Глава X
Долго Андрей не мог разлепить глаза, потом никак до него не доходило, что я ему рассказал про его брата. Вот тугодум!
– Так это что, брательник мой – тоже волкодлак?! – Дошло наконец!
– Не уверен полностью, но похоже.
Андрей обхватил голову руками и стал раскачиваться на постели.
– Как проверить? Не хочу и не могу поверить, что Мишка стал оборотнем.
– Буди ребят. Надо в баню – хозяин обещал к вечеру истопить, а пока – одежду чистить.
Остальные проснулись быстро, и первым вопросом Павла было:
– Чем это так омерзительно воняет?
– Твоей одеждой и твоей рожей! – захохотал Герасим.
Павел понюхал свой тулуп и поморщился:
– И в самом деле – в баню надо!
– Ежели хозяин не обманул, должна быть готова.
Мы сходили в баню: для воина – первое дело. Тем временем прислуга за отсыпанные медяки почистила одежду. А уж после баньки – ужин, с обильным столом да со свежим пивом. Брюхо уже к позвоночнику прилипало, последний раз ели еще в Муроме.
За столом, когда первый голод был утолен, я рассказал свою версию исчезновения Михаила. После услышанного все сидели ошарашенные, настроение упало.
– Это что же, мне надо будет против своего же боевого товарища оружие применять? – возмутился Павел.
– А если он на тебя нападет? – парировал я. – Или ты тоже хочешь в оборотня обратиться?
– Упаси Бог! – перекрестился Паша.
– Тогда предлагаю план. В деревне, кроме постоялого двора, всего восемь изб. Сейчас пойдем, и каждый осмотрит по две избы. Может, Миша сейчас забавляется с какой-нибудь бабенкой. Коли его не найдете, поспрашивайте – не видел ли его кто? Местные все друг друга знают, по дороге никто не ездит, кроме нас. Опосля встречаемся на околице. Всем надеть кольчуги и взять оружие.
Ватажка затопала по лестнице на второй этаж. Гремя и звякая доспехами, приготовились к поискам. Андрей предложил взять у хозяина факел. Поразмыслив, я так и сделал.
На улице уже были сумерки, но белый снег делал дорогу сносно видимой.
Я шел по улице и показывал:
– Андрей, тебе эти две избы, Паша – тебе эти, Герасим – бери следующие, а я осмотрю последние.
Никто из деревенских не видел Михаила – ни вчера, ни сегодня. А на мой вопрос о бабенке хозяин крайней избы засмеялся:
– У нас все бабы замужние, гулящих женок нету.
Парни справились с заданием быстрее меня и уже поджидали у околицы. Рядом проходила пустынная дорога. Налево пойти – к реке выйдешь, направо – на Муром. Снег на дороге был девственно чист.
– Так, товарищи мои боевые, сделаем еще вот что. Сейчас обойдем деревню по кольцу. Первым идет Герасим, он глазастый. Остальные – за ним. Увидишь любые следы – остановись! Надо осмотреть все следы, не затоптать.
Все пошли вокруг деревни. Вот заячьи следы, отпечатки небольших лапок, вот ворона топталась. Дальше – чисто. Пересекли дорогу, двинулись между нею и лесом. Вдруг Герасим остановился.
– Следы – вроде как волк?
– Андрей, запали факел!
Послышались удары кремня о кресало, полетели искры, вспыхнул факел. О, как интересно! Недалеко от дороги я заметил пень, в расщелине которого торчал воткнутый лезвием вверх засапожный нож. От дороги были видны следы сапог, причем явно большого размера; дальше следы как-то наслаиваются, как будто бы человек топтался около пня, поворачиваясь на месте, вроде раздумывая, а самое интересное – дальше от пня следы вели в лес. Но это были следы уже не человека, а волка. Причем отпечатки были четкие и очень крупные.
Герасим присел, потрогал пальцами волчий след:
– Старый след, не менее двух дней, может – чуть поменьше. Снег уже плотноват на отпечатках, солнцем опалило. Атаман, да тут возле пня и вмятина в снегу осталась, как будто кто-то упал.
Меня как озарило – да ведь чтобы волком стать, оборотню через пень с воткнутым в него ножом перекувыркнуться надо – старый волхв рассказывал. И преодолеть эту потребность в полнолуние невозможно. Я поднял голову – в небе светила полная луна.
– Андрей, подойди к следу сапог, сделай отпечаток своей ноги.
Даже в сумраке было видно, как потемнело лицо Андрея:
– Почему я? Вы что, меня в чем-то подозреваете?
– Нет, ни в чем, просто оставь свой отпечаток и отойди в сторону.
Андрей наступил на чистый снег и сделал шаг в сторону. Оба отпечатка были одинаковой длины и выглядели, как близнецы.
– И что? – с тревогой оглядывая наши лица, спросил Андрей.
Нет, все-таки все здоровяки – тугодумы. Господь силушкой наградил, а умом – обделил.
Паша не выдержал:
– Ты что, не видишь – следы одинаковые? Вы с братом одного роста и веса, и обувь у вас одинаковая.
– Да, у одного сапожника шьем, даже путаем иногда – чьи сапоги.
– Стало быть, твой брат Михаил сюда человеком пришел, да здесь и обратился в волка. Надо по следу идти, может – недалеко ушел, на лежку залег.
– Может, не трогать брата? Он же никого не убил? – заканючил Андрей.
– Вот мы и посмотрим.
Все двинулись по волчьим следам. Шли они почти прямо, лишь огибая деревья и валежины. Можно было подумать – у волка была четкая цель.
Пройдя верст восемь, мы притомились. В лесу снега было больше, чем на полях, сапоги проваливались. Сейчас бы сюда короткие охотничьи лыжи. Но – чего нет, того нет.
Вдали, между деревьями показался огонек. Мы пошли к нему, как корабли на маяк. В глухом лесу стояли две избушки; не иначе – отшельники.
На наш стук в двери грубый мужской голос из-за двери ответил, чтобы мы проваливали.
– Хозяин, чего ты ругаешься, мы тебе ничего плохого не сделали.
– Кто такие? Почему по ночам ходите? Чего надо?
– Дружинники мы; волкодлак здесь объявился, его ищем.
Загремели запоры, дверь распахнулась, и навстречу мне кинулся мужик с деревянными вилами в руках. И я, и товарищи мои выхватили сабли, но мужик бросил вилы и стал нас обнимать.
– Сынки! Избавители!
– Что случилось?
– Случилось! Он еще и спрашивает! Пройди в соседнюю избу – там сын мой жил с молодой женой, так их прошлой ночью волкодлак и задрал. Обоих – насмерть. В избе крови – ровно быка зарезали. Как уж случилось – не знаю. Утром вышел – тишина! Обычно жена его спозаранку хлопочет – печь топит, за скотиной ходит. Сунулся я в избу – а там…
Мужик заплакал. Утирая слезы, он проговорил:
– Я думал, по мою душу волкодлак пришел.
– А как ты узнал, что не разбойники какие, а волк это был?
– Охотник я, робяты, а тама следов волчьих полно, и в избе и вокруг. Да и следы огромные – отродясь таких не видывал – крупные, ужасть!
Мы переглянулись – похоже, худшие наши опасения начинают сбываться. Мало того, что Михаил силен, так еще и все воинские уловки знает.
– Помочь хочешь?
– Хочу, токмо как?
– По следу нас на зверя выведи, а там – не твоя забота.
– Я мигом, оденусь только, да жене скажу, чтобы двери заперла. Обычно мы вообще двери не запираем. От дороги далеко, лихих людей нету – от кого запирать?
Мужик подобрал вилы и зашел в избу. Быстро появился уже одетый, в тулупе, в валенках, на голове – рысья шапка.
Мы подошли к соседней избе. Мужик обошел ее. Нашел след и двинулся по нему в глубь леса. Мы цепочкой пошли за ним. Долго шли, но след не прерывался и не терялся, был четко виден на снегу даже в скудном свете луны.
Мужик встал. Еле слышно проговорил:
– Овраг неширокий впереди, там он должен быть!
– Ну, тогда стой здесь.
Павла и Герасима я по совету охотника послал к обоим концам оврага; собственно, это была большая промоина шириной метров четыре-пять и длиной около пятидесяти, поросшая кустами. Вокруг оврага было открытое место, вроде поляны в лесу, метров по тридцати в обе стороны.
– Герасим, только увидишь цель – сразу стреляй, стрелы не экономь, потом новые купим.
Я же с Андреем пошел к центру оврага. Андрея решил оставить при себе. Мало ли – дрогнет рука подняться на брата, так я подстрахую.
Подойдя, я сломал верхушку у высохшего куста. Звук в тишине прозвучал как выстрел. Я швырнул ветку в овраг. Послышалось глухое ворчание. Точно – там зверь! Из оврага легкой тенью выпрыгнул волк, только не огромный, а молодой и поджарый.
Раздался щелчок тетивы, и в бок зверя вонзилась стрела. Волк подпрыгнул и упал. Когда мы подбежали, он еще дышал. Стрела пробила ему грудную клетку навылет. Наконечник торчал с одной стороны, оперение – с другой. Я саблей рубанул ему по шее.
– Готов!
Вот только на волка-оборотня он не похож. Вроде собаки, только однотонно серый.
– Дай-ка сюда факел.
Андрей почиркал кресалом, зажег факел.
Я вытянул руку с факелом над оврагом. Неяркий колеблющийся свет едва достигал кустарника – высохшего, с редкими, оставшимися с осени желтыми листьями. Что там, за ними? Решение пришло сразу – надо поджечь кусты. И нам видно будет, и любую тварь из оврага выгонит. Что настоящие волки, что оборотни огня боятся.
– Тащите сухие ветки!
Андрей побежал к близкому лесу и вскоре вернулся, неся охапку веток. Ох и долго не хотели они загораться. Наконец пучок веток занялся от факела, и я швырнул их вниз, на ближайшие кусты. Ветки упали удачно, повиснув на кустарнике, и неожиданно ярко вспыхнули.
От кустов метнулась тень на Павла. Щелкнула тетива, еще раз. В овраге раздался короткий взвизг, на Павла выскочил здоровенный волк и прыгнул на дружинника. Из правой лопатки у него торчала стрела, но волк был силен, и удар – мощным. Павел успел прикрыться щитом от раскрытой пасти и ударил саблей снизу, отрубив волку задние ноги. Снег вокруг них сразу окрасился кровью.
В это время успел подбежать я и несколько раз воткнул с проворотом лезвие сабли в грудную клетку, целясь в сердце. Волк вздрогнул, упал и забился в агонии. Испуганный Павел оглядывал себя – нет ли где ран? При этом каждый из нас не боялся получить ранение в бою, даже возможную смерть от руки врага воспринимали как вероятность, мы сами выбрали себе эту профессию. Но получить рану от оборотня и потом самому превратиться в мерзкую тварь никому не хотелось.
Глаза волка остекленели, сдох!
К нам на негнущихся ногах подошел Андрей, за ним прибежал Герасим – все-таки он стоял дальше, и последним – охотник. На наших глазах произошло обратное превращение – из зверя в человека. Перед нами лежал наш же боевой товарищ и брат Андрея Михаил. Андрей упал брату на грудь и разрыдался.
– Что я тятьке скажу?
– То и скажешь – в бою с нечистью погиб, честно сложил голову.
– А как же, – Андрей кивком головы указал на тело брата.
– Он с честью сражался с оборотнем-старушкой и то, что именно он пострадал – беда его, а не вина. На его месте мог оказаться любой из нас.
Я обвел глазами дружинников. Все стояли, потупясь. Чувства раздваивались: с одной стороны – проверенный в боях ратник, наш верный товарищ, с другой – злобный и кровожадный волкодлак. Но теперь зло повержено, в каком бы обличье оно не было.
– Так и скажем князю, а ты, Андрей – тятеньке своему, что Михаил сражался с нечистью и погиб, как воин. Думаю, хоронить в земле с отпеванием… – я замялся, – не очень правильно, закопать, как злыдня, просто бросив в яму – опасно, вдруг в полнолуние оживет. Предлагаю сжечь на погребальном костре, как это делали наши предки, как викинги делают до сих пор.
Все молча разбрелись по лесу, собирая сухой валежник. Охотник выбрал сухостой и срубил его небольшим топориком.
На порубленные стволы деревьев уложили тело Михаила, обложили валежником. Андрей поджег костер, и мы отошли, наблюдая, как разгоравшееся пламя охватило тело.
Обратно тоже шли молча, в мрачных раздумьях. Вот потерян наш товарищ, а началось все от неопасной вроде бы на первый взгляд раны. И каждый думал – а если завтра меня укусит, поцарапает, порвет когтями какая-нибудь тварь, во что я могу превратиться? Превращусь ли в мерзкое создание, и мои товарищи будут вынуждены меня убить? Нет ответа. Такие размышления угнетали всех.
Расстались с охотником у его избы.
– Дальше дорогу найдете?
– По следам найдем.
– Спаси вас Бог за помощь!
Охотник низко поклонился, мы ответили тем же.
Уже начало светать. Мы выбрались на дорогу, зашли на постоялый двор.
– Кушать будем ли?
Все отказались.
– Тогда спать, сегодня ночью снова на Муром пойдем.
Большого энтузиазма мое сообщение не вызвало. Однако вечером все с большим аппетитом поели, умяв небольшого жареного поросенка. Я так понял – это и завтрак, и обед, и ужин.
Оседлав лошадей, мы выехали на дорогу. Почти до самого Мурома ехали спокойно, хотя и в напряжении. И буквально за пять верст до города, когда уже начало светать, послышались крики. Кричали люди – впереди, за поворотом дороги явно шел бой.
– Вперед, оружие к бою! – скомандовал я. Пришпоренные лошади рванулись вперед.
Впереди стоял обоз, слышались удары железа о железо, мелькали смутные тени.
От обоза к нам рванул мужичок в одной рубахе и штанах, теплой одежды – шапки, тулупа – на нем не было. В руках он держал оглоблю.
– Рятуйте, люди добрые, – тати напали, живота и добра лишают!
Ратники вмиг повеселели: тати – это не нежить! И сами рванули вперед, прямо в самую гущу свалки. Засвистели сабли, раздались крики боли и предсмертные хрипы.
Я слегка растерялся – кого бить? Одеты одинаково – все в овчинных тулупах, все кричат, машут кулаками и топорами. Как бы обозных не побить!
Я привстал на стременах и крикнул что есть силы:
– Обозники – на сани! Остальных – руби!
Даже в пылу схватки меня услышали. Отбиваясь от нападавших, пятеро мужиков вскочили в сани поверх холстин, что укрывали товар.
В два прыжка моя лошадь оказалась возле дерущихся. Я замахал саблей, с другой стороны обоза устроили мясорубку мои сотоварищи. Несколько мгновений – и от обоза прыснули в лес трое оставшихся в живых разбойников. Герасим не оплошал и из лука успел завалить еще одного татя.
Мы спрыгнули с коней. Разгоряченные боем мужики стояли на санях, сжимая в руках топоры. Сзади подбежал мужик, что кричал «Рятуйте!». В руках он все еще держал оглоблю.
– Что случилось?
Наша помощь и мой строгий голос оказали отрезвляющее действие. Мужики повыпрыгивали из саней и собрались передо мной. Мужик с оглоблей заговорил:
– Купец я Муромский, Твердила, Антонов сын. Вот решил с утречка пораньше из Мурома в Мошкино, а там, ежели повезет – и в Егорьевск. Слыхал, что на тракте балуют, да думал – обоз небольшой, лошади справные – проскочу. Кабы не вы – всех живота бы лишили. Вот уж спасибочки! Чтой-то лица мне ваши незнакомые, не муромской дружины.
– Из Москвы, княжьи дружинники.
Какого князя, уточнять я не стал.
– Вот спасибочки. Может, до Мошкино вместе двинемся?
– Твердила, где твое Мошкино, а где Муром? Мы же в Муром едем, тут и осталось пути всего ничего.
– Ну да, ну да. Так из Мурома вы в Мошкино?
– Это уже вечером.
– Да как же это? Кто же ночью в дорогу собирается?
– Нам так надо. Хочешь – переночуй в Муроме, а вечером – с нами. Не хочешь – твое дело. Я в сопровожатые не набивался. А что везешь?
– Мягкую рухлядь.
Я приподнял холстину. На санях лежали увязанные шкурки бобра, соболя, куницы. Я непроизвольно присвистнул. Да ведь это серьезный товар, больших денег стоит. Зимой шкурка у зверья пушистая, мех прочный и теплый, скорняками куда выше ценится, чем летний. По весне на такой мех как раз самая цена.
– Ты что же, Твердила, такой товар – и без охраны?
Глазки у Твердилы забегали. Вот жмот, на охране решил сэкономить. Наверняка про нечисть знал, как и про то, что она лютует в основном по ночам. Прикинул, что если обозов на дороге нет, то и разбойников не будет – и просчитался.
– Собирай своих убитых, коли есть. Трупы татей – с дороги, чтобы не смердели. И решай – день ждать в Муроме и ехать с нами или сам дальше иди.
– Спасибочки, ратники! Мы уж тут как-нибудь.
Я обернулся к дружинникам:
– Все целы?
– Все!
– Тогда вперед!
Ворота в городе уже были открыты, солнце освещало верхушки надвратных башен. После схватки у всех проснулся аппетит, и мы здорово тряхнули мошной в трактире, а после – завалились спать.
Разбудил меня робкий стук в дверь. На пороге стоял Твердила. Прижимая к двери шапку, купец переминался с ноги на ногу.
– Дык, обоз готов давно, скоро солнце сядет, ворота закроют. Выезжать сегодня будем?
– Будем, Твердила! Пока мы перекусим немного, выводи обоз за ворота.
– Ага, я с обозом выеду – ворота и прикроют, а вы тута останетесь. Нет уж, я лучше у ворот подожду.
– Твое дело.
Мы споро оделись, наскоро заморили червячка, оседлали коней. У ворот и в самом деле стоял обоз Твердилы, но, на мой взгляд, он увеличился. Я не поленился и пересчитал сани – точно, семь штук вместо пяти. Ладно, где пять, там и семь.
– Готов, купец?
– Давно готовы, уж подмерзать стали.
– Тогда трогай!
Мы выехали за городскую стену, и я остановился в изумлении. На небольшой площадке перед городскими воротами, скучившись, стояло множество саней – естественно, запряженных лошадьми. Увидев нас, стоявшие возле саней мужики дружно склонились в поклоне. К нам подошли трое мужей, дозорных, в справных одеждах – в охабнях, однорядках, бобровых шапках, расшитых валенках. Угадав старшего, обратились ко мне:
– Не возьмешь ли под свое крыло, под защиту и наши обозы? Всем надо товар из города везти, почитай – вся торговля встала. На дорогах разбойники и нечисть лютует, совсем торговому человеку плохо. Посадник муромский уговаривает до весны ждать, когда реки вскроются, да на судах товар везти. Можно, конечно, да цена у товара упадет. Возьметесь ли?
– С чего вы взяли, уважаемые, что мы в охрану нанимаемся? Мы – люди служивые, княжьи ратники. И кто его знает, что на дороге случиться может? Нас всего четверо, а обоз ваш на полверсты растянется.
Купцы переглянулись, хитро заулыбались.
– Ой, не скажите! Городок наш маленький, нового человека сразу видно. А тут – ватажка малая, на ночь – на дорогу, днем – отсыпается. С чего бы это, а? Да и деньжат отсыплем, уж уважьте людей!
Я посмотрел на своих товарищей. Герасим пожал плечами – решай, мол, сам. Павел и Андрей кивнули головами, соглашаясь.
– Хорошо. Только условие – не растягиваться, ехать плотно. А уж ежели тати нападут, али еще что – помогать. Уговор?
Купцы согласно закивали и разошлись.
Твердила и здесь успел занять со своими санями место в голове большого обоза. Дурья голова, однако. Самое безопасное место – в середине.
Со стены на нас удивленно взирали городские стражники.
Во главе колонны я поставил Павла – он самый сообразительный и оружием владеет отменно. В середине колонны ехал Андрей, я же вместе с Герасимом был в арьергарде, проще говоря – в хвосте, самыми последними. Летом бы наглотался пыли, а сейчас – ничего, вполне сносно.
Обоз втянулся в лес и поначалу шел бодро. Периодически я объезжал обоз до головы и обратно – за порядком приглядеть, поторопить замешкавшихся, да и показать, что охрана здесь, не дремлет.
Ехали без остановок: я опасался нападения – не разбойников, так нечисти. На удивление обоз добрался до Мошкино в целости, сразу заполнив собою постоялый двор и все дворы и избы в небольшой деревушке. Прислуга металась как угорелая. Хозяин довольно потирал руки и выглядел именинником. Как же, с поздней осени – первый обоз, если бы так продолжалось, то и разориться можно. Возчики разместились в крестьянских избах, купцы – с комфортом на постоялом дворе.
– Всем спать, после полудня – в путь, доведу вас до реки, как и уговаривались.
Купцы довольно кивали головами, переговаривались меж собой, прикидывая прибыль с ходового товара.
После небольшого отдыха мы встали бодрые, вроде как и не тряслись в седле всю ночь. Возничие уже выстраивали обоз на дороге. Тем же порядком мы тронулись в путь, и поздним вечером без происшествий пересекли по уже тонкому льду реку Пра.
Вдали курилась трубами деревенька.
– Ну все, уважаемые, я слово сдержал, через реку вас перевел в целости и сохранности. Желаю удачно распродаться и вернуться домой.
– Спасибо, служивые, спаси тя Господь! На сколько мы уговаривались?
– А сумма не обговаривалась. Сколько дадите по совести, столько и ладно будет.
Купцы вручили мне тугой кошель, и мы повернули обратно. Конечно, надо было бы переночевать в деревушке, но там три-четыре избы, всем не вместиться, а кормить клопов и нахвататься блох мне вовсе не хотелось.
Рванули рысью, так что через несколько верст от коней уже пар валил, потом перешли на шаг. Когда кони отдохнули, мы пустили их в галоп.
К утру уже были на постоялом дворе. Чем удобно для нас Мошкино – как раз посредине пути, между рекой и Муромом. Под присмотром оба отрезка пути.
Прислуга увела коней в конюшню, мы же улеглись спать – проехали сегодня изрядно, все устали, напряжение давало о себе знать. Спали, пока уже стало невмочь.
Я решил дать людям и лошадям отдых. Проснувшись и подхарчившись, я вытащил кошель, полученный от купцов, и стал делить деньги на кучки. Ратники внимательно смотрели, как я раскладываю серебро и медяки в горки на столе.
– Постой, – поднялся со скамьи Герасим, – денег пять пригоршней, а нас четверо. Ты себе, как старшему, две доли берешь?
– Нет, как и всем – поровну.
– Тогда эта доля кому? – Герасим пальцем ткнул в кучку монет.
– Про Михаила забыл? У него семья есть, Андрей им передаст. Кто о его детях позаботится? Точно уж не ты!
Все остальные со мной согласились.
Татарин с удовольствием ссыпал монеты в свой поясной кошель, в котором до того было катастрофически пусто, и спросил:
– А ежели бы погиб, тогда кому достались мои деньги?
– У тебя же семьи нет – между собой поделили бы.
– Значит, жениться надо, – захохотали все.
Позже ко мне подошел Андрей и с чувством пожал мне руку.
– Спасибо за брата. Я думал свои деньги его семье отдать, а тут – видишь, как ты повернул, должник я твой, за брата должник.
Мы отдыхали, каждый занимался, чем хотел, – чистили и точили оружие, осматривали сбрую. Маленькие, но такие необходимые жизненные мелочи.
Вечером следующего дня выехали на Муром. Поездка выдалась очень спокойной, а в Муроме нас уже ждали. Не успели мы заявиться на постоялый двор, как в трапезной, испросив разрешения, за стол подсели купцы. В богатых одеждах, солидные люди.
– Заждались уж вас, два дня не было, беспокоиться стали.
– А что случилось-то?
– Стало быть, обоз в благополучии прошел дорогу? Так и мы хотим товар в первопрестольную везти. Муромчанам хорошо – они первыми ушли.
– Вы тогда кто?
Купцы приосанились:
– Евграфий вот пермяк, я – Хлыновский с Вятки, Святослав – с Кунгура-города. Местные-то молчали, сами поперву хотели сливки с товара снять. Почитай, ползимы в Муроме просидели, торговля стоит, выручайте!
– Не охранники мы – служивые люди.
– Знаем, знаем, рассказали ужо. Так ведь и мы с понятием.
Евграфий вроде невзначай коснулся кошеля.
– Мы днем отсыпаться будем, в ночь двинемся.
– Согласны, согласны. Будем к вечеру ждать у городских ворот.
– Договорились.
Мы скрепили договор рукопожатием, и довольные купцы поспешили к выходу. Герасим облизал ложку, спрятал ее в поясную сумку и мечтательно проговорил:
– Вот это жизнь! Так бы и ездил все время. Вроде на службе, дело делаем, и от купцов отбоя нет, серебро да медяки в мошну падают.
– Думаешь, это будет долго продолжаться? Дороги вскорости подтают, сани не пройдут, на телегах – рано, а там и реки вскроются ото льда. Серьезные купцы товары рекою, на судах возить будут.
– Пусть тогда весна позднею будет.
Ратники захохотали.
– Герасим, как только дороги расквасит, мы домой вернемся, такой наказ князь дал. У него задание было – дорогу от нечисти очистить, а не купцов сопровождать.
– Жалко, только размечтался – деньжат срубить, избу в Москве купить, а там и женюсь, может быть.
Посмеиваясь и пошучивая, мы отправились на отдых.
Когда вечером выезжали из городских ворот, стражник завистливо сказал:
– Вот везет вам – деньжат по легкой срубить!
– А вам кто не давал всю зиму эти деньги зарабатывать?
– Так нечисть же на дорогах.
– А ты сначала нечисть изведи, как мы, а потом завидуй.
Купцы уже были готовы, даже сани обоза стояли на дороге колонной.
Ехали тем же порядком: Паша – впереди, Андрей – в середине, мы с Герасимом – сзади. Когда проехали уже половину пути, Герасим подъехал ко мне поближе, стремя в стремя.
– За нами наблюдают.
– С чего ты взял?
– Ты ничего не слышишь?
Я снял шлем, войлочный подшлемник, прислушался.
– Нет, все тихо.
– По левую руку валежник иногда потрескивает. Кабы зверье какое было, так звук от дороги шел бы, а тут – вроде идет за нами кто.
– Наблюдай, будь настороже.
Однако, вопреки опасениям, до Мошкина добрались нормально; переночевав, двинулись дальше, и вот она – Пра. Купцы поблагодарили, вручили мешочек с монетами. Но обратно ехать сразу не удалось. От деревеньки, что стояла за рекой, скакал всадник, что-то крича и размахивая руками. Мы подождали.
Подскакав, он соскочил с лошади. Обличьем – крестьянин, может – возничий.
– Что случилось, шумишь почему?
– Дык хозяин меня послал, в деревне он, просит к нему проехать, рядом тут.
– На кой нам твой хозяин? Мы под князем ходим.
– Ой, не губите, до смерти забьет – тут ведь на конях совсем рядом.
– Ладно, что с тобой поделаешь – поехали, показывай.
Мы обогнали купеческий обоз и въехали в деревеньку. У самой большой избы к коням кинулась прислуга. Холопы взяли коней под уздцы, повели во двор. Мы с ратниками соскочили с коней. Въехать верхом на чужой двор – неуважение к хозяину.
Как только мы подошли к крыльцу, дверь распахнулась, вышел купец – это сословие ни с кем не спутаешь. Одевались в эти времена люди согласно писаным и неписаным правилам. Ремесленник не имел права ходить в одежде купца, а купец – в одежде боярина, хотя слуг, земель и богатства мог иметь поболее, чем боярин или даже князь.
В руках он держал большую ендову с медовухой.
– Заходите, гости дорогие, отведайте с дороги медовухи.
Я хорошо приложился к серебряной ендове, передал ее дальше своим ратникам.
Павел вскоре протянул ендову хозяину, держа вверх дном – обычай. Интересно, с чего бы такая встреча? Как богатого родственника или близкого друга встречает. Вспомнилась поговорка: «Мягко стелет, да жестко спать». Не вышла бы нам боком такая встреча.
Нас провели в комнату, усадили за стол. Слуги купеческие живо притащили жареного поросенка, а пироги, истекающие ароматами мяса, рыбы и еще не поймешь чего, исходили жаром на столе.
Купец счел «Отче наш», все перекрестились и принялись за еду.
Когда ты в дороге, и черный хлеб с салом идет за милую душу, а тут такая вкуснотища. Запивали свежим пивом.
Наконец наелись, вытерли жирные пальцы полотенцем. Я понял, что сейчас начнется тот разговор, ради которого нас и пригласили.
– Слышал я, что вы, княжьи ратники, оберегаете дорогу на Муром.
– Так и есть.
– Два обоза вы уже с Мурома провели, оба – благополучно: никто товара не отнял, да и самой жизни не лишил. Стало быть, люди вы надежные.
– Вроде того.
Я отвечал скупо – пусть лучше он говорит.
– Дело у меня важное, ползимы в этой деревушке просидел уже, да видно – дошли до Бога мои молитвы, сподобился он вас ко мне послать.
– Купец…
– Святослав меня звать. По батюшке – Корнеев сын, Карповы мы.
– Святослав, если можно – давай ближе к делу. Мы всю ночь в седлах провели, не на мягкой перине. Хорошо бы и отдохнуть с дороги.
– Я понимаю, понимаю, да. Дело такое – обоз провести в Муром, дальше уж мы сами.
– У тебя и так слуг полно, чего же ты сам не пошел?
– Бывших ратников среди них трое только, еще человек пять могут только за себя постоять, а груз ценный. Слухи нехорошие о дороге ходят.
– Дорогу мы сколько могли, зачистили – от нечистей и от татей. Может, кто и остался, так и мы службу свою не бросили.
– Так возьметесь обоз провести в сохранности до Мурома?
– Что за груз?
Купец замялся, посмотрел на ратников.
– Говори, мы все – ватажка малая, вместе жизнями рискуем, секретов ни от кого нет, я в каждом уверен.
Купец выдохнул:
– Жуковинья самоцветные.
Я мысленно охнул. Жуковинья – это камни драгоценные: алмазы, яхонты, рубины. Цена у них очень велика, и за таким грузом могут следить, выжидая удобный момент, причем не тати лесные, мохнорылые, бросившие вчера соху и не умеющие держать оружие в руках. Это могут быть и вполне боеспособные ребята – варяги, бывшие дружинники и прочий люд, живущий с разбоя. Вполне серьезные ребята. Сам я с ними никогда не сталкивался, но слушки разные до меня доходили.
Я задумался. Ратники мои отводили глаза, чувствовал я – не очень нравится им моя задумчивость. И обоз провести хочется, денежку с купца сорвать, но и риск осознают.
Купец не выдержал тишины.
– Я заплачу, сколько надо будет за труды – столько без обмана и отдам. Причем – золотом.
Лучше бы он этого не говорил. У Герасима сразу заблестели глаза, одно слово – татарин, хоть и крещеный. Да и другие смотрели на меня уже просительно. Голос подал Павел:
– Атаман, мы дорогу эту уже наизусть знаем. Неужели еще разок не сходим, людям торговым почет и уважение не окажем, себе на харчи заработаем.
Ох и не хотелось мне соглашаться, как чуял я неприятности, но как дьявол под руку толкнул.
– Хорошо, по рукам.
Я протянул купцу руку, он с жаром ее пожал.
– А цену чего же не обговорили?
– Рано о цене говорить, купец. Как доведем обоз до Мурома, так и заплатишь – по совести. Сам понимаешь – ты богатством рискуешь, надо полагать – не последнее везешь, а мы жизни свои на кон ставим.
Купец помялся.
– Чего еще?
– Дочка со мной, на смотрины ее в Хлынов-город надо.
Час от часу не легче. Что не сказал сразу, купец?! Это со стороны кажется, что все равно – двое саней или пять, только мужики в обозе или есть женский пол. Вот приспичит в дороге по малой нужде, пойдет барышня в кустики – мужиков из охраны с ней не пошлешь. А кто его знает, что там, в лесу, за кустиками – зверь лютый или разбойник злой, безбашенный. Купец этих тонкостей явно не понимал. Я, как мог, объяснил ситуацию.
– Понимаешь, на смотрины ей надо. Девке уж семнадцать весен, замуж ей пора; сговорился я с купцом хлыновским – сын у него. Ежели сейчас не проедем – что ж ей здесь, до лета сидеть? У меня с будущим сватом уговор был – по зиме приехать, а сейчас весна на носу. Пасха скоро, потом Красная Горка – вишь, куда клонится.
– А при чем здесь Пасха?
Купец изумленно уставился на меня, как на прокаженного.
– Ты крещеный ли?
Я молча вытащил крестик на цепочке и показал.
– Нельзя на Пасху свадьбу играть – ни одна церковь обряд таинства венчания проводить не будет. Не женат небось?
– Не женат.
– Вот! – Купец поднял вверх палец. – Потому и не знаешь. Эх, молодо-зелено.
– Обманщик ты, купец!
– Почему же?
– С дочки бы и начал, ни в жизнь не согласился бы.
– Так уж уговор у нас, по рукам ударили, видаки есть.
Называется, влип. В ночь точно выезжать не стоит, теперь и днем в оба смотреть надо.
– Ладно, купец, дай место для отдыха моим людям, да пусть лошадей в конюшню поставят, накормят.
– Уже.
– Что уже?
– Лошади в конюшне, напоены и сыты. Люди твои в комнате отдыхают.
– Вымуштровал ты людишек своих.
– С поганым сословием только так и надо.
– Утром выезжаем, готовь обоз.
Слуга отвел меня в комнату. Ратники мои уже спали, причем Андрей храпел так, что вибрировала слюда в окне.
Утром встали с петухами, но, к нашему удивлению, обоз уже стоял на дороге. Нас покормили, лошади наши уже были под седлом. Под ногами похрустывал тонкий ледок. Днем под солнцем таяло, ночью примораживало. Развезет скоро дороги, через недельку домой, в Москву пора собираться. Сделаем еще пару ходок по тракту Муромскому – и все, хватит. Иначе придется сидеть сиднем на постоялом дворе, дороги станут на месяц непроезжими.
Подошел купец:
– Мы готовы, вы как?
– Трогайте.
Наш боевой порядок был прежним – Павел впереди, в середине – Андрей, я с Герасимом сзади. Обоз был невелик – десять саней. На передних важно восседал сам Святослав, прикрытый медвежьей шкурой, за ним ехали в санях двое ражих охранников, везли груз драгоценных камней. Охранники зорко поглядывали по сторонам, руки на саблях и даже по нужде в походе бегали поодиночке. Укрытый холстиной, в ногах у них лежал мешок из толстой свиной кожи, сыто лоснящийся от содержимого.
На одной из остановок и я с ведома купца приподнял мешок, весу в нем было не более трех-четырех килограммов. Как сказал купец – внутри мешка были мешочки поменьше – один с алмазами, другой с рубинами, третий с изумрудами, потому мешок казался пухлым.
В третьих санях ехала дочь купца вместе с нянькой или прислугой. Дочку я еще не видел, садилась она в сани без меня, и теперь я лишь узрел ее спину в бобровой шубе да голову в пушистом козьем платке. Иногда оттуда доносился звонкий смех.
На трех следующих санях ехали слуги, далее следовали несколько саней с провизией, личными вещами купца и дочери.
Сытые лошади бодро тянули обоз, позвякивая бубенцами. Я подъехал к купцу:
– Будь добр, Святослав, распорядись прислуге – снять бы надо бубенцы, уж больно далеко слыхать.
– Пусть слышат и видят – Карпов едет!
Ну нет так нет, переживем, хотя на лесной дороге предупреждать всех о своем появлении явно не стоило.
Чуть за полдень въехали в Мошкино. Купец устроил привал и отдых, не спеша поели в трактире при постоялом дворе. Я прикинул по времени – не успеваем в Муром засветло, закроет стража городские ворота. О чем не преминул поделиться с купцом.
– Эка беда! Ползимы в деревне просидели, одна ночь ничего не решит. Завтра с утречка выедем.
– Вот и лады.
Вечером хозяин постоялого двора принес в нашу комнату небольшой – около ведра – бочонок пива.
– Угощаю, за счет заведения.
– С чего ты такой добрый, Панфил?
– Да кабы не вы, хоть зубы на полку клади. Туда обоз – сюда обоз, и все кушать хотят, с дороги отдохнуть, лошадям сенца да овса задать опять же. Вот и выходит – вас благодарить должно.
Мы с ратниками посмеялись и пиво выпили с удовольствием. Один Андрей чего стоил – чуть не половину опростал. После Герасим завалился на полати, мечтательно молвил:
– Вот житуха – лепота! Век бы так жил – кормят за счет князя, поят за счет хозяина еще и купцы деньги дают.
Павел его подначил:
– А ты оставайся здесь, мы когда-никогда в Москву уйдем, а ты здесь безбедной жизнью жить будешь!
– Нашел дурака. Скоро дороги развезет, потом купцы товар по рекам сплавлять будут, чего я заработаю?
Все засмеялись. Андрей густо отрыгнул пивным духом, поднялся с полатей:
– На ночь облегчиться надо, пиво наружу просится.
Не возвращался он долго, а когда пришел, сел на лавку напротив меня.
– Атаман, не нравится мне слуга один. По-моему, я рожу его в харчевне видел.
– И чем он тебе не хорош? – После пива слегка разморило, и думать ни о чем не хотелось.
– Пошел я по нужде малой, смотрю – подошел слуга к забору, поднял и опустил светильник три раза.
Пивной хмелек быстро улетучился.
– Никак сигнал кому-то подавал.
– Вот и я о том же.
– В какую сторону забор выходит, куда он сигналил?
– К деревне.
Видимо, там находился сообщник. Было бы дело в городе – подумали, что полюбовник сигналы подает. Но в маленькой деревушке, да еще когда обоз ценный?! Наверняка видел, как охранники мешочек в комнату заносили. Небось не дурак, дотумкал – чего это охранники мешочек купеческий носят?
– Парни, вот что – глядите завтра в оба, чует мое сердце – огребем мы завтра с этим обозом неприятностей. Ладно, спать давайте, утро вечера мудренее.
Проснулись от шума и суеты под окнами. Возничие хлопотали во дворе, запрягая коней в сани. Сотоварищи мои быстро собрались, памятуя мои слова о подозрительном слуге, скромно позавтракали. Случись бой – с сытым брюхом воевать тяжелее, да и случись рана в живот – с пустым желудком шансов выжить несравненно больше.
Выехали мы обычным порядком. Отъехав пару верст, я подскакал к охранникам купеческого сокровища:
– Как вы тут?
– Нормально.
– Будьте наготове, предчувствие у меня есть нехорошее.
– Ты за обозом смотри, коли подрядился, а за нас не беспокойся!
Ну что ж, я предупредил.
Около полудня обоз встал. Я помчался вперед, к голове обоза, опасаясь, что произошло нападение. Оказалось – дочь купеческая вышла размять ножки да по нужде в кустики сбегать. Возничие, нимало не стесняясь, справляли нужду, не отходя от саней. Дочь купеческая вместе со спутницей отошли в лес. Вот уже и обоз к движению готов – ну сколько можно в кустах сидеть?
Из леса донесся слабый девичий вскрик. ешкин кот! Как чуял! Я пришпорил коня и ворвался в лес. Метров через пятьдесят увидел на снегу шубу, вокруг много следов, причем отпечатки на снегу не девичьи – уж больно размер велик. По спине прокатилась волна холода. Не усмотрел! Я рванул повод, разворачивая коня. Надо срочно к дороге, брать своих ребят и преследовать похитителей.
Когда я выбрался на дорогу, здесь уже кипел бой. Вот уж не везет, так не везет. Вырвав саблю, я походя смахнул голову явно не обозному мужику. В середине обоза Андрей размахивал боевой палицей, и нападавшие разлетались от него в стороны, как битые мухи. В конце обоза щелкал тетивой лук. Молодец, Герасим!
Я рванулся в сторону саней с драгоценностями. Здесь рубились охранники. Рубились здорово, надо признать. Они стояли по обе стороны от саней, прикрывая груз и одновременно свои спины от внезапного удара.
Подлетев на коне, отрубил руку с топором у нападавшего татя и резко осадил коня у саней купца.
– Святослав, дочку в лесу похитили!
Купец схватился за голову.
– И это еще!
Нападавших было много, они явно превосходили нас в численности, уступая в мастерстве и вооружении. Возничие бились с нападавшими топорами, дубинами. У татей было такое же оружие, можно сказать – примитивное.
Видя, что противник наседает, я на лошади носился вперед и назад, успевая по ходу свалить одного-двух разбойников. Но и ряды обозников таяли: у двух саней валялись убитые возничие, а разбойники хватали с саней какие-то вещи и заталкивали их в свои мешки. Мешок! Коли упустил дочку, надо спасать мешок.
Рванув поводья, я развернул лошадь и поскакал к голове обоза. На меня кинулся какой-то ненормальный в сером зипуне и с топором в руке. Вот ее-то я и отсек. Нечего махать у меня перед носом острыми предметами.
У саней с жуковиньями отбивался только один охранник, второй лежал на спине с залитым кровью лицом. Я с ходу спрыгнул с коня прямо на сани и ударил саблей по шее татя, уже шарившего руками в санях. Сбоку увидел еще одного, замахивающегося на меня дедовским мечом.
Раз! Я воткнул ему саблю в грудь, провернул и с оттягом вытащил. Тать уронил меч и упал. Резко поворачиваюсь вправо и успеваю отбить саблей дубинку, летящую мне в лоб. Сабля выдержала удар, но кисть онемела, и я чуть не выронил саблю. Ногой я врезал нападавшему в пах, и когда он взвыл и согнулся, перехватил саблю левой рукой и вогнал ему в спину чуть ли не по рукоятку. Готов!
Я огляделся. Бой распался на отдельные островки. Возничие были все убиты, сражались только мои бойцы и один охранник.
У саней купца стояли двое татей и держали нож у горла Святослава. Я выхватил свой нож и сильным броском всадил его в спину татя. Он выронил свой косарь и упал на купца, залив его своей кровью. Второй ощерился и, вскочив на сани, бросился на меня, но поймал лезвие сабли в живот. Для верности я рубанул его и поперек спины. Нельзя оставлять недобитого врага за спиной.
– Купец! Ты жив?
На меня глядели испуганные глаза купца. Жив, купчина. Значит, еще не все потеряно. Впереди разбойников не было, Павла тоже не видно. Я обернулся – вот и он, помогает добивать оставшегося противника. Победа была почти полной. Почти – это потому, что двое из нападавших уцелели и сейчас бежали к лесу. Герасим аж зубами скрипел, шаря рукой в пустом колчане. Перевел все стрелы в схватке и в горячке даже не понял, что колчан пустой.
– Парни, все целы?
– Все.
Я оглядел оставшихся. Наши целы. Все в крови с головы до ног.
– Ранен кто?
– Целы, царапины только.
– Вот и славно.
Я оглядел поле боя. Почти вся дорога была в трупах – разбойников, обозных возчиков, слуг. Ни фига себе – у купца из прислуги остался только один охранник. Герасим довольно щерил желтые зубы:
– Все, атаман. Слуг купец новых наберет, лишь бы груз в целости был!
– Плохо с грузом, ребята!
Охранник кинулся к саням, вытащил из-под холстины мешок.
– Нет, вот он – груз, цел!
– Дочку у купца скрали, в лесу, вместе с подругой – уж не знаю, кто она ей.
Парни аж присвистнули.
– Все, ни… амба!
К нам подошел купец, трясясь от пережитого.
Он снегом оттирал пятна крови на своем богатом охабне.
– Дочка! Дочка где? – простонал купец.
На трупы обозников и разбойников он даже не взглянул.
– Ты обещал нас в целости в Муром доставить! Ищи теперь дочь или не попадайся мне на глаза!
– Так, парни, собирайте обоз, оружие подберите. Своих, обозных, в сани положите – и в Муром. Убитых там схоронят, по обычаю. За купца и мешок его головой отвечаете. Я за дочкой: надо выручать, и так уже времени много потеряли.
– Жива ли? – заныл купец.
– Жива, не для того ее похитили, чтобы убить. Это можно было сделать сразу, еще у дороги. Стало быть – нужна она им: для выкупа или каких других целей, но жива.
– Кровиночка моя! – продолжал убиваться купец.
– Чего встали?! – рявкнул я. – Не слышали, что я сказал?
– Как ты один-то? Не можно так.
– Можно, постараюсь сам. Вы свою задачу знаете, встретимся в Муроме, на том же постоялом дворе.
Ратники спешились и пошли среди убитых, выискивая обозников. Им помогал ратник – своих он знал в лицо. Среди татей попадались раненые, их безжалостно добивали и трупы сбрасывали за обочину.
Мне надо было торопиться, и я направил лошадь в лес. Вот и брошенная или сорванная татями шуба. Я пробирался между деревьями по следу. О! Конский навоз, а человечьи следы обрываются. Понятно, пересели на лошадей. Близко к дороге лошадей не подводили – боялись, что заржут и обнаружат себя.
Я пришпорил лошадь. Там, где прошли другие лошади, можно было ехать без опаски сломать коню ноги. Да и следы были хорошо видны. Похитителей было трое. Нет, было три лошади, а сколько похитителей – пока не ясно. Лишь бы они не соединились со всей бандой. Я не сомневался, что это дело рук именно шайки. Как можно согласовать похищение дочки и нападение на обоз? Явно банда, причем организованная, кто-то же ею руководит? Где-то у них есть укрытие? Планируя нападение, они явно знали, куда везти похищенных. С мешком драгоценностей у моих противников не получилось, тогда вопрос – зачем похитили дочку? Для выкупа? Похоже на правду.
Я шел по следу уже явно больше часа, но нигде никаких признаков избы или деревни. Конечно, муромские леса глухие, это не ближнее Подмосковье. Стоп! Впереди посветлело – опушка. Я спешился, накинул повод на ветку и двинулся вперед. Следы похитителей оставил слева, метрах в трех, и вскоре похвалил себя за осторожность. Поперек следов похитителей была натянута тонкая бечевка. Я проследил, куда она вела. На соседнем дереве был привязан самострел. Я проследил взглядом, куда направлена стрела. Ага, – чуть выше человеческого роста. Явно с расчетом на всадника. Будет преследователь торопиться по следам и получит болт в бок. Неплохо придумано, с противником надо держать ухо востро. Хитрые ребята, но до чеченцев вам еще далеко.
Я осторожно выглянул из-за деревьев. Впереди, метров на триста, тянулась поляна, а дальше снова продолжался лес. Нет уж, объеду ее по лесу, сделав небольшой крюк. Кто даст гарантию, что тати не оставили человека с луком в противоположной стороне леса. На открытом месте я буду заметной мишенью, а болт арбалета кольчугу запросто пробивает. Мне надо остаться живым и дочку выручить, поэтому осторожность превыше всего.
Я вернулся к лошади и объехал поляну справа, снова выйдя на след похитителей. Видимо, здесь они отдыхали – снег вытоптан, кучки навоза. Надо догонять.
Еще около часа я пробирался между деревьями, но вот лес снова закончился. Не выезжая, я спешился и подошел к опушке. Передо мной открылась поляна – кочковатая, с выглядывающими из-под снега высохшими стеблями степных трав. От опушки тянулись конные следы к стоящей вдали избушке, огороженной хилым забором. Из трубы шел дымок – в избушке явно кто-то был. Не мои ли противники?
За избой снова виднелся лес, и я, сделав крюк, дабы не выезжать на открытое место, подъехал поближе. Привязал лошадь к дереву и, прячась за деревьями, подобрался совсем близко к цели. От избушки через лес тянулась узкая, малонаезженная дорога – слава богу, свежих ночных следов на ней не было. Стало быть, похитители в избе. Да и то – вечер скоро. Куда на ночь-то глядя ехать? Скорее всего, решили переночевать и двигаться с живым товаром дальше.
Наблюдая за избой, я задумался. Штурмовать избу одному – рискованно, сколько в ней людей – неизвестно. Может быть – только разбойники, но не исключено, что похитителей здесь ждали сообщники, и тогда мне придется совсем туго – у меня же нет глаз на затылке и не четыре руки.
Что же делать? Ждать, пока кто-нибудь выйдет во двор да языка взять? Или ждать, пока похитители утром выедут со двора? Не век же они пленниц в избе держать собираются?
Хлопнула дверь, во двор вышел мужик. В одной рубахе, без тулупа или кафтана, и зашел за избу. «В нужник!» – мелькнуло в голове. Надо брать, когда еще представится такой удобный момент.
Пригнувшись, я метнулся к заборчику – хоть хилое, но прикрытие от случайных взглядов из окна, перескочил с ходу жерди и оказался у правой стены избы.
Окна избенка имела только спереди, со стороны входа, и я выпрямился во весь рост. Вытащив саблю, встал за углом избы, держа нужник в поле зрения. Вскоре мужик вышел и, оправляя на ходу рубашку, пошел к избе. Ему оставалось сделать шаг, когда внезапно для него острие моей сабли уперлось ему в грудь. Мужик резко остановился и уставился на клинок.
– Пикнешь – умрешь! Ты кто?
– Живу я здесь.
– Кто еще в доме?
– Гости – трое родственников, да две девы с ними, жена моя, и все.
– Часто ли гости у тебя эти бывают?
– Когда как.
– Где они?
– В большой комнате, из сеней – сразу направо.
– Оружие какое?
– У них?
– Какое у меня, я тебя спрашивать не буду, конечно, у них.
Мужик скосил глаза за мою спину. Явно сзади меня кто-то появился, и за разговором я не услышал, опростоволосился.
Я резко присел, рубанул с разворота саблей. Сзади стоял здоровый бугай, обе его руки держали над головой меч, который уже начал движение вниз. Кабы не брошенный за меня взгляд, меч угодил бы мне в голову, а сейчас он обрушился на хозяина избы, располовинив его чуть ли не до пояса. Оба упали замертво, снег обильно окрасился кровью.
Называется, сходил в разведку и взял языка. Хоть что-то успел у хозяина вызнать. А может – он наврал все? Ведь явно тянул время, вопросы встречные задавал. Видел, небось, подкрадывавшегося ко мне татя и зубы заговаривал. Чуток он сплоховал, глаза выдали, а так сейчас бы не он, а я лежал на снегу. Теперь выбора не было, надо штурмовать логово разбойников. Шума от схватки не было, крикнуть никто не успел. Надо попробовать сыграть на внезапности, косить под своего, хотя бы в первые секунды.
Я подошел к избе спереди, вошел в темные сени, громко потопал по полу, будто бы стряхивая снег с сапог, и левой рукой открыл дверь из сеней в комнату. Правую руку с зажатой саблей держал опущенной вниз, чтобы в первое мгновение сабля не бросилась в глаза.
За столом, спиной ко мне, сидел густо поросший рыжим волосом субтильный мужик. Рядом на лавке лежало его оружие – меч, нож и самострел. Вот кто, наверное, ловушку на меня ставил.
В комнате больше никого не было. На скрип двери рыжий не поворачиваясь, бросил:
– Ну, Архип принес вино?
Я кашлянул, прыгнул вперед, сабля чавкнула, рубя плоть, и голова рыжего слетела с плеч. Держа саблю на изготовку, я двинулся вперед. Как и во всех больших избах, печь стояла посредине дома, а комнаты шли вокруг нее.
Только повернул за печь, как по сабле ударили ухватом. Еще не видя нападавшего, только боковым зрением угадывая движения, я кулаком левой руки врезал в середину предполагаемого противника. Раздался грохот, сначала на пол упал ухват, затем свалилось чье-то тело. На полу лежала хозяйка дома, прижав руки к животу, разинув рот и тщетно пытаясь глотнуть воздуха.
Такой силы удар был рассчитан на мужика, а пришелся под дых женщине и поверг ее в болевой шок. Какого дьявола ей приспичило играть в воина? Или чутьем поняла, что чужой зашел? Я схватил вышитое полотенце, висевшее на деревянном колышке на стене, и затолкал его ей в рот. Перевернув на живот, завел руки назад и связал. Пусть полежит, а то возьмет ухват в руки и решит отомстить.
Где-то рядом раздался отчаянный девичий вскрик. Я рванулся вокруг печи и дернул на себя дверь. Не успев ничего сообразить, получил сильный удар в грудь и упал. От боли перехватило дыхание. Через меня, наступив ногой на живот, перескочил здоровый мужик и бросился за печь. Я собрался с силами, вскочил и кинулся за ним. Мужик споткнулся о связанную хозяйку и растянулся на полу, а я перепрыгнул через женщину и приземлился рядом с ним. Мужик мгновенно перевернулся на бок и сделал подсечку ногой. Я грохнулся на спину, и сабля отлетела в сторону.
Ловок шельмец, не иначе – мастер кулачного боя.
Только я начал подниматься, как мужик из положения лежа прыгнул на меня и схватил за горло. Счет пошел на секунды. Сабля лежала в стороне, и другого выхода не было – я воткнул пальцы рук ему в глаза и вырвал их. Мужик взревел как медведь, на мое лицо полилась кровь, но горло мое он не бросил и продолжал в ярости сдавливать все сильнее. Я всерьез испугался, воздуха не хватало, и в голове стали стучать молоточки – первый признак кислородного голодания. Я лихорадочно шарил на поясе – лишь один маленький обеденный нож. На безрыбье и рак – рыба. Я вытащил его, и поскольку руки свои поднять не мог из-за навалившегося на меня мужика, ударил его ножом в пах и с оттяжкой резанул. Тать заревел, прямо как изюбрь весной, задергался, руки его ослабли. Кажется, потерял сознание. Я судорожно глотнул воздух раз, другой. Воздух с сипением входил через помятое горло.
Я свалил мужика с себя, дышать сразу стало легче. Под убитым расплывалась большая кровавая лужа, причем кровь была алая. Мне очень повезло – попал в бедренную артерию, а ему – нет.
У меня не было сил встать, болело горло, я с трудом дышал. Вот паразит, еще немного – и мне был бы конец. Я полежал на полу, отходя от схватки, сердце перестало колотиться в груди, и я перевернулся на живот, встал на четвереньки.
Хозяйка лежала в двух метрах от меня, глаза ее были широко распахнуты от ужаса. На четвереньках я добрался до сабли, опираясь на нее, а затем на лавку, встал. Надо срочно закрыть двери изнутри, ежели войдет еще разбойник – меня можно брать чуть ли не голыми руками.
Я себя чувствовал плохо, одолевала слабость, сильно болело горло. Доковыляв до сеней, заложил толстую дубовую плашку в пазы. Теперь хотя бы в дверь никто быстро не ворвется. Дверь крепкая, дубовая, сразу даже топором не возьмешь. Оконца маленькие, если и пролезет кто – только ребенок.
Я поковылял вокруг печи. Проходя мимо хозяйки, пнул – разбойничье отродье, сдам вот воеводе – висеть ей на суку. Я прошел дальше, в комнату, откуда раздался девичий крик. В углу, прижавшись друг к другу, сидели две девицы. Верхней одежды на них не было, только сарафаны. Они с ужасом смотрели на меня, приняв за одного из разбойников. Да и я тот еще имел видок – лицо в крови из-за вырванных разбойничьих глаз, низ живота и ноги – тоже. Сабля – тоже в крови. В общем – кошмар на улице Вязов.
Разглядев меня, девки в голос завыли.
– Цыц! – прохрипел я. Сказать нормально не получалось. – Ратник я, не тать. Разбойников уже нет, порубил я их. Кто дочка купца Святослава?
Девки перестали выть, но сидели в углу, сжавшись, глаза их были полны страха. Я указал саблей на одну, одеждой попроще:
– Таз принеси и воды, обмыться хочу.
Сам же тяжело рухнул на лавку.
Девка метнулась из угла, загромыхала в комнате, взвизгнула, видимо наткнувшись на убитых. Наконец появилась, неся небольшое ведро с водой, ковш и таз. Я обмыл лицо и руки, напоследок ополоснул саблю и вбросил ее в ножны.
– Так ты Юрий, которого папенька с ватажкой малой нанял до Мурома проводить?
– И я ж про то говорю, до вас никак не дойдет. Отец за вами послал.
– Мы за кустики по нужде отошли, тут на нас эти и набросились, рты закрыли и потащили в лес. Мы теперь в Муром?
– Отойти мне надо хоть немного – сильно меня тать помял, думал – конец мой подошел, да есть Бог на свете, уберег. Не обидели вас?
– Нет, не успели. Дорогой все про отца расспрашивали, сколько денег у него.
– Выкуп хотели назначить. Вот что, девоньки, мне коня надо привести, один он в лесу, как бы волки не задрали, вы двери за мной закройте от греха, я недолго.
– Нет уж! – вскинулись обе. – Мы оденемся – и с тобой.
Спорить не было ни сил, ни желания.
Девчата надели свои шубки, я поглядел в слюдяное оконце и, не найдя ничего настораживающего, вышел во двор. Девчонки жались ко мне сзади. Вместе добрели до коня.
Я отвязал верного коня от дерева, и мы пошли к избе. Во дворе была небольшая конюшня, где уже стояли в стойлах лошади разбойников – нашлось местечко и для моей Рыси.
Зашли в избу, заперли дверь.
– Девчонки, звать-то вас как?
– Любава, – кокетливо присела купеческая дочь.
– Глафира, – стрельнула глазками ее прислуга.
Ох, девки, только из плена, пусть и короткого, а уже кокетничают.
Я невольно остановил свой взгляд на девушках. Почувствовав его, девчонки зарделись, потупив глазки. Волнующее чувство созерцания юной невинной красоты теплом разлилось по телу, защемило сердце, хоть все это и наложилось на чувство ответственности за судьбу девчат, которую я взвалил на себя. В угаре схватки, когда я прикрывал девчонок, стараясь упредить беду, сломить сопротивление ворогов и уничтожить злодеев – до того ли мне было? Но вот схватка выиграна, я – победитель, напряжение спало, опасности нет, передо мной смущенные девушки. Длинная пышная коса белокурой Любавы переходила с левого плеча на полную грудь и спускалась ниже пояса. В подрагивающих от волнения уголках рта и крыльях носика я угадывал затаенную до поры немалую страсть, чувственность, и в то же время присущую русским женщинам этого времени покорность мужскому началу. Румянец, покрывающий щечки, делал совершенно излишней суперкосметику из моего будущего, такого далекого для меня сейчас. Вспомнил свою Юльку и поймал себя на мысли, что пытаюсь сравнить девушек, разделенных пропастью времени. Озорной взгляд Глаши вернул меня к реальности.
– Глаша, поищи чего-нибудь поснедать, я весь день не евши.
– Так и мы тоже!
– Вот и займись. А ты, Любава, поищи по сундукам одежду на меня – рубаху там, кафтан какой. Видишь – в крови я весь, как людям на глаза показаться?
– Это что, я должна в сундуках рыться? – взъерепенилась Любава.
– А вожжами по попе не хочешь? – обозлился я.
Любава поджала губки и направилась искать одежду. Я прошел в маленькую комнату, перешагнув через хозяйку. После придумаю, куда ее девать. А может – сразу вздернуть? Саблю кровью поганой марать не охота, повесить самому? Не палач я, одно дело в схватке, в бою рубиться, совсем другое – петлю на шее затягивать.
Я снял тулуп, бросил его на пол. Жалко тулупчика – почти новый, только уже не отмоешь его от крови. Кафтан короткий в крови, и я с сожалением бросил его на пол, рукава у рубашки тоже в бурых пятнах. Что ты будешь делать, одни сапоги остаются. Даже штаны забрызганы, да еще и порваны на колене. Совсем привели в негодность тати мою одежду.
Я оглядел себя где только мог. На ребрах наливались желтизной кровоподтеки, на боку ссадина. Ныли мышцы спины, болело горло. М-да, досталось мне в этой избушке. Стареть начал, что ли? Я увидел на стене небольшое мутноватое зеркало, подошел, всмотрелся. Из зеркала на меня смотрело бородатое лицо, на скуле – ссадина, волосы на голове давно не стрижены, и помыть бы их не помешало. Видок еще тот: интересно, откуда ссадина на скуле?
Дверь распахнулась, вошла Любава с целым ворохом одежды.
– Ой, да ты голышом почти, – отвернулась она. – В сундуках – одежды, как на торгу.
– Тати они – одежду, как и все остальное, с возов грабили.
Глаза у Любавы округлились:
– И ты это наденешь?
– Нет, голым ходить по морозу буду.
Я подошел к куче одежды, подобрал себе чистую рубашку и штаны. Жалко, кафтана нет.
– Тулупчика по размеру не видела?
– Пойду посмотрю.
– И кафтанчик пригляди, коли на глаза попадется.
Любава повернулась ко мне, пискнула:
– У тебя на спине синяк наливается.
– Подозреваю, уж очень меня последний тать сильно спиной о пол приложил. Ну да отлились кошке мышкины слезки. Иди, милая, иди.
Любава убежала, а я, кряхтя, стал переодеваться. Ну не снимать же при ней портки, трусов-то в эти времена не было.
Натянув рубашку и штаны я почувствовал себя посвежее. Противно ощущать на теле чужую кровь. Надел сапоги, притопнул. Уже хорошо, теперь бы и подхарчиться можно.
Я вышел из комнаты. Опять под ногами хозяйка мычит. Я вытащил изо рта кляп:
– Чего сказать хочешь?
В ответ прозвучал отборный мат, который можно услышать от воинов в сече, в пылу боя. Я снова сунул кляп в рот, рывком поднял ее на ноги.
– Глаша, посмотри, подпол есть в избе?
Глаша заметалась по избе:
– Есть, нашла, вот лаз!
Я открыл крышку, неделикатно спустил за шиворот туда хозяйку. Пусть посидит в темноте и прохладе. Насмерть замерзнуть там нельзя, но то, что не вспотеет – это точно.
– Глаша!
– Здесь я, избавитель.
– Как там насчет покушать?
– Готово уже, щи вот в печи нашла, курицу вареную, репу пареную, хлеб.
– А нам и этого хватит. Разносолы вон у Любавы на свадьбе будут.
Девчонки повеселели, проснулся аппетит, и все дружно накинулись на еду.
После немудреного, но сытного обеда потянуло в сон – так ведь и пора, сумерки сгущались, луна выглянула.
– Что, девоньки, спать пора!
Девчонки переглянулись.
– Как скажешь.
Обе ушли в маленькую комнату. Я же остановился в задумчивости. В доме два трупа. Оставлять их нежелательно; во-первых – неприятно, особенно девочкам, а во-вторых – в избе тепло, к утру пованивать начнет. И хотя мы утром уже покинем избу, но…
Я накинул тулуп, обнажив саблю, вышел на крыльцо. Тишина, не слышно ни шагов ничьих, ни лая собак. В глухом месте, однако, избушечка стоит, для тайных дел в самый раз. Воздух чистый, свежий, на небе звезд полно. Ладно, за дело пора.
Я ухватил за руку рыжего, поволок по полу, вытащил из избы, протащил по дорожке и бросил за нужником. Таким же образом вытащил второго и забросал трупы снегом. Не ровен час, нагрянут непрошеные гости, так пусть хоть не сразу обнаружат убитых. Хозяина и еще одного тятя, что нападал на меня с мечом, оттащил в конец огорода и присыпал снегом там. Ежели бы сложить их в одну кучу, что они по праву заслуживали, то, как не засыпай снегом, образовавшийся бугор будет бросаться в глаза.
Нет, задерживаться нельзя. Утром перекусим остатками еды и сразу в путь. Лошади разбойничьи в конюшне есть, седла – тоже. Так что покинем этот «гостеприимный дом» – и к папеньке, в Муром, дочку со служанкой доставим.
После нагрузки синяки и ссадины заныли снова и, кряхтя и матерясь сквозь зубы, я улегся на постель. По-моему, на ней почивал кто-то из убитых мною татей, но меня это не волновало. Устал, было только одно желание – смежить веки, поспать.
В средине ночи меня разбудил стук в окно, грубый простуженный голос прорычал:
– Архип! Открывай дверь, замерзли уже! Открывай быстрее, скотина, а то сейчас батогов отведаешь!
Я осторожно выглянул в слюдяное окошко. Никакой четкости, только смутные тени. Хорошо хоть не скобленый бычий пузырь натянут, как в крестьянских избах. По крайней мере – их трое, если никто не пошел в конюшню. Использовать эффект внезапности, что ли?
Двое на крыльце, в дверь кулаками барабанят, один в окно стучит. Так и быть, открою, но погреться точно не пущу. Осторожно ступая, подошел к двери, сжимая саблю в руке. Тихонько отодвинул дубовый запор, благо он был обильно смазан салом, резко открыл дверь и вонзил саблю в живот самому ближнему ко мне татю. Выдернув саблю, так же быстро задвинул засов. За дверью раздались вопли. Раненый упал, а двое его соратников стояли в растерянности. Вот была перед ними всегда гостеприимная изба, обещавшая теплую постель и сытную еду, и вдруг раз – и у одного течет кровь из брюха. Минутное замешательство прошло, и в дверь стали бить ногами:
– Архип! Ты чего, собака поганая, делаешь? Митьку поранил, не жилец он. Ты что, вареного вина перепил? Открывай дверь, паскуда!
За оконца я не волновался – слишком малы, чтобы через них мог пролезть взрослый.
Я стоял за дверью и прислушивался.
– Слышь, Рваное Ухо, сходи в конюшню, погляди-ка, что с лошадьми, а я здесь побуду. Не нравится мне все это. Как бы не побили в избе наших мужиков.
Послышался скрип снега – второй спустился с крыльца. О! Сейчас я вас поодиночке истреблять буду. Насколько я помню, левая стена глухая, без окон. Нападения с этой стороны явно никто ожидать не будет. Я прижался к холодной стене сеней и оказался на улице – без тулупа, но в сапогах, хватило ума их быстро надеть.
Тать подошел к конюшне, открыл дверь и зашел внутрь. Буквально на цыпочках, почти не дыша, боясь нашуметь, я подкрался к открытой двери и встал сбоку. Спотыкаясь и ругаясь вполголоса, разбойник вышел и закрыл дверь, чтобы не выстудить конюшню. А тут сюрприз! За дверью – я собственной персоной. Разбойник даже вякнуть не успел, как лишился жизни. Я вытер саблю о его армяк и кинулся к избе. Прошел сквозь стену и снова оказался в сенях. Как здесь тепло! Хоть и недолго я был на улице, но слегка замерз, чай – не лето.
Из-за двери раздалось:
– Вот сукин сын, заснул он там, что ли. Завалился, небось, в сено!
Разбойник спустился с крыльца и пошел к конюшне. Через минуту оттуда донесся его вопль. Нашел подельника, только понять не может – кто его. С первым убитым на крыльце объяснимо – открылась дверь, и на их глазах один получил саблею в живот. Но второго-то кто убил?
Разбойник явно растерялся. Я прекрасно понимал его состояние. Ночь, замерз, теплая изба рядом, а уже двое убитых и неизвестно – сколько противников и где они. Именно противников. Ежу понятно, что один или больше в доме, и кто-то есть еще и во дворе. А он остался один. Расклад явно не в его пользу. И он сделал правильный вывод – пробежал к воротам – я услышал удаляющийся топот копыт.
Собираться всем и уходить? Или продолжать спать? Если он даже поскакал за подмогой, то обернуться быстро не получится, приехал, явно проделав длительный вояж – иначе чего бы ему кричать в окно, что он замерз? Рассудив так, я снова улегся в постель и постарался заснуть. Завтра надо доставить девчонок в Муром, смогут ли они держаться в седле? Верхом – это не на санях ехать по дороге.
Постепенно сон сморил меня, и я уснул.
Рано утром меня разбудили мои подопечные девицы.
– Юра, вставать пора!
Еле продрав глаза, встал. Так хотелось спать, да и тело просило отдыха.
– Можно мы… – девчонки замялись, – до ветра сходим?
– Идите, посторонних никого во дворе нет.
Выглядели девчонки просто отлично – выспались, щечки розовые, глазки блестят. Вот что значит молодость. Рядом с ними я, тридцатипятилетний мужчина, чувствовал себя едва ли не стариком. Или это давил на плечи груз не всегда приятных событий и душегубства, пусть и вынужденного, ратного?
Со двора донесся девичий визг. Выхватив саблю из ножен, едва успев обуть сапоги, я, как был в одной рубашке и штанах, вылетел стремглав во двор.
Девчонки пошли в нужник и наткнулись на убитого мною татя, а поодаль лежал еще один, с отсеченной головой. Его голова лежала прямо на дорожке.
Тьфу ты, совсем про них забыл, надо было утащить убитых в огород за домом, снегом присыпать. А получилось – девчонок только напугал.
– Чего кричать-то, меня всполошили.
– Мертвые же лежат!
– Живых бояться надо, а мертвые что – взору только неприятно.
– Вечером же их не было?
– Вы ничего не слышали?
– Нет, спали крепко.
– Повоевать мне ночью пришлось, вот и убитые; жалко только – ушел один тать, плохо, что на коне он. Боюсь, как бы подмогу не привел, за подельников отомстить. Поэтому – быстро в нужник, умывайтесь, потом доедим то, что осталось после вчерашнего – и по коням. Верхом ездить умеете?
Обе кивнули головами, переглянулись и мне в ответ:
– Одежды у нас подходящей нет.
Вот так всегда. Кому что, а вшивому – баня. Сначала я подумал, что это обычный женский каприз, потом вспомнил, что у барышень нет трусов или иной нижней одежды. А сидеть голой попой (прошу извинить за столь интимные подробности) на холодном кожаном седле, да не час или два… М-да. Все свои прелести барышни могут запросто отморозить. В голове мелькнуло: «Надо найти им мужские штаны».
– Ладно, бегите в нужник, я в избу, хоть умоюсь. Глаша, придешь в избу – поройся в сундучке – поищи мужские штаны, придется вам их надевать.
Барышни возмущенно топнули ножками:
– Ни за что!
– Тогда оставайтесь, ждите разбойников.
– Нет, мы с тобой.
– Тогда подумайте сами: отморозите все женское – родить не сможете.
Барышни пошли в нужник, лобики нахмурили – видимо, переваривали услышанное. Я же взобрался на перила крыльца, чтобы повыше было, повиднее. Ни одной живой души. Это славно.
Барышни вернулись быстро, начали рыться в сундуках, нашли мужские штаны. Были они длинноваты, но штанины они подвернули по росту. Не на бал, для верховой езды сойдет.
Мы сели за стол, доели холодную пареную репу с хлебом. Искать еду и готовить времени не было. Это ж надо печку растопить, сварить в чугунке похлебку. Долго – часа два потеряем, как ни больше.
Девочки это тоже понимали, ели с аппетитом, голод – не тетка. Когда еще покушать придется?
– Ну, девочки, идите, переодевайтесь – я пока лошадей оседлаю.
В конюшне я снял торбы с овсом с лошадиных морд, набросил седла, затянул подпругу. Вышел во двор, потянулся – хороший денек будет: солнышко светит ярко, днем пригревать начнет. Но нам сие не страшно – снег, если и будет таять – так в первую очередь, на полях и полянах. В лесу будет лежать долго, так что ехать верхами будет хорошо, земля плотная.
Вдалеке послышался тихий свист. Что за сигналы? Я вышел за ворота. От дальнего леса к избе неслась группа всадников – семь-восемь, не сосчитаешь издалека скачущих. Как не вовремя, еще бы десять минут – и ищи нас в лесу. А может – и к лучшему? По следам найдут, а против семерых в лесу защищать девчонок будет затруднительно. Изба какая-никакая, а все же защита.
Я завел оседланных лошадей в конюшню, пусть будут готовы. Забежал в дом, закрыл и запер дверь. Девочки уже были готовы, из-под платьев виднелись закатанные штанины мужских брюк.
– Дамы, повременить придется, к нам всадники скачут, уйдите в свою комнатку, там окон нет. Не дай Бог стрелу кто пустит и случайно попадет, не испытывайте судьбу.
Девчонки послушно пошли к себе. Вот чем мне нравятся эти времена – слово мужчины для женщины закон и выполняется беспрекословно. Сомневаюсь, что это друзья скачут. Наверняка ночные гости, вернее – один убежавший помощь привел. Надо подготовиться к встрече.
Я откинул лаз, спустился по лестнице в подпол. Хозяйка тряслась в углу от холода. Глаза со страхом глядели на меня. В подвале и в самом деле было холодно – человеку холодно, а вот стоявшим на полках горшочкам, маленьким деревянным бочоночкам и вольготно расположившимся на полу бочкам такая температура была в самый раз. Я вытащил кляп у нее изо рта. Посиневшими от холода губами хозяйка спросила:
– Убивать пришел?
– Я не тать, хозяйка, дружинник я княжеский. Ежели ты на меня не нападешь с оружием в руках, то почему я убивать тебя должен? А вот друзья твои недобитые сейчас будут здесь. В живых остаться хочешь?
– Кто же не хочет? – криво ухмыльнулась хозяйка. – Чего от меня надо?
– Оружие где хозяин прятал? Свое или шайки разбойничьей – мне без разницы.
– Зачем тебе оно? Все равно из избы уйти не сможешь, их много.
– Это мы еще поглядим. Так где оружие?
Хозяйка отвела глаза в сторону и замолчала.
– Не хочешь отвечать? Тогда так и сдохнешь тут, в подвале.
Я взялся за кляп, собираясь затолкать его ей в рот.
– Подожди, поклянись, что не убьешь!
– Хотел бы – убил давно. В подвал посадил, чтобы дверь ночью не открыла дружкам своим. Приходили ночью, только двоих я убил, один на лошади ускакал.
– Кого порешил?
Я задумался, вспоминая.
– Одного ихний старший Митяем назвал, второй – Рваное Ухо.
Хозяйка охнула:
– Это же сродственник мой дальний, с Рязани он.
– Извиняй, хозяйка. Кабы работал честно – был бы жив, а коли с дубиной да ножом на большую дорогу вышел разбойничать, конец все равно раньше или позже одинаковый – али от меча охранника или в петле на суку умереть. Не живут разбойники долго, а мне их не жаль. Ладно, кончай пустой разговор. Где оружие?
– За моей постелью, напротив печки, дверь там потайная есть. В изголовье там деревяшечка. Поверни ее.
– Посмотрим. Сиди пока тихо, рот кляпом затыкать не буду. Когда уходить станем – развяжу, а как дальше жить будешь – дело твое.
Я выбрался из подвала, захлопнул лаз. Так, постель ее – матрас, подушка пуховая. Я отодвинул топчан в сторону. Ага, вот вроде планки. Я потянул ее на себя – ничего, попробовал опустить вниз – не двигается. Лишь когда поднял правый конец вверх, в стене что-то щелкнуло, и часть стены в виде узкого лаза приоткрылась. Забавно, раньше о таком я только в рыцарских романах читал. Запалив масляный светильник, открыл дверцу и вошел.
Мать твою, вот почему хозяйка не хотела говорить о схроне. Это была очень узкая комната, по левую сторону – оружие, среди которого я к своей радости обнаружил испанский мушкетон, но самое главное – полки справа ломились от награбленных богатств – золотые и серебряные ложки, кубки, ендовы, связки мехов и много чего еще – рассматривать времени не было.
Я осмотрел мушкетон. Это был кавалерийский образец с коротким, чуть больше локтя латунным стволом с широким раструбом на конце, чтобы было удобнее на скаку засыпать в ствол порох и дробь. Замок допотопный, кремневый, но щелкал исправно, высекая сноп искр. Ценное прибретение. Я шарил по полкам и нашел искомое – мешочки с порохом, пулями и картечью. Вот повезло! Интересно, почему разбойники не таскают его с собой? При умелом выстреле картечью – два-три человека, коли близко друг от друга стоят, на небеса отправить можно. Вероятнее всего – боятся. Даже в городах Руси дружинники и стрельцы неохотно пользовались огненным боем, а уж в муромской глуши…
Я засыпал в ствол порох, забил пыж, сыпанул картечь и прибил пыжом. Открыл крышку замка, подсыпал пороху. Все, теперь можно взводить курок и стрелять. Холодное оружие в схроне тоже было, но мечи, ножи, копья меня не интересовали. Сабля в бою лучше, легче и удобнее. Мечом можно только рубить, а саблей и рубить, и колоть, к тому же сабля значительно легче меча, и рука не так устает.
Раздался громкой стук в дверь и окно. Я понял – всадники добрались до избы и окружили ее.
– Открывай! Лучше будет, коли сам откроешь. Мы тебя быстро зарежем – даже больно не будет!
Я осторожно выглянул из окна.
– А если не открою?
– Двери топором разобьем, пожалеешь, что на свет родился. Можем на кол посадить, можем к лошади привязать и по полю потаскать. Ну, так как?
– Я любознательный, может – хочу помучиться!
– Это ты храбрый, потому как за стенами, но это ненадолго!
Разбойники отошли в сторону, встали кучкой. Момент очень удобный. Я взвел курок мушкетона, прицелился через слюдяное оконце и спустил курок. Грянул выстрел. Мама моя, мне показалось, что я выстрелил из гаубицы. Грохот и сноп пламени были просто неописуемыми, а такой отдачи приклада в плечо я просто не ожидал. Комнату затянуло сизым дымом, но через разбитое оконце тянуло свежим воздухом, и было неплохо видно. Какой выстрел! Я никогда раньше не стрелял из мушкетона, может – многовато пороха положил или картечи, но результат превзошел мои ожидания. Трое разбойников уже никогда не встанут, их тулупы изрешечены, торчит мех. На снегу – дымящиеся на утреннем морозце лужи крови. Еще один зажимает рану на ноге и пытается отползти под защиту крыльца. Жаль, что показал врагу, что у меня есть ружье, но этот выстрел стоил того. Одним зарядом я уполовинил отряд. Теперь остальные поостерегутся.
Я принялся заряжать мушкетон, но пороха и картечи положил меньше. Не дай бог разорвет ствол, самого покалечит. От окна снова раздался голос.
– Эй, храбрец, давай договоримся – ты с девками уходишь, мы тебе мешать не будем и мирно разойдемся.
Я посмотрел на разбитое оконце. Никого видно не было. Ага, опасаются, говорящий явно стоял сбоку, боясь выстрела.
– Я же вас предупреждал, а вы сразу пугать – на кол посадить пообещали.
– Погорячились! А теперь давай миром разойдемся.
– Теперь не разойдемся, я выйду из избы, когда последнего разбойника убью.
– Экий ты кровожадный. Зачем тебе эти девки, давай возьмем у купца выкуп, поделим пополам.
– Ты не запамятовал? Я дружинник княжий, а не разбойник.
– Эка невидаль, дружинник. И много ли тебе князь платит, что ты жизнью своей рискуешь? А мы тебе честно половину отдадим.
– Дешево же ты меня ценишь. За деньги я не продаюсь. Знаешь поговорку: «Сердце отдам любимой, службу – государю, честь – никому».
– А ну как мы тебя, осерчав, спалим вместе с девками и избой?
– Никак ты про злато-серебро, что в схроне лежат, забыл?
Стоящий за окном заматерился, потом тише кому-то в сторону:
– Он про тайник знает.
– Знаю, знаю, – подтвердил я. – Вот ухлопаю вас всех, заберу ценности и уйду с девками. Никакого выкупа и не надо будет.
– Ах ты, собака поганая, да мы тебя голыми руками на части порвем!
– Опять горячишься, а за слова твои паскудные – ты у меня первым умрешь.
Я рискнул, просунул сквозь стену верхнюю часть тела рядом с окном и проткнул саблей говорившего. Мгновенно убрался обратно. В оконце было видно, как, схватившись руками за грудь, разбойник упал рядом с завалинкой, еще что-то пытаясь говорить, но изо рта хлынула кровь, и он испустил дух. Я крикнул в оконце:
– Ну, кто еще хочет мне пожелать смерти? Вас всего двое осталось, и проживете вы не дольше полудня. Это я вам обещаю.
Сначала стояла тишина, потом сбоку от окна проговорили:
– Твоя взяла. Уходи с девками, бери лошадей и уходи. Преследовать не будем. Только из схрона ничего не бери.
– Не верю я вам, разбойнички. Сначала обещаете отпустить, потом грозите на кол посадить, потом голыми руками порвать. И что? Я цел и невредим, а из вашей ватажки только двое и осталось. Но ничего, я постараюсь и вас живота лишить.
– Дружинник, уходи с миром, мы тебя не трогали.
– Как не трогали? Я купца подрядился в целости в Муром доставить, в сохранности товар и людей обоза привести. Тому порукою было мое слово, по рукам при свидетелях ударили. Людишек обозных вы побили, дочку со служанкой украли.
– Остынь, дружинник, ты наших людей уже больше убил, так что счет равный, успокойся.
– Я успокоюсь, когда последний из вас дышать перестанет, в том слово твердое даю.
За оконцем замолчали.
– Чего молчите, тати? У меня в избе тепло, а замерзну – печь затоплю, продуктов – полный подвал, так что сидеть я могу долго – вам меня не пересидеть. Идите с Богом, уйдете – останетесь живы.
– Ты послушай, Артем, он нас милостиво отпускает. Ты нахал, дружинник.
– Юрием меня зовут, запомни и другим передай, если живым сможешь уйти. Как услышат мое имя – пусть лучше по норам своим прячутся, коли жизнь их никчемная им дорога.
– Сволочь ты первостатейная, дружинник!
За окном – снова тишина. Видно – отошли подальше, обсуждают – что делать. Избу сжечь можно, только и ценности их, которые всей бандой собирали, сгинут. Если в банде еще людишки остались – могут и не простить. Но и меня отпустить – покрыть себя позором. Я решил от обороны перейти в наступление. Не век же мне сидеть в этой избе? Я осмотрел через оконце пространство перед избой – никого не видно. Ну, была не была. Прошел сквозь бревенчатую стену, взвел курок мушкетона. Верная сабля пока покоилась в ножнах. Тихий разговор доносился из-за угла. Я обежал избу и зашел к ним в тыл, осторожно выглянул. Их было не двое, как я думал, а четверо. Трое уцелевших бандитов и один раненный в ногу, которого они вытащили из-за крыльца и отнесли в безопасное с их точки зрения место. Нет, мужики, где я – безопасного места для вас не будет.
Я прицелился и спустил курок. На открытом воздухе бабахнуло не так сильно, как в первый раз, а может быть – пороха я положил в меру. Но результат был почти тот же. Двое упали сразу, третий закричал, схватился за бок. Я бережно опустил мушкетон на землю – понравился он мне, вытащил саблю и пошел к разбойникам.
Оба оставшихся в живых – раненный ранее в ногу и раненный в бок уставились на меня, как на привидение.
– Говорил же – уезжайте подобру-поздорову, не послушались. Говорил, что умрете до полудня – не поверили, а я привык держать слово.
Оба не делали попыток защититься, да и какие с них вояки с такими ранами. Раненный в живот без современной хирургической помощи не доживет и до вечера, только мучиться от перитонита будет, коли раньше от кровопотери не умрет. Так что я только облегчил из состояние, убив обоих, и ни одна жилка в душе не дрогнула.
Вернулся, подобрал мушкетон. Да, неплохую вещицу сделали в Испании. Тяжеловата, но очень эффективна в ближнем бою. Оставлю себе, решил я.
Прошел сквозь стену, зашел в комнату девчонок. Обе сидели на деревянных полатях и смотрели на меня.
– Чего сидим, барышни, обедать здесь не будем, встаем и во двор, к лошадям.
– Все кончилось? Разбойники ушли?
– Ушли, барышни, едем домой.
Я прошел к лазу, открыл подпол, вытащил хозяйку, развязал руки.
– Прибери во дворе, некогда нам, уезжаем. До свиданья не говорю – думаю – боле не свидимся. А увижу еще раз – сам на суку вздерну.
Вышел во двор, вывел лошадей из конюшни, подсадил барышень в седла, и мы выехали со двора.
