Григорий Левкин
На Анюе
Для заядлого рыболова-спортсмена не существует понятие «далеко». Ехать дальше и бросать к другому берегу — основной неписаный закон всех рыболовов! Поэтому, когда мне сообщили, что члены нашего охотничьего коллектива собираются выехать за двести с лишним километров от Хабаровска, чтобы половить ленков и хариусов, а если повезет, то и тайменей, я высказал горячее желание отправиться вместе с ними. К счастью, в машине нашлось место в для меня.
Город почти уснул. Лишь в отдельных окнах горел свет да уличные фонари ярко освещали асфальт. Проехала на малой скорости милицейская машина, одинокий пешеход не спеша шел по тротуару, впереди приветливо загорелся зеленый свет светофора у пустого перекрестка. Было приятно смотреть на затихшие улицы, на город, отдыхающий после трудовой недели. Завтра улицы и бульвары, набережные Амура наполнятся людьми и машинами, а мы будем далеко, на берегах горного Анюя, среди девственной тайги, будем бродить со спиннингами и удочками...
Елагин и Костин, чтобы не терять времени даром, пытаются уснуть. Мы с Малевичем ведем разговор, стараясь, чтобы и Иванов принимал в нем участие, — в дальних дорогах очень важно не дать задремать водителю, убаюканному монотонным движением...
— В прошлый раз на рыбалке много медвежьих следов видели, уже проснулись косолапые. Там повсюду валяется много дохлой прошлогодней кеты, вот и шастают звери вдоль берега, кормятся.
— Сам медведь, как правило, старается избегать людей. Поэтому мы их и видим крайне редко.
— Редко!.. Я на Анюе их уже сколько раз видел. Года два назад мы с Яремой шли по тропе и так это про мишек разговаривали, вдруг черный медведь впереди нас дорогу переходит; ну, Ярема и решил его напугать — как рыкнет на топтыгина. А медведь к нам, несколько прыжков — и он уже метрах в пятнадцати. Черный, шея белая... Мы с Яремой не заметили, как на лиственнице оказались.
— Бесполезное дело. Этот медведь, гималайский, прекрасно по деревьям лазает. И если бы вы его здорово разозлили...
— Куда уж там злить!.. Постоял он, повернулся и пошел себе потихонечку. А ты говоришь, редко встречаются. Для кого-то и одна такая встреча может обернуться бедой. Помните случай на Пихце?
— Конечно, помним...
Года три тому назад на Пихце, небольшой речке, впадающей в озеро Гасси, два браконьера ловили кету. Их обнаружил рыбнадзор и потребовал уйти из тайги; мер других не приняли, так как пойманной кеты и засоленной икры не обнаружили. Но браконьеры остались. Брали они только икру, а рыбу прятали в ямы, где она разлагалась. Привлеченный запахом, медведь пришел к ямам и обосновался там для привольного житья. И однажды, когда понадобилось спрятать очередную порцию загубленной рыбы, браконьеры встретились с медведем. Зверь, видимо, решил, что они пытаются завладеть запасами, которые он полагал своими, и атаковал браконьеров. Мгновенно подмяв одного из них, начал рвать когтями и зубами несчастного. Душераздирающие крики боли, страха и ужаса наполнили тайгу. Второй мужчина бросился к шалашику, где хранилось ружье. Словно поняв его намерение, медведь отпустил свою жертву, в несколько прыжков настиг беглеца и ударом когтистой лапы оскальпировал его. За несколько секунд все было кончено. Оставив поверженных людей, зверь ушел. Браконьера, на которого медведь напал раньше, нашли потом недалеко от дороги. Экспертизой было установлено, что смерть наступила от разрыва сердца. Видимо, он еще пытался выбраться к людям, но сердце не выдержало. Такая вот нелепая смерть. Случай этот послужил уроком для многих.
— Осенью там кета стеной идет. И что интересно, уже глубокой зимой ее все еще продолжают ловить из-подо льда.
— Это уже плохая рыба, ее и есть-то не станешь, так только, для собак, ловить.
— Ничего. Самцы нормальные. Они икру охраняют от ленков и хариусов. В одной яме мы однажды видели: икра прямо слоем лежала на дне. Вода тогда малая была, до нерестилища рыба не дошла и не зарыла икру в гальку...
Так за разговорами мы незаметно доехали до села Маяк. Мне оно очень нравится. Словно в зеркале отражаются дома в водах Синдинского озера, обрамленного с запада и севера множеством стариц, озерков, проточек, а с востока и юга — стеной тайги. В самом озере ловить рыбу запрещено, оно служит заказником, но зато рядом — сущий рай для рыболовства: сазаны, сомы, щуки, караси, верхогляды, кони-губари и прочие рыбы словно ждут, когда же непритязательная приманка повиснет на крючке в теплой воде протоки, заливчика или озерка. Обычно на два-три спиннинга или удочки можно поймать за день двадцать — двадцать пять килограммов рыбы, а иногда и больше. Но столько рыбаку, конечно, не требуется. И что самое приятное — не знаешь, что же вытащить на обычную удочку. Иногда бывает такой клев, что не успеваешь менять червя на единственной удочке.
В поселке Иванов и Малевич поменялись местами. Дальше дорога идет тайгой: километров сорок или пятьдесят широкое гравийное шоссе, затем по сопкам грунтовая, и такая, что не всюду проедешь на обычной легковушке, — вода талая на косогорах бежит прямо по дороге, а зимой нарастают наледи. Георгий решил немного отдохнуть перед трудным участком.
После смены водителей мы поехали несколько медленнее. Малевич внимательно смотрел вперед и в разговоры с нами не вступал. У села Дубовый Мыс он повернул вправо, на дорогу, ведущую к Арсеньеву. Полотно здесь было значительно хуже. Начались подъемы и спуски. В некоторых местах были еще нерастаявшие наледи, и Иванов вновь занял место за рулем. Близился рассвет. Неожиданно перед стеклами замелькали реденькие белые точки — снег... Сначала крупинки, а затем хлопья стали сыпать из мутной бездны неба. Через час снег уже не таял на дороге и лежал тонким ровным слоем.
— Этого нам еще не хватало, — проснувшись, пробормотал Костин. — Того и гляди, сорвет рыбалку.
— А мы сколько на Анюй ездим — всегда то дождь пойдет, то снег. Ничего, образуется...
— Образоваться, может, и образуется, да вон сколько уже навалило. Это там, где пескариков по штуке в день ловят, считают, что главное в рыбалке не рыба, а процесс. По такой погоде, чего доброго, и без ухи останемся,
— Бог не выдаст — свинья не съест. Харюзочков для ушицы поймаем...
Вброд преодолели несколько ручьев, текущих прямо через дорогу. Желтая вода стремительно неслась вниз, размывая полотно дороги. Была опасность заклиниться в какой-либо промоине. Но все обошлось.
— Скоро Арсеньево, — произнес Малевич, наиболее частый гость в этих краях. Через несколько минут показались первые дома, затем их стало больше, и неожиданно открылось, что село довольно крупное, хотя и расположено в глуши таежной: дальше только лесовозные дороги, населенных пунктов нет. Машина свернула в какой-то переулок и, почти доехав до леса, остановилась у. крайнего дома. Невдалеке стоял желтый «Москвич».
— Смотрите, наши пробились сюда с вечера.
Поздоровались с ранее прибывшими. Размяли ноги и, быстро, но плотно позавтракав, взгромоздили на спины рюкзаки, прикрылись плащ-накидками, чтобы падающий мокрый снег не превратил одежду во влажное тряпье; связки спиннингов и удочек в руки — и вперед!
Малевич надел легкий брезентовый плащ светло-зеленого цвета. Я поинтересовался, где он достал такой.
— Теща подарила.
— Хорошая теща, раз о рыбалке заботится.
— Она у меня человек. Если жена начинает капризничать, теща всегда на моей стороне...
Уже наступило мглистое утро. Снежная завеса мельтешила перед глазами. След в след молчаливо мы двинулись в тайгу по разбитой дороге. Вброд перешли Чуин, то ли небольшую речку, то ли анюйскую длинную протоку или рукав. Вдоль берегов еще лежал толстый лед, а середина давно уже была свободна, и быстрая вода взбурливала вокруг резиновых сапог, вызывая чувство настороженности: что там, впереди, — яма или крупные камни, о которые можно споткнуться? Цепочка постепенно растянулась, и мы шли группками. Я обратился к Малевичу:
— Михаил Петрович, давай догоним передних. Отстаем...
— Не надо. Я всегда хожу одним темпом. Они нас подождут у поворота на тропу.
— Как долго будем идти?
— Около двух часов до берега Анюя, а там посмотрим: или у тропы сразу начнем ловить, или пройдем вниз по течению, поищем удобное место...
Молчаливый лес сплел ветви над дорогой. Неожиданно под тонким слоем снега я заметил рубчатый след автомашины УАЗ-469.
— Смотри, Петрович, машина. Откуда она взялась?
— Там через Чуин мост есть, видимо, кто-то решил пробиться как можно дальше по этой дороге...
У поворота на тропу нас ожидали товарищи. Распаренные, они прислонились к стволам поваленных деревьев.
— Плететесь... Садитесь отдохнуть...
Снег перестал, но зыбкий, неровный свет апрельского дня, укутанного облаками, вызывал тоскливое чувство.
— А вы обратили внимание, что кто-то по тропе на машинах проехал? Есть следы вчерашние, но и свеженький проглядывает: часа два, не более. Вон как землю на взгорке взрыли.
Малевич глухо произнес:
— Старая тропа браконьеров. Скоро, чего доброго, превратился в дорогу, до самого Анюя на машинах пробьются. Подлесок давят, а старые деревья стараются объехать. Будет тогда не тропа, а дорога браконьеров.
— Мы ведь тоже этой тропой идем.
— Мы — другое дело! Мы рыбу не уничтожаем, а ловим в пределах нормы разрешенными средствами. Тропой-то идем одной, но дороги разные!
Минут десять покурили, отдохнули и тронулись дальше.
Тропа шла среди девственного леса по широкой пойме реки. Тайга здесь в основном широколиственная. Но нередко встречаются кедры и ели. Лианы лимонника густой сетью оплели молодой подрост и нижний ярус леса. Можно представить здесь осеннюю картину, когда красные гроздья сплошной стеной висят на лианах. Огромные чозении, тополя и ясени достигают двух обхватов, их вершины устремлены в небо; глянешь вверх — шапка падает, а если с дуплом дерево, то и ночевать в нем можно. Пробковое дерево — амурский бархат, этот живой памятник третичных тургайских лесов, достигает шестидесяти сантиметров и более в диаметре, даже в долине реки Партизанской (жемчужина Приморья!) мне не приходилось встречать таких деревьев. На кончиках кустов колючего элеутерококка — брата легендарного женьшеня — кое-где сохранились черные ягоды; птицы не все склевали за зиму, а у ветра не хватило силы пробиться до нижнего яруса. Всюду много темно-зеленого зимующего хвоща, он растет густо, образуя сплошные поля стрел. Кажется, что несметное войско спряталось под землей и выставило на поверхность только острия стрел, вложенных в луки. Внимательно вглядевшись, замечаешь, что часть стрел укорочена или обломана — это зимой паслись изюбры. А ведь когда-то, еще в дотретичные времена, древние родственники хвоща зимующего образовывали высокоствольные леса. Трудно представить, что этот хвощ — потомок гигантских древовидных каламитов.
Огромные ильмы почти не имеют сучьев в нижней и средней частях стволов; их мощные стволы радуют глаз. Вдоль тропы мало бурелома. Идти легко.
Наконец мы вышли к берегу Анюя у места впадения в него ручья, а может быть, соединения с небольшой проточкой. Течение в нем было слабое, вода прозрачная и очень холодная. В Анюе вода казалась свинцово-тяжелой, плыла шуга. Зрелище было мрачным.
По призыву Иванова и Костина все принялись доставать со дна личинок ручейников, отрывая их от камней. Личинки спрятались в чехлы из крошечных палочек и приклеились к камням, чтобы их не унесло течением. Иногда на отдельных камнях попадались целые колонии. Вскоре от холода начало ломить руки, они стали красными, как гусиные лапы, и, наконец, Иванов сказал:
— Все! Больше не могу. У меня и так ревматизм.
Елагин уже ходил с удочкой вдоль берега, делая первые забросы в темную воду. Плывущий снег подхватывал поплавок и тащил его с собой. Другие, покуривая, отдыхали и наблюдали за попытками начать ужение.
У старой ели обнаружились следы давнего костра и лошадиный помет, припорошенные снегом.
— Сюда и с лошадью забираются, — заметил я, обращаясь к Малевичу.
— Это егеря и рыбоохрана.
Михаил Петрович бросил на плечи рюкзак.
— Пошли, что ли, вниз?..
Елагин поддержал:
— Надо идти. Там дальше плес хороший есть.
Мы собрали все снаряжение и двинулись. На снегу часто встречались отпечатки подошв резиновых сапог с разными рельефными рисунками. Немало людей уже прошло сегодня вдоль берега.
Идти было крайне тяжело. Густые заросли кустарников и горы плавника на поворотах реки и в устьях небольших проток, еще покрытых льдом, приходилось брать штурмом. Огромные стволы в завалах перекрестились самым хаотичным образом. Перебираясь через них, надо было быть предельно внимательным; один неосторожный шаг — сломаешь ноги. Наконец подошли к месту, где Анюй раздваивался на рукава большим островом. Левый поток был послабее и поменьше, правый же, более мощный и стремительный, ударялся о чудовищный завал на мысу острова и скрывался за стеной деревьев. Такого завала мне видеть еще не приходилось: около четырех гектаров занимало хаотичное нагромождение обглоданных водой древесных стволов. Какая же сила вздыбила, набросала деревья-великаны друг на друга? Следует заметить, что сам Анюй не производил особого впечатления. Великая Кема и река Кузнецова в Приморье куда стремительнее и порожистее. Видимо, дремлет могучий Анюй до летних наводнений, когда становится злобным и неукротимым и проявляет весь свой нрав.
По общему мнению, лучшего места для рыбалки не найти.
У двух огромных елей, на высоком берегу крошечной проточки, покрытой панцирем прочного льда, оставили рюкзаки и лишнее снаряжение, Начали подбирать места для ужения каждый себе по вкусу. Костин и Смахтин забросили снасти, наживленные червями, в омут перед раздвоением Анюя. Елагин перебрался через левый рукав на остров и начал, балансируя, пробираться по залому к мысу. Малевич, стоя на прибрежном льду, бросил крючок с ручейником в поток недалеко от нашего временного пристанища. Мне захотелось уйти подальше вниз. Я захватил трехколенную удочку и спиннинг, за отворот сапога сунул коробку с блеснами, запасными грузилами, поводками и крючками и отправился подыскивать место, которое показалось бы уютным и рыбным. Иванов, устроившийся на коряжине, далеко выдававшейся к середине потока, был похож на застывшую в охотничьей стойке цаплю. Удочка в его вытянутой руке описывала плавную дугу. Он внимательно смотрел за поплавком, проплывающим мимо, отпускал его подальше, затем резким движением перебрасывал приманку вверх по течению и вновь застывал, приковываясь взглядом к поплавку: не дрогнет ли пробка, не уйдет ли под воду. Мне он помахал левой рукой и крикнул:
— Потом скажешь, как там...
Минут через пять я предельно вымотался; непролазный кустарник подступал к самой воде, длинная удочка и спиннинг постоянно цеплялись за ветки, того и гляди сломаешь, а идти прямо по руслу было неудобно и холодно. Ноги в резиновых сапогах быстро мерзли. Решил перебраться на противоположный берег. Дошел почти до середины потока и вдруг почувствовал, как вода стремительно заполняет левый сапог. Ледяной холод охватил ногу и, казалось, распространился по всему телу. Я бросился к берегу, некоторое время бежал вдоль него, но что-то упало на лед — коробка с блеснами. Острым углом во время бега она разорвала ботфорт сапога, и теперь, раздвоенный, он представлял собой жалкое зрелище. На биваке я быстро собирался обсушиться, а вот теперь приходилось еще думать, что же делать с сапогом. На мыску стоял Малевич.
— Что случилось? — встревоженно крикнул он еще издали. — Медведь?
— Какой к черту медведь! Искупался. Сушиться бегу. Полный сапог воды, да вот еще разорвал один.
В рюкзаке у меня были меховые чулки, сшитые из старого полевого спального мешка, снял сапоги и надел их. Ноги стали быстро согреваться. Ступая прямо по снегу, отыскал сухостойный ясень и срубил его, по частям подтащил к биваку и быстро развел костер. Горящий ясень почти не дает искр и очень удобен для костра. Почти вплотную к огню развесил мокрые портянки и носки. От костра мне было видно, как Иванов выхватил из потока довольно крупную рыбину,
— Что там, Сергеич?
— Ленок! Уже четыре штуки поймал и двух хариусов!
— А я, как видишь, загораю. Искупался.
— Бывает...
Мне пришлось ножом обрезать у сапог ботфорты: клеить было бесполезно.
Выглянувшее солнце преобразило окружающий мир. Засверкали лед и снег, игривые солнечные зайчики запрыгали по бурунам потока, лес стал прозрачным и приветливым. Вообще уссурийская тайга разительно отличается от тайги северной. Путник никогда не чувствует в ней подавленности, настороженности, как это бывает в темнохвойной тайге, не навевает она и унылости, обычной для заболоченных, замшелых лесов Севера. В проемах хорошо просматривались участки голубого неба, белые облака с темно-серыми основаниями поднялись высоко, и в их видимом легком движении угадывалась предстоящая прекрасная погода. Я немного завидовал тем, кто удачно начал рыбалку, и было горько за свою неосторожность, непредусмотрительность. Продираясь сквозь кустарник, я не заметил, как разорвал токностенные чехословацкие сапоги, не годятся они для тайги, ходить по заболоченным лугам — куда ни шло, а в тайгу в них и соваться не следует. Надо было брать надежные отечественные литые сапоги, сотни километров по глубоким снегам Приморья я исходил в них и не знал горя. А все погоня за изящной модной формой и кажущимся удобством. Впредь будет наука!
Когда я обсушился, клев уже закончился. Безуспешные попытки выудить хотя бы одного хариуса или ленка гоняли меня с места на место. Пробовал блеснить. Несколько раз цеплял за невидимые коряги и затонувшие деревья, и две прекрасные блесны — мне казалось, что именно на них я должен поймать тайменя, — остались в подводном царстве. Погода установилась чудесная, но рыба не желала брать любые приманки. Так продолжалось до вечера, когда у всех опять начались поклевки. У всех, кроме меня. Какой-то злой рок! Чувство горечи и смутное недовольство стойко обосновались в душе. Лучше бы поехал на Маяк за карасями и прочей белорыбицей — там полная гарантия на успех, там за два часа по сорок трехсот — четырехсотграммовых карасей ловил неоднократно. Обидно было оказаться таким невезучим, когда все остальные — с трофеями.
Место для ночлега выбрали на галечниковой проплешине, позади залома на острове: резкого подъема воды в этот период года не бывает, сухих дров рядом — сколько угодно, и в то же время, на всякий непредвиденный случай, рядом высокий берег. Развели огромный костер для нагрева будущего спального ложа. Все начали подтаскивать к костру плавник, а мы со Смахтиным взялись за приготовление ухи. Лешка — великолепный мастер по этой части, лучше его варить уху в нашей компании никто не умеет. Мы выпотрошили и почистили хариусов и несколько небольших ленков. В некоторых хариусах была икра. Я немедленно решил приготовить соленое лакомство. В большую эмалированную кружку положил слой икры и посыпал его солью, затем снова слой, и так несколько раз. Наполнил кружку до краев, очистил палочку с двумя маленькими сучками и вращательными движениями стал перемешивать содержимое. Тоненькие пленки цеплялись за палочку, и я выбрасывал их, продолжая тщательно перемешивать икру. Через несколько минут каждая икринка уже хорошо отделялась от других, клейких пленок не было, и я поставил кружку, к рюкзакам до момента, когда начнем пить чай.
Смахтин же в стороне развел небольшой костерок. Ни на минуту он не выпускал из рук толстой палки с двумя котелками, опиравшейся на рогульку. Он не давал бурно кипеть ухе, приподнимал котелки над пламенем, а затем опускал, пробовал на вкус и подбрасывал специи, подсыпал соль, и все это одной рукой: вторая, удерживавшая конец палки, служила как бы противовесом котелкам. Затем громко и весело сказал:
— Уха готова! Не вижу готовности к приему пищи.
Мы расстелили плащ-накидки, выложили на них снедь из рюкзаков, нарезали хлеб, сало, колбасу, сыр, добавили к этому зеленый лук и парниковые помидоры — застолье получилось превосходным. Перед ухой выпили по стопке. Уха удалась на славу!
Усталые после бессонной ночи и трудного дня, мы наслаждались отдыхом у огня. Много хороших слов сказано и написано об охотничьих и рыбацких кострах. Исходящее от них тепло согревает не только тело, но и душу. Становится легко и спокойно, удивительно хорошо и даже счастливо у этих небольших очажков, исчезает желание куда либо спешить, нервничать по пустякам, и человек становится добрее, чище. За короткий промежуток времени ты словно подвергаешься незримому лечению: тело наполняется силой, снимается нервное напряжение.
Как всегда, мы обсуждали прошедший день, удачи и неудачи. Я чертыхался и разводил руками: такого еще не бывало, чтобы не поймал ни одной рыбешки, когда у других все идет нормально. Друзья заверяли, что завтра все образуется. На рыбалке оно так! Вспомнили про Кудрякова и его спутников: как они там?
— Ловят, конечно. Хапать поехали!
— Почему хапать?
— А он по-другому не умеет. С совестью непорядок,
— Мы и ездить-то с ним перестали из-за этого. Ружье берет иногда с собой, вроде для защиты от медведей, а сам браконьерничать стремится.
— Да-а... Как-то барсука убил прямо в реке. Сидели мы вот так около костра, вечер уже был, и ужинали, вдруг что-то в воду у противоположного берега бултыхнулось — и плывет к нам. Эдуард ружье схватил, к берегу подбежал и из двух стволов как ахнет. Мы ему: зачем ты, Эдуард Иванович, убил беззащитного? А у него глаза горят, ружье бросил и вниз бежит, палкой достать старается барсучью тушу. Сам вымок, но достал. Принес и спрашивает: что же с ним делать? Что делать? — не знаем. Съесть можно, говорим! Он и съел того барсука... Так вы же с ним бывали на охоте и вроде тоже не испытываете особого желания снов вместе охотиться...
Я вспомнил случай, связанный с Кудряковым. За Малышевской протокой, напротив села Петропавловки, раскинулись чудесные утиные угодья. Множество мелких проточек, озерков, просто лужиц и мочажинок с камышами, рогозом, водяным орехом-чилимом, горчаком, ряской и прочей водяной растительностью образовали райское место для водоплавающей дичи. Здесь и местной утки много, а в пролет идут сотенные табуны гусей и уток. На каждом шагу встречаются бекасы и прочие кулики. Правда, их не принято стрелять — уж больно мала добыча. Много лет я охочусь в этом месте и ни разу не возвращался домой пустым. Прослышав об удачных охотах, Кудряков напросился взять и его, предложил ехать на его личном «Запорожце» — машину оставить в селе, там попросить, чтобы нас перевезли через протоку, и поохотиться вместе. Так и сделали. Переночевали мы в лугах, на берегу проточки, у небольшого костерка, и на зорьке я указал ему место между двумя озерками, объяснил, где разбросить чучела, и предупредил, что сам уйду километра за полтора, а к костру, к стоянке, возвратимся, когда окончательно прекратится утренний лет, часам к десяти — одиннадцати. Как всегда, охота была удачной. Завершив стрельбу, около половины одиннадцатого я возвратился на бивак. Моего напарника не было. Рядом с затухшим костром валялась большая выпь. Я потрогал ее: тело еще не успело отвердеть. Почти метровая птица в коричневом с желтым подпалом оперении, с серо-зелеными ногами и крепким прямым клювом лежала на траве; по ней шустро ползали зеленые с золотинкой мухи. Убил ее Кудряков зря. Выстрел был сделан просто так, ради убийства. Я приготовил завтрак, сварил чай, а спутника все не было. Прождав до двенадцати, начал волноваться, не случилось ли чего, За четыре месяца до этого ему сделали сложную операцию, удалили селезенку и потом еще дважды оперировали — шло нагноение.
Я направился к озерам, где оставил Кудрякова. Моего напарника там не было. На траве валялись стреляные гильзы, несколько утиных перышек — значит, охота шла нормально. На обширной пойме нигде не было видно ни единого человека. Тогда я решил обойти вокруг озер, поискать: не лежит ли бедолага где-нибудь в осоке, корчась в муках и ожидая помощи. До пяти часов вечера я ходил между кочек от озерка к озерку, осматривая внимательно местность: Кудряков как в воду канул. Устал смертельно. Дважды возвращался к стоянке, проверял свои заметки, но Кудряков там не появлялся. Когда силы иссякли, решил выйти к протоке, переправиться в Петропавловку и, если он там не появлялся, попросить помощи в поисках. На берегу в лодке сидел мужчина и внимательно наблюдал за огромными пробковыми поплавками, неподвижно лежавшими на глади воды: местный сазанятник. Поздоровался с ним, рассказал о своем напарнике, я тот живо ответил:
— Высокий такой, в энцефалитке? Он на зеленом «Запорожце» утром, около десяти часов, в Хабаровск уехал. Говорил, что товарища потерял, наверное, тот заблудился. Не ты ли это будешь?
Чувство облегчения оттого, что Кудряков жив и здоров, смешалось с горечью.
— Да на этой равнине невозможно заблудиться: вон деревня на горе стоит, она аж от самого Амура видна. А я его с двенадцати часов ищу, еле ноги таскаю, думал, что, случилось: операцию ему недавно серьезную делали, болел очень тяжело.
— А чего же он уехал тогда? Наверное, договаривались, когда возвращаться будете? — удивленно спросил рыболов.
— Договаривались!..
— Ну и дружок у тебя!
Позднее я спрашивал у Кудрякова, почему он уехал один, бросив меня, и тот невразумительно объяснил случившееся. Ему почудилось, будто я уехал на лодке в Петропавловку, а затем какая-то женщина ему сказала, что видела, как мужчина в синей рубашке садился в автобус; думал, что я бросил его...
...За разговорами незаметно шло время. Костин, сидя на валежине, задремал и вдруг захрапел. Это вызвало смех и напомнило, что пора спать. Мы сдвинули в одну сторону горящие поленья, тщательно подмели вениками кострище, чтобы не осталось ни уголька, забросали это место хворостом и тонкими жердочками, поверх настелили толстый слой прошлогодней травы, нарезанной ножами здесь же, рядом, и все это покрыли плащ-накидками, С Ивановым подкатили два ясеневых бревна, при этом одно было значительно толще другого, положили их вдоль приготовленной постели, подгребли от старого костра раскаленные угли и горящие поленья и затем поперек этих двух бревен, поверх самого толстого, положили еще восемь тополевых трехметровых обрубков толщиной пятнадцать — двадцать сантиметров. Положили так, чтобы они выдавались в нашу сторону сантиметров на сорок. Вскоре костер горел ровно вдоль всего толстого бревна и пламя охватывало высовывающиеся над ним концы бревнышек. Костер не искрил, не взлетали раскаленные угольки — дрова были подобраны удачно. Я обратился к Иванову:
— Хочешь, покажу незаменимую растопку для костра? Горит, как порох, в любую погоду!
— Конечно!
Я подобрал большой кусок коры бархатного дерева, валявшийся у костра, и сказал:
— Не бросай в огонь, а так просто подержи, дай загореться.
Сухая пробка мгновенно вспыхнула и начала гореть ярко, с частым потрескиванием. Казалось, огонь брызжет во все стороны.
— А я и не знал...
— Надо только сухостойный бархат найти. Пробка ведь не промокает. Даже в ливень можно костер развести: снять с себя куртку, натянуть ее на колышки, чтобы вода не гасила пламя растопки, а дрова взять от этого же сухого пробкового дерева. Вот и вся хитрость!
— Учтем...
Елагин растянул четырехметровый кусок солдатского шинельного сукна, который носил в скатке, притороченной к рюкзаку, и одновременно накрыл всех, когда мы улеглись. Расположились ногами к костру. Смахтин и я легли с краев; договорились через каждые два часа подправлять костер, чтобы не тревожить остальных, — пусть хорошо выспятся, и в первую очередь водители. Недалеко от изголовья я поставил котелок с водой — на случай если искра или уголек попадут на нашу постель.
Около полуночи в темноте послышались шаги, треск сушняка, скрип гальки: к костру вышли трое мужчин со спиннингами и рюкзаками. Предложил им ночевать у нашего костра, они отказались.
— Спасибо. Пойдем на «мыша» побросаем. Может, возьмется какой таймешек...
Через два часа эта группа вновь появилась у костра, неся десятикилограммового тайменя. А существует мнение, что таймень на «мыша» берет только летом...
Ночь прошла спокойно. Все спали прекрасно. Хорошо прогретая галька и постоянно горевший костер обеспечили отличный отдых. Утром я хотел выплеснуть воду из котелка, чтобы набрать свежей для чая, и не смог: слой льда толщиной в палец сковал воду со всех сторон.
После завтрака мы с Малевичем увязались за Елагиным, который нашел хороший плес невдалеке от стоянки. Сразу же после первых забросов на льду возле Елагина забились в пляске хариусы. Изящные рыбы с мощными плавниками и блестящей серебристой чешуей, расцвеченной радужными разводами, с темными точками, негусто рассыпанными там и тут, радовали глаз.
Хотя мы применяли ту же самую приманку, делали забросы в те же самые места, что и Елагин, наши крючки неизменно возвращались без добычи.
— Михаил Петрович, да что же это мы с тобой? Он ловит, а мы нет.
Елагин заулыбался, вытаскивая очередного хариуса. С серьезным выражением лица Малевич ответил:
— Да он, если захочет, дома в ванной поймает, в луже на асфальте, а не только в реке..
Подошли двое местных пареньков. Один из них оказался знакомым Малевича по старым его приездам на Анюй, и они о чем-то разговорились, что-то завспоминали, найдя общий язык...
После спада воды семидесятисантиметровый прибрежный лед висел над водой, и если топнуть, то пустота отзывалась долгим гулким звуком. Следуя за уплывающим в стремительном потоке поплавком, я далеко прошел к мыску и вдруг за спиной услышал непонятный настораживающий звук, быстро оглянулся и увидел, что лед обламывается. В мгновение ока сделал несколько прыжков по ползущей наклонной плите и выскочил на припай. Сзади с громким всплеском и каким-то вздохом косо ушла под воду большая часть отколовшейся льдины и тотчас всплыла; течение развернуло ее, и белое поле поплыло среди искрящихся прозрачных струй и пляшущих солнечных зайчиков. Дружный смех все видевших рыболовов был наградой моей реакции.
— Как заяц выскочил!
— Вот бы поплавал. Здесь, пожалуй, с головкой будет: не смотри, что дно видно.
— Хватит с него вчерашнего купания...
— Так и утонуть недолго. Растеряешься, судорога сведет руки-ноги — и прощай!
Елагин ушел вниз, на левый рукав, Малевич и оба паренька продвинулись к бурлящему перекату, а я направился к Иванову и Смахтину, сидевшим у основания залома.
Дела у них шли неплохо: каждый поймал уже штук по двадцать ленков и хариусов. Георгий Сергеевич указал мне место возле омутка с темными затопленными стволами тополей. Я устроился на толстом бревне возле обломанных корней, которое из общей массы завала выдавалось далеко вперед. Через несколько минут крупный ленок забурлил у поверхности воды, стараясь освободиться от крючка. Я подтаскивал его медленно, бамбуковая удочка изогнулась дугой, леска тоненько позванивала. Каждая мышца руки чувствовала сопротивление рыбы. Выброшенный на лед, ленок быстро уснул. Затем последовал еще один, но клев вскоре прекратился. Всматриваясь в струи прозрачного потока, я начал различать дно, отдельные камешки, а потом увидел пару хариусов, напоминающих тени. Они стояли у квадратного камня и на подброшенного червя совершенно не обращали внимания. Заменил приманку на искусственную белую личинку майского жука. Требовалось много усилий и стараний, чтобы приманка прошла почти задевая хариусов, но рыбы не реагировали на нее и не собирались вознаграждать за старание. Недалеко от первой пары я увидел еще одну и еще... Они также держались у облюбованных камней и лишь иногда смещались на пять — десять сантиметров. Все их движения были синхронны. Казалось, что рыбы привязаны невидимыми нитями. О полном игнорировании моих приманок я рассказал Иванову, и он перебрался на мое бревно — попытать счастья. Его попытки, однако, также оказались безуспешными.
В это время подошел Малевич. Он, балансируя, перебрался через горб завала и негромко сказал:
— Дело есть. Кончайте удить.
— Какое еще там дело?
— Рыбное...
— Что ты имеешь в виду?
— Бросайте удочки, пошли блеснить. Я вытащил двух больших тайменей и крупного ленка. А один здоровущий таймень тройник сломал, когда хотел вытащить его на лед. Уже в руки брал. Багориком бы вытащил. За полчаса восемь раз хватали. Иногда на блесну по двое-трое бросаются и до самого берега доходят.
— Где это?
— Внизу плес великолепный есть. Надо было сразу с зорьки туда со спинингами идти...
Мы поспешно смотали удочки и побежали, если можно назвать бегом наше карабканье по бревнам, к биваку.
Присыпанные крупным зернистым снегом, в естественном холодильнике лежали почти метровые рыбины. Несмотря на спешку, мы не удержались и посмотрели их. Совершенные формы тайменей и ленка сразу же выдавали в них хищников. Хотелось подержать рыб в руках, ощутить тяжесть добычи, насладиться созерцанием, но нужно было спешить.
Плес оказался довольно далеко, но зато действительно был великолепным: шириной около ста метров и в длину почти полкилометра. Пареньки блеснили почти у самого его конца, где река делала резкий поворот вправо. Вернее, блеснил только старший, а второй наблюдал за его действиями. Наши блесны немедленно полетели в воду. Иванов и Малевич прицепили самодельные из красной меди, почти в ладонь величиной — для прозрачной воды они наиболее подходящие. Вот когда я пожалел, что вчера «подарил» Анюю две прекрасные блесны. Пришлось довольствоваться белой «плотвичкой». Оба моих товарища, бросая металлические приманки, быстро продвигались вперед, я же поотстал, распутывая небольшую «бороду». Подоспел Костин и тотчас замахал спиннингом. На десятом или двенадцатом забросе по моей блесне последовал резкий удар, и я почувствовал, как сильная рыба рванула жилку. Сердце дрогнуло! Вот он, этот сладостный миг, ради которого преодолевают сотни километров, отказываются от теплой домашней перины, недосыпают у костров, мокнут под дождевым душем, иногда принимают в одежде ледяные ванны! Миг, о котором помнят долго и часто рассказывают друзьям! Вот оно, рыбацкое счастье!..
— Есть! Виктор Данилович, помоги вытащить.
Костин подбежал ко мне. Медленно вращая катушку, я подвел рыбину к припаю. Большой ленок ошалело смотрел на мир. Увидев нас, он кинулся под лед. Подмотав еще метра полтора, мне удалось вывести ленка из-подо льда. Костин лег животом на край припая и протянул руки вниз.
— Не трогай за жилку! Сорвется! — в испуге закричал я, на мгновение даже представив, как ленок исчезает в глубине.
Виктор Данилович изловчился, подхватил ленка под жабры и выбросил на лед. Заметил между прочим:
— А я на удочку килограмма на полтора вытащил, — и поспешил к своим снастям.
«Речной леопард», изогнув тело, высоко подпрыгнул, В моей душе все пело... Красавица рыба билась у моих ног. Темные оттенки серебристого тела, разукрашенного почти черными точками, придавали облику рыбы неуловимую схожесть с грациозным хищником уссурийских джунглей. Лучи солнца отражались от блестящей мелкой чешуи, от спрессованных кристалликов снега, от подвижных изменчивых струй анюйской воды, над головой сияло бездонное голубое небо, и казалось, прекраснее момента в жизни не может быть...
Подошел Елагин. Посмотрел на мою добычу и бросил блесну почти к противоположному берегу. На третьем забросе он вытащил небольшого тайменя.
Иванов и Малевич ушли уже далеко, оба они разделись до пояса: не часто удается понежиться в лучах такого ласкового солнца. Минут через двадцать они стали приближаться к нам. Пора было заканчивать рыбалку. Время неумолимо! Скоро полдень, а нам нужно собраться, пообедать и пройти двенадцать — четырнадцать километров до Арсеньева.
Подошли пареньки. Старший нес в левой руке самодельный спиннинг, а в правой метрового тайменя, хвост рыбины тащился по льду. Они посмотрели на моего ленка, и младший авторитетно сказал:
— Проходной...
— Почему?
— Ну, не местный. У местного морда не такая. Мы тоже проходного поймали, правда он поменьше вашего, в рюкзаке у меня. А этот килограмма на три...
К нам присоединились Иванов, Малевич и Костин. Они принесли небольшого тайменя и ленка. Иванов сокрушенно сказал:
— По два здоровых до самого берега за блесной гонятся, а не берут. Несколько раз так выходили. Пораньше надо было, когда жор шел. Вот так всегда — надо кончать рыбалку, а она по-настоящему только начинается.
Сделав три прощальных заброса, объявил:
— Все! Время вышло...
И мы двинулись к нашему табору. Начали быстро готовить обед и чай. На плащ-накидки выложили съестные припасы и позвали Смахтина, который все еще продолжал ловить хариусов и ленков на мысу залома. Тяжело нагруженный рюкзаком, с двумя большими двойными, из ивовых прутьев, снизками рыбы, он медленно, неуклюже карабкаясь, перебирался через бревна. Метрах в пятнадцати от берега под его ногами неожиданно затрещал подтаявший лед, и он мгновенно почти по плечи оказался в воде, Мы с Елагиным бросились к нему и, схватив за рюкзак и за руки, помогли выбраться. Лешка спешно разделся, и мы принялись сушить одежду. У Малевича нашлось запасное трико, я дал меховые чулки, и Смахтин быстро согрелся. Он весело смеялся над собственной оплошностью:
— Нет, десять раз тут ходил, чувствовал, что должно проломиться, — и на тебе! Солнце сегодня от души греет.
— Скажи спасибо, что мы с Елагиным подскочили быстро, а то бултыхался бы ты там.
— А что, вы тоже помогали мне выбираться?
— Да...
— Во-о... Даже не заметил. Елагин руку подавал. Но я там уже твердо стоял: мелко.
— Это ты на затопленном бревне стоял.
Мы осторожно подошли к пролому и заглянули в воду. Дно было видно за перекрещенными стволами затонувших деревьев.
— А рыбу не потерял, вперед выбросил... Рыбацкая натура.
Избежав опасности, Лешка был оживлен и весел. Вообще он отличается добрым характером, и улыбка на его лице хозяйка, а не гостья.
После обеда он разбросал рыбу по кучкам и, отвернувшись, стал называть имена, отвечая на вопрос Малевича «Кому?»
Каждому досталось по девять-десять килограммов рыбы, без учета больших тайменей и ленка,.. Что ж, результат неплохой!
Уложены рюкзаки, осмотрена площадка (не забыли ли что?) — и снова в путь! Все перешли левый рукав, подняв ботфорты, недалеко от бивака, а мы с Елагиным были вынуждены пройти метров четыреста вниз по течению, где был мелкий брод: мои укороченные сапоги были тому причиной. Елагин предлагал перенести меня на спине, но я категорически отказался. Течение очень сильное: малейшая неточность, и оба будем купаться, не помогут и шесты.
Где-то на правом берегу Анюя послышались недалекие ружейные выстрелы. Пролетела пара небольших, но несколько крупнее чирков, уток. Вчера вечером мы видели уток много раз: парами и в одиночку они пролетали над рекой и скрывались за деревьями, но я так и не мог определить, что же это за вид.
— Браконьерничает кто-то...
— В Нанайском районе охота для местных жителей разрешена. Это мы давно привыкли, что весной встречаешь и провожаешь пернатое племя без выстрела...
Наши товарищи ушли довольно далеко, но мы не спешили их догонять: подождут на тропе во время отдыха. Яркий солнечный день дышал какой-то праздничностью, и не хотелось уходить от реки, из пробуждающейся тайги. На обсохшей гальке, в лужах и на льду часто были видны дохлые кетины; вчера их прикрывал снег. Изогнутые обезображенные челюсти, темные пятна и полосы по всему телу делали этих когда-то красивых рыб неприятными. Во время захода из морей в Амур и в Анюй кета очень красива. Сильное стремительное тело серебрянок, как зовут икряных самок, покрытое мельчайшей чешуей, поражает совершенством формы. А самцы раскрашены так, словно кусочки радуги полосками легли поперек тела, расцветив чешую. Позднее непонятные силы начинают уродовать внешний облик кеты. Быстро вырастают большие кривые зубы, блекнут краски, деформируется голова. После оплодотворения икры, когда дано начало новой жизни, неминуемо следует смерть всех рыб.
В одном месте мы догнали уже знакомых пареньков. Они довольно удачно ловили хариусов: большая кучка рыбы лежала на жухлой прошлогодней траве. Тальниковые удилища служили им не хуже наших бамбуковых. Пожелали ребятам всего доброго...
Недалеко от места, где начинается торная тропа от Анюя, в спокойной заводи, почти у поверхности, стоял неподвижно большой ленок. Елагин быстро приготовил спиннинг и забросил блесну, но так как заброс был спешным, жилка легла на одну из ветвей дерева, наклонно росшего над водой. Потихоньку подматывая леску, он провел блесну до берега, и она чуть не зацепила ленка, но тот не обратил внимания на кусок блестящего металла. Заброс следовал за забросом, а ленок продолжал спокойно стоять. Вглядевшись, я заметил еще две крупные рыбины. Взыграла страсть, и я тоже торопливо начал ладить снасть. Наши блесны безуспешно бороздили воду. Лишь когда блесна чуть не ударила самого большого ленка, он слегка пошевелил плавниками и отошел на полметра в сторону.
— Да они сытые, нажрались и отстаиваются в тихой воде...
— Может схватить...
— Бросаем это занятие, наши далеко ушли, — наконец с сожалением сказал я.
Мы сложили спиннинги, спрятали блесны. В этот момент подошли пареньки. Я показал младшему на заводь.
— Ленки, три штуки стоят, видишь?
Он бросил фуражку, вскарабкался по наклонному стволу дерева и закричал, одной рукой удерживаясь за ствол, а другой указывая в воду:
— Вправо здоровый таймень пошел!.. Перья красные!..
Его товарищ взялся, за спиннинг. Нам же заниматься тайменем и ленками было некогда...
Переходя пересохшую проточку, Елагин указал на большую лужу.
— Посмотри, вон хариусы стоят. Здесь, видимо, родники бьют, и рыба дожидается подъема воды; прошлый раз я пытался на удочку ловить — бесполезное занятие. Видят и не берут приманку.
В первое мгновение я ничего не увидел, но, внимательно всмотревшись, стал различать контуры рыб: две, пять, двадцать... Было их там более шести десятков. Они казались почти бестелесными, прозрачными, едва различимыми тенями. Полюбовавшись минуты три этим природным аквариумом, мы выбрались на крутой берег и прибавили шагу — и так уже много потеряно времени.
И ленки в заводи, и хариусы в луже — это было своеобразным подарком Анюя нам на прощание, а также приглашением к новой удачной рыбалке...
На тропе нас ожидали.
— Куда вы запропастились? Полчаса уже ждем...
— Заблудились немного. Не по той проточке пошли.
— Врите больше. Чего задержались?
Мы рассказали об увиденных хариусах и ленках.
— Это закон рыбалки, сбора грибов, ягод — вообще охоты: когда надо уходить, рыба сама на крючок просится, — заметил Иванов.
— Осмотритесь. Клещей на вас нет? Я уже с куртки снял одного, — сказал Малевич, пожевывая сухую травинку и смотря куда-то на вершины деревьев и дальше в голубую бездну неба. — Чтобы потом не дергаться и не ходить паралитиком, боком или с прискоком.
Зная об опасности клещевого энцефалита, мы последовали его совету. Рекомендуется осматривать одежду и обнаженные участки тела через два-три часа, за это время клещ не успевает впиться и ввести яд в кровь. Хотя восьминогие переносчики вируса энцефалита встречаются от западных до восточных границ Советского Союза и во многих странах за рубежом, наиболее часты случаи заболеваний и даже смерти людей в Хабаровском и Приморском краях. Ученые считают, что обычно из ста заражены только два-четыре клеща. Но будет зараженный клещ первым или сотым, никто не скажет, тем более что отличить по внешнему виду «здоровых» особей невозможно.
Поговорив о зловредности клещей, мы двинулись дальше...
Таежные пейзажи вдоль Чуина красивы. Толстый ледяной панцирь разломан. Некоторые ели упали вершинами в воду, и их темно-зеленая хвоя контрастирует со сверкающим белым кристаллическим снегом, спаянным со льдом. Голубые изломы причудливо вздыбленных льдин, которые обрамляют берега, светлая струящаяся вода с отблесками солнечных зайчиков и прозрачная синь небес зачаровывают. В такие места всегда влечет вновь. Длинными зимними вечерами не раз вспомнишь хрустальную ломкость воздуха и непередаваемый аромат тайги.
Переходя вброд Чуин, мы заметили цаплю, она сидела почти на вершине далекой лиственницы.
В Арсеньеве привели себя в порядок, дали остыть разгоряченным телам, вымыли сапоги и, уложив пожитки и снасти, заняли места в машине. Желтого «Москвича» уже не было. Наши коллеги уехали раньше, уверенные, что в случае какой-либо поломки у них сзади подойдет подмога.
Послушная рукам Иванова машина быстро объезжала рытвины и колдобины. Километрах в двадцати от поселка на небольшой болотнике слева от дороги я неожиданно увидел цаплю. Она была снежно-белая!
— Стой! Сдай назад... Белая цапля!
— Какая там еще белая? — произнес недоверчиво Костин.
— Из Красной книги! Потихоньку сдай назад.
Иванов исполнил просьбу, и мы остановились. Метрах в сорока от дороги на сухой проплешине, среди воды, стояла белая цапля. Она настороженно смотрела на машину, вытянув длинную шею. Некоторое время птица оставалась неподвижной, затем, сделав подскок, взлетела и низко, метров десять над землей, описала в воздухе дугу, развернулась и плавно прошла над самой машиной.
— Какая красивая! — не сдержавшись, воскликнул Смахтин.
Мы все сидели, затаив дыхание, боясь, что птица увидит движение внутри машины.
Цапля сделала полный круг и опустилась на вершину толстой лиственницы. Мы некоторое время любовались ею. И мне захотелось, чтобы цапля, виденная нами около Чуина, тоже оказалась белой и чтобы они встретились.
За разговорами проехали еще километров десять, и тут мне вновь повезло. Я увидел прямо на обочине дороги, на толстом бревне, лежавшем около лужи, красивого селезня утки-мандаринки. Всего метров пять-шесть...
— Стой!.. Стой!.. Тихонечко сдай назад... Мандаринка!
Иванов с интересом оглянулся, увидел удивительно красивого селезня и потихонечку, не газуя, подал машину назад.
Словно желая попозировать перед нами и дать возможность оценить всю неповторимую красоту оперения, селезень посидел неподвижно, потом медленно повернулся другим бочком, сделал несколько мелких шажков и спрыгнул за бревно; по воде пошли круги.
— Сейчас выплывет...
— Первый раз живого вижу... В Хабаровске, в краеведческом, музее, чучело есть.
— Хорошо, что с нами Кудрякова нет, а то бы приговорил он и цаплю белую, и этого селезня-мандарина.
— Не говори глупости! Не дали бы стрелять... Да он теперь смирным стал, боится, что ружье отберут и с должности снимут, если попадется на браконьерстве...
Неожиданно из-за бревна выплыла серенькая невзрачная уточка, вышла на крутой берег и взлетела; немедленно за ней последовал и селезень. Утки полетели в сторону Анюя и скрылись за деревьями.
— Так они парой здесь...
— Где-нибудь гнездо должно быть...
По полету птиц я вдруг понял, что там, на Анюе, кто-то стрелял по таким же уткам. Безжалостный и невежественный стрелок! На эмблеме Сихотэ-Алинского заповедника изображен этот селезень. Не владыка джунглей амурский тигр, а именно мандаринка. Изображение символизирует, что нужно беречь в неприкосновенности, в заповедности каждую редкую птицу.
За один час увидеть в естественной обстановке двух представителей птичьего царства, занесенных в списки редких и исчезающих птиц, — это несомненная удача, даже награда для того, кто любит природу.
Малевич сказал, что он видел вчера скопу и знает гнездо орлана-белохвоста: оно находится метрах в пятистах вверх по течению Анюя от места, где тропа выходит на берег; орлы ежегодно выводят там потомство.
Под впечатлением увиденного и за разговорами мы не заметили, как быстро пролетело время. Уже стемнело, Усталость давала себя знать, и я начал дремать... Дремота помогла скоротать оставшийся путь. Вот и Хабаровск.
...Шел первый час ночи. Лифт не работал. Усталый, придавленный тяжелым рюкзаком, я начал подниматься по лестнице и тут неожиданно вспомнил, что на биваке забыл топор. Когда мы бросились помогать Смахтину, провалившемуся под лед, я машинально воткнул его в ближайшее дерево. Ну что же, существует примета: если хочешь вернуться в полюбившееся место — оставь там что-нибудь на память!
