Глава 27
Пышной свадьбы не устраивали. Маша, всю жизнь работающая прислугой, усиленно пыталась скрыть свое удивление во время праздничного ужина. Было от чего обалдеть. На торжество, посвященное уже состоявшемуся бракосочетанию, позвали всего дюжину гостей, и добрая половина из них оказалась родственниками. Во главе стола, как и принято, сидели новобрачные. Руфь спешно велела сшить для Светы белое платье, и ее любимая родственница выглядела нежным цветком. На фоне юной, красивой жены муж смотрелся замшелым пнем. Маша пребывала в глубоком недоумении, ну по какой причине можно было выскочить за уродливого, костлявого мужика, который даже ей, женщине средних лет, казался стариком? Константин Львович выглядел уродом, снять с него дорогой костюм, золотой перстень и белоснежную рубашку, взлохматить седые пряди, и получится натуральный деревенский дед. Почему Света выбрала лешего? Из материальных соображений? Так Руфь не вечная, актриса оставит все свое Светочке, на том свете ни квартира, ни дача, ни кольца с бриллиантами не нужны. Впрочем, Маша знала, Анчаров очень известный режиссер, следовательно, он будет занимать жену в спектаклях, а может, снимет в кино. Но Руфь тоже не последний человек в мире кулис, нет необходимости Светочке ради хороших ролей подкладываться под страшилу. Что же двигает Светой? Маша терялась в догадках.
Но еще более странными оказались гости. На самых почетных местах сидели: бывшая жена Анчарова, две дочери Константина Львовича и женщина, которая вроде тоже являлась ребенком Анчарова, но родила ее не бывшая супруга, а какая-то другая тетка, и присутствующие считали ее воспитанницей. У всех на лицах играли самые искренние улыбки, все бабье называло Анчарова «папочка», и без конца кричали:
– Горько!
А еще сумасшедшая семья в едином порыве заявляла:
– Вот бы у Светочки родился мальчик, а то у нас сплошное женское царство.
Сначала Маша не разобралась, кто есть кто в развеселой компании, но когда наконец вычислила чужие родственные связи, поразилась до остолбенения. До Руфи домработница служила у генерала Никонова, вот там все шло, как у нормальных людей. Вторая жена ненавидела первую, а та регулярно звонила и требовала от прежней денег на содержание великовозрастного сына. Тетки постоянно закатывали военному истерики, доводили его до трясучки и запоя. Вот это было понятно, а тут странные отношения, любовь и дружба. Наверное, притворяются, все-таки все актрисы. При этой мысли Маша успокоилась, но потом ей в голову пришло иное соображение: а зачем Анчаров позвал «бывших» на пир? Мог и не приглашать родственниц! И Света довольна, целуется со всеми. Нет, эти люди искусства просто развратники, ясно же, что прежнюю жену надо бить поленом.
После свадьбы Света поселилась у Анчарова, к Руфи она прибегала каждый день, показывала быстро увеличивающийся живот и восклицала:
– Точно мальчик. Уже имя придумали, назовем Левушкой в честь отца Анчарова.
Если же актрисы не оказывалось дома, Света набрасывалась на Машу, теперь она самозабвенно рассказывала о генеалогическом древе Анчарова, и домработница узнала, что у Константина Львовича в анамнезе имелось три супруги. Одна давным-давно умерла, вторая тоже на кладбище, в этих браках детей не было, зато третья мадам Анчарова родила двух дочерей. Семья развалилась по обоюдному согласию, Константин Львович до сих пор содержит родственников, а еще он патронирует приемную дочь. Лето Света планирует провести на огромной подмосковной даче, в необъятном, старом, столетнем доме, половина которого принадлежит предыдущей супруге.
– Че, – не выдержала один раз Маша, – так усе вместе и жить будете?
– Конечно, – с жаром воскликнула Света, – большая семья – это счастье! Все так хотят мальчика! Скоро уж Левушка родится!
Маше оставалось лишь вздыхать украдкой, похоже, у внучатой племянницы Руфи крыша начисто съехала набок, разве это семейная жизнь? Позор! Света вроде как в гареме.
Кстати, Руфь, пообщавшись со Светочкой и выслушав очередные восторги воспитанницы по поводу еще не рожденного младенца, уходила в спальню и надолго оставалась там. Один раз Маша в щелочку увидела, как хозяйка достала из комода икону и усиленно молится. Ей-богу, все постепенно лишались ума. Руфь Соломоновна никогда до этого не была религиозной, и потом, если разобраться в сути вопроса, актрисе следовало ходить в синагогу.
Лева родился больным, когда Света поняла, что мальчик навряд ли сумеет самостоятельно передвигаться, она впала в истерику. Вся семья Анчаровых тоже принялась рыдать. Видя столь большое горе, Маша невольно подумала: «Откажутся от парня, сдадут в приют и забудут». Домработница считала такое поведение само собой разумеющимся. Света еще молодая, родит другого, здорового, никто не осудит ее, зачем заботиться об уроде? Маша была абсолютно уверена, что Светочка поступит именно так, и поэтому, когда Руфь через месяц после появления Левы на свет сказала Маше: «Изволь нормально накрыть на стол, у нас сегодня соберутся Анчаровы», – домработница с облегчением вздохнула.
Вот и славно, семья привыкла сообща решать проблемы, мальчика собрались отдать государству.
Но вышло не так, как предполагала Маша. Бледная Света решительно заявила собравшимся:
– Я бросаю учебу и все мысли об артистической карьере, посвящу себя Левушке.
Домработница ахнула, бывшая жена вскочила с кресла и бросилась обнимать Светочку.
– Конечно, я помогу тебе.
– Будем приходить каждый день, – закричали дочери Константина Львовича.
– У меня есть знакомая массажистка, – оживилась воспитанница режиссера.
Маша уползла на кухню, у прислуги кружилась голова. Нет, они все психи! Домработница очень хорошо относилась к Свете и понимала: лучше всего забыть про урода, строить свою жизнь без него, и родственники обязаны подсказать глупой бабе этот путь. Но они сейчас составляют планы спасения младенца, которому лучше бы не появляться на свет!
Анчаровы сообща взялись за Левушку. Света села дома и принялась заботиться о любимом сыне, вокруг инвалида роем вились врачи, медсестры, массажисты, психологи, воспитатели. Анчаровы покупали дорогие лекарства, развивающие игрушки, постоянно тормошили мальчика и, что особенно поражало Машу, считали его нормальным.
Приходя к Руфи вместе с сыном, Света, раздев его, спрашивала:
– Левушка, хочешь пить?
Ясное дело, тот молчал в ответ, но мать радостно продолжала:
– Левочка сейчас желает послушать музыку.
Иногда во время беседы с Руфью Света поворачивалась к безучастно лежавшему на диване тельцу и осведомлялась:
– Как думаешь, бабушка права?
Никаких видимых изменений с ребенком не происходило, однако мать удовлетворенно кивала и продолжала:
– Молодец, внук должен всегда поддерживать бабулю!
Чем чаще происходили подобные «беседы», тем сильнее Маша укреплялась в своем мнении: Анчаровы психи, более того, они заразили сумасшествием и Свету.
День, когда Лева наконец сел, в семье объявили государственным праздником, а потом мальчик неожиданно заинтересовался карандашами, и к нему незамедлительно приволокли преподавателя из Строгановского училища, тоже явно ненормального. Вместо того чтобы возмутиться при виде скособоченного двухлетнего малыша с явными признаками дебилизма, профессор начал сюсюкать и малевать для Левы картинки. Подобное липнет к подобному, Анчаровы притягивали безумных людей. Самой Маше Лева не нравился, она брезговала взять его на руки, слава богу, об этой услуге ее никто не просил. Вокруг Левы было в достатке людей, обожавших целовать, обнимать, тискать и тормошить жуткого мальчика.
В конце концов Маша смирилась со случившимся и поняла, что Света, как это ни странно звучит, совершенно счастлива.
Двенадцатого ноября, тот день домработница запомнила на всю жизнь, ровно в восемь утра в квартире Руфи раздался телефонный звонок. Искренне удивленная столь ранним вызовом, прислуга сняла трубку и услышала голос бывшей жены Анчарова:
– Позови Руфь!
Дама была чем-то до предела взволнована, обычно она вежливо здоровалась и даже справлялась о здоровье Маши.
Хозяйка побеседовала с экс-госпожой Анчаровой, побелела и приказала домработнице:
– Бегом к метро, купи газету «Треп».
Маша поразилась до глубины души, до сих пор актриса просматривала лишь «Культуру» и «Литературку», желтая пресса никогда не интересовала Руфь Соломоновну.
Не успела прислуга вернуться с улицы, как хозяйка схватила листок и заперлась в спальне, затем весьма неожиданно приехал Константин Львович, он вбежал в комнату к Руфи, и довольно долгое время оттуда не доносилось ни звука. Через два часа примчалась экс-мадам Анчарова, ее дочери и воспитанница. Машу спешно отправили на дачу за якобы забытой там телефонной книжкой. Но домработница уже успела еще раз сгонять к подземке, купить второй экземпляр «Трепа» и прочитать статью за подписью Рольф.
Дальше события понеслись, словно бешеная лошадь. Руфи начали звонить и ломиться в дверь журналисты. Актриса плакала и безостановочно говорила бывшей жене Анчарова, которая не покидала Гиллер ни на минуту:
– Наверное, я виновата. Но как мне следовало поступить? Лиза не сказала Свете правду про отца, я не знала о ее романе с Константином. Истина выплыла после их бракосочетания, беременность уже не прервать, пятый месяц шел. Я думала, все обойдется, никто не узнает. Лиза умерла, она никому, даже Косте не сообщила о рождении девочки, знали правду лишь я да она. Каким образом журналист дорылся до истины? Я боялась нанести травму Светочке, если бы она посоветовалась со мной до похода в загс, я мигом разубедила бы девочку. Но поздно! Ребенок уже шевелился! Я решила, пусть трава забвения вырастет на могиле тайны, не стану убивать Костю и Свету, никто, никогда, ни в коем разе не узнает семейной тайны. Господи, как это выплыло! Наверное, я виновата.
И далее по кругу. Маша ходила по квартире, прибитая ужасом, соседи во дворе шептались и, не стесняясь, тыкали в домработницу пальцем. А потом произошло самое страшное, Света покончила с собой, взяв на тот свет и обожаемого Левушку, следом ушел из жизни Анчаров…
Прислуга замолчала, я тяжело вздохнул. В принципе Маша не открыла мне ничего нового. О трагедии, случившейся в семье Анчаровых, рассказал Коэн, вот только я не знал о родственных нитях, связывающих Гиллер и несчастную Свету.
– Вот оно как, – неожиданно сказала Маша, – а еще велят думать, что Бог добрый. Нет уж, возьмется кого извести, в покое не оставит, разобьет, чисто скорлупку. Я от Руфьки ухожу, устала от ейных капризов. Долго терпела, но таперича терпелка лопнула, и страшно, аж жуть! Деньги ваши нам пригодятся с мужем, зарегистрируемся, и смоюсь, еще обвиноватят.
– В чем же вас упрекнуть можно? – без всякого интереса полюбопытствовал я.
Маша неожиданно сжалась в комок.
– Захочут – найдут, – мрачно ответила она, помолчала и добавила: – Вон у Руфьки недавно серебряный кубок сперли из буфета. Вечно она всякую шваль домой пускает, студентов нищих, актеров из Засранска, тьфу прямо! А те вороватые! Только Руфька их святыми считает, ищо на меня подумает! Пока-то она пропажи не приметила, а как сообразит! Чья вина? Машина. Ладно, пойду, покуда она не спохватилась.
Я кивнул:
– Спасибо вам.
– Так деньги нужны, – пожала плечами Маша, – вы… того… самого… ежели случится чаво, скажите: «Ейная домработница мне все про Светку растрепала. Откровенная женщина, камней за пазухой не имеет. Че на уме, то и на языке». Идет?
– Не совсем понял, кому и почему я должен делать сие заявление?
– А спросит хто, ему и заявьте, – туманно пояснила Маша, – мне скрывать неча. Руфька в последнее время ваще опсихела, тишком, молчком, сидит в темноте. Видать, с головой беда. Ей верить не надоть, а я че знала, то и натрепала, тайн хранить не умею, так и знайте, у прямых людей двойного дна не бывает, наивность предполагает болтливость…
Оборвав себя на полуслове, Маша вылезла из машины и вразвалочку заторопилась к подъезду.
Я слегка удивился последнему заявлению домработницы: на самом деле, человек, обладающий наивностью, не способен хранить секреты, выбалтывает их не по злобе, а от прямоты характера. Не зря ведь народ придумал пословицу про простоту, которая хуже воровства. Только Маша вначале показалась мне именно такой личностью, полуграмотной особой с корявой речью, и вдруг почти философские размышления!
В специальной подставке, прикрепленной на торпеде, начал попискивать мобильный, я схватил трубку.
– Иван Павлович, – недовольно воскликнула Нора, – ты где?
– Во дворе дома Гиллер, уже сел в машину, скоро буду, – ответил я, мгновенно забыв о странностях в поведении Маши.
– Жду, – коротко бросила Элеонора и отсоединилась.
