Глава 16
Виктор Сергеевич и Ксения Михайловна очень боялись, что их дочка вырастет никчемной личностью.
– У ребенка не должно быть свободного времени, – заявлял отец.
– В пустую голову лезут дурные мысли, – вторила ему мать.
Для Наташи с самых ранних лет составили жесткий график: подъем, обливание холодной водой, зарядка, завтрак, школа, бассейн, уроки, занятия английским, чтение книг, душ, сон. Даже у заключенных и солдат срочной службы в распорядке есть такое понятие, как «личное время», у Фоминой оно предусмотрено не было. Класса до седьмого Наташа бегала как заведенная по очерченному кругу, но потом вдруг начала чихать, кашлять. Врач велел слегка ослабить вожжи.
– У вашей дочери переутомление, – сказал он матери, – физическое и моральное. Она может сломаться в подростковом возрасте. У девочки есть друзья?
– Зачем они ей? – удивилась родительница. – Еще подадут дурной пример.
С огромным трудом терапевт убедил Ксению Михайловну в необходимости отправить Нату в оздоровительный лагерь. Мать выбрала учреждение почти тюремного типа. Фомина уехала на смену и вернулась домой счастливая. В одной комнате с Натой очутилась Алиса, девочки понравились друг другу и продолжали встречаться в городе. Фомина тщательно скрывала от родителей эту дружбу, понимала, что они не разрешат ей общаться с Туровой.
Ната филигранно водила предков за нос, лгала им, что посещает кружок мягкой игрушки, а сама бегала к Алисе домой. Виктор Сергеевич и Ксения Михайловна верили дочери, им и в голову не могло прийти, как ловко научилась врать их хорошо воспитанная девочка.
А еще Наташе не давали денег. Мама рассуждала просто: не дай бог курить начнет! Бекки же открыто держала в коробочке деньги на хозяйство, она никогда не проверяла, на что внучка потратила средства, не заставляла ее есть полезный геркулес и разрешала прогуливать школу. У Фоминой дома все было нельзя, у Туровой все можно. Угадайте, где больше нравилось Наташе?
Марина Семеновна вновь схватила бумагу, только теперь она принялась рвать листок в мелкие клочья.
– Если б родители знали, на что способны их чадушки… – наконец задумчиво проговорила она. – У Наты было два комплекта одежды. В одном она уходила из дома и возвращалась к родителям, в другом бегала по городу. Один раз Фомина вместе с Димой, Алисой и еще парочкой студентов зарулили в кафе, и Наташа увидела там отца…
Виктор Сергеевич скользнул по дочери взглядом и не узнал ее. Ничего удивительного: утром ректор проводил на занятия гладко причесанную первокурсницу в строгом, элегантном брючном костюме и белой блузке, никаких следов макияжа на юном личике не было (Ксения строго следила за тем, чтобы дочь не употребляла косметику), а в забегаловку вошла растрепанная девчонка в рваных джинсах и застиранной майке, руки обнажены, грудь наружу, на щеках румяна, на губах помада, ресницы слиплись от туши, в зубах сигарета. Впрочем, окажись строгий ректор внимательнее, он бы мог распознать в оторве-девчонке родную дочь. Но Виктор Сергеевич был очень занят – угощал симпатичную третьекурсницу молочным коктейлем, специально зашел в дешевое, не подобающее ни его возрасту, ни статусу заведение, чтобы не нарваться на знакомых. Зато столкнулся с Натой, которая, конечно, мигом узнала папу, но вида не подала.
Марина Семеновна собрала обрывки, швырнула их в корзинку и сложила руки на груди.
– У Димы, моего сына, начался роман с Натой. Он не сообщал мне подробностей, но было видно: мальчик влюблен. Я не чинила детям препятствий, наоборот, старалась почаще уезжать на дачу. Понимаете?
Я кивнула.
– Наташа мне нравилась, – продолжала Коваленко. – Вруньей ее сделали сами родители, буквально загнали в угол, заставили лгать. А вот Алиса, в отличие от подруги, родилась порочной, там были изменения на генетическом уровне. Мне совершенно не нравилось, что Дима общается еще и с Алисой. Но под каким предлогом можно разорвать эту дружбу? Я надеялась на прочные отношения с Олегом…
За несколько месяцев до начала трагедии Алиса вдруг пришла к Коваленко и попросила:
– Тетя Марина, пристройте меня на работу.
– Ты же в больнице трудишься. Или уволилась? – удивилась та.
Алиса закивала головой.
– Работаю, даже на хорошем счету у старшей, но только там очень геморройно.
– Медицина морально затратное занятие, – Марина не упустила возможности прочитать наглой девице нотацию. – Если ты хочешь спокойствия, тебе надо математикой заняться, формулы писать, теоремы доказывать, а не с больными людьми возиться.
Алиса не стала возражать.
– Знаете, тетя Марина, – с подкупающей откровенностью сказала она, – дурой я была, вот и ушла из школы. Медсестрой работать всю жизнь не хочу, мечтаю врачом стать, хирургом. Я поняла, что надо учиться.
– Молодец, коли так, – осторожно согласилась дантист.
– Вот поэтому и прошу вас помочь, – продолжала Алиса. – С одной стороны, я сглупила, с другой – теперь пойду поступать, как рабочая молодежь, по особому конкурсу. Только экзамены все равно придется сдавать, поэтому я записалась на курсы.
– Умница, – похвалила Коваленко.
– А как на занятия ходить, если работаешь?
– Так, наверное, учеба будет вечером, – предположила Марина Семеновна.
– Точно. Но в больнице суточные дежурства, никто из отделения меня не отпустит, – напомнила Алиса. – Устройте меня куда-нибудь, чтобы в шесть уходить, но непременно в медицинское учреждение, иначе вступительные придется на общих основаниях сдавать.
– Я подумаю, – пообещала Марина.
Вечером ей позвонил Олег и тоже попросил:
– Найди Алиске местечко, девчонка за ум взялась.
Коваленко категорически не нравилась девушка, но Марина рассчитывала выйти замуж за ее отца, кроме того от нее недавно ушла медсестра. Внутренний голос нашептывал Марине: «Не бери девку, неприятностей не оберешься», – но она отбросила сомнения.
Потом потянулась череда несчастий.
Наташа Фомина сгорела в бане, следователь, допрашивая Диму, сказал, что девушка отправилась на фазенду, чтобы провести ночь с любовником, Костей Роговым. После визита к следователю Дима, нежно любивший Наташу, не вернулся домой, его нашли на следующее утро на стройке – парень прыгнул с верхнего этажа недостроенного дома.
– Даже решив покончить с собой, мой мальчик подумал о других людях, – тихо говорила Марина Семеновна. – Не стал в ванне резать вены или выбрасываться из окна родной квартиры – тут я, соседи. Он у меня был очень ранимый, нежный, словно без кожи.
– Вы уверены, что Дима ушел из жизни сам? – осторожно поинтересовалась я.
Марина Семеновна кивнула.
– Криминалисты подтвердили: никто его не сталкивал. А еще он оставил письмо.
Она медленно поднялась, отодвинула картину, изображавшую водопад, обнажилась дверка сейфа. Коваленко повертела ручку, открыла дверцу и протянула мне сложенный листок.
– Читайте. Можно вслух.
Я развернула бумагу. «Дорогая мамочка! Люблю тебя больше всех на свете. Ты лучшая, ты всегда меня понимала, поддержи и сейчас. Мамуля, я не могу жить после того, что узнал. А еще невозможно, катастрофично понимать: я стал куклой, меня дергали за ниточки, я и плясал. Мамочка, мне лучше умереть, это единственный способ забыть и никогда не вспоминать их. Иначе я могу не выдержать и все рассказать. Доставлю тебе много горя. Мама, я очень виноват перед тобой, я думал, что она меня любит! Но оказывается, нет. Мама, я дурак. Я просто уйду. Прости, мамочка, похоже, выбора нет. Ты усынови ребенка из детдома, пусть он заменит тебе меня. Я очень, очень, очень люблю тебя и не хочу твоего горя. Димастик-ужастик».
– Страшное письмо, – вырвалось у меня. – Он его сам написал?
– Да, – кивнула Марина Семеновна, – в этом нет никаких сомнений. И почерк сына, и эта подпись «Димастик-ужастик». Детское прозвище, о нем никто, кроме нас двоих, не знал. Димочка такой деликатный, он ни разу не упомянул имен Наташи и ее любовника, но ведь понятно, что речь идет об измене девушки. Дима не смог жить, столкнувшись с ложью. Это я виновата, неправильно его воспитала.
Я молча смотрела на Марину Семеновну. Не дай бог никому пережить своих детей! Мне было очень жаль Коваленко, но неужели она, явно не один раз перечитывавшая письмо, не заметила странности некоторых фраз? «Иначе я могу не выдержать и все рассказать». О чем боялся проболтаться Дима? О любовной связи между Наташей и Костей? Не хотел, чтобы окружающие убедились, что любимая изменяет ему? Но секрет уже выплыл наружу, и, если разобраться, ничего необычного в этом нет. Да, неприятно осознавать, что твою голову украшают рога, но это еще не повод для самоубийства. А продолжение фразы: «Доставлю тебе много горя». Мальчик собрался покончить с собой, чтобы не доставить матери горя?
Марина Семеновна выдернула из моих рук листок и аккуратно убрала назад в сейф.
– Мне абсолютно не жаль ни Наташу, ни Алису, – жестко произнесла она. – Девушки вели себя как последние твари и получили по заслугам. А Дима стал жертвой, мой мальчик умер из-за двух…
Грубое, неожиданно сказанное слово повисло в воздухе.
– Вы не видели, как Алиса отправляет на экспертизу снимки Фоминой? – быстро спросила я.
У Коваленко опустились вниз уголки рта.
– Мой сын покончил с собой, как вы считаете, могла я в те дни думать о ком-то другом? Даже смерть Олега меня не задела. После кончины Алисы Олег ушел в запой, сел пьяным за руль, попал в ДТП и умер на месте. У меня осталась только работа.
– Значит, Алиса действовала самостоятельно? – спросила я. – По непонятной для вас причине подтасовала снимки?
– Да, – сухо подтвердила Коваленко. – Через десять дней после кончины Димочки мне стало невыносимо оставаться дома, я подумала, что на рабочем месте мне будет лучше, отвлекусь на пациентов. Алиса показала запрос из милиции, я распорядилась отправить снимки. «Уже сделала», – сообщила она. На том дело и закончилось.
– Вы не проверили, вернулись ли снимки назад?
– Нет, – сердито ответила Коваленко, – забыла. И потом, они ведь уже не нужны. Фомина мертва, более лечить зубы не придет.
– Вот интересно, – протянула я.
– Вам моя история показалась занимательной? – вскипела стоматолог. – Это трагедия!
– И в ней участвовало еще одно лицо, о котором вы ни разу не упомянули.
– Кто? – совершенно искренне удивилась Коваленко.
– На месте пожара нашли череп, по зубам определили личность. Стандартная процедура: родственники называют врача, милиция изымает карту. Именно так и поступили в случае с Наташей. И все сошлось – человеческие останки и панорамный снимок. Но вы сейчас убедились, что в документах нет пленки Фоминой, так?
– Можете мне поверить, я очень хорошо помню состояние ротовой полости постоянных пациентов, – заявила Коваленко. – Естественно, те, кто ходит раз в три года, забываются, но Фомина появлялась регулярно, у нее не было особых проблем с зубами.
– Дайте еще раз документы, – попросила я.
– Берите, – пожала плечами врач, – они на столе.
Я полистала карту.
– Снимки кладут в специальный пакет?
– Да, он приклеен на обложку, это очень удобно, на снимке дата.
– Но в Наташиной карте все фото чужие, да? Очевидно, некто – я почти уверена, что это была Алиса, – просто поменял местами конверты.
– Зачем? – округлила глаза Коваленко.
Может, Марина Семеновна и отличный стоматолог, но хорошим детективом ей никогда не стать.
– Личность погибшей установили с помощью снимков из вашей картотеки.
– Это вы уже говорили.
– Но теперь мы знаем, что в карте Фоминой произвели подтасовку, значит, череп, найденный на пожарище, принадлежал не Наташе.
– Не Наташе? – эхом отозвалась Коваленко. – А кому?
– Другой женщине.
– Какой?
– Одной из ваших пациенток, – терпеливо объяснила я. – Это она сгорела в бане. Алиса, по непонятной для меня причине, запутала следствие: взяла документы некой особы, вынула конверт со снимками и сунула его в карту Фоминой. Если я права, то фото Наташи лежат сейчас в вашем архиве. Имело место убийство.
– Кого? – захлопала глазами Марина.
– Да бедняжки, чей снимок отправили ментам! Иначе как бы фото черепа с ним совпало? Алиса знала имя и фамилию той, что сгорела!
– А где Наташа? – окончательно растерялась Коваленко.
– Это самый интересный вопрос! Взгляните еще раз на оставшиеся снимки. Можете припомнить, чьи они?
Марина Семеновна вновь засунула черные квадратики в ящик на стене.
– Точно не Фоминой, – констатировала она, – тут штифты.
– И кому вы их ставили?
– Два и один… – забормотала дантист. – Но почему штифт отсутствует здесь? Нелогично. Может, я не завершила лечение? Постойте!
Врач метнулась к двери, распахнула ее и закричала:
– Лена! Немедленно принеси из архива карту Брызгаловой Полины.
Потом Коваленко повернулась ко мне.
– Я могу, конечно, ошибаться, но почти стопроцентно уверена – это снимки Брызгаловой. Несчастная девушка!
– А что с ней случилось?
Марина Семеновна села за стол.
– Виктор Сергеевич, отец Наташи, был человеком суровым, авторитарным, но справедливым и добрым. Полина Брызгалова работала у Фоминых домработницей, девушка была примерно одних лет с Натой, ну, может, чуть постарше. За год до гибели Наташи выяснилось, что у Поли рак. Виктор Сергеевич не выгнал больную прислугу, а устроил девушку в клинику. Болезнь у бедняги была запущена, операцию делать не стали, провели химиотерапию, и Полина потеряла часть зубов. От Брызгаловой попытались скрыть истинный диагноз, сообщили, что болезнь не имеет к раку отношения, но лечится так же. А еще Виктор Сергеевич отправил Полю ко мне, чтобы привести ее рот в относительно приличный вид. Я сделала все, что сумела, линия улыбки была восстановлена. Нехорошо, конечно, но я знала, что Полина скоро умрет, и не стала больше ее мучить. Сказала: «Через год продолжим, а пока походи так». Поля обрадовалась, воскликнула: «Значит, я буду жить, раз вы отпускаете меня на двенадцать месяцев!» Но больше я ее не видела, она умерла.
– Марина Семеновна, – в кабинет вошла Лена, – карты нет.
– Ты где смотрела? – рассердилась врач.
– В умерших.
– Посмотри в обычном архиве.
– Уже проверяла, нету.
– Не может быть! – возмутилась Марина Семеновна. – У нас ничего не пропадает!
– А эти документы испарились, – подвела я черту. – Можно ли узнать адрес Брызгаловой?
