Книга: Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11
Назад: Григорий Левкин На Анюе
Дальше: По зарубежному Дальнему Востоку

Владимир Ковтун
Тропинки грибного эльдорадо

1. Встречи с сокровищем

Лишайник, грибная сырость...
Глубо́ко ложится след.
Сморчок, не успевший вырасти,
До пояса в мох одет.
В. Рождественский
На городских гербах часто красуются изображения животных или растений. А знаете ли вы какой-нибудь герб — города ли, царства ли государства, — на котором был бы изображен гриб? Тот, кто никогда не странствовал по дебрям геральдистики, ответить на этот вопрос, разумеется, не сможет. Но и не всякий специалист отважится дать точный ответ. Многие предпочтут выразиться осторожнее: «Не знаю, может быть, и есть, но мне такие факты неизвестны». Лишь те из знатоков-коллекционеров, которые специально интересуются ботанической стороной геральдических символов, скажут: в мире существует лишь один «грибной» герб, и изображен на нем сморчок. Это удивительно: из сотен видов такой чести удостоился малоизвестный гриб. Впрочем, малоизвестен он лишь для нас, но, конечно, не для жителей чехословацкого города Смржовка. Как видите, и сам населенный пункт носит имя этого гриба, по-русски оно звучало бы как Сморчевка. Вероятно, окрестности города славятся сморчками и тамошнее население знает в них толк.
Хотя в отдельных районах России сморчки употреблялись в пищу издавна, они никогда не причислялись к разряду самых любимых, во многих же местностях к ним относились с подозрением. Такое отношение сохранилось и поныне, а кое-где их считают даже поганками. У американцев же сморчок — самый популярный гриб, его почтительно величают «королем грибов». Микологи США ежегодно устраивают съезды, которые не обходятся без торжественного обеда. На столе, естественно, преобладают грибные блюда, и самое коронное из них — блинчики со сморчками.
У нас, и в Хабаровске в том числе, найдется достаточно много людей, которые никогда не ходили в лес за сморчками, не знают, как они растут и чем пахнут. Есть и такие, кому доводилось видеть эти грибы на корню, но, наслышанные о их ядовитости, они ни за что не решатся отведать этого лакомства. В окрестностях города, как и во многих других лесных угодьях края, существуют немало полян, сухих пригорков, овражистых склонов, просек и редин, где сморчки веками растут нетронуто и никогда не падали под острым ножом грибника, а возвращались в породившую их землю комками слизи и трухой. Насколько мне известно, их никогда не заготовляла и наша кооперация, уже порядком поднаторевшая на сборе груздей, волнушек, маслят, белых... А вот во Франции естественных месторождений этих грибов просто-напросто уже не хватает, чтобы удовлетворить потребности населения, и сейчас там проводятся опыты по их искусственному, промышленному выращиванию. На одном из международных конгрессов по выращиванию и культивированию съедобных грибов французы заявили, что эксперименты дают «многообещающие результаты».
Надеюсь, эти примеры убедят чрезвычайно осторожных людей в том, что на сморчки стоит обратить серьезное внимание. В сборе их заключено немало поэзии, охота за ними наполняет человека бодростью, запоминается многими прекрасными мгновениями, а трофеи приносят не только эстетическое наслаждение, но и дарят настоящий праздник той части нашего естества, которая неравнодушна к утонченным кулинарным изыскам и ароматам.
Я заинтересовался сморчками давно, еще в ту пору, когда ноги не знали усталости, семейные заботы не обременяли, а свободного времени было несравненно больше, чем сейчас. Но вот ведь как несправедлива судьба: как раз в те-то благодатные времена мне просто не везло на сморчки. Начитавшись о них в книгах, я горел желанием разыскать места их произрастания, но то ли редко бывал в весеннем лесу, то ли в сухом сибирском климате они появлялись не всякий год и не были известны людям, но они не попадались мне. Жил я в деревне и жил я в городе, но ни разу не слышал от кого-либо об этих особенных грибах. Правду говоря, сибиряки, избалованные груздями и рыжиками, очень плохо знают все остальные грибы, и рассчитывать на чью-либо помощь не приходилось. К тому же, никакой литературы о местной микологической флоре тогда не существовало. Не было уверенности, растут ли там вообще сморчки. Пыл мой со временем поугас, настойчивости поубавилось, о чем я потом пожалел. Просто не учел, что те же европейские грибы могут расти в Сибири в иное время и в иных местах. И когда я совсем случайно нашел один-единственный сморчок, к тому же сорванный кем-то и брошенный, то удивился: случилось это на берегу реки, в сыром месте, среди тальников. А ведь ни в одной книге не находил я упоминания, что сморчки могут обитать под ивами да еще в окружении зеленой травы. Наоборот, везде подчеркивалось: искать надо на сухих полянах хвойных и лиственных лесов, на гарях и старых кострищах до появления травяного покрова. И подумалось: наверное, этот гриб кто-нибудь принес издалека и зачем-то бросил здесь. На всякий случай пошарил намного вокруг. Сейчас говорю себе: балда, надо было порыскать как следует, а не уповать на книжную премудрость.
А года через два в аналогичной обстановке снова попался мне сморчок, и опять-таки в единственном экземпляре. На этот раз была не поздняя весна, не предлетье, а самое натуральное знойное лето, и это еще больше поставило меня в тупик: как же так, ведь гриб-то считается весенним... И опять же — тальники, речка. Я спустился вниз, в эту прохладу, с горы, где собирал землянику, голову мою здорово напекло, в глазах стояли оранжевые и желто-зеленые круги, они не исчезали даже когда я наклонялся к земле, а продолжали плыть передо мною на траве. Подивился еще, как этот-то гриб сумел заметить. На сей раз я сорвал его собственной рукой, и не могло быть никаких сомнений, что он попал сюда случайно с сухих полян и проплешин горного леса. Однако уже вечерело, путь до города был не близкий, мне следовало спешить на автобус. «Ладно, я потом обследую все подобные места», — решил.
В тот год это «потом» не получилось. Остальные годы уже не шли в счет. Я распрощался с тихим городом на реке Селенге и подался на Дальний Восток, так и не выяснив, почему сибирский сморчок предпочитает влажные тальниковые низины, почему растет среди густой зеленой травы, да еще и летом. А месторождений сморчковых так и вообще не разведал.
Ну что ж, зато в Хабаровске мне повезло больше. Здесь, правда, тоже никто из новых знакомых, которых я расспрашивал, не мог удовлетворить моего любопытства: они не имели никакого понятия о сморчках. Тогда, лет пятнадцать назад, на весь Дальний Восток имелась одна-единственная тощая брошюрка о грибах, да и та была посвящена Приморью. Но в ней упоминались сморчки, причем не один, а, кажется, даже три вида — обыкновенный, конический и уссурийский. Ну, думаю, не может быть, чтобы под Хабаровском не рос какой-либо из них.
И наступил-таки день, когда я, наконец, убедился в этом воочию. До сих пор этот день живет в моей памяти, весь пропитанный светом, наполненный музыкой, завороженный неведомыми чарами.
...Только в самой глубине, сознания жила смиренная надежда на встречу с этими грибами. Я был уверен: не ошибусь при встрече, узнаю сразу. Но вот найду ли?
На всякий случай надежду встретить сокровище (а все, что долго не можешь найти, становится для тебя поистине сокровищем) — эту надежду я постарался запрятать поглубже. Чтобы не испытывать разочарований. И поэтому-то ближайшая цель была — просто прогуляться по лесу, познакомиться с весенней растительностью, полюбоваться цветами. И цветы были — полыхающие чистым «сухим» пламенем купальницы и лютики, и почти в тех же местах, по оврагам, только ближе к воде, к сыротравью, — калужницы, с более яркой, влажной, почти ядовитой желтизной. Это преобладание желтого цвета характерно для весны. Будто природа восполняет недостаток в теплых солнечных брызгах, в закатном золоте зорь.
Лишь кое-где хлынет в глаза пастельно-нежная, спокойная блескучесть каких-то цветков из семейства губоцветных — голубоватых, длинновенчиковых. А доберешься до вершин сопок, до овражных и береговых каменистых обрывов — вдоволь налюбуешься лиловато-розовыми вспышками рододендрона.
А еще я срывал молодые, сочные побеги папоротника орляка. Скрученные в спираль, упругие, переполненные соками земли, они являли собою красивое зрелище. Напористые ростки поднимали сухую листву, точно грибы, и это напоминание о радостях грибной поры волновало, рождало в душе предчувствие находки.
«Ну совсем как гриб!» — чуть не вслух произнес я, просовывая пальцы под очередной листовой бугорок. И — о чудесная неожиданность! — тут же, рядом, заметил настоящий гриб! На беловатой ножке — остроконечная морщинистая шляпка. Он, он самый — сморчок! Полное соответствие книжному портрету: гриб действительно пустотелый, ножка действительно мелкозернистая, шляпка, как ей и положено, плотно вросла в ножку. Продольные бороздки прерывисты, отчего создается впечатление, что перед тобой — нечто вроде пчелиных сот.
Впрочем, каждый миколог или грибник-любитель находит свои сравнения для этого гриба. Кто-то уподобил шляпку сморчка даже грецкому ореху. Сходство действительно есть, но еще больше она похожа — и это заметит каждый дальневосточник — на скорлупу маньчжурского ореха. У него так же прерываются бороздки, и углубления между бороздками — ну точь-в-точь как у сморчка. Остается только форму скорлупы слегка подправить — придать ей большую вытянутость и заострить верх.
Цветом сморчковая шляпка светло-бурая с палевым просветом, а ребристые грани темнеют до оливковой темноты.
Понятно, все это я рассмотрел уже потом, а первым порывом было стремление обшарить глазами и руками все ближнее окружье: нет ли по соседству других грибов? Есть! Среди сухих березовых листьев, под кустиками и на открытых местах, поодиночке и группами стояли сморчки. Все молодые, ядреные, сочные. А когда опустился на колени, нетерпеливо переползая от одного гриба к другому, взору предстало еще больше удивительных плодов лесной земли. При быстрой ходьбе можно было и не заметить их, сливающихся с буровато-палевой подстилкой, можно было легко проскочить эту небольшую заросшую просеку. Да, если бы не склонялся над побегами папоротника, как пить дать не заметил бы сморчков...
На грибной охоте самый волнующий момент — находка первого гриба. Надолго запоминаешь потом место, время и обстоятельства, при которых увидел заветное, долгожданное...
А еще интересно было узнать старую просеку — она оказалась знакомой: именно здесь поздней осенью прошлого года я собирал последние подберезовики. От последних грибов до первых, от первых до последних... С мая до октября. И все это обилие, разнообразие — на одном небольшом клочке. Как же плодовита наша земля!
Настоящему грибнику уже одно это ощущение плодородной мощи природы способно доставить истинное наслаждение. А сколько удовольствия испытываешь от созерцания совершенных, изящных форм грибов! Прекрасен сморчок, напоминающий какую-нибудь древнюю башню в миниатюре, со множеством бойниц.
В те радостные минуты сморчковой охоты, да и позже, вечером, когда грибы шипели на сковородке, я как-то мало думал об их пищевой ценности. Легкое головокружение от весенних лесных ароматов, ощущение необычности от созерцания сморчков, тихое замирание сердца, когда ползал от одного гриба к другому, — вот это все запомнилось прежде, это продолжало волновать и в тот вечер, и в последующие дни. И когда назавтра знакомые, которым я рассказал о своих трофеях, расспрашивали, каковы же сморчки на вкус, я испытал некоторое замешательство. Я смущенно повторил им все те восторги, которые рассыпаны по страницам специальных книг. Там неизменно превозносятся вкусовые и ароматические достоинства «весеннего деликатеса», «кумира западных кулинаров». Но я тогда мало что мог добавить от себя. Почему же? Дело в том, что в сморчке содержатся токсины, от которых избавляются ошпаркой или предварительным кипячением грибов. Недокипятить опасно, а передержишь — исчезнет аромат. Вот так и у меня вышло: на сковородке у сморчков исчез нежный запах, которым обладали свежие грибы. Да и тот первоначальный запах был, впрочем, нестойкий, еле уловимый, очень тонкий, из тех, что похожи на трепетное, тающее прикосновение, но исчезают при грубом принюхивании. Надо еще иметь в виду, что аромат свежих грибов зависит от погоды, при которой они были собраны.
Ну, а вкус... Немножко странно говорить о вкусе без запаха, но все же он был изумительным — можете поверить мне, перепробовавшему десятки всевозможных грибов. У сморчка есть особинка — более сочный, более «мясной», с хрящеватой «окраской» вкус, нежели у обычных, популярных грибов.
Через неделю, еле дождавшись выходного дня, я снова поехал в лес, в знакомые уже места. А по пути к счастливой поляне в вершине овражистого распадка нашел еще несколько россыпей сморчков. На этот раз вместе со мною был сын, и мы набрали с ним два ведра грибов, да еще и в авоську положили десятка три. Я сразу заметил разницу между «новыми» и прежними, первонайденными сморчками. Овражные были крупнее, темнее цветом, шляпки их закруглялись вверху и не образовывали заметного остроконечия. Потом мы вышли на старую поляну, и я уже наглядно убедился, что это два разных вида: сморчок обыкновенный и сморчок конический.
Мимо нас проходили два рыбака. Остановились, поинтересовались грибами и сказали:
— А мы думали, поганки. Нам попадалось много таких, мы пинали их ногами, топтали. А было их видимо-невидимо.
Мне, разумеется, захотелось узнать, где находится это сморчковое эльдорадо. Увы, не здесь, далеко, да и сокрушали отличные грибы два балбеса в прошлом году. А может, это им теперь стало казаться, что сморчков было «навалом». Известное дело, нам всегда представляется, будто поганок больше, чем добрых грибов, а когда мы, просветившись, снимаем с какого-либо гриба ярлык по́гани и начинаем собирать его, оказывается, что не так-то уж и много их. Это стойкое наше заблуждение основано на вере: «Было бы в жизни много хорошего, так его и за хорошее не считали бы» (истина, изреченная героем одного из рассказов А. М. Горького). Нет уж, что касается грибов, то никакое даже сверхизобильное количество не сможет обесценить их. А мы до сих пор даже не знаем, каковы грибные ресурсы дальневосточного леса...
Вечером того дня, занося впечатления в дневник, я незаметно вдохновился, и у меня вместо короткой записи получилась лирическая зарисовка. На ее основе я затем написал рассказ-этюд о своих находках и опубликовал его в молодежной газете. Заканчивался этюд такими словами: «Скоро опять буду в лесу, повинуясь властному зову сморчковой охоты. Где, в каком месте? Секрет. Грибные секреты по-настоящему волнуют только тогда, когда они добыты собственными усилиями».
С тех пор прошло уже немало лет, и копилка грибных секретов пополнилась. Давайте посмотрим, что в ней. А в ней сберегается «портрет» еще одного гриба, брата тех двух сморчков. Правильнее было бы сказать — сестрицы, потому как имя у него — женского рода, притом ласковое: сморчковая шапочка. По названию видно, что главное ее отличие от братцев — в шляпке, которая не лишена изящества. И впрямь, она кокетливо красуется на длинной ножке, по виду ни дать ни взять гофрированный колпачок. Гриб чем-то напоминает хрупкую, худенькую длинноногую девочку.
Есть у этого гриба еще одно заметное отличие от сморчков: края шляпки не срастаются с ножкой, между ними остается небольшой промежуток, зазор. Бесполезно, однако, отыскивать на исподе шляпки пластинки — это же, как и все сморчковые, беспластинковый гриб. Споры здесь созревают прямо на поверхности плодового тела в особых микроскопических вместилищах — сумках. Мы этих сумок или мешочков, разумеется, не видим, зато когда из них высвобождаются споры, легко замечаем последние — легким облачком невесомой пыли они поднимаются в воздух.
Первый раз сморчковая шапочка попалась мне в районе Воронежских сопок, на пологом приподошвенном склоне, среди осин и дубов. Росла она в гордом одиночестве. Вызывал интерес весь гриб, но больше всего шляпка. Сразу было видно, что она отнюдь не намертво соединена с ножкой, как у классических сморчков, и даже не плотняком нахлобучена на пенек, а сидит как свободный наперсток на пальце. Да, точнее, пожалуй, не скажешь: именно декоративный бороздчатый наперсток со слегка отогнутыми краями. И представляешь, будто подземная волшебница-швея высунула наверх свой длинный бледный перст, дабы поманить-позвать на примерку какого-либо непоседливого гномика, увлекшегося чем-то в солнечном мире. Если бы со мной в тот момент были сын или дочь в пору их малолетства, мы бы мигом сочинили с ними сказку, полную увлекательных похождений и приключений и в меру жутковатую. Да, так у нас было принято когда-то... Ну, а теперь требовалось погасить воображение и перейти к грубым прозаическим исследованиям. Установить как непреложный факт, что сморчковая шапочка не случайно выглядит нежнее своих братцев: неуловимый оттенок нежности и в то же время хрупкости придает ей восковидная структура грибной мякоти. Да и цвет тоже: ножка белая, с чуть заметным розовато-кремовым оттенком. Потемнее лишь головной убор.
О, да с ней требуется обращаться осторожно: ножка легко крошится, ломается. Она немясиста, неплотна, а сердцевина ее, оказывается, ватообразна. Хоть и рыхлая, но все же спло́шность, а не пустота, как у сморчков.
В последующие годы я не раз находил этот гриб, но почему-то всегда в мизерном количестве. А ведь есть, должны быть места, где этих кокетниц побольше. Из деревьев им нужны в основном осина и липа, стало быть в наших пригородных вторичных лесах все условия для них налицо. Так-то оно так, да не надо забывать, что и конкурентов у этих грибов предостаточно: подсчитайте-ка, сколько еще разных видов произрастает в осинниках.
Мечтаю когда-нибудь набрать сморчковых шапочек хотя бы на приличную сковороду: надо же проверить, действительно ли они вкуснее всех остальных сморчков, как считают западные гурманы.
Что еще узнано за эти годы? Всякое разное... В копилке секретов — некоторые запечатленные случаи. Вот такой хотя бы. В один из весенних дней я специально остался в лесу до загустения сумерек, до ночи собственно, чтобы самолично понаблюдать, как светятся старые, гниющие сморчки. И не пожалел о том, что дурная голова ногам покоя не дает. То был удивительный, хоть и неяркий свет. Не,такой холодно-мертвенный, рассеянный, как у гнилушки, и не такой чувственный, призывный, фонариково-точечный, как у светлячка. Тут — другое: вроде бы от занавеса полярного сияния оторвался небольшой лоскуток, упал на землю и вот медленно умирал здесь, испуская призрачный, то розовато-голубой, то зеленовато-синий свет...
Кстати, свечение старых сморчков, вызываемое бактериями, поможет сборщику отбраковать дома случайно срезанные загнивающие грибы. В сухую погоду почти никто не прихватит с собой сморчок, тронутый дряблостью, разложением, но вот во время дождя, когда все грибы мокры и несколько ослизлы, недолго и ошибиться. Авторы некоторых книг поразительно просто решают проблему: они предлагают в дождливую погоду грибы вообще не собирать — и все тут. Но как же быть тем, кто всю неделю готовился к поездке в лес, а в выходной день погода выдалась неведреной? Что же, откладывать поход еще на неделю? Однако сморчки могут бесследно исчезнуть. Нет, совет сидеть дома да вздыхать — тут не годится. Пусть человек отправляется на сморчковую охоту, но, возвратившись, тщательно проверит грибы. Надо создать в каком-нибудь уголке квартиры надежное затемнение и высыпать там сморчки. Те, которые начали загнивать, станут светиться. Выбросите их, во избежание отравления, а из остальных готовьте деликатесы.
Моя копилка грибных секретов еще не опустела. В ней ведь есть сведения, добытые не только мною, но и моими товарищами, с которыми я делюсь впечатлениями и наблюдениями. В 1980 году, например, были интересные находки у моих коллег Игоря Литвиненко и Юрия Дунского. Майским днем они рыбачили на Зеленом острове Амура и наткнулись в тальниках на множество сморчков. Объемистые полиэтиленовые кульки были забиты ими доверху. Товарищи и со мной поделились нежданной добычей. Я, конечно, был благодарен им за подарок, но больше всего меня радовало не предвкушение аппетитной еды, а само открытие нового местообитания сморчков. Я сразу вспомнил свои редкие находки одиночных сморчков много лет назад на берегу реки Селенги, тоже в тальниках. Я тогда еще недоумевал: почему среди ив и сыротравья, а не на сухих полянах нераспустившегося леса, как подчеркивается в большинстве книг? Как же я забыл об этом здесь, на Амуре, и не догадался поискать сморчки на островах, по берегам проток, а неизменно устремлялся в дальние леса? Может быть, потому, что и микологи — почти все — не удосужили своим вниманием прибрежные тальники? Вот ведь и дальневосточный миколог Л. Н. Васильева, перечисляя деревья, под которыми растет сморчок, иву даже не упоминает. А есть и такие авторы, которые пишут: сморчки любят известковые почвы. Но какая же известковость на песчано-илистом Зеленом острове, там почва даже имеет определенную кислотность, поскольку на ней благоденствует хвощ. Мои-то приятели как раз и собирали сморчки среди хвощей.
Позднее моя сослуживица Ирина Григорьева подарила мне «Календарь грибника», изданный на ее родине, в Барнауле, в 1979 году. Я очень дорожу этим бескорыстным и ценным подарком, ибо знаю, как непросто добровольно расстаться с дефицитным справочником. Так вот, в этой книжке я с удовлетворением прочитал: «Сморчок растет иногда в ивняках по склонам и берегам рек. Если судить по газетные сообщениям, то сморчок в предалтайских равнинах не является редкостью. В конце апреля грибники собирают сморчки даже в черте города по ивнякам реки Барнаулки».
Да, небольшие газетные заметки о трофеях грибников сыграли свою роль, и теперь упоминания об ивняках как местообитании сморчков встречаются и в специальной микологической литературе (например, у кандидата биологических наук Л. Гарибовой).
На следующий год после открытия Зеленоостровского грибного месторождения я специально обследовал «свой» остров между протоками Бешеной и Пензенской. И сморчки приветствовали меня щегольскими папахами! Грибы росли на ивняковых прогалинах, прямо на песке.
Любопытно было также узнать, что сморчки растут в некоторых старых садах, например, в плодовых насаждениях питомника имени Лукашова.
Кстати, садоводы-любители могут «по совместительству» выращивать у себя сморчки. Эти грибы легко приживаются на участках, обильно удобренных листовым опадом. Для верного успеха рекомендуется на избранной площадке разбросать гнилые яблоки.
Изучая образ жизни сморчков, не один раз пришлось наматывать на ус: да, далеко не все известно нам о грибах. Тем и интересна жизнь — возможность каких-то открытий, возможность столкнуться с нежданным не исключена для каждого, кто любознателен и одержим «охотой к перемене мест».
Охота к перемене мест... Наш Дальний Восток представляет собою такую богатую, разнообразную грибную провинцию, что бродить в ней, изучать ее никогда не наскучит, и незачем уезжать за диковинками еще куда-то. И все же, и все же — надо признаться — нет-нет да и потянет иногда, ну, к примеру, в Казахстан. Почему в Казахстан? Он изобилен чем угодно, но вряд ли особо щедр на грибы... Да, микологическая флора там раза в четыре беднее, чем у нас. Но зато там растут сморчки таких размеров, какие нам и не снились. Это особый вид, называемый степным, или гигантским, сморчком. Гриб может вытянуться из земли на четверть метра и нарастить массу в три килограмма! Представляю, сколько азарта в охоте за такими великанами. Но интересна вот какая мысль. Правда, это в основном для любопытства, но и не только... Если бы у нас существовали такие строгие законы грибосбора, как в Швейцарии, то охота за гигантским сморчком была бы лишена всякой поэзии, прелести, даже азарта. Просто вы нашли бы самый первый гриб и сразу же повернули бы домой. Три килограмма — больше нельзя! Ибо именно такая жесткая норма установлена в Швейцарии. В 1981 году, по газетным сообщениям, в этой стране выдался небывалый урожай сморчков. Члены обществ охраны природы и представители власти не могли спокойно взирать на переполненные корзины грибников. Не ограничиваясь установлением трехкилограммовой нормы, контролирующие органы приняли более радикальные меры: в отдельных кантонах сбор грибов по субботам и воскресеньям вообще был запрещен.
К чему я привожу этот пример? Да к тому, что не надо думать, будто наши грибные богатства неисчерпаемы и мы рано или поздно не столкнемся с подобной же проблемой. Уже в обозримом будущем могут быть приняты какие-то меры по упорядочению сбора тех или иных видов грибов. В первую очередь тех, которые считаются наиболее ценными, традиционно предпочитаются всем остальным. Можно, однако, полагать, что сумчатые грибы, и среди них сморчки, подпадут под охрану где-то в последнюю очередь. Но это если мерить по Дальнему Востоку, по Сибири и, вероятно, по всему Северу. Но есть в нашей стране такие районы, где сморчки быстро становятся «модными» грибами, где в условиях бескультурья и не упорядоченности так называемой «тихой охоты» весенние леса наполняются шумом, визгом, машинным и мотоциклетным ревом отнюдь не «смиренных» охотников.
В доказательство я сошлюсь на весьма симптоматичную и очень грустную статью, опубликованную в «Советской России». Ее автор Светлана Мартьянова рассказала о том, как за несколько лет оскудели лесные сморчковые плантации в окрестностях их деревни Филимоново Ярославской области. «Смотришь, одна семья, а набьют три-четыре корзины. Если не хватало припасенной тары, сыпали грибы прямо в багажники машин, нисколько не думая, что после колдобин и ям долгого путешествия привезут домой одно месиво, которое разве лопатой выгребешь. Раньше, бывало, сморчки в кузовке несешь и то помнешь ненароком. А тут берут впрок, чтобы выбросить на помойку. Не понять — то ли жаден человек на дармовое, то ли царя в голове нет...»
У нас положение со сморчками далеко от драматического, и вопрос о их охране не стоит. Наоборот, всякая их пропаганда, популяризация пойдет на пользу. Если хабаровчане научатся лучше разбираться в грибах и будут брать большее количество видов, то нагрузка на каждый из них распределится равномернее. А то сейчас получается, что от непосильной дани, налагаемой сборщиками на «грибной народец», страдают в основном белые грибы да подосиновики, ну еще два-три вида, а остальные, тревожимые лишь редкими любителями, сгнивают на корню. А ведь на Дальнем Востоке произрастает более четырехсот видов съедобных грибов.
Я рассказал здесь только о трех видах сморчковых грибов. А есть еще близкие к ним лопастники — бороздчатый, курчавый, осенний и некоторые другие, а также строчки.
Строчок обыкновенный (у него бесформенная шляпка с мозговидными складками-извилинами) у нас тоже встречается. До сих пор его также относили к съедобным, точнее — к условно съедобным, как, по существу, и сморчки. Только требовалось их более основательно отваривать перед приготовлением и отвар, в который будто бы полностью переходит гельвелловая кислота, сливать. Но последними исследованиями доказано, что вовсе не гельвелловая кислота определяет ядовитость строчка, а сильный токсин гиромитрин, не удаляемый даже длительным кипячением. Кроме того, в строчках обнаружены канцерогены, которые в экспериментах вызывают рак печени у лабораторных животных. Стало понятно, почему в отдельные годы строчки вызывали отравления у населения ФРГ. Оказывают ли тут какое-то влияние особенности климата и местности, насколько отличаются по степени токсичности грибы различных континентов и стран — все это изучено пока недостаточно. Поэтому разумно будет проявить осторожность и не употреблять строчки в пищу.
Грибникам следует хорошо запомнить, что за справками о токсичности грибов необходимо обращаться к сугубо специальной литературе — не к микологической даже, а к медицинской. Существует «Определитель патогенных, токсичных и вредных для человека грибов» (издательство «Медицина», 1979), и ориентироваться надо на подобные авторитетные источники, а не на расплывчатые указания ряда микологов.
Что же касается сморчков, то их растворимые в горячей воде ядовитые примеси удаляются легко, не надо только забывать об этой необходимой процедуре перед приготовлением блюд. Кипятить требуется 7—10 минут. Для исключения риска разумнее кипятить даже несколько дольше. Правда, значительная часть благородных ароматов может улетучиться, но с этим можно примириться, Если же эти грибы заготовить впрок при помощи сушки, то и токсины разрушатся, исчезнут, и неповторимый запах сохранится. Чтобы он держался подольше, сложите сморчки в плотно закрытые стеклянные банки.
У Эдуарда Шима есть очень поэтичный рассказ «Запахи весны». В нем писатель поведал о том, как он пытался подольше сохранить плененный в сосуде аромат сморчкового порошка. «Я его берег, зря не тратил. Выну баночку, понюхаю: так-то приятно. И назад спрячу». А однажды, повествует далее автор, решился он угостить приятеля супом, заправленным этим порошком. Приятель, отнесся к угощению равнодушно: «Ничего, есть можно».
«Я обиделся, — пишет Шим. — Неужели ослабевает запах? Дал понюхать прямо из баночки.
— Слышишь, — убеждаю, — цветами пахнет... землей, весенними соками?
Нюхает мой приятель, втягивает воздух.
— Может, у меня, — бормочет, — нос толстый... Но слышу, будто гнилушкой припахивает... А больше нет ничего.
Тут меня догадка взяла.
— Подожди, — говорю, — а ты хоть раз был весной в лесу? Как сок из березы течет, видел? Жаворонка слышал?
— Нет, — сознался приятель. — Я городской человек, только летом езжу в отпуск.
— Тогда понятно. Не получишь ты угощения.
И спрятал банку. Стало мне вдруг ясно, почему и домашние мои, и приятели остаются равнодушными, к чудесному запаху. В баночке-то его, наверно, и впрямь не осталось.
А остался он у меня в душе — с того самого дня, как побывал я на празднике в лесу. Ведь я помню и солнечный блеск, и птичьи голоса, и цветы, и шорох травы...
А кто все это носит в душе, для того и запах простой гнилушки может обернуться чудесными запахами весны».
Рассказ — он и есть рассказ, хотя все в нем правильно и ощущения достоверны. Действительно, и гнилушка может затронуть наши сокровенные обонятельные струны. Только речь-то идет о сморчке, а он с этими самыми гнилушками живет в тесном соседстве. Но когда я срезаю острым ножом замечательный гриб, запахи прели, гнили и трухи отступают, как бы в спешке ретируются. Их побеждает чудесный, тонкий, неповторимый сморчковый аромат, не поддающийся никакому описанию.
Вы сами можете убедиться в этом, отправившись в лес в подходящую пору. Когда же наступает она? Поэт Николай Глазков, прекрасный знаток грибов, в одном из своих стихотворений писал:
Апрель ценю и понимаю,
Люблю его не меньше мая,
Его хвалю за добрый нрав.
Кто лесом побредет в апреле,
Сморчки найдет у старой ели,
Архиприлежно поискав.

Апрель — это применительно к европейским районам страны. У нас сморчки появляются обычно в середине мая, реже в первой декаде месяца. Во всем остальном можно руководствоваться стихами поэта. Особенно советом проявить в поисках архиприлежность.

2. Заполыхали красные береты

Забраться в лес, во мхи, во травы,
Где под пятою белых рощ,
Как изумрудная оправа,
Скрутились папороть и хвощ.
И опуститься на колени,
И подосиновик сорвать,
Храня святое ощущенье —
Лесного мира благодать.
В. Нефедьев
«Гляди под ноги!» — часто напоминаешь своим спутникам, да и самому себе тоже. И не в том смысле, что легко пройти мимо гриба, не заметив его. В наших приамурских лесах надо смотреть в оба, чтобы не споткнуться о невидимую в траве кочку, не угодить ногой в петли, расставленные травянистыми и деревянистыми лианами. Зеленые косматые гривы жестких осок, прошлогодняя сухая ветошь, гибкие ветви ползучих кустарничков — это силки, приготовленные лесом для пришельца. А поверх трав — уже другая вязь: смыкаются бересклет и калина, шиповник и леспедеца, раскачивается карагана. А выше простерлись во все стороны ветви деревьев. Это еще не чащоба, не дремучесть — самый обыкновенный пригородный лес. И деревьев-то старых, внушительной величины, почти не видать, но все равно лес плохо просматривается в глубь. Озабоченный тем, чтобы не споткнуться в травянистых и кустарниковых джунглях, ты не всегда и замечаешь-то, какие вокруг тебя деревья. Пасмурно, и все стволы кажутся одинаково темными. Шершавокорые дубы, корявые черные березы... Даже те деревья, чья кора вблизи выглядит более или менее светлой, в отдалении как бы пропитываются жидким сумраком: их лохматая или трещиноватая «кожа», поглощая неяркий свет, отражает лишь потоки тусклости. Однако глаз сразу улавливает издали прожекторный блеск редких белых берез. Но самое удивительное — это то, что ты замечаешь и зыбкое мерцание островков осинника, почти не выделяющееся на общем фоне. Вот шеренга маньчжурских орехов — они посветлее осин, вот клены — беловатые пятна на их стволах сразу же отмечаются даже боковым зрением. А что осины? Так, размытый контур группировки из бледно-зеленоватых колонн, и еще нет уверенности, что там не светло-пепельные бархаты.
И все-таки «вышколенный» глаз грибника по каким-то неуловимым признакам отличает эту осиновую белесоватость от всякой другой. И в тот же момент ускоряется шаг, ты впиваешься взором в ту размытую, дрожкую пелену.
О, этот призрачный, слабый, неверный свет осиновых рощ! Его не воспевали поэты, которым больше по душе радостное молочное сияние белых берез. Но в тихой болезненной бледности осин, в их расплывчатом проявлении на отпечатке лесного кадра есть что-то сродни рождающемуся в муках рассвету. Это еще не сам рассвет, а предрассветье, робкое отбеливание узкой тесемочки ночи на горизонте. И в душе грибника тоже рассветно зарождается и понемногу крепнет надежда на близкую удачу. Туда, туда, к осинам — там рассвет полыхнет зарей и брызнет малиновым солнцем. Да, именно ярким солнцем вспыхивает высунувшаяся из травы круглая шапка подосиновика.
Сколько трепетных рук прикасается каждый год к этому красивому грибу! Для скольких горожан является он живым олицетворением микологической ценности леса, в частности осинника! Есть очень много людей, плохо знающих все остальные грибы, но подосиновик известен всем. Счастливы те, кто еще в детстве соприкоснулся с ним, кто пережил бурную радость неожиданной находки чуда под деревом.
Иногда зимними пуржистыми вечерами, поставив на стол миску с солеными или маринованными грибами, мы начинаем вспоминать о прелестях летних лесных походов. Жена ревниво проверит, не забыли ли мы, что самый крупный из подосиновиков, когда-либо найденных нашей семьей, был обнаружен именно ею. Хотя я и сомневаюсь в этом, припоминая своего великана, о котором почему-то за давностью лет забыли, но все-таки с готовностью подтверждаю: да, мамин гриб самый большой был... Порой не удержишься, чтобы не спросить у сына или дочери! «А помните, вы еще малышами были, как на Воронеже...» О, еще бы, они помнят, прекрасно помнят! Сына тогда решительно невозможно было заставить собирать опята: эти тонкошляпые неяркие грибы его совсем не привлекали, и он убегал от нас подальше, в густой осинник, откуда поминутно кричал: «Еще один! Вот какой!»
Да разве только детей радует красота этого гриба? Посмотрите, какая у него стройная высокая ножка, вся в темных крапинках-чешуйках. Невиданный чешуйчатый мрамор, да и только. Но не холодный полированный мрамор, а живой, теплый, слегка шершавый.
Шляпка у подосиновика красного или оранжевого цвета всевозможных оттенков, бывает даже светло-розовой и почти золотистой. Это и в самом деле солнце в разные моменты утра и вечера. Но прав и поэт Валентин Солоухин, увидевший в грибе сходство с янтарной луной!
Да что там золото в сравненьи
С листвою радужной осин?
Вон подосиновика блин
Румян, что месяц над деревней.

Подосиновик — гриб летне-осенний, но первый немногочисленный слой появляется иногда уже в конце мая. В это время в лес мало кто ходит, тем неожиданнее, «сюрпризнее» для случайного путника находка семейки красноголовиков в такую несезонную пору. Я находил майские подосиновики как-то в окрестностях села Мичуринского. Более упорным «хожденцам» по сквозистым, еще не отрастившим свои пышные наряды лесам в благоприятные по погодным условиям годы везло больше: об эту раннюю пору можно устроить пиршество не хуже, чем в щедром августе. Хабаровский орнитолог Г. Е. Росляков, каждую весну проводящий «в поле», почти ежегодно в окрестностях села Малышево набирает изрядное количество майских подосиновиков, а иногда и белых.
Урожайный на эти грибы период может сдвигаться в зависимости от колебаний дождливого сезона. Иногда уже во второй половине июля тепла и влаги бывает достаточно, чтобы грибницы заплодоносили, чаще это случается в августе, но если месяц окажется чересчур дождливым или, напротив, излишне сухим — тогда вся надежда на сентябрь. Впрочем, сентябрьский урожай красноголовиков почти всегда беднее августовского, потому хотя бы, что наступает пора типично осенних грибов, изрядно теснящих своих предшественников. И потому-то августовская пора в «нормальный год» — лучшая для многих грибников. Пусть паутинистый листопадный сентябрь и золотое время года, тысячи сборщиков торопятся насладиться червонным золотом подосиновиков. Там еще неизвестно, как будет, в сентябре-то, а эти щедрые подарки осиновых рощ — вот они, успевай с благодарностью принимать их.
Подосиновики — удивительно открытые грибы, плохо умеющие маскироваться. Шагая по лесной дороге, порой увидишь красный берет в нескольких метрах от бровки, сквозь сплетения сучьев и трав. Потому-то многие и думают, что никаких особых секретов произрастания красноголовиков не существует. Ан нет — есть секреты.
Первый — это тайна лесных оврагов. Обилие овражистых понижений, глубоких распадков и узких долинок, крутобортных провалов, почти ущелий (и мы назвали бы их ущельями, если бы камень не скрывался надежно под слоем дерна и густой растительности) — примечательная особенность наших горных лесов. В этих коридорах свой микроклимат, в некоторых из них даже в засушливом июне может сохраняться достаточно влаги, и под осинами вполне могут появиться стройные минаретообразные грибы. Помню, возвращаясь однажды с рыбалки по оврагу, я нашел крупный подосиновик. Было это первого июня, и с тех пор этот эпизод связан в памяти с графическим изображением единицы — и как символа первого числа, и как символа единичной находки. Одиночным, однако, гриб остался потому, что некогда было в тот день тщательнее обыскать просторный овраг. Не только в июне, но в в недостаточно влажную осень надежнее всего выслеживать красноголовики в лощинно-овражистых понижениях леса.
Секрет второй я не стал бы формулировать как всеобщее правило, однако часто проявляющаяся закономерность тут есть: летом наш гриб выскакивает в первую очередь в молодом осиннике, иногда в самой гуще гибкохлыстового непролазья. Порой удивляешься: почему пусто среди взрослых осин, ведь собирал же здесь в прошлом году? А потом припомнишь: собирал-то в конце августа, в сентябре. Позднее убедишься: и впрямь в крупномерном осиннике красные полушария начинают мелькать с опозданием на две-три недели после начала плодоношения грибниц в зарослях молодняка. Вероятно, молодые, неокрепшие деревца больше взрослых растений нуждаются в поддержке со стороны грибных сожителей, умеющих быстро усваивать органику, и особенно остро заинтересованы во взаимном обмене различными типами питательных веществ. Не случайно, к примеру, и молодой сосняк славится обилием маслят, старые сосны в этом отношении скупее.
Как бы там ни было, подмеченная закономерность не один раз сослужила мне добрую службу. Помню один день безуспешных грибных поисков по осинникам вдоль речки Малой Ситы. Я вообще бы вернулся тогда ни с чем, если бы вовремя не приметил на крутом салоне противоположного берега густущую-прегустущую заросль тощих осинок. С трудом перейдя речку по ослизлым стволам свалившихся в воду деревьев, я долго кряхтел и потел, одолевая крутизну захламленного склона. Но вот и осинник. Боже, как он густ! Некоторые стволики едва превышают в толщину карандаш. Даже сняв рюкзак, я с трудом проползал сквозь этот гнуткий частокол. Но зато и вознагражден был за упорство: именно там я нашел немало подосиновиков. Там и нигде больше в тот день. В крупномерном же осиннике грибы появились лишь ближе к осени.
Теперь черед и третьему секрету. Теоретически я знал его давно (приходилось читать о неточности названия подосиновик), но на практике и с пользой для себя усвоил этот урок лишь после того, как сама природа буквально ткнула меня носом: вот где надо искать! Я ступил тогда от дороги в сторону за каким-то поразившим меня цветком. О поисках грибов там и не помышлял, но, споткнувшись о предательскую колоду и шмякнувшись, я оказался «носом к носу» с крепышом-красноголовиком. Изумился: подосиновик? и где?..
Где же? Не торопитесь. Здесь самое время нам поговорить-порассуждать о человеческой невнимательности. О нашей никудышной наблюдательности и о верхоглядстве. Почему, в самом деле, подосиновик и подберезовик называются именно так, а не иначе? Ведь эти названия утверждают нас в мысли, будто оба гриба строго привязаны к определенным деревьям — каждый к своему, единственному. Нет, эти жители леса далеко не так разборчивы, как можно было бы подумать. Вот писатель Ю. Дмитриев пишет, что в тополевом лесу он нашел подосиновики, отличающиеся от обычных только цветом шляпки — были они серыми. Сообщают об этом и другие. Ну ладно, тополь — это все-таки родственник осины. А береза? Бывает, что в чистых березняках, где осиной и не пахнет, находишь вдруг самые натуральные подосиновики. Как придирчиво ни осматривай — он, именно он, а не подберезовик. Вот только головной убор гриб себе перекрасил, сообразуясь с новой обстановкой: среди осин, полыхающих по осени багрянцем, он обычно и сам красный, а в сообществе берез, которые в листопад желтеют, бронзовеют и золотятся, светятся самыми разными палево-бурыми оттенками, до ржавости (но не грязной, а светлой), — здесь он уже нахлобучил желто-бурую папаху. Внимательно присмотревшись, найдешь и другие отличия, малосущественные, впрочем, но все же: у сожителя березы гуще, заметнее пунктирно-чешуйчатый рисунок на ножке. У «подлинного» подосиновика иногда и не поймешь: то ли черные крапинки по светлому фону, то ли наоборот. Чаще всего наоборот, а есть и экземпляры с явственно белыми хлопьями на темной ножке, а то и — с белыми по белому. Эту разновидность, эту форму гриба совсем недавно, уже в наше время, стали называть березовым подосиновиком. Сказанное отнюдь не означает, будто в каждом березняке найдешь «перелицованные» подосиновики. Легче найти их в смешанном лесу, где с березами соседствуют и хвойные деревья...
Это, замечу, один из самых легкодоступных секретов леса, и вовсе не он открылся мне при падении с валежины. Но — терпение. К сожалению, кое для кого в лесу все настолько просто и ясно, что и маленького секрета перебежчика к березам они для себя не открыли. Эту иллюзорную простоту леса, эту мнимую бесхитростность природы, это неприятие всяких тайн и сложностей воспели даже некоторые поэты. Не верите? Тогда вот, наглядно:
— Подари мне сказку, лес, —
Не жалей своих чудес! —
Эхо замерло вдали,
Унеслось на край земли.
И шепнула мне листва
Очень добрые слова:
— Вот тебе цветочек синенький,
Вот тебе цветочек розовый,
Под осиной — подосиновик,
Под березой — подберезовик.

Хотел этого или не хотел поэт М. Пляцковский, но, начиная со сказки, он разрушил все сказочное и таинственное. У него получилось, что истинная сказочность, истинные чудеса леса, в сущности, просты, их можно разъять алгеброй (даже не алгеброй, а арифметикой) примитивной гармонии и предельной ясности: под осиной — подосиновик...
Любопытно тут же процитировать и стихи другого поэта. У обоих совпали даже рифмы, но мысль разная, хотя сознательного, прямого спора с М. Пляцковским у В. Лившица нет. Скорее всего оба даже не знакомы со стихами друг друга, совпадение же в форме чисто случайное:
Сыроежек в лесу много синеньких,
Много желтых в лесу, много розовых!
Под березой растет подосиновик,
Под осиной растет подберезовик.

В. Лившиц увидел удивительное не в мнимой простоте, а в более сложных закономерностях, в некоем даже парадоксе. Но и подмеченное им — еще не высшая степень наблюдательности. Ибо, что касается подосиновика, то он вообще способен вести себя как самозванец. «Перебежки» к березам мы еще можем ему простить, но какой же, черт побери, он подосиновик, если порой растет и под хвойными деревьями! Вот тут-то мы и подходим к более тугому узлу противоречий древесно-грибного сожительства, к истинным тайнам, и сказкам леса.
Выше я писал, что природа однажды сама ткнула меня носом в одну из своих тайн. Это случилось в пихтаче, протянувшемся по одну сторону лесной дороги, уходящей от села Некрасовки в горы Малого Хехцира. Пихты поодиночке и небольшими группами встречаются там в разных местах, но чистых насаждений вблизи села мало. Вот только на одном участке вдоль дороги и тянется пихтарник. А по другую сторону — обычный лиственный лес с дубами и соснами. Там-то, в привычных местах, я и искал красноголовики, да маловато было их. Случайно сунулся под лапы пихт и, растянувшись на земле из-за «козней» буреломника, сделал поразившее меня открытие: подосиновик! Прилежные поиски показали: их там довольно много. То, что в пихтовом лесу влажнее и прохладнее, чем в лиственном, не проясняло ничего: ведь там обосновался «питомец осины».
В тот день я корил себя за плохую память, за леность и консерватизм. Читал же где-то в свое время о возможности найти «красненькие» в хвойном лесу, но мало искал; мало проверял и успокоился, ни разу не наткнувшись на осиновики в сосняках. Стоп-стоп! Почему только в сосняках? А писалось ли что о пихте? Что-то не припомнится.
Полез за справками. Да, чаще всего в самом деле упоминаются сосны, иногда елки, но обычно говорится обобщенно: в хвойных лесах. Вот в «Юном натуралисте»: кроме осинников — в березняках и среди сосен. Вырезка из «Сельской жизни»: «а также в березово-сосновых лесах». «Лесной календарь» на 1967 год: «как в лиственных, так и в хвойных лесах, под осинами, березами, среди елей и сосен...» А вот как у М. Пришвина: «В осиннике до того теснит осинка осинку, что даже и подосиновик норовит найти себе елочку и под ней устроиться посвободней. Вот почему, если гриб зовется подосиновиком, то это вовсе не значит, что каждый подосиновик живет под осиной... Сплошь да рядом бывает, что подосиновик таится под елками...»
А что говорят по этому поводу специалисты? В сводках микологов Кубани как два самостоятельных вида упоминаются подосиновик красный и желто-бурый, оба растут в «осиновых и других лесах с примесью осины». Они же фигурируют в литературе о грибах Казахстана (но не как виды, а как формы), местообитания одного из них — осиновые леса, другого — «разные леса с осиновым древостоем». Упомянут также белый подосиновик, живущий «в смешанных лесах, в которых растут береза, сосна, осина...»
Итак, пихта прямо нигде не называется, понятия же «смешанный лес» или «хвойный лес» недостаточно конкретны. Однако для меня уже ясно, что и под сенью пихты этот гриб вполне может процветать. Конечно, я не могу клятвенно утверждать, что в том «моем» пихтарнике не было хотя бы в единичных примесях осин или берез (ни одна из них не попала в поле зрения во время сбора грибов), но если и были, то что это меняет? По-видимому, подосиновик способен образовывать микоризу непосредственно с деревьями хвойных пород, хотя этот вопрос микологами и не изучен еще.
Много раз за грибной сезон радует подосиновик сборщика. Радует хорошим урожаем и случайными находками в межсезонье. Радует своей ядреностью. Какая плотная ножка, какая твердая и упругая, чуть-чуть бархатистая шляпка! Своеобразный идеал «пищевой упругости», его консистенция — «самое то». Есть грибы очень плотные, есть и мягкие, есть студенистые и почти жидкие. Есть и хрящеватые, как груздь, — эти по-особому хрустят под ножом. Шляпку взрослого, но не перестоялого подосиновика приятно нарезать на тонкие ломтики. Какие ровненькие пласты отваливаются и весомо шлепаются о крышку стола! Да и сам нож сочно и бодро постукивает по дереву — приятный сердцу звук. Есть что-то общее с развалом короткой сухой чурочки на равномерные пластины-щепы: если верен глаз и рука хорошо натренирована, каждый легкий, без особых усилий удар топора отделяет ровнехонькие дощечки. Так и тут: шмяк, шмяк, шмяк, растет горка пластов...
Потом, уже высушенные для зимы, почернелые, звонкие, они будут радовать шуршанием нитяных снизок, легким стуком друг о друга, когда начнешь перебирать их. Или так: «А по ночам в оконной раме печальный стук сухих грибов (И. Шкляревский)». Да, есть что-то грустное в этом звуке, напоминающем о быстролетных днях лета и осени, но — «печаль моя светла!» Ее осветляют, облагораживают приятные воспоминания и ожидание нового сезона с новыми находками. Может, подфартит найти необыкновенный гриб-великан. У природы нет особых избранников, и всем нам понемногу везет — не вчера, так сегодня, не сегодня, так завтра. Хабаровчанина Ф. Островского миг счастливой удачи посетил в 1969 году. Он делился тогда радостью с читателями «Тихоокеанской звезды». «Обходя куст орешника, я увидел что-то оранжевое, похожее на берет. Это был гриб-великан. Я долго любовался редкостным экземпляром подосиновика, не решаясь поднести ножик к его толстой серо-коричневой ножке... Вернувшись в город, взвесил гриб-великан. Вот его данные: шляпка в диаметре — 27 сантиметров, по окружности — 85 сантиметров, высота — 21 сантиметр, ножка у основания— 6 сантиметров, вес — 860 граммов». Близкие к этим данные приводит по крупному подосиновику Г. Пермяков в своей книге «Тигровый камень» (1974): вес 900 граммов, ширина ножки у основания 7 сантиметров, высота гриба 22 сантиметра, диаметр шляпки 28 сантиметров.
А разве менее интересно найти большую семью сросшихся в основании подосиновиков? Вот снимок из «Тихоокеанской звезды» от 11 октября 1968 года: тринадцать грибов на одном корню. Это еще, однако, не рекорд. «Правда» 3 октября 1973 года сообщила о находке «огромного оранжевого букета из подосиновиков. Двадцать восемь сильных грибов выросли из одного корня. Потянуло это семейство семь килограммов».
Разумеется, не все рекорды фиксируются, и предельных величин грибов мы, может быть, еще не знаем. И у вас, читатели, есть все шансы отличиться. Знаете, где надо искать самые крупные подосиновики? Так и быть, скажу, не жалко: там, где вообще... грибов мало. Это не шутка. Давно подмечено: гриб-гигант — это обычно одинокий рослый крепыш, не имеющий младших братцев, да и соседей из других грибниц тоже. Как правило, вырастает он в стороне от грибообильных троп: то на каком-нибудь бугре среди лесного, болотца или марешки, то почти за пределами леса, на закрайке, а то и на бесплодном пустыре между двумя лесными массивами с чахлой растительностью и всяким хламом. С одной стороны, на таких перепутьях часто бывает нарушен почвенный покров, что стимулирует развитие грибниц, задавленных густым плотным дерном. А с другой стороны, на неудобные для произрастания мицелия земли тоже ведь попадают споры грибов. Может случиться, что среди неудоби найдется-таки один уголок (какое-нибудь возвышение на переувлажненной низине), способный прокормить молодую грибницу. Конкурентов рядом нет, вот она, сытая, и наливает силой плодовое тело. Замечено: молодые грибницы дают немного грибов, иногда нити их мицелия завязывают всего один узелок, разбухающий постепенно до огромных размеров. Итак, если хотите найти рекордный подосиновик, то идите... в негрибные, отшибистые места.
Вас не устраивает риск приплестись с пустой корзиной и обидно гудящими ногами? Что ж, тогда вам лучше побить коллег суммарной массой собранного — тяжестью огромной корзины, дополненной авоськами, мешочком из майки да сверх того оттопыренными карманами. Это уже проще, надо только найти нетронутое другими грибовище, обойденное всеми богатое месторождение. Ручаюсь, такое рано или поздно произойдет с вами, вот только... к встрече-то с грибами вы скорее всего не будете готовы. Вы не будете знать, куда их девать, и, может быть, напишете в газету или журнал нечто подобное вот этим строкам трех туристов в бюллетене военно-спортивного охотничьего общества «Охотник» (издательство «Красной звезды», 1970, № 2): «Поражаемся изобилию грибов. Под каждым кустом большое семейство подосиновиков. И вот уже целая гора грибов пугает дежурных. Вооружаемся ножами. Самым трудным оказалось съесть эти грибы. Грибы на первое, грибы на второе, на третье... тоже грибы».
Не следует думать, что все это возможно лишь там, «где нас нет». Жители селений по берегам таежной Умальты (Верхнебуреинский район) живут «там, где они есть», а подосиновиков у них, если верить писателю-краеведу Г. Г. Пермякову, видимо-невидимо. Я позволю себе почти полностью привести это соблазнительное описание. Да и то: скажешь ли лучше о таком сказочном изобилии? Я просто боюсь пропустить какую-либо важную деталь. Итак, «расширьте глаза, поднимите бровь»:
«Никогда не забыть леса на реке Умальте! И не забыть его из-за сказочного обилия грибов. Они растут всюду: в траве, среди цветов, вдоль реки, у подножий деревьев. Грибов так много, что быстро теряется чувство реальности. «Ужель это правда? Уж не тридевятое ли здесь царство?» Местами грибы вытесняют все на земле и в глазах рябит от плоских розовато-желтых шляпок величиной с блюдце, с тарелку и больше. Все грибы одной формы, одного цвета. Шляпка их чуть выпукла и слегка масляниста, нижняя часть — цвета нежно-белого крема.
Вдоль леса на реке Умальте можно идти долгими часами, и будет все тот же сквозной свет, косые лучи, дымящиеся в тумане, и грибы, грибы, грибы... Они растут здесь сплошными кольцами, кругами, тянутся нескончаемым полем, словно кто-то рассыпал их щедрыми пригоршнями.
Грибов здесь столько, сколько капель в реке, сколько игл на кедре. И лишь редкие ели-колоссы отвлекают глаз от необычной картины. Если в августе зайти к кому-либо из местных жителей, вам принесут на обед огромную — с колесо — сковородку грибов, шипящих в сливочном масле».
Автор писал это еще в 1959 году. Снова об умальтинском феномене он рассказал через полтора десятка лет. Второе описание лаконичнее первого, в нем меньше поэтически восторженных сравнений, но главная мысль четко выражена и там и тут: «Геологи, лесные таксаторы, охотники и туристы, знающие низовья Амура, отроги Сихотэ-Алиня, Хингана и Джугджура, изучившие Приморье, берега Японского моря и Забайкалье, говорят, что нигде не встречали такого множества крупных съедобных грибов, как на Умальте...»
В обеих публикациях при описании древесного сообщества упомянуты лиственницы, березы, в примеси — ель, насаждения — паркового типа. Стало быть, речь тут идет все о том же «хвойном подосиновике» — таинственном грибе, чья жизнь совсем еще не изучена.
А вскоре я узнал о еще более непонятном поведении этого гриба. Хабаровский географ В. И. Готванский в одном из своих очерков упомянул о находках красноголовиков в чистом ивняке, точнее — в чозеннике. Чозения — это тоже ива, только особый, специфичный вид, древнейший по происхождению (реликт третичного периода). В. И. Готванский и его товарищи наткнулись на подосиновики в долине реки Керби. В том районе много пихт и лиственниц, есть каменные березы, и я спросил Вениамина Ивановича, не росли ли вместе с чозениями и эти деревья.
— Нет, мы проходили там по самому дну долины, где росли только ивы, чозении. Лиственницы же росли по бортам долины.
— Но все-таки, сколько метров было до ближайших хвойных деревьев или до каменных берез?
— Ну, метров пять, не меньше.
— Однако корни листвянок вполне могли протянуться на такое расстояние. А
— Да, но там это было исключено. Борт долины представлял собой крутой склон, у подножия его протекал ручей, а уже за ним тянулись заросли чозений. Кроме того, подосиновики росли не только с края ивняка, но и в его глубине. Нет, никаких корней лиственниц, пихт или каменных берез там не могло, быть. Сам чозениевый островок постоянно заливался водой, и в тот раз на нем тоже были следы недавнего разлива. Может быть, вода и принесла туда куски мицелия или споры?
— Конечно, такое могло быть, но это ничего не разъясняет. Ведь считается, что подосиновик может образовать микоризу только с осинами, березами, да еще некоторые микологи подозревают его в сожительстве с хвойными деревьями. А тут выходит, что он может прекрасно ужиться и с чозенией. Или... Или этот гриб в определенных условиях может вести себя как почвенный сапрофит?
Да, загадка на загадке... Вернемся, однако, к тому, что бесспорно.
Подосиновик не может не нравиться нам и быстротой своего роста, «гонкостью». Всякому приходилось, побывав два-три дня подряд в одном и том же лесу, замечать, как быстро вытягивается этот гриб. Если же вы оставили нетронутым какого-либо малыша, то через сутки воочию убедитесь: обладатель лихого красного берета растет что сказочный добрый молодец. Ученые проводили специальные наблюдения и измерения. Выяснилось: подосиновик способен за пять дней вымахать на 12 сантиметров. Это подтверждают и три последовательных снимка (через день и затем через два), опубликованные как-то в «Науке и жизни». Впрочем, у нас, во влажных районах Дальнего Востока, цифры могут оказаться и иными...
Не могу еще раз не вернуться к вопросу о красоте гриба. Она никого не оставляет равнодушным. С какой неохотой решаемся мы на расчленение его шляпки и ножки, когда корзина уже полна и надо вместить в нее побольше грибов. Особенно изящен подосиновик, когда его шляпка еще не стала уплощенной а имеет вид полушара. Губчатый слой, густой и плотный, бывает разных оттенков белого и серого цветов, но когда он почти молочно-бел, к этому созданию природы испытываешь нежность. А как привлекателен совсем молоденький, новорожденный грибок! Такой стараешься не трогать и обычно не берешь, но иногда не удерживаешься от соблазна. Никогда не забуду голос одной женщины, переполненный восхищением и нежностью: «Посмотри-ка, Вера, какой попался! Ну вот такошенький!» Мне не надо было подходить к сборщицам, достаточно было услышать этот голос, это ласковое, истинно народное «такошенький», чтобы все представить...
И вот это эстетическое наслаждение от созерцания подосиновика едва ли не важнее его кулинарной ценности. Сколько интересных сцен хранит память! Вот мы с сыном вернулись из леса с богатым сбором. Матери дома не было, и мы решили до ее прихода разложить все грибы «по ранжиру». В первый ряд по краю стола укладывали самые мелкие. В Сережиной корзинке оказались даже грибы с ноготок. С них и начали. Каждый последующий ряд был крупнее предыдущего, нижний же ряд составился из самых крупных. Мы накрыли свою добычу двумя развернутыми газетами, и сын с большим удовольствием приоткрывал для мамы сначала один ряд («вот такошенькие!»), потом другой, третий... Все возрастные переходы, а сколько форм — тут и раздвоенные, и выросшие один на другом, и причудливо изогнутые. Жена ахала и всплескивала руками, стараясь, конечно, для сына, но и в его отсутствие без восторгов не обошлось бы.
...Глухой зимний вечер. Иногда заботы дня и «невпроворотные» дела впрыснут в организм столько тяжкой усталости, что не знаешь, как лучше и быстрее встряхнуться, успокоиться. Телевизор? Не то! Развлекательное чтиво? Не пойдет. И тогда вдруг вытащишь дневник грибных походов, альбом с зарисовками самых удивительных трофеев или просто какой-нибудь грибной атлас — неважно, украинский, чешский, немецкий или английский, — вот освежающим туманом на тебя надвигаются, тебя обволакивают приятные лесные видения. Усталость незаметно проходит, но ты продолжаешь жить в мире воспоминаний. Бывает, что этот мир сопровождает тебя и в сновидениях. Видишь золотую лесную просеку, чувствуешь под ногами шорох осенней листвы. Осень наводит свой порядок. Она упорно укрывает от твоего жадного взора грибы:
Так хитро́ их в траву положит,
Что никто угадать не сможет —
То ли там листок под осиною,
То ли там грибок-подосиновик.

(Е. Стюарт)
И разгадываешь эти загадки до самых третьих петухов. Виноват: до звонка будильника. Петух — это ведь что-то далекое, давнее, детское... Это — природа. А мы — в городской квартире...
Назад: Григорий Левкин На Анюе
Дальше: По зарубежному Дальнему Востоку

Иван
Иван
Иван
Иван