Книга: Муха в самолете
Назад: Глава 20
Дальше: Глава 22

Глава 21

Вдруг скрипка замолчала, я поскреблась в дверь, не дожидаясь ответа, распахнула ее и увидела Ролика. Парень стоял спиной ко входу, правее от него находился пюпитр с нотами.
Спальня юноши отличалась от комнаты Зины, как бабочка от жабы. У Ролика царил совершенно армейский порядок. Узкая кровать была застелена тонким одеялом, на письменном столе высилась аккуратная стопка книг, еще тут имелся шкаф и два стула. Никаких столь любимых молодыми ребятами вещей, типа СД-проигрывателя, телевизора, не было даже самого завалящего радио.
Очевидно, Ролик почувствовал присутствие в комнате еще одного человека, потому что он обернулся и посмотрел на меня.
– Извините, – пробормотала я, – дверь в квартиру была открыта.
– Наверное, я забыл запереть, – со вздохом ответил скрипач, – вечно меня мать ругает! Ужасно быть таким рассеянным.
– Многие люди, посвятившие себя искусству, не обращают внимания на бытовые мелочи, – вырвалось у меня.
Ролик мягко улыбнулся:
– Наверное, они не испытывают финансовых затруднений, имеют прислугу, которая следит за хозяйством. А я регулярно попадаю впросак. Вот сегодня мама велела купить сахар, а я, конечно, забыл. Сейчас она вернется и отругает меня.
– Думается, Зина могла и сама за рафинадом сбегать, – почему-то обозлилась я.
– Мать устает, – серьезно ответил Ролик, – у нее тяжелая работа. Знаете, убирать за чужими людьми очень непросто. Вот, надеюсь, мне удастся выбиться из безвестности, и тогда у нас начнется иная жизнь. Но пока, увы, это плохо получается!
– Вы изумительно играете!
– Спасибо за комплимент, но, наверное, вы не являетесь знатоком классической музыки?
– Это еще слабо сказано, – засмеялась я, – просто сейчас впервые поняла значение выражения: звуки берут за душу.
Ролик приветливо показал рукой на кресло.
– Садитесь, хотите еще сыграю, специально для вас, небольшую пьеску?
– Спасибо, – кивнула я и умостилась на мягкой подушке.
На этот раз раздалась иная музыка, не печально-грустная, а бодро-воинственная, вселяющая уверенность. С меня разом слетели все остатки сонливости.
– Ну как? – поинтересовался Ролик.
– Такое хорошо слышать по утрам, вместо зарядки.
Юноша тихо рассмеялся:
– Да уж, верно подмечено, похоже, вы прекрасно чувствуете настроение произведения, это, вообще-то, редкость. Отчего вас в детстве не обучили нотной грамоте?
– Некому учить было, – вздохнула я, – мачеха пила, ей и в голову не могли прийти мысли о сольфеджио.
Ролик осторожно поставил скрипку в специальную подставку.
– А мне повезло, на старой квартире, там, где мы жили с матерью до переезда сюда, у нас имелась соседка, Мирра Соломоновна, преподаватель консерватории. Вот она во мне нечто увидела и отвела в музыкальную школу. Свою первую скрипку я получил от нее. Да, попадись вам на жизненном пути своя Мирра Соломоновна, может, сейчас бы концертировали. Хотя радуйтесь, что это не так, быть другой очень трудно.
– Вы о чем?
Ролик повернул голову к окну:
– Знаете, люди делятся на две категории: обычные и иные. Подчас в самой простой семье, ну такой, где папа пьет, лупит маму, а бабка только и думает что о консервировании и огороде, появляется ребенок с творческими задатками. Такому малышу очень тяжело приходится среди так называемых нормальных людей, которые смеются над ним. Но еще хуже делается, когда вырастаешь и наконец-то понимаешь: ты иной, не такой, как все!
– Многие подобные малыши становятся кумирами миллионов, – решила я подбодрить Ролика, – если почитать биографии великих людей, то все они, или большинство, ощущали в детстве одиночество.
Юноша осторожно начал разминать пальцы.
– Знаете, – в конце концов сказал он, – это ужасно! Быть творческим человеком очень тяжело, живешь в постоянном страхе и ужасе. Отыграешь пьесу, уйдешь со сцены и мучаешься: боже, отвратительно исполнил, не сумел передать ни настроения, ни чувства, потом налетает депрессия, в голову лезут отчаянные мысли. Ну зачем взял в руки скрипку? Это не для тебя, ты не Паганини, и даже не Ванесса Мэй, вообще никто, бездарь, непригодный к концертированию. Полночи промаешься, уснешь, ночью кошмар привидится. Лично меня такой мучает: я стою перед оркестром, гляжу на дирижера, ловлю нужный знак и… рука не работает, просто не поднимается, висит плетью. Я пытаюсь ее сдвинуть, но конечность тяжелее бетонной плиты, вот и стою дурак дураком. Дирижер начинает наливаться краской, зрители шушукаются, а я, весь потный, совершенно безуспешно пытаюсь справиться с параличом. Потом наступает утро, я вскакиваю, о чудо, руки великолепно слушаются меня, скрипка звучит. Невероятное наслаждение наполняет душу, вот счастье, я талантлив, способен на любые подвиги, но приходит вечер, и снова отчаянье! Редко испытываешь удовлетворение после выступления. Может, я перфекционист? Не могу ответить на сей вопрос, но одно знаю точно: человеку, который отмечен божьим поцелуем, жить невероятно трудно. Я очень завидую тем, кто ничем не выделяется из толпы. Окончил школу, институт, получил профессию, женился, родил детей, поднял внуков, существовал тихо, размеренно, не колотился от осознания нереализованности, а просто ел, пил, спал, наслаждаясь простыми радостями: хорошей погодой, повышением зарплаты. Но мне-то мирских благ мало! Хочется так исполнить концерт, выплеснуть все… ан нет, не получается. Это просто кошмар, и деться от него некуда! Один раз, измучившись до предела, я решил никогда не брать скрипку в руки вообще! Пять часов выдержал! Утром встал, чаю попил, сходил на рынок, принес кусок мяса, решил кухарничать. Ну и что? Какая-то сила поволокла меня к пюпитру, руки сами потянулись к инструменту. Знаете, что такое «акуна-матата»?
– Нет, – слегка ошарашенно ответила я, – понятия не имею.
– Дословный перевод не дам, но приблизительно это означает: «Не борись с непреодолимыми обстоятельствами». Человек не должен переживать по поводу того, чего он не способен изменить. Никаких проблем. Акуна-матата. Доллар упал, взорвали бомбу, налетел ураган… Акуна-матата, ты ведь не можешь этому помешать. Вот так и с нами, иными людьми. Акуна-матата! Играй на скрипке, лезь на вершину мастерства, мучайся и никогда не задумывайся над тем, почему твоя жизнь такая! Акуна-матата! Так фишка легла. Это не буддизм, конечно, в его классическом понимании, но некая вариация на тему.
Закончив монолог, Ролик снова взял инструмент, занес над ним смычок, я тихо-тихо, словно катящийся по полу комок пыли, добралась до коридора и понеслась домой. Черт с ним, с сахаром и чаем, так спать лягу. Однако какой необыкновенный парень Ролик, очень талантливый, на редкость серьезный, думающий, размышляющий и, похоже, совершенно одинокий. Я в детстве тоже ощущала себя нежеланным и нелюбимым ребенком, но у меня потом появилась Томочка. Может, и Ролику повезет, найдется и у него хороший, верный друг, а вполне вероятно, что таковых будет несколько. Нет, все-таки странно, что у лентяйки и грязнули Зины получился такой сын!
Решив не ужинать, я осторожно пошла к чуланчику.
– Васька, – раздался крик Линды, – ты Бакса видел?
– Нет! – завопил в ответ супруг.
Я похолодела, ну вот, началось! Сейчас Линда поднимет шум, начнет носиться по квартире, повторяя на разные лады:
– Бакс, Бакс, Бакс…
Кот вылезет из сумки и предстанет перед хозяйкой во всей красе, лысый, в ползунках! Можно даже и не думать о том, что сделает Линда с гостьей, когда узнает правду про лекарство, сайру и шампунь, в лучшем случае меня вышвырнут вон.
Испугавшись, я на секунду замерла у стены и снова услышала сопрано Линды:
– Вот пакость!
В то же мгновение хозяйка вышла из комнаты.
– Бакса видела? – повернулась она ко мне.
– Н-нет, – малодушно соврала я.
– Стервец! Опять ускакал.
– Куда? – осторожно поинтересовалась я.
Линда наморщила нос:
– Вроде увалень, но, когда надо, прыткий! На последнем этаже кошка живет, Мася. Как только на нее период любви накатывает, Бакс тихонечко в дверь ушмыгивает и к даме сердца скачет. Та тоже, не будь дура, удирает из квартиры и в объятия Бакса попадает. Мы их с Лариской, кошкиной хозяйкой, пару раз растаскивали. Ни ей, ни мне котят неохота пристраивать, а топить рука не поднимается. Так они знаешь что придумали? На чердаке прячутся, там барахла море, не найти парочку. Ну, мерзавец! Вернешься домой, получишь как следует! Пройда анафемская!
Я улыбнулась, никогда не слышала такого выражения про пройду! Продолжая сердито бубнить себе под нос, Линда пошла в сторону ванны, а я мгновенно юркнула в чулан, упала на раскладушку и перевела дух. Значит, Бакс гуляка! Слава богу, в ближайшие дни его искать не станут, а там посмотрим, не надо задумываться о проблемах в целом, будем решать их поэтапно.
Те из вас, кто хоть раз спал на раскладной конструкции из парусины и гнутых трубок, очень хорошо знают, сколь некомфортно сие ложе. До трех утра я провертелась под тряпкой, заменяющей одеяло, все пыталась найти удобную позу. Но если ложилась на спину, то моментально чувствовала боль в позвоночнике, коли пыталась устроиться на животе, ощущала кожей железные пружинки, при помощи которых держался «матрац». В конце концов сон сморил меня лишь под утро, естественно, проснулась я тогда, когда большинство рабочего люда приступило к обеду.
Тряся гудящей головой, я, забыв умыться, ринулась к телефону, по дороге с неимоверной радостью отметив: в квартире никого нет, даже лентяйки Зинаиды. Я быстро набрала полученный от Ильяса номер.
– Аллоу, – послышалось из мембраны.
– Будьте любезны Раису Ивановну.
– А кто ее спрашивает?
– Ольга из журнала «Рупор».
– Слушаю, Нестеренко у аппарата.
– Позвольте напомнить, я звонила вам…
– С памятью у меня полный порядок, – перебила пенсионерка, – дальше!
Я молча проглотила весьма невежливое замечание и попыталась продолжить разговор:
– Мы договаривались об интервью и…
– Верно, – перебила Раиса Ивановна, – дальше.
– …вы пообещали встретиться после возвращения из санатория.
– Правильно.
– Если вы свободны сегодня, то…
– Ту… ту… ту, – понеслось из трубки. Я положила телефон на тумбочку. Что случилось? Отчего Раиса Ивановна решила прервать мирную беседу? Или это неполадки на линии?
Не успела я сообразить, что делать, как трубка разразилась трелью.
– Алло, – машинально ответила я.
– Ольгу позовите, – донеслось с того конца провода, и я моментально узнала нервный, слегка капризный голос Раисы Ивановны.
– Нас разъединили! Но откуда вы узнали мой номер?
– Деточка, – снисходительно протянула старушка, – человечество придумало АОН! Расшифровать? Автоматический определитель номера. В прошлый раз вы звонили с засекреченной линии, в окошке одни восьмерки выпали, а я не желаю общаться с человеком, который боится указать свои координаты. Потом снова меня побеспокоили, и мы встретились. Сегодня же опять не таитесь, поэтому я вам доверяю. Можете приехать через полтора часа.
Из трубки снова послышались длинные гудки, похоже, Нестеренко не страдает болезнью под названием «вежливость».
Собравшись в мгновение ока, я схватила сумку с Баксом, ринулась было в прихожую и тут же притормозила. Саквояж показался подозрительно легким.
Я открыла торбу, точно! Бакса нет! Минут пятнадцать я носилась по захламленной квартире и, отбросив всякое стеснение, открывала двери в чужие комнаты и распахивала шкафы. Тщетно, гадкий Бакс словно сквозь паркет провалился. Очевидно, коту надоело мое постоянное присутствие, да и поездки в метро никому особой радости не доставляют.
Поняв, что Бакса не найти, я громко воскликнула:
– Ладно, оставайся тут, в конце концов Линда решит, что шерсть ты потерял во время брачных игр на чердаке!
В ответ не донеслось ни звука. Выкрикнув в последний раз: «Бакс, Бакс, иди сюда», – я влезла в сапожки и ушла.
Путь предстоял не близкий, Раиса Ивановна, правда, жила не так далеко от центра, но я сейчас нахожусь на противоположном конце Москвы, еще опоздаю к сварливой старушке и не буду допущена в квартиру.
– Мы договаривались через полтора часа, вы припозднились на пятнадцать минут, – вместо «здравствуйте» заявила Раиса Ивановна. – И потом! Это не вы приходили раньше.
Я смущенно улыбнулась:
– Действительно, к вам приезжал наш главный редактор, тоже Оля. Что касается опоздания, то простите, транспорт нерегулярно ходит, я автобуса долго ждала.
Хозяйка всплеснула руками:
– Ну и молодежь теперь пошла, да мой дом в паре шагов от метро!
– Да? Не знала! Ехала почти двадцать минут на автобусе, – стала отбиваться я.
– Ерунда, следовало парком пройти.
– Но он закрыт, ворота заперты.
– В заборе дырка есть.
– Но я не абориген, всех тонкостей не знаю, спросила у милиционера, как на вашу улицу добраться, он на автобус и указал.
– Ладно, – сменила гнев на милость Раиса Ивановна, – следуйте за мной.
Я покорно пошагала за хозяйкой мимо тщательно закрытых дверей, ведущих в комнаты. В конце концов меня привели на кухню и усадили за стол. Не предложив корреспондентке ни чаю, ни кофе, ни даже воды, Раиса Ивановна вытащила из громоздкого буфета альбом, положила его на скатерть и завела рассказ. Спустя пару минут мне стало понятно, что покойная Ася Локтева была права, бывшая кладовщица явно обделена вниманием и общением, поэтому сейчас и говорит без остановки.
– Не скрою, – плела тем временем нить разговора старуха, – я была удивлена звонком. С чего бы моя скромная персона заинтересовала прессу? И почему являетесь во второй раз? Вернее, почему теперь вас прислали.
– Главного редактора Ольгу уволили, – серьезно соврала я, – вот она и не стала писать материал. Уж извините, глупо вышло, но мне придется с вами еще разок поговорить.
– Если опять побеспокоились, значит, я и впрямь необходима?
– Очень правильно мыслите, – решила я подольститься к хозяйке.
– Я не нуждаюсь в оценках своего поведения другими людьми, – гаркнула бабушка. – Вы зачем явились? Объяснять мне правила жизни?
– Ни в коем случае, – струхнула я, – просто интервью взять, помнится, вы обещали некий смешной случай рассказать из истории завода! Наверное, Ольге говорили о нем, но повторите и мне.
– Наше предприятие – настоящий цирк, – скривилась Раиса Ивановна, – вечно что-нибудь случалось. Ну вот вам, для затравки! Приходит к главному конструктору, Марку Матвеевичу, группа рабочих, профессиональные опытные кадры, и хором просят:
«Милый вы наш, сделайте божеское дело, измените чуток конструкцию, никак мастерам гайки в одном месте не закрутить, очень уж неудобно».
Марк Матвеевич искренне удивился.
– Послушайте, ребята, – воскликнул он, – разработка-то не новая, мы подобную модель уж лет пять выпускаем, верно?!
– Точно, – ответили пролетарии.
– Раньше как-то справлялись, ведь не отгружали же изделие с незакрученной гайкой, – решил окончательно усовестить рабочих конструктор, – работайте в прежнем режиме.
Работяги замялись, в конце концов самый бойкий сообщил:
– Конечно, пока Митрич жив был, дело шло, а как только помер, застопорилось. Один он мог ту гайку закрепить.
– Почему? – пришел в детское изумление конструктор.
– Так Митрич в юности руку сломал, – охотно пояснили пролетарии, – она у него неправильно срослась, крюком. Вот только наш мастер и мог до гайки дотянуться, у всех остальных ничего не получается…
– Правда, забавная история?
Я кивнула и постаралась выдавить из себя смешок, но Раиса Ивановна, похоже, обладала взором орла и интуицией лисы.
– Да-а уж, – протянула она, – вижу, не по вкусу вам мой рассказ пришелся. Ладно, давайте фото посмотрим.
Слегка согнутыми артритными пальцами старуха открыла бархатную обложку и сообщила:
– Это я.
– Какая вы были красавица! – воскликнула я и тут же схватила себя за язык. Сейчас норовистая бабушка вообще откажется болтать с плохо воспитанной корреспонденткой. Что значит «вы были красавица»? А сейчас, значит, Баба Яга?
Но Раиса Ивановна удовлетворенно кивнула.
– Тут недавно Гурченко по телевизору выступала, и давай хвастаться, дескать, талия у нее была пятьдесят восемь сантиметров, самая что ни на есть стройная женщина страны Советов. Послушала я ее да выключила дурацкий громкоговорильник, у меня-то объемы были восемьдесят восемь, пятьдесят два, восемьдесят восемь. Эх, не проводили в мою молодость конкурсы красоты, иначе стала бы я победительницей на всех. Да уж! Спасибо Луизке, вывезла меня из деревни. Хотя, если разобраться, что в кладовой чахнуть, что в коровнике топтаться, разницы особой нет. Не всем же так повезет, как Луизке.
– Простите, вы о ком сейчас говорите? – тихонько спросила я.
Раиса Ивановна выпрямилась:
– Сестра моя сводная, Луиза Иосифовна, у нас мать одна, а отцы разные. Вернее, у меня-то отец был плохенький, завалященький, но законный, Иван Петрович. А у Луизки никого в метрике, нагуляла ее маменька, неизвестно от кого родила. И ведь как жизнь повернулась. Где она? Ага, гляньте и скажите, кто из нас лучше был?
Я уставилась на фотографию молодой, тощей девчонки в ситцевом платье, туго обтягивающем то место, где у женщин бывает бюст. Мелкие кудряшки волос, ротик маленький, аккуратно нарисованный, выглядит кукольным. Да и фигура у девицы не особо замечательная, талии, несмотря на худобу, практически нет, из-под подола торчат не слишком прямые ноги.
– Это Луизка, – сообщила Раиса Ивановна. – Ну как, хороша была?
– Не хочу вас обидеть, но Луизу Иосифовну трудно назвать прекрасной, – осторожно ответила я.
Раиса Ивановна расцвела в самой счастливой улыбке.
– Да уж, слушай, чего расскажу. Ничем Луизка не вышла – ни умом, ни внешностью, зато уродилась счастливая.
Из уст пожилой женщины полился плавный рассказ, я подперла голову руками. Главное, найти у человека некий спусковой механизм, нащупать нужную точку, нажать на нее – и пожалуйста, узнаете массу нужных и ненужных деталей. Неприветливая Раиса Ивановна мигом оттаяла, услыхав, что в далекой молодости превосходила по внешности сестру. По мне, так все равно, какова ты была в юности, девичество красит всех почти без исключения, но, видно, старухе приятно лишний раз вспомнить о своей красоте, скорей всего, больше ей просто нечем гордиться.
Назад: Глава 20
Дальше: Глава 22