Книга: Стриптиз Жар-птицы
Назад: Глава 22
Дальше: Глава 24

Глава 23

Мура очень хотела быть объективной, поэтому перечислила все благодеяния ректора: заботился о коллективе, выбивал всем квартиры, сумел организовать дачный поселок, выстроил новое здание института, создал издательство, радел об аспирантах, поддерживал молодых ученых, не забывал о стариках, сам активно выпускал книги, изучал птиц и даже описал новый, никому не известный вид. А еще был идеальным семьянином, обожал жену, и та платила мужу горячей любовью.
– Просто ангел, – пробормотала я. – И за что вы на Матвея сердились?
Мура взяла лежавший на ручке кресла плед и завернулась в него.
– Не успел Матвей получить докторскую степень, – продолжила она, – как умер старый ректор, Виктор Гаврилович. Колоскова вызвали в министерство и предложили стать руководителем заведения. Матвей подходил на эту должность со всех сторон. Во-первых, он не был членом КПСС.
– Постойте, – удивилась я, – я не настолько молода, чтобы не знать: в годы социализма членство в компартии было обязательно для любого, кто желал сделать мало-мальски успешную карьеру!
– Деточка, – мягко перебила меня Мура, – помните, мы толковали об ученом еврее при губернаторе? При Советах имелись подобные личности. Западная пресса постоянно упрекала руководителей СССР в однопартийности, кричала о нарушении прав человека и ограничении свободы. А в ответ слышала: все ложь, у нас есть балерина N, писатель M, композитор K, ученый L, они никогда не были членами КПСС, более того, позволяют себе очень смелые высказывания и тем не менее выезжают за рубеж и активно работают в России. Феликс звал эту категорию людей «голубчиками» и считал, что они намного более опасны для общества, чем сотрудники КГБ. «Голубчики» давали людям ложную надежду, а кое-кто, думая, что творческому человеку все у нас сходит с рук, пытался им подражать. И где оказывался такой дурачок? «Голубчики» были кастой неприкасаемых. Кстати, если пойдете в Ленинскую библиотеку и почитаете газеты семидесятых годов, то легко поймете, о ком я веду речь. Ну, допустим, поэт S. Уж такой смельчак! Стихи резкие, пел их под гитару во всех компаниях и со сцены! Почему же его, как многих других, не посадили? Бродский попал в лагерь по обвинению в тунеядстве, а S преспокойно резал правду-матку чуть ли не в глаза членам правительства. Надеюсь, вы не столь наивны, чтобы не понимать: ему было разрешено делать подобное, более того – это вменялось S в обязанность. Он ездил по миру, но всегда возвращался в СССР. Что мешало человеку попросить политического убежища, а? Те, кто хотел избавиться от оков социализма и мечтал творить свободно, удрали при первой возможности. Артистов балета Нуриева и Годунова удержать не сумели. S же летал в Америку, рыдал там о своей несвободе и… возвращался в Москву. Почему? Да потому, что его и дома отлично кормили. Кое-кто из «голубчиков» дожил до сегодняшних дней, и нынче они процветают, рассказывают глупым журналистам, как были диссидентами, народной совестью, ставили обличительные спектакли, писали антисоветские книги, пели антикоммунистические песни. Молодое поколение наивно восхищается стариками. Право, смешно… если бы не было так грустно. СССР являлся полицейским государством, и, чтобы выпустить, скажем, спектакль, требовалось пройти много инстанций, антисоветчину бы запретили еще на уровне читки пьесы. Если же «острое» произведение появилось, следовательно, оно было нужно руководителям государства. Настоящие борцы за свободу, такие, как Марченко, погибли в психлечебницах, о них не вспоминают, власти постарались вытравить даже память о настоящих людях. Обратите внимание, деточка, даже сегодня журналисты не написали ни одного материала о тех, кого убила советская психиатрия. Почему? Слишком болезненная, страшная тема, кое-кто из «великих» профессоров, подписывавших лживые диагнозы, еще жив. Так что вся свобода слова уперлась лишь в возможность рассказов о проститутках на Тверской и о цвете трусов какой-нибудь певички. Впрочем, справедливости ради отмечу: некоторые «голубчики» не понимали своей роли, не догадывались, в качестве кого их использовали. Другие успешно делали вид, что не в курсе событий. Вот почему Феликс назвал Матвея «голубчиком»…
Муж Муры всегда резко высказывался о существующих порядках, в доме у Бирк часто собирался народ, люди сидели на кухне и вели весьма откровенные разговоры. Правда, дальше болтовни не шли, русской интеллигенции свойственно принимать словесные излияния за дело – потрепали языком, значит, можно расходиться по домам, считая себя спасителями России. Матвей, как лучший приятель Феликса, был вхож в этот круг, правда, он в основном помалкивал, больше слушал, чем говорил. А потом вдруг получил предложение о повышении.
Первым, кто узнал эту новость, оказался Феликс.
– Ты с ума сошел! – возмутился он.
– Я смогу сделать на посту начальника много хорошего, – протянул Матвей.
– Превратишься в одного из «голубчиков»! – попер на друга Феликс. – Я тебе руки не подам!
– Ну и будешь дурак, – не обиделся Матвей. – На себя посмотри! Спрятался дома, революционер кухонного формата! Борец под одеялом! Смешно! Иди с плакатом «Долой КПСС» на Красную площадь! Выстрели в Брежнева! Взорви Кремль!
Присутствовавшая при разговоре Мура перепугалась, выдернула из стены телефонный шнур и зашипела:
– Мотя! С ума сошел!!! Подобные заявления – это уж слишком!
– Ха! Сами вы трусы! – понесло Матвея. – Он меня обвиняет в ренегатстве, обзывает конформистом, и что? В отличие от дорогого Феликса я не гонюсь за дешевой популярностью у коллег. Мы живем при социализме, нам систему не сломать, следовательно, надо приспособиться. Мне представилась возможность помочь людям, и я ее использую. А Феликс пусть либо заткнется, либо идет драться с диктатором, третьего не дано. Да, я конформист, соглашатель, а Бирк болтун и надутый идиот!
Поругались приятели в тот день насмерть, Феликс не выдержал и заорал:
– Знаю, почему тебе ректорское место предложили, хотя в коллективе более достойные кандидатуры имелись! Ты стукач! Сидел у нас на кухне молча, а потом в первый отдел бежал!
– Под более достойной кандидатурой, наверное, ты имеешь в виду себя, – ринулся в бой Матвей, – завидовать нехорошо. Кстати, в отличие от тебя, болтуна, я уже защитил докторскую, а ты все о великих исследованиях разглагольствуешь!
Феликс кинулся на Матвея, Колосков не был слабаком, завязалась нешуточная драка, которая прекратилась лишь после того, как Мура вылила на мужа и приятеля ведро воды.
Матвей ушел, отказавшись вытираться поданным полотенцем, Феликс не спал всю ночь, кричал о предателях, а потом вдруг затих и сел к столу.
Мура легла спать, решив, что утро вечера мудренее. В шесть часов зазвенел будильник, Бирк вскочила и поняла, что Феликс не приходил в спальню. Супруг был в кабинете, он маялся над рукописью.
– Так нельзя, – укорила мужа Мура, – организм должен отдыхать!
– Я вчера слишком бурно отреагировал на Матвея, – сказал Феликс и вдруг добавил: – А знаешь, он прав!
Мура удивилась.
– Да, да, – продолжил Бирк, – абсолютно верно он отметил: я глупый, наивный болтун. Каждый в жизни выбирает свой путь и отвечает за совершенные поступки. Я налетел на Матвея, а ведь он не побоялся принять решение, на мой взгляд, отвратительное, неправильное, но решение. Мотя действует, а я жонглирую словами! Даже диссер никак не допишу! Но теперь все будет иначе!
Мура тогда лишь вздохнула. Она великолепно знала: Феликс талантлив, намного умнее, чем Матвей, но тот трудолюбив, а Бирк не способен заставить себя сесть за докторскую. Мура испробовала разные способы, пытаясь приковать Феликса к столу, но ему больше нравилось читать лекции, чем кропать труды. Навряд ли все станет иначе после драки с другом.
Но, очевидно, тягостная беседа с Колосковым возымела свое действие. В рекордно короткий срок Феликс защитил докторскую, принялся писать монографию, и Мура была очень благодарна Матвею за это.
Дружба между учеными охладела – Колосков более не приходил к Бирк, участия в диссидентских разговорах не принимал. Но Мура понимала: именно Матвей сумел сподвигнуть ее мужа на работу. Впрочем, формально хорошие отношения у них сохранились. Если Мура сталкивалась с Матвеем в коридорах института, ректор всегда нежно обнимал ее и с неподдельным интересом спрашивал:
– Как дела?
Один раз Мура честно ответила:
– Не очень.
– Что случилось? – насторожился Матвей.
– Алевтине поставили диагноз: астма, – рассказала Бирк о проблеме с дочерью.
– Она же совсем маленькая, еще в школу не ходит! – изумился Матвей.
Мура кивнула.
– Верно. Только болезнь возраста не различает. Наверное, будем менять городское жилье на Подмосковье – Але нужен свежий воздух. Конечно, зимой можно было бы оставаться в Москве, а на летние месяцы вывозить девочку за город. Денег-то у нас на дачу нет!
– Почему сразу ко мне не пришла? – возмутился ректор. – Столько лет дружим! Алевтина и нам с Антониной как дочь!
– Ты же ей новые легкие не подаришь, – справедливо заметила Мура.
– Ничего не предпринимай с квартирой, – приказал Матвей.
Через десять дней Муру вызвали в местком и вручили ключи от дома в Подмосковье. Матвей, наверное, приложил огромные усилия, чтобы добыть в рекордно короткий срок дачу для семейства Бирк. Более того, вечером того же дня он позвонил Муре и сказал:
– Хотел устроить вас вместе со всеми в Евстигнеевке, но там готового дома не нашлось, одни земельные участки. Подумал, что вы не захотите тратить годы на стройку, поэтому и подсуетился с Палашовкой. Она рядом, в паре километров, думаю, скоро деревни сольются в одну.
– Спасибо! – горячо поблагодарила его Мура. – И от Феликса тоже!
– Ерунда, – засмеялся Матвей. – Я уже объяснял: специально согласился на ректорский пост, чтобы помогать людям…
Рассказчица замолчала.
– Пока все, что вы поведали, характеризует Матвея только с лучшей стороны, – отметила я.
– Это присказка, – мрачно протянула Мура, – сказка впереди.
…Первые годы ректорства Матвей сыпал добрыми делами, а потом начал постепенно требовать от людей благодарности. Мура очень хорошо помнила день, когда Феликс, придя домой, схватился за валокордин.
– Милый, что случилось? – напряглась жена.
– Ученый совет проголосовал за присуждение докторской степени Полине Гореловой, – возмущенно ответил муж.
– Постой-ка… – забормотала Мура. – Она любовница Маркова, чиновника из Министерства просвещения. Как же так? Ты говорил – девица полный ноль.
– Да, – кивнул муж. – И тем не менее она будет доктором наук. В коридоре все над Полиной посмеивались, мол, оказывается, что путь в науку лежит не только через мозг, но через иные, чисто женские органы. Но все проголосовали «за». В урне нашелся лишь один черный шар, мой.
– Невероятно! – подскочила Мура. – Это же девальвирует научное звание, низводит его до уровня плинтуса! Ты не ошибся? Только один голос «против»?
– Да, – буркнул Феликс.
– А Вадим Семенович? – не успокаивалась Мура. – Неужели Прошкин тоже присоединился к большинству?
– Именно так! – подтвердил Бирк.
– Он заболел, – отрезала Мура. – Наверное, у него грипп, он не соображал, что делает.
– Выглядел здоровее прочих, – рассердился Феликс, – даже улыбался.
– И ты к нему не подошел после совета? Не спросил, в чем дело?
Супруг снова взялся за пузырек с лекарством и неохотно признался:
– Я поймал Вадима на лестнице, говорю: «Ты понимаешь, что происходит? Этак скоро пропадет необходимость заниматься наукой и писать труды! Приноси в канцелярию справку со словами: «Сплю с начальником отдела» и получай регалии в зависимости от служебного положения любовника».
– А он что?
– Сначала молчал.
– А ты?
– Я продолжил его стыдить, воскликнул: «Из-за таких, как ты, советская наука превращается в помойку!»
– Ну и?
Феликс выпил вторую порцию капель.
– Прошкин схватил меня за пиджак и зашептал: «Прекрати. Биологии хуже от присутствия Гореловой не станет! Она вполне вменяемая тетка, в исследования не лезет, докторская нужна ей лишь для карьеры». Ну я и не выдержал…
– Ты тоже с Полиной спишь? – взвился Бирк. – Дама у нас общего пользования?
– Идиот! – крякнул Вадим. – Ладно, если хочешь знать, меня Матвей просил. Ему звонили из министерства, а у института крыша течет.
– Не понимаю связи!
– Проще некуда: Горелова становится доктором наук – Колосков получает финансирование на кровлю, – пояснил Вадим. – Я его понял и проголосовал «за». И потом… не мог же я отказать ректору.
– Ага, значит, ты с ним спишь, – глупо пошутил Бирк.
– Кретин, – зашептал коллега, – поосторожней с подобными оскорблениями! Матвей для моей больной мамы лекарство из-за границы привез, бесплатно. Спас старуху! И что теперь? На его маленькую просьбу ответить «нет»? Я в отличие от тебя не принадлежу к семье Джорджано Бруно, особо за чистоту науки не страдаю!
Вот такой у них состоялся «научный спор». А потом Феликс хватался за сердце и пил лекарство.
– Ну и дела… – покачала головой Мура.
И это было лишь началом. Спустя пару лет Матвей подмял под себя всех преподавателей. Тех, кто не желал «сотрудничать», ректор попросту сживал со света. Ему помогала жена, но в отличие от него Антонина действовала куда более прямолинейно, ее прозвали в коллективе Акулой и боялись больше, чем ректора.
Муре оставалось лишь удивляться, как власть меняет человека. В знак протеста Бирк покинули институт. Колосков без кривляний подмахнул их заявления об уходе. Правда, он попытался воззвать к совести Муры. Пригласил ее к себе в кабинет и сказал:
– Вот уж не предполагал, что вы бросите меня в трудной ситуации одного! В институте у меня полно врагов, хочется видеть рядом и друзей.
Мура решила не углубляться в тему и обтекаемо ответила:
– Здоровье подводит, вот и решили поселиться в деревне постоянно.
– Об Але подумай! – задел больное место ректор. – Неужели девочке придется в селе школу заканчивать? И вы с голоду умрете!
– Мы будем преподавать в местном училище, – разоткровенничалась Мура, – я возьму курс по биологии, а Феликс…
– Ужасно! – перебил ее Матвей. – Катастрофа! Вот что, хватит глупить! Оставайтесь в институте. Через год Натан Данилович, мой зам по научной работе, уйдет на пенсию, я поставлю на его место Феликса. Поговори с мужем, пусть один раз в жизни подумает о семье, о дочери и примет мудрое решение.
Назад: Глава 22
Дальше: Глава 24