ГЛАВА 25
Валентина работает в колонии, или, как ее называют официально, в учреждении, почти десять лет. Сидит в бухгалтерии. Платят тут хоть и мало, зато регулярно, и дают льготы: бесплатный проезд в городском транспорте и скидки по оплате коммунальных услуг. Семьи у женщины нет, пыталась несколько раз устроить личную жизнь, да попусту, кавалеры попадались никудышные, сильно пьющие… Так и жила бобылкой.
В колонии, где Валя сводит дебет с кредитом, серьезных преступников нет, здесь только те, кто скоро окончательно выйдет на свободу. Собственно говоря, это не исправительно-трудовое заведение, а поселение. Пять дней в неделю заключенные работают за колючей проволокой и живут в бараке, а на субботу и воскресенье их, как правило, отпускают домой, впрочем, кое-кто ухитряется побывать в родных стенах и во время рабочей недели. Находятся тут одни москвичи…
Три года тому назад сюда из Коломны перевели Ярослава Рюрикова, малоразговорчивого, даже угрюмого мужика с худым, каким-то изможденным лицом. Валентина не общалась с заключенными, ее дело – бухгалтерия. Но однажды накануне сдачи годового отчета ей пришлось придти на работу в субботу. Колония была пуста, только на лавочке сидел Рюриков. Валечка прошла мимо него и увидела, как мужик глубоко вдохнул дым от ее сигареты.
– Хочешь закурить? – спросила женщина.
Ярослав настороженно кивнул. Негласные правила зоны предписывают: ни у кого ничего не просить и ни у кого ничего не брать…
Валентина протянула початую пачку «Золотой Явы», Рюриков аккуратно вытащил одну сигаретку.
– Бери все, – разрешила женщина.
Отчего-то ей стало жаль мужика. К остальным заключенным наведывались гости, да и в воскресенье они возвращались с сумками, набитыми продуктами. Ярослав же безвылазно находился в колонии, хотя тоже был москвичом. К нему никто никогда не приходил, и жил мужик на казенном довольствии, попросту голодал.
– Спасибо, – буркнул Рюриков и спрятал «Яву» в карман старой, донельзя грязной рубашки.
– Чего же не постираешь одежду? – не выдержала Валя.
– Она чистая, – спокойно пояснил Ярослав, – просто заносилась и вид всякий потеряла.
Валентина пошла на рабочее место, но худой, какой-то изможденный мужик стоял у нее перед глазами, и цифры не хотели складываться.
На следующее утро, сама не понимая, что делает, Валя купила у метро простенькую рубашку в серо-синюю клетку и дала ее Рюрикову.
– Носи, а ту выброси.
– Не надо, – отрезал мужчина.
– Бери, бери, от чистого сердца, – настаивала бухгалтерша.
– Что я, альфонс какой, – пробурчал Ярослав, – у бабы вещи брать, небось у самой зарплата – кот наплакал, лучше детям шоколадку купи, а рубашку мужу снеси.
Валентина вздохнула:
– Одинокой живу, сама себе хозяйка… Возьми, не обижай. А если совсем даром не хочешь, то почини мне за рубашку кресло. В субботу придешь?
В колонии существовала небольшая мебельная мастерская, и Валентина знала, что Ярослав работает там столяром.
– Хорошо, – неожиданно согласился Рюриков.
В субботу он и впрямь явился к Вале. Жила женщина в бараке, на первом этаже, в крохотной комнатушке.
– Да, – вздохнул Ярослав, – чего линолеум не поменяешь? Весь сопрел уж!
– Без толку его стелить, – отмахнулась бухгалтерша, – сыро очень, за полгода сгнивает, домик-то наш на болоте стоит.
Рюриков покачал головой и взялся за инструменты. Руки у него были приделаны куда следует, кресло вмиг приобрело товарный вид. Валя угостила мастера обедом. Ярослав съел тарелку куриного супа и одобрил:
– Здорово готовишь, прямо ресторан! Больше починить нечего?
– У буфета дверцы расшатались…
Так начался их роман. Через полгода Ярик, как звала его Валя, стал чувствовать себя хозяином в маленькой комнатенке. Да он и вел себя по-хозяйски: переклеил обои, побелил потолок.
Двадцать первого января, в день рождения Вали, Ярослав сказал ей:
– Поехали.
– Куда?
– Не спрашивай, пошли.
Валечка покорно взяла любовника под руку. Они сели на автобус, добрались до «Братиславской», дошли до новенького дома, поднялись в квартиру.
– Что это? – несказанно удивилась Валя, увидав, как любовник своим ключом открывает дверь.
– Входи, – предложил Ярослав.
Они прошли на просторную кухню, где стояли только две табуретки.
– Садись, – приказал мужик и без всякой паузы добавил: – Это наша квартира.
– Чья? – недоумевала женщина.
– Твоя и моя, – спокойно пояснил мужчина, – погоди минутку.
Он пошел в комнату и вернулся, держа в руках небольшой букет:
– Уж извини, не приучен слова всякие говорить, в общем, выходи за меня замуж!
Валентина чуть не свалилась с табуретки. Потом они долго сидели на пустой кухне, и Рюриков говорил без остановки, в основном о том, как хорошо они станут жить.
Расписалась пара без всякого шума. Валя понимала, что у мужа имеются деньги. Во-первых, квартира, хоть и в Марьино, но двухкомнатная, новая… Во-вторых, они приобрели мебель. Правда, не шикарную, но вполне хорошую спальню, гостиную и кухню.
– Что же ты себе продукты не покупал и одежду? – поинтересовалась один раз Валя.
– Долг мне отдали недавно, – пояснил Ярик, – вот только что…
Потом, спустя какое-то время, он попросил:
– Слышь, Валюша, съезди к одной старушке да расскажи ей такую историю…
Валентина невероятно удивилась и принялась расспрашивать мужа:
– Кто эта, Клавдия Васильевна? Кем тебе приходится?
Супруг тяжело вздохнул, но пояснил:
– На зоне, в Коломне, парень со мной сидел, Яков Сироткин. Он все материнские деньги ко мне в «Просторы» вложил, ну и сгорели сбережения…
Валентина слушала крайне внимательно. В целях безопасности заключенного – в тюрьме и на зоне могли оказаться люди, пострадавшие в результате обвала финансовой пирамиды, – в личном деле Рюрикова не стояло никаких подробностей, документ пересекала темно-зеленая полоса, и сотрудники исправительных заведений вопросов не задавали. Но Валентине Ярослав открыл правду, добавив в конце:
– Деньги все пропали, теперь я, считай, что нищий… Парень мне жизнь спас, – продолжал муж, – скорешились мы с ним, вдвоем на зоне легче. Уж очень он убивался, что мать без денег осталась… Я ему так правды и не открыл, боялся, что друга потеряю. Все собирался, собирался, да не успел. Умер Яша, аппендицит приключился, а в колонии, сама знаешь, медицина неторопливая, перитонит начался, и все, перекинулся Сироткин. Теперь вот долг мне вернули, большой, отвези бабке две тысячи.
Валентина съездила на Таганку, а потом, по просьбе супруга, стала посылать Клавдии Васильевне каждый месяц дотацию.
– Ярик очень добрый человек, – поясняла бухгалтерша, – его совесть мучает, что стольких людей обездолил. Мы с ним, правда, никогда на эту тему не беседуем, но, знаю, переживает страшно, поэтому и матери вашей деньги шлет.
– Какой матери?
– Клавдии Васильевне Сироткиной, – удивленно ответила Валентина.
Я мигом прикусила язык. О черт! Совсем забыла, что прикинулась старухиной дочерью.
– Скажите, а Рюриков еще сидит?
Валя кивнула.
– И выходит только по субботам и воскресеньям?
– Да.
– До этой колонии в Коломне находился?
– Точно.
– И с Сироткиным Яковом, покойным, там познакомился? – Я растерянно глянула в окно на кучу ржавого металлолома. – Ладно, извини тогда. Думала, дуришь бабку.
– Ничего, ничего, – обрадованно воскликнула бухгалтерша, – понимаю, подозрительно выглядит, но все исключительно из-за доброты Ярика… Ты, сделай милость, никому не рассказывай, а то налетят, денег у мужа, ей-богу, нет, живем очень скромно. Я окинула взглядом ее плотно сбитую фигуру, облаченную в простую майку и дешевую юбку. Да, одевается дама на Черкизовском рынке, и в ушах у нее покачиваются дешевые серебряные «висюльки»… Но в версию полного отсутствия средств как-то не верится. Ведь появилась же откуда-то, словно по мановению волшебной палочки, квартира, потом мебель…
– Но меня, честно говоря, совершенно не волнует размер кубышки Рюрикова…
– Как хоть тебя зовут? – внезапно поинтересовалась Валентина.
– Виола Тараканова.
– Передам мужу, что сестра Сироткина приходила.
– Ладно, – согласилась я.
На улице неожиданно похолодало, и из серых, нависших над городом туч посыпался мелкий противный дождик. Но мне было жарко, и я побежала к метро, не замечая луж.
Домой влетела с гудящей головой и бросила взгляд на часы. Ровно три. Что ж, время пока есть. Сейчас быстренько проглочу чашечку чая и начну действовать.
В идеально убранной кухне на столе обнаружилось вишневое варенье. Я облизала ложечку, включила чайник и уставилась на крохотную красную кастрюльку. Интересно, что там вкусного? В последние дни Иришка, самозабвенно убивающаяся возле плиты, готовит самые разнообразные кушанья, одно лучше другого. Так что там под крышечкой?
В нос ударил неприятный запах. Внутри пузырилась серая жидкость. Фу, какая гадость, явно прокисло. Мигом вылив содержимое в унитаз, я принялась терзать телефон. Сережка Рощин – вот кто мне нужен. Бывший одноклассник работает теперь на телевидении и знает массу полезных вещей.
– Алло, – ответил тонкий голосок, то ли мужской, то ли женский.
– Позовите Рощина.
– Его нет, что передать?
– Ничего, спасибо.
– Кто говорит? – настаивал голос.
– Виола Тараканова.
– Вилка, – тут же пробасил Сережка, – страшно рад.
– Это ты сейчас пищал в трубку?
Одноклассник рассмеялся:
– Всенародная слава, понимаешь. Целый день народ трезвонит, вот и приходится прикидываться.
– Автоответчик поставь.
– Сломался.
– Почини.
– Ты звонишь, чтобы дать мне этот совет?
– Нет, конечно. Это правда, что у тебя в милиции полно знакомых?
– Абсолютная, – заверил Рощин.
– Тогда сделай милость, узнай для меня одну маленькую информацию.
– Какую?
– Где сидел Сироткин Яков Петрович?
– Милая, вопросами отсидки милиция не занимается.
– Да ну? – изумилась я. – А кто?
– Странно слышать подобный вопрос от дамы, чей муж служит на Петровке, – хихикнул Сергей.
– Твоя Ленка тоже небось в ваших закулисных телевизионных делах профан… А в чьем ведении зоны?
– Есть такое Главное управление исполнения наказаний, на Бронной улице. Ступай туда.
– Так мне там и ответили!
– Зайдешь в приемную, найдешь Веронику Николаевну, она все объяснит, я ей сейчас позвоню.
– А потом мне, да?
– Зачем? Езжай смело, только имей в виду, они в шесть закроются.
– Паспорт брать?
– Ничего не надо.
Мигом проглотив чай, я открыла холодильник. Что бы запихать в себя быстренько? Ага, вот сыр…
– Кусочничаешь, – раздалось за спиной.
Я чуть не выронила чашку. Ирина, улыбаясь, подошла к плите:
– Съела бы по-нормальному обед. Суп, второе, от бутербродов одна толщина.
– Ничего, не боюсь поправиться, времени нет.
– И где ты целыми днями носишься?
– Да так, – уклончиво ответила я, – на работе, уроки нашла.
– Летом? Однако странно, – пробормотала Ира, открывая кухонные шкафчики, – просто очень странно.
– Ничего особенного, кое-кому из детей дали задание на лето…
– Да я не про твою работу. Другое странно…
– Что?
– Развела дрожжи в маленькой кастрюльке, поставила на плиту и ушла, а сейчас смотрю – пусто, а кастрюлька вот она, стоит в шкафчике…
– Извини, – сконфуженно пробормотала я, – думала, молоко прокисло, и вылила.
Ирина вздохнула и вытащила из холодильника пакет молока «Милая Мила». Я побежала в прихожую и налетела на Крисю, снимающую ботинки.
– Вилка, – заорала девочка, – смотри, какие одеяльца младенцам купила, голубенькие! У метро тетка торгует дешево, ей ими зарплату на фабрике выдали. Классные, правда?
– Отличные, – сказала я, – только девочке полагается розовое.
– Да? – пригорюнилась Крися.
– Ничего, ничего, это ерунда, – сказала, высунувшаяся из кухни Иришка, – я сама Костику купила красненькую шапочку. Ну какая разница?
Сережка оказался абсолютно прав. Вход в ГУИН был открыт, у порога не было никакой охраны. Надо же, ежедневно имеют дело с преступниками и совершенно не боятся… По узкому коридору я дошла до двери с надписью «Приемная» и обнаружила внутри приятную даму с мелодичным тихим голосом.
– Вы от Рощина? – поинтересовалась она. – В чем проблема?
– Нельзя узнать, на какой зоне отбывал срок Сироткин Яков Петрович?
– Зачем вам такая информация?
– Я его двоюродная сестра, вот ищу брата. Вроде освободился, а к матери не вернулся…
– Сейчас попробуем, – улыбнулась дама.
Минут десять она звонила по разным телефонам, потом заявила:
– Ваш родственник отбывал срок в городе Боброве, это в Коми, освободился в 1994 году и отправился по месту прописки, в Москву.
– А потом?
– Что – потом? – удивилась Вероника Николаевна.
– Потом вновь сел?
– Нет, – покачала головой женщина, – далее никаких сведений не имеется, значит, больше в поле зрения правоохранительных органов не попадал.
– Он жив?
Вероника Николаевна развела руками.
– Вот на такой вопрос не отвечу, может, и умер потом, но это уже не в компетенции ГУИН.
– Но он был жив, когда освобождался?
Вероника Николаевна улыбнулась:
– Естественно.
– Если заключенный умрет, вам сюда сообщат?
– Если смерть произошла в момент отбытия наказания, то обязательно.
– Значит, Сироткин вышел здоровым?
Очевидно, у Вероники Николаевны была железная выдержка, я бы давным-давно выгнала наглую посетительницу, тупо повторявшую один и тот же вопрос. Но начальница приемной терпеливо ответила:
– Насчет здоровья никакой информации дать не могу, но жив был абсолютно точно, даже получил материальную помощь.
– Куда же он делся?
Вероника Николаевна развела руками.
– Разве бывшие заключенные не обязаны вернуться по месту прописки и потом отмечаться в милиции?
Секунду высокопоставленная сотрудница ГУИН, не мигая, смотрела мне в лицо, потом сухо сказала:
– Человек, отбывший наказание, искупил свою вину, он восстанавливается в гражданских правах, получает паспорт и волен жить так, как хочет, и где пожелает. Главное – это больше не нарушать закон. Многие, вернее подавляющее большинство, естественно, возвращаются к своим семьям, но кое-кто предпочитает начать новую жизнь с нуля. Очевидно, ваш брат из таких. Увы, ничем помочь не могу. Других сведений у нас нет.
Я вышла на улицу, добрела до «Макдоналдса», купила биг-мак и стала разворачивать хрусткую бумагу. Интересная, однако, складывается картина. По сведениям из милиции, господин Сироткин прописан по Слободской улице, в квартире, где прошли его детство и юность. Клавдия Васильевна имеет на руках бумажку о смерти сына… А в ГУИНе преспокойненько сообщают, что он живым освободился аж в 1994 году. При этом Рюриков врет своей жене, будто встретился с Сироткиным в Коломне, где парень и скончался, скорбя о своей матушке. Но у меня-то другие сведения. Милейший Яков Петрович отбывал наказание в Коми, в городке Бобров… Ну и что делать? Где искать этот живой труп? Времени-то совсем не осталось…
Внезапно у женщины, сидевшей за соседним столиком, зазвонил телефон.
– Да, – отозвалась та, – ой, спасибо, что напомнил, тут рядом телеграф, пойду, отправлю ему поздравление на художественном бланке.
Услыхав эти слова, я так и подскочила. Телеграмма!
Боже, какая я дура! Ведь совсем недавно сидела в «Макдоналдсе» вместе со страстным любителем женщин Андреем Венедиктовым. Мы звонили тогда тетке, похоже пьяной, которой Сироткин отправил телеграмму. Венедиктов записал ее телефон, адрес, имя и отчество на салфетке… А я сунула этот клочок бумаги в сумку… Господи, сделай так, чтобы он не потерялся.
Я быстро вытряхнула на столик содержимое баульчика и принялась трясущимися руками перебирать …носовой платок, расческа, ключи, пара карамелек, невесть откуда взявшийся пятиграммовый пакетик с сахарным песком, шариковая ручка, помятый блокнотик, еще один платочек, на этот раз бумажный… Нет, о радость, это салфетка…
Я развернула скрученный комок и с облегчением увидела несколько цифр и пару строчек, написанных крупным, четким почерком.
