Глава 24
Файфман схватилась за сердце и прошептала:
– Кухня в конце коридора.
Почти в обнимку мы дошли до уютной комнатки с веселыми бело-голубыми занавесками и мебелью цвета топленого молока. Руфина усадила меня на полукруглый диванчик и начала хозяйничать. Включила чайник. Файфман довольно быстро справилась со стрессом и задала ожидаемый вопрос:
– Что с ней случилось?
– Пока речь идет о самоубийстве, – ответила я, – эту версию подтверждает записка, найденная у тела, но кое у кого из наших сотрудников возникли сомнения.
Руфина просыпала на скатерть сахар.
– Люба способна на суицид! Поверьте, это так!
– Вы давно не общались, – вздохнула я, – людям свойственно меняться с возрастом.
Руфина отвернулась к окну.
– Древние считали, что мертвые остаются с нами, их души незримо присутствуют около живых, могут помочь, а могут и навредить. Поэтому о покойных следует говорить лишь хорошо, чтобы не обидеть усопшего и не навлечь его гнева. Я считаю, что о том, кто уже не может ничего возразить, не стоит сплетничать. Но Люба была странной.
Файфман замолчала.
– В чем заключалась ее странность? – поинтересовалась я.
Руфина замялась:
– Она гениально просчитывала ситуации. Обычный человек часто совершает поступки необдуманно, а у Любы в голове был компьютер, она обладала особой логикой и всегда оказывалась права.
Я решила во что бы то ни стало вытрясти из Файфман правду.
– Особая логика?
Хозяйка кивнула:
– Слышали анекдот про то, как мужчина едет в автобусе? На одной из остановок в салон входит брюнет с роскошным букетом роз. Пассажир начинает размышлять: «Цветы дорогие и шикарные, такие дарят красивым, капризным женщинам. В нашем городе три потрясающие бабы: Лена, Таня и моя жена. К Лене я еду сейчас сам, Таня отдыхает на море, значит, парень катит к моей жене. У супруги три любовника. Ваня с деньгами, Миша со связями и Коля для секса. Ваня блондин. Значит, в автобусе либо Миша, либо Коля. У жены сегодня критические дни, следовательно, Коле нечего с ней делать». Мужчина поворачивается к брюнету и восклицает:
– Здравствуй, Миша.
Парень поражен.
– Откуда вы меня знаете?
– Я тебя вычислил, – отвечает пассажир.
Вот и Люба так поступала. Начнет вслух рассуждать – мне смешно, ну полная дурь. Потом как-то все выворачивается, и она права. У нас был директором Степан Егоров, симпатичный молодой мужчина. Едва докторскую защитил, как начальником стал. Нам он не понравился. Когда варяга ставят, коллектив всегда недоволен, да только в данной ситуации у нас были объективные основания губы дуть. В музее работали более достойные кандидаты на роль руководителя. Тот же Алексей Николаевич Бутров. Он, правда, всегда повторял:
– Не хочу становиться пастухом в общем стаде, превращусь в административного работника, потеряю в себе ученого, мне отдела выше головы хватает!
Но ведь ему могли хотя бы из уважения ставку предложить. Нет, прислали Степана, а тот полностью оправдал поговорку «Новая метла по-новому метет». Затеял реорганизацию, каталог переселил на второй этаж, нас задумал в подвал запихнуть. Алексей Николаевич попытался ему объяснить:
– Мой отдел особенный, мы работаем не только с предметами, но и с останками – кости, мумии – используем разные химические препараты. Имеем спецсейф для их хранения, он вмонтирован в стены. Для осмотра находок необходимы специальные столы, они очень дорогие, подарены спонсорами. Оставьте моих сотрудников на прежнем месте.
Степа ему в ответ:
– Я директор, а вы сидите тихо. Как я решил, так и будет.
Алексей Николаевич возмутился и на ученом совете весьма резко высказался о Степане.
А тот отбрил:
– Не нравится мой стиль руководства – увольняйтесь!
Народ раскололся на два лагеря. Одни, подхалимы, Степу защищали, другие за Бутрова горой стояли, петиции писали, жалобы, работа побоку. Одна Люба осталась хладнокровней айсберга!
Хозяйка встала, взяла из шкафчика красивую темно-синюю кружку, на которой затейливой вязью было написано «Руфина», и налила в нее горячую воду из чайника. Я невольно обратила внимание на ее красивый маникюр, темно-вишневый лак украшали небольшие, нанесенные сверху стразы, ногти у Файфман были в идеальном состоянии. Потом мой взор вновь зацепился за кружку.
– Кто бы мог подумать, что производители посуды выпустят такую чашку, – удивилась я, – ни разу не встречала похожую. В основном на них пишут Таня, Маша, Саша, Леша.
– Это подарок, – после небольшого колебания уточнила Файфман. – Руфина не распространенное имя, невыгодно с ним бокалы выпускать, но можно сделать надпись на заказ. Вот мне на нынешний Новый год ее и преподнесли. Так вот, о Любе. Я к ней прижалась, трясусь от ажиотажа, говорю:
– Завтра приходи на работу на час пораньше. Устроим в холле митинг протеста.
Люба зевнула и спросила:
– А смысл?
– Неужели ты хочешь работать под руководством Степки? – возмутилась Руфина.
– Нет нужды дергаться, – сказала Любовь, – через три месяца его отсюда бортанут.
– Кто тебе сказал? – занервничала Файфман.
– Вычислила, – выдала Люба. – Видела у него часы на запястье?
– Ну и что? – не сообразила Руфина.
– Очень дорогие, – пояснила Доброва, – стоят как машина. У Степы таких денег нет, он из провинции, сын бедных родителей. Откуда у него будильник? Ответ один – подарили. Логично?
Руфина кивнула, Люба продолжала:
– Степка смазливый красавчик, таких тетки в возрасте любят. Теперь вспомним, что он к нам начальничком внезапно попал. Значит, любовница в музейной системе вес имеет. Но у нас баб наверху нет. Следовательно, чья-то жена налево ходит. А кто может и с диссером помочь, и карьеру выстелить? Герман Сергеевич и Андрей Петрович. У Германа Сергеевича супруга консервированием увлекается, сад-огород-внуки-вязанье. А вот у Андрея Петровича дома Катя, ей сорок пять. Вся из себя, всегда с прической, макияжем. Стопроцентно Катерина Степу под свое крылышко взяла, Андрею Петровичу на мозги капает, тот любовника жены вверх тянет. Но скоро лафа закончится.
Изумленная развернутой перед ней картиной Руфина заморгала, а Люба спросила:
– Почему Степа покровительницы лишится? Я видела его недавно в кафе с молоденькой фифой. Тяжело, наверное, ему с Катериной, захотелось любви. Помяни мое слово, он скоро попадется и вылетит отсюда. Ни к чему петиции составлять, нервы себе трепать, просто подождать надо.
– Очень смахивает на рассказанный вами в начале нашей беседы анекдот, – протянула я.
Руфина снова потянулась к чайнику.
– Можно сколько угодно смеяться, но получилось так, как Люба и предсказала. Весной Степана сняли. Не по собственному желанию ушел! Навесили на него статей. Где он сейчас, никто не знает, исчез из нашей науки. А Люба… Не хочется мне о ней говорить, поверьте, страшный она человек.
– Доброва? – не поверила я. – На мой взгляд, милая женщина.
Руфина зарделась:
– Люба все просчитывала. У нее злая душа, она…
Файфман замолчала, я кашлянула и сказала:
– Буду с вами откровенна: у нас возникли сомнения в версии самоубийства. Есть моменты, которые заставляют думать, что Доброву убили.
Файфман ахнула:
– Не может быть! Она сама!
– Есть сомнения, – повторила я.
Руфина занервничала:
– В кино показывают, как преступления раскрывают, улики всяческие находят! Могли остаться отпечатки пальцев. Вы нашли что-то? Да? Не верьте. Люба сама ушла из жизни. Вы говорите глупости!
Я обиделась:
– Следствию очень поможет, если вы расскажете о Любе как можно больше подробностей. Какие отношения связывали ее с мужем?
Руфина сплела пальцы в замок, а я продолжила:
– По статистике, тот, кто первым обнаружил тело, чаще всего и является убийцей. А Любу нашел Иван.
– Вы с ума сошли! – возмутилась Файфман. – Ваня ее обожал! Ладно, расскажу все, но сразу предупреждаю: у вас возникнет совсем иной образ Любы. Она умела нужное впечатление на людей производить. Такой маргариткой прикидывалась! Мало кто понимал, что у нежного цветка стальной стебель. Доброва – человек холодного расчета.
Я вспомнила бухгалтерские записи Любы, составляемое каждый день расписание и сразу поверила Файфман. Вы способны из года в год скрупулезно подсчитывать деньги и ни на йоту не отступать от намеченных расходов? Лично я не выдержу и недели. Ох, недаром Димон назвал Любу женщиной-электричкой.
Руфину словно прорвало. Полился подробный рассказ об отношениях с Любовью.
Они были знакомы всю жизнь. Эсфирь Мироновна Файфман дружила с Анной Егоровной, матерью Ивана, а та работала бок о бок с Марией Николаевной Казаковой. Анна Егоровна любила гостей и созывала их по любому поводу. Ясное дело, на почетных местах всегда сидели Фирочка и Машенька, которые непременно прихватывали с собой детей. Вне дома Анны Егоровны Руфа и Люба не пересекались, а вот Ваня с Руфиной ходили в одну школу, у них сложились хорошие отношения. Ваня был старше Руфины, но не корчил рожи, когда малышка подбегала к нему на переменах. Наоборот, Добров, целиком и полностью оправдывая свою фамилию, был внимателен, помогал Руфе, пару раз поколотил тех, кто посмел обидеть девочку. Когда Ваня поступил в институт, дружба не оборвалась, Анна Егоровна делала весьма прозрачные намеки девушке:
– Хорошо, когда муж и жена знакомы с детства, тогда им не нужен период притирки.
Руфина при этом ощущала себя весьма неловко. Она любила Ваню как брата, не испытывала к нему страсти, считала своим лучшим другом и не собиралась менять фамилию на Доброву.
Ваня был в курсе маминых планов и посмеивался над ними. Молодых людей связывала исключительно крепкая, нежная дружба, они не имели друг от друга секретов, могли часами болтать по телефону. Руфа знала, что у Ивана случались мимолетные романы, а Иван, как в школьные годы, один раз подрался с ухажером Руфины, который посмел поднять на девушку руку.
Когда Руфа поступила в институт, она с огромным удивлением увидела в своей группе Любу. Дочь Марии Николаевны давно перестала посещать вместе с матерью вечеринки Анны Егоровны, Руфина не встречалась с подругой детства несколько лет.
Если честно, перспектива провести рядом с Казаковой студенческие годы не сильно обрадовала Руфу. В школьную пору Люба была странным, насупленным, молчаливым ребенком, приходя в гости к Добровым, не принимала участия ни в играх, ни в танцах, сидела на диване и на все предложения поиграть отвечала:
– Не хочу.
Анна Егоровна не могла допустить, чтобы во время праздничного вечера кто-то оставался несчастным, поэтому она постоянно теребила Ваню:
– Все играют в ручеек, почему Люба одна?
– Ей не хватило пары, – выкручивался сын.
– Так пойди и пригласи ее, – приказывала мать.
– Я уже стою с Руфой, – сопротивлялся Ваня.
– Ничего, Руфина третий час козой скачет, – сердилась мать. – Вон, вся красная, потная. Руфа! Перестань носиться, иди попей чаю. Ваня, немедленно займись Любочкой.
Иван корчил гримасу, но отправлялся исполнять приказ. Люба окидывала мальчика взглядом и бубнила:
– Не хочу!
– Мама, ей неохота! – радостно кричал Ваня.
Но у Анны Егоровны были строгие принципы. Ни один ребенок не имел права выглядеть на ее вечере печальным. Доброва любила повторять: «Не знаешь, как стать счастливым, – мы тебя научим. Не хочешь учиться – заставим». По глубочайшему убеждению Анны Егоровны, ребенок должен быть активен, бодр и учиться на одни пятерки. Услышав радостный вопль сына, Доброва хватала его за плечо, подводила к Любе и говорила:
– Любаша! Немедленно ступай с Ванечкой играть в ручеек. Помните, я за вами приглядываю.
Девочка нехотя сползала с насиженного места и протягивала Ивану руку, которая на ощупь напоминала дохлую рыбу. Ваня брал навязанную ему подругу двумя пальцами за ладонь, и они брели «веселиться».
Как-то раз Руфа сказала Ване:
– Хочешь, избавлю тебя на сегодня от Любки?
– Ага, – оживился друг, – а то маму не переспоришь. Ну чего Люба сюда таскается? Сидела бы дома! Только вечер портит. Ща меня заставят с ней в прятки играть.
– Не, – пообещала Руфа, – не сегодня. Смотри.
Руфина взяла стакан вишневого компота, побежала мимо дивана, где с видом Царевны Несмеяны сидела Казакова, как бы нечаянно споткнулась и вылила красную жидкость на белое платье девочки.
Руфа рассчитывала, что Люба уйдет в ванную и застрянет там на целый час, замывая пятно, но апатичная Казакова неожиданно зарыдала в голос:
– Мое платье! Мое новое платье! Я его первый раз надела! Папа привез его из Венгрии! Мое платье!
Все кинулись утешать Любу, но та закатила такую истерику, что понадобился врач. Руфину отругали, в общем, получилось совсем не так, как она ожидала. После этого случая Люба шесть лет не появлялась на вечерах у Добровой. Когда Анна Егоровна интересовалась у Марии Николаевны:
– Где же Любочка, я по ней соскучилась!
Подруга отвечала:
– Уроков много, дома осталась, зубрит английский.
Но на сорокалетие Добровой Люба соизволила явиться. Ей исполнилось пятнадцать лет, и она разительно отличалась от прежней малышки-буки. Любочка пополнела, коротко остригла темные волосы. Она не сидела мрачно на диване, а весь вечер провела со взрослыми, наравне участвуя в беседах на разные темы.
– Очень умная девочка, – одобрительно отметила Анна Егоровна.
– Идет на золотую медаль, – не преминула похвастаться Мария Николаевна.
С Руфой и Ваней Люба общалась приветливо. По-приятельски поболтала с ними, рассказывала школьные байки, улыбалась и явно была всем довольна.
В разгар вечера Руфа пошла в туалет, который у Добровых был совмещенным. Девочка влетела в ванную и увидела Любу, которая причесывалась у зеркала.
– Тебе пописать? – весело спросила та. – Уже ухожу.
Руфа посторонилась, чтобы дать Любочке прошествовать к двери. А та схватила с полочки бутылочку с фиолетовыми чернилами, с помощью которых бабушка Вани придавала своим седым волосам изысканный светло-сиреневый оттенок, и выплеснула содержимое на светло-розовое платье Руфины.
Файфман вскрикнула.
– С ума сбрендила? Дура!
Люба довольно рассмеялась:
– Это тебе за вишневый компот.
Руфина обомлела, потом, решив, что ослышалась, переспросила:
– За вишневый компот?
Доброва кивнула:
– Не забыла, как шесть лет назад опозорила меня перед всеми? Выставила посмешищем? Лишила меня единственного парадного платья? Все возвращается. Око за око!
– Нам было по девять лет, – прошептала Руфина, – мало ли какие глупости дети совершают. Ты помнила про компот все эти годы? Из-за него не ходила к тете Ане?
Казакова не стала спорить:
– Кому захочется возвращаться туда, где его обсмеяли! Из-за тебя мне приходилось сидеть дома одной, когда мама к Добровым убегала. И вот сегодня я тебе отомстила! Поймешь, что испытывает человек, над которым все ржут!
– Над тобой не смеялись! – залепетала Руфа. – Наоборот, жалели!
– Ненавижу жалость, – топнула ногой Люба. – Она унижает!
– Прости меня, – попросила Руфа. – Я совсем забыла о той глупой проделке. И предположить не могла, что ты так переживаешь!
– А я не забыла, – объявила Люба, – и все отлично рассчитала. У Анны Егоровны юбилей. Сегодня гостей впятеро больше, чем на обычной вечеринке! Все в сборе. Ступай в гостиную в чернилах! Я всегда запоминала своих обидчиков и им мстила, мщу и буду мстить! Мне ничего не будет! Если ты расскажешь правду, я скажу, что не заходила в ванную! Ты опрокинула чернила сама, испугалась, что заругают, и решила на меня вину свалить. Всем известно, как ты ко мне плохо относишься. Ну, счастливо повеселиться.
Люба повернулась и убежала, а Руфина осталась в ванной с отвисшей челюстью.
