ГЛАВА II
Иван сдержал слово. Через день после приезда в Нижний мы поехали к броннику. Жил и работал он в Кузнечихе — то ли деревне, то ли слободе.
Большая деревенская изба-пятистенка, хороший забор, мощенный деревянными плашками двор. Давненько я не видел таких солидных домов у ремесленников.
На стук в ворота вышел подмастерье, в прожженном кожаном фартуке и чумазый. Иван спросил хозяина — заказ сделать. Вышел небольшого роста мужик с плечами в сажень. Мышцы бугрились на плечах, играли бицепсы. Такого бы на соревнования бодибилдеров! Мужик с достоинством склонил курчавую голову.
— Рад видеть вас в своем доме. Чем могу?
— Заказ на броню хотим сделать.
— Тогда пройдем в мастерскую — о деле не след говорить на улице.
Мы прошли на задний двор. Там стояла кузница, судя по запаху горевшего угля и стуку молотков.
Хозяин завел нас в пристройку, посадил на лавку На стенах были развешаны изделия мастера — байданы, шлемы, кольчуги, налокотники и наколенники, и еще много чего железного.
— Я — Иван Крякутный, торговый человек, — представился Иван. — Вот, привел ратника, надо справить ему броню.
— А меня звать Фрол, Игнатьев сын. Какую броню желаешь — шлем, кольчугу али жесткий панцирь? Все в лучшем виде сделаем, железо отменное. Хотите — опробуйте сами.
Фрол снял с деревянных гвоздей кольчугу, бросил на деревянную колоду. Я вытащил саблю и ударил по железной чешуе — аж искры полетели. Фрол поднял кольчугу и, довольно улыбаясь, расправил. Разрублены были только два кольца, ближние к ним — помяты. Неплохая работа: я многажды видел кольчуги, которые разрубались более слабыми ударами. Фрол обмерил меня веревочкой с завязанными на ней узелками — вроде портновского сантиметра в древнем исполнении. Мы оговорили длину рукавов кольчуги, наличие зерцал — вроде металлических блях на груди. Когда речь зашла об оплате, Иван сел на своего конька — стал торговаться:
— Пять рублев за кольчугу — неслыханно! Это же десять коров купить можно!
— Вот и защищайся своими коровами, коли на плечах носить их сможешь, — обиделся Фрол.
А по-моему — нормальная цена за отличную работу. Я ведь видел, что вещь классная: каждое колечко сварено, а это очень кропотливый труд.
Фрол с Иваном ударили по рукам.
— Когда готово будет? — спросил Иван и отсчитал задаток.
— Побыстрее постараемся, по не ране, чем к Яблочному спасу.
Я мысленно ахнул — это ж еще четыре месяца! Но Фрол знал, о чем говорил. Вышли мы от мастера слегка удрученные: Иван — ценой, а я — сроком исполнения.
День шел за днем, Иван занимался торговыми делами в Нижнем, никуда не выезжал. Мне же было скучно, и я нашел себе занятие. В кузнице неподалеку заказал и вскоре получил кистень.
Как-то раньше не приходилось им пользоваться: еще в отрочестве начитался книг и видел фильмы, где с кистенями ходили одни разбойники, потому и относился к кистеню как к бандитскому оружию. Но в реальной жизни было иначе: пользовались им и дружинники, и охотники, и даже бояре не гнушались. А чего, удобная вещь. Маленький железный шар или груша на кожаном ремешке, петля одевается на запястье, сам грузик прячется в рукаве. Со стороны ничего не видно, не мешает, а в нужный момент точный и дальний бросок — до двух метров — может решить исход схватки. Брошенный точно и сильно кистень мнет шлем, а уж при попадании в лоб отправляет противника прямиком на небеса.
Кузнец долго выспрашивал, какой кистень мне надобен — спросил про форму, про вес, нужны ли грани, какой длины ремешок. Наконец ему это надоело, он вытащил из ящика несколько кистеней, один надел мне на руку, показал на стену кузни.
— Бей!
Я размахнулся и ударил. Кистень отскочил и чуть не задел меня обратным отскоком в грудь. Кузнец удивленно на меня уставился:
— Да ты что, паря, кистенем никогда не пользовался?
— Не приходилось как-то, — смутился я.
— Эх, ек-макарск! Ладно, возьми пока вот этот, он полегче будет. Попользуйся, набей руку. Потом придешь — дам потяжелее. Легким только незащищенного противника бить можно, или на охоту с ним ходить, на зайца или лису — с лошади. Для противника в броне лучше иметь потяжелее и с ребрами, вроде этого, — он показал граненый шар. — Ребра скользить по броне не дают, удар будет скользящий — вся сила в сторону уйдет. Понял ли?
— Понял.
Отдав немалые деньги — дорого железо на Руси стоило, пошел домой. На деле пользоваться кистенем я не умел. Ножи метал неплохо, бумеранги кидал, саблей владел, как гурман вилкой. Но — кистень?
Зайдя на заднем дворе за дровяник, я начал кидать кистень. Летел он не туда, куда я хотел, часто отскакивал, попадая в грудь, ноги, руки, и одни раз — чуть ли не в лицо, реакция спасла.
После полудня упражнений я понял, что нужен учитель, наставник. Конечно, после длительных тренировок я и сам до всего дойду, но только дурак учится на своих ошибках. В Нижнем я кроме Ивана почти никого не знал, к кому бы обратиться. Саблей здорово владеть меня Павел научил; думаю, кистенем умеет пользоваться значительно больше народу, — по как найти мастера? Сабля, тем более хорошая сабля, типа дамасской, стоит дорого, иногда дороже целой деревни вместе со всеми жителями и живностью. Кистень, особенно если не железный — значительно дешевле. Конечно, те люди, которые часто рискуют жизнью и применяют оружие регулярно, к нему относятся уважительно, даже трепетно. Но прочий люд — скорее как к необходимости иметь какую-то защиту, желательно — недорогую. Вот и делали сами кистени из кости, свинца, мореного дуба — любого материала, лишь бы он был дешевый и тяжелый. Я и сам склонялся вначале к свинцу, но он хорош только по незащищенной цели. Если на противнике доспех или щит, свинец просто сам расплющится. Хороший кистень при ударе легко ломает дюймовую доску. Это я сам видел, своими глазами. Но вот какое-то предубеждение к кистеню было. Теперь надо исправлять ошибку.
Было еще одно обстоятельство, занозой сидевшее в душе, — я не умел стрелять из лука. Сам лук, если он качественный, стоит дорого, к нему еще надо иметь напальчник, защиту на запястье, стрелы хорошие, и, стало быть, тоже дорогие. Но главное даже не цена. Татары учатся стрелять из лука с детства. На мастерское владение уходят годы. Поэтому я решил не тратить время зря и остановился на арбалете — стреляет точно, сильно и после первоначальных навыков стрельбы из Калашникова осваивается легко. А еще я склонялся к мысли о приобретении пистолета и мушкета.
Мушкетон гишпанский здорово мне помог, когда дочь купеческую из плена выручал. Жалко — пришлось его оставить в Москве. Ну а теперь надо осваивать кистень — самое распространенное оружие после ножа. Времени было полно, и я отправился на разведку.
Я знал, что в Нижегородском кремле стоит постоянное войско, а не ополчение, как в других городах. Слишком близко Казань, слишком часты набеги татарские.
Вот и кремль. Хорош! Толстые каменные стены внушали уважение и уверенность. У Дмитриевских ворот стояли ратники, но пропускали всех желающих, коих было множество. В кремль шли верующие: там стояли два лучших городских собора — Спасский и Михайло-Архангельский. Шли обиженные: пожаловаться наместнику, резиденция которого была здесь же. Шли строители: ведь кремль строился долго, не один год. В общем, неиссякаемый поток.
Вид от стен кремля открывался чудесный — стрелка Волги и Оки, бескрайнее море леса. Красотища, одним словом.
Дружинников я нашел у Тайницкой башни. Они лениво сражались на учебных деревянных мечах. Видно было, что занимались для проформы, и занятие это им обрыдло.
Подойдя к одиноко стоящему ратнику, я поинтересовался, кто хорошо владеет кистенем и может меня научить. В ответ ратник критически меня осмотрел, повернулся к своим товарищам и крикнул:
— Эй, тут спрашивают — кто кистенем драться может? Ратники побросали деревянные мечи — а как же, хоть какое-то развлечение появилось. Не спеша подошли, обступили. Посыпались насмешки:
— Ты глянь, Митяй, он и саблю наценил для важности! Слышь, скоморох, ты хоть пользоваться ею умеешь?
— А ты проверь, коли охота. Только не на деревяшках.
— Так я же тебя сразу в капусту порублю! — заржал дружинник.
Я молча обнажил саблю, дружиннику сунули в руку меч. Ратники расступились, образовав круг. Дружинник сразу же сделал выпад, я легко уклонился. Парень обозлился. Тем более товарищи его подначивали:
— Егор, ты же обещал его порубить! Не сможешь — так пиво в трактире на всех покупать будешь.
По тому, как парень владел мечом, я понял, что подготовка у пего неважная. Я мог бы убить его не один раз, но это — уже неприятности со всей дружиной, и наместником пли посадником, — я не интересовался, кто правит в городе. Поэтому я решил измотать противника, но крови не проливать.
Лицо парня покраснело, на лбу выступили крупные капли пота, стекая ему в глаза. Чем больше он двигался и злился, тем спокойнее я становился — даже не запыхался. Но все-таки пора кончать цирк — заденет ненароком. Я легкими касаниями сабли разрезал ему рубашку и штаны, а потом выбил меч из его руки и приставил клинок сабли к горлу.
— Берешь спои слова назад?
Неохота, ох, неохота было парню брать свои слова назад, да выбора не было!
— Беру, извини, — тяжело дыша, прохрипел дружинник.
Я отпустил его. Парень подобрал меч и затесался среди ратников.
— Эй, молодец, ты где так саблей владеть научился? Оказывается, пока я дрался, вокруг нас собрались все свободные дружинники и даже горожане. Незаметно подошел воевода, и дружинники расступились перед ним, позволяя видеть бой во всей красе.
— Жизнь заставила. Воевода подошел ближе.
— Я видел почти весь бой. Клянусь — так владеть саблей никто из них не может, хотя воины все опытные и храбрые. Ты раньше дружинником не был?
— Не сподобил Господь, — соврал я.
— Хм, я бы тебя с удовольствием взял. Ты чем хлеб добываешь?
— Охранником я у купца.
— Талант пропадает. А пришел чего?
— Хотел, чтобы кто-нибудь научил кистенем пользоваться.
— Чего?
Я повторил. Воевода захохотал, глядя на него, засмеялись и остальные ратники. Утирая слезы, воевода сказал:
— Первый раз вижу мужа, что саблей владеет, как архангел Михаил, а кистенем пользоваться не умеет. Да в Нижнем каждый тать с отрочества кистенем владеет, как ложкой! Ты откель такой?
— С княжества Литовского, русин, — опять соврал я.
Ну не рассказывать же им о Москве двадцать первого века, или о службе у князя Овчины-Телепнева! В принципе, я ничего предосудительного не совершил. Если бы я оставил поле боя или был уличен в воровстве или душегубстве, то по всем городам меня искали бы люди Тайного приказа. Но не хотелось мне, чтобы знали о моей службе у князя. Не все любили придворного, к тому же — скажи я о бывшем месте службы, это известие рано или поздно дойдет до князя.
— Понятно, вечно в княжестве Литовском не как у людей. То-то я слышу — говор у тебя не местный.
Говор у нижегородцев и впрямь был особый — окали страшно, меж тем как москвичи акали, а вятичи смешно смягчали окончания слов.
— Так пойдешь в дружину?
— Подумаю пока.
— Ну-ну, коли надумаешь -- приходи. Давненько так сердце не радовалось, на схватку глядючи. Знавал я шляхтича одного, тоже саблей отменно владел — от лихоманки сгинул. А насчет кистеня, — тут воевода ткнул пальцем в тощего высокого ратника, — Михаил, подь сюда.
Ратник подошел.
— Научишь... э-э-э ... как там тебя?
— Георгий.
— Вот научишь Георгия кистенем владеть — все равно дурью маетесь. — Воевода повернулся ко мне: — Деньги-то есть?
— Есть немного.
— Вот и славно, Михаил много не возьмет, однако же каждый труд вознаграждаться должен.
Почему я назвался Георгием — сам не пойму. В принципе, в святцах Георгий и Юрий — одно и то же имя.
Мы договорились с Михаилом о завтрашней встрече, и я дал ему несколько медяков в задаток. Когда шел обратно, ратники смотрели уважительно, уступали дорогу. Искусство владеть оружием в войске ценилось высоко — будь это кулачный бой, лук или сабля. Враг в бою не будет спрашивать, богат ты или беден, боярин или рядовой воин — все решит умение владеть оружием. В конечном итоге менее искусный платит жизнью — суровая школа выживания.
Следующим днем в кремле многие дружинники меня узнавали, уважительно здоровались. Михаил отошел со мной в сторону Ивановской башни, приставил к стене доску.
— Бей!
— Как?
— Как умеешь, так и бей.
Я взял грузик в руку, бросил.
— Ну теперь понятно.
Михаил взял мой кистень, продемонстрировал несколько видов бросков — снизу, сверху, с размахом, с опутыванием предмета шнуром. Последнее мне понравилось больше всего. При грамотном броске можно вырвать из рук противника саблю или пистолет или другой предмет, причем не нанося травм противнику.
— Теперь занимайся сам, — сказал Михаил. — Встретимся здесь же через три дня.
Чтобы не быть посмешищем, я ушел домой к Ивану и на заднем дворе стал отрабатывать удары. Стало получаться значительно лучше. Груз уже не отскакивал, да и попадал по цели точнее и сильнее: сломал уже не одну жердь. Хорошо, что запас дров для печей был огромен.
Увидев мои занятия, Иван пошутил:
— Эдак и дрова колоть не придется, после тебя одни щепки останутся.
Через три дня я снова встретился с Михаилом, снова бил кистенем в доску, продемонстрировав все, что освоил.
— Уже лучше, теперь пробуй по движущейся цели, это значительно сложнее.
— Где же взять движущиеся цели? Не котов же или собак бить? Михаил вытащил из-за пазухи тонкий шнур, привязал к нему кусок доски, отколовшийся при ударе. Забросил «наживку» подальше и стал тянуть за шнур.
— Бей!
С этим получилось сложнее. Пока Михаил тянул шнур к себе, я успел ударить кистенем несколько раз, но ни разу не попал.
— Занимайся сам, увидимся через седмицу. М-да, суровый у меня учитель, главное — слова лишнего не выдавишь. Кто же мне за шнур тянуть будет? Выход нашелся просто — во дворе у Ивана играли дети прислуги, за полушку медную они с удовольствием тянули шнур. Мне — тренировка, а им на заработанные деньги — сладости на торгу. Причем, вкусив заработка, в очередь становились, чтобы тянуть шнур.
Через неделю упорных тренировок я из десяти попыток попадал в цель восемь раз. Михаил усмехнулся моим успехам, выхватил меч и приказал:
— Выбей из руки.
Я попробовал, но ничего не получилось.
— Нет, не так, ты кидай кистень немного в сторону от меча, и сразу после броска руку рывком уводи в сторону, чтобы шнур обмотал меч, — и тут же дергай на себя. Возьми саблю в руку.
Я вытащил саблю из ножен и встал в позицию. Сжимал рукоять сильно, и все равно удержать саблю в руке не смог. Кистень Михаила обвил шнуром эфес сабли, она вылетела из моей кисти и, вспорхнув воробьем, воткнулась кончиком лезвия рядом с Михаилом.
— Повторим еще раз.
Я взял саблю и снова принял стойку. Михаил бросил кистень, и снова моя сабля вылетела из руки, причем летела ручкой вперед, и Михаил схватил ее за рукоять.
Хм, здорово получилось: я без оружия, у него в левой руке моя сабля, а в правой — готовый к новому удару кистень. Михаил мне показал в замедленном темпе, как выполнять этот удар, и на этом мы снова расстались на неделю.
Во дворе я зажал саблю рукоятью в дровах и тренировался. Когда что-то стало получаться, врыл в землю короткое бревно, привязал шнурком рукоять сабли к бревну, имитируя захват сабли рукой противника. Выдергивать саблю стало тяжелее, но и интереснее.
Минула неделя, и я вновь предстал перед Михаилом. Он выхватил своп меч.
— Пробуй.
Я метнул кистень, он шнуром обернулся вокруг меча, но выдернуть из руки меч не получилось. Черт, неужели что-то не так сделал? Михаил заулыбался:
— Хитрость тут невелика.
Он показал рукоять своего меча. Почти в хвосте рукояти была дырочка, через нее пропущен кожаный ремешок.
— Смотри: перед боем продеваешь петлю, затягиваешь на запястье. Выбить оружие из кисти смогут, особенно если кистень по пальцам вскользь заденет, но оружие не упадет на землю и не улетит к противнику. Раз — и ты снова взял оружие в руки. Советую тебе сделать так же.
Совет дельный — раньше мне не встречались противники, хорошо владеющие кистенем. Вроде немудрящее оружие, но в умелых руках — очень эффективное.
— И еще дам совет — смени кистень. Надо раза в два потяжелее. Твой — для защиты от небронированного противника, уличных татей, для охоты. Купи на торгу или закажи такой, как у меня.
Михаил тряхнул рукой, и в кисть его лег кистень — железный, со многими гранями, отдаленно напоминающий гранату Ф-1.
— Эта штука мне не единожды жизнь спасала, всегда при себе. В мирной обстановке на торг с мечом не пойдешь, а кистень всегда при тебе. Ежели противник в шлеме, в лоб не бей — только сбоку, целься в висок, железо на шлеме промнется — и противник твой. По груди в кирасе не бей, лучше, но суставам — коленным, локтевым. Дробит суставы не хуже боевого молота — тут уж супостату не до тебя будет.
Михаил давал ценные советы еще с полчаса. Я далее удивился: всегда немногословный, а тут — целая лекция о применении кистеня. И очень полезная лекция, ведь многого я не знал.
— Азы ты освоил, теперь закрепляй упражнениями, причем и левой рукой тоже. Будут вопросы — приходи, основное я тебе показал.
Я поблагодарил и расплатился. Михаил не дал уйти.
— Можно два вопроса?
— Давай.
— Почему сабля, а не меч?
Я вытащил саблю из ножен, отдал ему. Михаил повертел ею в воздухе, пофехтовал с воображаемым противником.
— Легкая — это хорошо, в бою рука не так уставать будет.
— И еще одно — мечом ты только рубить можешь, а саблей — еще и колоть.
— Твоя правда. А ежели я мечом сильно бить буду, сабля твоя не сломается?
— Если удар впрямую принимать, то может. Так ты саблей удар чуть вскользь направь.
— Давай попробуем?
Я взял его меч, он стоял с моей саблей. Мама дорогая — как этим ломом драться? Он вдвое тяжелее сабли, балансировка тоже хромает.
Мы провели небольшой бой, и с непривычки рука устала. Михаил же улыбался.
— Неплохо, всегда на сабли смотрел с пренебрежением. Ты меня переубедил. Пробовал как-то трофейную, татарскую, да сломалась.
— Железо у них неважное, у татарских, да и техника боя тут нужна другая. А какой второй вопрос?
— Знакомец у меня был... вот видел я, как ты с Егором бился — так прямо в точности, как ты. Павлом его звали, в последний раз видел его давно, много весен тому назад.
— Я у него и учился. Сейчас он в Москве, князю Овчине-Телепневу служит.
— Вот оно как.
Мы расстались друзьями.
Проходя мимо Спасского собора, я решил зайти, поставить свечку Георгию Победоносцу. Не сказать, что я был верующий в прежней жизни — в церковь иногда захаживал, но посты не соблюдал. К слову, посты я не соблюдал и здесь: церковь дозволяла странствующим, больным и воинам не придерживаться этого. Но живя среди верующих, постепенно проникся православием, носил крестик, будучи крещенным в младенчестве, ходил в церковь. И главное — Бог мне помогал в ратных делах, укреплял веру и дух.
Шла служба, в храме было полно пароду. Потрескивая, горели свечи, пахло ладаном. Стены храма были расписаны библейскими сюжетами, впереди сияли золотом иконы. Могучий бас диакона гулко разносился под сводами, заставляя трепетать и тело, и душу.
Служба закончилась, народ, не спеша, стал расходиться. Я купил свечку, сделал щедрое пожертвование, памятуя — рука дающего да не оскудеет.
Зажег свечу от другой из множества горевших и остановился перед иконой. Мысленно помолился, отрешившись от окружающего, прося у Георгия удачи в ратных делах, ран — небольших, а уж коли смерти, то мгновенной.
Вышел я из церкви очищенным, с каким-то особым настроем души. Мною овладело благостное состояние умиротворения и покоя. Передо мной по ступенькам спускалась женщина в черном одеянии — может, монахиня, а может — в скорби по умершим. Я сначала даже не обратил на нее внимания, и тут она обернулась. Льняные волосы, выбившиеся из-под темной косынки, аккуратный, немного вздернутый носик, алые губки бантиком. А глаза! Синие, яркие — я в них просто утонул! Темная и свободная одежда скрывала фигуру, но и так было понятно — женщина молода и стройна. Я понял, что пропал! Наверное, виной тому длительное отсутствие общения с женщинами или красота незнакомки, а может — время пришло.
Скользнув по мне взглядом, девушка отвернулась и пошла к выходу из крепости. Меня как толкнуло — я двинулся за ней, отпустив на приличное расстояние. Незнакомка не оглядывалась, шла неспешно, но и не заглядывала в попадавшиеся по пути торговые лавки, коими полон был центр города.
Пройдя квартала три, она зашла во двор дома. Я потолкался на углу — девушка не выходила, и я понял, что она пришла в свой дом. Из соседнего дома вышел мужичок, почти старик, и, опираясь на палку, направился в мою сторону. Надо разговорить, узнать — кто она? Ежели замужняя, лучше выбросить из головы. За прелюбодеяние в эти времена наказывали строго, причем женщину — суровее, а мне лишние проблемы ни к чему. А замужем она может быть — шла-то в платке. Незамужние девушки ходили простоволосые, без платков, придерживая волосы головной ленточкой. Единственно — в церковь женщинам положено ходить с покрытой головой.
Мужичок подошел поближе; чтобы завязать разговор, я ляпнул первое, что пришло в голову:
— Кузницы есть на вашей улице? Мужичок от удивления чуть палку не уронил.
— Это кто ж тебе такое сказал? Отродясь кузнецов у нас не было. Сам не слышишь — молотки не стучат, окалиной да углем горелым не пахнет.
— Извини, отец, видно, позаплутал чуток. А кто на улице живет?
— Мастеровые в основном — шорники, столяры.
— А в третьем доме от меня?
Дядька хитровато прищурился, улыбнулся:
— Вот оно что! А то — про кузницу! Вдовица там живет, муж с малолетним сынишкой о прошлом годе утонули, лодка перевернулась на Оке. Еленой звать. По нраву пришлась?
— Понравилась, — не стал скрывать я.
— Не получится у тебя, паря, — констатировал мужичок. — Себя блюдет. После смерти мужа к ней уже подкатывались с нашей улицы — всех взашей погнала. Уж очень мужа любила, убивалась.
— Чем живет?
— Пошивает, тем и кормится.
Я вытащил из кошеля полушку, сунул прохожему в руку. Он подслеповато вгляделся, поблагодарил.
— Хочешь познакомиться?
— Хочу.
— Купи на торгу шелка или другого чего, сделай заказ, а там уж не зевай.
— Спасибо, отец.
Я отправился домой — вернее, в свою комнатку в Ивановых хоромах. А верно подсказал сосед ее.
Женщины на Руси сами ходили на торг и в церковь, исключения — Псков и Новгород, там нравы были посвободнее, там женщины участвовали в вече и других мероприятиях. В Москве обстановка была поудушливее, значительно строже. Да и мужи в Москве приучены были гнуть спину — прочий люд перед князьями и боярами и все — перед государем. Так что — или с заказом в дом, или знакомиться в церкви, вернее, по дороге из нее.
Коли блюдет себя — нельзя честь ее запятнать. Я что — воин, не обремененный жильем и семьей: сегодня здесь, а завтра там; уйдешь с дружиной в поход — и может статься, не на один год. Уж больно Россия велика, а дороги — отдельный разговор, даже не разговор — плач, напоминающий поминальный.
Следующим днем я надел рубашку похуже и, взяв деньги, отправился на торг, чтобы купить шелку.
В эти времена носили яркие одежды. Даже мужчины были одеты пестро — скажем, синяя рубашка, зеленые штаны и красные сафьяновые сапоги никого не смущали. Серая одежда, вернее, выцветшая от старости и частых стирок, была лишь у нищих или у работавших мастеровых. На улицах от одежды прохожих просто рябило в глазах, и никто не заморачивался несочетанием расцветок. Пуговицы говорили о состоятельности больше, чем одежда. Носить шелковую рубашку мог и простолюдин — это было практично. В отличие от шерсти, на шелке не держались разные мерзкие насекомые вроде блох или вшей. Конные выезды были у немногих: быстрее было добраться верхом. Признаком достатка была еще и богатая сбруя у коня, но лошадь не приведешь в трапезную дома хозяина, коли в гости приглашен. Еще одним признаком богатства являлось украшенное оружие — затейливая, серебряная, вчеканенная в рукоять монограмма или самоцвет. Но, опять же, с оружием в гости или церковь или другие присутственные места не ходят. А пуговицы — всегда при тебе. Ежели зимой о положении в обществе можно было судить по шубе или шапке — ведь овчинный тулуп мастерового сильно отличается от соболиной шубы купца или горностаевой шапки боярина, то летом таким отличительным знаком были пуговицы.
Каждое сословие имело выбор пуговиц, но небольшой. Если крестьянин мог позволить себе деревянные или костяные, ремесленник — оловянные, воин — медные, купец — из жемчуга, то князю никто не мог запретить иметь серебряные или золотые. По внешнему виду судили о положении человека, и никто не должен был одеваться не по чину. Поэтому выбор пуговиц — дело более сложное, чем ткани. Было единственное исключение из правил — ратники. Воин мог носить любые пуговицы — в бою на меч взял, трофей — и все претензии отпадали.
В данный момент я не был дружинником, охранник — не воин, частное лицо на службе у богатенького. Так — ни роду, ни племени. А у меня еще и дома не было — почти бомж. Нужен я был Ивану только при выездах за город, где была реальная опасность для жизни или сохранности товара. В городе купца все знали, по крайней мере — порядочные люди, а в трущобах он не появлялся. В принципе, он сейчас мне платил не за работу, а в благодарность за спасение и в надежде, что в будущем я смогу еще не раз пригодиться. Пусть так, но мне просто нужен был отдых. Бывает отдых после тяжелого дня, но когда этих дней много, и отдыха должно быть много. Отмякнуть душа должна, коли руки по локоть в крови. Пусть разбойники, пусть враги государевы, но все же — живые души.
В итоге остановил я свой выбор на пуговицах медных. Не серебро, но и не деревянные. Вот теперь можно и к Елене. Итак, выбрав два куска шелка — красный и синий — я отправился по уже известному адресу.
Но чем ближе я подходил к ее дому, тем больше одолевали робость и сомнения. Чего я туда иду? Чего я себе возомнил, кто меня ждет? В голове вдруг всплыла песня: «Ну а мы с такими рожами возьмем да и припремся к Элис». Я глубоко вздохнул и решительно постучал в ворота.
Калитку открыла сама Елена, в простеньком лазоревом сарафане, с платком на голове. Поклонившись, я спросил:
— Не могу ли рубашки себе заказать? Ведомо мне, что рукодельница ты отменная.
И протянул два куска шелка.
— Проходи в избу, не на улице же я буду мерить. Я вошел во двор. Собак нет — уже хорошо.
А вот двор требует мужской руки — заборчик покосился, доски на крыльце рассохлись, под ногами пляшут. Да и понятно — трудно женщине одной выжить.
В небольшой комнате на полу лежали домотканые половички, на большом столе — ткани, нитки. Видно — работала. Я нашел в углу икону с горящей перед ней лампадой, перекрестился.
— Вот. — Я развернул оба куска шелка. — Рубашки хочу, моя уж обносилась.
— А в церкви рубашка получше была, — заметила Елена, ойкнула и прикрыла ладошкой рот.
Ага, значит все-таки приметила! Все же у меня есть шанс!
Елена обмерила меня веревочкой, как заправская портниха, — длину рукавов, обхват груди и все остальное. Мы договорились, когда мне явиться за рубашками, и я отдал задаток. Конечно, я мог купить на торгу готовые, но тогда как бы я смог познакомиться с ней поближе?
Всю неделю я предвкушал радость встречи, ни о чем другом и помышлять не мог, крушил кистенем бревна на заднем дворе.
У кузнеца по совету Михаила купил боевой кистень, крупный, шипастый. Кузнец предлагал на ручке, но я отказался — мне казалось, что петля удобнее: набросил на запястье петлю, сам кистень — в рукав. Ничего не видно со стороны, а оружие ближнего боя всегда при мне и готово к использованию. За ним не надо ухаживать как за саблей — точить, смазывать. Жаль, что я не освоил его раньше.
Когда до встречи с Еленой остался день, меня огорошил Иван.
— Завтра во Владимир едем, по реке, недалече, думаю — за седмицу обернемся.
Как нож острый в сердце мне эта поездка, а отлынить нельзя — и так после путешествия в Хлынов сиднем сидел, кроме как кистенем, ничем не занимался.
В трюме ушкуя лежали самые разные товары: Иван с такой мелочью не связывался бы, не ездил сам, да вопросы у него важные к компаньону были.
Скучная вышла поездка. Ни саблей помахать, пи кистень опробовать. Иван на палубе почти не показывался, все считал чего-то. Матросы были заняты своей работой, лишь я дурака валял на палубе. А что? Тепло, солнце греет, но не печет, кораблик на волнах покачивает — прямо речной круиз, кабы все мысли мои не были заняты Еленой.
Ночью не спалось, и я осмелился попробовать посмотреть, какие же сны видит Елена. Я сосредоточился, вызвал в памяти образ женщины. Сначала ничего не получалось, но я-то знал, что это возможно — с князем же получилось.
После некоторых усилий удалось повторить опыт. Как в тумане проступило лицо спящей Елены, затем — в картинке появился луг с ромашками, и я увидел... себя, бредущего по полю. Дальше я смотреть не стал, открыл глаза. Уж если она меня во сне видит, то я ей не безразличен. Зачем же смотреть дальше? Понятно, что о моих тайных посещениях чужих снов никто не узнает, но мне бы не хотелось копаться во снах и сокровенных желаниях молодой женщины.
Наступил вечер того дня, когда ушкуй мягко стукнулся о причальную стенку Нижнего. Купец направился домой, а я, испросив дозволения не сопровождать его до дома, чуть ли не бегом помчался к Елене. Конечно, уже смеркалось — время поздноватое для посещений, но хоть на минуточку заскочить, только бы посмотреть на нее...
На стук долго не открывали, затем от крыльца раздался голос: — Кто там? — в голосе явно слышалась тревога.
— Заказчик, пришел за рубашками.
— Поздно уже, приходите завтра.
Я приуныл, но не будешь же ломиться в ворота понравившейся женщины. Немного постояв, я повернулся, чтобы уйти. Вдруг сзади скрипнула калитка.
— Неужели ушел бы?
— Но мне же сказали — завтра.
— Заходи.
Я обрадованно поспешил войти.
Елена заставила надеть рубашки — одну, вторую. В неверном свете свечи закалывала иголкой места, требовавшие подгонки.
— Что же не пришел, как договаривались?
— Наниматель мой, Иван Крякутный, во Владимир ходил с товаром. Я — охранник при нем, не волен я временем своим распоряжаться, потому и не пришел.
Ручки Елены так и порхали вокруг меня, разглаживая складки на рубашке. Что-то уж очень нежно и долго складки расправляет. Я не выдержал, схватил ее руку и поцеловал раскрытую ладошку.
Елена зарделась — это было видно даже в неярком свете свечи. Ладошку не отдернула, сказала тихо:
— Люб ты мне, однако в сердце заноза, давай не будем торопиться. Коли дорога тебе — подождешь. Коли забудешь быстро — значит, это не любовь была, а похоть.
В разуме ей не откажешь. Поклонившись, я отсыпал деньги — почти в три раза больше, чем было уговорено, и, захватив рубашки, вышел.
Сначала меня терзала обида, затем стал мыслить трезво и понял, что права она. У женщины был любимый муж — со стороны это видно, и сосед это понял, — и не менее горячо любимый ребенок. От любимого человека и ребенок всегда желанный. Быстро их из сердца не выкинешь, время лишь притупляет боль, ее остроту, но не лечит. Ладно, подождем. Уж чего-чего, а умения ждать мне занимать не надо.
В следующий месяц я увиделся с Еленой только один раз, и то мельком, на людях — в церкви, не имея возможности даже поговорить. Потом — поездка с Иваном в Великий Устюг на телегах. Затем подошло время получать кольчугу, заказанную еще весной.
Забирать пошли вдвоем — купцу тоже было интересно. Мастер встретил нас почтительно, проводил в пристройку к кузнице. Сам накинул на меня войлочный поддоспешник, затем помог надеть кольчугу. Я помахал руками, поприседал. Нигде не жало, не давило, не мешало движениям. Это важно в бою. Кольчуга — не рубашка и не туфли. Чуть жмущие сапоги по мере носки могут раздаться — кожа податлива и может принять форму тела, а железная кольчуга — нет. Кольчуга хороша — сидит отлично, легка — относительно, конечно. Я с благодарностью пожал мастеру руку. Видя мое удовлетворение от приобретения, Иван отсчитал деньги. Я снял кольчугу и поддоспешник, уложил в суму. Не ходят в мирное время летом в войлочном поддоспешнике.
Придя к себе, еще раз надел кольчугу, опоясался поясом с саблей, попробовал несколько раз выхватить оружие, пофехтовать. Отлично, хорошая кольчуга. Обильно смазав кольца льняным маслом, я повесил ее на деревянные гвоздики на стене.
Подошел конец августа. Крестьяне в поте лица убирали урожай, торговля тоже оживилась, особенно оптовая. В преддверии осенней распутицы купцы старались набить лабазы и амбары товаром, чтобы не остановить торговлю из-за его нехватки.
Иван вышел за товаром в составе каравана из трех ушкуев. Шли в Москву. Туда везли рожь, мед, воск, немного меха бобра, ратовища для копий. Обратно Иван надеялся привезти железо — товар ценный и дорогой. Было железо свое, в крицах, неважного качества, а было немецкое и шведское, качества отменного. Вот его и хотел купить Иван. Эх, кабы не купцом, а промышленником он был, можно было бы рассказать ему о железных рудах под Курском да на Урале. Только как объяснить, откуда я узнал про подземные богатства? Да и поднять железоплавильный завод — Ивановых денег не хватит. Богат по меркам Нижнего Иван, удачлив в торговле, но не потянет производство. Тут нужен такой, как Демидов, только его время еще не пришло.
На каждом корабле было по трое охранников. Когда ветер стихал и паруса спускали, все охранники наравне с матросами садились на весла. Стоять у берега и ждать попутного ветра — потерять много времени. Поэтому к вечеру все сильно уставали и, едва добравшись до постели, засыпали.
Но всему приходит конец, и вот вдали я увидел колокольню Ивана Великого. Москва! Сердце забилось учащенно. Сходить к дому князя, дождаться, пока выйдет кто-нибудь из знакомых, и поговорить? Может быть, мой побег от князя — поступок непродуманный и поспешный? Или сидеть тихо — жизнь-то потихоньку наладилась. Примет меня князь обратно, так может такое поручение дать, что вернуться назад живым — нереально. И в то же время сидеть охранником в Нижнем у купца было откровенно скучно. Моя кипучая натура требовала напряжения ума, приложения всех сил без остатка. Зато какое удовлетворение получаешь потом, после победы!
Наверное, такие же чувства испытывают альпинисты, покорившие трудную вершину, или гонщик, пришедший к финишу первым. Тесновато мне было в Нижнем. Однако все решил случай.
Уходя в город, купен распорядился:
— Пока груз на судне, никому в город не сходить, москвичи — народ ушлый, и без вас разгрузят дочиста. Завтра разгрузим ушкуи, дам день-два роздыха, после загрузки — домой, там уж полегче будет — все время по течению.
Я сидел у борта, рядом со сходнями. Был уже вечер, но лица метрах в трех еще различались. На пирсе послышался разговор. Я непроизвольно прислушался, и не зря. Невидимый мне мужчина разговаривал с матросом соседнего ушкуя нашего каравана. Не встречался ли, мол, в Нижнем мужчина именем Юрий? И обрисовал мой словесный портрет. Значит — все-таки ищут, не забыл обо мне князь. Конечно, я перестал брить голову с тех пор, как ушел из дружины.
Большинство ратников ходили с бритыми головами — не так потеет голова и в бою невозможно ухватить рукой волосы, коли шлем сбит.
Я осторожно приподнялся над бортом, всмотрелся. Нет, дружинник мне не знаком. Матрос с ушкуя ответил, что Юриев не знает, тем более — с бритой головой.
Дружинник ушел, а я перевел дух и возблагодарил случай, не давший мне пойти к князю. Подозреваю, что вернуться назад мне бы не дали.
Через день после разгрузки товара охранники и большая часть матросов пошли в город — вина в трактирах попить, подарки для родни прикупить. Я же, сказавшись нездоровым, отсиделся на судне. Люди князя могут контролировать все пристани и дороги, или невзначай может попасться в городе кто-либо из знакомых. Правда, по чести сказать, и знакомых в Москве у меня не было, только дружинники да прислуга в княжеском доме. Выполняя задания, я больше бывал в других частях страны и даже в других странах, чем в столице.
После погрузки товаров, купленных в Москве, Иван заметно повеселел, улыбался, шутил: видимо, продал свой товар с хорошей прибылью. А у меня настроение было плохое. Меня искали люди князя. И вообще — на душе было неспокойно. Князь — ладно, не нашли до сих пор — и дальше могут не найти, тем более — время идет, появятся новые заботы, и мои поиски могут отойти на второй или более дальний план. А вот почему Тревога в душе — понять не могу. И чем ближе мы подплывали к Нижнему, тем сильнее становилось мое беспокойство.
Обратно плыли вообще удачно, ветер попутный дул в паруса, течение подгоняло. Еще один день — и будем в Нижнем. Может быть, с Еленой что случилось? Ночью я закрыл глаза и попытался проникнуть в ее сны. Что-то непонятное — огонь, пожарища, дым, мелькают татары с оружием. Нет, непонятно. Я уснул и проснулся утром с четким осознанием, что сон был непростой. Как бы в наше отсутствие татары на Нижний не напали. Я подошел к Ивану.
— Далеко ли до Нижнего? Иван всмотрелся в берега.
— К вечеру дома будем.
— Мой тебе совет — держись левого берега, к правому не приставай. Ежели встречные суда увидишь — остановись, расспроси.
— А что случилось?
— Нехороший сон видел, — соврал я, — что в наше отсутствие татары город осадили.
— Свят, свят, свят, — перекрестился Иван. Потом задумался, припоминая. — А ведь и правда — вчера встречных не было, сегодня — тоже. Эй, Никита! — окликнул он кормчего. — Сегодня суда навстречу попадали?
— Нет ишшо.
Иван перестал улыбаться. Если город осажден, делать нам на пристани нечего. Груженые ушкуи угонят вниз по Волге — Итилю, прямиком в Казань, а матросов возьмут в полон. И суда и груз достанутся татарам. Во время боевых действий неписаный закон — не трогать купцов и груз — не действовал.
— Может, назад повернем, тут до Рязани два дня ходу?
— Нет, Иван, пока беды нет, чего дергаться? Когда до Нижнего будет недалеко — верст десять-пятнадцать, пристанете к левому берегу, — хорошо бы у деревеньки какой. Я схожу в Нижний, все разузнаю и вернусь. Коли плохо дело и татары город в осаду взяли — уйти можно, а если ничего не случилось — вот он, город, недалече.
— Разумно молвишь. Ну да ты в ратных делах куда как смышлен. Я во всем полагаюсь на тебя.
— Жди четыре дня, Иван. Ежели не вернусь вовремя — разворачивай суда и уходи вверх по Оке.
— Ой, беда! — запричитал купец. — У меня семья там, а я здесь.
— Еще ничего не ясно, а ты уже охаешь. Иван, возьми себя в руки.
— Хорошо, хорошо. Только ты там обязательно моих проведай — как Лукерья, как детки.
— Слово даю. Только людям своим не говори ничего, ни к чему беспокоить. Глядишь, обойдется все.
— Так, так, правильно говоришь, я нем как рыба.
Часа через два хода по пустынной реке на повороте показалась деревушка. Купец распорядился пристать к берегу. Команда недовольно заворчала:
— Какой отдых, до дома — меньше полдня пути.
Но Иван был непреклонен. Во всем, что касалось денег и дела, купец был жестким и расчетливым.
Я легко соскочил на берег. Не дожидаясь, когда установят сходни, отвязал маленькую лодочку, что болталась на веревке за кормой, и принялся работать веслом. Гнал, как на соревнованиях, и часа через три город стал виден как на ладони. Предместья города горели, по улицам скакали и бегали татары. Уж их одежды, шлемы и вооружение я не спутаю ни с какими другими. Кто успел — убежали в крепость. Те жители, что остались, в полной мере пожинали плоды своей нерасторопности.
Крепость осаждали с южной стороны, в городе хозяйничали с восточной и южной. Мне было видно, как толпы беженцев, таща на себе самое ценное, уходили из еще не захваченных татарами районов города в окружающие леса. Успеют дойти — спасены: в леса татары не суются.
Так, надо быстрее найти дом купца. Прикинув приблизительно, где он располагался, я помчался туда. Улицы как вымерли, дома стояли с распахнутыми дверьми и воротами. Сейчас здесь не было татар, не было и жителей. Вдали мелькнул человек, но, увидев меня, тут же юркнул в проулок.
Почти квартал пришлось идти быстрым шагом. Бежать я не хотел, опасаясь сбить дыхание. Наткнешься внезапно на татар — тяжело драться со сбитым дыханием.
Вот и дом купца. Ворота и калитка закрыты на запоры. Татар это не остановит. Перелезет джигит через забор, распахнет ворота — и десяток грабителей с визгом и воплями ворвется во двор, а затем и в дом, хватая все, на что упадет взгляд.
Вот и я стучать не стал — просто перепрыгнул забор и направился к дому. Дверь заперта, наружного замка нет. Стало быть, в доме кто-то есть. Я заколотил рукою в дверь. Почти тотчас раздался старческий голос:
— Кого нечистая принесла в лихую годину?
— Охранник я купеческий, послан узнать — успела ли Лукерья с детишками в кремле укрыться?
За дверью загремели запоры, она приоткрылась, вышел дед «сто лет в обед». Я такого раньше в доме и не видел.
— Ушли они, давно ушли — с детками, и супружница, значит, евонная.
— А ты кто, дедушка?
— Сосед я их, из дома напротив. Уходить — стар уже, а тут за домом присмотрю.
— И ты бы уходил, сосед. В плен тебя не возьмут — года большие, так походя зарубить могут.
— Однова помирать срок, сынок.
— Смотри, дед, я тебя предупредил. Двери закрывай, пошел я. На душе отлегло — хоть семья купеческая под падежной защитой каменных стен. Теперь надо к Елене. Вот уж не думаю, что она дома. Небось, с такими быстрыми ножками в числе первых в крепость прибежала.
Я перемахнул забор, не став открывать калитку, и нос к носу столкнулся с двумя татарами. Вытряхнув из рукава кистень, врезал грузиком в переносицу ближайшему — аж слышно было, как кости захрустели. Второй выхватил саблю из ножен, но махнуть ею не успел. Грузик кистеня впечатался ему в висок, и он рухнул рядом с первым. Разведчики, что ли? Или жажда грабежа одолела, поспешили первыми сумки набить? А где же их кони? Неужто пешком прибежали?
Я спрятал грузик кистеня в рукав, проверил — легко ли выходит сабля из ножен, двинулся по улице. Из переулка с криком выбежала простоволосая женщина в разодранной одежде, за нею гнался пожилой седоусый татарин. Выхватив саблю, я снес ему голову. По-моему, в пылу погони он не обратил на меня внимания.
Не пора ли замаскироваться? На теле у меня была кольчуга — так и на татарах кольчуги, правда, не у всех. Надо на голову шлем нацепить и халат татарский набросит]). Издалека сразу не разберешь, а вблизи... они уже не успеют ничего рассказать другим.
Раздевать того, с отрубленной головой, не хотелось — ведь шлем и халат в крови. Снял шлем-мисюрку, нацепил на голову, стащил халат, провонявший запахом конского пота, дымом костра, прогорклого сала, и с отвращением натянул на себя. Со стороны посмотреть — небось, смешно.
Я смело пошел по улице. Редкие беженцы, завидев меня, убегали, пару раз натыкался на немногочисленные группы татар — правда, издалека. Разглядев мою одежду и шлем, татары теряли ко мне интерес. Подойди я ближе, сразу стало бы понятно — не татарин я. Кожа светлая, разрез глаз не тот, борода не такая, речью не владею. Но пока сходило с рук, и я шел к цели.
Из распахнутой калитки выскочил горожанин и с диким воплем всадил мне в живот деревянные вилы. Вернее — хотел всадить; я успел немного повернуться, и вилы лишь проскрежетали по кольчуге. Кабы не она — быть бы мне сейчас с распоротым брюхом. За малым я не успел пустить в дело саблю.
— Мужик, ты чего на своих кидаешься? Горожанин посмотрел на лицо, на халат, сплюнул:
— Ходят тут всякие, не поймешь — басурманин или свой.
— Впредь лучше смотри, не то без головы останешься.
Я приоткрыл полу халата, продемонстрировав саблю в ножнах, и двинулся дальше. Как это я чуть не лопухнулся — ведь простой мужик, не воин. А если бы с топором, а не с вилами, да но голове?
За забором тенькнула тетива арбалета — я даже сообразить не успел, как тело среагировало само. Я упал на колени. Там, где мгновение назад была моя голова, торчал из бревна дома арбалетный болт. Партизаны хреновы, так и от рук своих погибнуть можно. Татары не обращают внимания, так свои достанут.
На перекрестке я остановился, пытаясь сориентироваться — все-таки Нижний я знал недостаточно хорошо. С другого перекрестка скакали в мою сторону два татарина. При виде меня они не проявляли беспокойства. Я опустил голову вниз, скрывая лицо под тенью шлема. У мисюрки были стальные поля.
Татары подскакали поближе, остановились, что-то спросили. Я видел перед собой лишь копыта. Выхватив саблю, я вогнал ее в живот ближнему всаднику, взлетел в мгновение на лошадь позади еще сидящего в седле и снес голову второму. Столкнув на землю сидевшее передо мной в седле тело, я уселся верхом сам и развернул лошадь. Той явно не поправился новый хозяин, и она, повернув голову, попыталась укусить меня за колено. «Ах ты, отродье татарское!» — я с силой врезал ей по морде рукояткой сабли, которую все еще держал в руке. Умная лошадка попалась, больше таких попыток не делала. Одно мешало — стремян не было. Как же они ездят?
Я пустил лошадь вперед неспешной рысью. Вот и дом Елены, вернее — за забором стоял обгоревший деревянный остов с провалившейся крышей. Плохо — все добро погорело, но не критично. Самое главное — хозяйка где?
Спрыгнув с лошади, я прошел в калитку. На пепелище — никого. Я усмехнулся — а кого ты, собственно, ожидал здесь увидеть, Юра? Безутешная Елена рыдает над пепелищем дома, ждет, когда татары ее в полон возьмут? Надо поискать в крепости.
Я направился в центр, оставив лошадь. Думаю, бесхозной она долго не останется.
Осторожно выглянул из-за угла дома на перекрестке. О том, чтобы пройти в крепость, и думать было нечего. Вся площадь между домами и рвом вокруг крепости была заполонена татарами. Да сколько же их здесь? Явно не один десяток тысяч. На сколько хватало взгляда — одни татары. Сверху, со стены крепости, не стреляли — видимо, берегли стрелы и порох.
Ну и ладненько, пересижу до вечера в городе, а ночью пройду сквозь стену и поищу Лукерью с детьми и Елену. А пока буду по мелкому пакостить, на большее не хватит сил — за моей спиной нет конных тысяч, чтобы ударить в тыл. Худо-бедно, пятерых уже отправил в райские кущи, к Аллаху ихнему. О, вот еще один идет, торопится.
Как только он завернул за угол, напоролся на мою саблю. Я снизу вверх ударил его в живот. В грудь противника в боевых условиях лучше не бить — там может оказаться кольчуга или байдана. Шея, руки, живот — мишени в схватке. Татарин икнул и завалился на меня.
Отбросив его в сторону, я вернулся обратно в город. Со стороны крепости раздался шум, звон оружия, пушечная пальба. Не иначе, татары на штурм пошли. Отойдя подальше, я зашел в пустой дом и прямо как был — в одежде и сапогах — улегся на кровать. Ночью татары не воюют, все равно займут дома на ночлег.
Шло время, звуки штурма стали стихать. Отбили — крепость им не взять — я ее видел изнутри, если только не притащат тяжелые осадные орудия. Только это нереально. Осадные пушки очень тяжелы, их везут в разобранном виде, по частям, очень медленно. Если бы они еле тащились, их бы давно засекли. Судя по тому, что горожане не все успели уйти под защиту крепостных степ, нападение было внезапным, быстрым, силами только конницы.
Может, не отлеживаться, взять языка да разговорить его? Пожалуй, так и сделаю, — все воеводе Хабару Симскому помощь.
Я выглянул из окна — по другой стороне улицы шли двое татар. Их выход в город был успешным — за плечами у каждого набитые переметные сумы. Я до половины высунулся из окна, чтобы они увидели мой шлем-мисюрку и халат, призывно махнул рукой:
-Эй!
Татары увидели меня и рванули в дом. Дурачки подумали, что в доме столько добра, что мне одному не унести — решил поделиться.
Как только оба прошли в дверь, я сделал шаг вперед — так как прятался сбоку, за самой дверью, и уколом саблей в спину убил заднего. Сумки его с грохотом упали на пол. Второй обернулся и в недоумении застыл. Окровавленный клинок моей сабли касался его шеи:
— Бросай сумку!
Татарин сбросил сумки на деревянный пол. Он еще не понял — только что звали за добром, и вдруг товарищ его убит, а у горла — сабля.
— По-русски понимаешь? Отрицательно мотает головой. Ничего, у меня ты не только по-русски — по-китайски заговоришь. Есть у меня такой дар — языки развязывать, и все пленные становятся полиглотами.
— Не понимаешь, значит?
Резким взмахом сабли я снял с руки мышцы вместе с рукавом халата. Татарин завизжал. Я приставил клинок к горлу. Визг утих.
— Ну так что, говорить будешь?
— Мала-мала понимай.
— Сколько сабель у татар?
В ответ татарин показал четыре пальца.
— Четыре тысячи?
— Нет — не знаю, как сказать по-русски: темника четыре и хан. Ни фига себе. Темник — это как командир дивизии, у темника десять тысяч сабель, и без компьютера можно посчитать — сорок тысяч всего.
— Кто хан?
— Какой? С нами еще ногайцы, много!
— Сколько много?
— Два темника.
Час от часу не легче. Это значит — еще двадцать тысяч.
— Кто ваш хан, откуда вы?
— Из Казани, хан Мухаммед-Амин. Что-то начало проясняться.
— Пушки есть?
Видно было, что татарин не понял.
— Ну — тюфяки, единороги — как там по-вашему? Наряд пушечный?
До татарина дошло.
— Нет, нет, мы без обоза. — И тут он плотоядно осклабился: — Татары с обозом из набега идут, с добром да полоном.
Ярость на мгновение ослепила, рука дернулась, и татарин упал с разрезанной шеей, зажимая руками рапу. Я ругал себя за вспышку гнева — не все узнал, что хотел, но хоть что-то.
Ох, тяжело Нижнему придется! В крепости не больше полутора тысяч человек дружины, ополчение городское, малообученное — еще тысяча, пусть две наберется, стражники городские — человек полета; то да се — в куче не более чем три тысячи, а басурман — шестьдесят тысяч. Пока одна их часть будет штурмовать крепость, другие будут отдыхать и город и окрестные деревушки — Ляхово, Гордеево, Ольгино, Ближнеконстантиново — грабить. Да ту же Кузнечиху, где я бронь заказывал. Плохо, даже очень плохо. Сколько детей осиротеют, сколько в плен попадут, чтобы в голоде, побоях, непосильном труде погибнуть в рабстве!
К воеводе надо пробиться, предупредить, если не знает, что сила огромная собралась. Успел ли гонца послать в ближние города? Слишком далек Нижний от Москвы, чтобы оттуда помощи ждать. Да и когда она придет, помощь та? Пока рать соберут, пока доскачут — две недели самое малое. А учитывая нашу русскую неразворотливость — то и поболее.
Едва дождавшись сумерек, я направился к крепости, не снимая татарского халата и шлема-мисюрки: все-таки какая-никакая маскировка. Подошел к стене у оврага, где татар не было, и прошел сквозь стену. Направился по стене к Тайницкой башне. Татарский халат и шлем-мисюрку я благоразумно снял и бросил с наружной стороны стены. Навстречу мне от башни выдвинулся воин с копьем.
— Кто таков, почему здесь?
— Воеводу ищу, ополченец городской. Караульный приблизился:
— Так я тебя знаю, ты бился с Егором.
— Было такое, — подтвердил я.
— Вниз иди — там воевода, только если дело не срочное — не подходи, зол он зело.
Зело не зело, а доложить о противнике надо. Хабар стоял на земле, в окружении ополченцев, что-то им объясняя и показывая рукой на башни. Я протиснулся поближе.
— Воевода, поговорить надо.
— Говори.
— Наедине.
Воевода нахмурился, но, немного меня зная, понял, что разговор важный и не очень приятный. О приятном я сообщил бы громогласно.
— Хабар, — прости, отчества не знаю, — пленного я взял, попытал немного. В набеге сорок тысяч татар казанских и двадцать тысяч ногайцев в союзниках. Воевода аж крякнул с досады.
— Правда ли?
— За что купил — за то продал, но, похоже — правду говорил.
— Хорошо, что наедине сказал, эти бы в панику ударились, — он кивнул на ополченцев.
— Гонцов послал ли? Хабар помялся.
— Не успел, врасплох застали. Ничего, стены крепкие, пороха много, рвы глубокие. Даст Бог — отсидимся.
— Из города я пришел, много беженцев в лес уходят.
— Правильно делают, у нас продуктов на месяц только хватит, не могу лишние рты кормить. Весь урожай пока в деревнях, не успели доставить. — Воевода с досады сплюнул. — Только никому не говори, — тебе сказал, потому как муж ты справный. А не возьмешь ли ополченцев? Будешь войсковым атаманом. У них разброд один.
— Нет, уволь, Хабар. Помогать буду, чем смогу, но не начальник я.
— Жалко.
Мы разошлись, пожелав друг другу удачи. Воевода, отойдя на несколько шагов, остановился, окликнул меня:
— Эй, Георгий!
Чуть не забыл — я же представился ему как Георгий, и дружинники знали меня под тем же именем. Я подошел.
— Ты главного не сказал, или не узнал — есть ли у них пушки?
— Прости, воевода, запамятовал. Пушек нет, налегке пришли. — Есть Бог на свете — хоть одна хорошая весть!
Воевода с эскортом дружинников ушел. Я подошел к ополченцам, спросил, где найти родственницу.
— Женщины там, в соборах, вместе с малыми детьми.
Я побрел к церквам. Обошел сначала Михайло-Архангельский собор, потом Спасский. Нашел Лукерью с детьми, передал привет от Ивана.
— Где муж мой, жив ли он?
Я, как мог, успокоил женщину, рассказал, что жив ее муженек, ждет, пока осада кончится, сказал, где стоят ушкуи. Лукерья поблагодарила меня сквозь слезы. Я же пошел искать дальше.
Елены нигде не было. Мне подсказали, что часть горожан укрывается в хозяйственных постройках, прилепившихся к стенам.
Тщательно обыскал и их. Мои поиски никого не удивляли — я такой был не один. Неужели в лес удалось убежать? Надо брать ситуацию под контроль.
Найдя свободное местечко, я лег, закрыл глаза. В сон-то я наверняка не проникну — в такие дни ложатся спать поздно, сморенные усталостью. Может, получится увидеть окружающее глазами Елены?
Так, сосредотачиваюсь, вызывая в памяти лицо Елены. Смутно, очень смутно — город, дорога, татары, лошадь в телеге, за которой плетутся связанные веревкой люди, в основном молодые — девушки, парии, подростки. Господи, да она же в плену!
Я резко открыл глаза и сел. Голова закружилась. Опершись о землю рукой, я глубоко вздохнул. Так, пробуем еще раз. Я не узнал главного — какой дорогой их гонят, как далеко они от города?
Улегся снова, закрыл глаза. Попытался вызвать образ ее, проникнуть в память. Почему видения такие нечеткие? Господи, какой я тупица — это же из-за слез. Как до меня это сразу не дошло.
— Лена, соберись, вспомни дорогу — я тебе помогу, припомни — куда тебя вели?
Ага, вот ее улица, сбоку идут татары, подгоняя пленников тычками копий. Заводят в лодки, переправа, один из парней бросается в воду, пытаясь уплыть. Татарин пускает стрелу, и беглец скрывается под воду. Берег, сбитые в кучу пленным — много их — не одна сотня. У каждого связаны руки, и многие еще связаны между собой веревками. Я помню это место, бывал здесь. Дальше, какой дорогой поведут дальше? Пленников поднимают, привязывают к телегам, и обозы уходят. Ага, обоз с Еленой на развилке уходит правее, эта дорога потом идет по земле луговых марийцев.
В это время о мои ноги кто-то споткнулся, выматерился. Связь с Еленой прервалась. Чтоб тебя, мужик! Какого черта тебя ночью носит? Ладно, главное узнал. От переправы идут две дороги — я знал, на какой дороге мне искать женщину. Все, надо из крепости убираться. Конечно, как боевая единица я стою больше, чем десять ополченцев, но осада может продлиться долго — не одну неделю, и потом выручить дорогую мне пленницу будет нереально. Надо спасать сейчас, в дороге, когда и охраны немного, и природа позволяет подобраться поближе — лес, заросли кустарника.
Ладно, найти и приблизиться — не проблема, и охрану перебить сумею. Сложность вот в чем — как назад Елену в целости довести. Татары в обозе людей не жалеют: все идут босиком, ноги к вечеру так сбиты камнями и исколоты травой, что пленники мечтают об одном — рухнуть на землю и дать ногам покой.
Так, мысли в сторону, ночью обоз стоит на месте, стало быть — и обратная дорога короче будет. С Богом! Я перекрестился на крест Спасского собора и прошел через степу в укромном уголке. Срочно нужен конь. А где его взять, как не у татар? Я отошел подальше от крепости — там слишком много народа — и пошел по улице. Из-за угла показался татарин, ведущий за уздцы коня. Через спину животного была переброшена переметная сума, раздувшаяся от богатой добычи. На меня он не обратил внимания — свой же идет, Нижний город богатый, добычи на всех хватит. Я аккуратно тюкнул его кистенем в висок и оттащил во двор. Взял под уздцы коня и повел дальше. Спокойно перешел через деревянный мост (не забыть бы подпалить его на обратном пути, глядишь — бросить трофеи татарам придется) и, отойдя подальше, сбросил переметные сумы и взлетел в седло сам. Нахлестывал чужого коня нещадно, желая лишь одного — быстрее догнать колонну пленных.
Вот и поляна, где собирали пленных. Я резко остановился и завел коня в лес подальше. Надо бы запомнить место — обратно придется ехать на коне вдвоем. Ползком подобрался к поляне. Эх, было бы у меня время — сейчас бы моя сабля вдоволь напилась вражеской крови!
Впереди, на большой луговине, горят костры.. По периметру — часовые, группами по три-четыре человека, в центре — телеги, укрытые холстинами, вокруг — люди вповалку. Сон и усталость свалили всех. Как же мне найти Елену? Все надо делать быстро. Подобравшись к одному из постов, встал и спокойно, как свой, подошел. Когда до дозорных осталась пара метров и меня спасала лишь темнота, выхватил саблю и в мгновение ока зарубил двух нукеров. Трупы оттащил за ближние деревья. Вдруг наткнется кто раньше времени?
Смело побрел между пленниками. Издалека да в темноте никто из татар не опознает меня — одежда и шлем успокоят. Сердце глухо бухнуло — вот она! Руки связаны впереди, еще одна веревка — на шее, тянется к другим пленницам, ноги сбиты в кровь.
Я дотронулся до плеча, потряс — нет, не просыпается. Толкнул сильнее. Глаза ее распахнулись, рот раскрылся, и если бы я не успел закрыть рот рукой, она бы закричала. Конечно, выглядел я в темноте, как татарин. Слабый свет луны не позволял меня разглядеть.
Елена задергалась, пытаясь отбросить мою руку
— Тс-с-с! Тихо! — прошипел я. — Ты что, меня не узнала? Это же я, Юра.
Елена притихла, всмотрелась в лицо.
— Как ты меня нашел? Как узнал, что я в полоне татарском?
— Умоляю — тихо, все разговоры потом, надо выбраться отсюда. У дальнего костра стражи уже нет, нам — туда.
— Я не пойду без Властимиры.
— Это еще кто?
— Сродственница по мужу — она рядом, через одну женщину от меня.
Как мне этого не хотелось! Одну из плена вывести — проблема, а уж двоих... Ладно, тогда придется менять весь план.
Я перерезал веревки на руках и на шее. Елена сразу принялась растирать затекшие руки.
— Идти сможешь?
— Ноги болят — просто ужас.
— Где парни нижегородские?
— Там лежат, — указала пальцем.
— Сиди тихо, ни звука, иначе татары всех зарубят. Держи нож, режь веревки и жди меня.
Я встал и, не скрываясь, направился к месту, где находились мужчины. Вот лежат крепкие парни, лица в ссадинах и синяках — наверняка сопротивлялись. Такие мне и нужны.
Рукой толкнул в плечо парня, он открыл глаза, сквозь зубы проговорил:
— Чего тебе еще, сволочь татарская?
— Только тихо! Я не татарин — одежда татарская, для обмана. Из плена бежать хочешь?
Даже в темноте я увидел, как вспыхнули надеждой глаза парня.
— Хочу!
— Тс, тихо.
Я вытащил саблю, перерезал веревки.
— Надежные люди есть здесь?
— Как не быть, не по своей воле в плен попали. Жалко — врасплох застали, без оружия был.
— Тихо, очень тихо буди своих, потом ползите к тому костру, — я показал рукой. — Постарайтесь, чтобы вас не было видно. За костром, в ближних деревьях — два трупа татарских лежат, все при оружии. Соберите ножи, сабли, копья, щиты — в общем, все, что найдете подходящего, потом — вот к тому костру, где двое охранников. Ждете моего сигнала. Как свистну — бросаетесь и рубите их без пощады. Завалим их всех, тогда уйдем. Не сумеем — покрошат нас в капусту Я беру на себя вон тех, — указал я рукой. — Смотрите не ошибитесь, да на меня в темноте не попадите.
Парень стал потихоньку будить юношей и взрослых мужиков, а я разрезал веревки. Надо торопиться: если у них есть отдыхающая смена — плохо, все может сорваться. Если все у костров сидят — у нас есть шанс.
Я стоял и поэтому смог увидеть, как близ костра мелькнули тени и растворились среди деревьев. Вот поползли назад. Молодцы, я боялся, что, нырнув в лес и найдя оружие у убитых, они рванут бежать через чащу, плюнув на других пленных.
По времени — пора. Я не спеша, ровным шагом пошел к костру, где татар сидело больше всего. Пусть париям будет полегче, им и так досталось. Подойдя на несколько шагов, резким броском впечатал кистень в висок одному татарину, второго заколол саблей, но третий кинулся на меня. Завязался пеший сабельный бой, и неизвестно, как бы все повернулось, не споткнись татарин в темноте о награбленные узлы. Тут ему и конец пришел. Я сунул два пальца в рот и свистнул. Тотчас с земли поднялись темные силуэты и бросились на татар, сидевших вокруг костров. У одного костра получилось удачно, у второго — замешкались.
Я бросился туда. Из пленников в живых остался только один. Сжимая в руках саблю, он яростно вращал ею, не давая татарам подойти ближе, но я понимал, что долго ему не продержаться. Я налетел на татар, как коршун на цыплят — срубил голову одному, отсек руку саблей второму и довершил дело, ударив его саблей в живот.
— Ты что — один остался?
Парень очумело вертел головой, не веря в свое спасение.
— Один, остальные — вон, полегли.
— Не зря жизни отдали. Ты не видел — есть ли еще татары, кроме как у костров?
— Лошадей подальше отогнали, с ними еще двое узкоглазых.
— Режь веревки, собирай людей, только очень прошу — тихо, без криков и паники. Похоже — все идет хорошо, даст Бог — уйдем. В какую сторону лошадей увели?
Парень махнул рукой, указывая направление. Я направился туда. Надо убить их всех. Если хоть один останется, на лошади быстро до своих доберется, устроят облаву — тогда точно никто живым не уйдет.
Вот и костерок. Рядом сидит татарин — где же второй? Я специально подошел так, чтобы между мной и татарином был костер. В ночи даже неяркий свет костра слепит, не позволит разглядеть мое лицо.
Я затянул заунывную, без мотива, песню. Откуда пришло на ум такое? Татарин даже не поднялся — кого бояться? Свой идет, видно, кумыса напился, весело человеку. Так он и умер, сидя. И едва я успел вытереть об него саблю, как явился и второй: то ли по нужде отходил, то ли лошадей проверял. Увидев лежащего соратника, выхватил саблю и бросился на меня. Шалишь, вислоухий, меня Павел учил сабельному бою, не тебе со мной тягаться. Через несколько секунд татарин уже корчился на земле.
Я забрал их сабли и ножи — пленникам пригодятся.
Все пленники уже были развязаны, бестолково слонялись вокруг телег. Завидев меня, сначала испугались. Совсем запамятовал! Я сбросил шлем, снял халат.
— Что в телегах?
— Известно что — добро награбленное.
— Так чего же вы стоите, босиком назад идти хочется? Быстро ищите себе обувку на ноги, кому не хватит — обмотайте ноги тряпками. Назад кружным путем пойдем, еще дальше топать придется. Найдете еду — берите с собой, фляги и кувшины тоже забирайте.
Бывшие пленные бросились к телегам, быстро их разобрали. Тулупы, шубы, шапки — все летело под ноги. Сейчас эти вещи не имели цены.
Найдя еду, вцеплялись зубами сразу — оголодали за два дня. Ко мне подошел парень, которого я развязал первым. Я отдал ему пару трофейных сабель, ножи.
— Раздай мужикам, кто хоть немного владеть умеет. Звать-то тебя как?
— Егор. Может, лошадей возьмем?
— Эх, Егор, голова дурная, сам подумай — на лошади по дороге ехать надо, в лесу скорости не будет, да и не хватит на всех лошадей. Вместе с заводными — не больше двух десятков. А пленных сколько?
— Сотни полторы.
— То-то. Даже если два десятка лошадей через лес пойдут, тропинку копытами набьют, след останется, а следопытов хороших у татар полно, все — охотники сызмальства.
— А ты кто? — вдруг прорезалось у парня любопытство.
— Горожанин, именем Георгий, ныне велением Хабара Симского — ополченец.
— Ой, видел я ополченцев — не знают, с какого бока за арбалет взяться. Не похож ты, Георгий, на ополченца.
— И долго мы болтать будем?
— Совсем запамятовал, атаман! Парни в телеге сундук нашли. Пойдем, посмотрим?
— Пошли.
В телеге и в самом деле стоял большой дубовый сундук, на амбарном замке. Попробовал открыть — не получается. Но и оставлять его татарам не хотелось.
— Парни, берем телегу, столкнем ее с сундуком в реку.
Парни и мужики взялись за оглобли, уперлись в задок и покатили телегу к реке. Неширокая — метров тридцать, берега пологие, поросшие камышом. Булькнув несколько раз, сундук ушел под воду.
— Зовите сюда всех, немного пройдем вброд, чтобы следов не оставить. Идите след в след, чтобы траву не вытоптать.
Женщины, подростки, мужчины спустились с берега в воду. Я шел впереди, за мной — Елена, за ней — остальные. Девчонки повизгивали, наступая на скользкий ил, крестились, но не отставали. Все держались за мной, как поляки за Иваном Сусаниным.
Пройдя так с полверсты, я выбрался на берег и направился в лес — нижегородцы не отставали. Через полверсты мы пересекли поперек дорогу, по которой пленников гнали из Нижнего. Теперь надо забирать вправо, уходя на северо-запад. Пока татары осаждают Нижний, надо увести людей подальше. Хоть парни проявили себя неплохо и горят желанием поквитаться с обидчиками, пускать их в сечу нельзя — опыта нет, брони нет, оружие скудное. Моя задача — запутать следы и увести их живыми. Полторы сотни душ стоят того, чтобы о них позаботились.
Шли до рассвета. Я уже и сам выбивался из сил, а каково было им? Но все молчали и упорно шли. Они уже отведали татарской плетки, многие женщины были изнасилованы и прекрасно представляли, какая жизнь ожидает их в рабстве.
Мы вышли к опушке; место впереди открытое, и где мы — я не знал.
— Все, привал. Всем отдыхать. Ночью пойдем, сейчас — спать. Люди обессиленно повалились на землю, кто где стоял. Лена привалилась к стволу дерева, прикрыла глаза. Ни на какие эмоции не было сил.
Я пошел по бивуаку, если его можно было так назвать. Вот и парни, они шли в хвосте и отдыхали здесь же.
— Егор, узнай — может, кто-нибудь бывал в этих местах.
— Я был, — сразу раздался голос, с земли поднялся щуплый подросток. — Мы с тятенькой бортничали в этих местах.
— Ручьи есть неподалеку? Людей поить надо.
— А как им не быть? Тут, недалече.
— Тогда возьми пару человек — кто еще в силах двигаться, соберите пустые кувшины, фляги, принесите воды, напоите всех. Егор!
— Слушаю, атаман!
Вот ведь, прилепилось звание, и деваться некуда.
Атаман — вождь, предводитель ватажки — артели мастеровых, группы воинов; даже у разбойников пахана атаманом зовут. Прозвище необидное, указывающее на статус.
— Возьми пару ребят из тех, что покрепче, одного на опушку определи, другой пусть по нашему следу назад отойдет. Пусть наблюдают. Сидеть тихо, только смотреть. Ежели татары появятся — стрелой ко мне. И молча. Через полдня смени, пусть отдохнут.
— Понял.
Я пошел назад. Коли назвали атаманом, надо соответствовать. В начальники я не набивался — само получилось; хоть и были среди пленных мужики постарше меня, но воинов с опытом не было никого, в большинстве — подростки да женщины. Проходя мимо отдыхающих людей, я напоминал:
— Сидеть тихо, никуда не отходить, воду сейчас принесут. Дойдя до головы колонны, и сам рухнул в траву. Бессонная ночь
и схватка с татарами отняли силы. Подкрепиться бы, да нечем. Появились подростки с водой. Напоив Елену, я напился сам. Вкусна вода — чистая, холодная — аж зубы ломит.
— Эй, парень!
— Векша я, атаман.
— Векша, далеко ли мы от Нижнего?
— Верст десять на закат.
— Ока где?
— Должна быть там, — парень махнул рукой.
— Селения рядом есть? Векша сморщил лоб.
— Прости, атаман, не припомню, вроде не было.
Парни ушли. Я прикрыл глаза, задумался. Куда вести людей? Селений поблизости нет, если верить Векше, к Нижнему пока нельзя. Конечно, я потом разведаю — снята осада или татары еще там. Но сейчас-то их куда? Кормить надо, а продуктов нет, воды — и то вдосталь нет. К ручью отпускать боязно — не наткнутся ли на татар? А дождь ежели? Много ли надо голодным и усталым, чтобы свалиться? Позаболеют все. Кашель — он ведь далеко в лесу слышен.
Постепенно в голове складывался план — идти ночью до Оки, потом вдоль берега, уходя от Нижнего. Коли лодка попадется — переправляться на тот берег, все безопаснее; потом — вверх по течению, до первой деревни или села. Не выгонят — хоть в сараях, под крышами переночуем, постными щами накормят, репы дадут — с голоду не умрем. Нам бы только день-два продержаться.
На лоб мне легла прохладная ладошка. От неожиданности я вздрогнул.
— Ой, прости, разбудила я тебя, — это Лена.
— Не спал я, думы тяжкие — куда людей вести, чем кормить, как от басурман уберечь.
— Прости глупую, так захотелось тебя потрогать, поласкать. Жизнь ты мне спас, до гроба помнить буду.
— Рано о гробе говорить, жить надо.
— Как нашел ты меня? Я усмехнулся:
— Сон увидел — твой сон, где пожары, татары. Бросил купца с кораблями и товаром. В безопасности они, меня дожидаются. А сам — в Нижний, тебя не нашел, от дома твоего одни головешки остались.
Тут Лена не выдержала, заплакала. Потом взяла себя в руки:
— Продолжай!
— А что продолжать? Кинулся вслед, по дороге — для полона дорога одна, не заплутаешь. Остальное ты сама видела.
Тут я приврал — дорог было несколько, но не раскрывать же мои способности. Елена припала к моей груди.
— Любый мой, тенью твоей буду, ноги мыть буду, спаситель! Так, по-моему, начинается истерика. Чуть отпустило нервное
напряжение — и вот выход.
— Т-с-с, тихо, без слез. Твоим подругам по несчастью не легче. Они ведь не знают, что с их родными — мужьями, детьми — живы ли? А ну как, на тебя глядючи, все реветь начнут? Успокойся, я ведь полюбил не русалку мокрую.
Елена вытерла рукавом слезы, потихоньку успокоилась.
Настал полдень, солнце пригрело, и даже самые стойкие, измученные нашим переходом, уснули. Я и сам впал в дремоту. Неожиданно тишину разрушили крики, женский визг. Мать твою! Говорил же — не шуметь! Я бросился к концу колонны. А здесь уже кипел бой, даже не бой — побоище. Татары подобрались незаметно и атаковали. Были они пешими, но утомленные люди не смогли сразу организоваться. Парни кинулись в бой, но куда городскому пареньку с одной саблей, которой и владеть толком не мог, справиться с головорезом, имеющим шлем, щит, копье и саблю? К тому же татарин никогда не работал и всю жизнь воевал — опыта в схватках им было не занимать.
Перерубив парней и мужиков, татары взялись за женщин. Видя бой, женщины врассыпную кинулись в лес. Я с ходу врубился в сечу, срубил одного, второго. Отскочив за дерево, прижался к стволу, пропустив татарина, ударил ему в спину. Выскочил, бил влево и вправо, в два прыжка долетел до татарина, погнавшегося за девчонкой, рубанул по шее, бросился в другую сторону, в ярости просто располовинил еще одного. Я рубил, колол, не считая убитых. Там, где шлем-мисюрка или халат татарский, расшитый растительным орнаментом или узорами, — там враг.
Через несколько минут все было кончено. Я остановился, осмотрелся. Хреново! Шестеро убитых татар и три десятка своих — почти все парни и много женщин. Так плохо мне никогда не было. Я же обязался довести их домой живыми!
Я помчался назад. Где же наблюдатель, которого я распорядился отослать по нашему следу, почему не предупредил? На бегу я чуть не запнулся о тело, лежащее в высокой траве. Вот и наблюдатель. Юноша лежал на спине, а на шее — удавка. Подобрались тихо — это татары умели, набросили удавку, — даже крикнуть не успел. Так, давай спокойно. Пленных они пришли рубить пешими, но что-то они уж очень быстро нас догнали. Точно — надо искать коней. Небось, оставили в лесу, спешились. Топот копыт далеко слышен — вот и разгадка, почему они пешие. Спугнуть нас боялись. Кинемся в лес — ищи нас поодиночке.
Я осторожно пошел в стороне от нашего следа. Был след, трава примята и вытоптана — не один человек прошел, полторы сотни. Ночью заметно не было, да я, собственно, и не присматривался. Справа раздалось ржание. Вот они где! Ползком я подобрался к стоянке. Оседланные лошади щиплют траву, двое татар играют в кости. Конечно, чего им опасаться. Небось завидуют товарищам, что ушли урусов рубить.
Того, что сидел ко мне спиной, я убил первым. Второй успел выхватить саблю, но мой клинок уже был у его горла. Татарин замер.
— Брось саблю! — Татарин выполнил мой приказ.
— Как вы нас нашли?
— По следу, однако. Мурза Исмаил утром приехал проведать полон, а никого нет. Воинов побили, трофеи унесли. Как не догнать?
— Чего же за девчонками гоняться, новых наловите!
— Э, большие деньги в сундуке, а сундука на телеге нет, и телеги нет. И на следах ваших тоже следов телеги нет. Вот мурза и решил догнать, узнать — где телега с сундуком.
Татарин по-русски говорил чисто. Не видь я его лица — точно как московит говорит, даже акает.
Так вот почему за нами погоня. Плевать им на парней, а девки да бабы — вообще пыль под ногами. Их интересовал сундук. Не надо было его трогать, пусть бы стоял на месте. Татарин, видя, что я раздумываю, медленно потянул нож из ножен.
— Умри, тварь! — Я полоснул его саблей по шее и пошел к своим.
Зрелище не для слабонервных. Слева, справа, в кустах, прямо передо мной лежали трупы. Наши, татары — все вокруг было забрызгано кровью. Я оглядел себя: вся одежда, руки, оружие — все в крови. И отмыться негде.
Около трех десятков женщин и два подростка сидели там же, где были до боя.
— Остальные где?
— Разбежались, — испуганно ответили они вразнобой.
— Идите, собирайте, кого сможете, уходить отсюда надо, выследили нас татары.
Женщины с опаской пошли в лес искать беглянок.
— Идите смело — нет рядом татар, только недолго, — крикнул я им вслед.
Увидев меня, Елена побледнела.
— Тебя ранили?
— Нет, то чужая кровь. Отмыться надо. Где-то впереди ручей, где парубки воду набирали. Пойду, сполоснусь.
— Я с тобой, я боюсь, не останусь одна.
Мы вдвоем пошли вперед. Вот и ручей. Я сбросил одежду, Елена стала ее полоскать, оттирая песком. Я обмыл лицо, руки, ополоснул саблю. Вода в ручье окрасилась в розовый цвет. Многовато я кровушки пролил сегодня. И главное — ребят жалко, им бы жить да жить. Моя вина — с сундуком этим!
Я натянул сырую одежду. Уже лучше. По любому предпочитал сырую одежду окровавленной. Жарко, мокрая рубашка скоро на теле высохнет, а кровавая вонять начнет.
Мы вернулись назад. С воем и слезами ко мне кинулась толпа женщин. Сквозь причитания мне удалось понять — они испугались, что я их бросил и ушел.
— Нет, мои любезные, не для того парни ваши и мужи жизни свои отдали, чтобы я наутек бросился. К ручью ходил, отмываться.
Слезы и плач стихли. Похоронить бы ребят надо, да чем копать? Саблей я до Пасхи копать буду, да и времени нет. Спохватятся татары — где малый отряд мурзы Исмаила? А найти его! А там не только следы моих людей, по этим следам кони проскакали, не тропинка уже — дорога целая. Не следопыт — простой воин по следам найдет. Простите, ребята, что бросаю без погребения, постараюсь грех сей в церкви отмолить, ежели живым удастся в Нижний вернуться.
Я посчитал нашедшихся — восемьдесят два человека, вместе со мной. Однако! Половина от вчерашнего осталась. Парни все полегли, женщин — тридцать. Где еще почти полсотни? Дурочки, в лесу в одиночку не выжить! Или от голода помрут, или татары снова в плен возьмут, или зарубят ради развлечения. Но некогда ждать, и медлить нельзя — уходим.
— Идти цепочкой, старайтесь не отставать. Коли заметите что — не кричите, передайте по цепочке. Ясно?
Я пошел впереди; паренька того, что местность знал, Векшу — припомнил я, — татарин зарубил.
Так что я и проводник, и авангард боевой, и защитник в одном лице.
Мы дошли до ручья — тут все кинулись пить, ополаскивать лица.
Будя! Я пошел вниз по течению ручья. Все ручьи вливаются в речушки, а речушки — в реки. Если Ока недалеко, по ручью мы к ней и выйдем, да и со следа татар собьем. Нет в воде следов. Хорошо — татары еще не додумались до собак-следопытов. А в Англии такие уже в это время были. Отсталый они все-таки народ, эти татары.
Тесной колонной мы брели по ручью, спотыкаясь о камни и корни деревьев. Отмякли девчонки, даже смех иногда слышался, когда кто-нибудь падал в воду. Деревья впереди расступились, посветлело. Я приказал:
— Всем на берег и — замрите.
Сам подошел к опушке. Здорово! Ручей вливался в Оку. Это место я узнал — чуть ниже по течению, буквально в версте, я оставил Ивана с ушкуями, только по левому берегу. Вот загвоздка. Как переправиться? Река широкая, не всякий мужик вплавь рискнет, а уж женщины... Лодок нигде не видно, как, впрочем, и судов — весть о нападении татар разлетелась по реке мгновенно, и сейчас все сидели на пристанях, ожидая конца осады.
Я окликнул женщин: передохнули малость — и хватит.
Мы пошли по берегу против течения, удаляясь от Нижнего. Может, попадется на счастье лодочка, хоть маленькая.
Версты через две начались густые заросли.
— Все, девчонки, привал, отдохните.
Сам отошел подальше, поглядывая на реку. Вот и рыбачок на лодочке. Война войной, а кушать хочется.
— Эй, рыбак!
Мужик от неожиданности вздрогнул.
— Кто тут?
Я приподнялся из травы.
— Перевези на тот берег.
— Некогда мне, рыбу ловлю; семья большая, кормить надо.
— Деньги дам.
Деньги мужика заинтересовали. Он вытащил за веревку камень со дна, что использовал в качестве якоря, подгреб поближе: — Сколь дашь?
— Полтину. Мужик засуетился:
— Счас, счас! — В несколько гребков подошел ближе. — Покажи деньги!
Я развязал поясной кошель — и как я умудрился в схватках не потерять его? — высыпал деньги на ладонь.
— Смотри!
Мужик, убедившись в моей платежеспособности, заработал веслами, и лодка уткнулась носом в берег.
— Садись, мигом домчу.
Я забрался в лодку. Маловата, человек на пять, от силы шесть. Девчонки-то легкие. Сразу отдал мужику деньги, дождался, пока он отгребет от берега, и сказал:
— Стой!
— Чего еще забыл?
— Чуть ниже по течению женщины, из полона татарского убежали, надо их на тот берег переправить.
— Нет, так мы не уговаривались.
Я вытащил саблю, приставил к груди.
— Хорошо, греби к тому берегу. Я тебя высажу, сам девчонок перевозить буду. Лодку на берегу брошу. А хочешь — сразу туда поплывем, и лодка цела будет, и денег дам — не обману.
Лодочник выругался сквозь зубы, но против сабли не попрешь — уж очень довод убедительный.
Мы пристали к берегу. Я побоялся идти за женщинами — лодочник мог уплыть и без нас. К счастью, они меня заметили, выбежали сами.
— Так, не суетиться, всех сразу не заберем. Первые пять человек — в лодку.
Лучше бы я сам отсчитал. Село семеро, и лодка чуть ли не черпала бортами воду. Так не пойдет.
— Двое — ты и ты — выйдите из лодки. — Женщины молча вышли.
Лодка отчалила. Опытный лодочник работал веслами без устали, и вскоре лодка ткнулась носом в берег.
— Живо выходите, прячьтесь в кусты и — сидите тихо. Девчонки выскочили.
— А ты что? — спросил я лодочника. — Вылазь.
— Нет уж, ты вылазь, я веслами сызмальства махать приучен.
— Ладно, быть по-твоему. Я на том берегу вылезу, но коли обманешь, знай — сам реку переплыву, тебя найду и шкуру твою вместо паруса натяну.
— Ой, глядите, какой грозный! Будешь грозить — веслом вдарю, сразу ко дну пойдешь — раков кормить.
За перебранкой я и не заметил, что лодка пристала к правому берегу. Я вышел: все-таки есть разница — сто килограммов моего веса или две девчонки в лодке.
На этот раз сели шестеро. И только лодочник собрался отплыть, как мне в голову пришла мысль:
— Девчонки, кто посмелее — цепляйтесь двое за корму. Вымокнете, но быстрее на другом берегу окажетесь.
Смелые нашлись. Лодка стала отплывать, двое схватились за корму и плыли за ней как на буксире. Все-таки восемь — это не шесть. Я и так был удручен, что лодка вынуждена будет сделать десять рейсов. Это же уйма времени! А если по следу татары идут? Мы успеем переправиться, или они нас раньше найдут?
За каждый рейс я давал лодочнику полушку. Рыбы не поймает из-за нас, так хоть деньги заработает.
