Глава 24

Я не читаю журнал «Форбс» и не слежу за списком самых богатых людей России. У меня есть подруга, Анюта Филиппенко, она журналистка и не так давно брала интервью у Мамонтова. Отлично помню реакцию Анютки. Сразу после свидания с богачом Филиппенко примчалась в Мопсино и затараторила:

– Ну, ваще, он странный! Никогда не подумаешь, что такой кент способен бабло косой косить.

– Дурно воспитанный мужлан? – предположила я. – В процессе общения с тобой сморкался при помощи пальцев, шумно рыгал, клал ноги на стол?

Анюта стрельнула глазами:

– Нет, внешне он милый, одет шикарно. Я тоже в грязь лицом не ударила, прикинулась по моде, сапоги-ботфорты, юбочка кожаная, волосы уложила, маникюр, косметика, духи. Федор не женат, никаких сплетен о его личной жизни не ходит, ну вот!

– И ты решила понравиться одинокому олигарху? – бесцеремонно спросила я.

– Зарплата у меня, знаешь ли, не ахти, хотя возможности у журналистов хорошие, – созналась Анюта, – да зря я старалась, он никакого внимания на мои ноги не обратил.

– Хам! – подначила я приятельницу. – Девушка столько усилий потратила, а он не впечатлился.

– Мамонтов велел подать кофе, коньяк, пирожные, – перечислила Филиппенко, – продемонстрировал респект по отношению к прессе. Мило улыбался, но интервью не получилось.

– Почему?

– Задаю ему вопрос о бизнесе, отвечает его консультант, спрашиваю о личном, вещает адвокат, – вздохнула Анюта. – Сам олигарх лишь головой в такт кивал.

– Вероятно, у Мамонтова был негативный опыт общения с прессой, – предположила я, – вот он и принял меры предосторожности.

– Я же не из «Желтухи», – вознегодовала Анюта, – а из солидного бизнес-издания. Меня цвет его трусов и количество любовниц не волнуют. Речь шла о том, как выжить в трудное время малым предприятиям. О кредитовании и еще куда сейчас лучше вкладывать средства. Неужели у Мамонтова нет собственного мнения? Кстати, он с репортерами не встречается, в теле– и радиопрограммах не участвует, по тусовкам не ходит, в светской жизни не блистает, на выставках-презентациях не бывает. Бирюк.

– Ну и не обращалась бы к нему, – пожала я плечами.

Филиппенко вскинула голову:

– Главный редактор мне череп прогрыз, хотел напечатать материал с Мамонтовым, эксклюзив, понимаешь. Во я нахлебалась! Три месяца с его секретаршей общалась! Просто женщина-робот! Ну, в конце концов договорилась, его в компании юриста и помощника увидела, затем статью на визу отправила. Они ее тридцать дней изучали. Начальник чуть концы не отдал, каждое утро мне мозги бором сверлил: «Где интервью с Мамонтовым?»

Я звоню в офис олигарха, секретарь говорит: «Минуту, соединяю с помощником». А тот заявляет: «Работаем, подбираем правильные формулировки, завтра получите текст».

Проходит названный срок, а в электронке – фига. Бегу по новому кругу. В конце концов мне объявили: «Мамонтов уехал в Швейцарию».

– Никогда не мечтала о журналистике, а после твоего рассказа очень рада, что не имею ни малейшего отношения к прессе, – выдохнула я.

– Ну не все такие гоблины, – протянула Анюта, – встречаются на тернистом пути вполне нормальные люди.

Сейчас, вспомнив ту беседу, я от души пожалела бабу Нилу. С таким недотепой, как Колян, ей нечего ждать обеспеченной старости. Федор забыл про мачеху, он не собирается помогать женщине, которая его вырастила.

В кухню вошла Прасковья Никитична.

– Доброе утро, – чуть протяжно произнесла она, – есть хочется.

Я обрадовалась: свекровь Нины вроде в нормальном состоянии, вероятно, она сумеет ответить на некоторые вопросы.

– Кашу сварили? – спросила Прасковья.

Я открыла холодильник:

– Сейчас подогрею. Вы не знаете, где Нина?

– На горе, – охотно сообщила она.

– И где это? – нежно пропела я, запихивая фарфоровую тарелку в микроволновку.

– Там ворон крыльями машет и рак свистит, – поведала Прасковья, – там на неведомых дорожках бродит золотое руно под руку с Моисеем.

Я водрузила на стол завтрак, вручила Прасковье Никитичне ложку и спросила:

– Можно, зайду в ваши комнаты?

– Вкусная картошечка, – откликнулась старушка, зачерпывая кашу, – жаль, лука нет.

Я молча ушла в коридор. Похоже, несчастная окончательно выжила из ума, уже не способна понять, что ест, путает овсянку с пюре. Не дай бог превратиться в подобное существо, незачем разговаривать с Прасковьей, это бессмысленная трата времени.

Очутившись на территории Силаевой, я стала методично обыскивать комнату. Около получаса понадобилось на то, чтобы понять: у Нины нет ни записной книжки, ни дневника, ни блокнота с заметками. Минимум одежды, почти полное отсутствие косметики, жалкое количество детских вещей, пара игрушек – вот и все богатство. Зацепиться не за что. Ни квитанций, ни каких-нибудь чеков, ни листочка с номерами телефонов, оставленного на всякий случай для Прасковьи Никитичны.

На тумбочке у одной кровати нашелся сотовый ядовито-розового цвета. Подобные аппараты минимальной стоимости покупают первоклассникам. Если малыш потеряет трубку, жалко ее не будет. Нина решила, что мобильный без наворотов лучше всего подходит Прасковье Никитичне. Ну зачем полубезумной свекрови фотоаппарат, видеокамера, калькулятор, радио и возможность подключаться к Интернету?

Я понажимала на большие кнопки. Никаких эсэмэсок или звонков, с Прасковьей Никитичной давно не общались. Но о старухе явно нежно заботятся. Кровать Нины застелена старым, кое-где зашитым бельем, а одеяло Прасковьи Никитичны заправили в пододеяльник с кружевной отделкой. Халат и тапочки Нины сильно поношены. В феврале хочется закутаться в уютный велюровый или толстый махровый шлафрок, но у Силаевой был тоненький, почти прозрачный халатик из ситца, в таком зимой холодно и некомфортно. Роль домашних тапочек выполняли дешевые пластиковые сланцы, на которых от длительной носки стерлось название фирмы-производителя. А бабуля сейчас явилась на кухню в симпатичном стеганом халате и в тапочках из овчины. Силаева баловала Прасковью, она не могла бросить выжившую из ума мать Филиппа.

С Ниной определенно случилась беда – вот таким был мой вывод.

Я побежала к себе, быстро оделась и пошла в ванную, чтобы там перед зеркалом накрасить глаза. Едва рука поднесла к веку кисточку, как из ванны послышалось громкое «Аффф». От неожиданности я уронила коробочку с тенями, наклонилась и увидела лохматую зверушку, сжимающую в лапках мочалку.

– Ты Степа или Петя? – осведомилась я.

– Аффф, – выдохнуло животное, – аффф.

– Без разницы, как тебя зовут, – сказала я, – имей в виду, губка не съедобна. Дай ее сюда.

Чтобы отнять у быдры мочалку, мне пришлось потрудиться. Степан или Петр не хотел делиться добычей. Сначала потенциальный производитель быдрят фыркал, затем коротко заявил:

– Пшш, пшш.

Такой звук издает воздух, вырываясь из продырявленного шарика. По мере того как я увеличивала натиск, быдра злилась все сильнее и в конце концов начала шипеть, словно раскаленная сковородка, на которую выплеснули стакан холодной воды.

– Дурачок! – укорила я источник будущего богатства Коляна. – Успокойся, еще живот заболит!

Быдра изо всех сил вцепилась в мочалку. Стало понятно, что она готова сражаться до конца. Я сбегала на кухню, принесла кусок белого хлеба и протянула его любителю поролона.

– Давай поменяемся! Батон намного вкуснее мочалки.

Петя или Степан моментально выпустил из лап несъедобный предмет и схватил булку. Я скорехонько подобрала губку и отправилась на кухню, там у плиты опять суетилась баба Нила.

– В ванне быдра сидит, – сообщила я.

– Они не кусаются, – ответила старуха, – еще маленькие, наверно.

– Так вот, насчет клыков, – продолжила я и продемонстрировала сильно помятую мочалку: – Одна из быдр намеревалась вкусно позавтракать. Поролон не переваривается, он и пластиковые пакеты представляют особую опасность для животных, много щенков и котят погибло, наевшись в отсутствие хозяев всякой дряни.

– Вот черт, – расстроилась баба Нила, – что делать-то? В доме полно разных вещей, Колян в город уехал, а я могу недоглядеть за хулиганами.

– Их надо посадить в загон, – предложила я. – Знаете, для младенцев выпускают манежи. В зоомагазине продают железные заборчики. Ограждение придумано для щенят: перекрываете им часть комнаты, бросаете несколько безопасных предметов, ну, допустим, яблоко, морковку, сушку-челночек, и спокойно уходите. Щенок мирно слопает «игрушку» и заснет до вашего возвращения.

Баба Нила подперла рукой подбородок:

– Коляна заводчик быдр предупредил, что они должны жить на свободе, в клетке не размножаются. Сын их отпустил по всему дому гулять, он разозлится, если я Степана с Петром ограничу. Николай гневливый.

– Правда? – поразилась я. – За все время, что тут живу, Коля ни разу ни на кого голос не повысил.

Старушка открыла холодильник:

– Он редко бесится, да метко. Не дай бог ему под горячую руку попасть. Валентине как-то раз здорово досталось. Уж чего они не поделили, не знаю, я тогда в автосалоне работала, там машинами круглосуточно торговали, порой хозяин меня только ночью отпускал. Ну и день сегодня! Сделала вчера пюре, а оно исчезло! Кастрюля пустая!

Я перевела взгляд на плиту и против желания выпалила:

– Там была геркулесовая каша!

– Да ты чего, Лампа, – покачала головой мать хозяина, – мятая картошка, я растолкала ее пестиком, маслом заправила! И кто все слопал? Небось Томас, он как вечером погуляет, так ночью полки обшаривает! Кактус схарчил, теперь от пюрешки ничего не оставил. Ну мужики, что русские, что американцы – разницы никакой! Да и фиг бы с картошкой, новую сгоношу, слава богу, ее полно. Осенью купила у Володьки Сергеева несколько мешков и в подпол спустила. Ща принесу. Эхма, холод-то, лень на двор идти. Ладно, попозже схожу, авось снег с неба валить перестанет. О чем я говорила? Ах да! Прихожу в тот день домой, а у Вали свет горит! Не подумай, я не любопытная, в супружескую спальню без стука не вопрусь. Просто отметила, что они бодрствуют, и в ванную поползла. Щелкнула выключателем. Мама родная! Будто мамай прошел! Зеркало разбито, полотенца на полу, скомканные, все в крови! Стаканы стеклянные для щеток – в осколки! По полу мелочовка раскидана! Испугалась я, забыла про приличия, кинулась к невестке и сыну. Коляна дома не оказалось, а Валя в кровати лежит. Лицо в синяках, шея бордовая, словно ее душили, губа разбита. Я давай ее трясти. Невестка сначала соврала: «Шла домой с работы, поскользнулась, упала и головой о кирпичи, которыми клумба обрамлена, треснулась». Но я ее спросила: «Валюш, на чем же у тебя ноги разъехались? На дворе лето, гололеда нету, дождя третью неделю не было, и камни из сада я еще в мае на жестяные ленты поменяла». Тут-то она заплакала и сказала, что Колян на нее за дело разозлился и поучил как следует.

– И как вы отреагировали? – спросила я.

Баба Нила вынула из шкафчика большую побитую эмалированную миску.

– Нечего матери в семейные дела сына соваться. Колян не пьяница, не сволочь, не наркоман, просто иногда от гнева ум теряет. С пустяка не взбесится, да и Валя сама призналась: за дело он ей глаз подбил. Она ему изменила.

– Это вам Колян сказал? – удивилась я. – Редкий мужчина не бросит супругу, наградившую его рогами.

– Я сама догадалась, – отмахнулась баба Нила. – Валентина потом почти месяц дома сидела. Думаю, ей Эля, первая Николашкина жена, бюллетень спроворила. На тридцать дней в районной поликлинике освобождение не дадут, а в больнице – пожалуйста. Эля в хирургии служит, она доктор. И зубы Вальке она вставила, нисколечко в этом не сомневаюсь. Привела себя Валентина в порядок, челюсть отремонтировала, синяки залечила и на старую работу не пошла, уволилась. Почему? Там у нее положение было, оклад небольшой, но стабильный, могла вперед продвинуться. Есть один ответ: муж ей велел. Колян узнал, что у Вали в любовниках сослуживец… Эхма, все же попрусь за картошкой.

Я выхватила у старухи миску:

– Извините, это я скормила Прасковье пюре, спутав его с кашей. И ведь она повторяла: «Вкусная картошечка», а я подумала: совсем из ума выжила, овсянку от пюре не отличает. Получается, не Прасковья безумная, а у меня в голове туман. Где подпол? Принесу картошку и почищу. Еще раз прошу прощения.

Баба Нила улыбнулась:

– Ерунда, картофеля полно, просто на холод мне переть неохота. Выйди через заднюю дверь, пересеки двор, у забора сарай, в левом углу, в полу, кольцо торчит. Потянешь за него, крышку поднимешь и спускайся. Как в подполе очутишься, справа выключатель. Осторожно пригнись, а то о притолоку шарахнешься, и не задень мою сигнальную веревку с колокольчиками.

Я шагнула к двери и не смогла сдержать любопытства:

– У Николая второй брак?

– Да уж не первый, – подтвердила старуха, – никак мне внучат не родит.

– И Валя поддерживает отношения со своей предшественницей? Редко две жены дружат, – зачем-то продолжила я расспросы.

– Эля хорошая, – заулыбалась баба Нила, – служит в больнице, где челюсти оперируют, там лучшие стоматологи собрались. Мы все к ней ходим. Во, смотри, какие зубки!

Баба Нила открыла рот и продемонстрировала ровный ряд белых клыков.

– Думаешь, это протез, – хитро прищурилась она, – или мост? Или съемная лабуда на присоске? Нет! Эля мне в десну железяки вживила, а уж на них зубы навинтили. На всю жизнь богатство. Если коронка сломается, делов на три минуты. Врач ее снимет и новую сделает.

– Импланты, – кивнула я.

– О, точно! – обрадовалась баба Нила. – Я слово забыла. Элька такая, с ней мигом подружишься, добрая, всем помочь готова.

Я уронила миску, быстро подняла ее и поторопилась в сарай.