Глава 17
Если в деревне отсутствуют библиотека, клуб и танцплощадка, то где можно найти местных сплетниц? Абсолютно верно, в продуктовой лавке.
Я толкнула серую железную дверь, споткнулась о слишком высокий порог и очутилась в большой комнате. В голове моментально ожили воспоминания…
Вот мать Раисы вручает мне желтый эмалированный бидон со слегка стертым темно-коричневым орнаментом по краю и говорит:
– Виола! Пущай Катька три литра нальет. Но гляди внимательно, ежели она черпаком по дну фляги заскребет, скажи: «Бабка велела из новой партии брать. Старое молочко скиснет». Поняла?
Я быстро киваю.
– Здесь рубль, – продолжает старуха, протягивая мне засаленный, некогда кожаный кошелечек, – молока купишь, хлеба белого по семь копеек, за тринадцать не бери, дорого. И еще сдача останется. Пересчитай аккуратно!
Я трясу головой. На лице старухи появляется странное выражение, в душе у бабки явно идет борьба. Наконец она, издав тяжелый вздох, говорит:
– Ну ладно! Лето на дворе. И праздник сегодня, Троица. Хорошо, возьми себе мороженое. За девять копеек, молочное, на вафлях. Оно самое хорошее. Помнится, мой дед… Ладно, беги. Стой!
Получив столь полярные приказания, я торможу у выхода.
– Молоко из новой партии, – грозит мне корявым пальцем бабка. – Не разлей! Булка за семь копеек. Не урони! Про мороженое, думаю, ты и так отлично помнишь. Не ешь его на улице, домой принеси!
Я выполняю приказ старухи, оборачиваюсь туда-сюда и через полчаса, затаив от восторга дыхание, разворачиваю липкую бумажку. Брикетик, покрытый вафлей, не так уж и велик, я легко могу слопать четыре порции. Но кто же мне их даст? Бабка гремит на плите кастрюлями. Я беру здоровенный тесак, режу лакомство пополам, потом говорю:
– Ба!
– Чего тебе, докука? – оборачивается она.
– Твоя часть, – отвечаю я. – Ешь, а то тает!
Старуха подсаживается к столу, с неприкрытым удовольствием отламывает ложкой кусок, отправляет его в рот, закрывает глаза, затем, пододвинув мне остатки, сурово говорит:
– Ешь! Ребенку куплено!
– Так нечестно, я не жадина.
– Дурында! – сердится бабка. – Запомни крепко: если тебе чего от жизни досталось, с чужими не делись. Этак раздашь все добро и нищей очутишься. Наоборот, спрячь получше и вида не показывай, че имеешь! Народ злой да завистливый. Вот сейчас выйдешь на улицу, угостишь девочек, они сожрут лакомство и тебя за идиотку посчитают. В глаза «спасибо» скажут, а за спиной заржут: «Ох и кретинка Виола, видно, у нее денег много, раз так вкусным швыряется!»
– Ты не чужая, ты моя бабушка, – отвечаю я, облизывая бумажку, – я когда вырасту, много-много денег заработаю и скуплю тебе все мороженое.
– Дай бог нашему теляти волка съесть… – усмехается бабка. – Не надобно мне сладкое, вредно, диабет случится! Ешь спокойно. А если хочешь благодарной казаться, не словами бросайся, а делом докажи. Долизывай мороженое, бери простыни да прополощи в речке. Языком мотать каждый умеет. Может, я не доживу до твоих больших денег, станешь тогда совестью мучиться, думать, что не успела мне помочь. А так простынки ты от мыла отшоркаешь. Получила хорошее – отплатила. Во как! Иначе в жизни нельзя, на взаимопомощи мир стоит. Но если ты человеку мороженое покупаешь, покупаешь, покупаешь, а он для тебя ни разу на речку не сбегал, значит, неблагодарный, держись от него подальше. И, главное, никогда не говори себе: «Люблю его, поэтому и стараюсь». Неправильно это, развратно! Ты человеку своим мороженым лишь хуже сделаешь. Привыкнет и требовать будет…
– Девушка, чего хотите? – ворвался в уши резкий вопрос.
– Булку за семь копеек и три литра молока, только из новой фляги, – машинально ответила я.
– Разливным давно не торгуем, – раздалось в ответ.
Я вздрогнула и очнулась. За прилавком стояла ярко накрашенная девица в черной обтягивающей майке с надписью «Йec» на груди. Слева маячили бутылки с колой и пачки импортных сигарет, слева кексы в вакуумной упаковке, батоны колбасы, сыр, масло.
– Молоко только в пакетах, – продолжала торговка, – а про хлеб я не поняла.
– Дайте батон посвежее, – попросила я. – Похоже, в деревне коров нет?
– Кому они нужны? – без приглашения вступила в беседу тетка, рассматривавшая коробки со стиральными порошками.
– Молоко, творог, масло, – перечислила я, – много чего от буренок получается.
Баба засмеялась:
– Легче все в магазине купить! Ты, похоже, никогда за скотиной не ходила. В четыре утра встань, вымя помой, подои, к пастуху выгони, днем на пастбище с ведром смотайся, вечером снова-здорово!
– Ясно, – кивнула я. – А вы не знаете случайно, где Захаркина живет?
– Ведьма? – спросила продавщица.
– Людмила, – уточнила я.
– У нее молоко не купишь, – деловито пояснила тетка. – Она корову, правда, держала, но теперь нет.
– И все же подскажите, как Захаркину найти.
– Не ходите к ней, – предостерегла меня девушка, – она порчу наводит.
– Молока там точно не найдете! – уверенно сказала тетка.
– Сделайте одолжение, мне очень надо к Захаркиной!
Баба ткнула пальцем в окно:
– Во! Вишь тропку? В лес ведет?
Я кивнула.
– Иди по ней прямиком, в захаркинскую избу и уткнешься.
– Ой, не надо! – испуганно предостерегла продавщица. – Бабка страшная, хотя к ней многие бегают. Мужиков привораживают! А вы хотите замуж выйти, да? Угадала?
– Нет, я недавно развелась и чувствую упоительную свободу, – неожиданно откровенно ответила я и вышла на крыльцо.
– Вот дура! – долетело из магазина. – Как думаешь, зачем ей Людка?
– Идиоты сбиваются в стаи, – ответил другой голос. – Может, она у ней дачку снять решила. Ха-ха! На зиму.
– Ха-ха!
Провожаемая глупым смехом, я ступила на тропинку и пошла в глубь леса. Через несколько минут я пришла в изумление. Неужели совсем близко от Москвы еще сохранились такие непроходимые чащи?
Темно-зеленые ели стояли по обе стороны тропинки частоколом, между стволами практически не было просвета. День сегодня выдался солнечный, следы от ночного проливного дождя во дворе дома Даны быстро испарились. А в лесу было очень сыро и пахло чем-то знакомым, но непонятным. Может, грибами? Под ногами зачавкала грязь, пару раз я с трудом удержалась на ногах, заскользив по мокрой глине. Дорожка резко свернула влево, показалась небольшая низина, а в ней, окруженная со всех сторон мохнато-зелеными растениями, стояла изба. Пейзаж напоминал кадры из фильмов великого Роу. [10] Я моргнула и улыбнулась. Неужели Баба-яга существует в действительности? Дом выглядит как иллюстрация к русским народным сказкам: большие серо-коричневые бревна, кое-где между ними висит пакля. Маленькие окошки чуть прикрыты резными, некогда синими ставнями, на крыше лежат какие-то странные, лохматые, не похожие ни на оцинкованные листы, ни на черепицу куски.
Внезапно мне вновь вспомнилась мать Раисы.
– Ох и пьют же некоторые люди! – зазвучал в моих ушах ее недовольный голос. – Крыша толем покрыта, а он водку в магазине берет. Срам жить-то под таким.
Толь, вот как называется этот черный, вероятно, давным-давно забытый строителями материал. Если я верно помню, он продавался в рулонах, как обои, и его просто расстилали по стропилам.
А еще впечатлял забор Захаркиной: заостренные колья (похоже, полуободранные осины), на верхушки некоторых надеты глиняные горшки и миски.
Я невольно посмотрела в серое небо, ожидая увидеть Змея-Горыныча или саму хозяйку, восседающую в ступе. Потом спустилась с пригорочка, доковыляла до калитки, дернула ее и беспрепятственно вошла во двор.
На крыльце умывался здоровенный кот. Естественно, черного цвета.
– Привет, – сказала ему я. – Где твоя хозяйка?
– Мяу, – с достоинством ответил он и ушел в избу.
Я заглянула в сени. Ничего похожего на грязь и беспорядок, царившие у Зины, идеальная чистота и красота, пахнет березовой корой и грибами.
– Можно? – закричала я.
– Входи, – донеслось изнутри, – только ботинки сними, а то натопчешь.
Я послушно выполнила приказ и очутилась в длинном коридоре. Не самая обычная планировка избы меня удивила.
– Сюда, – донеслось слева, – не бойся, я не кусаюсь.
Я вошла в просторный кабинет. Да, да, именно кабинет, по-другому горницу и не назвать. Стен не было видно, повсюду, от потолка до пола, шли книжные полки. Я узнала знакомые, еще советские, издания Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова, О. Бальзака, Э. Золя, Дж. Лондона, К. Федина, К. Паустовского. О! Да у Захаркиной полно детективов. Надо же, она, как и я, обожает Рекса Стаута! Приключения Ниро Вульфа и его верного помощника Арчи Гудвина представлены в разных переводах!
Хозяйка, сидевшая за большим письменным столом, заваленным бумагами, подняла голову и недовольно спросила:
– Чего тебе? Если беременна, езжай к врачу, абортами я не занимаюсь.
– Нет, нет, – ответила я, – ничего криминального! Я пришла из-за Жози.
Женщина сняла очки, делавшие ее похожей на сову, и удивленно переспросила:
– Жози? Первый раз о такой слышу! Что у тебя болит? Опиши симптомы.
– Ничего не болит, – засмеялась я. – Жозя – это женщина. Вы ее, очевидно, знали под именем Антонина Михайловна Колоскова.
– Ах, Антонина Колоскова… – протянула Захаркина. – И кем ты Акуле приходишься?
– Акуле? – переспросила теперь я.
– Царица Колоскова, подпольная кличка Акула, – без тени улыбки перечислила Людмила, – бессменный руководитель института, идейный вдохновитель и палач. Триедина в одном лице, почти бог, извини за кощунство.
– Насколько я знаю, в заведении начальствовал Матвей Витальевич, – продемонстрировала я свою осведомленность.
– М-да, – крякнула Захаркина, – оно верно. Да не так. Вот тебе пример. Идет у нас Ученый совет, то да се, обсуждается диссертация, ну, к примеру, Ивановой Тани. Все замечательно, Иванову почти допустили к защите, остается лишь проголосовать. Матвей не скрывает своего положительного отношения к работе Татьяны, произносит пламенную речь о необходимости вливания в науку новой крови и т. д. и т. п. И вдруг!
Людмила, словно опытная актриса, выдержала паузу и продолжила, разыгрывая сценку в разных ролях.
…Открывается дверь, просачивается Леся Фомина, помощница Матвея, не обращая внимания на цвет института, восседающий за столом, она подкрадывается к ректору, шепчет ему что-то на ушко. Он встает и объявляет:
– Перерыв, товарищи. Перед голосованием следует выпить чаю, вижу, все устали.
И ходу в свой кабинет, а там уже ждет мужа Акула. Она Матвея одного не оставляла, везде за супругом ниткой вилась.
Через сорок минут члены совета снова в зале заседаний. Но что произошло с Колосковым? Отчего Матвей зол? Более того, он берет слово и заявляет:
– Прежде чем голосовать, еще раз подумаем! Может, Татьяне Ивановой следует лучше поработать? Кандидатская сыровата, материал не впечатляет и т. д. и т. п.
– У нее срок аспирантуры заканчивается, – не к месту вставляет научный руководитель Ивановой.
– И что? – багровеет Матвей. – Это не повод для засорения рядов ученых случайными людьми. Можно остепениться и позднее. Я – против поспешных защит. Кто за?
После голосования выясняется: все против, даже научный руководитель бедной аспирантки. Опля! Судьба Ивановой решена, три года учебы коту под хвост, Таня из Ростова, ей туда и возвращаться. Выйдет на работу, диссер некогда переделывать, потом семью заведет, дети пойдут… Какая кандидатская? Акула за полчаса Матвея перезагрузила. Ей Иванова не понравилась!
– Почему? – оторопела я.
Захаркина пожала плечами:
– Кто ж ответит? Может, Таня молода, красива, хорошо одевается. У нее серьги дороже. А то вдруг в шубке в институт пришла. Или в коридоре с Акулой столкнулась и не поздоровалась – без всякого злого умысла: задумалась и мимо пронеслась… Поводы и причины можно разные найти, вот только все они к науке отношения не имеют. Акуле власть над людьми нравилась. И все это понимали. Многие делали ошибку – принимались перед ней пресмыкаться, тапочки в зубах носили, думали, Императрица смилостивится. И вроде вначале отлично получалось. Кое-кого даже на дачу в Евстигнеевку звали. А вот затем наступало самое интересное. Только человек успокоится, расслабится, подумает: «Уф! Дела на мази», – как ему на голову льется душ освежающий. Либо его должностью обойдут, либо квартира новая мимо носа проплывет. Человечек изумляется и к ректору бежит, дескать, объясни, дорогой Матвей, вроде мы дружим, отчего же такая бяка приключилась… А начальство нахохлится и заявляет: «Вот оно что! Странное у тебя понятие дружбы! Значит, решил за счет друга профит поиметь? Я, наоборот, считаю, близким надо блага в последнюю очередь раздавать, нечестно проталкивать своих, это не по-коммунистически. Больше в мой дом не приходи, знаю теперь цену твоему приятельству».
– Здорово! – покачала я головой.
– Много интересного у нас случалось, – согласилась Людмила Захаркина. – Теперь представься. Ты кто? Зачем пришла?
– Меня зовут Виола Тараканова, – ответила я, – работаю в одном издательстве, которое получило грант на книги о великих ученых. Наш главный редактор составил список лиц, о которых надо написать биографические повести. Только не спрашивайте, где он взял листок с именами, этого не знаю. Мы готовим серию, альтернативную «ЖЗЛ», [11] поэтому тех, кто упоминался в ней, брать не хотим. Один из кандидатов в главные герои Матвей Колосков.
