Глава 17
28 июня 1948 года. Колхоз «Рассвет» (побережье Азовского моря)
ЧЕЛОВЕК В СИНИХ ГАЛИФЕ
Ты теперь не похож на комбрига,
На тебе пиджачок «Москвошвей»…
Виссарион Саянов.
Шлем
Подняв тучу пыли, полуторка с потрепанной, недавно выкрашенной зеленой краской, кабиной и разбитым кузовом затормозила на просторной площади, неподалеку от двухэтажного здания, явного новодела, но с колоннами и фронтоном, посередине которого сверкал на солнышке белый гипсовый герб УССР.
— Ну все, приехали, — распахнув дверцу, высунулся из кабины шофер — скуластый чернявый парень в замасленной кепке. — Станция «Вылезай».
— Ну, спасибо, брат, — подхватив небольшой коричневый чемоданчик, из кузова выпрыгнул аккуратно подстриженный брюнет в застиранной гимнастерке с отпоротыми погонами и в синих диагоналевых галифе, которые обычно шили для штабных работников, но почти свободно продавали на любой толкучке.
Лет двадцати восьми, высокий, с приятным лицом и небольшими щегольскими усиками, парень был явно из тех, кто нравится женщинам, но почему-то не производил впечатление ловеласа. Может быть, потому, что карие, прищуренные от солнца глаза его смотрели необычно серьезно и строго.
— Это что у вас тут, райком, что ли? — одернув туго заправленную под широкий офицерский ремень гимнастерку, осведомился молодой человек у шофера.
— Скажешь тоже — райком! — в ответ рассмеялся тот. — Райком — в городе, а это — правление колхоза. Хороший у нас колхоз, рыболовецкий, «Рассвет» называется. Второй год переходящее красное знамя держим — про нас даже в «Правде» писали.
— Рад за вас, — брюнет еще больше прищурился — сильно уж яркое оказалось здесь солнце! — А что же ты меня сюда привез? Я ж не на работу устраиваться, я отдыхать приехал.
— А ты во-он туда пройдись, мимо газетного стенда. Там колхозный рынок — кто-нибудь тебе точно комнатенку сдаст, долго просто так не проходишь.
— Заметно, что приезжий?
— А то! Не жарко в сапогах-то?
— Зато красиво!
— Красиво — да, тут уж сказать нечего, — водитель расхохотался и, достав пачку «Беломора» протянул парню. — Закуривай.
— У меня и свои есть… но все равно — спасибо.
Шофер чиркнул спичкой, оба затянулись, с наслаждением глотая синий, евший глаза, дым.
— Хорошее курево, — мечтательно произнес брюнет. — На фронте, бывало, только о таком и мечтал.
— А ты где воевал-то, брат?
— На Третьем Белорусском. Царица полей — пехота.
— А я — в Карелии, у Мерецкова. Артиллерист.
— Ну, здорово еще разок, Бог войны!
— Здорово! Слышь, повезло тебе, что жив остался.
— Повезло. Ну, ранения, конечно, имею… — молодой фронтовик вдруг схватился за грудь и закашлялся.
— Эй, эй, — испугался шофер. — Ты чего? Ты чего это? Может, тебе и курить-то нельзя?
— Да, врачи запретили, — откашлявшись, парень улыбнулся и подмигнул. — Но уж очень хочется! Иногда не отказываю себе… А здесь у вас хорошо — солнышко! Не то что у нас, в Ленинграде — когда в поезд садился, такой дождяга полил!
— Нам бы ваши дождики, — забравшись в кабину, водила махнул рукой. — Ну, пока, ленинградец. Доброго отдыха.
Усмехнувшись, молодой человек подхватил в левую руку чемоданчик и неспешным шагом направился к колхозному рынку, на котором чем только не торговали! И свежевыращенной клубникой, и желтой черешней, редиской, укропом, луком, ну и конечно — рыбой: всякой, на любой кошелек и вкус. Свежей, соленой, копченой…
Заметив пивной ларек, парень в синих галифе не отказал себе в удовольствии — купил вяленой тараньки, взял на разлив кружечку, пристроился к круглому столику:
— Мужики, свободно у вас?
— Давай, давай, располагайся. Из каких мест к нам?
— Из Ленинграда.
— Ого! Как там город-то, стоит?
— Стоит, а что ж, — молодой человек с наслаждением отхлебнул пивко. — Вкусное тут у вас пиво. И недорогое — пять рублей всего.
— Недорогое? Ну, это кому как.
Невольные собутыльники незнакомца — сельские вислоусые «дядьки» в одинаковых соломенных шляпах — одновременно покачали головами и хитровато переглянулись.
— Да-а… пыво у нас хорошее. Меня Тарасом кличут, Тарасом Иванычем, а можно и просто — дядько Тарас, а это вон — кум мой, Левонтий.
— Очень приятно. Василий.
— И нам приятно, Вася. Ты что же, из отдыхающих? По профпутевке?
— Из отдыхающих, — согласно кивнул молодой человек. — Но без путевки. Знакомые сказывали — у вас тут можно комнату в частном секторе снять.
Дядьки переглянулись еще более радостно и разом сказали:
— Можно! Повезло тебе, Вася, что ты нас встретил.
— А что? Комнаты сдаете?
— Не мы. Но есть одна гарная тетка… Она тебе сдаст, недорого. У самого моря почти что. Ты насколько к нам-то?
— Так, до конца отпуска — на две недели точно.
— Тогда ты вот что, — забеспокоился дядько Тарас. — Вы тут пока пывко попейте с Левонтием, а я зараз. Поищу Глафиру… она тут, на базаре, клубникой торгует… Я зараз, швыдко.
Селянин вернулся быстро, не один, а с дебелой женщиной лет пятидесяти, в расписной украинской кофте, широченной юбке со складками и в тупоносеньких чоботах. Вероятно, это и была та самая Глафира.
— Комнату ищете, молодой человек? — Широкое добродушное лицо женщины при виде молодого человека озарилось самой искренней улыбкой. — Так я вам сдам. Дешево! Как не сдать такому гарному хлопцу! Вот, прямо сейчас и пойти можем. Покажу вам все, понравится — так и сговоримся. Как зовут-то? Василий? Меня можете тетей Глашей звать. Ну идем, идем, чего тут стоять-то? Пыво с этими можно долго пить.
— Мужики, — Василий подмигнул дядькам и, сбегав к ларьку, принес две пенные кружки. — За мое здоровье выпейте… Помогли все ж.
— О, це дило! — одновременно кивнув, селяне столь же дружно сдули душистую пену.
Тетка Глафира проживала в небольшом, но весьма уютном домике, как и у всех здесь — глинобитном, с дощатыми удобствами во дворе, где, кроме грядок с картошкой, помидорами и клубникой, еще росли абрикосы, вишни и сливы.
— Вот эта вот комнатка вам, Василий… не знаю, как по батюшке-то?
— Да ладно вам, тетя Глаша, чай не велик князь — и на «ты» можно.
— Ну и славно. Тогда располагайся — не буду мешать, побегу на рынок. Ничего, что окошко на улицу?
— Наоборот, хорошо даже.
— Ничего… тут у нас не шумно.
— Ой, тетя Глаша… подождите. Я с вами обратно до рынка пройдусь, прикуплю кой-чего.
— Если продукты какие — так у меня все свое, об этом не беспокойся. А водку лучше в сельмаге брать… да и то — горилка, чай, сыщется. Если хорошо попросить.
— Ой, попрошу, тетя Глаша! Ой, попрошу!
— Паспорт-то у тебя при себе, Василий?
— А как же!
— Так я вас у участкового сама зарегистрирую. Бабка его двоюродная, участкового нашего, Ондрейки, как раз напротив меня живет. Во-он дом ее. Соседка.
— Вот и славно будет, и славно, — выйдя на улицу, молодой человек обернулся, посмотрев на дом. — Ворошилова, 38. А большой у вас поселок!
— Три тысячи человек! — с гордостью подтвердила Глафира. — А с отдыхающими — и того больше. Две школы у нас.
— Да-а, — Василий согласно кивнул. — Много.
Потом взглянул на часы и, как-то виновато улыбнувшись, спросил:
— А ремонтная мастерская есть у вас? А то вот, встали.
— Хорошие у тебя часы. Небось, дорогие?
— Трофейные.
— А часовщик у нас есть, не думай. Сразу за правлением будка, там немного пройти — да увидишь.
— Вот и славно, тетя Глаша, вот и славно.
Первым делом молодой человек заглянул в будку часовщика, оказавшегося, вопреки всем общепринятым представлениям, не седым интеллигентного облика старичком-евреем, а молодым мосластым татарином с руками, что грабли.
— Часы чините?
— Ну, так написано же — «Ремонт часов», — оторвавшись от лежащего на столе брегета, резонно отозвался татарин. — Что хотите?
— Вот… — Василий быстро снял часы с руки. — Швейцарские… Отстают что-то.
Часовщик сдвинул со лба лупу:
— Так их хоть иногда чистить надобно. Оставляйте, почистим. Минуточку подождите, я оформлю квитанцию.
— А скажите, долго чистить будете?
— Завтра готово будет… может быть, даже сегодня к вечеру.
— Отлично! Только знаете… я, наверное, лично не смогу забрать — дела. Приятеля попрошу — зайдет. Естественно, оплачу все вперед…
— Платите. Вот, по квитанции. Паспорт давайте. Ага… Ганзеев Василий Николаевич, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения… прописан… Ого! Из самого Ленинграда к нам?!
— Из самого.
— Места у нас тут хорошие. И рыба… Рыбы — завались. Значит, улица Ворошилова, дом тридцать восемь… у Глафиры, что ли, остановились?
— А вы ее знаете?
— Кто ж тетку Глашу не знает? Ладно… вот вам квитанция, приятелю своему передадите…
— Ой! Он такой безалаберный, приятель-то… запросто потерять может. Ну, ежели что, фамилию мою назовет… и прозвище школьное — «Капитан Грант».
— Это по кинофильму, что ль?
— По Жюль Верну.
Простившись с часовщиком, Василий уселся в тенечке, на лавочку, покурил, любуясь большими портретами передовиков и красиво оформленным политстендом, ярко критикующим «фашистскую клику Тито», после чего справился у прохожих, где «Сельмаг», выбросил окурок в урну и быстро зашагал к магазину, где приобрел парусиновые туфли за семьдесят пять рублей и за сто двадцать — легкие чесучевые брюки.
Вернувшись на Ворошилова, переоделся, потом сходил на пляж, выкупался, снова вернулся домой и, завалившись на софу, блаженно вытянул ноги. Закурил, выпуская дым в распахнутое настежь оконце, скептически улыбнулся, глянув на туфли и брюки:
— Еще пара-тройка подобных покупочек — и половину отпускных как корова языком.
— Василий! — вежливо постучала в дверь хозяйка. — Давай-ка ужинать, пора уж.
— Сейчас иду, тетя Глаша.
Вытащив из чемоданчика бутылку водки, молодой человек причесался перед висевшим на стенке зеркалом в черной дощатой раме и, надев свежую майку, явился к столу… где, окромя всей прочей снеди, уже поблескивал массивный тускло-зеленый штоф.
— Самогон? — ухмыльнулся Василий. — В смысле — горилка.
— Она, родная.
— Так, может, все-таки для начала водочки? За мой приезд.
— Можно и водочки, — тетка Глафира пододвинула стопки. — Ну, наливай… Эй, давненько такой не пила. Небось, дорогая?
— Шестьдесят целковых.
— Да уж… недешевая.
— Ну, будем, тетя Глаша!
— Будем.
Так вдвоем и просидели весь вечер, ели, пили, слушали радио, а больше — болтали. То есть болтала-то главным образом Глафира, а ее молодой постоялец слушал, время от времени задавая вопросики.
— Теть Глаша, а что это у вас там за забор, напротив песчаной косы? Профилакторий какой или что?
— А-а-а, вон ты про что! Профилакторий и есть. Но — закрытый. Для особенно крупных начальников, нам туда соваться заказано.
— Вон оно что! И из местных никто там не работает? Ну, в сторожах там, санитарках, медсестрах?
— Никто, Вася. Говорю же — союзного подчинения профилакторий. Охрана вся вооружена, никого постороннего и близко не пускают! И правильно, мало ли какой теракт? У нас ведь тут, в степях, кого только нету! Казаки-красновцы, что с немцами не успели уйти, крымские татары беглые — ну, кто выселяться не захотел, сбег.
— Да уж, да уж, — понятливо покивал молодой человек. — Вижу, у вас тут не забалуешь. Ну, тетя Глаша… на посошок, да спать? Темно уже, хоть глаз выколи.
— А тут всегда так, это ведь у вас, в Ленинграде, говорят, летом ночи белые.
Улыбнувшись, Василий отправился спать, а утром, проснувшись и наскоро перекусив свежим творогом, взял полотенце и сразу же отправился на пляж.
— Вася! — выглянув в окно, закричала тетка Глафира.
Постоялец замедлил шаг, оглянулся:
— Да, теть Глаша?
— Я ведь сегодня на рынок опять… Как явишься — ключ вон тут, за рукомойником будет, на гвоздике.
— Хорошо, тетя Глаша, найду.
Пляж еще был пустынным, не считая отправлявшихся за уловом рыбаков, и ленинградец, быстро выкупавшись, с удовольствием улегся на теплый песочек, любуясь колхозными баркасами под белыми парусами. Конечно, не особенно-то они были и грациозны, но все-таки — паруса, романтика! Еще б матюги убрать, да треск двигателей, да запах солярки… Ага, а вон мотобот проскользнул… красивый такой, и тоже с парусом — косым, как у шхуны. И на корме крупными белыми буквами — «Эспаньола». Ну, прямо «Остров сокровищ».
Молодой человек вернулся на Ворошилова к обеду и, уже подходя к дому, заметил сидевшего на лавочке человека в светло-сером костюме и белой, распахнутой на груди, сорочке. Крепенький такой мужичок с седыми висками и круглым, тщательно выбритым, лицом.
— Здравствуйте. Не подскажете, Глафира Петровна когда явится?
— Да скоро. Вы в дом-то заходите, подождите.
Взяв за рукомойником ключ, Василий снял навесной замок:
— Вот. Посидите пока на веранде. Может, кваску?
— Лучше уж водочки! — тщательно затворив за собой дверь, улыбнулся мужик. — Ладно, шучу. Ну, здравствуй, Василий!
— Здравия желаю, товарищ подполковник!
— Полковник уже… Да ты не журись и не вытягивайся… Дай-ка, хоть тебе обниму… Сколько ж мы не виделись-то? С фронта!
— С фронта… С мая сорок пятого… нет, с июня. Ну, Николай Иваныч… Эх!
Они обнялись, хлопая друг друга по плечам, как старые, давно не видевшиеся друзья…
— Ну, пойдем, Николай Иваныч, ко мне… Посидим, погутарим. Хозяйка моя, думаю, еще не скоро явится. А может, по стопке?
— Нет, — полковник резко тряхнул головой. — Нельзя мне сегодня — совещание в районе, у Первого. Да и разговор у нас пойдет очень и очень серьезный.
— Даже так?
— А ты думал, я тебе просто так из Питера выдернул? Спасибо, что не отказал, приехал…
— Николай Иваныч!
— Как там у вас, на Литейном, дела?
— Да как и у вас. Слухи ходят, милицию под себя подгребать собрались.
— Об этом и у нас говорят… Ладно, давай ближе к делу.
— Внимательно вас слушаю, товарищ полковник.
— Ой, достал уже… Ты-то по званию сейчас кто?
— Капитан.
— А что майора не дали? Ладно, у вас там свои кулики. Так вот, слушай… в общем, есть тут у нас одно заведение.
Василий усмехнулся:
— Профилакторий?
— Откуда знаешь?
— В поезде разговорился с одним. Да и тут кое-что расспросил, у тетки Глафиры.
— Ты поосторожней с расспросами-то, дело — серьезнее некуда. И, понимаешь, почти совсем не на кого опереться — пришлось вот тебя вызывать.
— Своих оперативников, значит, нет?
— Да, как грязи! — полковник неожиданно помрачнел. — Только верить никому нельзя… почти никому. Нет, есть, конечно, опытные, хорошие парни, но тех здесь знают уже, в прошлом году банду Азамата-татарина брали.
— Азамат-татарин?
— Да был тут такой фашистский прихвостень. Через него мы на некого Аслана вышли, тоже, похоже, из выселенных, но кто-то ему все документы выправил — не подкопаешься, тем более — покровителей высших имеет, но об этом позже. У Аслана этого суденышко имеется, как буксир оформлено, на самом деле — мотобот с парусным вооружением шхуны.
— Не его ль я сегодня видел? Часом, не «Эспаньола» называется?
— «Эспаньола»… Тут у нас картину в прошлом году крутили — «Остров сокровищ». Трофейную или нашу, уже и не вспомню… А я смотрю — наш пострел везде поспел! Ты, капитан, времени даром не теряешь. Ладно, продолжим. Мотобот этот давно уже был в кое-каких делишках замечен… а трогать не позволяли — чуешь, к чему клоню?
Василий молча кивнул.
— Так вот, — полковник вытащил портсигар, закурили. — А в начале мая я через своих людишек узнал, что два трупа на «Эспаньоле» этой чертовой появилось. Насквозь криминальные трупы… Аслан с Генкой Фасгеевым… Фосген кличка, так, блатата дешевая, но подвизался… видать, не поделили что-то.
— Так это прямое милиции дело! — ленинградец улыбнулся и стряхнул пепел. — Пусть уголовка и занимается.
— Я тоже так поначалу подумал, что чистой воды уголовщина, но… Знаешь, Аслан-то, как недавно выяснилось, был тесно с Азаматом связан. Теснейшим образом.
— Ясненько, — потер ладони Василий. — Не пойму пока только — при чем тут профилакторий?
— А вот сейчас поймешь! Мотобот этот, «Эспаньола» чертова, несколько раз переправлял в профилакторий людишек… очень странных людишек.
— Что за людишки?
— Не знаю, мой человек их мельком видел. Молодые, некоторые даже очень — подростки, дети, по-русски говорят так, что и не поймешь. Так вот, пару раз их в профилакторий доставили — прямо к их мосткам, к воротам, оттуда сразу же охранники вышли, людишек увели быстренько. А потом — опять таки мой человек видел, как ночью из профилактория на мотобот какие-то ящики тащили. Тяжелые. Смекаешь?
— Оружие!
— Именно! А молодежь эту непонятную в банду готовят. В профилактории промывают мозги… Целая шайка там. Окопались! Не устроили бы заваруху какую, вот чего боюсь-то.
— Так и доложил бы, Николай Иваныч!
— Доложил уже. Посмеялось надо мной начальство да рявкнуло — профилакторий не сметь трогать, не по Сеньке шапка! Мол, такие там люди лечатся, такое покровительство из самой Москвы. Туда ниточки тянутся. Да и местные… Сытиков Николай Николаевич — второй секретарь обкома — и тот…
— А сам… что? Абакумов?
— Виктор Семенович либо не знает, либо не хочет знать… Одна надежда — Огольцов. Знаешь ведь его?
— Сергея Иваныча? Он же теперь зам по общим вопросам.
— Вот-вот… с ним-то и удалось связаться, он и дал добро. Мол, узнаешь чего конкретно — тогда поддержу, действуй.
— Ну хоть так, — облегченно улыбнулся Василий. — Огольцов — поддержка серьезная.
— Да. Но только все знают, что с Абакумовым они не в друзьях. Ох, Сергей Иваныч… не слетел бы ты раньше времени.
— Товарищ полковник… а человек ваш, ну этот, о котором вы…
— Нет больше моего человека, Вася! — с горечью промолвил гость. — Неделю назад в море выловили. Со стрелой в груди — так-то!
— Со стрелой?!
— Точно — крымские татары это, прихвостни фашистские… Агент-то погибший мне не чужой был… племянник внучатый, Алешка… И я ж его сам… Думал, выполнит задание, потом звание, служба… Будет хоть на кого опереться. Ан не получилось. Ну что ты так смотришь, Василий? Черт с ним, давай, тащи свою водку.
Дальше уже продолжили за бутылкой, впрочем, недолго — полковник и в самом деле спешил, тем более, обещал еще раз заглянуть уже завтра.
— Примерно вот в это же время и загляну, ты жди, Вася.
— Дождусь, — улыбнулся Ганзеев. — Уж мы завсегда гостям рады.
— И я тебе кое-что интересное привезу… Тоже рад будешь.
— Так, может, мне того… — Капитан задержал гостя в дверях. — К мотоботу подходы прикинуть.
Николай Иваныч махнул рукой:
— Попробуй. Да и вообще, прикинь, что к чему. Только на рожон не лезь, и завтра мне все доложишь.
Ближе к вечеру, надев новые туфли и широкополое соломенное канотье, прикупленное здесь же, на местном рынке, Василий отправился на пляж, только не на общий и, упаси боже, не на санаторский, а чуть подальше — поближе к колхозным баркасам, к пирсу, около которого покачивался на мелкой волне мотобот с романтическим названием «Эспаньола».
На рожон, как и приказал полковник, не лез, в матросы или, там, в мотористы не набивался, просто наблюдал за корабликом… и за тем, кто к нему подходит. Никто так и не подошел, а на мотоботе явно чинили двигатель — меж каютой и люком в машинное отделение проворно летал какой-то по пояс голый парень с глуповатым лицом, затейливыми наколками и с шикарным чубом. То ключи какие-то приносил, то пиво…
Потом на палубу выбрался пожилой крепыш, крепко измазавшийся в машинном масле:
— Кешка, ветошь подай. И папиросы.
— А папиросы-то я откуда тебе возьму, Палыч? — изумился молодой вьюнош. — Ларьков тут нету.
— Так у тебя ж были.
— Так скурил все!
— Экий ты… Ну так стрельни у кого-нибудь, что рот-то раскрыл?
— Стрельни… Попробую.
Спрыгнув на причал, Кешка проворно побежал к берегу, к только что подошедшим пацанам-подросткам:
— Здорово, парни, курева дайте! О! Благодарю…
Уже начинало темнеть, и на пирсе зажглись огни, в свете которых из кормовой каморки-каюты вновь показался Кешка, только на этот раз — приодевшийся франтом: в тельнике и черных матросских клешах. Ну и чуб, само собой, был тщательно расчесан… правда, лицо от этого умнее не стало. Этакий сельский гопник.
— Че, Кеша, в клуб? — закричали подростки.
— В клуб. Раз уж там танцы. Эх, Одесса, жемчужина у моря-а-а… Пока, пацаны, не кашляйте!
Палыч, между прочим, не выходил, видать, решил заночевать сегодня на «Эспаньоле». В каюте зажегся иллюминатор. А вот юные купальщики явно засобирались по домам.
Ганзеев быстро оделся, забежал вперед и, надвинув на глаза шляпу, повернул подросткам навстречу.
— Здорово, пацанва. Кешку с буксира не видели? Ну, Кастетом его еще кличут.
— Не с буксира, а с мотобота. На танцах ищи, в клубе.
— В клубе? А я ведь его предупредить хотел… чтоб затихарился покуда. Ищут его в Приморске, говорят, кого-то порезал… или кастетом дал. Не насмерть, правда, но все ж…
— Это он может, — опасливо покосившись на Василия, парни тихонько засмеялись.
— Ну, ладно, не застал и не застал… В клуб уж не пойду, некогда… Нате вот, пацаны, закуривайте… Посидим малость… А ты чего папиросину не берешь? Мама заругает? Ох ты, господи, ути-пути… Ла-адно. Он, Кешка-то, все так же, вдвоем с Палычем. Не взяли помощника?
— Не-а, не взяли еще. Пока двигатель чинят, а за капитана — Палыч, хотя он, вообще-то, моторист да и судимый.
— Понятно. Значит, капитана ждут, шкипера?
— Да. Уж теперь кого назначат.
Василий блаженно затянулся: ясно теперь было — на мотобот ему соваться нечего, на шкипера насквозь сухопутный опер не тянул точно.
— Да-а… значит, капитана пришлют — втроем будут?
— Выходит, втроем. Да там и двоим-то делать нечего! Тоже еще — шхуна!
Кто-то из подростков презрительно засмеялся и сплюнул.
— Ладно, парни, бывайте, — махнув на прощание рукой, Ганзеев быстро свернул в первую же попавшуюся аллейку.
Переждал, пока стихнет вдалеке шумливый ребячий говор, вышел на главную улицу и не спеша зашагал к себе, наслаждаясь вечерней прохладой. Сладко пахло дынями и вишней, в кустах акации заливались-насвистывали соловьи, и по пыльной улицы — от правления и до сквера — под льющуюся откуда-то музыку прохаживались влюбленные парочки.
Чу! Музыка вдруг резко оборвалась, стихла… послышались жуткие крики… звуки ударов… ругань. Оп! Снова музыка…
На следующий день, с утра, капитан никуда не пошел — ждал Николая Иваныча. Полковник не обманул, явился, как обещал, даже еще раньше. Уверенно завернул во двор, стукнул в оконце:
— Василий, ты дома?
— Дома, Николай Иваныч. Заходите.
— Ага…
Войдя в комнату, полковник, к большому удивлению Ганзеева, поставил на стол… принесенный с собой патефон и стопку пластинок.
— Что так смотришь, Василий? Не, веселиться мы с тобою не будем… Ты, кто такой Тино Росси, знаешь?
— Нет, — несколько растерянно отозвался ленинградец. — А что, должен?
— Да уж не знаю, как и сказать, — хохотнул полковник. — А оркестр Гарри Роя слыхал?
— Не слыхал…
— И даже Глена Миллера ни разу не слушал?
— Ну уж этого-то… Кино смотрел, трофейное… как же его?
— «Серенада солнечной долины», — весело расхохотался гость. — Только это не трофейный фильм, а союзнический… ну, тогда был союзнический, пока не стал вот, откровенно вражеским. Ладно! Вот тебе пластинки, вот — список с краткими аннотациями. Разбирайся, запоминай, слушай. Радиолу, извини, не привез — тяжело уж больно тащить, да и дорогая. Обойдешься и патефоном. Как хозяйка уйдет, сразу же выставляй его на подоконник и жарь… ну, в смысле — крути пластинки.
— Хорошо, — справившись с собой, невозмутимо кивнул Василий. — Дни напролет буду патефон слушать. Только, может, поясните — это все к чему?
— А к тому, милый мой, что главврач профилактория — меломан!
— Ага… понятненько.
— Мало того — немец! У тебя как с немецким, не забыл?
— Да помню еще. А что еще про немца этого известно?
— Да почти ничего. Попал в плен, хотя в общем-то и не военный вовсе, в Дальлаге находился… оттуда и наш областной начальник, Сытиков, который… в общем, ты понял.
Капитан молча кивнул.
— Известно, что немец этот врач от Бога… Что без его слова ни одно дело в профилактории не решается. Филиппов ему большую волю дал. На этом мы и сыграем! И ты, Вася, в этой партитуре первой скрипкой будешь, усек?
