Глава 22

– Так я пойду? – спросила Олеся.

– Поехали, – приказала я.

– Куда? – испугалась Филимонова.

– К твоей знакомой Жанне Бирк.

– Зачем вам Жанка? – изумилась Олеся. – Она дура!

– Вроде вы с ней дружете, – напомнила я. – На мой взгляд, не очень красиво так отзываться о своих знакомых!

Олеся накуксилась:

– А че? Это ж правда! Всем известно. Вот я, например, за фигом в медучилище пошла? Думаете, приятно там учиться? Ничего хорошего! После первого курса нас на практику отправили, в больницу.

– Медсестра должна уметь обращаться с больными.

– Ха! Из нас техничек сделали. Самую грязную работу на практиканток взвалили, к людям только с клизмой подпускают, а к приличным, в отдельные палаты, даже с тряпкой не войти, там медсестры за чаевые убирают. Вон сейчас в люксе жена одного начальника лежит, так девкам не западло из-под нее горшок таскать. Каждую секунду носятся и спрашивают: «Нина Константиновна, ничего не хотите? Чаю, фруктов, газет-журналов? От окошка не дует? Одеяло, подушек принести? В задницу вас поцеловать?» Тьфу! А в палату, где восемь убогих валяется, меня отправляют. Там вонища!

– Если перестанешь лениться и вымоешь пол там, где находятся несчастные, вынужденные пользоваться услугами бесплатной медицины, то в палате исчезнут запах и грязь, – не выдержала я. – Больные люди не способны поддерживать порядок, это дело служащих клиники. И при чем здесь ум Жанны Бирк?

Олеся вытащила пачку дорогих сигарет.

– Кто же пойдет в медучилище? Только идиотка, которой больше никуда не поступить.

– Как ты, например?

– Я с расчетом, – неожиданно с достоинством произнесла Олеся. – В мединститут без блата не пролезть, а на взятки у меня денег нет. Отсижу в училище, отработаю год и двину в вуз вне конкурса. Классно?

– Да, неплохо придумано, – похвалила я Олесю. – Если только не станешь сажать умерших в кровати с газетой в руке, все у тебя получится. Наверное, и Жанна Бирк имеет тот же расчет, что и ты.

– Ха! У ней папа доктор наук, мать хирург, бабка типа профессор была. Жанке даже фамилию дали по маме, чтобы династию сохранить, – зачастила Олеся. – Деньжищ в семье – лом! В буфете на кухне такая посуда! Жанка говорила, сервизу триста лет, а они им каждый день пользуются, не жалеют! Вилки серебряные, каждая по полкило весом! Картины повсюду! Одну со стены снять, толкануть – и Жанка в институте. Почему ж ее мамашка так не поступит? За фигом она любимую доченьку в такой ад пристроила?

– Вероятно, не хочет разрушать коллекцию, – предположила я.

Олеся захихикала.

– Не! Алевтина Феликсовна ради доченьки в печку прыгнет. Просто Жанна дура, ей никогда на врача не выучиться! Позавчера она не сумела зачет сдать, очень легкий, по перевязкам! Там соображения много не надо, лишь руками шевели, и то у нее не вышло. Жанка домой одна идти не хотела, меня позвала. Алевтина Феликсовна сначала расстроилась, а потом и говорит: «Ладно, деточка, освоишь науку. Олеся, ты же ей поможешь?» Жанка зарыдала и убежала, а ее мама мне сказала: «Олесенька, я очень тебе благодарна за то, что ты подставляешь нашей девочке плечо. Она хорошая и не виновата в проблемах, случившихся в ее развитии. Понимаешь, мой отец… Впрочем, это неинтересно, история давняя. Я в свое время пила много лекарств. Прием серьезных препаратов сильно повлиял на мой организм, и Жанна теперь… Ну, в общем, не бросай ее, а мы с Антоном Павловичем непременно поможем тебе, солнышко! У Антона Павловича много молодых ассистентов, симпатичные юноши с большим будущим. Вы с Жанночкой непременно устроите свое личное счастье».

Филимонова примолкла, я кивнула:

– Хороший расчет! За толерантное отношение к дочери ее мать пообещала тебе поддержку. Отличный бонус, думаю, проблем с поступлением в вуз у тебя не будет. И жених почти найден. А что, у Жанны действительно с головой не все в порядке? С ней никто, кроме тебя, дружить не хочет?

– Да она прямо ау, войдите! – Олеся покрутила пальцем у виска. – За ней постоянно следить надо. Такие глупости ей в башку лезут… К Жанке хуже, чем к Машке конопатой, относятся!

– Это кто?

Олеся испустила стон:

– Наше все! Мария Грибкова. Лучшая девушка Москвы и области! Окончила школу с золотой медалью!

– Дочь Глеба Сергеевича?

– Она самая. Папашка – идиот, мамашка – сука, а доченька – дрянь!

– Похоже, ты ее очень любишь.

– Обожаю! – зашипела Олеся.

– Ладно, поехали к Бирк, – велела я.

Видно, личность Маши Грибковой давно не давала покоя Олесе, потому что, пока мы шли к машине, усаживались в нее и ехали к Жанне, Филимонова без устали рассказывала о дочери участкового.

Маша была на несколько лет старше Олеси и считалась в Евстигнеевке маяком, на который следовало ориентироваться молодому поколению деревни. В школе девочка получала одни пятерки, и, заслужив аттестат с отличием, Маша легко поступила в вуз. Да не в какой-нибудь там пятисортный институтишко, а в МГУ, где незамедлительно стала лучшей на курсе. О мальчиках Грибкова не думала, все ее мысли были направлены на учебу. Маша была еще и идеальной дочерью. Летом она беспрекословно помогала матери на огороде, не бегала по танцулькам, не требовала модной одежды, вела себя скромно, не пила, не курила, практически не пользовалась косметикой. Не так давно Глеб Сергеевич расхвастался в магазине, сказал, что дочь пойдет в аспирантуру, напишет кандидатскую, а потом докторскую диссертацию. В общем, родил он и воспитал великую ученую.

В день, когда милиционера пробило на хвастовство, в очереди к прилавку стояли одни бабы, дети которых отнюдь не являлись образцами. Представляете, каково им было слушать панегирик в адрес Марии Грибковой? В конце концов Вера Расторгуева не выдержала и заявила:

– Хорошо, конечно, быть умной, но женщине положено замуж выйти и детей рожать. В этом ее предназначение, а не в диссертациях!

Остальные бабы радостно засмеялись, а Грибков воскликнул:

– Так у нас скоро свадьба!

– Машка в загс пойдет? – ахнула Вера. И, забыв об осторожности, добавила: – А че я не знаю?

Грибков с укоризной зыркнул на любовницу и пояснил:

– Ну нам с матерью пока официально не объявляли, да только точно к гулянке дело катит. Есть у Маши жених, сын профессора.

– Врешь! – не выдержала Расторгуева. – Почему же парень в Евстигнеевке не появляется?

– Не знаю, – пожал плечами участковый, – наверное, стесняется. Но я о нем справки навел: кандидат наук, психолог, отлично зарабатывает.

– Да? – с сомнением протянула Вера. – Ну-ну…

Через неделю после беседы в магазине Евстигнеевка была сражена наповал. К дому Грибковых подъехала новая иномарка, из нее вылез водитель, мужчина лет тридцати, распахнул пассажирскую дверь и помог выйти Маше. Дочь участкового держала в руках роскошный букет, а на плечах у нее красовалась новая, абсолютно не нужная в мае шубка из норки. Глеб Сергеевич не соврал, его дочь оказалась не таким уж и синим чулком, отхватила замечательного парня.

– Моя маманя прямо с ума сошла, – злилась сейчас Олеся. – Все детство мне Машку в пример ставила, а теперь ваще офигела. Каждый день твердит: Маша умная, училась отлично, поэтому богатого нашла, родителям помогает, три раза в неделю сюда наезжает, купила им телик, стиралку, холодильник, обувь зимнюю… А я, никудышница, хорошего мужика не найду, в башке одни глупости. Стой! Приехали.

Я автоматически нажала на тормоз.

– Вот их дом. – Филимонова ткнула пальцем в двухэтажное деревянное, очень похожее на терем здание. – Жанка болтала, ее семья тут очень давно живет.

– Олеся, – строго приказала я, – ты сейчас позвонишь в дверь и представишь меня бабушке Жанны Бирк. Если не ошибаюсь, она тоже Жанна?

– Да, – кивнула девчонка, – только их дома по-разному зовут, старуха на Муру отзывается. Уж не знаю почему, но к ней все так обращаются. Глупо, правда?

Я улыбнулась. На мой взгляд, вовсе не глупо. Чем теплее отношения в семье, тем больше милых прозвищ существует у близких людей. Те, кто не испытывает добрых чувств к старшему поколению, будут говорить «бабка», «старуха» или найдут другие грубые слова. «Мура» свидетельствует о том, что пожилую даму нежно любят. Вот Дана тоже зовет свекровь Жозей, ни разу я не слышала, чтобы Гарибальди обращалась к ней официально: Антонина Михайловна…

– Мура так Мура, – пожала я плечами. – Главное, скажи: я привела женщину, которая пишет книгу о прошлом института, где работал Матвей Колосков. Заказ сделан серией «ЖЗЛ».

– Как? – разинула рот Олеся.

– Неважно, – отмахнулась я, – ты только познакомь меня с Мурой, и забудем о мобильном.

– Ладно, – обрадовалась Олеся и ткнула пальцем в звонок.

Дверь распахнулась сразу.

– Лесенька! – с улыбкой посмотрела на девушку пожилая дама, одетая в темно-синее платье с белыми пуговицами. – А Жаннуся только что уехала. Они с мамой в город подались. Позвони ей скорей, наверное, они еще до шоссе не добрались, могут за тобой вернуться.

– Ага, щас наберу, – откликнулась Филимонова. – Мура, это Виолетта, она книжку пишет, хочет с тобой поговорить! Ну, я побегу, вы тут без меня ля-ля…

Не успела я моргнуть, как девчонка ужом соскользнула с крыльца и юркнула за угол теремка.

– Здравствуйте, – приветливо улыбнулась Мура, – уж извините, Олеся такая торопыга, не представила вас должным образом. Речь идет о диссертации? Вы новая аспирантка Антона Павловича? Извините, зять на службе.

Я улыбнулась в ответ:

– Меня зовут не Виолетта, а Виола. Фамилия моя Тараканова. Надеюсь, она не покажется вам смешной.

– Что вы, душенька, – склонила Мура голову набок, – как можно смеяться над тем, что досталось от предков. Насколько я знаю, Таракановы старинный род, уходящий корнями в глубину веков. Вот первый Бирк поселился на Руси во времена Петра Первого. Царь-реформатор вывез его из Германии. Говорят, тот немец был врачом, но, как вы понимаете, это семейная легенда. И, если разобраться, по сути, он мне не кровный родственник. Я урожденная Астахова, Бирк стала, выйдя замуж. Проходите в дом, нелепо стоять на пороге.

Проведя нежданную гостью в просторную, немного темную комнату, Мура радушно предложила:

– Садитесь и изложите свое дело.

Я опустилась на черный кожаный диван. Вот уж не предполагала, что у кого-то еще сохранилась подобная мебель: огромная спинка, над ней полка со статуэтками, подлокотники шириной с табуретку и высокие, пухлые подушки в качестве сиденья. Впрочем, кресло, в котором устроилась Мура, смотрелось еще более древним. Откровенно старым выглядел и оранжевый абажур с бахромой, висевший над круглым обеденным столом, застеленным темно-бордовой плюшевой скатертью.

– В прошлом я преподаватель немецкого языка, а сейчас пишу книги, – завела я разговор. – Некоторое время назад серия «Жизнь замечательных людей» сделала мне заказ на повесть об институте, которым в свое время руководил Матвей Витальевич Колосков. Увы, в архивах сохранилось мало материала, поэтому я пытаюсь найти бывших сотрудников и поговорить с ними. Ваш муж, Феликс Бирк, вроде работал с Колосковым?

Лицо Муры вытянулось.

– Как лучше к вам обращаться? – тихо осведомилась она. – Просто Виола, без отчества?

– Хорошие знакомые зовут Вилкой. – Я попыталась установить контакт.

Мура кивнула:

– Ваша книга будет посвящена институту или сугубо Матвею?

– Намереваюсь написать историю коллектива, а Колосков долгое время стоял во главе его.

– Понятно, – протянула Мура, сложила руки на коленях и уставилась в окно, полузакрытое темно-синей гардиной.

В гостиной повисла напряженная тишина, мне стало не по себе. Но тут хозяйка не совсем уверенно продолжила беседу:

– История не всегда похожа на свежий пряник.

– Понимаю.

– Правда порой столь неприятна, что лучше соврать.

– Может, и так, – согласилась я.

– Придется сказать о Матвее не самые лучшие слова.

– У меня в планах нет намерения создать панегирик Колоскову, – быстро сказала я, – издатели «ЖЗЛ» будут рады острому материалу.

Мура вновь уставилась в окно.

– Матвей давно умер.

– Я знаю.

– Очень многие из нашего поколения ушли на тот свет.

– Ну… да, – пробормотала я, не понимая, куда клонит Бирк.

– Мало осталось непосредственных свидетелей тех событий, – протянула Мура, – а воспоминания, как правило, грешат субъективностью. Порой доходит до смешного. Был такой Моисей Абрамович Кац. Слышали о нем?

– В принципе… где-то читала, – обтекаемо ответила я.

Мура засмеялась:

– Душенька, простите старуху. Ну откуда вам знать! Моисей Кац был очень талантливый математик, почти гений. Он близко дружил с моим мужем Феликсом, часто бывал в нашем доме. Интеллигентный, энциклопедически образованный ученый. Но сейчас не о его уме речь. Моисей имел стандартный рост, что-то около метра семидесяти пяти, во всяком случае, был не выше Феликса. Так вот, через много лет после трагической кончины Моисея его бывший аспирант Радий Крымов написал книгу воспоминаний об учителе и подарил ее мне с трогательной надписью. В мемуарах Моисей назван лысым мужчиной огромного, почти двухметрового роста. Так вот, оба эти утверждения ошибочны. Кац не был лысым – он брил голову. Уж не знаю, по какой причине у него появилась эта привычка. Как-то мы семьями отправились на два месяца в Крым, и я очень удивилась: у Моисея на голове за время отдыха выросли буйные кудряшки. А теперь насчет роста… Радий очень мелкий, пониже меня, а во мне всего-то метр шестьдесят. Кстати, такой рост не помешал Крымову стать замечательным ученым. Радий всегда смотрел на Моисея снизу вверх, в прямом и переносном смысле, вот Кац и казался ему великаном. Людей, которые лично помнят Моисея, уже мало на свете. Спустя лет десять уйдут и они, а книга останется. И, прочитав ее, потомки будут уверены: ученый Кац был лысым гигантом.

– Поэтому столь ценен ваш рассказ, – подхватила я, – хочу записать его дословно. Вас не испугает диктофон?

Мура поежилась:

– Получится, что я свожу счеты с покойным. Матвея нет в живых, а мне придется вспомнить не очень приятные для него вещи. Вполне вероятно, что оценка событий Матвеем сильно бы отличалась от моей, но оправдаться он не сумеет. Право, это некрасиво. Хотя, признаюсь, я испытываю огромное желание выплеснуть негатив.

– О ректоре нельзя сказать ничего хорошего? – Я решила подтолкнуть Муру к повествованию.

– Я постараюсь сохранять объективность, – вздохнула Мура. – Из Матвея получился отличный советский руководитель, и он сознательно принял решение стать «голубчиком». Очень хорошо помню тот день – Матвей тогда с Феликсом крепко поругались. Муж всегда отличался детским максимализмом, вот он и налетел на приятеля, обозвал его предателем, а Колосков не обиделся, спокойно ответил: «У каждой медали две стороны. Ты однобоко смотришь на проблему. Если ректором станет Потапов, всем придется плохо. Да, я «голубчик», но, исполняя данную роль, я сумею многим помочь, тебе в том числе! Ты сколько раз говорил, что мучаешься в городе? Так вот, получишь дачу!»

– Кто такой «голубчик»? – удивилась я.

– Ученый еврей при губернаторе, – вздохнула Мура, – хотя вы, наверное, не знакомы с творчеством Салтыкова-Щедрина.

– Читала книги упомянутого вами автора, – обиделась я. – И великолепно помню историю про губернатора, который ненавидел образованных, умных людей, а заодно являлся антисемитом. Чтобы иметь возможность травить иудеев, наместник приблизил к себе ученого еврея и всякий раз, когда на чиновника налетали с упреком демократически настроенные интеллигенты, он восклицал: «Помилуйте, господа! Обвинения в ненависти к иудеям ложны! Со мной работает ученый еврей!»

Мура грустно улыбнулась:

– Хорошо, попробую рассказать правду. Очень надеюсь, что сумею удержаться от желания посплетничать. Хотя я зла на Матвея и считаю его виновным в смерти Феликса. Да, а недавно еще и новая гадость выяснилась. Ну ладно, по порядку… Начну все же с хорошего. Начальник из Матвея получился неплохой…