Пятница
– К чему может сниться соломенная шляпка? Наверное, к потеплению, – пожал плечами Колян поутру, когда я рассказала ему свой ночной сон.
– Да ведь не шляпка, а шапка! С ушами, завязанными под подбородком! – возразила я.
– Тогда к похолоданию, – философски сказал муж.
– Ха! Ха! – громко завопил Масянец, который мирно сидел на полу в кухне, ритмично колотя крышечками по кастрюлькам.
– Он что, смеется над моими словами? – удивился Колян.
– Ха! – громче прежнего крикнул ребенок, пробегая мимо нас к столу, на котором я минуту назад аккуратной стопочкой сложила разбросанные по квартире детские книжки.
Малыш ловко выдернул большую тонкую книжку из основания стопки, и вся пирамида посыпалась вниз.
– Ха! – повторил Масянец, протягивая мне сборник детских стихов и от нетерпения подпрыгивая на месте.
– Ха – это шапка, – терпеливо объяснила я Коляну. – Мася букву «ша» не выговаривает.
И я с выражением продекламировала:
Матросская шапка, веревка в руке,
Тяну я кораблик по быстрой реке.
И скачут лягушки за мной по пятам,
И просят меня: «Прокати, капитан!»
– Ка! – с непомерно возросшим энтузиазмом завопил малыш.
– Ка – это…
– Это я и сам знаю! – отмахнулся Колян. – Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка – это флаг корабля!
– Бля! – в полном восторге выкрикнул ребенок.
– Гм… Что-то я не знаю таких стихов! – напрягся Колян. – Кыся, кто научил нашего ребенка ругательному слову?
– Понятия не имею! Наверное, в каком-то стишке есть слово «блямба» или «бляха»…
– Бля-а! – хохоча, малыш повалился на ковер, ползком переместился в угол и вытащил из-за длинной, до полу, занавески, красивую шестигранную коробку из картона, обтянутого сверкающей малиновой бумагой.
Уж и не помню, что было в этой коробке, какой-то новогодний подарок, наверное. Подарка давно уже и след простыл, а коробка сохранилась в кладовке, где я ее случайно обнаружила и отдала Масяньке. Ему она очень понравилась, такая яркая и блестящая…
– Блестящая! – Я размашисто хлопнула себя по лбу. – Ну, конечно! Вчера я говорила малышу, что коробка блестящая, а он, как обычно, смог повторить только первый слог!
– Бля! – подтвердил Масянец, пытаясь запихнуть в коробку плюшевого мутанта-бурундука (синеглазого, розовощекого, с красным хвостом и с огромным орехом в лапах. Орех был синего цвета. Наверное, радиоактивный).
В знак протеста против учиненного над ним насилия бурундук затянул унылую песню, в которой с трудом можно было узнать мультяшный хит про облака – белогривые лошадки. Спрятанные в бурундучьем нутре батарейки разрядились, и короткий куплет бодрой песенки превратился в получасовое тоскливое хрипение.
Я поморщилась.
– Впредь надо быть поосторожнее с многосложными словами, – проворчал Колян. – Выбирай те, которые не содержат сомнительных звукосочетаний. Не произноси при ребенке слова типа «блямба» или «художник». Во всяком случае, пока он не научится произносить больше, чем один первый слог!
– Блямля! – Малыш тут же расстарался на двусложное слово.
Я посмотрела на мужа с укором.
– Ну, я пошел! – Колян поспешил ретироваться.
– Кака-кака! – закричал Мася с ударением на втором слоге.
– Пока-пока! – перевела я.
Колян плотно прикрыл за собой дверь и умчался прочь.
– Колюша, давай соберем игрушечки, помоем посуду, постираем твои трусики и колготки и пойдем гулять, – сказала я ребенку, уже не в первый раз за утро собирая в кучу книжки.
В разгар наших праведных трудов пришла няня, я быстро, как солдат по сигналу тревоги, оделась и убежала на работу. О, как же я люблю трудиться!
– Делать нечего, придется отправить материал в корзину! – огорченно сказал мне Дмитрий Палыч вместо своеобычного «здравствуйте».
– Какой материал? – насторожилась я.
– Твой, про старушку-юбиляршу. Надеюсь, ты еще не успела его смонтировать?
– Собиралась сделать это сегодня, – я нахмурилась. – А почему вы решили выбросить сей материал? Хорошая съемка, любопытная тема, я бы сделала интересный сюжет!
– Не сомневаюсь, – Дмитрий Палыч развел руками. – Но обстоятельства таковы…
– Бабулька наша вековая померла, – влез в наш разговор ошивающийся поблизости Вадик. – Двинула кони, так некстати! Нет, чтобы в понедельник окочуриться или даже в воскресенье, уже после выхода программы! Ей, видите ли, приспичило откинуться вчера! Надо же, целых сто лет прожила, не могла еще пару дней потерпеть!
– Капитолина Митрофановна умерла? – ахнула я.
И замолчала, не зная, что еще сказать. Нехорошо это, не по-христиански, но, кроме Вадиковой бестактной реплики «Как некстати!», ничего не приходило в голову.
– Со святыми упокой, – кивнул Вадик.
– Надо говорить: «Царствие небесное!» – наставительно поправил его Дмитрий Палыч.
– Оно самое, – легко согласился оператор.
С размаху плюхнувшись на плюшевый круп диванчика, он похлопал по сиденью рядом, приглашая меня присоединиться, потом сложил руки на коленках, как примерный мальчик-детсадовец, и фальшиво-кротко спросил главного редактора:
– Ну, и чем же прикажете нам заниматься?
Дмитрий Палыч смущенно кашлянул.
– Ну… Работа найдется. Вот через час будет брифинг в краевом ГУВД, что-то по поводу незаконного хранения оружия. Сбегаете на съемочку, сделаете сюжетик в новости.
– Сюжетик в новости! – с надрывом повторил Вадик. – Банальная информашка о суровых милицейских буднях вместо увлекательного и общественно полезного репортажа о старейшей жительнице нашего города!
– Хватит дурачиться, – одернула я клоуна. – Брифинг так брифинг. А отснятый на юбилее Капитолины Митрофановны материал я попрошу монтажера согнать на обычную видеокассету и отвезу родственникам покойной. Все-таки это память, думаю, им будет приятно получить запись.
– Во второй половине дня Саша освободится, возьмешь его и съездишь в этот Приозерный, – согласился Дмитрий Палыч, явно обрадованный тем, что я не шумлю и не скандалю.
Можно подумать, у нас больше шуметь некому! Это я думала, уже вернувшись со съемки в ГУВД. Дежурный брифинг, как и следовало ожидать, оказался скучным. Журналисты откровенно зевали, толстый милицейский полковник, озабоченно насупив белесые бровки, скороговоркой зачитывал доклад. Щеки докладчика лежали на погонах, и это обстоятельство оказалось единственным интригующим моментом: циники-журналисты от нечего делать заключали пари, отпечатаются ли полковничьи звезды с погон на щеках или нет? Правая отпечаталась, а левая – нет, так что ни выиграть, ни проиграть никому из спорщиков не довелось. Совершенно бестолковые, в общем, посиделки получились.
Зато в телекомпании было, как обычно, весело. В данный момент до моего рабочего места доносились отголоски скандала, происходящего в кабинете главного редактора.
Вчера вечером кто-то из наших раззяв-выпускающих – директор как раз сейчас энергично искал крайнего, – очень неудачно пристроил на художественном фильме бегущую строчку медицинского центра «Вале». Незатейливый текст «Все виды массажа в центре «Вале» пришелся аккурат на жаркую постельную сцену, отчего объявление сделалось весьма двусмысленным и многообещающим. В результате с полуночи и по сей момент указанные в объявлении телефоны медицинского центра обрывали сексуально озабоченные граждане, на что ошарашенный рекламодатель совершенно не рассчитывал. Нормальная работа центра была парализована, все телефоны заняты жаждущими любовных утех, и возмущенный этим предводитель медиков-массажистов сейчас гневно топал ногами в кабинете нашего Дмитрия Палыча. Пострадавшая сторона жаждала крови, соглашатель-директор обещал показательную казнь, но наш славный главный защищал подчиненных, как лев. Стрелы свистели, щиты звенели – битва шла жаркая.
Притихшие выпускающие Макс и Стас в ожидании скорой и неминуемой расправы сидели на нашем диванчике, втянув головы в плечи, как озябшие воробушки.
– Оштрафуют вас как пить дать! – подливал масла в огонь бессердечный Вадик, с удовольствием попивая горячий кофеек. – Заставят компенсировать заказчику материальный ущерб!
– Разве что натурой! – буркнул Макс, выразительно выворачивая пустые карманы штанов.
– Именно ею! – еще больше оживился Вадик. – Обещали народу эротический массаж? Сами и будете его делать!
– Ты думаешь? – вытянул шею доверчивый Стас.
– Он никогда не думает, что говорит, – чтобы успокоить встревоженого коллегу, сказала я. – Разве ты не знаешь? Вадик и мыслительные процессы – две вещи несовместные.
– Вещи! – оскорбленно воскликнул Вадик. – Это я-то вещь? Я человек!
– Это звучит гордо, – кивнула я. И снова обратилась к Стасу: – Дорогой, а ты сделал то, что я просила? Согнал на обычную видеокассету съемки старушкиного юбилея?
– Кассета у тебя в правом верхнем ящике стола, – грустно ответил Стас, нервно прислушиваясь: отголоски доносящейся до нас битвы стали громче, бряцание доспехов приближалось.
– Ого! Кажется, сейчас здесь будет море крови! – подхватив со стола чашку с недопитым кофе, сообразительный Вадик поспешно вымелся из редакторской прочь.
– За кассету спасибо, желаю удачи! – скороговоркой произнесла я, тоже торопясь покинуть кабинет.
В узком коридоре мне пришлось прижаться к стенке. Мимо меня, топая, как носорог, пронесся разъяренный рекламодатель, мало похожий на представителя самой гуманной профессии. За ним, умоляюще сложив руки и что-то воркуя, поспешал Дмитрий Палыч. Пробегая мимо, он мне подмигнул, из чего я заключила, что ничего страшного не случится, кровожадного носорога немного погоняют по нашим коридорам, дадут выпустить пар, и растяпы-выпускающие отделаются легким испугом, останутся живы-здоровы.
– Хорошо, когда все живы, – поделилась я выстраданным с вахтершей, следуя мимо ее дзота к выходу. – Плохо, когда умирают симпатичные старушки!
– Ты на что это намекаешь? Кого имеешь в виду?! – испуганно встрепенулась бабка.
Но я уже вышла за дверь. Спустилась по лестнице во двор и высмотрела под раскидистой ивой красную морду служебного «жигуленка».
– Шофер спит, служба идет, – оправдываясь, улыбнулся мне зевающий водитель Саша.
– Свозишь меня в Приозерный? – спросила я, сунув голову в окошко. – Дмитрий Палыч санкционировал.
– Свозить не свожу, а вот отвезти могу, – Саша открыл мне дверцу.
– Что значит сия загадочная фраза? – Я заняла свое место, захлопнула дверцу, и мы поехали.
– Это значит, что я отвезу тебя туда, но не буду дожидаться, чтобы отвезти обратно, – объяснил Саша. – Разве что ты не будешь задерживаться ни на минуту. Я ждать не могу, мне через час Наташу с Лешей на съемку везти.
– Ладно, если придется задержаться, то обратно сама доберусь, – скрепя сердце согласилась я, начиная жалеть о своей затее.
Можно ведь было вручить кассету безутешным родственникам усопшей потом, скажем, через неделю или через две! Однако меня словно черт толкал в этот Приозерный…
Подъехать к дому, где совсем недавно жила бабушка Капа, нашему «жигулю» не удалось: узкий проулок полностью перегораживал грузовик с откинутым дощатым бортом. Из кузова дразнящим красным языком свисал край потертой ковровой дорожки.
Смекнув, что перед нами сельский вариант катафалка высокой проходимости, и узрев у дома небольшую толпу людей с печальными лицами, я поняла, что приехала на редкость не вовремя, угодила прямо на похороны. Но уж раз приехала, прощусь с симпатичной бабулей Капитолиной, царствие ей небесное…
Сашу с машиной я отпустила. Присутствовать на похоронах незнакомой старушки водителю вовсе не хотелось, и красный «жигуленок» унесся прочь неприлично поспешно. Вздохнув, я сделала подобающее случаю умеренно-печальное лицо и бочком прибилась к группе станичников, собравшихся проводить Капитолину Митрофановну в последний путь.
К моему удивлению, выяснилось, что большинство присутствующих даже не считает нужным изображать скорбь.
– А чегой-то грустить? – пожала укутанными черной шалью плечами дородная тетка лет пятидесяти, угадав мое недоумение. – Отмучилась баба Капа! Поди, проживи в трудах и заботах цельных сто лет, сама на тот свет запросишься!
– Верно говоришь, Петровна! – сдержанно загомонили станичники. – Кому такая жизнь нужна!
– Она-то, тетка Капа, всю жизнь горбатилась, а счастья, почитай, и не знала! – вступила в разговор седая старушка в потертом плюшевом пиджаке линяло-свекольного цвета.
– А вы племянница Капитолины Митрофановны? – встрепенулась я, услышав прозвучавшее из уст бабули «тетя Капа».
– Да ты что?! – почему-то обиделась плюшевая старушка. – Племянниц у ей нема, только внучка, Настена рыжая, так она сейчас в хате, у гроба сидит. У теть Капы всех-то родственников и осталось, что Настюха, дочка Анька да вторая внучка Нинка с ейным мужем-оглоедом! Вон он, Савка-халявка, у грузовика стоит, с копачами договаривается. Торгуется, злыдень жаднючий! Нашел время копеечку зажимать!
– Это у него что, прозвище такое – Халявка? – поинтересовалась я, посмотрев на не по-деревенски желтолицего лысого дядьку, страстным шепотом внушающего что-то рослому щекастому парню.
Парень явно избегал смотреть на собеседника и пялился на толпу с самым тоскливым выражением лица.
– Прозвища у него всякие есть, а по фамилии народ его чаще Спиногрызовым зовет, по женке евойной, Нинке. По отцу-то он Голохатко, но, ты же знаешь, у нас на Кубани не уважают мужиков, которые в примаки идут.
– Куда идут? – переспросила я.
– В примаки! Ну, на хозяйство к женкиным родителям! Своего кола-двора не имеют, а женятся, живут с тестем-тещей. Такой мужик – не хозяин в доме, навроде батрака наемного! Вот его и зовут все больше по фамилии жены, чем по собственному родовому имени. А Савва к тому же самый что ни на есть истинный спиногрыз! Паразит он и дармоед – Халявка! – злорадно захихикала плюшевая бабка. – Скупердяй, каких мало, жадюга, жлоб гороховый!
– Почему гороховый? – снова удивилась я.
Бабы, явно довольные возможностью отвлечься от траурной темы и позлословить о ближнем, оживились и окружили меня плотным кольцом. «Горохового жлоба» Савку мне больше не было видно, зато я много чего о нем услышала.
Савелий Голохатко родился под несчастливой звездой. С самого раннего детства он видел вокруг только одно: беспросветную нищету. А чего еще ждать с такой-то фамилией? Как пел мультипликационный капитан Врунгель: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет!»
Родители Савушки были простые колхозники, мать всю жизнь горбилась на солнцепеке, пропалывая буряки, собирая огурцы, поливая помидоры – и так далее. Папаше в свое время ума не хватило получить мало-мальски дельную специальность, и он до сорока годов, пока не помер, махал лопатой в коровнике, то убирая навоз, то разбрасывая сено. Вдобавок папаня то и дело заглядывал в бутылку, так что беднее Голохаток на селе были только вороны. Савва кушал постный борщ без мяса, донашивал одежки за подросшими детьми сердобольных соседей, прятал в самодельную копилку монетки, просыпавшиеся из штанов пьяного папеньки, и мечтал разбогатеть.
На копилку в этом смысле надежд было мало, ее то и дело приходилось опорожнять, когда в доме не оставалось ни крошки съестного и усталая мать, пряча заплаканные глаза, говорила голодному Савушке:
– Сбегай, детка, на огород, наломай смородиновых веточек, будем чай пить с лепешкой. Отличная у меня сегодня лепешка получилась…
«Лепешки» из размоченных в кипятке сухарей Савва ненавидел до отвращения. Угрюмо зыркнув на мать, он уходил в сарай, доставал спрятанную под половицей жестянку-копилку, высыпал в коричневую руку матери пригоршню мелочи и говорил:
– Поди, крупы какой купи, сахару, чаю…
Повзрослев, Савелий начал гоняться за деньгами, но они упорно от него убегали. И скопидом был Савушка, и не лентяй, а не везло ему – хоть ты тресни! Причем, что удивительно, чем экономнее и изворотливее становился Савелий, тем в большем проигрыше оставляла его жизнь!
К примеру, году в семидесятом ехал как-то Савелий на велосипеде из Приозерного на хутор Дальний к родственникам – троюродному брату с женой. Брат просил Савву помочь ему насушить самана для строительства летней кухни, а взамен обещал дать кукурузного самогона. Самогон Савелий собирался втихаря распродать станичным парням – поздно вечером, после воскресных танцулек, по ночному тарифу…
Путь Савелия пролегал мимо горохового поля, уже требующего уборки урожая. Надеясь задобрить братца, Савва слез с велосипеда, снял с себя рубаху и набил ее гороховыми стручками. Показалось мало. Савва снял с себя и брюки, завязал узлами штанины и натолкал в получившийся двурогий мешок горошка и для себя лично – гостинец жене и теще. В итоге, когда груженный горохом Савелий вернулся на проселок, выяснилось, что у него украли велосипед!
История получила огласку, а Савва – прозвище «гороховый жлоб». Думаете, после этого Савелий нахлестал себя по щекам, проклиная собственную жадность? Ничего подобного!
– Что за невезуха, мать-перемать! – орал Савва и продолжал попадаться в собственные капканы…
– Посторонись, бабы, раскудахтались некстати! – неожиданно гаркнул мне в ухо сурового вида небритый мужик в надвинутой на глаза кепке с пуговкой. – Галдите тут в полный голос, а покойницу выносят уже!
По толпе прошло движение, люди расступились, образовав коридор от ворот до грузовика. Прижавшись спиной к неуютному сучковатому забору, я проводила взглядом проплывшую мимо домовину, обтянутую ярко-синим вельветом в модный крупный рубчик. Желтоватое лицо усопшей сливалось с подушкой из неотбеленной бязи, лоб был покрыт бумажной полоской, глаза закрыты. Ну вот, не узнать мне теперь, какого все-таки цвета были глаза у бабушки Капы, голубые или карие…
– Чего встала как вкопанная? Пошли, пошли! – Плюшевая бабулька, очевидно, взявшая надо мной шефство, дернула меня за руку и потащила вслед за грузовиком.
Тут же кто-то сунул мне в руки колючий еловый венок с черными лентами. Тихо удалиться восвояси, отбившись от траурной процессии, как я планировала это сделать, уже не получалось. Не сбегу же я, в самом деле, с надгробным венком наперевес?!
Пришлось терпеливо глотать пыль и выхлопные газы за катафалком, а потом присутствовать на погребении, бросать в могилу комья сухой глинистой земли и сидеть на поминках. Впрочем, я так устала и проголодалась, что поминальный обед пришелся весьма кстати.
Усевшись за длинные столы, уставленные тарелками с борщом и глубокими мисками с закусками, народ оживился. Опять, как на недавнем юбилее бабы Капы, на свет появились вместительные бутыли с дымчато-сиреневой самогонкой, и вскоре общий тон застольных разговоров стал заметно громче и веселей.
Дождавшись момента, когда, как мне казалось, можно было встать из-за стола и потихоньку уйти, я улизнула от приклеившейся ко мне как банный лист разговорчивой плюшевой бабки и подошла к «гороховому жлобу» Савве. Благо, он постоянно курсировал между летней кухней и столами, и подстеречь его на полпути труда не составило.
– Извините меня, Савва… не знаю вашего отчества, – выступив из-за ствола плодоносящей груши, негромко обратилась я к желтолицему зятю покойной бабы Капы.
– Петрович! – как мне показалось, нервозно откликнулся он.
Наверное, я его напугала, неожиданно выскочив из-за дерева.
– Простите, – еще раз извинилась я. – Мы с вами незнакомы, меня зовут Елена, я с телевидения. Мы недавно снимали юбилей вашей бабушки…
Савва Петрович снова вздрогнул. Надо же, какой нервный мужичок, вроде я не дергаюсь, разговариваю негромко, мягко, с чего бы ему все время пугаться? Не понимаю, но постараюсь закруглиться побыстрее…
– Я подошла к вам, чтобы выразить соболезнования в связи с постигшей вашу семью утратой и отдать вам эту кассету со съемками юбилея. По понятным причинам мое руководство отказалось от намерения сделать сюжет о столетии Капитолины Митрофановны, но вам, наверное, захочется посмотреть, что мы сняли.
– Что?! – Неврастеник Савва дернулся как ужаленный.
– Все, – недоумевая, почему мои слова вызывают такую странную реакцию, коротко ответила я.
– Все?!
– Возьмите кассету, – я почувствовала, что начинаю сердиться на психованного дядьку.
Савва Петрович заложил руки за спину.
– Ладно, я отдам ее вашей теще, Анне, – я решила отпустить неврастеника на свободу. – Вы мне только покажите, где она? Где Анна? Опять же, не знаю ее отчества…
Я оглянулась на сидящих за столами, глазами отыскивая в группе женщин в черном подходящую по возрасту родственницу усопшей. Странно, не вижу никого, отличающегося фамильным сходством с бабой Капой. Кроме крашенной в шатенку рыжей Насти, разумеется…
– Анна Антоновна приболела, у нее с сердцем плохо, в больницу ее свезли, в город!
– Понятно, – я искренне пожалела несчастную женщину. Потерять мать – это должно быть тяжело в любом возрасте. – Тогда я передам видеозапись вашей родственнице Насте.
– Нет! – Тут неуравновешенный дядька буквально выхватил кассету из моих рук.
С трудом удержавшись, чтобы не покрутить пальцем у виска, я отступила с его пути. Пусть бежит, куда ему надо, с богом. Наверное, у него тоже от печальных переживаний в голове что-то повредилось!
Обойдя по крутой дуге оставшихся за столами гостей и немногочисленных родственников, я через калитку вышла со двора в проулок. Поперек пыльной ухабистой дороги уже легли длинные тени. Вечерело. Глянув на часы, я сообразила, что могла и опоздать на последнюю маршрутку в сторону города. Кстати, а где здесь остановка маршруток?
Чтобы получить ответ на этот вопрос, я вынуждена была повернуться кругом. Опять зарулила в калитку и буквально через пару шагов снова столкнулась с Саввой Петровичем.
– Ах, простите, не хотела вас испугать! – боясь, что нервный дядька с перепугу грохнется в обморок, я торопливо отпрыгнула в колючий куст. – Черт! Это что еще за свинство?!
– Крыжовник, – тихо подсказал желтолицый Савва.
– Это не крыжовник, а какой-то саксаул! – плачущим голосом воскликнула я, пальцем стирая с колена кровавую каплю. Острый шип пробороздил на гладкой загорелой коже некрасивую и довольно болезненную царапину. – Это просто верблюжья колючка какая-то! У вас йод есть?
– Йод? – прошелестел побледневший Савва.
О господи! Да он, наверное, крови боится!
Я прикрыла кровоточащую царапину ладошкой.
– Йод, зеленка, медицинский спирт – все равно! – рассердилась я. – Бинтов и жгутов не прошу, авось, не скончаюсь от кровопотери, пока дойду до маршрутки! Кстати, где она?
– Зеленка?
– Маршрутка! Где у вас может быть зеленка, я и так знаю, в доме, разумеется, в аптечке!
Я сменила тон, и это возымело действие: с истериками и невротиками только так и надо разговаривать, твердым командным голосом! В дом меня Савва Петрович не пригласил, но уже через минуту приволок бутылочку с йодом и обкусанный шестигранный карандаш. На примитивное стило был наверчен целый пук ваты, что делало его похожим на запальное орудие пушкаря – участника Бородинской битвы.
– Забил заряд я в пушку туго, – пробормотала я, в соответствии с озвучиваемым текстом ввинчивая ватный помазок в узкое горлышко бутылочки. – Ай!!
Пропитанный йодом ватный клок сорвался с карандаша и ляпнулся мне на подол. На белом трикотажном полотне расплылось безобразное коричневое пятно.
– Ну вот! Как же я теперь домой поеду! – Я в отчаянии подняла на Савву Петровича глаза, быстро наполняющиеся слезами.
При виде моих нешуточных страданий дядька подтянулся. На его желтом лице явственно отразилась усиленная работа мысли.
– Я сейчас! – не по возрасту резво повернувшись, он оставил меня с ненавистью смотреть на злокозненный крыжовник.
Была бы рядом какая-нибудь тяпка, не сдобровать бы гадкой колючке!
Но расправиться с подлым растением я не успела – Савва вернулся. Задыхаясь от быстрого бега, он протянул мне большой шелковый платок яркой красно-оранжевой расцветки. Или это скатерть? Похоже на то, уж больно большое квадратное полотнище, да еще с бомбошками по краям…
– О! Парео! – радостно завладев скатеркой, я ловко обернула ее вокруг бедер, завязав узлом на талии.
Огненные сполохи совершенно замаскировали бурое пятно на моей юбке. Я вновь выглядела безупречно, более того – даже стильно.
Чтобы точнее соответствовать образу знойной уроженки Гавайских островов, я сняла стягивающую «хвост» резинку, распустила волосы по плечам и сунула за ухо желтую астру.
– К маршрутке быстрее всего пройти огородами, – наконец-то улыбнулся Савва. Впрочем, улыбка его мне не понравилась. – Идите по дорожке между грядками, а как дойдете до межи – сверните направо. На углу участка под грушей лаз в заборе, через него выйдете на пастбище, а там наискосок по тропинке, как раз к остановке и придете.
– В огород, по меже вправо, под грушу и через пастбище, – повторила я, запоминая маршрут, вовсе не показавшийся мне простым. Если это короткий путь, то каков тогда должен быть длинный? – Спасибо! Платок я вам передам через Настю!
Торопясь расстаться с неприятным мне человеком, я зашагала по гравийной дорожке в глубь просторного огорода.
Бодрым шагом следуя по маршруту, я походя окидывала критическим взглядом сельскохозяйственные угодья семейства Спиногрызовых. Так, помидоры у них в этом году не уродились – в отличие от амброзии, вступившей в пору цветения. Ап-чхи! Правду сказала. Корявые зеленовато-бурые томаты неопознанного мною сорта лишь кое-где проглядывали сквозь траву у подножия раскидистых кустов страшно вредного для здоровья растения.
Я снова чихнула и задумалась, не напустить ли на Савву Петровича окружную санитарную комиссию? Если он жлоб, то не захочет платить штраф, небось выкорчует сорняк в ударном темпе! А то, похоже, без мобилизующего пинка гражданин Спиногрызов за лопату лишний раз не возьмется. Он явно не принадлежит к числу усердных огородников.
Хотя нет, не права я: вот, справа от меня, ближе к забору, свежевскопанный участок. Небольшой, пара-тройка квадратных метров, но полностью подготовленный для посадки какой-то огородной культуры. Интересно, что сейчас можно посеять? Наверное, озимый лук, но я не уверена, нужно спросить у Ирки. Это они с Моржиком специалисты по садово-огородной части, у них своя фирма по продаже семян, саженцев и прочих растительных полуфабрикатов. «Наше семя» называется.
Тут я ухмыльнулась, вспомнив, как Моржик, плененный звучанием названий голландских компаний «Бейо заден» и «Нюнемс заден», предлагал окрестить их с Иркой предприятие «Рашен заден». По-голландски слово «заден» означает всего-навсего «семя», но для слуха русского человека, согласитесь, звучит почти неприлично. Наводит на мысль о пресловутой «пятой точке»! Поэтому, услышав Моржикову идею, я долго хохотала, а потом предложила использовать для создания эмблемы фирмы фотоснимок тыльной части Ирки. Потому что ее пышный «заден» самый что ни на есть «рашен», фигурой моя подруга – один-в-один гигантская матрешка! Национальный символ во плоти!
Улыбаясь своим воспоминаниям, я сама не заметила, как дошла до упоминавшейся моим штурманом Саввой межи, и машинально свернула направо. Нырнула в дырку в заборе под древним, но обильно плодоносящим грушевым деревом, походя подхватила с земли шершавую коричневую грушу, вытерла ее уголком одолженного мне платка (не свое, не жалко!) и захрустела сочной сладкой фруктовой плотью.
Груша истекала соком, я перемазалась, как Масянька, начала облизывать пальцы и так увлеклась процессом, что не сразу заметила: не одна я бегу по пустоши на своих двоих! В мою сторону на своих четырех двигалось крупное жвачное типа «корова». Мы сближались быстро и неуклонно, как два встречных транспорта из задачки по арифметике: я – из пункта А в пункт Б, а крупный рогатый скот – из Б в А. Чтобы избежать катастрофического лобового столкновения, я остановилась, а корова – нет! Наставив на меня рога, она неслась вперед, как скорый поезд!
До сих пор корриду я видела только по телевизору и никогда не мечтала о славе тореадора. Коровы вовсе не казались мне кровожадными, и сам факт наличия у них большого вымени, полного вкусного и полезного молока, воспринимался мной как залог добросердечных отношений с людьми. О, как я ошибалась!
Нет, полное вымя имело место быть, но оно совершенно терялось на фоне взрывающих землю копыт и угрожающе выставленных рогов!
– Приходите к нам лечиться и корова, и волчица! – заплетающимся от страха языком процитировала я абсолютно некстати вспомнившуюся строку из обширного творческого наследия Корнея Ивановича Чуковского.
Боюсь, как бы в самое ближайшее время не встал вопрос о моем собственном наследии…
Развернувшись на месте так, что мои квадратные каблуки проделали в дерне глубокие ямки, я со всей возможной прытью помчалась прочь от монстра в образе коровьем. Резво пробежала мимо одинокого раскидистого дуба, с сожалением отказавшись от мысли проворно вскарабкаться на него (не успею, пожалуй, корова попалась особо высокоскоростная!), и птицей полетела дальше, в сторону дороги.
Не знаю, с какой скоростью бегает по пересеченной местности среднестатистическая буренка, но эта рогатая зараза бежала ненамного медленнее меня, а ведь я в студенческие годы участвовала в легкоатлетических соревнованиях и пробегала стометровку за восемь секунд! Конечно, в данном случае засекать результат по хронометру у меня не было ни времени, ни желания, но, стартовав с опережением, я все же выиграла этот парный забег! Хотя, не будь пастбище окружено широким и глубоким рвом, не знаю, чем бы дело кончилось…
Я завершила гандикап великолепным прыжком, которому позавидовал бы молодой цветущий кенгуру, и финишировала на пыльном проселке, едва не сбив оказавшуюся в зоне моего приземления бабу с бидоном и допотопным велосипедом в поводу.
– Ох, хай тоби грец! – непонятно выругалась тетка. – Шо це за чертяка такая из кучерей сиганула?
– Про… стите, на…пугала вас, – тяжело дыша и прижимая руку к выпрыгивающему сердцу, извинилась я. – Я не чертяка, а журналистка с телевидения! Настоящий черт с рогами там, в поле остался!
– Тю! – посмотрев туда, куда указывала моя дрожащая рука, удивленно воскликнула тетка. – Це ж Хоменчихина корова! Бодливая – страсть, одну только Хоменчиху и слушается! Петро, пастух наш, ее даже в стадо не берет, так и пасется одна на пустыре, благо, кругом канавы… А ты чегой-то через поле поперлась? У нас все знают, пока Хоменчиха свою Зорьку до двора не сведет, туда соваться нельзя! Эта корова только за прошлый год двоих покалечила, давно ее надо на мясо пустить, да Хоменчиху жалко. Старая она, одинокая, корова эта ей заместо подруги…
Слушая говорливую бабу, я согласно кивала. Действительно, этой Зорьке самое место на бойне, колбаса из нее получится отменная. А ее хозяйку Хоменчиху мне лично вовсе и не жалко, ишь ты, сиротливо ей будет без коровки! А моему Масяньке без любимой мамочки не сиротливо было бы? Из-за того, что эта самая Хоменчиха не присматривает за своей социально опасной скотиной, я чуть не погибла смертью храбрых торреро!
– А ты еще в красном выперлась! – укоризненно заметила моя собеседница, показав на охватывающий мои бедра платок. – Не знаешь разве, что коровы от красного ярятся?
Моя рогатая преследовательница осталась в поле за канавой, но я все-таки сдернула с себя провокационное огненное полотнище.
– Ой-ей! Вижу, напужалась ты здорово! – сочувственно сказала тетка, поглядев на мою некогда белую юбку. Пока я бежала, она перекрутилась, и оставленное йодом пятно оказалось у меня на боку, даже ближе к заду. – Мой внучонок, Васька, также обделался с перепугу, когда на него гусь зашипел! Городские, что с вас взять…
– Это пятно вовсе не от того, о чем вы подумали, – обиделась я. – Это просто йод!
– Так она тебя поранила, что ли? Зорька эта проклятая? – всполошилась тетка. – Догнала, да?
– Да нет же! Это меня крыжовник догнал! – отмахнулась я.
И, сообразив, что говорю непонятно, попыталась объяснить толком:
– Вот я все вам по порядку расскажу. Я приехала на похороны Капитолины Митрофановны Спиногрызовой…
– Точно, Хоменчиха ж на похороны потопала! – хлопнув себя по лбу, перебила меня тетка. – Потому она и корову свою вовремя не увела! Я ее днем-то видела – ну, Хоменчиху, не корову же. Нарядилась она в парадный плюшевый жакет и пошла. Я ей еще сказала – мол, в красном-то жакете на поминки негоже идти, а она – у меня столько жакетов нету, чтобы на каждый случай отдельный цвет подбирать! Хотя, я гляжу, и ты тоже в красном, почитай, в пару Хоменчихе вырядилась: у нее красный верх, у тебя красный низ! Прямо смычка города и деревни!
– Ох! – последняя фраза навела меня на мысль о транспортном сообщении между городом и станицей. – Я же на маршрутку опаздываю! Скажите, пожалуйста, где у вас остановка?!
– Остановка-то? – Баба переложила бидон из правой руки в левую, приставила ладонь козырьком к глазам и пристально всмотрелась в сумрачную даль. – Во-он там, где тополя в рядок стоят, у самого начала шеренги и будет тебе остановка. Только ты не опаздываешь…
– Слава богу! – вырвалось у меня.
– Ты уже опоздала, – хладнокровно закончила фразу тетка. – Последняя маршрутка ушла в восемнадцать тридцать, а сейчас уже начало девятого… Ой, заболталась я с тобой, а мне еще своих ужином кормить!
Брякнув бидоном, женщина оседлала велосипед и укатила прочь, оставив меня одну посреди дороги.
Ничего себе ситуация, да? Девятый час вечера, сумерки, до города тридцать верст и никаких надежд на попутную телегу! А дома маленький сын и муж, который вот-вот начнет обрывать телефоны, разыскивая запропастившуюся супругу!
О, телефон – вот мое спасение!
Спешно достав из сумки сотовый, я без размышлений настучала знакомый номер Иркиного мобильника.
– В чем дело? – не здороваясь, неласково спросила подруга.
В голове у меня что-то щелкнуло, и я привычно отбарабанила накрепко зазубренное:
– В чем дело? Спасите! Кого? Бегемота! Наш бегемот провалился в болото!
– Ты сдурела?! – зарычала Ирка. – Какой, к чертовой бабушке, бегемот?!
– Именно к бабушке! – подхватила я, мысленно проклиная детские стихи, то и дело сыплющиеся из меня, как крупа из дырявого мешка. – Иришка, я приехала в Приозерный на похороны старушки, той самой, столетней, и застряла!
– Где застряла? – испуганно переспросила Ирка.
– Одной ногой в могиле, можно сказать! Чудом избежала мучительной смерти! А сейчас стою одна я на дороге! Ночь темна, кремнистый путь блестит!
Так, теперь из меня полезли стихи для взрослых, вот, уже Лермонтова цитирую…
– Еще раз и помедленнее, – устало попросила Ирка. – Главным образом, ответь мне на два вопроса: где ты и чего хочешь от меня?
– Я на проселке по дороге к Приозерному, в полукилометре от конечной остановки маршруток! Приезжай за мной, пожалуйста, а то я домой не доберусь! Ну, пожалуйста, Ирусик! Кого же мне просить, как не тебя?
– Иди на остановку и сиди там, – сдалась подруга. – Я буду через полчаса.
При этих словах невидимая Ирка тяжело вздохнула, заставив меня вспомнить о скрывающейся под покровом ночи бодливой корове. Я зябко поежилась, опасливо поглядела в темное поле и резвым полушагом-полубегом, как американские солдаты на марше, потрусила в сторону остановки, бодро и ритмично напевая:
Жили у бабу-си!
Три веселых гу-ся!
Один серый, другой белый,
Третий полоса-тый!
Если не считать затаившуюся во мраке Зорьку, вокруг не было ни души, и покрутить в мой адрес пальцем у виска было некому.
Ирка прибыла даже раньше, чем обещала, всего через двадцать восемь минут. В отличие от меня она живет не в центре города, а на окраине, а это не так уж далеко от Приозерного.
Завидев Иркину «шестерку», я выскочила на дорогу, отклеившись от ствола тополя, с которым сливалась с целью маскировки на местности. Мало ли, какие машины проезжают ночью по большой дороге!
Ирка, не ожидавшая от меня такой прыти, резко затормозила, и я у самого капота в свете автомобильных фар исполнила победный танец – смесь джиги и канкана. Потом села в машину и признательно сказала подруге:
– Спасибо тебе, дорогая! Ты меня спасла!
– Ты опять во что-то вляпалась, – сурово констатировала Ирка, стартуя в сторону сияющего огнями города.
– Разве? – Я обеспокоенно оглядела свои туфли и принюхалась. – Вполне могла вляпаться в навоз…
– Что, села на коровью лепешку? – ухмыльнулась подруга.
– А, ты про это коричневое пятно на юбке? – сообразила я. – Нет, это не навоз. Это на меня карандаш упал.
– Скорее уж, малярная кисть! – не поверила мне Ирка.
– Да нет же, именно карандаш. Просто на него был намотан клок ваты, пропитанной йодом, и этот помазок случайно шлепнулся мне на подол.
– А кому вообще мог понадобиться йод на похоронах? – неожиданно заинтересовалась Ирка. – Что, кто-то из безутешных родственников пытался сделать себе харакири?
– Не напоминай мне об этом мерзавце, – посуровела я. И рассказала подруге, как с благословения Саввы Петровича меня едва не прокомпостировали коровьи рога.
Ирка внимательно выслушала рассказ, против обыкновения, не перебивая меня вопросами, а потом сказала:
– Послушай, а ведь получается, что этот дядька сознательно послал тебя корове в пасть!
– Так можно говорить про льва или волка, – поправила я. – Правильнее было бы сказать, что он послал меня корове на рога.
– Это одно и то же, – нетерпеливо отмахнулась Ирка. – Ты же не думаешь, что та шустрая буренка собиралась расцеловать тебя в обе щеки и прижать к своей груди?
– К вымени, – снова поправила я.
– Отстань! Я говорю тебе, что этот твой Хребтоедов…
– Спиногрызов!
– Заткнись!! Этот хмырь видел, что хозяйка коровы за обе щеки горюет на поминках и, стало быть, знал, что там, куда он тебя послал, скучает бодливая корова!
Я не нашлась, что сказать, и метров триста мы проехали в полном молчании. Потом Ирка покосилась на меня и, очевидно, решила пожалеть, потому что сменила тему.
– Тебя домой отвезти?
– Нет, лучше сначала к тебе, – я с трудом очнулась от неприятных мыслей. – Я хочу переодеться во что-нибудь чистое. У тебя же вроде лежат какие-то мои одежки?
Ирка молча кивнула и повела машину в сторону от многоэтажек Пионерского микрорайона, на проселок, ведущий к частным домам на окраине.
Спустя пять минут мы уже входили в дом.
– Твои уехали сразу после обеда, – сообщила Ирка, заметив, что я прислушиваюсь. – Дома никого, Моржик улетел в Москву за товаром. Пусто и тихо…
Не успела она договорить, как истерически завизжал телефон.
– Алло? Привет! Да, она у меня, – проговорила Ирка в трубку.
Я поняла, что звонит Колян, и подошла к телефону, не дожидаясь приглашения.
– Привет, Колян, не волнуйся, со мной все в порядке, минут через двадцать буду дома! – бодрой скороговоркой протарахтела я.
– Поторопись, пожа…
Колян не успел договорить. Из трубки донесся приглушенный расстоянием возмущенный визг, потом встревоженный голос мужа воскликнул: «Колюша, отдай папе трубочку!», затем трубкой пару раз сильно ударили, предположительно об пол, и наступила тишина.
– Алло? – позвала я, прислушиваясь.
– Мам-ма! – завопил соскучившийся ребенок. – Мама-уа-уо-о!
– Он рыдает, – пояснил Колян.
– Это понятно и без сурдоперевода, – расстроенно заметила я.
Прислушивающаяся к нашей беседе Ирка поспешно распахнула платяной шкаф и выудила из него мои летние джинсы. Выражая благодарность, я молча приложила одну руку к сердцу, другой стянула с себя испоганенную юбку и сказала в трубку:
– Успокой ребенка, я скоро буду!
Повесила трубку, натянула штаны и побежала прочь из дома, во двор, к машине, которую Ирка даже не загоняла в гараж.
– Быстро бегаешь, – заметила тяжело отдувающаяся Ирка, присоединившись ко мне минутой позже. – Видать, натренировалась!
– Бодливая корова на тренерской работе творит чудеса, – буркнула я, нетерпеливо притопывая ногой, как будто придавливала педаль газа.
Сердилась я сама на себя: зачем вообще было ехать в этот Приозерный? Почему я никогда не упускаю возможности осложнить себе жизнь?
Вопрос этот я задавала себе уже не раз, однако он всегда был риторическим и не предполагал ответа.
Остаток вечера в узком семейном кругу прошел спокойно, ничего примечательного не произошло, если не считать нашей с Коляном непродолжительной дискуссии по поводу одного известного детского стихотворения.
– Кыся, А.Барто – это женщина или мужчина? – спросил Колян, едва я переступила порог.
– Кака! – требовательно произнес Масянец, подпрыгивая у папы на коленях.
Ребенок настойчиво тянул из рук Коляна иллюстрированную книжку. Что-то новенькое, видно, Колян купил! А малыш, как обычно, желает прослушать новое литературное произведение раз десять-пятнадцать подряд.
– Дубль восемь, – Колян со вздохом раскрыл сборник. – Начинаем сначала… Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу…
– Барто зовут Агния, – переобуваясь в домашние тапки, ответила я мужу. – Насколько я понимаю, это женское имя.
– А стишки тут есть совсем не женские! – сообщил Колян, прерывая печальную повесть о покалеченном топтыгине. – Такое мог бы написать сексуально озабоченный мужик! Вот, послушай!
– Слушаю, – я присела на диван и забрала к себе Масю.
Купили в магазине
Резиновую Зину.
Резиновую Зину
В корзине принесли.
Она была разиней,
Резиновая Зина:
Упала из корзины,
Измазалась в грязи! —
продекламировал Колян.
– И что тут особенного? – спросила я.
– Здрасьте! – всплеснул руками муж. – Ты разве не поняла? Резиновая Зина! Да еще разиня! То есть с разинутым ртом! Это же довольно точное описание надувной женщины из секс-шопа!
– Ага, а «измазалась в грязи» – это, по-твоему, символическое описание ее нравственного падения, да? – захихикала я.
– Возможно, – Колян замолчал и задумался.
– Интересно, что сказал бы по этому поводу Фрейд! – съязвила я.
– Ладно, ладно, кто бы что понимал в психоанализе! – надулся муж.
Мы еще немного поговорили на тему сексуальной озабоченности и единодушно решили, что с этим нужно что-то делать. В смысле, с озабоченностью.
– У меня есть пара идей на этот счет, – оживился Колян. – Я расскажу тебе о них, когда Маська уснет.
– Лучше завтра, – зевнув, попросила я.
Я страшно устала и жутко хотела спать. Уснула, кажется, даже раньше, чем укачиваемый мной Масяня.