Глава 18
Март — апрель 1242 года. Псков — Чудское озеро
Львы
Битва происходила не так, как описано в учебниках и показано в кино…
О. Музыкина. Иной путь
О том, что отряд Домаша Твердиславича уже через пару дней отправится лихим рейдом на Дерпт, Ратников узнал сразу же, как появился на подворье, и теперь не знал — радоваться ему или, наоборот, печалиться. Да, в Дерпт, конечно, надо бы. Только не так — с наскока! Кто его знает, куда там денется рыцарь Сен-Клер и его озерная нимфа? Ну, и Максика подставлять под тевтонские мечи тоже не очень хотелось, хватит, наподставлялся уже.
Однако другого-то пути не было — никаким мирным путем в Дерпт не проникнуть: тамошний епископ наверняка уже обратился за помощью к крестоносцам, те выставили на всех дорогах посты — мышь не проскочит! Да и купцы притихли, не ездили пока никуда… Значит — выход оставался один: с войском!
Да и деваться было некуда — попробуй-ка, откажись, задержись, потеряйся! Ратников и так-то оставался под подозрением, а Александр Грозны Очи на расправу крут, ходят слухи, велел повесить семьдесят пленников-кнехтов.
А вот Миша своего отпустил!
Правда, как оказалось, ненадолго.
Ближе к обеду выйдя пройтись — до ближайшей корчмы и обратно, Михаил услыхал вдруг раздавшийся позади кандальный звон. Обернулся: четверо сурового вида воинов Александровой рати — в двойных кольчугах, с рогатинами — вели по улице пленных. Человек двадцать, не только кнехты, но, судя по одежкам — и рыцари, среди которых Ратников, к удивлению своему, обнаружил и Иоганна фон Оффенбаха.
Не может быть! Он же отпущен! Снова попался? Но ведь мог сказать, сослаться, так сказать, на своего благодетеля — и что же, кто-то осмелился не поверить рыцарскому слову, слову благородного человека? За такие дела виновные могли получить по шапке от самого князя! Враги — врагами, а благородство — благородством. Или, говоря словами историков-марксистов, — классовая солидарность.
Что ж такое случилось-то?
Михаил подошел к стражам и, указав на Иоганна, заявил:
— Это мой пленник!
Воин развел руками:
— Извини, друже, токмо об том не у нас спрашивай. Твой — не твой… Их по приказу самого князюшки, дай ему Бог здоровья и долголетия, взяли!
Ах, вот как… по приказу князя…
— А куда ведете-то?
— Дак, на посадничев двор, в узилище… там и княже…
— Понятно…
Заложив за спину руки, Ратников проводил глазами уныло бредущий отряд. Фон Оффенбах конечно же заметил его, обернулся… и презрительно сплюнул на снег — вот она, мол, твоя милость.
Все это было неправильно, не по-честному, в буквальном смысле слова не по-честному — честь в это время значила много.
Подумав, Миша быстренько забежал в корчму, похмелился холодной бражкой и с новыми силами побежал догонять пленных.
На посадничьем, а ныне — княжьем, дворе было людно и суетно. Ходили взад-вперед воины, в кольчугах и без, ржали у коновязи кони, в кузнице — слышно было — деловито постукивал молот.
Если б Михаил был совершенно, ну, абсолютно трезв, так он бы и не решился действовать вот так, нахрапом, уж наверняка придумал бы что-нибудь похитрее. Если бы… Но попавшая на вчерашние дрожжи бражка ударила в голову, словно таран в крепостные ворота!
Взбежав по крыльцу, Ратников, оттолкнув гридей, буквально ворвался в горницу:
— Княже!
Александр Грозны Очи сидел на широкой лавке, блаженно вытянув руки — две сенные девки, слева и справа, аккуратно подстригали князюшке ногти и тихо напевали какую-то песню.
— В городе мне жить или на выселках… скажи ку-ку-шка, — послышалось вдруг Мише. Ну, конечно же — с похмелья, девушки пели другое — все то же ай-люли лю-ли…
— Княже! — Ратников низко поклонился.
— Ты почто здесь? — недовольно повернул голову Александр.
— Дозволь слово молвить!
Князь раздраженно махнул рукою:
— Говори, говори, коль уж пришел, та побыстрее, не видишь — песню слушаю!
— Там, в полоняниках, рыцарь… мой пленник… я его отпустил. За выкупом, а он…
— Что за рыцарь?
— Иоганн фон Оффенбах, мекленбуржец… сивый такой, молоденький.
— Все они там — сивые, — молвил Александр. — Так, говоришь, твой пленник? И снова взяли? Значит, было за что. Наверняка попытался освободить кого-нибудь из своих…
— Но он дал клятву!
— Тебе? — князь нехорошо усмехнулся. — А ты у нас кто? Князь? Боярин? Всего-то простой мечник… Все! Вон пошел!
— Княже!
— Я сказал — вон!
Михаил вышел как оплеванный и, стоя на крыльце, долго костерил Александра самыми гнусными словами — обиделся. Ишь, блин, тоже еще, шишка на ровном месте — «вон пошел»… Ладно, погоди…
Все одно — завтра в поход, в Дерпт, а там… Бог даст, и домой. Так что — терять-то особо нечего.
Опять же, был бы трезв — разве ж задело бы так отношение какого-то там немца? Ну плюнул, ну козлом посчитал — наверное, даже всех русских — и что? Эка невидаль!
И все же, все же…
Нехорошо себя Ратников чувствовал, прямо сказать, погано. Это выходит он человеку пообещал, а вышло… Ну, допустим, не виноват — в самом деле не князь, и не боярин… Так нечего было тогда и обещать, а раз уж обещал — так исполни!
Приняв решение, Миша вернулся на усадьбу — точнее, на постоялый двор — воеводы Домаша, и, спросив у хозяина перо и чернила, что-то быстренько написал на кусочке пергамента, после чего принялся наряжаться. Одел — для солидности — кольчужицу, только что до блеска начищенную Эгбертом, поверх нее — трофейную немецкую шубу с собольим воротником, накинул на плечи плащ алый, причесался…
Даже Максик присвистнул:
— Боярин! Как есть — боярин! И куда ж вы собрались-то, дядя Миша?
Ратников лишь рукой махнул:
— Ждите!
Как ни в чем не бывало Михаил зашел на княжий двор и, спросив, где содержатся знатные пленники, направился прямо к узилищу — курной избе на заднем дворе усадьбы.
У избы стоял молодой воин — страж.
— Ты, что ли, немцев стережешь? — подойдя ближе, лениво справился Ратников.
Стражник кивнул:
— Ну я.
— Вот! — Миша протянул только написанную самим же записку и запоздало справился:
— Читать-то умеешь?
— Да уж, господине, разберу… И-ога-н фон Офф… Уф… — стражник читал старательно, по слогам. — Лы-марь…
— Иоганн фон Оффенбах, рыцарь, — оглянувшись, быстро подсказал Михаил.
— Сам вижу, господине… Кы-назь… Александр Не…в…ский… Невский? Это кто ж такой-то?
Тьфу-ты, черт! Ратников про себя выругался — и надо же было так вот опростоволоситься — Невским-то Александра Грозны Очи когда еще прозовут? В лучшем случае лет через сто-двести, а то и вообще — при Иване Грозном!
— Это так князюшку нашего прозвали… — лилейным тоном пояснил Михаил. — За битву на Неве-реке… Не знал, что ли?
— Не знал, — стражник пожал плечами. — А что, была там битва?
— Да была… — Ратников только головой покачал — вот ведь, невежа, важнейших исторических вех не знает!
— Там еще князюшка наш Биргеру-ярлу копьем «возложи печать на челе»!
— Биргера-ярла — копьем? — парень неожиданно расхохотался. — Да ты что-то путаешь, боярин! Наш князь и ярл Биргер — в друзьях.
— Ну, в друзьях, так в друзьях, — Ратников нервно потеребил бородку. — Давай, выпускай рыцаря! Видишь, написано — «отпустить на поруки».
— На чьи поруки?
— Да на мои ж, Господи!
— А ты-то кто такой будешь?
— Князь Жорж Милославский, мать твою!
— Князь?!
— Ну, боярин…
В конце концов Ратников переспорил, уговорил — страж вывел таки крестоносца, вообще не удостоившего Ратникова взглядом. Гордый… Ну, вот и сидел бы… И вздернули бы тебя завтра… наверное…
— А цепи расковать? — недовольно буркнул Михаил.
Воин только руками всплеснул:
— Ну, это уж не моя забота. Мое дело — выпустить-посадить.
— А, — Ратников махнул рукой. — Ладно.
И, вконец обнаглев, повел пленника в кузницу.
Простились, кстати, славно — обнялись даже.
— Ну, ты уж это… больше не попадайся!
— Они не знают, кто такой сэр Майкл!
— А, вот оно в чем дело-то… Тогда ссылайся на боярина Ратникова.
Михаил сказал и подумал — а не один ли черт? Что тот, что другой — самозванцы.
Утром, едва рассвело, передовой отряд воеводы Домаша Твердиславича вырвался на рысях из Пскова, направляясь на север, к Дерпту — в земли Ливонского Ордена, точнее сказать — бывшего Ордена Меченосцев, с недавних пор именующегося Отделением Тевтонского Ордена в Ливонии.
Утро выдалось хмурым, промозглым, но снега не было, а ближе к обеду налетевший с Балтики ветер немного разнес облака, так, что проглянуло солнце. Сразу все повеселели, начались разговоры, песни… Лишь Домаш Твердиславич хмурился.
Вскоре остановились на привал, конные на этот раз не дожидались пеших — те, словно мотопехота, двигались следом за всадниками на санях, ни чуточки не отставая.
Опытный воевода Домаш, как и полагается, выслал вперед арьергард, однако окрыленные недавней победой воины вели себя довольно беспечно. Псков взяли! А тут — какой-то Дерпт, Юрьев — что там возиться-то? Шапками закидаем! Так считало большинство… и просчиталось.
Быстро перебив арьергард, немцы появились внезапно, нагрянули, взяли отряд в копья — а слева и справа — из покрытых снегом лесов — навалились кнехты.
— Рыцари! — выпрыгивая из саней, Ратников вытащил меч. — Макс, Эгберт… Сюда!
Весь «десяток» выстроился толково и быстро: воткнули в снег щиты, выставили рогатины — а ну-ка, враг, возьми, за рупь — за двадцать!
Вокруг слышался звон мечей, крики раненых, стоны и хрипы. Эта музыка битвы сейчас нисколько не возбуждала Ратникова, как бывало иногда раньше. Наоборот — вызывала раздражение… Черт их принес, этих рыцарей!
А крестоносная конница, между тем, зайдя с левого фланга, прорвала строй пеших воинов, за рыцарями рванулись кнехты, а справа, из-за леса вылетел еще один конный отряд под белым с разлапистым черным крестом орденским флагом.
— Помогать! Защищать! Лечить!
Новгородцы бились достойно, да вот только силы были неравные, да и рыцари выбрали удобный момент — русская рать нацелилась с ходу брать Дерпт, никак не ожидая засады. Что ж, на этот раз крестоносцы оказались хитрее, военное счастье — вещь переменчивая, как настроение юной красавицы, избалованной повышенным вниманием мужчин.
— Helfen! Wehren! Heilen!
Проклятый орденский клич уже навяз в ушах! А ну-ка:
— Кто на Бога и Великий Новгород?
Трое — рыцарь и конные оруженосцы — опустив копья, понеслись на десяток Ратникова, смяв воткнутые в снег щиты. Рогатина поразила одну лошадь… другую… Но рыцарь пробился, отбросив ненужное копье, взмахнул мечом — хлынула кровь… один из воинов-новгородцев упал, ткнулся лицом в снег, крестоносец взвил коня на дыбы, безжалостный меч вновь искал жертву… Эгберта!
Такой удар наверняка перерубил бы мальчишку пополам… если б не Макс! Тот, словно тигр, бросился на рыцарского коня, ухватил поводья… Рыцарь ударил парня локтем, отбросил в снег, словно надоедливую шавку, развернул коня — ударить копытами, затоптать…
А кнехты уж наседали со всех сторон, со всех сторон доносились вопли, ругательства, кличи.
— Кто на Бога и Великий Новгород?!
— Helfen! Wehren! Heilen!
Орошая алыми ручьями сугробы, щедро лилась кровь, и своя и чужая. Хрипели лошади, звенели мечи и сбруя.
Крестоносцев становилось все больше…
Врешь, не возьмешь!
Стиснув зубы, Ратников подхватил валявшуюся в снегу рогатину и что есть силы швырнул ее в рыцаря, угодив по шлему. Копье, конечно, не причинило особого вреда, но все ж таки на какое-то время оглушило, и кто-то из своих тут же стащил рыцаря с седла укрепленным на конце копья железным крюком.
— Бей, псину, парни! Кто на Бога и Великий Новгород?
— Макс, ты как?!
— Все о'кей!
Парень улыбался, но по лицу его текла кровь… Черт. Ранен…
Ратников затравленно оглянулся — новгородцев явно теснили к лесу… где тоже блестели копья и развевалось на ветру знамя крестоносцев!
Господи… что ж их так много-то? Кажется, они везде…
Разрывая шум битвы, вдруг послышался звук рога. По приказу воеводы трубили отступление. Ну, конечно…. Тут уж куда… теперь лишь бы сохранить людей.
— Сани! — ударив подступившего кнехта мечом, Ратников кивнул на возок. — Попробуем вырваться, парни!
Снова затрубил рог, уцелевшие воины стали стягиваться на его звук, насколько это было возможно, стягиваться для поспешного отхода.
— Ну, выносите, родные! — причмокнув, Михаил натянул вожжи. — Нно, залетные! Нно!
Кони взялись вскачь, понеслись, словно птицы, едва не перевернув сани… Эгберт чуть было не вылетел, хорошо, Макс схватил его рукою за шиворот.
— Дядь Миша, наши! Подберем!
Ратников придержал коней — как раз на его пути двое новгородцев отбивались от наседавших кнехтов. Лихо бились парни! Двое против десятка.
Миша осадил лошадей:
— А ну, давай сюда!
Воины прыгнули в сани. Ратников хлестнул коней. Эгберт ударил копьем бросившегося было следом кнехта.
— Сворачивай, дядя Миша, сворачивай!
Беглецы вылетели на повертку — в лес, а там — и к озеру…
Сзади послышался стук копыт — погоня!
Один из прыгнувших в сани парней сдернул с плеча лук:
— Ницево, ницево, ужо посмотрим…
И первой же стрелой сразил одного врага — тот так и полетел в сугроб, кувырком свалившись с лошади. Вторая стрела тоже нашла свою жертву… И третья…
— Ну ты и стрелок! — с уважением выкрикнул Максик.
Воин улыбнулся:
— Я ж охотник.
Влетев в лес, беглецы безостановочно поехали лесной дорожкой, Ратников чуть ослабил поводья, давай лошадям отдохнуть.
Смеркалось. Небо сделалось ниже, вдруг повалил снег, и это было хорошо — заметал следы от погони.
— Смотри, какие снежинки, Эгберт, — улыбнулся Макс. — Большие, пушистые… Дядя Миша, а мы сейчас куда едем?
Сказал и упал, повалился в солому.
— Макс? — почувствовав неладное, Ратников обернулся и быстро передал поводья сидевшему рядом воину. Не лучнику, другому.
— Максюта! Да что ж ты лежишь-то? Что ж ты…
Вот когда Миша осознал, что такое настоящий страх! Неужели зря все? Неужели Макс сейчас вот так глупо погибнет? И что? И зачем тогда все… этот браслет… неужели…
— Макс! Макс! Максюта!
— Ты его не тряси, господине, — тихо промолвил лучник. — Покой ему посейчас нужен. Покой.
— Покой… — Ратников горько усмехнулся. — Где его сейчас найдешь-то?
— Поищем… Тут, я чаю, деревни должны быть. Озеро-от — рядом.
Дав лошадям передохнуть, поехали дальше — и до наступления полной темноты уже были на берегу: впереди, далеко-далеко, расстилалась заснеженная равнина озера. Скоро уже и апрель, а лед все еще не таял.
На протяжении всего пути Максим так и не пришел в сознание, лишь метался, бредил — видать, хорошо его приложил тот чертов крестоносец. Хотя… сотрясение, вряд ли чего больше — лучник прав, парню сейчас бы покой…
Покой…
— Что это там слева, не деревня, часом?
— Избы! — присмотрелся стрелок. — И церковка… или часовня. Какое-то большое село!
Ратников хмыкнул:
— Теперь бы еще узнать, есть ли там немцы?
Ну, прямо, как в кино! Этакие партизаны…
Возница придержал лошадей, обернулся:
— Так что, сворачивать?
На фоне быстро темнеющего неба светились тусклые огоньки лучин. Скоро и они погаснут — спать в те времена ложились рано.
— Я схожу, посмотрю, — неожиданно предложил Эгберт.
И несмело улыбнулся. Этот парень вообще стеснялся незнакомцев, чужих.
— Давай, — Миша махнул рукой и, услыхав донесшийся лай, добавил: — Смотри только, чтоб собаки не разорвали.
С минуту было слышно, как под ногами Эгберта скрипел снег. Затем все стихло. Лишь собаки залаяли еще больше, заливистей — понятно, почему.
Снег давно уже перестал валить, небо прояснилось, видны стали и звезды и нарождающийся молодой месяц — узенький такой серп. Максим наконец пришел в себя и попросил пить.
Ратников рванул с пояса флягу:
— Как себя чувствуешь?
— Ничего… Только перед глазами — мурашки зеленые.
Мурашки… Хорошо, хоть так. Могли ведь и мечом достать… и копьем… и стрелою. Могли… Нет уж, больше для Макса — никаких схваток!
— А где Эгберт?
— Да должен бы уже прийти…
Сказав, Ратников снова услыхал скрип — кто-то шел. Видать, возвращался Эгберт, кому ж еще-то?
Точно, он!
— Поехали, нет там никого. Ни русских, ни немцев.
Бывший подмастерье давно уже научился прилично болтать по-русски, и в войске Александра его не считали чужим, принимая за чудина или эста, и тех и других хватало с обеих сторон, и кнехтами-ратниками, и так, на подхвате. Гибли они обычно первыми, и никто их не считал, так и в летописях указывалось — «бесщисла».
С новой силой залаяли псы.
— Я тут договорился, — Эгберт кивнул на крайнюю избу, хозяин которой, выскочив на улицу, уже отворял низенькие воротца.
— Сюда, сюда от, заезжайте. Коняк можете в хлев поставить, все одно немцы коровенку свели.
Немцы коровенку свели… Это хорошо! Вряд ли сей мужичок питает симпатии к крестоносцам.
— Ну, заходите… Что с малым-то? Чего шатается? Ранен?
— Да есть немножко.
В маленькой курной избенке оказалось очень тепло и уютно, к тому ж — малолюдно, хозяин оказался вдовцом и жил один месте с дочкой — рыженькой, лет тринадцати с виду, девчонкой, с явным удовольствием исполнявшей роль домовитой хозяйки.
— Сюда, эвон, на лавку садитесь, к столу… Посейчас, еще один светец зажгу… Раненого давайте туда, ближе к печке. Вона, на сундуке шкура постелена. Господи, молоденький-то какой… А бледненький! Ничего, вылечим, выправим, на ноги поставим. Онучи туда, к огню, вешайте.
— Я так-то рыбак, да зимой больше охочусь, — рыжеволосый, невысокого росточка, хозяин чем-то походил на свою дочку… Вернее — она на него. Вздернутые носы, круглые, с веснушками, лица, любопытные светло-серые глаза.
— Меня Путятой зовут, а дочку мою — Ефросиньей… Вы ешьте, ешьте, варево-то.
На следующий же день Макс почувствовал себя гораздо лучше, даже порывался встать, пойти… Только вот пока не очень-то ясно было — куда идти? На псковской дороге вполне могли быть немцы, а остатки разгромленного отряда Домаши Твердиславича уже давно наверняка пробились к своим.
И все же, решились отправиться к Пскову. Уже приготовили лошадей, с утра решили выезжать, а сегодня, что ж — Ефросинья топила баньку, а ближе к вечеру обещался вернуться хозяин, ушедший на охоту вместе с лучником Ермолаем.
Они вернулись гораздо раньше, возбужденные, почти что бежали, а Ермолай так прямо светился радостью:
— Отыскали! Отыскали своих, братцы!
— Да что ты говоришь? — удивленно вскинул глаза Михаил. — А это точно — свои, не немцы?
— Свои… Я ж охотник. И стяги видны, и шеломы сияют — кованая рать суздальская. Станом встали на озере, близ Вороньего камня.
Обоих парней, Макса и Эгберта, Ратников отправил в деревню, что на том берегу озера — у Путяты там жили дальние родичи. Ребята поехали не одни, с проводницей — рыженькой Ефросиньей, явно положившей на Максика глаз.
Когда прощались на озере, у развилки, девчушка окинула Ратникова честнейшим взглядом и, перекрестясь, заверила, что присмотрит за раненым самолично.
— Ну и за этим тоже, — она кивнула на Эгберта и засмеялась.
— Дядь Миша, — Макс все же пытался встать. — А вы куда же?
— А я разберусь тут, что к чему, и за тобой приеду. Ты, главное, выздоравливай, нам с тобой еще в Дерпт надо!
Вот тут Миша соврал — в Дерпт он собирался один, без Максика. Для того и отправлял — с глаз подальше. Пусть уж лучше полежит, оправится…
— Ну, мы поехали тогда? — натянув вожжи, Ефросинья причмокнула губами. — Н-но милаи… Трогай!
Лошади ходко понесли сани по накатанной дорожке и вскорости скрылись в зарослях камышей, близ берега выпирающих изо льда настоящим лесом.
А Ратников и двое воинов быстро свернули влево — туда, где развевались гордые новгородские стяги и блестели на солнце шлемы суздальской кованой рати. Говорят, суздальцев должен был привести князь Андрей, брат Александра Грозны Очи.
Они успели как раз вовремя! Как раз — к своим, к новгородцам… Те были рады, многие узнавали:
— Эгей, Мисаил! Парни! Да вы никак упаслися?!
— Упаслися, чего ж!
— Как там было-то, на дорожке? Говорят, жарко?
— Да уж, не холодно!
У леса, по всему берегу, горели костры — ратники готовили пищу. Настроение было боевым, решительным — не сегодня-завтра ждали немцев. Не так и много было воинов — вряд ли больше двух тысяч, так ведь и рыцарей не ждали много. В ожидании неминуемой брани, воины подбадривали друг друга. Со всех сторон слышались шутки, прибаутки, смех.
Михаил понимал, конечно, куда угодил, и что не сегодня-завтра будет. Знаменитое Ледовое побоище — что же еще-то? Да и по времени уже пора — скоро, может, уже завтра — пятое апреля. Ратников, как историк, такое забыть просто не мог.
Как не мог теперь и уйти — тогда просто почувствовал бы себя трусом. Хотя, оно конечно, можно было бы затаиться все в той же деревне да посмотреть на битву издалека…
Все так, но что сказали бы воины, те двое? Ладно — не вполне еще оправившийся от удара по голове Максим или слишком уж юный Эгберт — эти, да, пусть сидят за печкой. Но такой умелый воин, как Ратников… Его отказ пойти сейчас к русской рати вызвал бы у лучника Ермолая и его неразговорчивого спутника Силантия, мягко говоря, недоумение. А то б — и скрутили, как несомненного предателя-переветника? А оно надо?
Да Миша и сам рвался в бой — посчитаться за псковскую дорогу! И сам бы перестал себя уважать…
Кстати, браслетик он оставил Максу, ежели что — тот и сам выберется. И Лерку найдет… хотелось бы верить…
— Давай к нашему костру, братие! Чего так шелупонитесь? Откуда будете?
— Домаша Твердиславича, воеводы.
— Да уж, не повезло ему… Садитесь! Счас, кликну сотника, ужо порешит, куда вас поставить. Какое ратное дело ведаете?
— Мы — лучники.
— А я — мечник.
— От и славно, нам такие нужны!
Похлебав горячего варева, Михаил приободрился и даже начал шутить, да, как раз вскоре появился и сотник — дородный мужчина в сверкающем на солнце панцире из крупных стальных платин, надетом поверх кольчуги. Калин — так его звали.
— Что ж, добре, добре, — выслушав Ратникова, сотник пригладил растрепавшуюся на ветру бороду. — Инда вовремя. Как раз посейчас князь-от место для боя выбирает… Вон там, — Калин указал рукой. — У Узмени, теплое место, полынья, лед слаб… там нельзя… а вот тут — крепок, тут суздальцев и поставит, брони их чуть тяжельше лыцарских будут. А по краем — конницу… За ней — лучников… ну мечники тоже надобны. На переднем, брат, крае.
Ну, конечно, на переднем, где же еще-то?
Ратников примерно представлял, как будет проходить сеча — уж, конечно, не так, как показано в старом фильме «Александр Невский», совершенно, можно сказать, по-иному. Рыцарское вооружение в эти времена — шлем да кольчужицы, да чулки-рукавицы латные — не столь уж и тяжело, ничуть не тяжелее новгородского, а суздальцы в своих двойных доспехах — так еще и потяжельше будут! Все то вранье о тяжелых рыцарских латах в тринадцатом веке — суть плод инерции человеческого мышления. Еще с позапрошлого столетья ведется, когда иные лихие художники и романисты даже рыцарей Карла Великого умудрялись изображать в сплошных, так называемых «белых», латах эпохи позднего средневековья и Ренессанса.
Крестоносцы, конечно, будут идти «свиньей» — наиболее удобный в данном случае строй для прорыва обороны. Кстати, весьма нетипичный для рыцарей, обычно сражавшихся кто как пожелает. Гонору было столько, что каждый сам себе был за командира, какой уж тут строй. Но это — обычные рыцари, а тут — орденские братья, давшие обет послушания и повиновения. Этих можно было построить, в буквальном смысле слова — можно было.
Все так и случилось. Уже с утра запели, захрипели трубы, послышался быстро приближающийся гул, и вот из легонького утреннего туманца пополам с изморозью показалась… Нет, это была не конница! Это было что-то страшное! Сплошная стремительно несущаяся по льду масса, ощетинившая копьями, словно дикий кабан — клыками.
Ратников, в ряду прочих ополченцев, стоял впереди, сжимая в руках меч и хорошо себе представляя всю роль ополченцев. Их подставили для первого удара… чтоб завязли… чтоб потом наткнулись на суздальцев, которых уже не прорвать… Вон они, позади, князья в золоченых шлемах. Гарцуют на белых конях. Ярославичи, Александр и Андрей. Рядом с Александром, тоже на коне — легкая фигурка подростка — боярич Борис из славного новгородского рода Онциферовичей. Странно… Обычно бояре Александра недолюбливали, за самовластье да неуживчивость, а Онциферовичи вот, похоже, сделали на него ставку.
Ратников перевел глаза на рыцарей и покрепче сжал щит… вот сейчас… вот-вот…
Гремели копыта. Звенели, громыхали доспехи. «Кабанья голова» крестоносцев казалась исполинским живым существом, поганое дыхание которого вот-вот должно было опалить новгородских ратников, а острые клыки — растерзать их тела!
— Помогать! Защищать! Лечить!
Ну, помощнички… давайте…
Мчащийся впереди крестоносец, выставив вперед копье, наклонил голову… А ведь их меньше. Раза в полтора меньше…
Удар!!!
Михаил даже не понял, как это все произошло, как налетели, сшиблись… Просто — один сплошной удар. И такой звук — как будто железнодорожный состав с разгона налетел на кирпичную стену. Грохот, скрежет, искры…
— Helfen! Wehren! Heilen!
— Кто на Бога и Великий Новгород?!
— Постоим! Постоим за Плесков!
Ого, и псковичи здесь…
Что-то тяжелое пронеслось совсем рядом, ударило, отбросило и едва не растоптало… Ратников быстро поднялся, поправил шлем, ощущая в себе все больше наливающуюся ярость. Помогать, защищать, лечить — говорите? Ладно, сейчас вам покажем, как тут у нас лечат!
Удар!
Двое кнехтов ринулись на Ратникова с двух сторон… Ан нет, одного тут же достал копьем поднявшийся с заснеженного льда новгородец.
Миша махнул мечом — на, получи! — и отрубленная голова кнехта, подпрыгивая, покатилась по льду, мешаясь меж копыт рыцарских коней и ног пеших ратников. И снова — музыка битвы. И снова — стоны раненых и яростные крики.
Черт! Один из рыцарей едва не поразил Ратникова мечом. Миша умудрился отбить натиск, но всадника было не достать, как мечом ни маши… Вражина наверняка ухмылялся под шлемом.
Ага! Вот кто-то из пеших ратников попытался стащить крестоносца крюком… не удалось — подоспели кнехты, окружив воина плотным кольцом… сейчас расправятся…
Михаил раскрутил меч над головой:
— Держись, паря!
И обрушил меч на плечи кнехтов… поразив одного, другого, третьего… Черт! И совсем забыл про рыцаря… Его удар отрезвил, заставил задуматься об обороне.
— Слева, друже!
Черт! Еще один всадник. И скачет сюда… да-да, именно…
— А вон там — третий…
Эх, где же лучники-то?
Михаил обернулся и увидел, как машет ему из камышей Ермолай — мол, пригнись, пригнись, парень! Дай нам прицелиться, выстрелить, добраться наконец до гадов… только дай!
Да-а… пешие ратники сейчас только мешали…
— Слушай меня! — ударив мечом в щит, громко, как мог, закричал Ратников. — А ну — на раз-два — ложись! Падай в снег… Раз-два…
Те, кто слышал, — упали…
И тут же дождем полетели стрелы — поражая и рыцарей, и их коней, и кнехтов!
— Что, суки, не ждали? — лежа в снегу, Ратников с большим удовольствием слушал, как пели над головой стрелы. — А вот вам! Получи, фашист, гранату! Кто на Бога и Великий Новгород?
Яростная атака крестоносцев захлебнулась, наткнувшись на мрачное спокойствие кованой суздальской рати. С флангов ударила конница — личная дружина князей, начали сжиматься клещи…
Все, как и должно было быть. Хотя, признаться, в первый момент у Миши появились сомнения — ну, разве ж можно остановить взбесившийся бронепоезд?
Остановили. Не дрогнули.
Кто на Бога и Великий Новгород?
А дальше уже началось избиение. Выбив рыцарей, конница Александра начала с молодецкой удалью громить кнехтов — чудинов и эстов — их смерти никто, как всегда, не считал.
Лед покраснел от крови, часть рыцарей и кнехтов, желая спастись, бросились к Узмени, к теплому течению… проваливаясь в полынью. Конечно, не в таких масштабах, как фильме — просто им некуда было больше бежать, разгромленное воинство повсюду натыкалось на русские копья.
Простолюдинов-кнехтов, конечно, в полон не брали — куда такие полонянники, нищета? Что же касается рыцарей, то это совсем другое дело, за него ж можно потом получить выкуп, и весьма значительный. Живой рыцарь — живые деньги, такой вот дебет-кредит.
— Ну, как ты, друже?
Лучник Ермолай, подбежав, хлопнул Ратникова по кольчуге.
— Да вроде бы ничего, — улыбнулся Миша.
Лучник захохотал:
— Смотри-ка, а ведь накостыляли мы им?! Посчитались за воеводу Домаша…
— Да уж, — Ратников усмехнулся, что ни говори, а осознавать такое было очень приятно.
— Хо?! Смотри-ка, что гад творит!
Повернув голову, Михаил взглянул в указанную приятелем сторону: орденский рыцарь, один из последних сброшенный с коня, хоть и не сдавался, выставив вперед щит, яростно отбивался мечом от наседавших суздальцев.
— Лихой рубака, — вытаскивая стрелу, нехорошо прищурился Ермолай.
Нацелив лук, вдруг обернулся и лукаво подмигнул Ратникову:
— Спорим — с одного выстрела уложу?
— На бочку бражки?
— На бражку! Хотя б и так!
— Забились, — Миша быстро оценил и сверкающий рыцарский шлем — бикок — и латный нагрудник-кирасу — не так давно появившееся новшество, и щит…
Щит…
Поверх лат у крестоносца был наброшен белый орденский плащ… а вот на щите… А вот щит был поделен на четыре части: две — по диагонали — с черным тевтонским крестом на белом фоне, а вот другие четверти — красные, с желтыми, точнее сказать — золотыми — львами… нет — леопардами, лев — фигура не геральдическая.
Герб нормандского герцогства!
Нормандец!
Мишу внезапно осенило — так это же, это же…
— Стой! — он тут же дернул лучника за руку.
— Ты чего, друже? — округлил глаза тот.
— Герб видишь, со львами? Может, мы его лучше в полон?
— Ага, в полон, — Ермолай скептически усмехнулся и кивнул на скачущих во весь опор к рыцарю всадников в алых, зеленых и голубых плащах, в сверкающих серебром бронях, в сияющих на солнце шлемах…
— Опоздали мы с тобой, Мисаил! Йэх, бочонок браги ушел!
— Ничего, угощу я тебя и так, без спору, — Ратников засмеялся.
Лучник покачал головой:
— Без спору — какой интерес? Слушай, а может, он и не сдастся? Вишь, как отмахивался.
— Это он от мужиков отмахивался, — со знанием дела пояснил Михаил. — Они ему не ровня. А боярам — сдастся, как миленький. Свой — своим.
— Это ты про то, что ворон ворону глаз не выклюет? — понятливо ухмыльнулся Ермолай. И, чуть помолчав, добавил: — А ты я вижу ничего, парень свойский.
— Насчет воронов ты прав, друже, — Михаил прищурил глаза, внимательно рассматривая, как рыцарь, опустившись на одно колено, передает свой меч пленившему его всаднику, точно так же опустившемуся на колено. — Только тут не вороны, тут — львы. Нормандские леопарды настороже… Такие вот дела.
