Глава 22
Наверное, Юля испытывала к Владимиру чувство, похожее на любовь, иначе по какой причине она раскрыла ему страшную тайну.
Госпожа Чупинина, заведующая отделом культуры, высокоинтеллектуальная особа с высшим филологическим образованием, твердо знавшая, что Камю – это не только марка элитного коньяка, даже щипцами не прикасавшаяся к желтой прессе, надев на себя личину Рольфа, являлась лучшим репортером «Трепа».
Юлия обладала большими связями, ее любили и уважали, Рольфа, с упорством маньяка раскапывающего чужие тайны, ненавидели. И никому не приходило в голову, что Чупинина и мерзопакостный журналюга на самом деле одно и то же лицо.
Постепенно до Володи стала доходить правда. Да, Чупинина была когда-то женой богатого человека, но никакого денежного содержания она теперь не получала, нехилые суммы девушка зарабатывала сама. «Треп» платил репортеру невероятные деньги, да и было за что. Каждый очерк Рольфа становился сенсацией, его долго обсуждали читатели и смаковали коллеги. Измазать человека грязью – в этом виде спорта Чупининой не было равных. Впрочем, многие журналисты собирают богатый урожай на навозных кучах, но Юлю от всех отличало одно: она никогда не писала неправду.
– Где ты раскапываешь сведения? – приставал Володя к любовнице.
– Они носятся в воздухе, – пожимала плечами Юля, – надо просто уметь слышать и видеть. На любого человека можно нарыть компромат, а уж потом твое дело, опубликуешь статью в газете или попросишь выкупить инфу.
– Ты о чем? – поразился Володя.
– Некоторые секреты очень грязные, – пожала плечами Юля, – наделал некий N в молодости глупостей, потом уехал из своего родного местечка в Москву, сменил фамилию, наивно решил: прошлое похоронено навсегда, и живет спокойно. Но ничто не пропадает бесследно. Говорила уже, разуй уши, раскрой глаза. Материал о Феоктистове читал?
– Директоре крупного завода, который в юности убил двух детей?
– Да! Знаешь, как я поняла, что у милого Геннадия Сергеевича не все чисто в биографии? Феоктистов написал книгу, кстати, довольно неплохую, я приехала к нему в качестве литературного критика от «Резонанса», – вводила Юля любовника в курс дела. – Мы сидели в кафе и очень мило беседовали, вдруг один из посетителей со всей дури заорал: «Феликс! Сколько лет, сколько зим!»
Геннадий резко побледнел, обернулся, Юля невольно повторила его движение и увидела, как тучный дядька обнимает и целует белобрысого мужчинку, занимавшего столик у окна. Ситуация не показалась особенной – неожиданная встреча двух приятелей, давно не видевших друг друга. Юля вновь поглядела на Феоктистова и сделала стойку. Директор завода дрожащей рукой схватил бокал с минеральной водой, залпом осушил его, вытер вспотевший лоб платком и неожиданно начал путано оправдываться:
– Жарко как! И душно! Похоже, у меня давление подскочило, извините, Юлечка, поеду домой, прилягу.
Глядя, как Феоктистов метнулся к двери, Чупинина задала себе вопрос: почему директор испытал ужас? Может, у него в самом деле случился гипертонический криз или начался приступ стенокардии? Однако еще несколько секунд назад Феоктистов весело шутил и пытался ухаживать за журналисткой, лицо он потерял после громкого вопля: «Феликс! Сколько лет!» Но отчего он так отреагировал на чужое имя? Он же по паспорту Геннадий?
Юля осторожно потянула за ниточку и аккуратно размотала клубок, правда, ей понадобилось почти полгода, чтобы вычерпать озеро и поскрести ведром по дну, но игра стоила свеч.
Материал, помещенный в «Трепе», взорвался как бомба. Настоящая фамилия Феоктистова была Петровский, и он не Геннадий, а Феликс. Двадцать лет тому назад нынешний директор, тогда молодой парень, убил двух детсадовцев и сумел избежать наказания. Когда за педофилом пришла милиция, сексуальный маньяк растворился в неизвестности, а в Москве появился Геннадий Феоктистов.
Можно было завидовать Юле, смеяться над ее манерой менторски вопрошать в статьях: «Кто накажет преступника?», издеваться над словом «ангел», которое Рольф лепил через каждую фразу, подсчитывать гонорары репортера, злиться и восклицать: «Если такие писаки востребованы, то мир летит в тартарары» – но приходилось признавать: Юлечка обладала зоркостью орла, трудолюбием слона и хитростью обезьяны, она постоянно работала, даже когда лежала на диване и тупо смотрела сериал. В голове у нее вертелись мысли о статьях, и она могла внезапно воскликнуть: «О черт! Теперь понимаю, как построить материал».
Первое время Владимир восхищался любовницей, потом начал испытывать комплекс неполноценности. Он сам не умел найти такую тему, чтобы страна ахнула. Нет, Коэн нарывал сенсации, но они являлись самыми простыми, а не эксклюзивными. Затем Володя начал испытывать еще более сильный душевный дискомфорт, Юля могла подбросить ему тему, походя уронив:
– Займись театром Рогачева: там во время спектакля прямо на сцене отравили актрису, этот факт и администрация, и милиция тщательно скрывают.
Коэн начинал бить ластами и писал хлесткий очерк, за который получал супергонорар и овации от читателей. Обрадоваться на сто процентов ему мешало знание того, что тему дала Юля, бросила крошки с барского стола, сама не занялась делом, оно ей показалось малоинтересным, не заслуживающим ее царственного внимания.
Затем Коэн почувствовал легкую брезгливость. Двуличие Чупининой его поражало, в «Резонансе» она строчила пафосные статьи о судьбах российской литературы, обвиняла писателей так называемого легкого жанра в развращении русского народа, топтала «Желтуху», «Клубничку», «Треп», радела за чистоту слова и затевала дискуссии на тему, имеет ли право человек употреблять нецензурные выражения.
Вернувшись домой, Юлечка хваталась за ноутбук и превращалась в Рольфа, трансформация происходила моментально, и Володю все чаще посещала мысль: Юлия Чупинина – это маска, а Рольф – истинная сущность возлюбленной. Хорошо, что коллеги из «Резонанса», боявшиеся в присутствии всегда одетой в безукоризненный офисный костюм Юлии произнести слово «жопа», не видели, как она дома, нацепив на себя майку с неприличной картинкой и потертые джинсы, матерится сквозь зубы на зависший компьютер.
Иногда Коэн испытывал острое желание поскрести ногтем кожу Чупининой и посмотреть, что там, под ней, покажется кровь или проглянут металлические части робота? Какая она, настоящая Юля? Зачем ей Владимир? Способен ли Терминатор любить? И что для Чупининой главное в жизни?
Правда, ответ на последний вопрос Коэн знал великолепно: основной ценностью для любовницы являлись деньги. Ради крупной суммы Юлечка шла на все, она могла позвонить герою очередного скандального репортажа и предложить:
– Материал никогда не увидит свет, если вы раскошелитесь.
Чупинина вела себя честно: откусив здоровый кусок от чужого сберсчета, она отдавала жертве все документы, фотографии и предупреждала:
– Будьте осторожны, если Рольф смог докопаться до сути, это способен сделать и другой репортер.
Стоит ли упоминать о том, что на «стрелки» с объектом шантажа Чупинина всегда ходила в гриме и представлялась помощником Рольфа? Юлии везло, ее ни разу не попытались убить, люди предпочитали выкупить компромат.
Теперь Володя знал, откуда у Юлии «Мерседес», отличная квартира, «золотая» кредитка и прочие блага. Впрочем, у окружающих тоже не возникало вопросов по поводу материального благоденствия Юлечки. Все помнили: Чупинина – бывшая жена олигарха, и не сомневались, что журналистка имеет шикарные алименты.
Неизвестно, как бы развивались отношения Юли и Владимира дальше, но в последнее время Коэн стал слишком много внимания обращать на отрицательные качества любовницы. Вполне вероятно, что пара бы мирно рассталась, и тут произошло несчастье.
За месяц до беды Юлечка принеслась домой и, возбужденно сверкая глазами, сказала Володе:
– Я нашла бомбу!
– Да ну? – весьма вяло отреагировал Коэн.
– Хочешь – расскажу? – спросила Юля.
Владимир удивился – обычно любовница не раскрывала своих планов, загадочно улыбалась и говорила:
– В «Трепе» прочитаешь, дуракам полработы не показывают.
А сейчас она подпрыгивает от нетерпения, наверное, отыскала феерическую гадость, такую мерзкую и липкую, что не способна справиться с восторгом.
– Начинай, – кивнул Коэн и умостился в кресле.
Любовница забегала по комнате.
– Слышал фамилию Анчаров?
Володя наморщил лоб.
– Конечно. Великий театральный режиссер, последний из могикан. Когда-то его спектакли будоражили всю Москву. Анчаров, черт, забыл, как его зовут…
– Константин Львович, – живо подсказала Юля.
– А! Точно! Я читал о нем книгу какого-то театроведа, сейчас расскажу, что помню. Анчаров ходил по лезвию ножа, он пригрел в своем коллективе одиозных актеров, защищал права геев, поддерживал диссидентов, дружил с людьми, попавшими в опалу. В его театр ломились, буквально ломали двери, зрители почитали за счастье постоять в проходе или посидеть на полу у сцены. Актеры гордились, получив у Анчарова роль из двух слов: «Карета подана». Поговаривали, что фанатами Анчарова были некоторые члены Политбюро, а еще рассказывали, якобы спектакли режиссера, записанные на пленку, показали на самом верху. Очевидно, те, кто спланировал акцию против режиссера, надеялись вызвать гнев всесильных людей, но один из них неожиданно сказал:
«Антисоветчина, но он талантлив, и трогать его нельзя. Наоборот, пусть ездит на Запад. Станут нас ругать, ответим: „В СССР есть свобода слова, смотрите спектакли Анчарова“».
Правда ли, что состоялся подобный разговор, не знает никто, но режиссера не посадили в лагерь, не выдворили из страны, просто отчаянно ругали в газетах, не давали званий, обходили наградами, но тем не менее работать не запрещали.
– Молодец! – похвалила любовника Юля. – Это все?
Володя почесал переносицу.
– Еще он был любим женщинами, женился в преклонных годах на какой-то молодой девице, та родила ребенка… Подробностей не назову. Эта часть книги мне была неинтересна, я ее просто пролистал. Единственное, что знаю точно, Анчаров сейчас причислен к классикам, он получил все мыслимые и немыслимые награды, его осыпали почестями, обвесили лавровыми венками, закидали орденами и медалями. Несмотря на старость, Константин Львович бодр, активно работает, причем не только ставит пьесы, но и преподает в вузе, пишет статьи, даже ходит по тусовкам.
– Это все? – вновь спросила Юля.
Коэн дернул плечом.
– Вроде да.
Чупинина плюхнулась на диван, задрала ноги на спинку и заговорила:
– Верно рассказал. Правда, сейчас Анчаров уже не имеет былой популярности. Раньше он единственный из всех позволял себе в спектакле изобразить, допустим, сцену в метро. Люди спешат по эскалатору, и один пассажир говорит другому:
«Отойдите, я тороплюсь. Те, кто стоят, должны находиться справа».
«Верно, – отзывался второй актер, – справа нет движения, вот слева, там жизнь».
В этом месте зрители начинали аплодировать и шушукаться:
«Ах, как смело! Анчаров намекает на левую оппозицию в советском обществе».
Но сейчас подобные фразы уже никого не восхищают, сменилось поколение, для молодых Константин Львович – посыпанный перхотью пень. Но все равно он классик, борец за демократию и так далее. Правильно?
– Ну? – кивнул Владимир, не понимавший пока, куда клонит Чупинина.
Юля потерла руки.
– А теперь слушай. Анчаров стукач.
Коэн вытаращил глаза:
– Не понял.
– Внештатный сотрудник КГБ, – возбужденно продолжала любовница, – работал под кодовой кличкой «Станиславский». Кагэбэшникам не откажешь в чувстве юмора. Сколько он народу сдал! Я имею убойный материал.
– Ох и ни фига себе, – простонал Владимир.
– Сохранилось все, – ликовала Юля, – доносы, расписки, заявления Анчарова с просьбой предоставить ему за заслуги квартиру, дачу, разрешить приобрести иномарку. Супер, да? Между прочим, правдолюб всем врал, что «мерс» ему подарили в качестве премии французы.
– Ага, – растерянно кивнул Коэн, – Юль, не пиши о нем.
– Почему? – прищурилась любовница. – Взорвется бомба, дерьмо попадет в вентилятор!
– Лучше не надо.
– С ума сошел?
– Понимаешь, Анчаров – символ порядочности, – забормотал Владимир, – некий термометр, которым измеряют интеллигентность. Многие пятидесятилетние люди уверены: мир менялся, рушились режимы, но Анчаров оставался самим собой. Он не дрогнул в советские времена, не встал на колени в перестройку, не удрал на Запад, не купился за кусок колбасы, выстоял в революцию. Константин Львович – человек, на которого следует равняться. Ты сейчас разрушишь идеал, а людей нельзя лишать иллюзий, пожалей читателей. Одно дело писать, как некая певичка затевает фальшивый развод с мужем, чтобы привлечь к себе внимание прессы, другое – сталкивать с пьедестала кумира. С таким же успехом можно сообщить, что стихи за Пушкина кропал камердинер. Представляешь волну народного гнева и разочарования?
– Ой, сейчас заплачу, – фыркнула Чупинина, – имей я доказательства о «неграх» Пушкина, мигом бы забацала матерьяльчик. А таких, как Анчаров, надо сбрасывать с вершин! Ишь, борец за правду! Орал о своем неприятии советской власти, давал убежище на даче диссидентам, а потом таскал магнитофонные записи бесед с ними в КГБ!
«Сама ты хороша, – чуть было не ляпнул Коэн, – разве ты имеешь право осуждать Анчарова?»
По счастью, Владимир поймал фразу на кончике языка. Юлечка не заметила странного выражения на лице любовника и азартно выкрикнула:
– Это еще не все!
– Что еще? – поразился Коэн.
– Чудовищная вещь!
– Хуже стукачества?
– Намного!
– Говори.
– Догадайся!
Владимир развел руками.
– Он болен СПИДом?
– Нет.
– Сифилисом?
– Речь не о здоровье, – захихикала Юля, – хотя и о нем тоже.
– Не понимаю.
– Сдаешься?
– Да.
Чупинина вскочила с дивана, подошла к буфету, вытащила бутылку коньяка, наплескала немного в фужер и заявила:
– Он женился на молоденькой!
– Эка невидаль, – ухмыльнулся Коэн, – ну ты и нарыла компромат. У нас даже поход налево не осуждается. Кабы Ельцин или Путин с практиканткой в Кремле побаловались, никакого «моникагейта» бы не случилось. Наоборот, еще обрадуется народ, скажет: «Наш-то настоящий мужик, не импотент».
Юля допила коньяк.
– Эх, Володечка, – сладко пропела она, – может, оно и так, но у Анчарова особая ситуация.
– Какая?
– Его женушку зовут Света Раскина. Она, кстати, ребеночка мужу родила.
– И что?
– А то! – торжественно выкрикнула Юлия. – Светлана из города Морска, я раздобыла копию ее свидетельства о рождении. Но мама девушки, звали ее Раскина Елизавета, одно время училась в театральном на курсе у… Анчарова. Компренэ?
– Ну, – кивнул Коэн, – пока ничего шокирующего.
– Ща будет, – пообещала Чупинина, – спокойненько. Елизавета внезапно бросила столицу, уехала в Морск, там родила дочку Свету. Девочка выросла, приехала в Москву, поступила в театральное училище на курс к Анчарову, понравилась легендарному режиссеру, закрутила с ним шашни и, крэкс, фэкс, пэкс, стала госпожой Анчаровой. Хороший финт для провинциалки.
– Частая история, не вижу в ней ничего шокирующего, – остался равнодушным Владимир.
Юлечка забегала по комнате.
– У меня есть документ, из которого следует, что Елизавета Раскина, умершая в год, когда дочь заканчивала школу, родила девочку от Анчарова. Наш классик не только банальный стукач за деньги, квартиру, дачу и машину, но и муж собственной дочери, папа родного внука. Такой финт ушами!
