Однако, в этот день приступить к поискам Темы не получилось — Ак-ханум снова вмешалась в Мишины планы. Вызвала к себе сразу после полудня, надменная, словно бы ничего такого между ними и не происходило, глянула, как солдат на вошь, да бросила сквозь зубы:

— Готовься.

— К чему, моя госпожа?

Владычица махнула рукой:

— Рахман все скажет.

Лучше б Рахман помог в поисках!

Что ж, делать нечего, пришлось пока уступить госпоже. Как пояснил тут же подбежавший управитель, их «лучезарнейшая госпожа» была звана на пир в Золотой шатер Бату-хана, где вечером собиралась вся кочевая знать и столь же знатные гости.

— Твое дело, уважаемый, сопровождать госпожу, вызывая зависть своим внушительным видом.

— Надо же — зависть! — Ратников ухмыльнулся. — А я-то думал — охранять.

— Охранять ее нет никакой надобности, — расхохотался Рахман. — Никто не осмелится напасть без веления великого хана. Ну, а от его гнева уже ничто не спасет.

— И что ж мне там делать-то?

— Сейчас я выдам тебе сверкающие доспехи, шлем, плащ, копье с цветным бунчуком… Не думай, ты не один отправишься — есть и еще воины, просто госпожа хочет, чтоб ее сопровождали… гм-гм… ну, как бы выходцы изо всех земель: кыпчаки, монголы, кара-коюнлу и вот ты — урусут.

— Понятно — пыль в глаза хочет пустить девчонка.

— Что-что?

— Да ничего. Пошли за доспехами.

Михаил выбрал блестящую пластинчатую броню — как раз по размеру вполне подходила: кованый шлем с высокой тульей и бармицей, ярко-синий плащ с серебряной вышивкой, высокие сапоги, а под бронь — длинную — почти до колен — голубую тунику с узкими рукавами и обильным узорочьем по вороту и подолу. Еще взял секиру — больно уж понравилась, серебристая такая, красивая, с резной ручкой. И щит выбрал — миндалевидный, червленый, с большим блестящим умбоном и рисунком в виде золотых сплетенных змей.

— Ну и добра же у вас! — бросив беглый взгляд на арсенал, развешанный по стенам амбара, молодой человек присвистнул. — Откуда все?

— По-разному, — Рахман пожал плечами. — Что-то старый хозяин с Калки-реки привез, что-то из Хорезма, Ургенча, что из Булгара, а кое-что и местное — из степи.

— Понятно, — Миша кивнул. — Когда идти-то?

— А как госпожа скажет… Пока посиди во-он под каргачом, в тенечке.

Ратников так и сделал — уселся на небольшую скамеечку, поставив рядом тяжелый шлем. Видел, как к амбару прошли трое парней-воинов, подозвали управителя… вышли — красавчики писаные: в разноцветных плащах, в кольчужицах, в ламеллярных доспехах из узких, сверкающих на солнце платин, а кое-кто — в изысканных монгольских латах из полированной, с узорочьем, кожи. Степные витязи знали толк в доспехах ничуть не хуже рыцарей, и весило их снаряжение ничуть не меньше. Впрочем, в эти времена ничего слишком уж тяжелого еще не имелось — до изобретения сплошного «белого» доспеха оставалось еще лет двести.

С левого крыла дворца доносился шум — строительство шло полным ходом, как и везде, по всему городу. Ордынская столица только еще строилась, прямо на глазах превращаясь в красивейший и великолепнейший город с канализацией, водопроводом, мощеными улицами. О, на этой стройке можно было очень хорошо заработать, и угнанные в полон артельщики — каменщики, плотники и прочие — не очень-то торопились вернуться в разоренные набегами родные края. Еще бы, Сарай — город хлебный. Сарай-Бату — так станут его называть, или уже называли. Улус Джучи еще не стал независимым государством, все только начиналось, хотя Бату-хан открыто ненавидел верховного правителя — Гуюка, сидевшего в далеком Каракоруме и номинально считавшегося главным. Впрочем, Гуюка еще, верно, и не выбрали главным, но матушка его, Туракина-хатун, это дело уже замутила.

— Раствор, раствор давай! Чего встали? — стройкой деятельно распоряжался Прохор.

Младший его братец, Федя, тоже казался вполне довольным — кормили здесь неплохо, работа оказалось знакомой, к тому же после окончания строительства дворца имелись вполне реальные перспективы обрести свободу и поработать уже на себя — строители в Сарае требовались повсеместно, тем более такие умелые, как эти русские парни.

Михаил вздрогнул — во дворе звонко протрубила труба, и слуги с готовностью подвели к самому крыльцу белую лошадь. Ак-ханум, в голубом, сверкающем драгоценностями дэли и круглой белой шапочке, украшенной павлиньим пером, казалась волшебной феей из сказки. Надменная и красивая, как картинка с обложки глянцевого журнала, юная вдова ловко уселась в седло, едва сдерживаясь, чтоб не пустить лошадь вскачь — в ханскую ставку полагалось въезжать торжественно и невозмутимо. Впрочем, слишком уж медленно тоже не тащились.

Впереди скакал приодевшийся по такому случаю Джама, исполнявший роль синей мигалки:

— Дорогу владетельной госпоже Ак-ханум! Дорогу госпоже! Эй, ты, деревенщина! Посторонись, кому говорю?!

За ним ехала пара багатуров в одинаковых зеленых плащах, затем — сама Ак-ханум в окружении толпы прихлебателей и слуг. Замыкали всю процессию воины, в их числе и Миша.

Ехали недолго, хотя дворец ханум располагался на окраине. Выехав в степь, прибавили ходу, и вот уже впереди, на крутояре, заблестел огромный золоченый шатер — Золотая Орда — ставка и обиталище великого Бату-хана.

У шатра уже собирались гости, раскланивались со знакомыми, смеялись, шутили. Степная аристократия на сытых конях, какие-то хитроглазые восточные господа с крашеными бородами, были и русские. Ратников вздрогнул, вдруг заметив в толпе носатого молодого человека лет двадцати пяти, в котором тут же признал старого своего знакомца — новгородского князя Александра Грозные Очи, впоследствии — лет через двести-триста — прозванного Невским. Обычно хмурый, нынче Александр улыбался, почесывал реденькую сивую бородку, весело болтая с каким-то весьма приятным молодым человеком в ослепительно белой епанче, отороченной горностаем. Красивое улыбчивое лицо, нос с едва заметной горбинкой, серые чувственные глаза — лишь несколько выступавшие скулы выдавали в нем степняка. О чем они говорили с князем? И что здесь Александр Ярославич делал? Просто приехал в гости? Или — за ярлыком? Нет, за ярлыком вроде бы еще рано — еще батюшка жив, Ярослав Всеволодыч, сын знаменитого владимирского князя Всеволода Большое Гнездо. Ярослав Всеволодыч хитер, осторожен, ловок — тот еще интриган, в прошлом году в Булгар ездил — тогда там еще была ханская ставка — с богатыми дарами. Выпросил у Бату-хана ярлык, нынче вот тоже приехал — во-он подошел к сыну — осанистый, седовласый, а глаза — как две букашки — хитрые, так и бегают.

Где-то в городе вдруг послышался колокольный звон, Александр и его батюшка тут же перекрестились, следом за ними и тот степной юноша в белой епанче. Хм… христианин, значит. Впрочем, в Орде много христиан… В Орде… Еще ее никто так не именовал, и не было такого государства — Золотая Орда. Говорили «ехать в татары»… или «к татарам», но не «в орду», до этого не пришло время. Ратников кое о чем мог уже судить вполне здраво и даже с научной точки зрения — дома еще подчитал книг.

— Хэй, Сартак! — спешившись, юная госпожа подбежала к князьям, слегка поклонилась.

Юноша в белой епанче обернулся:

— Ак-ханум!

Они обнялись, потерлись щеками, а уж о чем там говорили — Миша не прислушивался. Видел, как поморщился старый князь — видать, не очень-то одобрял столь вольное поведение, а монголы ведь именно этим и славились — вольностью, особенно — среди женщин. Монгольская женщина — тем более, госпожа! — это вовсе не изнеженное создание и никакая не затворница, а вполне самостоятельная личность, которая и на коне скачет, и повозкой управляет, и стрелой при нужде метко бьет! И мужиков себе выбирает — сама. Нет, не в смысле замужества — там-то условности есть, в смысле секса. И какому-нибудь степному богатырю-аристократу ничуть не зазорно взять в жены женщину, у которой уже двое-трое детей, и воспитывать их как своих.

Это что касается обычных женщин, а уж вдовы… Вдова — полностью самостоятельный и уважаемый человек, ничуть не хуже любого князя. Вот как Ак-ханум. Ишь, что-то рассказывает, машет руками, смеется… А князь-то, князь — не молодой, старый — скривился, аж сейчас плеваться начнет! Сразу видать кондовое воспитание.

— Ах, Сартак…

Сартак. Совсем еще юный царевич — сын Бату-хана. Христианин. Названный брат Александра Ярославича. Самый ближайший его конкурент и соперник — родной дядя Берке. Берке, в конце концов, племянника и отравит. Не сейчас — много позже. Либо Гуюк, сын Туракины — тот тоже мог. Вполне.

По обеим сторонам от входа в ханский шатер горели костры, вокруг которых, жутко завывая, извивались шаманы — Бату-хан по старинке исповедовал черную веру бон, поклоняясь верховному небесному отцу — великому Тенгри, и прочим, более мелким богам — в каждой роще, у каждой горы, реки, озера. Многие монголы оставались язычниками, хотя хватало и христиан, и мусульман. В кого хотели, в того и верили, как завещал Чингисхан — великий потрясатель Вселенной.

Вот противно завыли трубы — длинные, узкие, неудобные. Откуда-то из-за дальней кручи показался отряд, и все поспешно расступились, видать, великий хан возвращался с соколиной охоты или откуда-нибудь еще. Да, так и есть… Прищурив глаза, Михаил увидел Бату — невысокого, кряжистого мужичка лет сорока на вид, с желтым усталым лицом и небольшими вислыми усиками. Чуть усмехаясь, великий хан довольным кивком приветствовал гостей, а уж те низко кланялись…

— Тот высокий человек рядом с императором — герцог Аргун-ага, бывший невольник, а ныне — наместник Хорасана, — послышалось сзади.

Михаил немедленно обернулся, услыхав за спиной латинскую речь. Европейцы! Худые, с бритыми лицами, в сутанах… Монахи! Вероятно, посланцы папы Иннокентия Третьего.

— А где этот Хорасан, — брат Бенедикт?

— В Персии, брат Иоанн. Кстати, видите женщину в белом?

— Молоденькую хохотушку? Она, бесспорно, красива.

— Она еще и умна, эта красавица Ак-ханум, графиня западной кыпчакской степи, но я сейчас не о ней, брат Иоанн, о другой… более, так сказать, в возрасте… Вон она, на черной лошади с большим султаном из перьев.

— Ага, вижу. И кто это?

— Королева, брат мой.

— Сама королева?

— Одна из королев, ведь император Бату — язычник. А эта — Баракчин-хатун — его старшая жена, дама весьма властолюбивая и склонная к интригам. А вот тот мужчина с одутловатым лицом — владетельный герцог и принц Берке, младший брат императора. Тоже тот еще интриган.

— Понятно. А что здесь делают русские?

— Они же вассалы императора!

— Император еще не выбран. В Монголии вот-вот должен быть созван съезд всех князей — курултай. Однако регентша Туракина очень хитра — специально все затягивает, хочет, чтоб императором избрали ее сына, Гуюка.

— Бату его не жалует.

— Скорее он — Бату.

Вслед за ханом, проходя между ритуальными кострами с беснующимися шаманами, в золоченый шатер потянулись и гости — степные аристократы, посланцы далеких восточных краев, русские князья, монахи.

Михаила, как и прочих охранников, естественно, никто к дастархану не пригласил, пришлось лениво шататься неподалеку, внимательно поглядывая на огромную ханскую юрту и стоявшие рядом повозки — могучие, словно танки; шесть толстых колес, колея метров восемь, две дюжины быков — этакие сухопутные дредноуты, назвать все это телегами просто не поворачивался язык.

— У кыпчаков повозки не хуже, — протиснувшись с конем ближе к Ратникову, негромко промолвил Утчигин.

— Ха! — Михаил обрадовался. — Ты как здесь? Что-то я тебя не видел.

— Сзади скакал, своих невдалеке оставил — как госпожа и просила. Уриу, Джангазака, Карная…

— Славные воины, — усмехнулся Миша. — Главное, что не старые.

— Именно потому-то госпожа нас и взяла. Мы — люди простые, в нехороших делах еще не погрязли.

— Ну и молодцы, — кивнул Ратников, поправляя узду. — Ты ж знаешь, я против вас ничего не имею.

— Тебе тоже госпожа доверяет, — приосанился Утчигин. — После того случая… А вот Шитгаю, Джагатаю и прочим — не верит. Самовластны и много чего хотят.

— Так прогнала бы!

— Ага, прогнала — скажешь тоже! Они ведь не голь перекатная… Да и прогонишь, а где других взять? У знатной госпожи должно быть много знатных воинов. Не будет таких, что в степи скажут? Скажут — нищая и неуживчивая, с людьми ладить не умеет. Позор!

— Позор, — Ратников согласился и, прикрывая глаза от солнца, посмотрел на сверкающую юрту. — Парча!

— Что?

— Ткань, говорю, дорогая.

— У наших плащи да дэли — тоже недешевые, — юноша кивнул на остальных воинов Ак-ханум, восседающих на своих конях важными недвижными статуями.

Ратников усмехнулся:

— Этим наша госпожа тоже не доверяет?

— Конечно — нет, она же не дура. Просто для важности с собою взяла. Ну, показать, что других не хуже.

— Понятненько — для престижа, значит.

Тюркский язык показался Мише не таким уж и сложным — учился молодой человек быстро, да ведь и как не научишься, коли каждый день общаешься? Пожалуй, несмотря на все кажущееся двуязычие, тюркский — язык завоеванных татар и кипчаков — играл в жизни улуса Джучи куда более важную роль, нежели собственно монгольский, может быть, потому, что подавляющее большинство населения улуса составляли тюрки — булгары, татары, те же кипчаки-половцы. Письменность была исключительно тюркской, даже ярлыки на этом языке выписывали.

— Госпожа специально нас позвала, — продолжал гнуть свою линию Утчигин. — На всякий случай. Вот увидишь, как стемнеет, она этих павлинов отправит. А мы — останемся. Вон Джама — не зря у самого шатра вертится, ждет.

— И колдунов этих не боится.

— А чего ему их бояться? Он же христианин, как и я, и ты, как светлая госпожа наша. Как Сартак, старший сын великого Бату-хана.

— В Сарае много христиан.

— Много. Поклонников Магомета тоже хватает — сапожники, медники, торговцы, даже главный визирь! О, смотри — что я говорил?

Под растянутым на длинных копьях пологом шатра показалась красавица Ак-ханум, к которой тут же подскочил Джама. Поискав глазами воинов, госпожа махнула им рукой и показала пальцем сначала на свои губы, потом — на Джаму. Понятно: парня, как меня, слушать!

Распорядившись, вновь исчезла в шатре, из которого слышались уже громкие пьяные голоса и песни. Джама подбежал к воинам:

— Вы, славные багатуры, возвращайтесь домой и глаз не смыкайте! А утром — явитесь. А ты, Утчигин, и ты, урусут Мисаиле, до утра будете ждать здесь.

— Слушаем и повинуемся! — хором промолвили воины.

Багатуры, тут же повернув лошадей, ускакали, с насмешкой посмотрев на оставшихся.

— Думают, что госпожа их уважает, — ухмыльнулся им вслед Утчигин. — Дурни. Павлины расписные. Мои-то парни, хоть и неказисты, да зато верные! И место свое знают — думаешь, им тоже не хочется щеголять в красивых плащах, с дорогим оружием?

— Добудут они еще себе и плащи, и оружие, — негромко рассмеялся Миша. — И хороших жен. Смотри-ка, Джама обратно скачет. Эй, хэй, Джама! Мы здесь!

— Вижу, что здесь, — мальчишка спешился и, подбежав ближе, зашептал. — Госпожа велела вам ждать в урочище возле каменной бабы.

— Возле каменной бабы? — удивленно переспросил Михаил. — А где это?

Утчигин дернул поводья коня:

— Поехали — я знаю.

— Да подождите вы! — Джама нервно дернулся. — Я еще не все сказал. Там затаитесь, кто свой подъедет — спросит, не видели ли вы здесь лису? Вы в ответ скажете про горностая. Вот те, кто спрашивал, и будут люди нашей госпожи.

— Люди госпожи?

— Ну, ее друзья. Очень может быть, что она и сама с ними поедет.

— Поедет? Куда?

— То нам знать не нужно.

Джама прыгнул в седло и погнал своего неказистого конька вскачь, быстро скрывшись из виду. Приятели переглянулись.

— Ну что, поедем? — улыбнулся Михаил Утчигину. — Показывай, где это твое урочище?

— Поскачем. Наших по пути заберем.

Утчигин понесся так, что Ратников едва-едва за ним поспевал, а потому все время ругался: джигит хренов! Вообще, местные багатуры медленной езды не терпели, все время мчались, как угорелые, и только к ханскому шатру подъезжали степенно.

— Вот по этой дороге, — останавливаясь у развилки, подождал отставшего напарника Утчигин. — Смотри, осторожней — поля.

Михаил и сам видел стерню и распаханные под озимые поля, тянувшиеся вдоль реки широкой темно-коричневато-желтой полосой. Тут и там виднелись деревни в три, пять домов и более, надо сказать, выглядели сии населенные пункты весьма зажиточно!

— Земледельцы великого хана, — с почтением произнес Утчигин. — Скакать по полям нельзя — переломают спину. Ничего — дорожка эта ведет в степь, а уж там — приволье и никаких полей нету! Айда!

— Да подожди ты… Наши-то где?

— Там, — юноша неопределенно махнул рукой. — Да они нас заметят.

И действительно, приятели еще не проехали и пары верст, как вдруг из кустов, им навстречу, вынеслись юные всадники — Уриу, Джангазак, Карнай…

— Хэй, Утчигин, Мисаиле! Куда скачете?

— Давайте за нами, — на ходу махнул рукой Утчигин. — В урочище, к каменной бабе.

И вновь понеслись. И вновь задул в лицо осенний ветер. Под копытами коней расстилалась бескрайняя степь, а позади, за полосками полей, мерцала холодным блеском Итиль — Волга.

Палеолитическая Венера — насколько помнил Ратников, именно так именовалась эта каменная баба, истукан, грубо высеченный из серого валуна каким-то древним неведомым народом. Рядом с бабой виднелся глубокий овраг, заросший невысокими деревьями и кустами — жимолостью, малиной, орешником.

Орехи еще росли, правда, большинство валялось под ногами, и парни с удовольствием принялись их щелкать.

— Смотри, зуб не сломай, Джангазак! — беззлобно шутил самый младший — Уриу.

Джангазак кидал в рот целую горсть лещины и скалился:

— Да уж не сломаю.

Орехи только разожгли аппетит. Всадники развязали переметный сумы, достали узкие полоски вяленого мяса, твердые шарики острого сыра, лепешки. Перекусив, сразу почувствовали себя веселей, принялись смеяться, рассказывать какие-то истории, сказки.

Костра не раскладывали — повелительница могла появиться в любой момент, да и вообще уже начинало темнеть, а огонь в ночной степи далеко виден.

— А ну, цыц! — прикрикнул на своих Утчигин. — Разорались, как глупые сойки — на всю степь слыхать.

Ребята послушно притихли, правда долго еще пересмеивались, поглядывая на вышедшую из-за облаков луну. Все-таки к ночи ветер натянул тучи, пошел дождь, правда, слава Господу, ненадолго.

И, едва стихли последние капли, как со стороны послышался стук копыт. Парни обрадовались — ну, наконец-то! — взметнулись в седла.

— Подождите шуметь! — грозно шепнул Утчигин. — Они должны спросить про лису.

Никто ничего не спрашивал, неведомые ночные всадники наметом промчались мимо, даже не задержавшись у каменной бабы.

— Полдюжины всадников, — задумчиво заметил Миша.

— Уриу! — вскинулся Утчигин. — А ну-ка незаметно скачи за ними. Так, присмотри… на всякий случай, смотри только не попадись.

— Я буду ловок, как змея в траве!

— Скачи уж, змея. Если что — встречаемся здесь, у бабы.

Спешившись, Уриу вытащил из переметной сумы тряпицы, обмотал копыта коня и уж потом поскакал — неслышно, не видно — скрылся, растворился в ночи.

— Гляди-ка, — уважительно покачал головой Ратников. — А наш Уриу — человек опытный. Интересно, что это за люди?

— За добрыми делами сломя голову не скачут в ночи, — негромко произнес. Утчигин. — Ничего, Уриу за ними присмотрит.

И снова они принялись ждать — молча, под желтыми далекими звездами, временами проглядывающими сквозь нависшую пелену черных дождевых туч. И вновь послышался стук копыт и лошадиное ржание. На этот раз вынырнувшие из ночи всадники замедлили ход, останавливаясь у каменной бабы.

— Эй, хэй, здесь кто-нибудь видел лисицу?

— Нет, только горностая.

Утчигин и Ратников быстро выехали из оврага.

— Госпожа! — в призрачном свете луны Михаил узнал Ак-ханум и еще одного человека… юного царевича, старшего сына Бату-хана и Баракчин-хатун.

— Сартак… — прошептал за спиной Карнай.

Или то был Джангазак — не важно.

— Встаньте здесь, у оврага, — быстро распорядилась госпожа. — И не пускайте чужих.

Они так и сделали, рассредоточились по степи, возле истукана. С госпожой и царевичем было еще с дюжину воинов — они тоже остались сторожить.

Нет, это нельзя было назвать любовным свиданием, скорее — просто тайная встреча подальше от любопытных глаз. О чем говорили Ак-ханум и царевич Сартак в эту дождливую ночь? Какие такие важные дела обсуждали? Бог весть… Но только…

Но только уже начинало светать, как из желтой предутренней мглы вдруг выскочил Уриу.

— Они ползут сюда. Спешились и ползут, словно змеи, — взволнованно доложил парень.

— Ползут?

— С собой у них луки и стрелы.

— Их нужно перехватить! — раньше всех сообразил Михаил. — Или убить — кто бы они ни были.

— Да, — согласно кивнул Утчигин. — Хорошие люди не будут ползать в траве с луками.

— Вперед…

Всадники спешились, вытащили мечи и кинжалы, скрылись в тумане следом за Уриу.

— Мы обойдем их со стороны реки, — обернувшись, шепотом предупредил проводник.

Так и сделали. Обошли… А первые лучи солнца уже освещали быстро светлеющее над головами небо! Туман быстро таял… и вот уже впереди, в траве, стали видны лучники! Они ждали, ждали, когда растает туман… и вот наконец дождались! Кое-кто уже приподнялся, прицелился…

Боже! Ратников тут же увидел невдалеке, у оврага, неспешно едущих рядом всадников — госпожу Ак-ханум и царевича. Оба о чем-то беседовали, и лошади их спокойно помахивали хвостами.

Безжалостный кинжал Утчигина вонзился меж лопаток тому лучнику, что был ближе всех к цели. Некого тут было жалеть… и некогда.

Вражины встрепенулись, почуяв неладное. Кто-то успел пустить стрелу — однако вовсе не в тех, кого так долго поджидали.

Ратников пригнулся, пропуская стрелу над головой. И, бросившись вперед, взмахнул мечом, отражая удар кривой сабли.

Искры! Скрежет! И узкие ненавидящие глаза, злобные, как глаза оборотня!

— Ышшь, Ышшь!

— Шипи, шипи, — усмехнулся молодой человек, с оттяжкой нанося удар.

Враг отскочил в сторону, и Михаил бросился в атаку, изгоняя поднявшуюся было в душе ярость — сердце воина всегда должно оставаться холодным.

Удар! Удар! Удар! И яростный скрежет, и злобный шепот, блеск глаз…

Еще удар! Ага, не шибко хорошо владеешь ты своей саблей! А вот, попробуй так… Ударь, ударь… бросься!

Миша нарочно поддался, якобы поскользнулся в мокрой траве, упал…

Торжествуя, противник бросился на него… и наткнулся брюхом на меч! Захрипел, выронил саблю… Ратников отпихнул его ногой, огляделся, вытирая о траву окровавленный меч… С остальными, похоже, все было кончено. Молодец Уриу! Если б не он…

— А где Карнай? — Ратников осмотрелся.

— Нет больше Карная, — угрюмо качнул головой Утчигин. — Убили. Получил в сердце стрелу.

Миша искренне опечалился:

— Жаль. Нет, честное слово!

— Он погиб, как настоящий витязь.

— Он и был витязем.

— Да, был… мы справим по нему достойную тризну.

Красавица Ак-ханум и Сартак уже пустили лошадей в галоп, мчались, а за ними — и воины. Спешили на помощь.

— Ну, что тут у вас?

— Уже все хорошо. Вот только жаль, не удалось взять пленных — они не сдались. И еще — Карнай… Мы его потеряли.

— Он умер достойно, — Ак-ханум спешилась, склоняясь над убитым. — Возьмите его в собой. Устроим достойную тризну.

— Что делать с трупами врагов, моя госпожа?

— Сложите в ряд. Хоронить их не будем. Но… может быть, хоть кого-то удастся опознать.

Сартак, юный ордынский царевич и христианин, спрыгнув с коня, закусил губу, внимательно всматриваясь в убитых:

— Нет, не могу сказать точно. Это йисуты — они все похожи. И… их вполне мог послать и Гуюк. Или, скорее всего — Туракина, прочащая своего злобного сынка в великие ханы.

— Туракина и Гуюк далеко, господин, — осторожно заметила Ак-ханум.

— У тигра длинные когти. Она пытается достать меня, отца… и сделает все, чтобы мы не приехали на курултай. Да мы и не поедем! Ладно, — царевич неожиданно улыбнулся. — Твои воины достойны награды, Белая госпожа!

Ратников, Утчигин и все прочие поклонились, приложив руки к сердцам.

— Кто из вас проявил себя лучше всего? — быстро спросил Сартак.

— Он! — не сговариваясь, Ратников с Утчигином указали на скромного Уриу.

— Вот тебе, — вытащив кинжал, старший сын Бату-хана протянул его юному воину. — Ну, что ты моргаешь глазами? Бери — заслужил! Вы же… Вот вам на первое время! — щелкнув пальцами, Сартак подозвал слугу с переметной сумой. Зачерпнув, горстями высыпал золото в поставленные ладони.

— Владейте! Радуйтесь. Но помните — о случившемся никому ни слова.

Они еще перекинулись парой слов с госпожой, после чего царевич уехал в сопровождении верных джигитов.

Ак-ханум же велела своим чуть-чуть обождать:

— Не нужно, чтоб нас видели вместе. Вот, встанет солнышко… Утчигин, вели своим людям забрать погибшего. Пусть везут в дом. Мы же — ты, и ты, Мисаил, — вернемся к ханскому шатру. Скоро туда приедут наши.

Так и сделали. Уриу с Джангазаком повезли домой тело убитого друга, а Михаил с Утчигином сопроводили юную госпожу к золоченой юрте великого хана, где, судя по голосам, все еще продолжался пир.

Словно ни в чем ни бывало, Ак-ханум прошла мимо все так же горевших костров и извивающихся шаманов в шатер, сопровождающие ее воины остались снаружи. А вскоре уже подъехали Шитгай, Джагатай и прочие. Ухмылялись:

— Ну как вы тут? Не замерзли?

— Не замерзли — ночка горячей выдалась.

— Вот как? Горячей? Ну-ну…

Карная похоронили достойно, и справили достойные поминки, в своем, конечно, кругу, гостей со стороны не звали. Поминальный пир затянулся далеко за полночь, и, как это обычно бывает, с течением времени арька, пиво и бражка сделали свое дело — ближе к утру большинство уже и забыло, зачем, собственно, собрались. Повсюду слышались скабрезные шутки и смех, временами переходящий в непристойно громкий хохот. Ну что там для того же Шитгая какой-то там подросток — Карнай? Так, мелочь… Но раз госпожа повелела оказать ему посмертные почести, достойные самого знатного багатура, что ж — так тому и быть, почему бы и нет?

Шитгай смеялся, и жирные щеки его колыхались, как волны, впрочем, и Утчигиновы парни тоже не грустили уже — радовались. Да и как было не радоваться? Несчастному Карнаю, конечно, не повезло, но… как сказать? Ведь какую честь ему сейчас оказали, пусть даже посмертно!

— Спи спокойно, друг, — в очередной раз подняв рог с брагой — ее тут почему-то называли вином, Утчигин выхлебал его до дна и тут же упал на кошму, туда, где уже похрапывали упившиеся на поминках Уриу с Джангазаком.

А Ратников еще посидел, поговорил со священником о тщетности и суете земной жизни, выпил… пока его не поманила захмелевшая Ак-ханум.

— Проводи меня в покои…

— Да, моя госпожа.

Они вышли из расставленной в саду юрты, где и пировали, поднялись по широкой лестнице в дом, прогнав слуг, уселись в опочивальне. Краса степей самолично разлила из кувшина вино, настоящее, из Ширваза.

— Сартак думает, что йисутов послала Туракина. — Выпив, Ак-ханум поставила золотой кубок на невысокий столик. — Да, эта могла. Она хоть и нашей, найманской крови, но… Есть такие родственники, которые куда хуже откровенных врагов. Гораздо опаснее! О, как она меня ненавидит! Но убийцы конечно же были посланы вовсе не ко мне… Сартак! Вот их цель! И может быть — сам Бату! Впрочем, может, это — Берке. Хитрый лис давно мечтает о троне. А есть еще Мунке! И Менгу-Тимур. Тоже те еще гады, и кто знает, какие мысли ходят в их немытых, покрытых вшами, башках! Хорошо, что вы убили всех.

— Они не хотели сдаваться, моя госпожа. И мы, увы, не смогли…

— Я же говорю — хорошо! Теперь никто не сможет сказать, что видел меня с Сартаком. — Ак-ханум зябко поежилась, обнимая себя за плечи. — Это великое счастье, что царевич — христианин, как и я, как и весь мой род. Мы, найманы, издревле считались мятежниками. Меркиты, кераиты и прочие — они то выступали против Темучина — будущего Чингисхана, то поддерживали его. Мы же всегда враждовали. Думаешь, кто-то об этом забыл? Та же Туракина лишь прикидывается… всю жизнь прикидывалась. Это божий промысел, что Сартак — хотя бы по вере — наш! Ах, если бы он стал ханом, возглавил улус!

— И станет! Он же старший сын!

— Ага… у царевича, увы, слишком уж много родичей. И каждый на словах улыбается, привечает, а на самом же деле они в любой момент готовы вонзить нож прямо в сердце. Отравить, подослать убийц… И я… пойми, Мисаил, наш род, хоть и знатен, но, увы, слишком слаб, чтобы открыто становиться на чью-нибудь строну. Да, я поддерживаю Сартака, ты это видел… и знаешь. Как знают и те мальчики, что были с тобой. Им можно верить, они еще честные. А тебе… ты знаешь, тебе я верю давно. И вовсе не потому, что иногда пользуюсь тобой, как мужчиной, — улыбнувшись, Ак-ханум шутливо погрозила пальцем. — Нет, вовсе не поэтому. Просто ты здесь — чужой. Если я не поддержу тебя — пропадешь, сгинешь. Поэтому — я пока могу тебе доверять. Ты — мне, я тебе — так получается.

— Ты сказала — пока?

— Пока ты не так давно в Сарае и мало здесь кого знаешь. Я же собираюсь тебя использовать в своих делах, можно?

— Зачем ты спрашиваешь, моя госпожа?

Ратников подавил горькую улыбку: девчонка-то была абсолютно права, что он тут без нее значил? Ничего. Так, пыль… какой-то безродный урусут, бывший невольник. А ведь нужно еще было отыскать наконец Артема, да и как-то выбраться отсюда. Нет, без Ак-ханум — ну просто никак! Ничего без ее поддержки не выйдет, сожрут — тот же Шитгай, Кузьма и прочие. Значит, все верно, правильно заметила госпожа — ты мне, я — тебе, такой уж здесь принцип, а впрочем, и не только здесь, везде.

Помолчав, Ратников потянулся к кувшину:

— Я бы хотел напомнить тебе кое о чем, моя госпожа.

— Я помню — о том смешном мальчишке, твоем родиче. Рахман что, не помог тебе?

— Не успел.

— Хорошо, я напомню ему. Сделаю все, — Ак-ханум лукаво прищурилась. — Но и ты поможешь мне. Ты — урус. А князья урусов сейчас будут часто наезжать к Бату. Возить дань, выпрашивать ярлыки… о, у них много сокровищ, и все захотят погреть на этом руки: не только Бату.

— Так, а в чем моя задача?

— Ты должен знать о приезжающих урусутах все! Зачем приехали, где остановились, с кем встречались, много ли чего привезли… Думаю, ты понимаешь.

— О, да.

— Ты поможешь мне, я — тебе. Завтра же напомню Рахману.

— Госпожа… — Ратников отвел глаза. — Мне кажется, ты доверяешь не всем своим людям.

Юная женщина повела плечами:

— Конечно, не всем. Шитгай с Джагатаем — давно себе на уме, остальные — кто как.

— А Кузьма?

— Кузьма хитрый. Говорит одно, думает другое, делает — третье. Ну… — красавица Ак-ханум вдруг улыбнулась. — Вот мы с тобой и договорились обо всем. Теперь же… Что ты сидишь? Расстегни скорей мой халат…

И снова Ратников оказался в плену этих лукавых зеленовато-карих глаз, этого пленительно гибкого тела! Он просто не смог с собой совладать, как не смог бы любой нормальный мужчина, да и нужно ли было противиться, обижать без особой нужды столь восхитительно красивую женщину, госпожу?!

— Какая ты красивая! — восхищенно прикрыв глаза, вполне искренне шептал молодой человек. — Какая же ты красивая…