Глава 21
— Ваша Лиза, — фыркал тем временем Александр Григорьевич, — написала ужасное объявление. Вот, читайте.
— И что страшного? — удивилась я, глянув в листок. — Просто сообщение о рождественском вечере.
— Вот! Именно о рождественском!
— И что?
— Не понимаете?
— Нет, — честно призналась я.
— Боже, — закатил глаза директор, — теперь ясно, откуда ветер дует — из семьи! Значит, озвучиваю текст, состряпанный Елизаветой: «Дорогие друзья, в нашей школе состоится рождественский вечер. Приходите, будет очень весело. Мы нарядим елку, включим гирлянды и устроим небольшой концерт, который завершится совместным распеванием песни про Рождество. Затем будет ужин и дискотека. Желающие закусить и получить подарок должны сдать по двести рублей Елизавете Романовой. Тот, кто не хочет есть и иметь сувенир, может прийти на вечеринку так. Только в столовую, на фуршет, станут пускать лишь по специальному талону и подарок дадут по нему. Проносить с собой еду и напитки нельзя. Форма одежды любая приличная. Приветствуются карнавальные костюмы. Меню: бутерброды с колбасой и сыром, торт, конфеты, вода «кола». Счастливого Рождества!»
— И что? — удивилась я. — Вполне пристойно!
Александр Григорьевич нахмурился:
— Это оскорбление.
— Для кого? — изумилась я.
— Рождение Христа отмечают не все, — напомнил директор. — Не успеет бумага повисеть час на доске объявлений, как ко мне могут явиться, допустим, родители Гриши Гольдринга и поинтересоваться: «Если будет вечеринка по поводу Рождества, то когда состоится празднование Хануки?»
Я чихнула, а школьное начальство тем временем продолжало:
— Еще придет мама, скажем, Раисы Мухаметшиной и напомнит про Рамадан, период, когда мусульманам нельзя пить, есть и веселиться в течение светлого времени суток. В этом году он приходится на декабрь.
— Ну, — протянула я, — с ситуацией легко справиться: уберите из объявления слово «рождественский», оставьте просто «вечер», «праздник», тогда чувства верующих иных конфессий не будут оскорблены. Обычная тусовка — это политкорректно.
— А мусульмане? — напомнил директор. — Им есть нельзя!
Я слегка растерялась, но потом живо нашла выход из положения:
— Может, начать фуршет после захода солнца? Или разложить еду для правоверных мусульман в специальные коробочки и вручить детям перед уходом?
— Колбасу! — воздел руки к небу Александр Григорьевич.
— А что в ней плохого? — снова не поняла я негодования директора. — Главное, чтобы оказалась свежей.
— В данном продукте содержится свинина, а ее запрещено употреблять и иудеям, и мусульманам, — взвыл директор. — Обязательно придут делегации от родителей.
— Можно купить бастурму, ее производят из конины! — ловко отбила я мяч.
— Типун вам на язык, — зашипел Александр Григорьевич. — Знаете, кто у нас в школе основной спонсор? За чей счет купили компьютеры и отремонтировали столовую? Огромную сумму дал Сергей Иванович Николаев, отец Никиты из девятого «В». И он нам, пока здесь его сын учится, еще помощь окажет, хоть в каждом классе ребенка на второй год оставляй, чтобы спонсора не лишиться.
— Думаю, Сергей Иванович Николаев наверняка православный, — осторожно предположила я. — Ему-то по какой причине от колбасы или бастурмы шарахаться?
Директор нервно глянул на дверь и, понизив голос, сообщил:
— Против колбасы выступят другие. А про бастурму лучше не упоминать — ее, как вы правильно заметили, из конины производят, — потому что наш дорогой спонсор Сергей Иванович держит конюшню. Он страстный любитель лошадей, и его инфаркт хватит, если про бастурму услышит.
— Ладно, — сдалась я, — оставьте лишь сыр, торт, фрукты…
— Тут возмутятся Евдокимовы, их Лена учится в десятом «А».
— Им-то что не так? Какой веры люди? Они эскимосы и поэтому не употребляют сыр?
— Разве коренные народы Севера отвергают молочные продукты? — насупился Александр Григорьевич. — Не знал, не знал…
— Просто глупо пошутила, — нехотя призналась я.
— Евдокимовы полные вегетарианцы, — вздохнул Александр Григорьевич, — в торте содержатся яйца, а сыр из молока. Если на праздничном столе будут подобные яства, это оскорбит чувства Лены. Папа Евдокимов явно пообещает сообщить в департамент об ущемлении прав дочери. И вообще, они с женой «зеленые».
— Он босиком ходит? — поинтересовалась я. — Голым?
— Нет, конечно, — оторопело отозвался вконец замороченный директор, — в ботинках и дубленке его видел вчера после обеда.
— Человек, носящий кожаную обувь и верхнюю одежду из шкуры овцы, не имеет права заикаться о «зелености» и полном вегетарианстве, — попыталась я слегка привести директора в чувство. — А то странно получается: сыр не ем, яйца отвергаю, на мясо даже не гляжу, живу с животными в мире, а в плане прикида прокол выходит.
— Может, он сшил дубленку из умершего от естественных причин животного, — предположил Александр Григорьевич. — Любил его, лелеял, а когда оно, отжив свой век, откинуло копыта, решил: чего зря шкуре пропадать…
Я искоса глянула на вспотевшего Александра Григорьевича. Еще немного — и у директора окончательно съедет крыша.
— Понимаю, положение непростое, но из любого угла можно найти выход. Накройте много столов. Поставьте на них таблички «Иудеи», «Мусульмане», «Вегетарианцы»… Кто там еще есть? Кришнаиты? Шаманы? Ой, про католиков забыли! Впрочем, имеются еще протестанты, лютеране, баптисты, адвентисты седьмого дня, свидетели Иеговы… Вам не хватит мебели для фуршета. Кстати, есть люди, уверенные в том, что растения живые, они утверждают, что огурцы визжат от страха, когда их режут на салат, а помидорчики получают инфаркт при виде человека с вилкой!
Александр Григорьевич вытащил из кармана огромный, не слишком чистый носовой платок и начал судорожно промокать вспотевший лоб. Мой глаз приметил в одном углу измятой тряпки вышитую золотыми нитками корону. Скажите, пожалуйста, наш индюшонок считает себя герцогом, никак он обзавелся фамильным гербом. Внезапно мне стало жаль директора, похоже, он не только идиот, но и жуткий трус.
— Отмените банкет, — вылетело у меня.
— Совсем? — встрепенулся директор.
— Да. Или оставьте одну газировку — дети явно захотят пить, а поедят они потом, дома. Слава богу, не прежние времена, родители могут пойти в магазин и приобрести для своих чадушек все, что их душа пожелает! И вообще, родители Гольдринга, Мухаметшиной, Евдокимовой и Николаева еще ведь не приходили. Может, зря боитесь? Они нормальные люди, спокойно отпустят детей на елку и не станут скандалить.
Александр Григорьевич потряс пожелтевшим листочком в клеточку.
— Да, пока не являлись. Но могут прийти, и надо избежать скандала. А вот заявление от дедушки Сергея Федотова уже есть. Слушайте: «Я, Федотов Андрей Сергеевич, ветеран войны, член КПСС с тысяча девятьсот сорок девятого года, почетный донор, награжденный орденами и медалями, возмущен политикой школы и лично поведением педсовета, решившего предложить детям в новогодний праздник чуждую нам по духу «колу». Коллектив учебного заведения низкопоклонствует перед Западом, призывая октябрят, пионеров и комсомольцев употреблять идеологически опасный напиток. Я также довожу до вашего сведения, что учителя разрешают есть жвачку, а литератор Громова Е.К. зачитывала на уроке отрывки из произведений отщепенца Солженицына, из произведений нашей страны за клевету на СССР. Спеша исполнить свой гражданский долг, я сигнализирую о нарушениях и требую принять адекватные меры к исправлению ситуации, а именно: расстрелять весь педагогический коллектив во главе с его директором. Федотов». И как вам письмишко?
— Видна опытная рука, натренированная в написании доносов, — кивнула я. — Что-то мне это напоминает… А, вот такую историю. Двухтысячный год, на окраину села из леса выходит дедушка и стучит пальцем в окно. Выглядывает симпатичная девушка. «Слышь, внучка, — лихорадочно шепчет старик, — кто в деревне? Наши, Красная армия, или фашисты-гитлеровцы?» — «Что вы, дедуля, — искренно изумляется молодайка, — война-то пятьдесят пять лет уже как закончилась!» — «Да ну? — поражается партизан. — А чьи же я тогда поезда до сих пор под откос пускаю?»
— Какой дед? При чем тут поезда? — занервничал Александр Григорьевич, желтея на глазах. — Вы о чем?
— Ни о чем, — вздохнула я. — Просто анекдот рассказала, показался к месту.
— Вашей Лизе тоже показалось к месту написать про Рождество, — пошел в атаку индюшонок. — Из-за безответственного поступка глупой девочки теперь куча неприятностей!
Всю жалость к Александру Григорьевичу вымело из моей души разом. Я вскочила, оперлась руками о стол индюшонка и четко произнесла:
— Вы сами поручили девочке организовать именно рождественский вечер.
— Нет, — пискнул директор, — никогда бы не позволил себе подобное неполиткорректное поведение! Между прочим, я работал там, — указательный палец Александра Григорьевича уперся в потолок, — и сюда, — палец ткнул в письменный стол, — был направлен для создания образцовой школы. Я всегда учитываю любые нюансы! Ваша Лиза…
— Требует порки?
— Да! — алчно воскликнул Александр Григорьевич. — Очень хорошо, что мы с вами нашли общий язык, надеюсь, вы примените в воспитательных целях ремень. Сам бы с удовольствием выпорол Романову.
— Ну-ка, дайте бумагу! — велела я. — И ручку.
Директор с готовностью протянул просимое, и только тогда, когда я схватила листок, он слегка настороженно заговорил:
— А зачем вам…
— Подождите секундочку! — перебила я его. — Понимаете, я не слишком складно умею излагать мысли в письменном виде, хорошо хоть заявление Федотова в качестве образца перед глазами. Фу, можете ознакомиться!
Александр Григорьевич взял исчирканный мной лист, пару секунд изучал текст, потом побагровел.
— Эт-то чт-т-то? — выдавил он из себя.
— Не поняли? — прищурилась я. — Давайте вслух прочитаю, увы, имею неразборчивый почерк. Говорят, он свидетельствует о безалаберности характера, но вам ведь плевать на мои личностные особенности. Итак, озвучиваю: «Заявление. От Романовой Евлампии Андреевны, добропорядочной гражданки России, не судима, не привлекалась. Прошу принять меры по отношению к директору школы А.Г. Молову, предложившему школьнице Романовой Елизавете участвовать в садомазохистской оргии (порке ремнем) при своем непосредственном участии. Предложение не соответствует званию российского педагога, было сделано прилюдно, что порочит честь девочки». Ну и так далее.
— Офигели? — выскочил из-за стола Александр Григорьевич. — Речь шла о наказании ребенка!
— Видите ли, — проникновенно заговорила я, — наша семья принадлежит к ордену священной собаки, и у нас подобные предложения расцениваются как гадкие, сексуальные поползновения в адрес несовершеннолетней.
— Но… а… у… не знал, — залопотал Александр Григорьевич. — Орден священной собаки? О боже!
— Понимаете, — совсем ласково докончила я, — когда выяснилось, что вы не разрешаете Лизавете посещать уроки со своим талисманом — собачьей стаей в количестве… минуточку, сейчас посчитаю, вечно путаю, сколько их у нас: э… Муля, Капа, Феня, Ада, Рейчел, Рамик… значит, в количестве шести голов, — то промолчала, хотя душа еле пережила подобное притеснение.
— С животными в школу нельзя, — выдохнул директор.
— Это неполиткорректно, — наседала я на идиота. — Мы никогда не расстаемся с собаками.
— Но другие захотят притащить хомяков!
— Верно.
— Крыс, мышей, змей!
— Думаю, еще варанов и крокодилов, но не это самое страшное.
— Да? — в полном изнеможении вновь рухнул в кресло Александр Григорьевич. — А что еще?
— На свете существуют огнепоклонники, — усмехнулась я, — им охота везде костры разжигать. А каннибалы? Что вы скажете людоедам, если они захотят слопать какого-нибудь толстенького первоклассника или учительницу по физкультуре Татьяну Гавриловну? Мадам, несмотря на то что проводит спортивные занятия, отличается редкой тучностью. Хотя нет, Татьяну Гавриловну не тронут, она уже немолода, мясо жесткое…
— Прекратите, — устало сказал Александр Григорьевич, — вы надо мной издеваетесь.
— Сам первый начал! — рявкнула я. — Церковь у нас отделена от государства, на празднование Рождества никто из нормальных людей не обижается. Если кто из родителей недоволен сим фактом, то он может оставить своего ребенка дома. Заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет! Значит, так, я ухожу, заявление о сексуальных домогательствах остается у вас.
— Не могу же я сам разбирать его, — вяло начал отбиваться директор.
— Поищете и найдете способ отреагировать, — засмеялась я. — Вы же на самом верху работали, имеете опыт. Ответ дайте по форме: исходящий номер, печать…
Александр Григорьевич заморгал, потом наклонил голову набок и сказал:
— Вы хоть понимаете, что наделали? Теперь же все судачить начнут! Заявление следует разбирать на профкоме, а знаете, кто у нас председатель?
— Нет, — очаровательно улыбнулась я.
— Сметанина Калерия Львовна.
— Мне это имя ни о чем не говорит, — справедливо заметила я.
— Калерия Львовна в школе работает пятьдесят лет, — зашептал Александр Григорьевич. — Серый кардинал. Все про всех знает, никакую информацию ни о ком не забывает. Такой уж тип, понимаете?
— Ага, — кивнула я. — Когда служила в оркестре, у нас имелся подобный Григорий Сергеевич. Поругаться с ним люди боялись больше всего на свете, он откуда-то про каждого всю подноготную знал…
Конец фразы застыл у меня в горле. Боже, я дура! Мне следует как можно быстрее катить в институт, где работал Михаил Петрович Антонов, найти там некую личность — Калерию Львовну и Григория Сергеевича в одном флаконе, порасспрашивать «местное ФСБ», и тогда я обязательно узнаю правду про Лауру Петровну и любовницу профессора Машу.
— Эй, вы куда? — насторожился Александр. — Заявление заберите.
— Ни за что! — крикнула я уже от двери. — Вот найдете способ извиниться перед Лизой, тогда и унесу кляузу. Времени у вас три дня, если девочка не получит сатисфакции, пеняйте на себя.
— Это шантаж! — начал возмущаться Александр Григорьевич.
Но я, не слушая противного директора, уже вылетела в коридор. В спину толкало нетерпение, мне просто необходимо было срочно узнать адрес учреждения, где тянул лямку Антонов. Слава богу, человечество придумало телефоны. Мара дала мне номер особняка Антонова, так что я узнаю необходимые сведения почти мгновенно. Продолжая бежать, я извлекла из сумочки мобильник.
— Алле, — прозвучало из трубки.
— Мара, это вы?
— Нет, Ася на проводе.
— Позовите Марину, пожалуйста, — вежливо попросила я.
— Кто ее спрашивает? — приступила к допросу нянька.
— Знакомая.
— Имя и фамилию скажите, — настаивала Ася.
— Зачем?
— Хозяйка не разрешает разговаривать с неизвестными личностями, — бойко парировала Ася.
— Иванова Таня, — быстро сообщила я.
— Чего звоните?
— Хочу побеседовать с Марой.
— И о чем же? — не успокаивалась нянька.
— Об этом скажу самой Марине, — слегка сердито ответила я. — А теперь сделайте одолжение, позовите женщину, дело срочное.
— Случилась неприятность?
— Мне нужна Мара.
— Она уехала.
— Куда?
— Во хитрая! Сама не говорит, с чем звонит, а я перед ней отчитывайся!
— Когда Мара вернется?
— Мне не докладывали, — сухо сообщила Ася. — Завтра перезвоните!
— Неужели Мара до ночи не возвратится?
— Фиг ее знает, — фыркнула Ася и швырнула трубку.
Я глубоко вздохнула и предприняла вторую попытку.
— Алле, — вновь прозвучало в ухе стаккато Аси. — Говорите, нечего сопеть!
— Добрый день, — стараясь придать голосу как можно более официальный тон, заявила я, — вас беспокоит главный редактор журнала «Химия и производство» Мозжухина Зинаида. Имею честь разговаривать с Анной Валерьевной Антоновой?
— Нет, — пропела Ася, — у хозяйки давление поднялось, она в постели. Беда у нее, муж умер.
— Мы знаем о несчастье с Михаилом Петровичем, примите наши глубочайшие соболезнования. Сейчас готовим некролог и столкнулись с небольшой проблемой. Как называется институт, в котором работал профессор Антонов?
— Ща… — буркнула Ася, и в трубке повисла тишина, изредка прерываемая потрескиванием.
— Слушаю, — раздался наконец иной голос. — Что вы хотите?
Я повторила сказку про некролог, очень надеясь, что подобного журнала не существует в действительности и что его главный редактор сейчас не сидит в гостиной особняка Антоновых с соболезнованиями.
— Свекор всю жизнь трудился в одном месте, — ровно начала собеседница, и стало понятно: говорю с Кирой. — Это НИИхимбиовит, что на Пятницкой улице. Там же завтра состоится панихида.
— Спасибо, — воскликнула я, — извините, если помешала.
— Не стоит благодарности, — ответила Кира, — очень рада помочь.
Я вздрогнула. Учитывая печальные обстоятельства в ее семье, последняя фраза невестки Антонова прозвучала двусмысленно.
