Четверг
Поутру за завтраком все делали вид, что ночного шоу не было. Кажется, даже до сестрицы дошло, что подозревать меня в совершении кровавого преступления было, по меньшей мере, бестактно. Мама предупредительно намазывала для меня бутерброды, Ирка подливала в чашку кипяток, а сестра наступила себе на горло и не слопала последний эклер, уступив его мне. Все еще обиженная, я надменно игнорировала эти мелкие знаки внимания и нарочито оживленно общалась с Масянькой. Малыш с аппетитом уплетал холодные котлеты, собственноручно добытые им из папиной тарелки. Колян с несчастным видом ковырял ложкой детскую манную кашу.
– А где Моржик? – сообразив наконец, что за столом кого-то не хватает, спросил Колян. Тут же покосился на меня и дипломатично добавил – Не подумайте чего плохого, я никого ни в чем не подозреваю, просто мне интересно, где сейчас Моржик?
Я тихо фыркнула.
– Этот маньяк пошел на охоту, – ответила Ирка. Запнулась и тоже опасливо покосилась в мою сторону: – То есть он просто взял ружье и пошел охотиться на уток.
– А разве сезон охоты на уток уже открыт? – удивилась мама.
– Так он с фоторужьем пошел!
– Не кровавая, стало быть, будет охота, – кивнула сестрица. – Ой! Кто это наступил мне на ногу?
Колян засемафорил бровями, делая сестрице страшные гримасы.
– Папа! Г-г-г-г! – обрадовался Масянька.
– Да, папа страшный, как волк: р-р-р-р! Колобок, колобок, я тебя съем! – подхватила я.
– Кстати, о еде, – Колян наконец-то решился отодвинуть в сторону Масянькину мисочку с кашкой. – А что, в доме больше ничего не осталось? Я имею в виду, из нормальной человеческой еды?
– «Вискас», «Педигри», овсянка, сырые овощи в подвале, там же соленья и маринады… Да, еще сгущенка и тушенка! – вспомнила Ирка.
– Тушенка! – сладострастно воскликнул Колян.
– Сгущенка! – с энтузиазмом возопила сестрица.
– Так, с этими обжорами все понятно, – я встала из-за стола. – Ну, некоторым из нас набивать брюхо недосуг, некоторые имеют обыкновение ходить на работу…
– У некоторых на службе в каждом ящике рабочего стола по шоколадному батончику, – обиженно припомнил Колян. – Якобы для снятия стрессов!
– Слушай, Алена, и ты еще надеешься избавиться от стрессов? – искренне удивилась сестра. – Ты же сама – ходячий стресс!
– От стресса слышу! – оскорбилась я.
– Тише, дети, тише! – поспешила вмешаться мама. – Не ссорьтесь! Алена, тебе пора на работу? Беги, с Масянькой сегодня я посижу.
– Баба, – покровительственно сказал малыш, награждая бабулю надкушенной котлеткой.
Грозно посмотрев на сестрицу, я обиженно надутыми губами чмокнула в щеку истребляющего тушенку мужа, поцеловала сынишку, сделала ручкой Ирке и побежала по тропинке через поле на трамвайчик.
– Вот она! – голосом загонщика, завидевшего зверя, заорал кто-то из окна телекомпании, стоило мне подойти к порогу.
Я завертела головой, высматривая неизвестную зверушку, ставшую предметом охоты моих коллег, но увидела только вываливающегося из дверей оператора Вадика. Он и впрямь смахивал на охотника в полной амуниции: с одного плеча через грудь на ремне свисал подсумник с запасными аккумуляторами, с другого, тоже на ремне – сложенный штатив в чехле, в правой руке была сумка с камерой, в левой – бумажный листок «путевки». Размахивая им, как белым флажком, Вадик с самым сосредоточенным видом несся прямо на меня.
– Куда? – поинтересовалась я, когда он пролетал мимо.
– За мной! – невпопад скомандовал Вадик.
Я не тронулась с места.
– Оглохла, что ли? – остановившись, прикрикнул на меня грубиян. – Живо, поворачивайся, и побежали!
Пожав плечами, я развернулась и поскакала рядом с упакованным в операторскую упряжь Вадиком, как вольный жеребенок. Азартно топая и едва ли не сшибая прохожих, мы примчались к машине, ожидавшей нас с работающим двигателем.
– По коням! – продолжая лошадиную тему, крикнул раскомандовавшийся Вадик водителю.
Невозмутимый Саша дождался, пока мы ввалимся в салон, и с возгласом: «Н-но, мертвая!» стронул красного «жигуля» с места.
– Что за спешка? Можно подумать, на пожар торопимся! – отдышавшись, с неудовольствием заметила я.
– Именно что на пожар, – кивнул громко сопящий Вадик.
– Да ну? А что горит?
С водительского места донесся злорадный смешок:
– Менты горят! – хихикнул Саша.
– То есть? – Я еще не вникла в происходящее.
– То есть окружное управление внутренних дел! – пояснил Вадик.
– Горит?!
– Синим пламенем!
Я тоже хмыкнула. УВД округа от нас недалеко, и буквально через три минуты мы прибыли на место происшествия – раньше всех других СМИ, пропустив вперед только пожарную машину.
Как только Саша припарковал «жигуленка», мы с Вадиком выпрыгнули из автомобиля и занялись каждый своим делом: оператор расчехлил камеру и помчался снимать собственно пожар, а я порысила на поиски свидетелей и потерпевших.
– О! Слетелось воронье! – скорбно возвестил при виде меня мой добрый знакомый капитан Лазарчук.
– Привет погорельцам! – весело приветствовала я приятеля, восседающего на пыльной обочине.
– Присаживайтесь, – незнакомый улыбчивый парень, соседствующий с унылым Лазарчуком, подвинулся, галантно уступая мне часть свежепобеленного бордюра.
– Спасибо, я постою, – отмахнулась я. – Серега, что там у вас горит?
– Столовая, – угрюмо буркнул Серый.
– У вас разве есть столовая? – удивилась я, нетерпеливо переминаясь, потому что мне очень хотелось сбегать взглянуть на пионерский, пардон, милицейский костер.
– Теперь нету, – согласился Серый.
Речь его была несколько затруднена, потому что говорил Серый, почти не разжимая челюстей: подбородком он опирался на крючковатую ручку старомодного зонта. Я присмотрелась: на шее у капитана в этот теплый денек красовался шерстяной шарф, весьма своеобразно сочетающийся с легкой трикотажной футболкой.
– Я смотрю, ты успел спасти свое личное имущество – то, что болталось на вешалке в кабинете? – подытожила я увиденное.
– Не только личное, но и казенное, – обиделся Серый. – Между прочим, первым делом мы с Сашком вынесли сейф, потом стол, стулья и скамейки! Ну, и вешалку…
– Сашок, – кстати представился сосед Серого по бордюру.
– Очень приятно, Елена, – кивнула я.
И огляделась в поисках упомянутой Серым достопримечательности – массивной парковой скамьи на витых чугунных ножках. По легенде, некогда она была оприходована отделением как вещдок, да так и прижилась в одном из кабинетов.
Скамья помещалась рядом, в крайне неестественной для нее вертикальной стойке, вплотную к стволу раскидистого клена.
– Не боитесь, что она упадет? – с этими словами, не сводя глаз со вздыбленной лавочки, я отступила назад и неосторожно толкнула ногой зонт, на ручку которого пристроил свою нижнюю челюсть капитан Лазарчук.
Зонт упал, шаткое равновесие нарушилось, и капитан резко клюнул носом, едва не зацепив им асфальт.
– Почти такая история случилась с моим приятелем Геной, – даже не подумав извиниться, заметила я. – Только с гораздо более трагическими последствиями, потому что там упал не зонт, а какая-то лопата, а она подпирала второй этаж сеновала, а на нем лежали клубки сена…
– Клубки чего? – с живым интересом переспросил Сашок.
– Сена! Его специальная сеноуборочная машина формовала в громадные такие катушки… Ну вот, Генку этими катушками и задавило…
– Насмерть? – профессионально-безразлично поинтересовался Серый.
– Абсолютно! – вздохнула я.
– Кто же такую опасную конструкцию соорудил? – спросил Сашок, укоризненно посмотрев на меня.
Можно подумать, это я в ответе за соблюдение техники безопасности на сеновалах!
– Хозяин сенохранилища, кто же еще, не я же и не Генка, – я пожала плечами. – Генку-то туда вообще непонятно зачем черти занесли…
– Странная какая-то история, – заметил Серый. – Следственная группа на месте происшествия была?
– Не знаю, как-то не интересовалась… – я замолчала и задумалась.
А в самом-то деле, обстоятельства гибели журналиста наверняка должны были выяснять специалисты-криминалисты! Может, он не сам убился? Может, эти снопы на него кто-нибудь нарочно скатил? Зачем – не знаю, но ведь прислал же мне Генка SMS-ку, в которой сообщал о своем намерении «копать» по поводу загадочных «грохнутых бабок»! И прислал он мне ее после того, как мы расстались на именинах, но до того, как сам встретился со смертоносными копнами! Ведь потом-то он сделать этого уже не мог!
Тряхнув головой, я отогнала очередное жуткое видение: припорошенный сеном Конопкин в новом для себя качестве ожившего мертвеца хладной синюшной рукой нажимает на кнопочки сотового телефона, спеша проинформировать мир живых в моем лице о своих планах на будущее. Зомби, расследующий какие-то финансовые махинации – это было бы уж слишком даже для неугомонного Конопкина!
– Серый, у меня к тебе деловое предложение, – скороговоркой сказала я вмиг насторожившемуся Лазарчуку.
– Мне заранее страшно, – признался он.
– Ничего страшного, не пугайся! Предлагаю тебе заключить джентльменское соглашение!
– Он не джентльмен, – предупредил меня Сашок.
– Я тем более, – отмахнулась я. – Суть соглашения такова: я велю оператору ни в коем случае не снимать тебя, хотя ты жутко интригующе выглядишь в этом своем кашне на голое тело, просто типичный погорелец, и ты не попадешь в наш репортаж о пожаре. А ты за это узнаешь для меня, что думают люди из опергруппы, выезжавшей на место гибели Конопкина!
– А кто такой Конопкин?
– Да тот парень, которого завалило сеном!
Серый громко поскреб ногтем синюю щетину на подбородке:
– Гарантируешь, что моей ментовской морды на экране не будет?
– Ни морды, ни какой другой части твоего милицейского организма! Честное пионерское!
– Лады, – Серый снял намотанный на шею отрез шотландки, посмотрел на него с некоторым недоумением и передал Сашку.
Тот тоже с удивлением взглянул на шерстяное кашне, поискал глазами, куда бы его пристроить, и не придумал ничего лучшего, как напялить его себе на шею.
Я коварно усмехнулась и незаметно поманила пальчиком хищно кружащего неподалеку Вадика. Коршун с камерой тут же подлетел ко мне, и я шепотом сформулировала ему задачу. Ладно, Серого я обещала не снимать, но Сашок очень кстати намотал шарф на себя, так что колоритный милиционер-погорелец у меня в сюжете все-таки будет!
Двумя часами позже, уже сделав в меру ехидный сюжетик о пожаре в ментовке, я вышла из аппаратной видеомонтажа и проследовала к себе в редакторскую, попутно решая нехитрую задачку: удовольствоваться на обед дежурной чашкой кофе с печеньем или не полениться, сбегать в магазинчик через дорогу и купить колбаски? Или сыра…
– Сыр или колбаса? – как пистолетом, ткнув пальцем в живот пробегавшего мимо Вадика, спросила я точь-в-точь с такой интонацией, с какой галантные грабители прошлого вопрошали путников на большой дороге: «Кошелек или жизнь?»
– Где? – без промедления откликнулся Вадик.
– В магазине, – досадливо сказала я. – Я думаю, чего купить. Просто скажи, сыр или колбаса?
– И то, и другое, и можно без хлеба!
– А ты сбегаешь? – Я смекнула, что из приязни оператора к мясо-молочным продуктам можно извлечь некоторую пользу. Например, не бежать в магазин самой!
Я вручила Вадику свой кошелек и, таким образом снарядив его в набег на торговую точку, дошла-таки до редакторской. В помещении было тесно от набившегося в него праздного народа. Оккупанты истребляли наши чайно-кофейные запасы и развлекались кто во что горазд. Я влилась в оживленную группу, в центре которой возвышался рослый оператор Женя. Он оживленно жестикулировал и витиевато пересказывал присутствующим комические эпизоды утреннего прямого эфира. Тот факт, что большинство слушателей присутствовало при проведении передачи лично, Женю не смущал. Граждане, впрочем, слушали его разглагольствования с очевидным удовольствием. Сама-то я утром ездила на пожар, лично описываемых событий не наблюдала, поэтому тоже остановилась послушать, и, чтобы сразу вникнуть в суть, шепотом спросила у стоящей рядом Наташи:
– А кто был на передаче?
– Генеральный директор авиакомпании «Аэролайн», а вел программу наш Костя.
Я кивнула.
– И тут гость спрашивает: «Знаете ли вы, какие птицы царят в небе Кубани?» – оживленно вещал Женя.
Вспомнив утреннюю застольную беседу с родными, я с трудом удержалась, чтобы не ляпнуть: «Утки!»
– Ну, Костик наш не орнитолог, – продолжал Женя. – Он напрягся, но гость этого не заметил и сам ответил: «Вот уже семьдесят лет в небе Кубани царят стальные птицы»! Фу-у! Отлегло! Передача идет своим чередом, и вдруг гость снова огорошивает Костика вопросом: «Знаете ли вы, чем хорош «Як-42»?» Костик не авиаконструктор, он снова напрягается, но гость опять отвечает сам. «Як-42», – вещает он, – это сертифицированное воздушное судно, что говорит о его надежности». И тут обрадованный Костик сообщает зрителям, что сейчас они увидят этот замечательный летательный аппарат на своих экранах!
Костик еще не знает, что кассету с подсъемками «Яка» буквально за минуту до эфира уронили в стаканчик с «Дошираком», и именно в этот момент режиссер, намеревавшийся откушать после передачи горячей лапшички, страшно матерится, потому что не хочет есть закосившую «под спагетти» запаренную видеопленку. Соответственно, на экранах не появляется изображение самолета «Як-42», о котором взахлеб рассказывает гость. Зато там самопроизвольно, но явно в тему к полетам появляется высококачественное изображение мухи студийной обыкновенной! И что особенно примечательно, летает эта сволочь в полном соответствии с техническим описанием «Яка», демонстрируя ровное поступательное движение, быстрый набор высоты, плавное кружение, пикирование и даже мягкую посадку на лысину гостя!
Слушатели захохотали.
– Не везет «Аэролайну» с телевизионной рекламой, – отсмеявшись, резюмировала Наташа. – Помните, на прошлой неделе их бегущую строчку: «Вперед! С нами в полет!» выпустили на художественном фильме именно в тот момент, когда герой выпал из окна небоскреба!
– А помните их гениальный слоган – «С нами на небеса!»? – напомнил Женька. – Меня так и тянуло спросить, держат ли они на борту своих самолетов вместо спасжилетов белые тапки по числу пассажиров!
– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что сыра нету! – продекламировал мне на ухо незаметно подкравшийся Вадик. – Таким образом, спор сам собой решился в пользу колбасы!
– Колбаса так колбаса, – довольно безразлично ответила я, оглядывая полки посудного шкафчика в поисках пары чистых чашек.
Сделала нам с Вадиком кофе, соорудила по большому бутерброду, села за свой стол и задумалась. Женькин рассказ меня взволновал: что-то такое, связанное с мухами, было совсем недавно… Вот беда, не могу вспомнить, а мне кажется, это что-то важное!
Дожевав бутерброд, я взяла себя в руки, а в них – шариковую ручку, чтобы написать текст для субботнего репортажа об именинах Капитолины Митрофановны Спиногрызовой. Увы, дело не спорилось, кроме стихотворной мечты Маяковского «Лет до ста расти нам без старости!» в голову ничего не приходило.
– У кого-нибудь есть идеи, как подать юбилей столетней старушки? – попросила я помощи у коллег.
– Аж сто лет?! Нет, такие дамы меня не вдохновляют, – высокомерно заявил режиссер Слава.
– Век живи – век учись, – добрая Наташа предложила в качестве отправной точки использовать затертую народную мудрость.
– Какое – «учись»? – отмахнулся прихлебывающий кофе Вадик. – У бабули уже склероз, маразм и недержание!
– Тогда так: Век живи – век мочись! – тут же подправил поговорку зубоскал Женька.
– Или так: Сто пять – баба ягодка опять! – заржал Вадик. – Но это тезис на будущее, если бабуля доживет до следующего юбилея!
Главный редактор Дмитрий Палыч деликатно кашлянул и просительно сказал:
– Хорошо бы начать как-нибудь лирично… Сказать что-нибудь про бабушкины натруженные руки, про мудрый взгляд ее глаз…
– Точно, глаза! – вскричала я с жаром.
– Я рад, что сумел помочь, – зарделся главный.
Я благодарно ему улыбнулась. Душка Дмитрий Палыч и впрямь мне помог, хотя и не так, как думал: когда он сказал о бабушкиных глазах, я поняла, почему меня так интриговала описанная Женькой муха. Я вспомнила про муху-дрозофилу!
Только не подумайте, что я вспомнила какую-то конкретную муху, вовсе нет. Тесной дружбы с насекомыми я никогда не водила, среди моих домашних питомцев мух, комаров и разных-прочих сколопендр отродясь не числилось. И это не расизм и не фобия. Я не боюсь насекомых и не валюсь в обморок с белым, как брюхо дохлой рыбы, лицом при виде безобидного паучка или оленя кухонных ландшафтов – таракана. Не могу даже сказать, что все до единого насекомые мне не нравятся, бабочками, например, или божьими коровками я всегда любуюсь, но эти мелкие твари крайне плохо поддаются дрессировке, и относительно прирученными можно считать разве что медоносных пчел. Короче говоря, насекомые до сих пор не оставили сколько-нибудь заметного следа в моей жизни (и слава богу!). Но пресловутая муха-дрозофила мне крепко запомнилась благодаря школьным урокам биологии.
Дело в том, что эта самая муха в свое время – кажется, в прошлом веке – оказала неоценимую помощь генетикам. Не по собственной воле оказала, просто ученые ставили на бедняжке дрозофиле эксперименты, результаты которых проясняли генетические законы, применимые к человеку. Подробностей я не помню, наверное, никогда их и не знала, но врезалась мне в память одна из таких генетических аксиом, утверждающая, что у родителей с голубыми глазами никак не может родиться темноглазый ребенок!
Каким образом из опытов на мухе делались выводы о природе людей, я не понимала тогда, не понимаю и сейчас. Наверное, поэтому, пытаясь представить себе легендарную дрозофилу, я всегда видела в своем воображении довольно странное существо, крылатое насекомое размером с комнатную болонку, с большими голубыми глазами. Взор у гигантской мухи был томный, с поволокой, а то и подернутый слезой, что очень шло к ее огромным нежно-сапфировым очам.
А теперь – внимание, алле-гоп: такие же дымчато-голубые глаза, как у моей воображаемой дрозофилы, были у бабушки Спиногрызовой! Когда она на праздновании собственного юбилея на секунду сняла темные очки, я особо отметила необыкновенный цвет ее очей. Я видела эту туманную голубизну собственными глазами – пусть не такими вытаращенными, как у мухи-дрозофилы, но все же вполне зрячими!
Однако милая женщина Настя, рассказывая мне о том, каким удивительным сходством обладают все женщины ее семьи, сказала, что отличаются они, как правило, только цветом глаз, и привела в пример себя и своих ближайших родственниц…
Тут я полезла в сумку и достала блокнот, в котором кратко застенографировала Настин рассказ. Вот, черным по белому накорябано: «У На и А гл гол; у М, Ни и К кар». Причем «кар» – это вовсе не вороний крик, которому забавно подражает мой Масянька. «Кар» – это сокращенное слово «карие», а большими буквами На, А, М, Ни и К я обозначила женщин семейства Спиногрызовых: Настю, ее тетку Анну, ее мать Марию, кузину Нину и бабулю Капитолину.
И что же получается? Получается, что симпатичная Настя либо ошиблась, либо нарочно сказала мне неправду о цвете бабушкиных глаз. Человек, столь увлеченный семейной историей, наверняка весьма внимателен к мелочам, значит, вероятность ошибки невелика. С другой стороны, какой смысл в таком вранье?
Тут воображаемая дрозофила лукаво подмигнула мне голубым глазом, и я смекнула: эге, а ведь если у голубоглазых родителей не может быть черноглазых детей, значит, кареглазая Мария, дочка голубоглазых Капитолины и Антона Спиногрызовых, им не родная! Вернее, не родная Антону, на Капитолину-то она похожа как две капли воды. Выходит, бабушка Капа, когда была помоложе, наставляла мужу рога и нагуляла дочку где-то на стороне!
Ну и что, спросите вы? Кому какое дело? В принципе, по нынешним понятиям, никому и никакого, но только не в том случае, если речь идет о правах наследования. Ведь, если Антон Спиногрызов оставил что-то ценное своим потомкам, права на наследство Марии и всех ее детей-внуков, в том числе Насти, могут быть оспорены на том основании, что Антону они не кровные родственники, не прямые наследники!
Но ведь Антон давным-давно покойник! Или нет? По словам все той же Насти, Капитолине Митрофановне сообщили, что ее муж умер, но она не видела его мертвым и даже могильной плиты с соответствующей надписью не видала. Так, может быть, Антон жив и процветает, а Настя каким-то образом узнала об этом? И хочет получить Антоново наследство, поэтому старательно скрывает факты, свидетельствующие о том, что никакого права на это наследство она не имеет? Я имею в виду, если наследство существует и если оно было нажито Антоном персонально, без бабы Капы, потому как Капе Настя прямой потомок на все сто… Тут я поняла, что окончательно запуталась в своих предположениях. Шаткая версия о сокрытии Настей истинного цвета глаз бабули держалась исключительно на тонких ножках мухи-дрозофилы и могла рухнуть замертво в любой момент. Ничего, я придумаю что-нибудь другое, мне это – раз плюнуть!
Впрочем, с Антоном Спиногрызовым и впрямь какая-то темная история получается. В самом ли деле он умер где-нибудь в лагере?
Мне стало интересно. Наша российская жизнь куда увлекательнее и сложнее любого мексиканского сериала! История семейства Спиногрызовых меня живо заинтересовала, и при мысли о том, что не смогу разобраться во всех ее перипетиях, я почувствовала разочарование. Словно кто-то отнял у меня интересную книжку, которую я не дочитала и до середины. Пожалуй, надо попытаться прояснить для себя сюжетную линию!
Я встрепенулась и повысила голос:
– Люди! Кто знает, как найти пропавшего человека?
– А кто пропал? – заинтересовалась Наташа, оторвавшись от кроссворда.
– А когда пропал? – спросил Славик.
– Куда пропал? – встрял Вадик, перестав размеренно жевать.
– Если бы я знала, куда он пропал, я бы не спрашивала, как его найти, – рассердилась я. – Пропал молодой мужчина…
– О! Тогда в милицию можешь и не звонить, там скажут – нагуляется, сам вернется. А заявления о пропаже примут только через три дня! – авторитетно сообщила Наташа, возвращаясь к прерванному занятию. – Кто знает международное полицейское учреждение из восьми букв?
– Если бы ты знала, куда он пропал, ты бы не спрашивала, где его найти, – поправил меня рассудительный Слава. – А ты спрашиваешь, не где, а как его найти, это уже совсем другой вопрос…
– Какие три дня, он пропал почти семьдесят лет назад! – не успевая дискутировать со всеми разом, я с запозданием ответила на реплику Наташи.
– Семьдесят лет! А ты все его ищешь? – съязвил Вадик.
– Я же его не все эти годы ищу, я только сейчас начала! Вот не знаю, кто сумеет помочь, может, программа «Жди меня»?
– Интерпол! – по слогам произнес Славик, уж не знаю, кому именно – мне или коллеге с кроссвордом.
– Вот спасибо! – в унисон воскликнули мы с Наташей.
Она торопливо вписала слово в клеточки кроссворда, а я подперла рукой челюсть, чтобы она не отвисала в изумлении от нового поворота сюжета, и, старательно игнорируя Вадиково заразительное чавканье, продумала, как буду решать вставшую передо мной проблему.
На бесплодные раздумья у меня ушло около часа. Потом я вернулась к действительности и наконец заметила перед собой чашку с остывшим кофе и три заветрившихся бутерброда. Ну, Вадька, ну, обжора! Помню же, при дележе бутербродов у меня было их не три, а четыре!
Поругивая ненасытного оператора, я съела свои сандвичи, залила их сверху противным холодным пойлом, посмотрела на часы и пришла к выводу, что рабочий день пора заканчивать. Вот уже и в редакторской никого, кроме меня, нет. Все нормальные люди умчались на волю, прочь из телевизионных застенков и казематов.
Сложив в сумку разбросанные по столу блокнот, ручку и сотовый телефон, я с трудом оторвала пятую точку от сросшегося с ней сиденья офисного стула, вышла в коридор и зашагала к выходу.
– Очнулася, мертвая царевна? – язвительно приветствовала мое появление бабка-вахтерша.
– Почему мертвая? – вздрогнула я.
Тьфу ты, чертовщина какая, что-то в последнее время тема оживших мертвецов проходит через мою жизнь красной нитью!
– Спросила бы лучше, почему – царевна! – весело закудахтала вахтерша. – А то размечталася, фу-ты, ну-ты! Можно подумать, Елена Прекрасная!
Я фыркнула и с гордо поднятой головой ступила из прихожей на лестничную площадку.
– Не задирай нос, прынцесса! – прокричала мне вслед противная старушка.
– Чтоб тебе провалиться! – шепотом огрызнулась я.
И чуть не провалилась сама: с задранным носом шагнула на лестницу, оступилась и едва не свалилась со ступенек!
Бабка Пилипенчиха, кряхтя, слезла с перевернутого ушата, на котором битый час стояла, вытянув шею в сторону соседского дома, как голодный гриф. Права народная мудрость, и на старуху бывает проруха! Недреманное око старухи Пилипенчихи не углядело непорядок в собственном хозяйстве: соседская кошка Мурзила в обход таращившейся на улицу Пилипенчихи пролезла во двор, забралась на веранду и стянула с веревки увесистого полупровяленного судачка.
Дремлющий на пригреве пес Бобка разбойное нападение проигнорировал, и бабка спохватилась слишком поздно. Услышав звонкий шлепок, который произвел сверзившийся на дощатый пол веранды сырой судачок, Пилипенчиха поспешно обернулась, увидела вибрирующую, как струна, бечевку с раскачивающимися в танце рыбинами, кинулась на звук и углядела в траве быстро удаляющуюся кошачью спину.
– Ах, ты, бисова душа! – воскликнула Пилипенчиха, с готовностью бросаясь вдогонку за четвероногой воровкой.
Иных криков она не издавала, потому что восприняла погоню за кошкой как удобный случай лишний раз заглянуть к соседям. Бабку Пилипенчиху за ее необузданное любопытство и длинный язык в Приозерном не жаловали и в гости звали редко.
Отягощенная рыбой Мурзила бежала напрямик, из чужих ворот к пролому в своем заборе. Мимоходом отметив, что Спиногрызовы нерадиво хозяйствуют в своей усадьбе, Пилипенчиха отвернула в сторону сломанную досочку и протиснулась в образовавшуюся брешь. Преследуя Мурзилу, она обогнула хату и оказалась под окном, затененным виноградом, плети которого тянулись к балке под крышей. Мурзила, с рыбиной в зубах похожая на самолет-кукурузник, тяжело взлетела на подоконник, не удержалась на узкой доске и шумно свалилась в комнату.
– Пшла отседова, дурища! – визгливо заорал внутри женский голос, и спустя мгновение мимо вытянувшегося от внимания уха Пилипенчихи просвистел вышвырнутый вон судачок.
Следом за летучей рыбой выпорхнула летучая кошка. Продемонстрировав поразительную точность приземления, Мурзила ткнулась мордой точно в упавшую рыбину, подхватила ее и унеслась в неизвестном направлении. Пилипенчиха даже не оглянулась. Маскируя свои блестящие любопытные глазки под лаковые виноградные ягоды, она сунула физиономию в резные зеленые листья и вперила взгляд в сумрак комнаты.
– Ну шо там? – нетерпеливо спросил от порога невидимый мужчина.
– Ну шо? Померла, поди! – отозвалась баба. – Второй час смотрю – не дыхнет, не ворохнется!
Чуткое ухо Пилипенчихи отметило полное отсутствие в голосе говорящей ноток скорби.
– А может, спит? – усомнился мужик.
– Тридцать таблеток элениума, спит она, как же! – хмыкнула баба. – Я бы посмотрела, как бы ты после такой дозы поспал!
– Но-но, не вздумай! – испугался мужик. – Дура баба, соображай, что говоришь!
По деревянному полу громко протопали каблуки, гулко хлопнула дверь, стало тихо.
Пилипенчиха придвинулась к самому окну, встала на цыпочки и, положив подбородок на подоконник, заглянула в комнату. Прямо перед собой она увидела изголовье старомодной металлической кровати с никелированными шишечками. Сквозь серебристые прутья видна была высокая подушка, на которой покоилась седая голова. Присмотревшаяся Пилипенчиха углядела кривую дорожку пробора, розовую кожу в просвете между волосами и заброшенный высоко на подушку кончик длинной седой косицы, перевязанной желтой веревочкой с пластмассовой пчелкой. Бечевку Пилипенчиха узнала: набор таких мягких резиночек с несерьезными игрушечными козявками на потеху толпе подарила в день рождения столетней Капитолине малышка-правнучка. Вручала подарочек, конечно, мамаша девчонки, Капина внучка Настька, но от лица малышки.
– Померла-таки бабка, – сама себе сказала Пилипенчиха, тоже без намека на скорбь, даже почти с удовлетворением. – Не вечная, стало быть!
Она убрала физиономию из комнаты, в которой лежало бездыханное тело, и потихоньку побрела в сторону сломанного штакетника, собираясь покинуть чужую усадьбу тем же путем, каким в нее проникла. По дороге Пилипенчиха повторяла про себя трудное слово, которое произнесла отнюдь не безутешная родственница усопшей: «Элениум, элениум, элениум». Любознательная старушка намеревалась при оказии непременно выяснить, что же это такое.
Выбираясь на улицу, Пилипенчиха впопыхах споткнулась о сломанную доску и растянулась поперек дороги на радость созерцавшей эту сцену Мурзиле. Сыто улыбающаяся кошка фыркнула и продолжила вдумчивое послеобеденное умывание.
Пилипенчиха с трудом поднялась, отряхнула пыльную юбку и побрела в свои ворота, на ходу тщетно пытаясь вспомнить, что такое важное занимало ее минуту назад? Что это было за слово – миллениум? Линолеум?
– Тьфу, память дырявая! – в сердцах выругалась бабка.
Возрастная болезнь – склероз – сильно отравляла жизнь Пилипенчихе, вынуждая поскорее передавать собранную ею информацию другим людям. Скорее, еще скорее – пока не забыла!
К сожалению, бесследно канувшее в трещину склеротической памяти название лекарства и само упоминание его родственниками усопшей в прямой связи с ее смертью лишило рассказ Пилипенчихи криминальной интриги.
На ходу заправляя под платок растрепавшиеся космы, бабка проковыляла в дом и позвала:
– Васька! Галка! Да куды ж вы вечно деваетесь! Когда надо, нипочем не докричишься!
Ни сына, ни невестки дома не было. Очевидно, они давным-давно незаметно вышли со двора через заднюю калитку, находившуюся вне поля зрения бабки. Ушли на работу во вторую смену! Увлеченно наблюдая за соседями, Пилипенчиха не успевала следить за происходящим на собственной территории.
– Эх, ешкин кот! – досадливо выругалась бабка. – И рассказать-то некому!
Было очень обидно первой узнать новость и при этом не иметь возможности с кем-нибудь ею поделиться.
– Слышь, Бобка? – обратилась Пилипенчиха к дремлющему в будке кудлатому псу. – А соседка-то наша, Митрофановна столетняя, померла! Еще никто, кроме ее родичей да меня, об этом не знает! Тебе первому рассказываю!
Но апатичный Бобик не проявил к сенсационному сообщению никакого интереса.
– Тьфу, тварь блохастая! – плюнула на четвероногого друга раздосадованная бабка.
Она проследовала к калитке, распахнула ее, вышла на улицу и с надеждой всмотрелась в ряд домов. Может, где-нибудь есть люди? Оно, конечно, понятно, день будний, народ еще не вернулся с работы, но пенсионеры-то должны сидеть по хаткам?
– Так ведь Акимыч небось дома торчит! – вспомнила бабка. – Куды ему, доходяге, бегать!
И Пилипенчиха, сама отнюдь не будучи доходягой, побежала через дорогу к соседу Спиногрызовых, Якову Акимовичу Плотникову, чтобы рассказать ему о кончине бабы Капы. Взволнованная Пилипенчиха чувствовала: если немедленно не поделится с кем-нибудь этой новостью – скончается сама!
Слегка прихрамывая, потому что при попытке падения с лестницы потянула ногу, я подкатила к подъезду коляску с восседающим в ней Масянькой и сообщила выжидательно замершему малышу:
– Колюша идет домой.
– Мама кака, – ругательным словом выразил несогласие ребенок, не желающий прекращать гулянье.
– Мама не кака, она хорошая, – обиделась я. – Мама гуляла с Масей, она устала. Мася идет домой, делает ням-ням, пи-пи, буль-буль и бай-бай.
– Ням-ням, буль-буль! – сократил программу малыш.
– Хорошо, для начала только кушать и купаться, – согласилась я. – Дальнейшие действия обсудим дома!
Расстегнув ремень, не позволяющий энергичному ребенку выпрыгнуть из коляски, я подхватила его на руки и потащила вверх по лестнице. Сунула ключ в замочную скважину, попыталась его повернуть – и не смогла.
– Что такое? Что случилось? – удивилась я.
– Кака! – с ударением на первом слоге закричал маленький любитель сказок, от избытка чувств подпрыгивая у меня на плече.
– Отчего же все кругом завертелось, закружилось и помчалось кувырком? – продолжил цитату Колян, открывая перед нами дверь.
Понятно, значит, с внутренней стороны в замке торчал ключ.
– Утюги за сапогами, сапоги за пирогами, – и я включилась в конкурс чтецов-декламаторов. – Пироги за утюгами, кочерга за кушаком…
– Кстати, о пирогах: а что у нас на ужин? – поинтересовался Колян, тщетно пытаясь снять с меня Масяньку, приклеившегося к маме, как панда к стволу бамбука.
– Занеси лучше коляску, – попросила я.
Дома стряхнула ребенка на диван, зафиксировала вырывающиеся ножки и сняла с них ботиночки.
– Сиди тут! – Я прошла в кухню и заглянула в холодильник.
Отлично! В морозилке есть пакет готовых пельменей и пакет вареников с картошкой, сварю то и другое вместе, будет нам с Коляном вполне сносный ужин. А Масянька съест манную кашу. Или мы съедим кашу, а он пельмени с варениками…
– Папа! – восторженно вскричал малыш, на четвереньках выбегая в прихожую навстречу Коляну.
Слушая заливистый детский смех и звуки веселой возни, я поставила на огонь большую кастрюлю для пельменей и маленькую кастрюльку для каши и сконцентрировала свое внимание на приготовлении еды.
– Отличный ужин, Кыся, – похвалил Колян, быстро расправившись с горкой пельмене-вареников. – Зачем только ты посыпала это блюдо сахаром? Я не большой любитель китайской кухни!
– Почему китайской? – хлопнув ресницами, я развернула ложку, нацеленную в открытый ротик Масяни, и попробовала манку.
Так и есть, она соленая! Выходит, я перепутала емкости и посолила Масину кашу, а в кастрюлю с пельменями щедро насыпала сахару!
– Кайка! – не дождавшись транспорта с кашей, ребенок перехватил мою руку и потянул ее к себе.
– Она соленая! Ты не будешь ее есть! – воспротивилась я.
– Кайка! – Малыш проглотил соленую манку и снова разинул рот, как кукушонок клюв.
– Вот так, да? Ну, ешь! – сдалась я.
– Кыся, ты чем-то озабочена, – проницательно заметил наблюдавший за мной муж. – Рассказывай, в чем дело!
Я не заставила себя упрашивать.
– Понимаешь, мне нужно найти одного человека. Он пропал в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, предположительно умер, но никаких доказательств этого нет.
– Предположительно? – озадаченно повторил Колян. – Кыся, подумай своей головой, да ведь если он пропал почти семьдесят лет назад, то умер не предположительно, а совершенно точно! Или он тогда был в возрасте нашего Масяньки?
Вспомнив о малыше, я торопливо сунула в его раскрытый ротик очередную ложку с кашей.
– Нет, ему было лет тридцать или даже сорок. Ох, а ведь и правда, он наверняка давно помер! – Я пригорюнилась. – Какая досада, а я уже собралась отправить запрос в нашу ФСБ и в не наш Интерпол!
Расстроенная, я докормила ребенка, передала его папе, убрала со стола и вымыла посуду. Умиротворяющий плеск воды успокоил меня, и я решила оставить затею с поисками условно-мертвого Антона Спиногрызова. Что, мне больше делать нечего?
Яков Акимович Плотников, бухгалтер на пенсии, выпроводил со двора назойливую соседку Пилипенчиху, закрыл за ней калитку на засов и вернулся в дом, на ходу обдумывая возникшую у него идею: как обернуть себе на пользу смерть дряхлой старухи Спиногрызовой.
Яков Акимович считал себя хорошим человеком. Уж точно получше, чем та же Пилипенчиха (хотя тоже не прочь был заглянуть в щелочку в соседском заборе) или до ужаса жадный Савва Спиногрызов, с которым у Якова Акимыча давно уже были весьма натянутые отношения. Подумаешь, занял Плотников под малиновый рядок лишние полметра на меже! Это же не потому, что он такой жлоб и скупердяй, как Савва, просто рачительно хозяйствует! Да и когда это было, десять лет назад! Давно уже можно бы забыть былые раздоры и жить в мире и дружбе, как положено добрым соседям!
– Ну, теперь-то я тебе покажу, как со мной судиться! – погрозил добрый сосед Яков Акимовыч воображаемому Савве. – Теперь-то ты у меня попляшешь, как карась на сковородке!
Трясущимися от возбуждения пальцами Яков Акимович повернул металлический ключик в дверном замке старого шифоньера, сунул руку под стопочку чистых наволочек и достал сотовый телефон, хранящийся у него на случай экстренной необходимости: вызвать, если что, «Скорую помощь». От долгого лежания в шкафу аппарат разрядился, и Акимыч, умерив нетерпение, еще с полчаса дожидался, пока ослабевший мобильник наберется сил, чтобы дозвониться в город.
– Никитушка, это я, – сказал он взявшему трубку сыну. – Ты еще в конторе или уже закончил работу?
– Еду домой, – коротко ответил сын, давно уже взрослый и самостоятельный, отцовская гордость – умница, юрист. – Говори, что случилось?
– Помнишь, ты рассказывал мне про завещания?
– Ты хочешь его оформить? – профессионально заинтересовался сын.
– В общем, да, – уклончиво ответил Яков Акимович. – Это нетелефонный разговор. Ты можешь ко мне приехать, прямо сейчас? Это очень срочно и очень, очень важно!
– Еду, – отозвался любящий сын. – Не нервничай, прими валидол и ложись в постель.
Растроганно улыбнувшись, Яков Акимович выключил сотовый, бережно завернул его в наволочку, ласково погладил сверток и положил его на прежнее место. Он улыбнулся, вспомнив, как к нему попал этот телефонный аппарат.
Неподъемное для кармана пенсионера чудо техники привез старику отцу заботливый сын. Славный мальчик прикупил телефон по случаю, у какого-то бродяжки, за копейки. Должно быть, алкаш где-то его стянул, ну, это его личный грех! А Никитушка дешевый мобильничек у алкаша купил, да знакомому студенту-компьютерщику и отдал. Парень чего-то там в телефонных мозгах поменял, и ворованный аппарат стал как новенький.
Никитушка – он такой, свою выгоду знает, экономить умеет, к мелочам с детства внимателен. Он с самых малых лет под ноги смотрит, по сторонам глядит, то и дело какую-нибудь находку в дом тащит, да не просто хату захламляет, а все найденное в систему приводит. Какую бумажку или документик ни поднимет – все в папочки складывает. Для найденных ключей одна коробка, для пуговиц другая, для значков-медалек третья, а еще есть ящичек с наклейкой «Разное»: тут тебе и гильза от неведомо какого оружия, и служебное удостоверение инспектора пожарного надзора, и случайно найденная печать нотариуса. Ну, как «случайно»? Поддатый гость в огороде у сортира обронил и где потерял – даже не вспомнил, а студент Никита нашел и в ящичек положил. Одно слово: юрист! Яков Акимович эту сынишкину скурпулезность и запасливость всегда очень одобрял, и не зря: рано или поздно, а все может в дело сгодиться! Вот, знакомый нотариус уж и помер давно, а печать его в ящичке лежит и в любой момент в дело сгодиться может!
Яков Акимович закрыл шкаф и побрел на кухню, чтобы накапать себе валокордина. Озарившую его гениальную задумку Яков Акимович ощущал чисто физически: словно он проглотил горящую электрическую лампочку. В связи с этим глоток валокордина больному-сердечнику был жизненно необходим. Яков Акимович решил последовать совету сына и ненадолго прилечь, чтобы набраться сил. Ему еще нужно было приготовиться к приезду Никитушки – подняться на чердак и отыскать там среди разного бережно хранимого хлама пыльный ящичек с наклейкой «Разное».
Вечером, едва уснул малыш, зазвонил мой сотовый – нормальный телефон я уже успела отключить. Звонила Ирка, чтобы спросить, не знаю ли я хорошего средства против выпадения волос. Порывшись в памяти, я посоветовала ей залить крутым кипятком кусочки черного хлеба, размять их в кашицу и, остудив до приемлемой температуры, нанести эту массу на волосы. Примерно на час, потом можно смывать.
Мне хотелось спросить, а кому именно грозит столь экстренное облысение, которое оправдало бы поздний звонок, самой Ирке или ее любимому мужу? Помню, читала где-то, что мужчины и женщины лысеют по разным причинам. Поэтому и лекарства им нужны разные. Впрочем, хлебная кашица не является патентованным средством и подходит всем без ограничения.
– Черный хлеб у нас есть, – задумчиво сказала Ирка.
Мысленно я отметила это «у нас»: наверное, Ирка с Моржиком будут делать хлебные масочки вдвоем. Мы закончили разговор, я выключила трубку и посмотрела на часы. Было начало одиннадцатого.
Часом позже – как раз уснул Колян – неугомонный сотовый с уже приглушенным звонком снова требовательно вякнул. Тихо чертыхнувшись, я взяла трубку. Звонил Моржик, чтобы спросить, знаю ли я какое-нибудь действенное средство от бородавок. Отогнав возникший перед моим мысленным взором двойной портрет лысой и бородавчатой четы, я вежливо спросила Моржика, какие, к черту, могут быть бородавки в половине двенадцатого ночи?!
– Большие и черные, – поняв вопрос буквально, ответил Моржик. – Похожие на шарики пемзы.
– Тогда это, скорее, родинки, – сказала я.
– Ну, тебе виднее, – Моржик не стал со мной спорить.
– Почему это мне виднее?! – Я насторожилась.
– Ну, я подумал, может, они у него и раньше были? – робко предположил Моржик.
– Минутку, – я отложила трубку и достала из ящика кухонного стола парафиновую свечу.
Зажгла ее и пошла в комнату – свеча в одной руке, мобильник в другой. Намек Моржика на то, что кто-то из моих мужиков покрылся черными, похожими на шарики пемзы бородавками, нуждался в немедленной проверке. Масяньку я купала перед сном, в ванне он был, разумеется, голышом, так что я заметила бы, появись на нем какие-нибудь родинки. Никаких таких гадостей на чистой детской коже не было.
А вот Коляна я не видела голым… дай бог памяти… ага, с воскресенья! Именно тогда мы в последний раз сливались в экстазе при свете дня, пока у Маси был тихий час. По будням предаваться плотским утехам приходилось поздно ночью, в полной темноте. Если с воскресенья на теле мужа выросло что-то новенькое, я могла это обнаружить только на ощупь…
Отогнав недостойную меня мысль о том, каким же образом Моржик-то узнал о новоявленных бородавках Коляна, я подошла к кровати, осторожно стянула со спящего мужа покрывало и со свечой в руке склонилась над хорошо знакомой обнаженной натурой. Подозрительный розовый бугорок образовался на гладком мускулистом животе буквально на моих глазах! Я испуганно охнула раньше, чем сообразила, что капнула на голое тело мужа расплавленным парафином.
– Ой! – проснулся Колян. – Кыся, ты что делаешь?
Я не успела ничего объяснить. Лицо мужа расплылось в довольной улыбке.
– А, знаю! – сказал он. – Ты решила порадовать изголодавшегося супруга веселыми сексуальными играми? Я совсем не против, но, может быть, ты возьмешь вместо свечи что-нибудь такое, что не причинит мне боли? Я не мазохист!
– И я не садистка, – согласилась я, поспешно задувая свечу.
Заодно поднесла к уху трубку мобильника и услышала длинные гудки. Очевидно, деликатный Моржик отключился.
Пробудившийся Колян, исполненный самых игривых желаний, побежал на кухню, чтобы найти там что-нибудь подходящее для небольшого эротического шоу. Достал из холодильника баночку меда, победно потряс ею в воздухе, и тут опять зазвонил мой сотовый.
– Послушай, ты не знаешь, как называется секусальное извращение, при котором человек любит слушать, как другие занимаются любовью? – грустным голосом спросила Ирка.
Я не знала и переадресовала вопрос Коляну.
– Может, аудиоризм? – предложил он новый термин. – Вуайеристы – это те, кто смотрит. Пусть аудиористами будут те, кто подслушивает!
Я передала сказанное Ирке. Она тоскливо вздохнула и призналась, что ей, в принципе, глубоко плевать, как это называется. Гораздо больше ее интересует, можно ли от этого вылечиться и как именно. Оказывается, четверть часа назад она встала с постели, чтобы попить водички, и застукала на кухне полуголого Моржика с приклеенной к уху телефонной трубкой. В трубке, которую ревнивая Ирка у супруга тут же отняла, раздавались какие-то подозрительные звуки.
Смекнув, в чем дело, я поспешила успокоить расстроенную подругу. Наверняка именно в этот момент Моржик по телефону отслеживал мои эротические упражнения с горящей свечой! Недоразумение разъяснилось, и Ирка повеселела. Воспользовавшись моментом, я попросила ее прояснить заодно и темную историю с загадочными бородавками. Кто, в конце-то концов, покрылся черными горошинами?!
Ирка, которой об этом ничего не было известно, страшно встревожилась. Она решила, что ее любимый Моржик порос бородавками и ничего ей о них не сказал. И подруга поступила так же, как часом ранее я сама: пошла осматривать спящего мужа, вооружившись осветительным прибором. С той разницей, что в моем случае это была свеча, а в Иркином – массивный торшер на длинной ножке.
Ирка осторожно оголила почивающего Моржика – мы с Коляном были в курсе происходящего, потому что подруга комментировала свои действия по сотовому.
– Баба, баба! – с мукой в голосе неожиданно пробормотал спящий.
Ирке это не понравилось, и она занесла над мужем торшер. Чтобы лучше видеть его артикуляцию, не более того! Но внезапно пробудившийся Моржик, очевидно, превратно истолковал намерения супруги.
– Ой! Не надо! Я больше не буду! – испуганно воскликнул он.
Мы с Коляном тоже это слышали и замерли в ожидании дальнейшего развития событий. Даст ему Ирка торшером прямо сейчас или сначала все-таки выяснит, о каких именно бабах идет речь?! Наше любопытство осталось неудовлетворенным:
– Я перезвоню, – металлическим голосом пробряцала Ирка в трубку. И отключилась.
Гадая, что такого натворил Моржик, чего впредь обещал не делать, мы с Коляном закипятили воду в чайнике и сели пить чай с медом. Напрочь забыли, что предполагали использовать его совсем для другого!
– Ничего, у нас еще есть вишневое варенье! – заглянув в холодильник, сообщил Колян.
– Оно с косточками! – возразила я.
– А я люблю косточки! – С этими словами муж игриво пощекотал меня под ребрами.
Я пискнула, и тут же очень похоже пискнул телефон. Звонила Ирка. Чтобы сказать, что с Моржиком она разобралась.
– Боюсь спросить, как именно! – прошептал Колян, прислушиваясь.
Сотовый я держала в руке так, чтобы мы оба могли слышать Ирку. Оказывается, когда она неожиданно разбудила мужа, ему снились снежные бабы. Очень холодные, что означало (по Фрейду и по Моржику) – абсолютно фригидные. Стало быть, и ревновать не к чему. Моржик ничего плохого не делал, мирно спал и во сне видел себя маленьким шалуном, укравшим у снеговика морковку. Ирку с торшером он спросонья принял за разгневанную ледяную бабу со снегоочистительной лопатой наперевес, потому-то и обещал, что больше не будет. В смысле, не будет красть морковки. Во всяком случае, у снеговиков.
– Послушайте, а что же с бородавками-то? – Я еще не забыла, с чего все началось.
Оказалось, что с бородавками все нормально. Нет никаких бородавок! За эти самые бородавки Моржик принял нашлепки из запаренного в кипятке «Бородинского», которые Ирка налепила на задницу моему персидскому коту.
– Это еще зачем? – громко удивился Колян.
По его лицу было видно, что его снова посетили мысли о применении в эротических целях разнообразных подручных средств.
Оказалось, ничего сексуального, боже упаси! Просто Ирка вечером попыталась избавить от колтунов слегка запаршивевшего перса. Где смогла – расчесала свалявшуюся шерсть, где не смогла – выдрала несколько клоков. А на образовавшиеся розовые проплешины по моему совету прилепила хлебные компрессы. Чтобы поскорее выросла новая шерсть, чистая и шелковистая. А Моржик решил, что это уродливые черные бородавки и, в свою очередь, захотел кота подлечить. Но теперь уже не хочет, потому что понял, что ошибался.
– И где у Тохи эти самые бородавчатые проплешины? – огорчившись при мысли о том, что экстерьер породистого зверя надолго испорчен, спросила я.
– На задних лапах. Но они уже отвалились, – легко ответила Ирка.
Я вообразила бородавчатого перса с напрочь отвалившимися задними лапами, схватилась за сердце и села мимо табуретки.
– Кыся, выпей водички и успокойся! – Колян поднял меня и сунул мне в руку дымящуюся кружку.
Я хлебнула кипятку и закашлялась. Обнаружившийся в трубке мобильника Моржик предупредительно сообщил, что он знает превосходное народное средство от кашля. Надо натереть редьку с медом…
– Мед кончился, – сквозь мучительные хрипы сообщила я.
– А редька осталась! – веско сказал Колян, успевший заглянуть в ящик для овощей.
Он извлек оттуда крепкую беленькую редьку и смотрел на нее с опасным прищуром, выдающим особый интерес. Наверное, размышлял, нельзя ли использовать этот овощ в наших сексуальных играх.
Мы наконец распрощались с друзьями и закончили телефонные переговоры. Но никаких сексуальных игрищ не получилось, потому что тут проснулся Масянька. Попросил пить, залпом выпил мой остывший чай, закусил печеньем, залез к папе на ручки, спел сам себе колыбельную и снова уснул. Я посмотрела на часы: второй час ночи. До подъема оставалось всего пять часов, и мы с Коляном единогласно решили провести их с максимальной пользой – поспать. Если дадут.
Я выключила мобильник, и мы отправились почивать. И снились мне разные странные вещи, из которых я запомнила одну только шапку-ушанку из лакированной соломки. К чему бы это?
