузырек с ядом за сундуком. Ведь в своем сне я его ясно видел. Ага, вот еще — руки видел! Лица не рассмотрел, руки только, причем руки мужские, крупные. Стало быть — задача облегчается — женщин можно исключить. Еще можно исключить нас четверых, бывших в Муроме, детей князя, жену его. Ого, уже четверть почти из списка подозреваемых выпала! Если пузырек с ядом найду — брать его нельзя: злодей затихнет на время, а яд снова принесет. Вроде засады надо сделать.
Второй путь значительно дольше и сложнее, и не факт, что принесет удачу, — это попробовать втихую обойти травников, колдунов, знахарей и прочий люд, способный изготовить яд. Но после длительных размышлений я этот вариант отбросил. А если яд внутреннему врагу вручили вместе с деньгами? Времени потрачу много, и все впустую. Поди в большой Москве тех знахарей найди!
И я решил осматривать — правда, осторожно — все комнаты в доме князя и во вспомогательных постройках — воинской избе, конюшне, кухне, избе для слуг. Где-то же стоит тот сундук! О! Сундук. Я ведь сундук видел! Осмотреть мельком комнату, не делая обыска, значительно легче и быстрее — зашел в комнату, даже при хозяевах, осмотрелся. Сундук — вещь не маленькая, всегда на виду. К тому же один на другой не похож, ручная работа местных умельцев. Разные размеры, разнообразные формы, замки врезные и навесные, разные петли, окраска разная.
Похоже, с этого и надо начинать.
Мои размышления внезапно прервала толпа воинов, окруживших мой лежак.
— Что же ты молчишь, не похвастаешь перстнем?
Небось, Герасим проболтался про перстень.
Я поднялся с постели, снял с пальца перстень, дал посмотреть. Лучи солнца так и играли на камне и золотых гранях. Хорош, чертовски хорош — даже я сам залюбовался. У меня толком и времени не было рассмотреть подарок; Насмотревшись вволю, мне вернули перстень и разошлись.
Я улегся, но что-то не давало покоя. Стал вспоминать свой сон. Вот оно! На руке, точнее — на пальце левой руки, перстенек был. Палец не помню какой, но был перстенек. Еще зацепка. Жалко, сновидение — не фотография, нельзя рассмотреть, только вспомнишь, да и то — многие ли могут утром сон во всех деталях вспомнить? И такой меня зуд одолел, что вскочил я и не спеша прошелся по воинской избе. Сундуки здесь были во множестве, у каждого воина свой, где он хранил нехитрый свой скарб, одежду выходную, деньги, что-то очень личное. Сундуки для порядка замыкались на простенькие замки, которые открыть можно было любым гвоздем, но случаев воровства не было. Ну не мог себе позволить ратник запустить руку в сундук товарища, который, может быть, еще вчера прикрывал его спину в бою! Нет, не нахожу я похожего сундука.
Выйдя из воинской избы, я прошел в кухню. Это была большая изба, в два этажа. Внизу стояли печи — здесь готовили еду; на втором этаже жили кухарки и прочий хозяйственный люд. Конечно, чтобы приготовить еду на дружину и прислугу, требовалась не одна кухарка, да еще и помощники. В самой кухне сундуков не было, в чем я и не сомневался. Здесь жарко, вечно парит от кипящих котлов — кто же будет тут хранить свои вещи? Плесенью покроются за педелю и безвозвратно утратятся.
Поднявшись на второй этаж, я окинул беглым взглядом сундуки в комнате женщин — ничего похожего на искомый. В комнате мужчин смотрел внимательнее, разглядывая каждый сундук. Уж больно кухня место удобное: можно капнуть яду в готовящуюся пищу — тем более что князю и его семье готовили специально, даже отдельная кухарка была. Нет, и здесь похожего сундука пет.
Так же тщательно я осмотрел дом прислуги — большой, в два этажа, одних комнат шесть, да плюс подсобки. И тут пусто, то есть сундуки были, но не то, что мне надо.
Оставался дом князя, но сегодня было уже поздно, и я решил отдохнуть, а завтра с утра приступить к поискам. Как раз подошло время ужина, и я со всеми уселся за стол. За ужином я уже чисто механически осматривал руки всех, кто попадал в поле зрения. Перстенька, что пригрезился мне во сне, не было.
После ужина я улегся в постель. А может, это действительно был только сон? Пусть случайно близкий к реальности — но совпадение, не более, — а я ищу конкретный сундук, перстень... Да их, может, и в природе не существует! С тем и уснул.
После завтрака решил довести дело до конца, больше для спокойствия души. Не увижу сундука — значит, все увиденное сон, грезы.
И надо же было такому случиться, что навстречу мне вышел княжеский ключник! Ключник — фигура в княжеском дворе значимая, отвечал за все кладовые, все припасы: продуктовые, винные, с одеждой. Единственное, что его не касалось, — припасы воинские: порох и оружие. Это все епархия воеводы или старшего дружинника. Ключник, именем Матвей Егорович, и раньше мне не нравился. Сухопарый, небольшого роста, с жиденькой бороденкой, неопределенного возраста, но явно больше сорока, с вечной, как будто приклеенной улыбкой. Глаза бесцветные, всегда бегают, а если и удастся поймать взгляд, так и сам взор отведешь — до того неприятен, как у змеи. Любил подкрасться исподтишка, схватить слугу за волосья и оттаскать. Однако воинов не трогал: те ему спуску бы не дали — сам без бороды бы остался, а вот слуге у кого зашиты искать? Князь высоко, к нему с жалобой не пойдешь, тем более что ключника князь ценил — сам не раз слышал, как покровитель мой говаривал, что, дескать, такого рачительного и честного ключника еще поискать надо.
Так вот, столкнулся я с ним в коридоре, и вертел он в руке по своему обыкновению связку ключей, дабы все видели — не слуга, ключник княжий идет. Привлекла мой взор бренчащая железом связка ключей, а на пальце — перстенек: похоже, тот самый, что во сне видел. Вот и не верь после этого снам. Я постарался ничем не выдан» своего подозрения, хотя руки мои аж зачесались так схватить негодяя захотелось.
— Ко князю, воин?
— К нему.
— Иди, у себя он. — И вышел из дома.
Я помчался в его комнатку — жил он на первом этаже, где и другие приближенные ко двору слуги. Толкнул дверь — закрыто. Ага, не дурак он — двери нараспашку держать. Оглянувшись по сторонам, прошел сквозь дверь и чуть не вскрикнул — вот он, сундучок. И замочек амбарный на нем, и крышка выпуклая. Он, точно он!
Я заглянул за сундук. В узкой июли между стеной и сундуком стоял пузырек. Ах ты, змея подколодная! В этот момент послышались шаги, и в замке заскрежетал ключ. Я встал за открывающуюся дверь и, дождавшись, пока ключник прикроет ее, влепил кулаком в лоб, от всей души влепил. Ключника аж подбросило, и он рухнул на пол.
Я схватил связку с ключами, присмотрелся к ключнику. Дышит, не прибил я его, а так хотелось. Вышел в коридор, запер ключом дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал наверх, к князю. Без стука ворвался в кабинет. Князь удивленно поднял на меня глаза:
— Почто беспокоишь? Без стука входишь?
— Прости, князь. Узнал я, какого змея ты у себя на груди пригрел. Оглушил я его маленько, да в комнате и запер.
— Не томи, Юрий. Кто?
— Ключник твой, княже, Матвей!
— Быть не может, оговор. Дело свое он знает, служит у меня уж десять лет как. Ратники его не любят — это правда, замечал я, но это не повод облыжно его обвинять.
— Князь, изволь вниз спуститься, в его комнату, там и доказательство есть.
— Да, так что ж ты молчал? Идем!
Мы спустились вниз, я открыл комнату ключника. Этот змей так и лежал в отключке после моего удара.
— И где доказательство?
— За сундуком, там, где он его и спрятал, пузырек маленький, с ядом.
— Достань!
Я залез рукой в узкую щель, достал осторожно пузырек, поставил на стол. Князь взял его в руки, открыл пробку и понюхал.
— Цикутой пахнет, на самом деле яд. Ах ты, аспид ползучий! Князь пнул лежащего ключника. Тот застонал, открыл глаза.
Князь склонился над слугой.
— Вставай!
Кряхтя и постанывая, ключник сел на полу, обхватил обеими руками голову:
— Болит!
— Не о том думаешь, Матвей! Как бы тебе головушку не потерять!
— За что, княже, в немилость я впал? Взор ключника перебегал с князя на меня, и вдруг он заметил пузырек на столе. Глаза его округлились от страха, и он закричал:
— Не мой яд, не мой!
Князь уселся на топчан и ласково спросил:
— А откуда ты знаешь, Матвей, что в склянке яд? Может, снадобье там от желудка?
Ключник молчал, поняв, что проговорился.
— Не я это, не мое! Это он, — указал он пальцем на меня.
— Ах ты, собака лживая! Когда свинья отравилась вином, мне на стол поданным, он с воинами в Муроме был! Расскажи, кому продался, кто смерти моей хочет?
Ключник упал Князю в ноги, стал целовать сапоги, заливаясь слезами.
— Меня заставили!
Князь брезгливо отодвинулся.
— Кто?!
— Глинский.
— Какой?
— Василий Львович. Князь замолчал и задумался.
М-да, слышал я разговоры, — так, слухи можно сказать, — что у Елены Глинской, супружницы государя, дети были как раз от Овчииы-Телеппсва. Не устояла государыня. Опять же повторюсь — слухи, озвучивать их князю я не собирался: в конце концов, это его дело, с кем спать. В первом браке, с Соломонией Сабуровой, детей не было, и государыня монахиней была сослана в монастырь. Вероятно, сам Василий был бесплоден, но вторая жена оказалась хитрее и практичней и родила наследников. Все-таки князь в молодости был красив и хорош собой: впрочем, он и сейчас не стар, только вошел в пору мужской зрелости.
Князь очнулся от дум.
— Пей из своей склянки, мерзавец!
— Не губи, князюшка! Помилосердствуй!
— О как заговорил! А когда ты яд в вино мне наливал, о милосердии думал? Пей, умри достойно, а не то кату в руки отдам.
Ключник залился слезами, облобызал сапоги князя. Жалкое было зрелище, когда из самодовольного княжеского приближенного ключник превратился в слизняка, цепляющегося за свою жалкую жизнь. Князь посмотрел на меня. Думаю, я правильно понял его взгляд. Я схватил пузырек, сгреб за волосы ключника, запрокинул ему голову назад и, когда Матвей разинул рот в крике, вылил ему пузырек в его поганую пасть. Ключник издал булькающий звук, поперхнулся, закашлялся. Воздуха ему не хватало, он посипел и вскоре лишился чувств.
— Добей!
Я вытащил нож и всадил ключнику в сердце.
— Собаке — собачья смерть] — бросил князь. — Думаю, у тебя хватит ума забыть об услышанном?
Я кивнул.
— С Глинским я сам разберусь. Скажи Митрофану — пусть завернут в холстину и выкинут эту падаль из моего дома. Ключи отдай ему же.
Князь вышел, а я замкнул дверь и пошел выполнять поручение. Все, закончено задание князя, и удалось это сделать быстро.
Митрофан все понял с полуслова и ничему не удивился — мне показалось, что это не первое такое поручение от князя.
Я присел на пенек на заднем дворе. Похоже, я здорово влип. Одно дело — хранить государев секрет, другое — соприкоснуться с личными тайнами двора. Ладно, ключник мертв — туда ему и дорога, сам смертоубийство замышлял. Но я из-за своего дурацкого рвения стал невольным свидетелем важного разговора. Теперь совсем не исключено, что в скором времени и мне придется умереть — от ножа в спину или другого несчастного случая. В таких тайнах свидетелей живыми не оставляют. Хоть я и не давал повода князю усомниться в умении держать язык за зубами, но кто для князя Юрий Котлов? Один из многих дружинников, пусть даже умный и удачливый, смелый и исполнительный. Так ведь и новых найти можно, только свистни — сами объявятся. И чем больше я думал, тем сильнее меня охватывало желание поскорее унести из княжеского дома ноги. Как там у классика? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».
Все! Я определился. Жалко покидать обжитое место — так ведь и дом не мой, семьей не обзавелся; а что к дружинникам прикипел — так это боевые товарищи, и по велению князя найдутся желающие перерезать мне горло в темном переулке или пустить арбалетный болт в спину в каком-нибудь бою, свалив смерть на неприятеля.
Сейчас уйти нельзя — сразу искать бросятся. Возьму с утра деньги — как без них первое время прожить? — сделаю вид, что на торг пошел, да и был таков. Сабля и нож всегда при мне, кольчугу придется оставить — в броне на торг не ходят. Лошадь брать тоже нельзя — она для походов, будет подозрительно. Придется бросить одежду и кое-что по мелочи, но Бог с ними, надо спасаться. А пока спокойно заниматься делами и не дать князю или его соглядатаям понять, что я догадался, кто будет следующей жертвой. Чертов сои! Одни проблемы и неприятности из-за него на мою голову. Молчал бы себе в тряпочку — глядишь, у дружины появился бы новый высокий покровитель и хозяин.
Из дома вынесли завернутое в холстину тело ключника, бросили его в телегу и выехали со двора. Я успел заметить вскользь брошенный на меня взгляд Митрофана. Странный взгляд — не то жалостливый, не то осуждающий. Видно, уже распорядился князь... А может, мне это показалось? Лучше перестраховаться, я ведь жив до сих пор только потому, что иногда думал. Не самое худшее качество. Верно сказано: «Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй».
И уходить надо подальше, по не в Псков или Новгород. Государь проредил тамошних бояр. Кого в Москву забрал в служивые люди, под надзор, кого жизни лишил. Незнакомые люди на виду, быстро посаднику доложат. Москвичей что тогда на Руси не любили, что сейчас.
Куда же уходить? В Муром — князь первым делом туда людей пошлет. В Тулу? Слишком я там известен, и город, и Москва близко. В Архангельск? Решение в голове созрело как-то само — в Хлынов, столицу Вятского края. Далекая окраина, к тому же издавна настроенная против Москвы — то, что мне надо.
Малочисленный городок, но если не выпячиваться, какое-то время пересидеть можно, хотя бы годик. А за это время или фавориты у государя поменяются, или инцидент забудется.
В принципе все княжества вокруг Москвы присоединялись или силой как Новгород, Псков, Хлынов, или хитростью и обманом, как Рязань. Так что основания не любить Москву у провинции были. К тому же кроме Хлынова я, как вариант, рассматривал Нижний Новгород или Великий Устюг.
Ночью в постели я ворочался, не мог уснуть, хотя и хотелось. Вспоминался странный взгляд старшего дружинника. Не накинули бы удавку на шею ночью, пока все храпят.
Забылся я уже к утру, не совладав с собой. После завтрака оделся, взял все свое серебро, зычно гаркнул в толпу ратников:
— Кто со мной на торг?
Желающих сегодня не было, и я, облегченно вздохнув, вышел за ворота. А думал ведь, что за мной увяжутся соглядатай, чтобы не сбежал. В душе шевельнулось сомнение — может, князь и не приказывал Митрофану устранить меня? Может, я стал слишком подозрителен? Нет, уже все решено, к чему рисковать!
Отойдя пару кварталов, я повернул вправо, к торгу. Мне надо было приобрести коня — не пешком же уходить. Выбрал быстро, сразу же подобрал седло и выехал из Москвы. Далеко уехать не удалось — все дороги развезло, и у Коломны пришлось грузиться на попутное судно вместе с конем. Снег тает, дороги залиты водой, непроезжие ни для саней, ни для телег. Только верховой пробиться может, уморив коня. Вот и славно.
Обнаружив пропажу, в первую очередь меня кинутся искать в Москве, разумно предположив, что дороги почти непроходимы. Ищите, ребята, флаг вам в руки.
Радость моя была недолгой: судно на следующий день встало, не смогло дальше идти из-за льда. Пришлось продолжить дорогу верхом, по и здесь меня ждала неудача. Конь мой оказался с дефектом, прихрамывал. Моя вина — не досмотрел при покупке, а может, тяжелая дорога сказалась. В ближайшей деревне после ночевки я его без сожаления продал по дешевке крестьянину, честно предупредив о дефекте. Торопиться мне было некуда, и, отдохнув в деревне пару деньков, я продолжил путь пешком. Оно, может, и к лучшему — следы затеряются. Ближе к обеду решил немного передохнуть да заодно облегчиться.
В общей сложности, наверное, уже верст около ста одолел. Верхом, даже с запасной лошадью, и половины этого пути не смог бы пройти из-за распутицы.
Я прогулялся по опушке. Снег здесь уже стаял, и просохшая прошлогодняя трава стлалась под ногами: даже сапоги не испачкались.
До слуха моего донесся стон. Что это?.. Я остановился как вкопанный. Сверху рощица была видна как на ладони, и в ней не было никого — ни саней, ни лошадей, ни людей. Тишина. Наверное, почудилось. Но стоило мне сделать шаг, как стон послышался снова. Я вытащил саблю из пожен и пошел вглубь, продираясь сквозь колючий кустарник. Опа-на! Небольшая полянка изрыта множеством следов — людских и конских. Но на полянке — никого. Кто же тогда стонал?
Я стал саблей раздвигать кусты — рвать одежду о кустарник было жалко, запасной у меня не было.
Похоже, за кустами лежит куча тряпья. И только я собрался двинуться дальше, как из этой кучи раздался стон. Саблей я срубил ветки кустарника, подошел к тому, кто издавал стон.
Мужик в грязной однорядке лежал на животе. Кто же его? Тут и деревень поблизости не видно.
Я перевернул мужика на спину — все-таки негоже бросать соплеменника в лесу умирать. Мужик был в зрелом возрасте, с окладистой бородой. В плече у него торчал арбалетный болт, поперек живота — длинная, но неглубокая ножевая рана. Кровь уже запеклась, но после ранения он кровил обильно — от кустов к месту, где я его нашел, вела кровавая дорожка. Неизвестный был без сознания, хрипло дышал. Как он попал сюда? Ладно, выясним, если выживет.
Я оторвал край его нижней рубашки, выдернул у него из плеча арбалетный болт и перевязал рану. Болт — это не безнадежно, если бы была стрела — такой фокус бы не удался. У болта тыльная сторона наконечника сглажена, а у стрелы имеет обратный наклон: в тело заходит легко, а вытянуть невозможно, только с клочком мышц.
Так, что тут с животом? Порез длинный, поперек всего живота, но неглубокий — не более сантиметра. Я снова оторвал полосу от его же рубашки, нашел мох, пусть и перезимовавший, растер в ладонях, густо пересыпал рану и перевязал. Мох — природный антибиотик, все ратники об этом чудесном свойстве мха знают и при ранениях присыпают рапы перетертым мхом. Они заживают быстрее и не гноятся.
Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да он еще и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких — тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:
— Еще.
Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо.
— Ты кто?
— Иван, — прошептал раненый.
— Кто это тебя?
— Тати.
Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать — ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.
— Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду — помощь нужна.
Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал — «полежи», — можно подумать, он встанет и уйдет!
Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом — можно.
Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня — раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе — и лошадь при нем, и деньги.
— Деньги? переспросил крестьянин.
— Деньги, — подтвердил я и потряс кошелем. — Полушка сейчас и две полушки потом.
В те времена оброк собирали деньгами; а достать их в деревне — затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город — репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.
— Я мигом, — засуетился крестьянин.
Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, — мысленно одобрил я, — раненого так везти будет удобней».
Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.
— Я думал, ты уйдешь, — прошептал он пересохшими губами.
— Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?
— Попробую.
Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, крестьянин вожжами ловко притянул его к лошадиной спине, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла — настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи, и пока дошли до деревни, взмокли от пота.
— Комнату в избе уступишь — вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.
Крестьянин махнул рукой — заноси.
Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:
— Постирай.
Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да — деньги! Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.
— За кормежку и ночлег сколько возьмешь? Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:
— А щи с мясом или пустые?
Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?!
— С мясом — каждый день по курице, или поросенок на два дня.
Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.
— Сколько ден пробудете?
Кабы он не был хозяином — ей-богу, дал бы затрещину!
— Седьмицу точно. Мужик радостно выдохнул:
— Тогда рубль!
Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:
— Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет. Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:
— Шевелись, видишь — гости дорогие кушать хотят! Хозяйка засуетилась, выставила из печи на стол чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу.
— Вари, Марфа.
Жена бросилась ощипывать тушку, а я деревянной хозяйской ложкой стал поить жидким супчиком Ивана. Сначала он глотал через силу, но потом взбодрился. Как говорится, аппетит приходит во время еды.
Я накрошил в миску с супом хлеба, и этой тюрей его и накормил. Раненый быстро устал и, едва проглотив последнюю ложку, уснул.
— Хозяин, давай его на печь положим — прогреться, пропотеть ему надобно.
Вдвоем мы с трудом подняли раненого на печь, хозяин укрыл его сверху тулупом.
— Вся простуда, какая ни есть, должна от печки выйти. Ему бы еще и молочка с медом.
— Так неси.
— Нету у нас коровки.
— А у соседей есть?
— Как не быть!
Я молча достал ему еще полушку.
— Неси, вместе с медом неси.
Хозяин исчез, я присел на лавку. Кто мне раненый? Почему я вдруг почувствовал симпатию к нему, почему решил поставить на ноги? Этого я и сам объяснить не мог. Может, я ошибаюсь, и он сам разбойник, получивший ранения при дележе награбленного? Однако он слишком прилично одет для разбойника; грязь не в счет — упал, полз по земле, кровь опять же. Не хотелось бы разочароваться в человеке — вложить в него душу, а он встанет на ноги, плюнет и уйдет, или еще хуже — всадит нож в спину и исчезнет с твоим кошелем. Ладно, мне спешить уже некуда — пусть я уйду сам, но как отсюда выбираться Ивану? Что-то я далеко загадываю — его же еще на ноги поставить надо.
Вечером мы попоили раненого молоком с медом, но всю ночь он прометался в бреду. Скидывал с себя тулуп, и я вставал с лавки и укрывал его снова. Лоб его был горячим, сам весь мокрый от пота. Одно радовало — повязки сухие, не сочилась кровь, не было гноя.
Утром я вновь перевязал раны, покормил с ложечки. Губы у него потрескались, глаза лихорадочно блестели. Поев, он снова уснул.
— Сон для больного или увечного — первое дело! — глубокомысленно изрек хозяин.
Постепенно, день за днем, лихорадка и слабость отступали. В один из дней Иван с моей помощью спустился с печи, сел на лавку. Был он бледен, но я уже чувствовал, что перелом в болезни произошел и раненый пошел на поправку.
Дождавшись, когда хозяева по делам вышли во двор, я спросил:
— Расскажи — кто ты и что случилось?
— Купец я, из Нижнего Новгорода. Фамилия моя — Крякутный. Я невольно засмеялся. Купец обиделся:
— Что смешного? Род мой уважаемый в Нижнем; отец мой купцом был, я у него дело перенял — сроду над нами не смеялись.
— Не обращай внимания, Иван, это я о своем. Надо же, не объяснишь ему, что Крякутный — первый россиянин, сделавший монгольфьер, то есть воздушный шар, наполненный теплым воздухом. И тут я чуть не поперхнулся — а может, это он и есть? Или будет им в будущем?
— Извини, Ваня, продолжай.
— Расторговался удачно мехами в Москве, хотел до распутицы домой попасть, только с одним охранником и выехал, верхами — чтобы успеть, значит. — Иван замолчал, отдышался, продолжил: — А тут как назло около леса разбойники напали, четыре человека. Охранник мой силен — дружинник бывший, да у татей самострел был, фрягами прозываемый арбалетом. Его и застрелили, а я с лошади спрыгнул — и в лес. Да и меня ранили. Сколько сил было — отбивался, а как ножом полоснули — так и упал. Очнулся — ни денег, ни лошадей. Волков видел, думаю — ночь не пережил бы, задрали бы серые. Повезло мне, что ты меня нашел, уже не чаял своих увидеть. Денег, конечно, жалко, да деньги еще заработать можно. Так что помнить о тебе до скончания дней буду, и домашние мои за тебя молиться в церкви станут. Спасибо тебе, мил человек, что в лесу не бросил. Думал — пригрезилось мне, как тебя увидел. А как ушел ты, думаю — все, кому нужны чужие беды... Ан нет, не перевелись еще люди на Руси. Как звать-то тебя?
— Юрий Котлов я, свободный человек ныне; у князя в Москве служил, только не оценил князь мою службу, вот и разошлись наши пути-дороги.
— Не кручинься — это еще не беда. Хочешь — ко мне в охранники пойдешь?
— В Хлынов я собирался.
— Что тебе в Хлынове? Захолустный городишко, людишек и трех тысяч не наберется, деревянная крепостишка. А гонору у вятичей! На три княжества хватит. Представляешь — даже Сарай-город, ордынскую столицу, грабить на ушкуях ходили. А прошлым летом соседей своих пограбили.
— Это кого же?
— Никак не слыхал? — удивился купец. — Великий Устюг. Пограбили сильно, людей много побили, а кого и в полон увели и нечистым продали.
— Это татарам? — пришла моя очередь удивляться.
— А то кому же!
Я о происшедшем не слышал и был немало удивлен. Да, приходилось слышать, что князья воюют друг против друга, ратники гибнут, людей в плен берут, но потом за выкуп отпускают. Но чтобы нехристям продавать? Не бывало такого на Руси. А рабы долго у татар не живут, два-три года. Кормят плохо, работать заставляют через силу — эдак никто долго не проживет. К тому же одежды никакой, в обносках рваных ходят, а зимы в Казани и землях татарских суровые, снежные. Нет, такой участи и врагу не пожелаешь.
— Ну так что, спаситель мой, пойдешь ко мне охранником? Вижу я — человек ты надежный, это главное! А ежели еще и саблей хорошо владеешь, то цены тебе нет.
— Иван, давай отложим разговор наш до дома твоего. До Нижнего добраться еще надо.
— И то правда, я ведь сегодня гол как сокол, ни одной полушки нет. Домой доберемся — все деньги верну, до последней копейки, не сомневайся.
— Ты выздоравливай побыстрее, деревушка эта в четыре двора, мы скоро всех кур переведем. К тому же сил тебе набраться надо, лошаденка одна, да и та не лошадь — кляча, еле ноги переставляет. До ближайшего села, где лошадь нанять или купить сможем, еще добраться надо.
— Ништо, и не в таких передрягах бывал — и тонул, и горел, и тати грабили, а я, вишь, живой. И сейчас выберусь, я мужик крепкий.
— Дай-то Бог.
Но Иван и в самом деле быстро шел на поправку, стал выходить из избы на солнышко, садился на завалинке, грелся. Однорядку его хозяйка выстирала, но бурые пятна остались, и одежонка его имела неприглядный вид. Я представил, как мы явимся в село — пешком и в непотребном виде. За побирушек принять могут, особенно Ивана. У меня-то одежда хоть и не новая, но чистая и не рваная. А Иванову рубашку я выкинул — куда ее надевать: разрезанную на животе, в крови, подол разорван мною на перевязки. Упросил Иван хозяина продать ему новую рубашку.
Задержались мы немного дольше запланированного. Я рассудил — пусть Иван окрепнет, а самое главное — за это время дороги подсохнут. Дорога не держала лошадь — та чуть ли не по брюхо увязала в грязи, но человек мог идти и по обочине, по прошлогодней траве.
Вот и мы вышли погожим деньком, распрощавшись с хозяевами. Нам указали дорогу, объяснили, где и куда повернуть, чтобы держаться в направлении Владимира. Так мы и пошли — сначала медленно, потом втянулись, и к вечеру подошли к небольшой деревушке. За две полушки получили еду и ночлег, и утром — снова в дорогу. Купец быстро идти еще не мог, но и обузой не был. Худо-бедно, за день мы проходили по десять верст.
К исходу третьего дня вошли в большое село, остановились на постоялом дворе. Сняли комнату, сели ужинать. За три дня дороги мы не сказать чтобы оголодали, но скудная и постная крестьянская еда сил не добавляла. Потому с удовольствием накинулись на жареного поросенка. Да и поросенок был хорош: с румяной корочкой, истекающий соком и жиром.
Сидевшая в углу пьяненькая компания начала отпускать в наш адрес недвусмысленные намеки. Дескать, насобирали побирушки деньги на паперти или обобрали честного человека и хотят быстрее набить брюхо. Слушать нам хулу было неприятно, но не лезть же в драку. Тем более они все местные, а нам рассчитывать, кроме как на себя, не на кого.
Трактирщик с удовольствием смотрел, как компания пытается вывести нас из себя. Видимо, не в первый раз ставился этот спектакль, — все какое-то развлечение в глуши. Так мы и ушли бы, но один из компании, шустрый небольшой парнишка, перешел границу: проходя мимо, якобы случайно свалил на пол наш кувшин с вином.
Ну, парень, с меня хватит. Я резко встал с лавки и ребром ладони ударил его по шее. Парнишка упал. На мгновение в трактире повисла тишина. Затем пьяная компания, толкая друг друга, рванулась к нам. Я выхватил из ножен саблю.
— Кто подойдет ближе — убью!
Обычно такими словами не бросаются — компания замерла. Но потом здоровенный мужик заорал:
— А чего он наших бьет?! — И все бросились на меня.
Купец сидел на лавке ни жив ни мертв. Но что мне пьяная компания с ножами? Моя сабля длиннее. Я уколол двоих самых рьяных задир в бицепсы. Смутьяны заорали, побросав ножи. Остальные остановились в нерешительности.
— Пошли вон отсюда, коли жизнь дорога!
— Э, нет! — заорал кабатчик. — А кто платить будет?
— Пусть они сами за себя платят, я их стол не разорял. Кабатчик выбежал из-за стойки и встал у двери.
— Деньги!
Пьяная компания насобирала медяков и вышла. На прощание один проорал мне:
— Ничего, мы еще встретимся!
Переночевав, мы пошли на торг, подобрали купцу одежду — охабень и штаны, пояс с ножом. Без ножа — никак, ни покушать, ни палку срезать, ни сбрую починить, а в драке нож — первый довод.
А с лошадьми — беда. Продавались всего две, но обе такие, что и без седоков производили жалкое впечатление. На торгу мы узнали, что следующее по дороге село покрупнее и выбор лошадей там шире. Решили попусту не тратить деньги — дойти пешком и там уже выбрать подходящих лошадей.
И только мы вышли за околицу — видим, знакомая компания, что вчера в трактире задиралась, на дороге поджидает. Только числом уже раза в два больше, с кольями, кистенями. На этот раз трезвые, злые, с блеском жажды мести в глазах.
— Ну что, не чаяли встретить? А мы обещали свидеться. Компания медленно обходила нас со всех сторон, отрезая путь назад, к селу. Но отступать я и не собирался.
— Иван, встань спиной к березе и стой, я сам все сделаю. Лучшая защита — нападение. Выхватив саблю, я рванулся вперед и, бросившись перед ними на землю, резанул саблей по ногам. Двое нападавших заорали и упали на землю, обливаясь кровью и хватаясь за обрубки ног. Миг — и я вскочил, вонзив саблю в грудь прыщавому мужику; разворот — удар саблей в живот еще одному. Краем глаза увидел — на меня летит кол. Я присел, снизу ударил нападавшего саблей в живот и клинок не выдернул, а повел с потягом вниз, вспарывая живот. Мужик заорал дурным голосом и схватил руками вывалившиеся кишки. Я вскочил, оглянулся, но биться было уже не с кем. Оставшиеся невредимыми, побросав колья, резво убегали в село.
Обтерев саблю об одежду убитого, я сунул ее в ножны.
— Ну что, Иван, идем? Эти, я думаю, уже не страшны. Иван аж заикаться стал:
— Ничего себе, как ты их! Их же много было, да все с дрекольями, с кистенями!
— Куда деревенщине необученной с ратником сражаться? Нужно не только оружие иметь, но и уметь им пользоваться. Такая пьянь только на слабых бросаться может, да и то если численный перевес на их стороне.
— А коли виру истребуют за убитых?
— Свидетелем будешь, что они напали первыми и мы защищались. А теперь ходу, не будем ждать возмущенной родни.
Мы быстрым шагом пошли но дороге, удаляясь от места столкновения. К вечеру, усталые, добрались до крупного села Луховецкая Кадь.
Отдохнули в постелях, вкусно поели — и на торг. Тут купец был в своей стихии: выбирая лошадей, седла и упряжь, дотошно все рассматривал и торговался, и в итоге изрядно сбил цену. Кошель мой здорово похудел, но кони были нужны.
Вечером следующего дня мы уже были во Владимире. На постоялом дворе купца знали, отвели приличную комнату, постели с пуховыми перинами вместо обычных матрацев с соломой. Уже засыпая, купец пробормотал:
— Не ошибся я в тебе, паря. Воин ты знатный. Надо думать — не на последних местах в дружине был.
— А то! У меня даже перстень государев есть, в награду получил, — не удержался я.
Сон у купца сразу пропал, он сел в постели:
— Покажи!
Я вытащил золотой перстень с квадратным бриллиантом, протянул купцу. Он вдоволь полюбовался, примерил на свой палец, вернул.
— А что это там у тебя еще в кошеле блеснуло?
— Еще один подарок.
Я вытащил золотой перстень со сверкающим в лучах светильника изумрудом. Купец внимательно его осмотрел, кинул на меня подозрительный взгляд.
— Я знаю его хозяина. Ты его убил?
— Что у тебя на уме одни гадости? Я же сказал — подарили.
— Кто? — Купец вперился в меня взглядом.
— Купец Святослав Карпов. Доволен?
— Да, его перстень, видел его не раз. Ценил он его, никому не продавал, хоть и просили.
— Дочку я его, Любаву, от разбойничьего плена спас, вот и отдарился.
— Заслужил, стало быть. А где же вы свиделись?
— На Муромском тракте, в Хлынов он с обозом ехал, на смотрины.
— Гляди-ка, — взмахнул по-бабьи руками купец, — на смотрины! А к кому?
— Не сказал Святослав.
— Чего же он — по Муромскому тракту? Глухие места там, недобрая слава у дороги той.
— Обошлось ведь. Давай спать, в дорогу завтра.
Купец улегся, но долго ворочался, не в силах уснуть. Меня сон сморил быстрее.
За четыре дня, погоняя лошадей, мы добрались до Нижнего. Увидев городские стены, купец привстал на стременах и заорал:
— Дома!
— Что же ты людей пугаешь?
— Дома ведь, своих увидеть хочется, давно не видел, с лета. Мы миновали посады, городские ворота. На улицах купца узнавали, чинно раскланивались. Купец кидал на меня быстрые взгляды — видел ли я, что с ним раскланиваются зажиточные горожане, оценил ли по достоинству?
Вот и дом купеческий. Именно дом, а не изба. Первый этаж из камня, второй — из толстенных бревен. Боюсь ошибиться, но, по-моему, из лиственницы. Коли так — сто лет простоит. Добротный дом.
Отворив ворота, купец заорал:
— Эй, кто там? Прими коней, хозяин возвернулся!
Из разных дверей высыпали слуги, взяли коней под уздцы, помогли Ивану слезть с седла. Он бы и сам мог, но это — проявление уважения к хозяину. На крыльцо выбежала запыхавшаяся жена, в руке — корец со сбитнем; сбежала по ступенькам, поклонилась до земли, поднесла корец мужу.
— Не мне давай, Лукерья! Гость у нас знатный, коему жизнью обязан. Ему сперва.
Лукерья поклонилась и протянула корец мне.
— Ох, хорош сбитень. Пряный, пьянящий! — Я выпил до дна и перевернул, показывая, что он пуст и я не держу на хозяина зла.
Лукерья бросилась мужу на шею. Из дверей посыпалась детвора, облепили Ивана. Шум стоял — как в школе на перемене. Ивана и меня провели в дом, в горницу.
Пока жена расспрашивала, что случилось, прислуга носила в трапезную угощение. Купец описывал мои «подвиги», не стесняясь. Стычка в корчме выглядела как бой с многократно превосходящими силами противника, а схватка с компанией недоумков за околицей села — как Мамаево побоище. Я аж сам заслушался, ей-богу: не был бы участником — поверил бы.
Лукерья бросала на меня восхищенные взгляды. Вот уж не думал, что Иван такой краснобаи. К чему бы такое красноречие? Не хотел ли он прикрыть свое ограбление и потерю денег тяжкими невзгодами, выпавшими на его долю? Хотя ранения у него и впрямь были серьезные: если бы не моя помощь, умер бы точно. Купец будто прочитал мои мысли, оголился по пояс, показывая едва поджившие шрамы на животе и плече. Лукерья залилась слезами.
— Ну будет, будет! Перестань слезы лить. Видишь — живой, что оплакиваешь? Свечку в церкви поставить надобно за спасение живота, да не одну. Юрия благодарить надо, я ему жизнью обязан, к тому же и денег ему должен.
Прислуга оповестила, что стол готов. Мы перешли в трапезную. И когда они только успели собрать такой стол? У меня глаза разбежались, слюнки потекли. Икра черная и красная, копченый угорь, балык осетровый, куры вареные и жареные, пироги с разной начинкой, и еще бог знает чего. Ну и, понятное дело, кувшины, большие и маленькие, с вином, пивом, квасом — на любой вкус. Видя мою ошарашенную физиономию, купец самодовольно потер руки:
— Небось, у князя в дружине так не кормили, кушай вволю.
Сев за стол, сочли молитву и приступили к трапезе. Вернее, приступила Лукерья и дети, мы же с Иваном накинулись на яства, как голодные волки на овцу: оказывается, Иван не только краснобай, но и едок еще тот. Я просто диву давался, как ему удается одновременно есть куриную ножку, откусывать балык, заталкивать в рот пирог и еще заливать в бездонную глотку вино. Это просто талант! Интересно, он и работает так же? Судя по дому, похоже на это.
Вот боец из него никудышный, трусоват, это я уже понял.
Дети наелись быстро и, спросив разрешения, выбежали из-за стола. Наше застолье продолжалось долго, до вечера. Уже животы полны, в рот ничего не лезет, но Иван настаивает — отъедайся! Когда меня от съеденного уже стало подташнивать, Иван поднялся, сыто отрыгнул, утер рот рукавом рубашки и пригласил за собой.
Мы расположились в его кабинете. Иван открыл сундук, достал мешочек с монетами, вложил мне в руки.
— За спасение мое, что труда своего не пожалел и денег из своей мошны. Кто я был для тебя? Незнакомый, безродный, грязный и раненый. Знай, в моем доме ты всегда найдешь кров и пищу.
Я попытался сказать ему, что денег много, потратил я меньше, но Иван был непреклонен.
— Какими деньгами можно измерить мою жизнь? Не только за еду, одежду и лошадей с тобой рассчитываюсь, жизнь свою я ценю дороже этого кошеля, помни.
Я поблагодарил Ивана. Глаза после дороги и обильной пищи слипались. Иван это заметил, крикнул прислугу, и меня проводили в отдельную комнату Постель уже была приготовлена, и, едва стянув сапоги и сняв одежду, я рухнул в постель и провалился в сон.
Но я еще не подозревал о широте души, хлебосольности и щедрости Ивана. Мы продолжали праздновать возвращение и на второй, и на третий день. Утром четвертого дня, страдая от головной боли после выпитого накануне, я взмолился:
— Ваня, друг мой! Не могу я больше пить и есть. Давай делом займемся.
— Так я делами уже занимаюсь: вчера корабль с Астрахани пришел с рыбой, сегодня с утра приказчики приходили, решал с ними, на какие суда ее перегрузить и куда доставить. Спрос большой — все-таки первый корабль после зимы, соскучился народ по осетрине — не все копченую рыбу есть. А ты отдыхай.
— Ваня, не могу я бездельничать и пить праздно. Ты бы мне дело какое дал. Обещал ведь охранником взять. Не хочешь — скажи, я другое место искать буду или в Хлынов подамся.
— Хлынов? Хм. Мне по делам в Хлынов надо. Коли хочешь — сопроводи меня охранником до Хлынова. За хлопоты заплачу, а на месте решай вернешься со мной или останешься в вятских землях.
— Годится. Когда будем отправляться?
— Думаю, через седмицу. Ушкуй ведь собрать надо, соль повезем, а обратно, если все сладится, воск и мед.
Неделю я ходил по Нижнему, знакомился с городом, кремлем. Интересно — ведь все-таки здесь через сто лет Минин соберет войско для отпора полякам и произойдет много значимых для России событий.
Кремль внушал уважение — каменные степы опоясывал тридцати метровой ширины ров. Поди-ка, закидай его фашинами — пупок надорвешь. А еще мне понравилась отводная стрельница, стоящая отдельно от крепости, на другом берегу рва, и соединявшая крепость с городом каменным мостом, прямиком к Дмитровским воротам. Я осматривал круглые башни кремля и верил, что к ним приложил руку иноземец Петр Фрязин, как упорно говорили в городе. В кремле жило постоянное войско, учитывая близость вероломной Казани.
Незаметно пролетело время, и утром Иван объявил об отъезде. Нищему собраться — только подпоясаться. Вещами я не обзавелся.
На большом речном ушкуе Иван имел малюсенькую каютку на корме, мне же натянули полог на носу судна и выдали матрас, набитый соломой. Мягко, свежий воздух, немудреная, но сытная пища — прямо туристический круиз.
Я разговорился с Иваном.
— А чего же ушкуем соль везти? Это же крюк какой: вниз по Итилю, потом — Кама, Казань никак не минуешь.
Купец вздохнул.
— Татарва купцов уважает, плати тамгу — ну оброк такой, и хочешь — плыви, хочешь — с караваном иди, никто не тронет. Конный обоз собрать можно, только невыгодно.
— Почему?
— Я в ушкуе увезу больше, чем на телегах, с лошадьми — разорение одно на кормежке, а вода сама несет. Татей на дорогах много, охрана нужна. Чтобы груза много взять — телег много надо, стало быть, и охрана большая надобна, опять торговому человеку разорение. А ежели дождь пойдет? Неделю сидеть будешь из-за дорог. Нет, Юра, рекою выгоднее и быстрее получается. Сразу видно — не торговый ты человек, не умеешь копейку считать.
Я смутился. Одно дело — саблей махать, другое — торговать. Здесь иной склад ума надобен. Наверное, возьмись я торговать — быстро бы прогорел. Надо знать, какие цены на товары в разных городах, в какое время года, где, когда и что выгоднее продать. И мало товар продать — его еще и сохранить в целостности надо.
На протяжении пути Иван посвящал меня в тонкости торговли. Делать было нечего, и я с удовольствием слушал. Знания за плечами не носить: почему бы и не поучиться полезному делу?
С левой стороны Волги, называемой татарами, марийцами и чувашами Итилем, показалась Казань. Завидев наш ушкуй, наперерез двинулась лодка. На ушкуе спустили паруса, и на палубу поднялись двое татар. Один — толстый, с узкими глазами и усами в пядь длиной, — уселся на корме. Второй, молодой, шустро проскочив по трюмам, что-то прошептал старшему на ухо.
— Тамгу давай, урус, один дирхем.
Купец достал из кошеля деньги и отдал. Татарин взамен дал металлическую бляху, вроде жетона, и спустился в лодку.
Течением нас несло вниз. К моему удивлению, на ушкуе паруса не поднимали. Оказалось — поперек реки была натянута толстая железная цепь. И только когда мы отдали страже на берегу пайцзу, рабы стали крутить ворот. Цепь опустилась, и мы поплыли дальше.
— Понял теперь?
— Понял.
А я-то думал, раз татар всего четверо — двое на ушкуе, двое в лодке, оружия нет, — почему бы и не проскочить?
За Казанью в Волгу вливалась Кама, почти такая же широкая.
Ушкуй свернул со стремнины в Каму, скорость сразу упала, приходилось подниматься вверх по течению, хорошо — хоть ветер попутный был.
Через день свернули еще раз влево: там уже была Вятка. А еще через два дня пристали к высокому берегу у Хлынова.
После Нижнего Новгорода город не впечатлял. Деревянная крепость о восьми деревянных башнях, деревянные церкви, деревянные дома. Похоже, каменных домов и церквей в городе вообще не было. Город стоял на высоком берегу реки и весь был изрезан оврагами, улицы не мощеные, утопавшие в грязи. М-да, пожалуй, в Нижнем получше будет.
За день ушкуи разгрузили. На следующий день грузили воск и мед в бочках. Иван придирчиво покупал воск, пробовал мед на вкус. А вечером мы уже отчалили.
— За пристанью причалить надо, спустимся пониже — задарма у берега переночуем.
Когда солнце стало садиться, мы пристали к левому пологому берегу. Место, видно, часто использовалось для стоянок — видны следы старых кострищ, пеньки от срубленных деревьев.
Матросы принялись разводить костер, варить кулеш.
После ужина я прилег на судне под пологом. Славно, не надо трястись на лошади — корабль сам плывет по течению, только перекладывай руль да перебрасывай паруса по ветру.
Вдруг благостную тишину прервал вопль. Кричали с берега. Я, как подброшенный пружиной, вскочил, выхватил саблю и прямиком перелетел с судна на берег.
Иван стоял на берегу один и истошно орал.
— Господи, Иван, ты всех перепугал — что случилось?
Иван пальцем ткнул вниз. Вот оно что. В сапог ему вцепилась гадюка. И это неудивительно — после зимы потеплело, выглянуло солнце, всякие гады погреться выползли. Не глядел Иван под ноги, приблизился неосторожно, — вот и цапнула.
Я саблей обрубил змее голову, отбросил в воду тело. Голова так и осталась на сапоге, с глубоко вонзенными зубами в плотную кожу.
— Снимай сапог!
Иван быстро скинул обувку, размотал портянку. К нашему обоюдному удовольствию, кожа на ступне была цела. Взяв сапог в руки, я ножом разрезал пасть змеи, покачивая из стороны в сторону, вытащил из обуви обе челюсти с зубами. Счастье Ивана, что сапоги из плотной кожи, не летние, легонькие да короткие.
Я осмотрел зубы убитой гадюки; верхние ядовитые зубы целы, не отломились в коже сапога. Я бросил сапог Ивану.
— Обувайся!
Сам же хотел швырнуть голову змеи в догорающий костер, размахнулся даже, но как остановил кто. Выпросил у Ивана пустой кожаный мешочек для монет и уложил туда верхнюю челюсть. Ядовитые железы у змей — только в верхней части головы, приблизительно там, где уши, и яд оттуда впрыскивается через два верхних клыка в рану на теле жертвы. Пусть пока полежит, потом подсушу; яд не испортится, а, памятуя о неудавшихся попытках отравить меня и князя Овчину-Телепнева, глядишь — когда-нибудь может и пригодиться.
Только я снова улегся под своим навесом на носу ушкуя, как под полог нырнул Иван, держа в руке большущий кувшин и две объемистые серебряные чарки.
— Давай обмоем мое спасение, от твари ползучей и смерти лютой ты меня сегодня спас. Когда я закричал — увидел, что пока на ушкуе матросы рты разевали, ты с корабля как черт из табакерки выпрыгнул и змею на куски порубал. Видно, само провидение тебя со мной свело — не иначе.
Иван разлил вино по чаркам, мы чокнулись. Я сказал краткое пожелание:
— Иван, не хотелось бы, чтобы твои спасения вошли у нас у обоих в дурную привычку.
— О, умно сказал, давай выпьем.
Ночь прошла спокойно, но мне, как охраннику, пришлось быть начеку, и задремал я уже под утро.
Утром я проснулся от плеска волн. Ушкуй покачивался на волнах. Я продрал глаза. Мы плыли, судя по изменившимся очертаниям берегов, уже давно.
Рядом со мной под навесом спал Иван, сжав в руке серебряную чарку. Между нами валялся пустой кувшин. Я подобрал его. Неужели это мы вдвоем? Да в кувшине литра четыре, может и пять, кто его мерил? Но чувствовал я себя сносно: голова чистая, только бок почему-то болит. Ага, вот почему. На матрасе лежала пустая чарка, смятая с боков, почти сплющенная. Выходит, я на ней спал. Принцессы на горошине из меня явно не получится. Правда, горошина у нее была под матрацем.
Я растолкал Ивана, тот лишь повернулся на другой бок и лягнул меня ногой. Я заорал ему в ухо:
— Змея!
Иван подскочил как ужаленный и заорал:
— Ратуйте!
— Чего кричишь — плывем давно, вставать надо. Видишь — команда уже кашу с убоиной сварила, да без хозяина есть не садится. Ты уж уважь людей — им работать.
Иван насупился, встал.
— Не напоминай мне про змею. Я с детства боюсь гадов ползучих, как увижу — даже ужа безобидного — так по спине пот холодный течет, Цепенею сразу.
Мы сели в кружок вокруг мачты, Иван, как хозяин, прочел молитву и зачерпнул первую ложку — как отмашку дал. Матросы застучали ложками по стенкам котла. Пять минут — и котел пустой. Свежий воздух, физический труд и плохой аппетит — вещи несовместимые.
— Юра, что хочешь в награду?
— За что?
— Как за что? Опять меня спас.
— Мелочи, Иван. Выпили — и будет.
— Нет. Я отдариться хочу. Весь ушкуй видел, как ты меня спас. Что люди потом скажут? Что Иван Крякутный спасителя не отблагодарил? Мне такой славы не надо.
Я задумался. Коня мне пока не надо, а вот броню бы хорошую не помешало. Свою-то я в воинской избе оставил, когда Москву покидал. О том и сказал.
— О! — обрадовался Иван. — Знаю самолучшего бронника в Нижнем, вернее, в деревушке по соседству — Кузнечихе. Доспехи делает не хуже заморских. Дороговато берет — так то моя забота. Как домой возвернемся, сразу к нему и направимся. Долго делает, но все по телу, по размеру сидеть будет — как рубашка. Друг у меня, Андрей Воробьев, Владимиров сын, у него делал — зело доволен остался.
