Время перевалило далеко за полдень. Мы вышли из машины, забросили рюкзаки за спины и встали, на тропу, ведущую к высокогорной таежной речке Джеромель, протекающей в западной части Косурта. Вначале тропа вела нас по широкой пойме Бочинской долины, затем вышла в глубокий распадок и стала взбираться все выше и выше к горным вершинам Косурта, моего излюбленного урочища. Там прошумела моя кипучая охотничья молодость натуралиста-следопыта.

Наш небольшой отряд состоял из пяти моих маленьких внуков и дочери Светланы, приехавшей погостить из Харькова. Светлана родилась на Дальнем Востоке и, так же как и ее родители, горячо полюбила этот прекрасный край.

К вечеру мы поднялись к вершине Косурта и с горного перевала увидели окружающую местность сказочной красоты. Слева от нас с запада на восток простиралась необозримая даль поймы Амура с большими и малыми озерами, заливами и причудливо искривленными протоками. Величавый Амур уносил свои воды далеко на восток. Седые волны с ревом разбивались о прибрежные скалы, поросшие вековым мохом, и откатывались назад, оставляя белую пену на песчаной отмели. Белоснежные чайки громким гомоном оглашали водные просторы. Вдали на северо-западе виднелись отроги седого Мяочана. Прямо перед нами раскинулась чудесная долина знаменитого и долгожданного Косурта, затянутая голубой туманной дымкой. С трех сторон ее окаймляла высокая гряда остроконечных сопок, поросших смешанным редколесьем. Вековые великаны широколиственного и хвойного леса упирались вершинами в низко нависшие облака. Посреди долины, теснясь в высоких берегах, голубой лентой извивалась и громко рокотала на крутых поворотах горная красавица Джеромель. Мы спустились к реке и на старом излюбленном месте разбили лагерь.

Ребята размотали удочки и, отталкивая один другого, старались занять лучшие места. Больше всех не везло самым маленьким рыбакам — Косте, Эдику да маленькому харьковчанину: то крючок зацепится за штанину, то наживу мелюзга склюет. К наступлению темноты у нас было полведра рыбы. Заполыхал костер, в походном котле закипела уха. Получилась она очень вкусной, даже дети никогда не съедали по полной миске, а тут запросили добавку.

Крепок и сладок был сон у детей в эту ночь, а мне вот не спалось. Я рано вышел из палатки, лег на лужайку, смотрел и слушал приближающуюся зарю. В черном небе постепенно угасали последние звезды. Тонкий рог луны уходил за горизонт. В пойме поднимался густой туман и белой пеленой окутывал вершины деревьев. Крупные капли серебристой росы, сверкая в лучах восходящего солнца, обильно покрывали высокие травы и листья кустарников. Тихо вокруг, только неутомимая Джеромель громко журчала на каменистых перекатах да легкий ветерок шелестел в кронах.

Тайга оживала, проснулись ее обитатели. Первой запела свою песню зорянка. Вслед за ней заголосила желна, иволга, защебетали сойки, кедровки, краснобровые снегири и синицы. Мерную дробь отбивал лесной плотник — дятел, доставая из толстой сухостоины белого червя-короеда, в пойме кричала выпь, в прибрежных кустах шваркал коростель. За рекой в глухом распадке по-собачьи гавкал горный козел-гуран, совсем рядом с нашим биваком куковала кукушка.

Первым проснулся и вышел из палатки Эдик. Он подвалился ко мне под бочок, укрылся моей меховой душегрейкой, обхватил меня своими тонкими ручонками за шею и спросил:

— Дедушка, а почему ты не в палатке?

— Слушаю тайгу, мой мальчик.

И мы оба притихли. Вдруг донеслись какие-то знакомые звуки, похожие на фырканье лошади. Через некоторое время звук повторился. «Медведь», — пробежал по телу холодный озноб. Первый раз от одной мысли о близости зверя мною овладел страх. Не за себя — за детей.

Солнце высоко поднялось над горизонтом. Мы подошли к палатке. Светлана рассказала мне, что здесь совсем недавно топталась какая-то лошадь, она ходила вокруг палатки, фыркала, страшно храпела.

— Ты видела ее? — спросил я.

— Нет, я не выходила из палатки, а дети еще спали.

Чтобы не создавать паники, я не сказал дочери про хозяина тайги, только предупредил, чтобы от палатки не уходили. А сам пошел посмотреть то место. Пройдя немного по берегу ключа, я увидел на песчаной отмели свежие отпечатки крупных медвежьих лап, не успевших заполниться водой. Левая передняя лапа не имела трех пальцев, а остальные два, первый и второй, были изуродованы и изогнуты в правую сторону, а сама лапа сильно вывернута влево. «Старый знакомый», — промелькнуло в голове, и в памяти всплыли картины далекого прошлого.

Вспомнились Хурба, Джеромель, Зеленый ключ, в котором стояло наше зимовье, и тот беспалый медведь, который чуть не стоил мне жизни. Как сейчас вижу оскаленную пасть, изрыгающую кровавую слюну, желтые клыки. Я выслеживал тогда этого крупного разбойника, который задавил много скота нашей молочной фермы. Тогда медведь пошел прямо на меня. Я не успел выстрелить и был сбит с ног зверем. Быть бы мне на том свете, если бы не четвероногие друзья: Боцман и Казбек отогнали топтыгина, не дали ему расправиться со мной, и я остался цел и невредим, не считая ушиба головы и спины.

Спустя год беспалый появился на поселке Лесном, убил корову и ушел в тайгу. С тех пор прошло много времени, я наши пути-дороги не сходились, но наглый медведь появился уже на окраинах города, в поселках, близко расположенных к лесу. То корову задавит, то пасеку разорит. Собаку утащил. Однажды набросился на мужчину, собиравшего ягоду, и здорово покусал его. В поселке Западном утащил поросенка почти на глазах у хозяина. Болезнь в то время мешала мне поохотиться за мародером.

Я еще раз осмотрел отпечаток левой лапы и окончательно убедился: да, это мой знакомый. Мне хотелось как можно скорее покончить с ним или угнать его подальше от нашего лагеря, но что можно сделать без оружия? Надо было срочно возвращаться в город.

Пройдя немного по следу, я встретился с этим медведем. Он лежал возле большого пня. Зверь с раскрытой пастью бросился на меня. Нас разделяло два метра, ничего не оставалось, как бросить ему в морду свою куртку.

Медведь поймал ее и тут же, как ужаленный, бросился наутек: видимо, запах человеческого пота испугал его.

Рассказал Светлане о посещении лагеря опасным зверем. Мы быстро снялись и уехали.

На следующий день рано утром вместе со своим другом Александром Михайловичем Широкобоковым я уже был на том месте, где стояла наша палатка. Долго мы ходили по медвежьим набродам, разыскивая свежий след. Старый хозяин тайги учуял нас и пустился на хитрости. Он много кружил, двигался обратным следом, делал петли, двойки, тройки, восьмерки. Уходил в болото, поднимался на крутую сопку, бродил по непролазному бурелому. Топал по валежнику. Мы настойчиво преследовали его, старались измотать, разозлить, заставить повернуть вспять. От долгого преследования медведь обязательно повернет и постарается напасть на нас.

К полудню туман стал подниматься и рассеиваться, видимость стала хорошей. На густом травостое, покрытом обильной росой, хорошо проглядывался свежий след. Медведь все чаще останавливался, присаживался, прислушивался к звукам преследователей. А иногда мельком показывался в просветах между кустарниками. Отчетливо слышны были его харканье, фырканье и неприятные хлопки челюстями. Перед последним заходом мы сели на валежину, отдохнули минут пять, осмотрели ружья, ножи.

— Ну, Михалыч, ни пуха ни пера. Выстрел уступаю тебе.

— Нет, Константиныч, это твой старый знакомый. Смотри, не промахнись!

Прежде чем войти в распадок, мы обошли его большим кругом: выходных следов беспалого не было.

Вдруг из-за большого пня выскочил медведь и бросился нам навстречу. Прогремели выстрелы, и зверь упал. Это был он, старый знакомый — крупный медведь-самец с изуродованной лапой.

Однажды в зимний декабрьский день я вышел в вершину таежной речки Конжали, чтобы побродить с ружьем по тайге, подышать ее пьянящей свежестью.

Стояло тихое раннее утро. Слабый морозец слегка пощипывал лицо и уши. Из-за высокой гряды восточных сопок всходило солнце. Первые лучи озарили верхушки деревьев, окутанные белыми хлопьями пушистого снега. Выпавшая накануне пороша радовала обновлением белой тропы, которая много рассказывает натуралисту о жизни таежных обитателей.

Много километров прошел я, разбирая замысловатые схемы, начерченные на снеговом покрове зайцем-беляком, красной лисицей, горностаем, соболем. Я до того увлекся, что не заметил, как солнце приблизилось к горизонту.

Короткий зимний день подходил к концу. Надвигались сумерки, темнее становилось вокруг. Надо спешить в обратный путь. Извилистая тропа тянулась по разнолесью большого распадка, поблизости от русла горной речки, входившей в широкую пойму Бочинской долины. Не прошел и двух километров, как вдруг впереди, метрах в ста, показалась чья-то фигура. «Кого еще там нелегкая носит в такую поздноту?» — подумал я. И на душе стало легче и веселее, как бывает при встрече в тайге с человеком после долгого одиночества.

— Эй, — крикнул я, но вместо ответа неизвестная фигура стала еще больше, выше, как бы выпрямилась. Затем метнулась вправо от тропы и в несколько длинных прыжков исчезла в темных зарослях кустарника. Я подошел и осветил карманным фонарем то место, где стоял неизвестный. На тропе четко вырисовывались отпечатки когтистых лап, а справа, около толстой лиственницы, — большая утолока и глубокий размашистый след крупного медведя.

«Шатун!», — пронеслось в голове. Коварные повадки шатуна мне были давно известны. Преследовать такого зверя ночью в одиночку было рискованно. Продолжая свой путь, я оглянулся и снова увидел темный силуэт медведя. На этот раз он шел по тропе следом за мной, наступал, что называется, мне на пятки. Я остановился, быстро перезарядил ружье пулями и проверил нож на поясе. Остановился и медведь. Встреча с шатуном не обрадовала меня в такой поздний час, а насторожила и удивила: почему медведь идет моим следом? Случайное совпадение или любопытство? А может, хищник преднамеренно скрадывает меня, чтобы врасплох напасть и задавить? Кто знает, что он задумал и чем кончится эта встреча. Ясно было одно: нужно готовиться к нападению зверя. Шансов убить зверя наповал у меня почти не было. Сгустившиеся сумерки не позволяли сделать прицельный выстрел на расстоянии — не разглядеть прицела. Я мог положиться только на долголетнюю привычку к ружью и сделать выстрел навскидку. Куда больше шансов у медведя: он видит ночью почти так же, как и днем. Хорошо развитый слух и чутье позволяют ему скрадывать жертву почти безошибочно.

Чем дальше уводила меня тропа, тем больше, сгущались сумерки, тем тревожнее становилось в душе моей. Я часто останавливался, оглядывался по сторонам и каждую минуту ожидал нападения зверя. Медведь вел себя довольно смело и нагло. Иногда он подходил ко мне так близко, что я слушал его фырканье и глухое рычание, хлопки челюстей. Я видел его силуэт на расстоянии ружейного выстрела, но стрелять было нельзя, мешала вечерняя темнота. Не стреляй, если не уверен, что убьешь наповал, — таков закон медвежатников. И я его придерживался и ждал сближения, дабы бить наверняка.

Спустя некоторое время обстановка изменилась в мою пользу. Над лесом взошла луна. Показались первые просветы опушки леса, а затем открытая пойма Бочинской долины. Я вышел на зимнюю сеновозную дорогу и остановился. Медведь не преследовал меня дальше; очевидно, открытая местность, освещенная луной, была не по душе ему. Он потоптался у закрайка болота и повернул обратно.

Опасность миновала. Я облегченно вздохнул и ускоренным шагом направился в город. Медведь, с которым я столкнулся в районе речки Конжали, мог стать опасным зверем для человека, случайно встретившегося с ним в тайге. Такой зверь не мог не зажечь в душе моей охотничьей страсти. Чрезмерная злоба, наглость, смелая и хитрая манера скрадывания — все это обострило интерес к хищнику, ставшему шатуном.

На следующий день в полном охотничьем снаряжении я в сопровождении моего четвероногого друга Бурлака я вышел из города и направился на розыски. Наступало чудесное зимнее утро. В небе померкли последние звезды, в предутреннем синем мраке дремали старые ели, опустив до самой земли широкие лапы ветвей. Пунцовела, разгоралась заря. Вот и солнце выкатилось. Подул легкий ветерок, сбивая шапки снега с макушек деревьев. Я медленно поднимался по распадку к вершине. Надо было засветло достичь перевала и выйти в долину знаменитой Кривой речки, туда, куда уходил след. Глубокий распадок скорее напоминал ущелье, заросшее пихтачом и ельником. Он круто уходил вверх, и это очень затрудняло мое продвижение, отнимало много времени и сил. Целый день ушел на переход, и только к вечеру я оставил за спиной перевал и спустился в обширную долину Кривой речки, не теряя следа.

К наступлению ночи я сидел возле жарко натопленной печки, сделанной из обычной железной бочки. Каким уютным, каким неоценимым становится небольшое, прокопченное едким дымом зимовье! Как мила эта дышащая теплом железная печка, возле которой приятно посидеть в длинную зимнюю ночь, вспоминая прошлое и думая о будущем.

Усталость брала свое. Я крепко уснул и проспал до утра. За ночь погода изменилась, нависли багровые тучи. С севера подул порывистый холодный ветер, поднимая снежные вихри. Разыгравшаяся непогода надолго приковала меня к зимовью. Больше суток пришлось отсиживаться в ожидании погожего дня. Тут как раз к моему пристанищу завернул старый знакомый охотник Семен Ильич. Мы давно не встречались, и я от души был рад ему. Бурлак поначалу грозно рыкнул на пришельца, но скоро понял свою ошибку. Узнав гостя, пес завилял хвостом, прыгнул ему на грудь, лизнул лицо и виновато заскулил, как бы прося прощения за ошибку.

— Узнал, шельмец, узнал, плутище! — хриплым простуженным голосом проговорил Семен, подходя к зимовью и снимая на ходу тяжелый походный мешок. Повесил на сук елки старенькую одностволку системы Казанцева.

— Батенька ты мой, Семен Ильич, вот не ожидал! Поди по красному зверю бродишь?

— Знамо дело! А ты все за косолапым гонишься? Не за тем ли, что по распадку в вершину идет? Я сразу узнал твой след. Думаю, преследует зверя, на Кривую речку путь держит, к зимовью. Я и свернул к тебе.

За кружкой чая Семен сетовал:

— Белки нет, колонка, горностая днем с огнем не найдешь, да и соболя не густо, ушел зверь из этих мест, ушел.

— А в чем же дело?

— Жить ему негде стало, излюбленные места уничтожены. Вырублен лес, вот и вся причина. Ты посмотри вокруг, что делают, как валят лес! Все подряд, нужное и ненужное. Ты строевой бери, а подлесок не тронь. Через десять, пятнадцать лет он будет строевым, а, на голом месте разве что через сто лет отрастет. В ключах и речках повалили релки ельника и пихтача. Первостроители Комсомольска оставили их для воспроизводства древесины, для сохранения родников, да и для того, чтобы зверье не перевелось. Так нет, надо повалить, искорежить, бросить подлесок под гусеницу, авось сгниет или сгорит в лесном пожаре. Почему горисполком не запретит вырубку леса в черте города и за ее пределами, хотя бы на пятьдесят — шестьдесят километров? Ведь внукам сводить за грибами будет некуда, не увидят они настоящей тайги. Проклянут нас потомки за такую бесхозяйственность. Недалек тот час, Николай, когда повалят все до единого кустика. Тогда здесь не встретишь не только соболя или колонка, а даже полевки.

Беседа затянулась далеко за полночь...

Наутро мы подкрепились чаем, холодной закуской и разошлись, пожелав друг другу удачи.

Погода установилась. Ветер стих, по голубому небу кое-где блуждали обрывки багровых туч. Всходило солнце, и первые его лучи озарили долину Кривой речки. Я спешил перехватить на восточном склоне след шатуна, уходивший в долину Джеромеля. С высоты горного отрога увидел окрестность правобережья. Передо мной простирался голый восточный склон, заросший высоким бурьяном и заваленный лесным хламом, оставшимся после вырубки. У подножий высоких крутых сопок шумела бурным потоком Кривая. Совсем недавно здесь шумела глухая непроходимая тайга, плотной стеной стоял вековой лес. Кедры, огромные лиственницы, ели и пихты упирались своими вершинами в низкое небо. Лесной массив огромной долины простирался на сотню километров от северо-западных границ реки Циркуль до юго-восточных границ реки Хурбы. В густых зарослях кедровника обитали кабаны, черные и бурые медведи. И только в годы бескормицы, когда не было кедрового ореха, медведи уходили на ягодники, а кабаны — в распадки на ключи и паслись там до самой весны. В смешанных лесах высокогорья обитали осторожные изюбры, а на открытых гарях жили лоси в косули. Много и других ценных и редких зверей было в здешних хвойных лесах: соболи, куницы, горностаи, лисицы, колонки, белки, водились глухарь, косач, дикуша и еловый «монах» — рябчик.

Весной на лесных полянках слышалась брачная песнь косача, а из глубины леса доносилась тонкая мелодия глухариной песни. Холодная и чистая как слеза вода Кривой речки манила к себе животных, стремившихся утолить жажду в жаркие дни лета и полежать в прохладном прибрежье. У троп, ведущих к водопою, таились коварные хищники — рысь и кочевница росомаха. По низу рыскали прожорливые и голодные волки, подчищая все, что осталось от чужого пира, не брезгуя никакими остатками. Темный хвойный лес с густым подлеском и буреломом являлся надежным убежищем всех здешних обитателей. Летом в жару звери спасались тут от овода и гнуса, зимой — от холодных ветров.

Новостройкам нужен был лес, и тогда здесь появился человек, а с ним мощная техника. Зарокотала мотопила «Дружба». Зарычали трактор и бульдозер, лязгая стальными траками гусениц, подминая все, что стояли на пути. Лес застонал, затрещал, зверь разбежался. Погибла красота сказочной долины правобережья Кривой речки. Как был прав Семен Ильич, высказывая свою тревогу!

След шатуна, припорошенный поземкой, уходил все дальше и дальше на юго-запад. В кедровниках восточного и южного склонов шатун не остановился, видимо, потому, что в этом году не было ореха. Он держал направление на речку Джеромель в надежде поживиться там. В ее долине кормились кабаны и изюбры. Это хорошо знал хозяин тайги и тянулся к желанному месту.

Пройдя восточный склон и перевалив гряду водораздела, я к концу дня спустился в долину речки Джеромель. Не хотелось мне ночевать под открытым небом, но пришлось. Спустя некоторое время задымил костер. Мы с Бурлаком отдыхали на мягкой подстилке из пихтовых веток и грелись у огня. На землю опустилась длинная зимняя ночь, усиливался мороз, но возле костра было тепло и удобно. Над лесом взошла луна, озаряя бледным светом горную долину.

Меня мучил один вопрос: остановится шатун здесь, в Джеромели, или пойдет дальше? В кедровник он не должен пойти, там нет ореха. По всему видно, что хищник задержится тут надолго, будет охотиться за копытными животными, особенно за кабаном. В долине много распадков и ключей с хвощевыми зарослями — основной пищей кабанов в зимнее время.

Рано утром направился в большой распадок, поросший густым хвощом. Попадалось много кабаньих следов. Побывал здесь и шатун, скрытно принюхиваясь к набродам: охотился за поросятами. Надо как можно скорее покончить с ним, иначе он всех поросят и подсвинков подавит, чего доброго и до свиней доберется, большой вред нанесет охотхозяйству.

Трое суток поисков были безрезультатны. Только на четвертый день состоялась наша необычная и печальная встреча с хозяином тайги. Пройдя немного по тропе, натоптанной кабанами, вдоль распадка, Бурлак внезапно рванул вправо. Он пробежал несколько метров, остановился и стал горячо обнюхивать чьи-то наброды и большую утолоку. Вначале мне показалось, что на этом месте совсем недавно паслись кабаны. Но когда я присмотрелся внимательно, то убедился, что кабаньего табуна здесь не было. На снегу виднелись отпечатки больших медвежьих лап, не успевшие покрыться инеем, а рядом глубоко продавили снег копыта крупного кабана-секача. Вокруг валялось много темно-бурой шерсти медведя и длинной черной щетины кабана, большие сгустки крови, кое-где снег был выбит до самой земли. Да, здесь происходила жестокая схватка. Два окровавленных следа вели вверх по распадку к вершине Черной гривы.

Огромное волнение охватило меня. Мне казалось, что медведь непременно догонит кабана в ельнике Черной гривы и там прикончит его. В мыслях рисовались картины одна трагичнее другой. Я торопился, почти бегом бежал к Черной гриве с надеждой успеть на медвежий пир. Но зверей в ельнике не было. Следы повернули на юг и уходили к небольшой пихтовой релке. Я внимательно присмотрелся к следам. Оставленная на снегу кровь принадлежала топтыгину. Но меня это не особенно удивило: во время схватки кабан вполне мог ударить медведя клыками и нанести ему тяжелую травму. Поразило другое: крови на следу секача не было, и он не спасался бегством от шатуна, а наоборот, сам шел за ним! Может, кабан после боя случайно бросился в ту же сторону, куда ушел и его враг? Или в пылу злобы и неслыханной смелости он хочет прогнать медведя с территории, где паслось стадо кабанов? Припадая к свежим звериным следам, Бурлак быстро скрылся из виду, а спустя несколько минут в густом пихтаче с левой стороны большой седловины зазвучал его баритон, распарывая сухой морозный воздух, оглашая раскатистым эхом необозримую ширь Джеромельской долины. Громкий лай нарастал и становился злобным. Я ускорил шаг, а через несколько минут уже бежал что было силы, спотыкаясь о валежник, наскакивая на острые сучья сухостоя, обдирая лицо и руки. С головы свалилась шапка, упали рукавицы, в лицо больно врезалась хворостина, потекла кровь. Бежать становилось все труднее, терялись силы, не хватало воздуху, я задыхался, но бежал. Одна мысль сверлила мозг: не опоздать бы, потеряешь дорогое время — упустишь нужный момент. Успеть, успеть во что бы то ни стало! До пихтача, оставалось не более ста метров, как лай вдруг умолк. Я остановился, еле переводя дыхание и в то же время жадно вслушиваясь в тишину морозного утра. Но Бурлак молчал. Напряженное до предела терпение начинало сдавать. Притупился слух, дрожали колени, тряслись руки, холодный озноб пробегал по всему телу. Вера в успех покидала меня, и только слабый огонек надежды теплился в моей измученной душе. Я ждал, когда Бурлак снова подаст голос. И вдруг лай повторился. Опять затих. Я собрал в себе последние силы и хотел бежать к тому месту. Но тут от опушки отделилась фигура огромного зверя. Взметая снежную пыль, он быстро приближался ко мне, а когда расстояние сократилось до пяти метров, он остановился и на мгновение застыл во всей своей звериной красоте.

Я замер. Передо мной стоял на редкость крупный по своим размерам кабан-секач. Его высота в холке переваливала далеко за метр, а общая длина тела составляла более двух метров. Вздыбившаяся на загривке щетина, огромная голова с налитыми кровью глазами, полуоткрытая пасть, изрыгающая кровавую слюну, пожелтелые от времени кривые ятаганообразные клыки... Кабан был страшен, но и по-своему красив. Первый раз в жизни стоял я перед рассвирепевшим и небезопасным зверем, не чувствуя никакого страха. Но странное дело, я не мог поднять ружья и выстрелить в такого изумительного красавца. Очарованный могучим вепрем, стоял я перед ним как завороженный, любуясь гордым лесным великаном. Нас разделяло не больше пяти метров. Несколько минут мы простояли с затаенным дыханием, разглядывая друг друга и что-то выжидая. Но вот зверь ударил землю копытом тряхнул тяжелой головой, заскрежетал клыками и как спиральная пружина стал сжиматься, сводя передние ноги к задним. Он был готов сделать бросок в мою сторону, чтобы нанести удар клыками, но страх перед человеком удерживал кабана. Секач громко фыркнул, еще раз проскрежетал клыками и повернул тяжелую голову, забрызганную кровью, в сторону, как бы не желая встретиться взглядом со мной. Затем он переступил с ноги на ногу, развернулся и неторопливо затрусил по склону. Его темно-бурая туша замелькала в густых зарослях орешника.

Долго смотрел я вслед уходившему от меня вепрю, уносившему с собой тайну недавнего поединка с шатуном. Я не жалел о том, что этот зверь не пробудил во мне охотничьего азарта и не прогремел мой зловещий выстрел. Убить такого редкостного красавца и храброго бойца, не дрогнувшего перед медведем, я не мог.

Пусть старый секач останется в своей стихии живым и невредимым, как редкий экземпляр и живой памятник нашей прекрасной фауны. Я даже хотел что-то крикнуть ему на прощание, но в это время в густом пихтаче Большой седловины, откуда несколько минут назад вышел матерый кабан, снова загудел баритон Бурлака. Почти бегом я направился туда. Осторожно раздвигая низко нависшие сучья пихтача и ельника, перелезая через валежник, стараясь не шуметь, пробирался я вперед, держа наготове свой неизменный оленебой. Бурлак учуял мое приближение, удвоил злобу. Не доходя до него несколько метров, я остановился, передохнул, огляделся, проверил ружье и шагнул вперед. У корневища большого выворотня издыхал огромный медведь. Он слабо защищался от наседающей собаки. Пытался подняться на ноги, но это ему не удавалось. Позвоночник шатуна был поврежден, заднюю часть его тела парализовало. В левом боку зияла большая рана, через которую вывалились внутренности. Хозяин тайги был беспомощен и жалок. Рана, нанесенная секачом, оказалась смертельной, и гибель зверя была неизбежна.

Не желая быть свидетелем тяжких страданий несчастного, я вскинул ружье...

Однажды осенью я возвращался с охоты, измученный трехдневными поисками медведя. Жена встретила меня как-то необычно — с укоризненной усмешкой:

— Вот ходил ты по тайге, ноги бил впустую, время зря теряешь, а медведь под носом ходит, всех кур на птицефабрике поел. На вот, почитай!

Вот что сообщал мой старый приятель Григорий Иванович Махин, бригадир птицефабрики: «Уважаемый Николай Константинович, беда у нас: медведь повадился ходить на летний птичник. Корежит летние домики и пожирает кур. По сотне за ночь, а за вчерашнюю ночь слопал полторы сотни. Ежели его не уничтожить или не угнать с наших мест, то он разорит птицефабрику. Я хотел сторожей добавить, да никто не идет, боятся. Выругай, Константиныч, приезжай, пожалуйста, накажи косолапого за его разбой. Григорий Махин».

Я задумался: почему медведь ходит на птичник? Что его гонит туда? Голод? Нет, это не так, нынешний год урожайный: есть желудь, кедровый орех, малина, брусника, голубика, рябина, овес рядом с птичником, а он прет за курами. Видимо, этот медведь не раз ел мясо какого-то животного. Оно ему очень понравилось, зверь становился все более плотоядным, и вот соблазнился курятником. Птицы оказались легкой добычей, теперь мишка будет ходить в курятник, пока не пожрет всех кур, если ему не помешают. От такого медведя можно ожидать еще больших неприятностей: начнет резать домашний скот, ломать ульи на пасеках и пожирать мед вместе с пчелами. Он вполне может стать и шатуном, тогда серьезная опасность будет угрожать людям.

Рано утром следующего дня я был на летнем птичнике, встретил там Махина и сторожа. Последнего звали Степаном Савельичем. Был он лет семидесяти, среднего роста, сухощавый, с черной цыганской бородой и карими глазами. Не по годам подвижный, веселый и словоохотливый.

— Ну, Степан Савельевич, рассказывай, что тут у вас произошло?

— Да вот, медведь повадился каждую ночь. Придет, косолапая бестия, ночью, а то и с вечера. Надысь совсем по светлому пришел. Подойдет к летнему домику, ухватит его лапами и давай трясти. Куры попадают с насеста на пол, а он собирает их, сонных. Наберет целую охапку и уходить станет, а куры-то проснутся, закудахчут, крылья выпростают и разлетятся по всему птичнику, а он за ними. Вот и гоняется всю ночь за птицами. Поймает какую, даванет ее лапой — курицы как не бывало, а то голову зубами раздавит. Потом сожрет добычу и снова домики корежит, язвило ему в живот, так до самого утра и хозяйничает.

— А не пытался напугать его — собаками или выстрелом из ружья?

— Ружье-то есть, да стрелять нечем, пулю надо, а у меня патроны дробью заряжены. А собаки наши боятся его. Как только он появляется в дальнем углу — он больше оттуда заходит, со стороны Горелого ключа, — собаки учуют его, хвосты подожмут, по будкам разбегутся и сидят в них, пока медведь не уйдет. На него бы ваших собак, они бы ему показали кузькину мать.

Савельич посмотрел на моего Казбека и погладил его по загривку. Казбек радостно принял ласку Савельича.

— Была у меня хорошая собака, Константиныч. Моряк по кличке, с хорошего теленка ростом, смелый и умный был пес. Никого, бывало, не пустит на птичник, ко мне тоже никого не подпускал без моего разрешения. Если я здоровался с кем-либо за руку, то этого человека Моряк признавал за своего, переставал рычать и начинал ласкаться, вилять хвостом. Никуда меня одного не пускал, все со мной, все около меня. Вот Григорий Иванович знал его.

— Да, хороший был пес, ничего не скажешь— сказал Махин.

— А где же теперь он? — спросил я.

Тот нахмурился, глубоко вздохнул:

— Погиб...

Старик как-то ссутулился, будто на его плечи навалили тяжелую ношу, и отвернулся, чтобы скрыть от нас навернувшуюся слезу и страдальческую печаль. Успокоившись, он рассказал:

— Намедни медведь пришел с вечера, совсем еще светло было, ну и давай куриные дома корежить. Я и пустил Моряка на него. Сначала медведь испугался, когда Моряк хватил его за «штаны», и пустился наутек. За изгородью собака осадила его, тогда и пошла у них потасовка. Моряк лает, медведь рычит, рявкает, а я кричу что есть мочи: «Ату его, Моряк, ату! Так его, так!» Услышал мой голос Моряк и еще злобнее стал нападать на медведя. Потом, слышу, завизжал мой Моряшка, и все стихло... Я испугался. Ну, думаю, порешил его косолапый. Что делать, не знаю. Бежать на выручку — боюсь, и Моряка ведь жалко, аж сердце защемило в груди. Ну, думаю, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Зарядил одностволку крупной дробью, взял топор и айда выручать друга. Бегу к тому месту, где потасовка происходила, смотрю — навстречу мне ползет Моряшка, весь в крови, и внутренности за ним тянутся. Скулил так, что слезы потекли у меня, а чем поможешь?

Савельич глубоко вздохнул.

Махин рассказал мне, что позавчера совхозные охотники стреляли по медведю с лабаза и уверяют, будто бы ранили его. Савельич показал место, где появился медведь в тот вечер, и подмостки, сделанные охотниками для караула. Я замерил расстояние до точки, где находился медведь. Получилось 105 шагов. Махин усомнился, чтобы стрелки из гладкоствольного ружья, да еще в потемках, могли на таком расстоянии попасть в цель. Мы прошли по следу зверя и нигде не обнаружили крови. Вряд ли медведь был в ту ночь ранен. Елкин утверждал, что после этого медведь снова приходил на птичник.

— Ну что, Григорий Иванович, искать будем разбойника или караулить?

— Искать, — высказал свое мнение Махин.

Ну что же, искать так искать. Судя по рассказам, наиболее вероятным убежищем медведя был Горелый ключ.

Тишина стояла вокруг, только легкий ветерок с шорохом пробегал по вершинам деревьев, срывая с них листья и хвою листвянок, да шелестела сухая трава под ногами собаки.

Перед нами раскинулся склон левобережной Бочинской долины, поросшей смешанным редколесьем. Здесь стояли высокоствольные лиственницы с пожелтевшей хвоей на вершинах, стройные березы, осины. Иногда встречались рябины с красно-желтыми гроздьями спелых ягод, красавцы клены с широкими угловатыми листьями разноцветной окраски, могучие дубы, ронявшие на землю желуди. Стояло чудесное сентябрьское утро. Первые осенние заморозки густо покрыли пожухлый травостой и листья кустарника серебристым инеем, ярко сияющим в лучах восходящего солнца. Чудесное разнолесье вселяло восторг в душу, а горячая страсть охотника манила, звала все дальше, глубже. Тайга просыпалась и наполнялась разноголосыми звуками. Громко кричала желна, щебетали дрозды, подавали голоса кедровки, кукши и сойки, дятел усердно долбил сухое дерево, порождая звуки, далеко разносимые эхом. На сучке сухой лиственницы притаился полосатый бурундук. Чистое голубое небо обещало хороший погожий день.

Бежавшая впереди нас Герта вдруг заходила челноком. Раздался ее звонкий отрывистый лай. Махин встрепенулся, остановился, снял с плеча ружье и тихо произнес:

— Медведь?

— Нет, — сказал я, — это белка. Слышишь, собака лает редко, не азартно, с большими паузами, да и Казбек помалкивает — он у меня белку не облаивает. Медведя или еще какого зверя — другое дело, зальется так, что вся тайга загудит от баритона, за версту слышишь. А Герта у меня слабее по медведю работает, но все же немного помогает Казбеку. В одиночку, однако, побаивается косолапого. Издалека узнаю, по какому зверю лают мои собаки.

Мы подошли к Герте. На высокой лиственнице сидела белка, положив свой пушистый, начинающий седеть хвост на спину, цокала и стучала лапами по толстому суку. Заметив наше приближение, зверек забеспокоился, запрыгал с одной ветки на другую, забрался на самую вершину и затаился в желтой хвое. Казбек стоял в стороне и спокойно смотрел на происходящее, изредка поглядывая на вершину листвянки. Потом подошел ко мне, поднялся, положил свои лапы мне на грудь, лизнул в лицо и громко тявкнул, как бы сказал: «Не мое это дело, хозяин, облаивать белок и надрывать свой голос, он мне еще пригодится». Белка перемахнула на соседнюю осину, затем на березу и пошла верхом по деревьям. Герта с азартом преследовала ее. Казбек за компанию тоже рванул было с места, но тут же после моего посвиста повернул обратно.

Во второй половине дня перевалили седловину горного отрога и спустились в Горелый ключ. Это была сухая пойма, страшно захламленная буреломом, валежником с вывернутыми корнями и высоким травостоем. Посредине поймы в размытых дождевыми водами берегах тихо пробирался небольшой ключ, поросший пихтачом и ельником. Огромные завалы и густые травяные заросли с мелким пихтовым подсевом затрудняли наше продвижение и усложняли поиск. Собаки, набегавшиеся с утра, уже утомились. Опустив головы с высунутыми языками, они медленно плелись сзади, наступая нам на пятки. Но вот они увидели ключ, в один миг приободрились и бросились в воду. Холодные струи доставляли им огромное наслаждение.

Махин остановился и предложил сделать привал. Я согласился. На берегу ключа выбрали сухое место и разложили костер, сварили картошку «в мундире», вскипятили чай. За обедом я спросил Махина, уверен ли он, что медведь выбрал именно этот район леса для дневного убежища. Махин усмехнулся:

— Других подходящих участков здесь нету. Кругом открытые места, а их он не любит. Смотри, на востоке и на юге поля, на северо-востоке город. Медведь может выбрать для временного обитания, спокойного отдыха лишь западную часть леса. Оттуда он и приходит всегда, со стороны Циркуля и Сора. Эти места медвежьи. Маршрут он себе выбрал скрытый: Горелый ключ берет начало с вершины Серпантина и подходит почти к самому птичнику, пойма захламлена буреломом, черт ногу сломит. Кто сюда полезет, кроме него? Где-то он здесь, Константиныч. Нутром своим чую, что здесь, только вот времени сегодня у нас маловато остается, но это не беда, заночуем в лесу и завтра со свежими силами искать начнем, вес равно найдем наверняка.

Отдохнув, мы встали со своих мест, но не прошли и пяти километров, как услышали громкий свист Рустама, моего сына. Он шел впереди нас, с левой стороны ключа.

— Что? — спросил я, подходя к сыну.

— Смотри, папа, какой-здоровенный след, — и указал на крупный отпечаток медвежьей лапы, глубоко вдавленный в песчаную отмель. Подошел Махин. Он внимательно осмотрел след и как-то по-мальчишески радостно произнес:

— Я говорил, Константиныч, что он здесь! След вчерашний, в верхотину прет, стервец!

Немного дальше, метрах в пятидесяти, обнаружили утолоку: тут была лежка медведя. Здесь он пил воду, купался и отлеживался после холодной ванны. Собаки совершенно равнодушно относились к следам и утолоке. Видимо, они успели выветриться, но и этого было достаточно, чтобы повысить нашу настороженность. Тот, кто охотился на медведя и имел с ним дело, поймет, какое чувство охватывает человека когда он натыкается даже на старый след. Каждый из нас проверил свое оружие. После короткой остановки и осмотра лежки мы шли более настороженно. Григорий Иванович двинулся по левой стороне ключа, мы с Рустамом — по правой.

По пути я напутствовал сына:

— Ты, Руся, держись ко мне поближе, идем не на зайца, сам понимаешь.

Следы и наброды стали встречаться все чаще. Собаки, припадая к следам, зачелночили. Не прошли мы и километра, как вдруг из-под выворотня старой березы выскочил огромный медведь и с быстротой собаки бросился на меня, но метрах в трех почему-то остановился. Я воспользовался этой остановкой, неторопливо прицелился в лобастую голову зверя, нажал одну за другой гашетки — выстрелов не было. Переломил бескурковку и нажал вторично, однако и на этот раз выстрелов не последовало. Озноб страха пробежал по всему обмякшему телу. На перезарядку времени не оставалось. Что делать? Нож! Медведь злобно осклабился, рявкнул и бросился на меня. Сбитый с ног, я упал навзничь и тут же почувствовал на себе что-то тяжелое, обдающее меня горячим дыханием и неприятным запахом. На миг увидел оскаленную пасть и желтые клыки зверя. Какое-то мгновение я упустил, растерялся и не мог нащупать рукоятку ножа. Наконец, я нашел ее, вытащил нож, но нанести удар не пришлось. В этот критический момент на помощь прибежали собаки и бросились на медведя, хватая его за «штаны». Зверь оставил меня и кинулся на Казбека, ударил его лапой по загривку, но тут же угодил под выстрел Рустама и был убит наповал. Все это произошло так быстро, так неожиданно, что ни Махин, ни Рустам не успели выстрелить, когда медведь оседлал меня. Если б не собаки, неизвестно, чем бы все кончилось.

 

Побывать в лапах такого медведя и отделаться царапинами — редкая удача. Если бы не верные собаки, мы бы не читали сейчас записок следопыта-медвежатника...

 

Это был крупный самец. Зубы у него стерлись до самых десен, клыки затупились, когти оказались поломанными. Он был ранен в правую ляжку круглой пулей 16-го калибра. Глубокая рана успела загноиться, нога распухла. Кем был подстрелен этот медведь, осталось неясным. Может быть, все-таки охотниками из совхоза, о которых говорили Савельич и Махин?

Этот случай еще раз подтверждает, насколько опасен раненый медведь для того, кто случайно наткнется на него. Он может изуродовать человека, убить его.

Охота закончена. Мы сидим на сухом берегу Горелого ключа и все еще переживаем недавнюю схватку с матерым звериной. Обнимаем и целуем Казбека и Герту за их неоценимую помощь при схватке с хищником.

В декабре 1958 года в районе поселка Ягодного Комсомольского района в тайге заблудились два молодых охотника-любителя, промышлявших белку и соболя. Парней настигла пурга. Местность они знали плохо, вскоре потеряли ориентировку, стали блуждать по заснеженной тайге наугад и окончательно заплутали.

Мне, как представителю первичного охотколлектива завода «Амурсталь», было поручено организовать поисковую группу и возглавить ее. Вскоре группа из десяти охотников была создана. Разбив ее на два звена, в каждом по пять человек, мы составили маршрутные карты местности предполагаемого района поиска.

В первый день ночевали под открытым небом, на второй день — в зимовье местных лесорубов, остальные ночи проводили у костра. Ходить по тайге было трудно: снег выше колена, тайга захламлена буреломом и густо заросла молодым подлеском пихтача и ельника. Охотники, промокшие от пота, валились с ног. Решено было сделать суточный привал. Мы выбрали место для стоянки. Очистили площадку от снега, разложили большой костер, хорошо прогрели землю. Затем удалили большие угли, а на горячую золу наложили еловые и пихтовые сучки.

День клонился к вечеру, нужно было позаботиться об ужине. Назначенный поваром Сережа Зайцев сварил прекрасный суп из рябчиков. Мы хорошо поели, выпили по кружке чая и улеглись на теплую «постель», предварительно установив ночное дежурство: по одному через каждые два часа. Лагерь затих.

На рассвете дежурный громко закричал:

— Ребята, лось! Сохатый! Бей, стреляй!

Все подскакивали и бросились к ружьям, висевшим на сучках соседней елки. Я запретил стрелять, охотники повиновались мне и повесили ружья. Прямо на лагерь с северной стороны бежал лось. Но шагах в двадцати он остановился, постоял в нерешительности две-три минуты, затем повернул вправо от нашего бивака и снова остановился в пятидесяти шагах от нас. Лось был сильно кем-то напуган, измучен усталостью. Дрожа всем телом, он страшно храпел. Казалось, бедняга вот-вот упадет. Через одну-две минуты зверь круто развернулся и неторопливой иноходью ушел в пойму таежной речки Холуни. Когда он скрылся в дебрях, начались оживленные разговоры. Никто из нас не мог объяснить, что побудило сохатого подойти так близко к людям. Не знали мы, что его привел к нам инстинкт самосохранения, что у нас он искал спасенье от неминуемой смерти. Едва затихли голоса на биваке, как снова крикнул тот же дежурный:

— Ребята, медведь!

Мы вначале подумали, что шутит парень, но это была не шутка. Действительно, по следу лося прямо на нас размашистым наметом бежал здоровенный медведь. В двадцати шагах от лагеря он остановился на том самом месте, где только что стоял лось, рявкнул, лязгая челюстями. Из раскрытой пасти валил пар и падали хлопья густой пены. Медведь был сильно раздражен. Только сейчас мы поняли, кто так сильно напугал лося. Загремели выстрелы. Зверь круто развернулся, громко ухнул и пошел обратно своим следом в дебри, оставляя большие потеки крови на снегу. Не помешай мы ему, он догнал бы сохатого и задавил его.

Вспыхнул горячий спор. Одни рвались преследовать хищника, другие доказывали, что нас послали сюда искать людей, а не за косолапым гоняться.

Я, как старший группы, выслушал спорящих и распорядился по-своему: добить такого медведя нужно. Иначе он может отлежаться и, чего доброго, на человека попрет. Зверь наглый, смелый, голодный. Повстречает заблудившихся парней — быть беде. Что они сделают такому зверюге из своих одностволок, заряженных мелкой дробью?

— Преувеличиваете и страху нагоняете, — возражал Василий Лучков, бывалый охотник. — Медведь тяжело ранен, подохнет сам по себе, вон кровищи-то сколько. А если и выживет, то едва ли ему, калеке, удастся задавить лося, все равно позже подохнет от голода и холода.

Разумеется, все могло случиться именно так, но предусмотрительность требовала учитывать и возможность иного исхода. И я распорядился: звено Зайцева пойдет добивать медведя, звено Лучкова продолжит поиск людей. Приступить к выполнению задания только завтра, а сегодня отдых. Федя Зайцев рвался догонять медведя немедленно, но я не разрешил: надо дать зверю залежаться, тогда его будет легче взять, а если сейчас же начать преследование, он может далеко уйти.

Лучков был прав. Медведь, истекая кровью, не прошел и трех километров, упал замертво. Это был крупный самец, но очень уж худой. Скелет, обтянутый шкурой, — иначе и не скажешь. Волосяной покров настолько редок, что некоторые места — живот, подмышки — совершенно голы, зубы стерты до самых десен. Клыки тупые, когти острые, внутреннего и наружного жира — ни грамма, желудочно-кишечный тракт набит бурой шерстью, старой шкурой лося и мелкодроблеными костями. Видимо, голодный зверь последнее время питался остатками своей, а может и чужой, давнишней добычи.

Топтыгин не нагулял за лето и осень нужного количества жира для долгой зимней спячки, поэтому и не залег в берлогу. Такие бедолаги вынуждены бродить, шататься по заснеженной тайге в поисках пропитания. Отсюда и название — шатун. Не находя растительной пищи под толстым слоем снега (животное-то не всегда удается поймать), медведь обречен на верную гибель от стужи, голода, зубов волчьей стаи или от пули охотника. Редко какому шатуну удается пережить зиму, дождаться весны. Медведь-шатун — зверь агрессивный, злой, смелый и опасный. При встрече с человеком в тайге он дорогу ему не уступает, а стремится врасплох напасть на него. Вначале скрытно преследует, скрадывает, а затем нападает с быстротой собаки, делая бросок на четырех лапах. Мне никогда не доводилось видеть и слышать, чтобы медведь при нападении на человека шел на задних лапах.

Этот хищник не такой уж увалень, каким он кажется, будучи сыт и миролюбиво настроен. Несмотря на свой тяжелый вес, медведь весьма разворотлив, подвижен и быстр. С мастерством акробата он заскакивает на высокое дерево, а еще быстрее спускается с него, уверенно ходит по валежнику бурелома, с завидной ловкостью отбивается от наседающих на него собак и сам молниеносно набрасывается на них. Иногда в таких случаях ему удается искалечить, а то и убить собаку. Собака-медвежатница должна быть легкого телосложения, подвижная, верткая, иначе ей при схватке не поздоровится.

Медведь может бежать довольно быстро, но недолго, иногда он мчится с такой скоростью, что собаки едва поспевают за ним. Зверь он осторожный, аккуратный, идет по тайге бесшумно. Ни сучок, ни ветка не хрустнут под его мощной лапой, не зашелестят частые кусты, когда он пролезает через них. Мягкие подошвы его лап позволяют тихо передвигаться по лесу. Иногда удивляешься: такая туша, а как скрадывает жертву, которая часто ничего не подозревает до самого последнего момента. Случается и такое, во что трудно поверить, но факты упрямы.

Охотник Горелов из поселка Дуки Комсомольского района в 1973 году проверял капканы, расставленные на соболя, и не услышал, как к нему сзади подошел косолапый и оседлал его. Подоспевшая собака отвлекла зверя на себя, помогла человеку освободиться от объятий хищника и убить его. Охотник долго недоумевал, как он мог оплошать, не почуяв за спиной такого тяжелого, грузного зверя.

Доведенный до отчаяния голодом, шатун смело заходит в зимовья охотников и подчищает у них все продовольственные запасы, а если запасы невелики, то уничтожает шкуры животных: лося, кабана, изюбра, даже шкуры своего собрата. Застигнутый врасплох хозяин зимовья, растерявшись и не сумев в нужный момент пустить пулю, может и сам стать жертвой мохнатого агрессора.

Охотник, идущий на шатуна, должен досконально знать его повадки, иметь опыт и навыки такой охоты, а также безотказно действующее ружье. С плохим оружием шатуна не возьмешь, скорее сам побываешь у него в когтях. Хорошим оружием может быть трехлинейная винтовка, карабин калибра семь и шестьдесят две сотых миллиметра, двуствольный дробовик двенадцатого калибра с увеличенным зарядом от 40 до 50 процентов.

Медведь крепок на рану и живуч, бить его нужно наповал — в голову, чуть повыше глаз, в ухо. Смертельно раненный медведь представляет немалую опасность. Его нужно добить немедля, иначе он может жестоко отомстить за обиду. Не уверен, что уложишь медведя наповал — лучше его не трогать. К убитому зверю не следует подходить спереди, нужно приблизиться сзади, толкнуть ногой в круп, держа оружие наготове и следя за ушами и загривком: если шерсть на загривке встанет и уши зашевелятся, значит топтыгин еще жив, надо не мешкая пустить пулю в затылок и добить его.

Если бы все медвежатники соблюдали эти несложные правила, то многие из них не были бы искалечены, а некоторые не ушли бы преждевременно из жизни. При сближении с медведем, когда он бежит с раскрытой пастью на охотника, растерянность и поспешность недопустимы, пагубны. В этот ответственный и опасный момент охотник должен быть спокоен, должен верить в себя, в меткость своего выстрела. Хищника нужно подпустить как можно ближе, потому как выстрел с близкого расстояния всегда точнее. Таков неписаный закон, которого придерживаются все настоящие медвежатники.

Медведь — зверь сильный и выносливый. Иногда, будучи смертельно ранен, в предсмертной агонии он продолжает бежать по инерции навстречу охотнику. В такие мгновения стоять на его пути опасно, необходимо отскочить как можно дальше в сторону. Медведь пробежит мимо и вскоре упадет. В противном же случае он может сбить охотника с ног и в последние секунды жизни искалечить.

Однажды на вершине Зеленого ключа (приток речки Бачин) мне пришлось стрелять медведя, стремительно бегущего прямо на меня. С десяти шагов я выстрелил ему в грудь из винтовки. Зверь не остановился и не сбавил хода, а продолжал бежать с пробитым сердцем. Он пробежал по инерции девяносто шагов и только тогда упал мертвым. Не посторонись я в этот опасный момент, последствия вполне могли бы быть весьма и весьма печальными для меня.

Медведь, нагулявший за лето необходимое количество жира для зимней спячки, ложится в берлогу во второй половине ноября. Может, однако, залечь и раньше, и позднее, в зависимости от наличия растительной пищи в тайге (желудь, орех, брусника, клюква и другая ягода). Запоздалая зима не мешает ему находить пищу под тонкой пеленой снежного покрова. Поэтому он бродит по дубнякам, кедровникам, ягодникам весь декабрь, а ложится в берлогу в конце месяца. Если же кормов в тайге мало, то иногда уже в конце октября медведь отправляется «на боковую».

В июне, когда зазеленеют таежные поляны и появятся первые побеги разнотравья, медведь охотно кормится сочными побегами дудника, борщевика, черемши, кислицы и других травянистых растений. В этот период он настойчиво преследует стельных маток лося, изюбра, косули и после отела пожирает их приплод. Иногда самка, не успевшая с новорожденным вовремя покинуть место отела, тоже становится его жертвой.

Самый тяжелый период бескормицы у медведя — июнь, июль. Звери заходят в районы городских свалок, питаются пищевыми отходами, разной падалью, скрадывают домашний скот и диких животных. В это время можно успешно преследовать зверя: на лесных полянах он оставляет широкие полосы примятой травы. Опытный следопыт свободно разберется в медвежьих набродах и подойдет к нему на верный выстрел. Медведь, увлеченный поиском растительной пищи, становится менее осторожным и подпускает стрелка на ружейный выстрел. Однако убивать его летом нецелесообразно, если только он не приносит вреда человеку. В это время его шкура не имеет ценности, она наполовину лишена волосяного покрова, подпалины задних и передних лап и некоторые другие места вытерты, мясо не пригодно в пищу. Оно с отвратительным привкусом и нередко заражено трихинеллезом. Если же тот или иной медведь наносит ущерб народному хозяйству, то его, конечно же, необходимо уничтожить как вредного хищника.

Во второй половине июля медведь идет на первую жимолость, голубику, малину, землянику. В это время на ягодниках нередки случайные встречи человека со зверем. Лакомка заботливо охраняет свой излюбленный участок от вторжения нежелательного конкурента. Он страшно не терпит присутствия рядом с собой человека, собирающего ягоду, всячески стремится прогнать его, громко рявкает, фыркает, ухает, стучит зубами. Самое благоразумное в таком случае — покинуть участок, иначе «хозяин» начинает злиться и может своей когтистой лапой дать человеку оплеуху. Если же учует кровь на теле человека, то приходит в еще большую ярость, пускает в ход клыки и когти. Все может закончиться увечьем, а то и смертельным ранением. То же самое происходит в кедровниках при сборе ореха, в дубняке при сборе желудей.

Конечно, подобные нападения довольно редки, хотя бы потому, что люди предпочитают не искушать судьбу, и все же драматические столкновения не исключены. А вот вне кормовых участков таежного массива медведь уже не ведет себя так агрессивно. Я много раз случайно встречался с ним, и он не делал никаких попыток к нападению, потому что не видел во мне конкурента.

Меня часто спрашивают, что делать, если столкнулся с медведем нос к носу. Ответить непросто, потому как у каждого зверя свой нрав и характер, а мер предосторожности, безотказных во всех случаях, не существует. Каждый человек, оказавшийся в этой сложной обстановке, защищается по-своему.

Вот мои советы. Чтобы избежать нападения, надо спешно уйти с того места, где повстречался медведь. Тот останется доволен, что ему удалось прогнать «конкурента», и преследовать человека не станет. Не мешает постучать в ведро или в какую другую посудину. Медведь боится шума и поостережется приблизиться к вам. Можно также бросить ему в морду какой-либо предмет, пропитанный потом (рюкзак, куртку, рубашку). Этот зверь не выносит запаха человеческого пота.

В июле 1978 года в долине таежной реки Бочин мне довелось близко сойтись с медведем. Я собирал голубику, не подозревая, что по соседству со мной, на другой поляне, разделяющей нас мелким кустарником, кормится мишка. Внезапно я услышал фырканье зверя, затем рявканье, а через некоторое время из кустов выбежал медведь и направился прямо ко мне. Вид у него был встревоженный, недовольный: ясно, что ему не понравилось мое присутствие на ягоднике. Он крупным наметом бегал вокруг меня, страшно рявкал, фыркал, стучал зубами, все время сужая круги. Я испугался и лихорадочно обдумывал, что делать. Никакого оружия со мной не было. Когда расстояние между нами сократилось до одного метра, я швырнул рюкзак прямо в морду медведю. Он поймал его лапами, но, чуть дотронувшись до рюкзака носом, тут же откинул эту вещь и как ужаленный бросился бежать. Громче прежнего фыркая и ухая, мой мохнатый сосед скрылся в кустарнике.

Аналогичные случаи произошли в 1976 году на реке Циркуль с работником топографического отряда Козловым, а в районе Старта — с лесником Лакишевым. Все это дает основание считать, что медведь действительно боится человеческого пота. Есть на этот счет и более убедительный пример. Однажды в первой половине ноября 1956 года один мой знакомый, охотник Сергей Дубов, убил в районе Косурта крупного кабана-секача. Между тем вечерело. Охотнику не хотелось ночевать под открытым небом в тайге. Освежевав тушу кабана, он отправился в зимовье, расположенное в десяти километрах. Перед уходом Дубов снял с себя нижнюю рубашку и накрыл ею тушу кабана, чтобы добычу не сожрал медведь, который может на нее наткнуться. Ночью топтыгин действительно побывал здесь, но прикоснуться к туше побоялся, а когда учуял резкий запах человеческого пота, то бросился бежать прочь, оставляя размашистый след на тонкой пелене первой пороши.

Любит медведь молодые кедровые орехи. В августе он покидает разнолесье, ягодники и уходит в кедровники, там и держится до залегания в берлогу. Облюбовав участок, изобилующий орехом, обходит его большим кругом, натаптывая тропу, по которой регулярно отправляется осматривать свои владения. При этом на деревьях рядом с тропой оставляет большие царапины-задиры, которые служат предупредительным сигналом для другого медведя: этот участок занят! Горе тому из косолапых, который нарушит медвежий закон и переступит тропу. Хозяин отыщет нарушителя и здорово его накажет.

Итак, если вы обнаружили, что случайно вторглись на кормовой участок медведя (а он непременно даст о себе знать, заявит о своем «праве»), то лучше побыстрее уйти из этого места. Хорошо зная причины, вынуждающие зверя нападать на человека, вы избежите неприятных столкновений. Но не следует никогда забывать еще об одном поводе для агрессивного поведения медведя в летнее время — это когда зверь ранен. В этом случае он представляет серьезную опасность для человека. Обиды, причиненные ему, не прощает и жестоко за них расправляется.

В августе 1969 года в районе Силинки медведь набросился на женщину, собиравшую грибы. Он поцарапал ей правое плечо и руку и сильно напугал ее. В ужасе, с отчаянным криком, женщина побежала, чудом удалось ей остаться в живых. В тот же день мне сообщили о случившемся, и я выехал к месту происшествия, прихватив с собой четвероногого помощника — зверовую амурскую лайку Бурлака. Приступил к розыску медведя. Меня интересовал один вопрос: почему зверь набросился на женщину? Время летнее, август. Зверь не голоден, так в чем же дело? На третий день поиска нам повезло. Мы нашли и убили того медведя. При осмотре трупа оказалось, что медведь был ранен в область шеи, под кожей обнаружены две круглые пули тридцать второго калибра, в передней правой лопатке под кожей — заряд шестимиллиметровой картечи, в правом боку — заряд крупной дроби номер два. Раны сильно гноились и воспалились. Вот и вся причина нападения на женщину, которая случайно наткнулась на лежащего подранка.

Медведица, у которой забрали или только пытались забрать медвежат, тоже представляет немалую опасность. Опасность не для одного лишь похитителя, но для всякого человека, которого угораздит повстречаться с медвежьей семьей. Самка — заботливая мамаша, она строго и зорко охраняет потомство, всегда приходит на помощь своим малышам. Злобно и смело нападает она на человека и жестоко мстит за обиду.

В июле 1978 года в районе поселка Западного Комсомольского района парень пытался поймать медвежонка. Правда, сделать этого ему не удалось, зато он побывал в лапах медведицы, был сильно поцарапан и покусан.

Некоторые любители лесных прогулок, сборщики ягод, грибов иногда встречают в лесу маленьких медвежат и стремятся поймать их, не подозревая, что поблизости находится мамаша, которая будет непременно защищать детенышей. Об этом должны помнить все, кто бывает в лесу, и во избежание печальных последствий не трогать медвежат, не приближаться к ним.

Причиняет ли медведь вред народному хозяйству, и если да, то насколько он серьезен? Некоторые утверждают будто вред невелик и «окупается» самим медведем. Это неверно.

В 1956 году от медвежьих зубов погибли четыре дойные коровы, принадлежавшие животноводческой ферме завода «Амурсталь», а по всему Комсомольскому району погибло семь дойных коров. Ясно, что убыток нанесем немалый.

Конечно, медведи нападают на домашний скот далеко не каждый год. Происходит это лишь в периоды бескормицы, при неурожае растительной пищи. Не находя орехов, ягод, желудей и сочных трав, медведи начинают охотиться за лосем, изюбром, кабаном, косулей, а при удобном случае и за домашним скотом. Риск потерять коров возрастает там, где их пасут без надзора на территории, прилегающей к лесу, а то и в самом лесу. Охраняемое же пастухами стадо нападениям подвергается меньше: как бы ни был медведь агрессивен, но человека он все же побаивается и встреч с ним избегает.

Те четыре коровы, о которых я упомянул, погибли только из-за недосмотра пастухов. Безнадзорное стадо в количестве ста голов рассыпалось по тайге, прилегающей к речкам Бочин и Циркуль, и бродило там больше месяца. Поздно спохватившиеся пастухи фермы не смогли собрать скот, пришлось организовать поисковую группу из числа охотников первичного охотколлектива № 29. Стадо было собрано, до ферма потеряла больше двух тысяч литров молока и четырех коров. В той операции было убито четыре медведя. Но разве этими мало на что пригодными трофеями можно возместить убыток, причиненный животноводческой ферме?

Летом 1957 года в Орловском совхозе от зубов и когтей медведя погибло двенадцать голов молодняка. Здесь тоже была проявлена элементарная халатность. Телят вывезли на летнее пастбище в тайгу и выпустили на небольшой поляне. Присмотра за ними не было, и они через несколько дней разбрелись по лесу, этой безнадзорностью и воспользовался медведь. Он свободно разгуливал по безбрежному «пастбищу», беспрепятственно убивал и пожирал беззащитных телят. Администрация совхоза вынуждена была вывезти оставшийся молодняк на ферму. Зверь остался ненаказанным, местные неопытные охотники не смогли убить его. А ведь чем больше медведь пожирает мяса животных, особенно домашних (оно ему очень нравится), тем больше привыкает к нему. Он стремится почаще отведывать лакомой свеженинки, становится агрессивнее, наглее. Такого хищника необходимо уничтожить, и чем скорее, тем лучше, иначе он перейдет в другой район, в другой совхоз и там продолжит охоту за домашним скотом, все более специализируясь на этом способе добывания пищи.

Медведь признан всеядным зверем. Но основной пищей для него является растительная, от которой он быстро жиреет, становится ленивым, малоподвижным, подолгу лежит в тех местах, где кормился. За животными в это время он не охотится и мясной пищи не принимает. Такой зверь мирно уживается с дикими копытными и домашним скотом. В 1978 году мне довелось наблюдать за медведем, который кормился желудями на одной из сопок. По этой же сопке бродили коровы и телята из соседнего поселка, но мишка не проявлял к ним никакого интереса. Я наблюдал за ним в течение всей осени и ждал, что не сегодня-завтра он все-таки завалит корову или теленка, но этого не случилось. Вскоре выпал снег и медведь отправился далеко на север, на зимнюю лежку.

Зажиревший зверь перед залеганием в берлогу не обращает внимания на животных, встречающихся ему на пути. Однако если он случайно найдет труп какого-либо животного, то спрячет его в надежде сохранить до весны, Покинув зимнюю постель, он сразу же идет разыскивать свой припас, проверить, цела ли добыча, не сожрали ли ее зимой волк, лисица, соболь, колонок или харза, которые не брезгуют остатками пищи с чужого стола, особенно с медвежьего. Сам же не трогает труп до тех пор, пока сильно не проголодается.

Осенью 1969 года в топографическом отряде, проводившем съемки в районе таежной речки, потерялся конь. Лишь в конце октября местный охотник Фомин случайно наткнулся на его труп. Лошадь запуталась в буреломе, сломала передние ноги и сдохла. Фомин сообщил о своей находке топографам. Через три дня завхоз отряда Алексеев в сопровождении Фомина отправился к указанному месту, чтобы опознать коня и составить акт о его гибели. Труп они отыскали уже в другом месте, отстоящем от прежнего метров на двести. Он был завален лесным мусором и буреломом. Фомин, опытный таежный охотник, сразу понял, что произошло.

Шла вторая половина октября. Медведь случайно наткнулся на труп лошади, но есть его не стал, потому как был сыт и достаточно жирен. Но оставить свою находку другим хищникам не захотел, поэтому оттащил ее в другое место, завалил лесным мусором и буреломом. Труп пролежал всю зиму, уцелел и сохранился. Лишь в первой половине мая медведь пришел к своему «НЗ» и стал лакомиться. Мясная пища не только насытила его, но и повысила аппетит, а вместе с тем у зверя возросла агрессивность. После того как труп был сожран, зверь долго бродил в надежде отыскать что-либо в пищу, но весенняя тайга в том году не располагала кормами. Не найдя ничего съестного, медведь направился в поселок Заповедный, расположенный в лесном массиве. Несколько дней он посещал поселковую свалку, поедал падаль и пищевые отходы. Когда же свалка опустела стервятник набросился на корову, но убить ее сразу не удалось, сильно поцарапанная корова в испуге бросилась бежать в поселок тем и спаслась от гибели.

Через несколько дней бродяга снова появился у поселка и разорил пасеку. Фомин выследил ход медведя, устроил засаду и убил его. Охотник утверждал, что это был тот самый зверь, который сожрал труп коня. Не верить опытному следопыту не было оснований. Данный пример лишний раз говорит о том, что чем больше медведь пожирает мяса животных и падали, тем агрессивнее становится. При питании же растительной пищей он настроен более или менее миролюбиво, плотоядных наклонностей почти не проявляет и хищничает редко.

В народе часто можно услышать, будто бы медведь не ест свежее мясо или рыбу, предпочитая тухлятину. Это неверно Наоборот, он любит именно свежее мясо или рыбу, а испорченное употребляет вынужденно, поскольку свежего нет. Во вкусе же различных частей звериных или рыбьих туш медведь разбирается прекрасно. Так, у коровы, оленя, кабана он в первую очередь съест внутренности, вымя, язык — это ему нравится. Поймает или найдет рыбу на нерестилище — прежде всего полакомится ее затылком. Если кеты или горбуши достаточно, он так и будет есть одни затылки и головной мозг, а когда насытится, то все остальное запрячет и завалит разным хламом. Делает он это для того, чтобы его добыча не досталась другим хищникам и как можно дольше сохраняла свою свежесть. Иногда закапывает мясо в землю, инстинктивно понимая, что там оно будет меньше разлагаться, чем на открытом воздухе. Но как бы медведь ни старался сохранить добычу свежей, сделать это, особенно летом, невозможно. Потому-то проголодавшемуся зверю и приходится употреблять порченное мясо или рыбу. Иногда наблюдаю такую картину: на береговой отмели валяется много мертвых лососей, а медведь усердно ловит рыбу. Что это? В звере пробудилась азартная страсть к рыбалке? Да нет же, просто ему надоела порченная, протухшая рыба. Она стала для него противной. Ему хочется свежей, поэтому он сам становится рыбаком.

Окончательно разложившееся мясо или рыбу медведь не ест. Однажды я сидел на лабазе, поджидал повторного прихода медведя к приманке. Внизу лежал труд сдохшей коровы. Медведь вначале побывал у приманки и, как всегда, сожрал вымя, внутренности и язык. Теперь я ждал его возвращения, но он не появлялся. Шел август, жара стояла невыносимая, труп стал разлагаться и сильно отдавал зловонием. Перед закатом солнца медведь пришел. Он подбежал к туше, копнул ее лапой, понюхал и отошел в сторону. Постоял немного, снова подошел к трупу, поковырял его лапами, понюхал, брезгливо зафыркал и ушел. Я ожидал, что он вернется, но медведь не вернулся. Видимо, разложившееся мясо ему было противно.