Глава 26
– Не один час на это убил, – сразу пожаловался Герман.
Но я не стала жалеть компьютерщика.
– Добрые дела очищают карму, в следующей жизни тебе это зачтется.
– Дурацкий мне достался характер, – гудел Герман, – если включился в задачу, обязан ее решить, никогда не бросаю ничего на полпути.
– Приклей на дневник золотую звездочку, – съехидничала я, – давай по теме.
Герман со смаком чихнул.
– Первый разговор снайпер вел из небольшого помещения, скорее всего, хорошо изолированного. Вероятно, сидел в квартире с закрытыми окнами и дверью. Ничего я не выудил, кроме тихого «пшш, пшш». Зато понял, что голос изменен, слегка поработал над звуком и с большой долей вероятности могу сообщить: говорила женщина. Эй, ты почему не удивляешься?
– Ну надо же! – воскликнула я. – Баба-киллер!
– Ты знала, – обиделся Герман.
– Лучше сказать «предполагала», – ответила я.
– Больше всего инфы я выжал из другой записи, – продолжал Герман, – сначала я услышал звук «Тук-тук, тук-тук», потом «Пшш-бух-бух», «Пшш-бух-бух».
– Ты уже рассказывал, – напомнила я.
– А вот и нет! – не согласился Герман. – Было «пшш», «пшш» – без «бух-бух». На той, ранней, записи звук тихий, деликатный, откуда он – непонятно. Но тут у меня случился насморк! Чертов босс неделю чихает, всех заразил! Я купил в аптеке спрей, нажал на дозатор и услышал «Пшш», «Пшш». Снайпер пользовался каким-то лекарством. Их сейчас часто выпускают в баллончиках: от астмы, ангины, простуды, головной боли, чего только нет.
– Очень глупо звонить по важному делу инкогнито и одновременно пользоваться медикаментами, – усомнилась я.
Герман чихнул.
– Вовсе нет. Я вот, например, сейчас себе в нос собрался пшикнуть, дышать невозможно!
– Мы обсуждаем рабочие дела, ты не скрываешь своей личности, не хочешь остаться неизвестным, не боишься быть арестованным за применение оружия. А снайпер сделал все, дабы запутать следы, и взялся за спрей? Где логика? – повысила я голос.
– Случается, что человек из-за спазма не может продолжать разговор, – выдвинул свою версию Герман. – На нервной почве парализует горло или схватывает судорога. Волей-неволей обратишься к аптечке. Снайпер говорил, а затем крохотная пауза, «пшш», «пшш» и продолжение беседы.
– Она прервалась на пару секунд, – протянула я, – ей понадобилось принять дозу. Это говорит о том, что у тетки хроническое заболевание, поэтому она носит в сумочке ингалятор. Ну, допустим, спрей с валерьяной.
– Что-то мне подсказывает: ты знаешь, кто она, – буркнул Герман.
Я решила не рассказывать парню про Нину, про то, как Силаева при мне пользовалась ингалятором, поэтому сделала вид, что не заметила его последнего замечания, и быстро сказала:
– Или у нее банальная простуда!
– Думаю, первое предположение более верное, – подхватил Герман. – Насморк придает голосу небольшую гнусавость, звук «н» иногда звучит как «д». Человек говорит не «нет», а «дет». Но в представленном материале подобного дефекта не наблюдается.
– Хорошо, теперь вернись к последней записи!
– Там другой «пшш», более сильный, сопровождаемый «бах-бах» и еще «тук-тук». Я искал в базе звуков целый час, – не преминул пожаловаться Герман.
– Есть такая? – недоверчиво спросила я.
– Ага, – подтвердил Герман, – прикольная вещь, в ней часто звуковики из кино шарятся, рекламщики. Видела клип про зубную пасту? Там человек яблоко откусывает, с хрустом. Знаешь, как его воспроизвели?
– Кто-то с шикарными клыками лопает за кадром фрукт, – предположила я.
– Нет, – засмеялся Герман, – это проделывал бобр, ему давали самую крепкую антоновку, животное и хрумкало. У человека так громко и аппетитно не выйдет.
Я притворилась огорченной:
– Кругом обман.
– Не верь услышанному, подвергай сомнению увиденное, – завел Герман.
– Только улики не лгут, они молча рассказывают правду, – завершила я известное высказывание. – Что ты выяснил?
– Место, откуда снайпер звонил в последний раз, находится возле стройки, «пшш, пшш, бух-бух» – звук от сваезабивающей техники, причем не простой, а той, что применяют в мостостроении.
– Интересно, – отметила я.
– Слушай, – зачастил Герман, – там еще было «тук-тук… тук-тук… тук-тук».
– Дятел! – предположила я.
– С колесами! – заржал компьютерщик. – Это стук поезда. Еще тихий гул, эхо, короче, не стану перечислять все, лучше назову место.
– Знаешь адрес?! – закричала я. – Какого черта ты тянул кота за бантик?
– Не знаю, – принялся занудничать парень, – я лишь выдвигаю версию.
– Двигай живее, – занервничала я.
– Если поезд – значит, неподалеку железная дорога, – зачастил Герман, – рядом есть стройка, судя по эху – подвал, гул, с большой долей вероятности, издает некая воздухоочистительная система. Я соображал долго и дотумкал. Улица Бастыркина, она одним краем упирается в рельсы, ведущие в сторону Питера, а там сейчас сооружают мост. Больше всего подходит дом номер пятнадцать, он последний по магистрали, примыкает к железной дороге, новый мост тянут в двух десятках метров от насыпи. Жильцов в здании нет, да оно никогда и не было обитаемым, на Бастыркина ранее был таксопарк, это здание – останки административного корпуса. Готов спорить, что звонок был оттуда. Компьютер не ошибается, он все варианты перебрал и выдал два. Бастыркина и проезд Томилина. Но на Томилина неделю назад работы по строительству были приостановлены. Жители на демонстрацию вышли, шумели очень. Остается Бастыркина. Еще один аргумент в пользу заброшенного таксопарка: киллер звонил в то время, когда по рельсам покатил состав Москва – Вальск, а рабочие забивали сваи. Администрация торопит строителей, вот они, пользуясь тем, что там, по сути, промзона, и пашут круглые сутки.
– Спасибо, – закричала я, хватаясь за руль, – ты гений!
– Я лучший из гениев, – поправил Герман.
Мне было недосуг слушать его похвальбу, я поспешила по указанному Германом адресу, по дороге я безостановочно названивала Максу и в конце концов оставила ему на автоответчике сообщение.
На улице Бастыркина запросто можно снимать кино, повествующее о жизни землян после глобальной катастрофы или ядерной войны. Часть домов лишилась крыш и окон, другие на первый взгляд казались целыми, но при ближайшем рассмотрении становилось ясно: тут давно не ступала нога человека.
Гаже всех выглядело здание бывшего таксопарка. Оно действительно подступало почти вплотную к рельсам. Я вытащила из багажника фонарь, прихватила чемоданчик со всем необходимым и храбро пнула дверь в здание администрации.
Ржавые петли слабо скрипнули, луч света полоснул по полу, раздался тихий писк, поодаль метнулось несколько крохотных серых теней. Я не боюсь крыс, но понимаю, что встреча со стаей голодных грызунов весьма опасна, поэтому живо сбегала к машине, взяла огнетушитель и вернулась. Едкая пена не понравится тем, кто считает себя полноправным владельцем таксопарка.
«Тук-тук… тук-тук… тук-тук», – донеслось с улицы. Пол задрожал, остатки стекол жалобно зазвенели: мимо мчался поезд. Я начала медленно обходить помещение. В доме три этажа, но лестница развалилась, не стоит пытаться по ней подняться, да и Герман утверждал, что Нина в момент звонка, похоже, находилась в подвале. Шаг за шагом я изучала офис администрации и в конце концов нашла дверь, за которой обнаружились ступеньки, уходящие вниз. В отличие от лестниц в центре зала, эта сохранилась замечательно, и рядом с ней до сих пор виднелось объявление, написанное прямо на стене красной краской: «После смены сдай путевой лист. Прими душ», и стрелка, острым концом указывающая в сторону подвала. Мне стало страшно. Получил ли Макс мое сообщение? Почему он до сих пор не приехал? Может, не стоит одной забираться под землю? В голове ожило неприятное воспоминание.
Давным-давно одноклассницы, Лена и Наташа, предложили мне пойти посмотреть на котят, которых родила дворовая кошка. Мама никогда не отпускала маленькую Фросеньку от себя дальше чем на два метра. В одиннадцать лет меня это огорчало: ребята смеялись надо мной, обзывали «малявкой» и никогда не звали поиграть вместе. Я не пыталась вырваться из-под родительской опеки, понимала, что мама будет переживать, но Лена и Наташа предложили мне свою дружбу, и я дрогнула. Мы сбежали с двух последних уроков, спустились в школьный подвал, и я спросила: «Где киса?» – «Вон она, – Лена ткнула пальцем в темноту, – боишься идти одна? Ты трусиха?» – «Конечно, нет», – храбро ответила я, сделала пару шагов и услышала звук задвигающейся щеколды. «Посиди тут! – крикнула Наташа. – Проверим, какая ты смелая, начнешь орать – не надейся с нами дружить».
Я чуть не скончалась от ужаса, села на корточки, уткнулась носом в колени и провела в этой позе невесть сколько времени, пока в подвал не ворвались моя мама, директор, завуч и несколько милиционеров. Скандал вышел громкий, я сразу назвала имена Лены и Наташи, девочек поставили на учет в детской комнате милиции. За предательство класс объявил мне бойкот, кое-кто из учителей тоже меня осудил, а вожатая сурово заклеймила на общем собрании, заявив: «Настоящий пионер никогда не выдаст своих, даже если его фашисты на костре поджаривают».
В результате меня перевели в другую школу, я сделала вид, что забыла о глупом приключении. Но на самом деле запомнила это навсегда. С тех пор я не люблю оставаться одна в помещении без окон и дверей. Но признаваться в легкой форме клаустрофобии частный детектив не имеет права.
Я начала медленно спускаться в подвал, бормоча себе под нос:
– Давай, Лампа, здесь вообще никого нет, только очаровательные крыски.
Едва нога коснулась пола, как в кармане оглушительно заорал мобильный. Оцените крепость моих нервов: я не уронила ни огнетушитель, ни фонарь, аккуратно поставила их на ступеньку и вытащила трубку.
– Ты где? – сурово спросил Макс.
– Неужели ты только что получил мое смс? – расстроилась я.
– Я нахожусь в полуразрушенном доме на Бастыркина, но тебя не вижу, – уточнил приятель.
Я вернулась назад, высунулась из двери и закричала:
– Макс!
Раздался звук шагов, и в поле зрения появился Вульф.
– Здесь никого нет, – констатировал он.
– Надо изучить подвал! – Теперь, в присутствии приятеля, я обрела стопроцентную смелость.
– Ладно, – согласился Макс, – пошли.
Мы побрели по просторному помещению с низким потолком, под которым змеились трубы. Я услышала странный звук, повернула голову, увидела под потолком зарешеченное оконце почти вровень с землей, подошла к нему и закричала:
– Макс!
На полу лежало что-то, прикрытое грязным куском картона. Из-под него высовывалась нога, обутая в хорошо знакомый мне сапог.
– Укромное место, тело здесь могли найти только случайно, – процедил Максим, обнимая меня за плечи.
– Это Нина Силаева, – проглотив комок в горле, сказала я, – ее обувь.
– Надо подняться наверх и позвонить, – засуетился Вульф.
На его голос наложился тот же странный звук, который я только что слышала. Я подняла глаза и поняла: в окошко врезан самый примитивный «кондиционер» – маленький вентилятор, чьи лопасти вращает ветер с улицы.
– Здесь, наверное, связь отсутствует, – сказал Макс.
– Доставай трубку, – велела я. – Нина беседовала со мной отсюда.
Гладкова с бригадой мы ждали довольно долго. Пока специалисты занимались трупом и осмотром места преступления, Павел со всей тщательностью допросил нас с Максом и отпустил со словами:
– Никуда из города не уезжайте, вы скоро мне понадобитесь.
– Хочешь кофе? – предложил мне Макс.
Меня моментально замутило, но я согласилась.
– Придется ехать кавалькадой, – попытался рассмешить меня Макс, – вот вам век глобальной автомобилизации. Куда двинем?
Я устало ответила:
– Мне без разницы.
– Тогда в «Синюю утку», – потер руки Макс, – там шикарно готовят макароны в яблоках.
Я подумала, что ослышалась, молча села в свою машину и поехала за Максимом, который направился в самый центр Москвы. Кафе оказалось маленьким и не имело вывески. Если о нем не знать, пройдешь мимо, но об уютном трактирчике, похоже, слышали многие – нам с трудом нашли столик в неудобном углу, почти у входа в туалет. Вы не поверите, но в меню были «Яблоки по-флотски».
– Это шутка? – спросила я у официантки.
– Все так думают, – обрадовалась она. – Попробуйте, вкуснотища. Макароны варятся, соединяются с отварным нарубленным мясом и жареным луком.
– Пока все более чем обычно, – сказала я.
– Потом берете антоновку, вырезаете мякоть так, чтобы получилась «корзинка», – продолжала официантка, – набиваете ее макарошками, прикрываете срезанной верхушкой – и в печь, на средний жар, пока не пропечется.
– Несите, – решила я.
– А тебе, Макс, как обычно? – подмигнула Вульфу брюнетка.
– Угадала, Люсенька, – кивнул тот.
Когда официантка ушла, я, по непонятной причине обидевшись, выпалила:
– Ты здесь постоянный клиент?
– Забредаю изредка, – сказал Макс, – тут вкусно готовят. Я проверил Льва Георгиевича Райкина и Арсения Леонидовича Филатова – кто-то же из них велел поставить тебе «жучок». Райкин авантюрист, в научной среде о нем высказываются презрительно. Лев Георгиевич преподавал философию, звезд с неба не хватал, книг не писал, вершиной его карьеры коллеги считали пост заместителя ректора по административно-хозяйственной работе. Короче говоря, на заре туманной молодости Райкин состоял в завхозах, заботился о туалетной бумаге в институтских сортирах, следил за сохранностью мебели в аудиториях, руководил уборщицами.
– Звучит не гламурно, – фыркнула я, – и не похоже на начало блестящей научной карьеры.
Макс взял вилку и принялся ковырять гору зеленого салата.
– Без хозяйственника нигде не обойтись, – продолжил он, – как правило, замом по тряпкам в вузах становится не особенно амбициозный сотрудник, которому за верную службу начальство помогает защитить диссертацию. Но наш Лев Георгиевич неожиданно попер в гору. Он быстро состряпал не только кандидатскую, но и докторскую, столь же стремительно преодолел все барьеры и получил заветное звание профессора. В институте тогда шел масштабный ремонт, и сотрудники не скрывали своих негативных эмоций: всем было понятно, что ректор растратил большую часть отпущенных на обновление здания средств, а Лев Георгиевич прикрывал начальника. Вот почему в аудитории не купили новые доски и не стали перекладывать паркет, отциклевали, покрыли лаком старые дощечки, и те «помолодели».
Не прошло и полугода после ремонта, как Райкин захватил в институте власть. Теперь ректор безвылазно сидел в своем кабинете и на все вопросы отвечал одинаково: «Спросите у Льва Георгиевича».
Очевидно, у завхоза имелся на руководителя немалый компромат. С течением времени из суетливого, услужливого мужичонки Райкин превратился в уверенного, богатого человека. В годы перестройки, когда ученые пили на кухнях пустой чай, Лев занялся бизнесом. Что он покупал и кому продавал, не знал никто, документов тех лет не сохранилось, а сам Райкин откровенничать не собирался. В конце девяностых Лев Георгиевич сел в кресло ректора, к тому времени он обзавелся неисчислимым количеством нужных связей. У высокопоставленных людей есть дети, порой весьма неудачные, все родители мечтают пристроить отпрысков в вуз. Райкин охотно помогал страждущим, а долг, как известно, платежом красен. В плюс Льву Георгиевичу пошла и женитьба – он отправился в загс с дочерью успешного политика. Зять и тесть объединили свои возможности и стали действовать рука об руку.
Нынче о Льве Георгиевиче отзываются плохо. Он груб, нетерпелив, быстро впадает в гнев и не способен адекватно оценить проступок подчиненного. Может уволить за случайно разлитую воду, но закрывает глаза на регулярные опоздания на работу и профессиональную непригодность.
«Что вы мне тут рожи паясничаете», «сделайте не так, как идиоту хочется, а как ум человека с головой подсказывает», «не пришивайте к башке утюг, она гладить не умеет» – вот далеко не самые яркие «перлы» Райкина.
Когда Лев Георгиевич встал во главе нового управления, кое-кто от изумления потерял дар речи. Ну какое отношение Райкин имеет к поиску преступников? Досужие языки замололи с утроенной силой, люди болтали всякое. Одни были уверены, что Левушку пропихнул в теплое местечко тесть. Тот хоть и старел, но борозды не портил и всегда содействовал зятю, который, кстати, был не намного моложе «папани». Другие, оглядываясь, шептали: «Кругом коррупция, Райкина взгромоздили на гору, чтобы он кого надо прикрывал».
Сам Лев Георгиевич, комментируя свой новый пост, заявил:
– Необходимо оздоровить некоторые части больного организма. Понадобился человек со стороны, не обремененный никакими связями в данной структуре. А то у нас здорово получается: переедет пьяный гаишник вне рабочего времени на «зебре» женщину, тут же кто-нибудь следователю звонит и говорит: «Ну не рушь парню судьбу. Кстати, помнишь, как мы твою дочь от статьи отмазали, когда она обкуренная за рулем сидела?» Мне никто ничего подобного не заявит, я ни от кого из представителей правоохранительных структур чашки чая не взял.
И это было правдой. Единственное, чем Лев Георгиевич вызывал восхищение сотрудников, так это меткой стрельбой. Шеф всегда попадал в центр мишени, не скрывал своей любви к оружию и рассказывал о домашней коллекции ружей.