Опять пятница
В половине восьмого утра ребенок сел в постели, зевнул, огляделся, покровительственно пошлепал ручкой по лицу спящую рядом маму и требовательно объявил:
– Пи!
Черт, совершенно забыла с вечера припасти Масяньке утреннее печенье! Дома-то я в таких случаях просто-напросто быстренько бегу в кухню и выдергиваю из хлебницы первое попавшееся хлебобулочное изделие. Вручаю его малышу, а сама снова рушусь в кровать и дремлю еще пять-десять минут, пока сынишка жует гостинец.
– Мама! Тать! – не дождавшись дежурного печенья, ребенок перешел к следующему пункту программы: перелез через меня, сполз с дивана, нашел на полу мои тапки и с размаху шмякнул их родительнице на голову.
– Встаю, встаю! – зевая, сказала я. – Колюша, найди, пожалуйста, мамины носочки…
Не успела я договорить, а носки уже полетели мне в лицо!
– Спасибо, милый! – поблагодарила я заботливого ребенка.
– Ку! – Масянька уже шлепал прочь из комнаты, даже в чужом доме безошибочно определив местоположение кухни.
Я быстренько натянула носки, шорты и тапки. Майка на мне уже была – просторная, белая, с ярко-синими буквами, образующими аббревиатуру одной либеральной российской партии. Отличная пижама и оригинальное средство пробуждения: всякий раз, увидев в зеркале ванной комнаты свое отражение в этой партийной униформе, я испуганно вздрагиваю, мгновенно просыпаюсь и начинаю умывать заспанную физиономию так же энергично, как лидер этой партии призывал своих товарищей мыть в далеком океане грязные армейские сапоги.
Масяня уже зарулил в кухню и яростно хлопал там дверцами шкафчиков. Дверцы громыхали, как пушки на Бородинском поле, и я испугалась, что через минуту в пищеблок примчат разбуженные диким шумом хозяева дома. Колян вряд ли проснется, он за последний год научился одинаково безмятежно спать под детский рев, хриплое завывание «поющего» на пиджин-инглиш хрипатого Винни Пуха с подсевшими батарейками, треск игрушечного пистолета и раскатистый лязг, издаваемый двумя встречно-направленными кастрюльными крышками…
– Мася, не шуми, разбудишь тетю Иру и дядю Моржика! – поторопилась я унять разыгравшегося малыша.
И тут до меня дошло, что в большой постели, отведенной гостеприимными хозяевами для ночлега нашему семейству, спали только мы с Масяней. А где же ночевал Колян?!
Я нахмурилась и побарабанила ногтями по столу. Масянец в подражание мне заколотил по столешнице обеими ручками. Оставленная слишком близко к краю стола сахарница подпрыгнула, а крышечка с нее упала на пол. Малыш быстренько подобрал ее и начал облизывать, жмурясь от удовольствия и опасливо косясь на меня – не отберу ли я ценный трофей?
– Мася, давай-ка пройдемся по дому с экскурсией, – предложила я и крепко взяла малыша за свободную ручку.
Поминутно роняя на пол крышечку с налипшими на нее сладкими кристаллами и усеивая свой путь сахарным песком, а лакированную мебель и зеркала – липкими следами маленьких ладошек, мы с Масянькой обошли весь дом и выяснили, что никого, кроме нас двоих, в нем нет. Кот и собака не в счет, мы искали двуногих. Судя по всему, Ирка, Моржик и Колян дома не ночевали. Подхватив малыша на ручки, я сбегала в гараж, машины в нем не обнаружила и запаниковала.
– Кайка? Кокле? – Я стояла, как не слишком удачный памятник самой себе, а проголодавшийся малыш дергал меня за штанину, пытаясь выяснить меню завтрака.
– Скорее, кайка, чем кокле, – очнувшись, извиняющимся тоном сообщила я ребенку. – Впрочем, возможно, в доме есть какая-нибудь вкусная колбаска. Сейчас мы с тобой заглянем в тетин холодильник…
Отложив на время переживания, я сообразила ребенку завтрак, и уже сидя с ним за столом, вернулась к тревожным мыслям о том, что могло случиться с нашей группой отрыва. Методично кроша на мелкие кусочки сосиску для Маси, практикующего еду руками, я вспомнила, что надо бы включить сотовый телефон. Есть у меня такая привычка – выключать все телефоны в доме, едва малыш уляжется спать. Свой мобильник я вчера отрубила еще до отбытия Ирки, Моржика и Коляна «на дело». Правда, домашний телефон я лично не отключала, но об этом мог позаботиться кто-нибудь другой – например, Колян, выработавший у себя рефлексы, аналогичные моим.
Завершив завтрак, мы с Маськой сбегали к телефонной розетке на первом этаже и оживили бездыханный аппарат. Потом я разыскала и включила свой мобильник. И, не выпуская его из рук, задумалась: кому звонить? Во-первых, Коляну… Эх, абонент недоступен! Тогда Ирке…Тоже молчит!
Милиция, как мне недавно кто-то сказал, принимает заявления о пропаже человека только спустя три дня – стало быть, «02» набирать смысла нет…
И я набрала номер сотового Сереги Лазарчука.
– М-м-м? – невнятно отозвался капитан.
– «Му!»– коровка промычала, что же это означало? – довольно сердито процитировала я детский стишок. – Ты спишь, что ли?
– С вами поспишь! – пожаловался Серега. – Ни сна, ни отдыха измученной душе!
– Вечер поэзии мы с тобой устроим позже, – предложила я. – Серега, у меня пропал муж! А с ним подруга и ее муж!
– Хорошо тебе! – вздохнул капитан. – У тебя они пропали! А у меня нашлись! Представь, среди ночи и в «обезьяннике»!
– В каком таком зверинце? – не поняла я.
– Темнота, – вздохнул капитан. – «Обезьянник» – это не совсем зверинец. Это такой специальный милицейский зооцирк для задержанных подозрительных граждан.
– И мои подозрительные граждане сидят у тебя, в этом самом мартышечнике?! – обрадовалась я. – Да?! Все, можешь мне пока ничего больше не объяснять, не будем терять время! Прошу, никуда не уходи, я появлюсь у тебя через полчаса!
– Привези их документы! – успел крикнуть мне капитан.
Я выключила мобильник, с рекордной скоростью одела малыша, вывела его в сад и свистнула собаку, чтобы задействовать ее в качестве няньки, пока я буду собираться сама. Оделась-то я за пару минут, как солдат-срочник по тревоге, но на поиски Иркиного и Моржикова паспортов пришлось потратить около четверти часа. За это время успело подъехать вызванное мной такси, так что стартовали мы с Масей практически без задержки. Оставленный в одиночестве Том тоскливо скулил, высунув морду в щель под забором.
– Га-га! – вздохнул жалостливый Масянька.
– С твоим любимым гав-гавом ничего не случится, – успокоила его я. – Нам с тобой нужно побеспокоиться о других! Наши папа, дядя и тетя в мире животных, в каком-то там шимпанзятнике! Просто сладкая троица: Тарзан, Маугли и обезьяна Чита!
– Вы что же, приматами интересуетесь? – неожиданно подал голос таксист. – Могу устроить вам маленького шимпанзе, приятель привез из Индии, а жена выгнала его из дома. Надо бы пристроить в хорошие руки.
– Приятеля?
– Да нет, шимпанзе! Хотя можно и вместе с приятелем…
– Спасибо, но у меня таких шимпанзе – как минимум, три штуки! – отказалась я от любезного предложения таксиста.
Больше мы с ним не разговаривали. Мне было не до светских бесед, я усиленно гадала, что такого сделала грешная троица, за что их загребли в ментовку? Вот люди, а? Послала их всего-навсего раскопать предполагаемое захоронение убиенной старушки, а они вместо этого – или попутно? – что-то такое натворили!
– За что их арестовали? – ворвавшись в знакомый кабинет, я коршуном обрушилась на Серегу.
Распахнутая мною дверь шарахнулась к стене, попутно кого-то придавив: из плохо освещенного угла справа от входа донесся не то стон, не то писк. Мыши у них тут, что ли?
– Задержали, – машинально поправил меня Лазарчук, не поднимая головы: он сосредоточенно тыкал пальцем в клавиши пишущей машинки. – И, как выяснилось, ни за что!
– Здравствуйте, Лена! – подал голос из того самого угла не замеченный мной мужчина.
Я оглянулась, присмотрелась и тоже поздоровалась:
– Здравствуйте, Иван Григорьевич! Вы-то здесь как оказались?
– Я свидетель, – как-то неуверенно сказал нефтяной магнат. – Ой, какая у вас девочка хорошенькая!
«Хорошенькая девочка» Масянька энергично рвалась из маминых объятий. Я опустила малыша на пол, и он немедленно стартовал в направлении рабочего стола капитана. Думаю, его заинтересовала пишущая машинка.
– Свидетель чего? – уточнила я.
И.Г.Овнов молча пожал плечами.
– Значит, так! – Серега, судя по особенно звучному нажатию на клавишу, поставил в своем печатном труде финальную точку. – Объясняю в общих чертах, исключительно для того, чтобы ты не приставала ко мне с расспросами. Твои придурки с идиотскими лопатами были задержаны по подозрению в совершении убийства…
– Старушки Спиногрызовой? – не дослушав, встряла я. – Так ее, по моей версии, убили гораздо раньше!
– Гражданина Плотникова Я.А., – не обратив внимания на мою реплику, закончил предложение Лазарчук.
Я прикусила язык. Кто такой этот гражданин Плотников, почему его не знаю?
– Однако установлено, что гражданин Плотников скончался естественной смертью, в результате сердечного приступа, – невозмутимо сообщил капитан. – Поэтому можешь забирать своих идиотов домой, они ни в чем не виноваты. Им будут принесены извинения.
– Как мило! – язвительно воскликнула я.
– Постойте, но что же тогда они делали на спиногрызовском огороде? Ночью, все в черном и с лопатами? – с некоторой претензией вопросил нефтяной магнат Овнов.
Я недобро посмотрела на него и моментально придумала объяснение:
– Они там проводили секретную нефтеразведку!
Иван Григорьевич крякнул и надолго замолчал.
– Документы задержанных ты привезла? Давай сюда. Все, жди здесь, – велел мне Серега, поднимаясь из-за стола. Свой машинописный опус он прихватил с собой.
Дождавшись, пока он выйдет из кабинета, я пересела на капитаново место за столом, заправила в машинку чистый лист писчей бумаги и посадила себе на колени Масяньку. Ребенок высоко взмахнул ручками, как концертирующий пианист, и обрушил на клавиатуру несчастной машинки все десять пальчиков разом. Машинка озадаченно крякнула, и длинные проволочки с буковками на концах сцепилась, как спицы зонта. Я едва сумела их распутать к возвращению капитана!
Следом за ним в кабинет вошли Колян, Ирка и Моржик – помятые и угрюмые. Я подумала, что донимать их расспросами прямо сейчас было бы с моей стороны неосмотрительно. У Ирки был такой вид, как будто она только и ждет, чтобы кто-нибудь к ней приблизился, дабы перекусить неосторожного пополам. На всякий случай я удержала за капюшон курточки Масю, явно намеренного вскарабкаться на любимого папу. Попрощавшись с господами Лазарчуком и Овновым, я подхватила малыша на ручки и погнала свое безмозглое стадо на улицу, к машине.
Колян и я с Масей на руках сидели на заднем сиденье, Моржик впереди. Ирка за рулем. Ночная тусовка в милиции основательно испортила подруге настроение, она хмурилась и ворчала на ни в чем не повинного мужа. Поводом стало санитарное состояние автомобиля, всласть покатавшегося по грязным станичным улочкам.
– Вернемся домой – вымой машину, – сквозь зубы сказала Ирка Моржику. – Она жутко грязная.
– Разве? Мне кажется, она чистая, – опрометчиво возразил Моржик.
– Нет, грязная!
– Ну, почти чистая, – поправился Моржик.
– А я говорю, грязная!
– Ну, не совсем…
– Совсем! Сверху донизу! С головы до ног! – Лютующая Ирка забыла переставить ногу с газа на тормоз, и машина со всего разгону влетела в огромную, от края до края дороги, грязно-коричневую лужу, окатив обочину мутной волной.
Секундой позже встречный «Икарус» обрушил такую же волну на нашу «шестерку», Ирка с Моржиком даже пригнулись! А когда распрямились, повода для дискуссии больше не было.
– Ты права, дорогая, – со вздохом признал Моржик. – Машина совсем-совсем грязная!
– Интересно вы спорите, – позволил себе реплику Колян, прислушивавшийся к диалогу Ирки с супругом с большим интересом. – Из ваших слов я делаю вывод о наличии, как минимум, четырех основных позиций в оценке санитарно-гигиенического состояния автомобиля:
1. Чистый.
2. Почти чистый.
3. Не совсем грязный.
4. Грязный.
– Математик! – фыркнула Ирка.
– Программист! – в тон ей воскликнул Моржик.
– Приятно видеть, что вы помирились, – заметила я. – Иришка, мы с Масянькой выйдем здесь, перехватим няню возле ее дома. Колян, ты сразу на работу или все-таки забежишь домой и переоденешься?
– Главным образом, переобуюсь, – Колян выразительно посмотрел на Моржиковы охотничьи сапоги, доходящие ему почти до колена.
– Понятно. Ключи от квартиры у тебя есть? Отлично. Ира, Моржик, мы выходим. Масянька, помаши дяде Моржику ручкой, пока-пока! А тете Ире – воздушный поцелуй!
Ребенок послушно накрыл мордочку растопыренными пальчиками и смешно плямкнул. Ирка разулыбалась и тоже звучно чмокнула свою ладонь.
Мы мило распрощались и разбежались кто куда. Ирка с супругом покатили к себе, Колян в костюме Кота в сапогах побежал домой, а мы с Масяней потопали навстречу няне. К счастью, никто из моих деморализованных ночным шоу спутников не поинтересовался, чем я займусь после того, как передоверю ребенка нянечке. Полагаю, мои планы были бы не одобрены, пришлось бы врать и выкручиваться, чего я очень не люблю. А так – моя совесть совершенно чиста! Или, как говорит Моржик, почти чиста. Ну, не совсем грязна…
Начать с того, что я не собиралась идти на работу. Ну, это, положим, и Коляну, и Ирке было «до лампочки», тем более что вчера я отпросилась со службы под предлогом какой-то загадочной болезни. Скажу, что еще не выздоровела, и вопрос закрыт!
Другое дело, что я вовсе не собиралась отлеживаться в постели или бегать по врачебным кабинетам. Первым пунктом в запланированной мною на сегодня программе мероприятий значилась встреча с весьма оригинальным типом. И в оригинальном месте – сауне отеля «Казбек». Вот тут-то, пожалуй, Колян мог бы занервничать!
Впрочем, повода для ревности у моего супруга не было. В сауну я потащилась только потому, что именно там трудился нужный мне человек. Вернее говоря, не трудился, а трутился – от слова «трутень». Дима Чубчиков, более известный как Мойдодыр, сам работать не любил, но гениально организовывал трудовую деятельность других.
Дима, мой университетский корешок, по окончании вуза был пристроен любящей мамой-инспектором санэпидстанции на хлебное место директора банно-прачечного комплекса гостиницы «Казбек». Дима живо разобрался как в технологических, так и в организационных процессах, взялся особо опекать подведомственную сауну и уже через полгода ожесточенной войны с оккупировавшими эту «экологическую нишу» сутенерами выдворил со своей территории всех «ночных бабочек». А потом набрал других, лояльных к новому начальству. На этом этапе кто-то остроумно окрестил Димулю Мойдодыром – мол, он ведь тоже «умывальников начальник и мочалок командир». «Мочалками», если кто не помнит, одно время звали веселых девочек – наряду с другими, менее приличными наименованиями.
Я всегда высоко ценила университетское образование. Оно дает не слишком много узкопрофессиональных знаний и практических навыков, но зато развивает эрудицию и способность мыслить масштабно. Бизнес, которым занялся Дима-Мойдодыр, был настолько выше простого сутенерства, насколько древнегреческая амфора ценнее керамической кошечки-копилки.
Мойдодыр предоставлял своим клиентам редкую в наших широтах возможность сколь угодно тесно общаться со «звездами» типа Клаудии Шиффер или Джулии Робертс. Разумеется, Мойдодыровы «Шифферихи» и «Робертсихи» были наши, местные, кубанского розлива и ни черта не смыслили в кино и высокой моде, но это никого не волновало. Главное – девки были здорово похожи на «звездных» див, потому что на Мойдодыра работал великолепный специалист, экс-гримерша краевого драматического театра Аделаида Смык. Выйдя на пенсию, Аделаида Гавриловна страшно тосковала по творческой работе и потому с удовольствием приняла предложение стать стилистом-консультантом Мойдодырова ЧП «Голливуд-Кубань». Кастингом занимались другие люди, Аделаида Гавриловна только просматривала альбомы с фотографиями девиц, отбирала наиболее подходящую на очередную «роль» и в нужный день и час превращала ее из кубанской лягушки в принцессу подиума или экрана – как правило, ненадолго, на час-другой, максимум, на ночь.
Лично я об этом узнала совершенно случайно, потом обо всем рассказала Генке Конопкину, и тот раскрутил историю полностью и написал статью, имевшую большой резонанс. Что любопытно, предприимчивый Мойдодыр, оказавшийся при ближайшем рассмотрении нашим с Генкой однокурсником, ни на него, ни на меня не обиделся. Наоборот, искренне благодарил за бесплатный пиар! В Мойдодырову фирму повалили совершенно легальные заказы от рекламных агентств и всяческих компаний, желающих, чтобы на их презентациях и прочих увеселительно-деловых мероприятиях присутствовали «звезды», и не только голливудские. Ближе к выборам пошли в ход отечественные политики (Мойдодыру пришлось срочно набирать кадры мужского пола), и фронт работ Аделаиды Гавриловны настолько расширился, что в помощь ей взяли еще двух гримеров, костюмера, парикмахера-универсала и специалиста по компьютерному моделированию. В общем, Мойдодыр был нам с Генкой весьма признателен за рекламу и даже приглашал бесплатно воспользоваться услугами его конторы. Не знаю, припал ли к этому источнику оригинальной халявы Конопкин – возможно, да: во всяком случае, в последнее время что-то не слышно было от Геночки причитаний по поводу того, как несбыточна его мечта переспать с Шерон Стоун! Я-то собиралась воспользоваться Мойдодыровым любезным приглашением впервые…
Однако прежде чем посетить Димино царство, я заглянула в знакомый салон «Оптика» и сразу обнаружила там кое-какие перемены к лучшему. На коварную ступеньку был то ли прибит, то ли приклеен шипастый пластмассовый коврик. Ярко-красный, он служил великолепным указателем, теперь не заметить ступеньку мог бы только абсолютно слепой.
– Вижу, вы заботитесь о покупателях, – похвалила я знакомую продавщицу. – Здравствуйте! Я хочу купить у вас голубые линзы. Такие, одноразовые, которые к вечеру можно выбрасывать.
– Однодневные, – кивнула девушка. – Пожалуйста!
Квадратный прозрачный пакетик здорово смахивал на презерватив, только с глазами. А что? Бывают же такие резиновые изделия с коготками, с усиками, с ушками, так почему бы и с глазками не сделать?
– Экзотика, – пробормотала я, подытоживая собственные мысли.
– Кстати, об экзотике! – неожиданно оживилась продавщица. – А этот ваш, Голодранцев, про которого вы в прошлый раз спрашивали, стал нашим постоянным покупателем! Недавно опять приходил, на этот раз купил сувенирные линзы!
– Что вы говорите, опять Голохатко приходил? – удивилась я. – Он же Спиногрызов, он же Халявка, он же гороховый жлоб… Как интересно! Скажите, а что такое эти ваши «сувенирные линзы» и зачем они нужны?
– Такие прикольные, – захихикала девушка. – Ну, например, желтые с вертикальным кошачьим зрачком, или со значками доллара на радужке, или вообще красные, как у вампира!
– Неужели такая сомнительная красотища пользуется спросом? – усомнилась я.
– А как же! Знаете, как их молодежь раскупает! На дискотеку берут, на дружеские вечеринки, прикола ради, в подарок продвинутым приятелям, а еще любимых родителей попугать. Вот в октябре будет Хэллоуин… Знаете, что это такое?
– День всех Святых, – кивнула я. – Странный иноземный праздник, посвященный всяческой нечисти.
– Точно, он самый. Так вот, под этот самый Хэллоуин красные вурдалачьи глазки у нас тут расхватывают, как копченую колбасу в эпоху дефицита! – засмеялась барышня.
Я критически посмотрела на нее. Не потому, что усомнилась в сказанном, просто подумала, что девушка не может помнить пресловутую эпоху дефицита. Она слишком молода, те времена застала разве что ее мать.
Но, мать его так, зачем же гороховый жлоб Савва прикупил себе вурдалачьи очи? И без того ведь не писаный красавец, мягко говоря. Или это он не себе? А кому?
Я загрузила этот вопрос в подсознание, раскланялась с милой барышней и поехала в гостиницу «Казбек».
Вернее, собралась туда ехать, но по пути решила сначала забежать на работу и чин-чином отпроситься, как минимум, на день. Это оказалось легко: достаточно было, пошатываясь от воображаемой слабости, войти в кабинет к главному и душераздирающе закашляться.
– Леночка, ты же совсем больна! Немедленно к врачу! – отодвигаясь подальше от меня, замахал руками Дмитрий Палыч.
Он не отличается крепким здоровьем и панически боится любой заразы, всяческих там вирусов, микробов и бактерий. Даже воду в электрочайнике кипятит по полчаса, чтобы уж наверняка убить любую вредоносную живность, хотя откуда ей взяться в хлорированной водопроводной воде?
– У тебя бронхит! – поставил мне диагноз главный, спешно выуживая из специальной коробочки в ящике стола одноразовую защитную масочку, какие носят стоматологи.
– Чахотка и Сибирь! – вполголоса пробормотал ехидный Вадик, подслушивающий у открытой двери.
Оглушительно чихнув – так, что тренькнули подвески на люстре, – я побрела прочь из кабинета начальника. Мимоходом незаметно ткнула Вадика пальцем под ребра, и он болезненно ойкнул и согнулся.
– Вадюша, что с тобой? – невнятно спросил Дмитрий Палыч сквозь свой защитный намордник.
– Острый приступ аппендицита! – подсказала я, уже исчезая.
– Инфекционного! – сообразил добавить Вадик, показательно сгибаясь в три погибели.
– Сейчас же к врачу! – закричал главный.
Я весело ухмыльнулась и спустилась по лестнице во двор. Отошла от здания телекомпании метров на двадцать и услышала за спиной топот. Оглянулась, подумав, что это симулянт Вадик нагоняет меня, чтобы вместе идти «к врачу», но никого не увидела. Пожала плечами, двинулась дальше – и, уже сворачивая за угол, боковым зрением заметила какое-то быстрое движение сзади. Обернулась – опять никого! Может, я приняла за движущийся объект пододеяльник, который сушится на веревке во дворе?
И тут я заметила, что пододеяльник-то с ногами! То есть из-под нижнего края полотнища, не достающего до земли сантиметров сорок, торчат чьи-то ноги в черных брюках и такого же цвета туфлях или ботинках.
Очень мне эти ноги не понравились! Конечно, не с эстетической точки зрения, потому как оценить красоту и стройность этой пары конечностей по обозреваемому фрагменту я не могла. Не понравилось мне, что эти ноги за пододеяльником стояли так, словно не имели при этом никакой другой цели, кроме как спрятаться. Уж не от меня ли?
Притворившись, что неожиданно живо заинтересовалась облезлым блохастым песиком, со словами: «Цуцик, цуцик, иди сюда, хорошая собачка!» – я сделала несколько шагов в сторону площадки для сушки белья, и подозрительные ноги одним прыжком переместились за ближайшую елочку!
Так, значит, и впрямь кто-то следует за мной, стараясь не попадаться мне на глаза! Скармливая изумленному неожиданным счастьем цуцику завалявшуюся в кармане шоколадную конфету, я раздумывала, дать ли моему преследователю понять, что я его «засекла»? Или притвориться дурочкой и топать себе дальше? Или…
– Сейчас, цуцичек, я тебе сосисочку в магазине куплю! – сказала я так громко, словно песик был не только шелудив, но и глух, как пробка, – чтобы услышал и мой «хвост».
Потом я метнулась в ближайшую продовольственную лавку, забилась в угол за хлебными полками и достала из сумки сотовый и блокнот, между страницами которого не без труда отыскала визитную карточку начинающего актера Вити Сурикова. К счастью, на данный момент молодое дарование не имело ангажемента, и мое предложение сыграть главную роль в небольшом частном спектакле было принято сразу.
– Встретимся через полчаса в сауне гостиницы «Казбек», – сказала я, быстро глянув на часы.
Купила собачке обещанную сосиску и вышла из магазина.
– Что, какая-то журналистская авантюра, да? – хохотнул Мойдодыр, выслушав мою просьбу. – Типа расследование, ага?
– Угу, – сдержанно кивнула я. – Очень важное расследование!
Витя Суриков, с интересом оглядывающий интерьер Мойдодырового кабинета, помалкивал.
– Ого! – снова хохотнул Димуля.
– Слушай, мы будем междометия перебирать, или ты отведешь нас к своим чудотворцам? – не выдержала я легкомысленного тона светской беседы.
– Эге-е! – протянул Мойдодыр. – А у тебя на журналистской работе нервишки порасшатались! Может, бросишь свое телевидение к чертям свинячьим и перейдешь ко мне? Я как раз ищу пресс-секретаря.
– Компресс-секретаря! – буркнула я. – Это что за пресс-служба такая будет – при сауне? Уж извини, мне и на ТВ изрядно париться приходится! Короче, ты мне поможешь или нет?
– Понял, ты в напряге, – сочувственно сказал Димуля. – Ладно, двигайте прямиком в кабинет к Гавриловне, пусть она вас отмарафетит по полной программе, а потом ты заходи, поболтаем по душам. Погоди, попрошу секретаршу вас проводить!
Я думала, он в селектор побормочет или какую-нибудь кнопочку нажмет, но Мойдодыр меня удивил. Он просто-напросто залихватски свистнул в два пальца! И на пороге тут же возникла длинноногая мулатка с прямыми обесцвеченными волосами, похожая разом и на поседевшую Наоми Кэмпбелл, и на сильно загорелую Снегурочку. Или на дочь рабыни Изауры, прижитую от какого-нибудь горячего шведского парня.
– Сивка-бурка, вещая Каурка, стань передо мной как лист перед травой! – пробормотала я, впечатленная увиденным.
Витя талантливо изобразил мимический этюд «Удивление».
– Глаша, проводи тетю и мальчика к Гавриловне, – пропросил Димуля экстравагантную девицу.
Она еще и Глаша! Онемев от удивления, я покинула кабинет Мойдодыра и рука об руку с Витей проследовала в студию.
– Слушаю вас, милочка, – невозмутимо произнесла самого уютного вида тетушка лет шестидесяти, легким шевелением пальчиков отпустив мою беспородную шведско-бразильскую собаку-поводыря.
Я коротко изложила свою просьбу и передала Аделаиде Гавриловне водительские права Насти Летучкиной.
– И это все, что у вас есть?! – удивилась гримерша. – Помилуйте, но этого совершенно недостаточно! Мне нужно несколько фото, и в полный рост, и портретные, как в фас, так и в профиль! А еще лучше – видеозапись!
Я покачала головой:
– Понимаете, я вовсе не хочу добиться сходства с владелицей сего документа, нет! Довольно будет сходства с конкретной фотографией на правах!
– Вот как? Ну, это гораздо проще, – кивнула Аделаида Гавриловна. – Работы – на четверть часа, не больше. Прошу в кресло!
– Может, сначала отпустим Витю? – предложила я. – Ну, пока я еще похожа сама на себя?
– Конечно, – Аделаида Гавриловна пригласила в кресло юного актера, внимательно посмотрела на меня и взялась за краски.
Не прошло и десяти минут, как Витя превратился в мою довольно точную копию! Правда, вблизи было видно, что на голове у него парик – моя прическа крайне редко бывает такой аккуратной. Но физиономия стала очень, очень похожа на мою! Теперь мы отличались только одеждой.
К счастью, мы оба были в синих джинсах – чуть разного цвета, но в целом похожих.
– Надень, – я сняла с себя и протянула юноше свою приметную курточку зеленого цвета.
Мой «хвост» должен отличаться редкой наблюдательностью, чтобы распознать подделку!
– Что делать, помнишь? – спросила я Витю, который с явным удовольствием разглядывал себя в большом зеркале.
– Выхожу из гостиницы и иду по главной улице к Дому профсоюзов, – отрапортовал Витя. – Там прохожу в дверь, над которой натянут транспарант «Привет участникам отраслевого семинара не-помню-кого-именно», сажусь в зале в первый ряд и изображаю живой интерес к происходящему. А как долго мне его изображать?
– Часа полтора, не больше, – пожала я плечами. – Больше полутора часов ни один нормальный человек там не высидит. Как почувствуешь, что начинаешь засыпать, вставай и иди себе с богом, куда хочешь. Завтра созвонимся.
– Ага! – Витя положил в карман мое журналистское удостоверение и вышел из гримерки.
Ну вот, теперь мой преследователь, кто бы он ни был, пойдет по ложному следу!
Витя Суриков, переодетый женщиной, вышел на высокое крыльцо гостиницы «Казбек» и остановился, собираясь закурить. Пошарил в кармане куртки, но сигарет там не нашел и вспомнил, что куртка-то чужая! Стало быть, за куревом нужно лезть глубже, в собственный карман. Для этого тесноватую дамскую куртку придется расстегнуть, и тогда невидимый наблюдатель может заметить под ней откровенно мужской двубортный пиджак. Не вызовет ли это ненужных подозрений? Кроме того, Витя забыл спросить работодательницу, курит она или нет. Если не курит, придется забыть о сигаретах на два часа. Именно на такой срок его наняли изображать даму. За двести рублей, что, как сказала работодательница, вдвое превышает сверхурочные приходящей няни. Витя решил, что няней работать не пойдет.
Он протяжно вздохнул и вытянул руку из кармана, автоматически захватив вместо сигаретной пачки лежавшую там пудреницу. Навыкам работы с гримировальными принадлежностями молодого человека учили, поэтому он без труда нашел защелку микроскопического замка и откинул крышечку пластмассовой коробочки.
– Если на сцене есть ружье, оно обязательно должно выстрелить! – пробормотал себе под нос Витя, имея в виду пудреницу.
И вынул пуховку.
Вживаясь в роль приятной дамочки, старательно напудрил нос и в зеркальце заметил у себя за спиной незнакомого гражданина, наблюдающего за действиями Вити с нескрываемым интересом.
– Вам чего-о? – поинтересовался Витя, томно растягивая гласные.
При этом он изогнул шею, как лебедь, и остро взглянул на обувь незнакомца. Работодательница сказала, что у человека, который за ней следил, на ногах были черные ботинки, торчавшие из-под черных штанин.
Незнакомый мужчина, на которого, вопросительно вздернув искусно подведенные брови, уставился Витя, действительно, был в обуви черного цвета. Только это оказались не ботинки, а остроносые щеголеватые туфли. На них складками лежали брючины кремового цвета, сверху прикрытые длиннополым пиджаком, под которым виднелся черный пуловер. В его треугольном вырезе густо курчавилась густая растительность, тоже черная, благодаря чему казалось, будто шерстяной пуловер оснащен меховым воротником. Густая черная щетина покрывала подбородок и щеки незнакомца. Из волосяной поросли свешивался нос, формой и цветом похожий на подмороженный баклажан, и влажно блестели смородиновые глаза. Выше них были кустистые брови, еще выше – похожая на блин черная кепка.
– Вах, дэвушка! – гортанно произнес кепконосец, восторженно прищелкнув языком. – Такой красывый дэвушка скучает адын?
– Одна, – кокетливо подтвердил Витя, втягиваясь в мизансцену.
– И Васген савсэм адын! Давай вмэстэ скучат будэм!
– В другой раз, – игриво сказал Витя, стрельнув в собеседника глазами. И безразлично отвернулся.
– Дэньги плачу! – выкрикнул ему вслед огорченный отказом мужчина с редким именем Васген.
– Надо же! Подработки нынче так и сыплются! – пожав плечами, шепотом сказал себе Витя.
Он отнюдь не чувствовал себя оскорбленным сделанным ему предложением, потому что расценил его как заслуженный актерский успех. Помахав ладошкой формата А-5 помрачневшему Васгену, Витя спустился со ступеней и мелкими шагами посеменил прочь от гостиницы, слегка повиливая задом.
– Прокатить, красавица? – с намеком спросил водитель подъехавшей к тротуару машины.
– Пешком дойду! – отмахнулся Витя, от неожиданности забыв изменить природный баритон на женское сопрано.
– Тьфу, педик! – выругался водитель, спешно отъезжая.
Витя огорчился тем, что выпал из роли, и сосредоточился, добиваясь полного соответствия образу. Задрал нос повыше, улыбнулся во всю ширь напомаженного рта и зашагал по тротуару, как по подиуму: выбрасывая длинные ноги «от бедра» и старательно ставя ступни в кроссовках сорок третьего размера одну перед другой.
У шпика, вынырнувшего из аптеки, сквозь витринное стекло которой он битый час наблюдал за входом в гостиницу, личность длинноногой гражданки в зеленой куртке и голубых джинсах сомнений не вызвала. «Хвост» азартно потер руки и пошел за Витей, время от времени самым подозрительным образом отпрыгивая в сторону, чтобы затаиться за фонарным столбом или приникнуть к древесному стволу. На него многие обращали внимание – многие, но только не Витя, увлеченно выписывающий голенастыми ногами изящные вензеля.
Я улыбнулась ожидающей меня Аделаиде Гавриловне и угнездилась в парикмахерском кресле против большого зеркала. А чтобы не видеть своего превращения в гражданку Летучкину, малодушно закрыла глаза.
– Так, раз профиль значения не имеет, лепить лицо заново не станем. Форму скул менять не будем, подкорректируем румянами… Брови прорисуем заново, курносость сымитируем светотенью, губы затонируем и сузим, – бормотала гримерша, легкими касаниями делая что-то этакое с моим лицом. – Волосы перекрашивать будем или паричок сообразим?
– Лучше, конечно, паричок!
– Паричок так паричок… Ну, а глазки только линзочками накрывать, больше делать нечего, у вас они карие, а нужны голубые… Ах, вы уже купили? Ну-ка… Да, примерно такие, ну-ка, разожмурьтесь! Шире глаза! Ага… Отлично! Все, можно смотреться в зеркало!
Я поморгала, привыкая к линзам, и зашарила взглядом по зеркальной стене в поисках своего отражения. Своего не нашла, зато обнаружила Настино!
– Надо же, как похожа! – обескураженно воскликнула я.
– Фирма веников не вяжет! – довольно хихикнула гримерша.
– Фирма делает гробы! – захохотал парень, оккупировавший стол с компьютером.
Да тут сплошные юмористы собрались!
Поежившись при упоминании о гробах, я вылезла из кресла, сердечно поблагодарила Аделаиду Гавриловну и вернулась из студии в кабинет директора – исключительно с целью попрощаться, но не тут-то было!
– Что вам угодно? – мельком взглянув на меня поверх компьютерного монитора, на котором, судя по характерным звукам, разворачивалось какое-то виртуальное сражение, поинтересовался Мойдодыр.
– Это я.
– Ой! Это ты! Слушай, так тебя же не узнать! – развеселился Мойдодыр.
Не вставая с вращающегося кресла на колесиках, он подкатил к стеклянной горке и снял с полки пару рюмок и пузатый графинчик.
– Похорошела, расцвела? – подсказала я ему следующую реплику.
– Может, похорошела, может, подурнела – кому что нравится. Мне, например, рыжие бабы не по душе, – Димуля внимательно посмотрел на меня, едва заметно пожал плечами и сосредоточился на процессе перемещения тягучей коричневой жидкости из графинчика в рюмки.
– Мне не наливай, я пить не буду. Мне губы нарисовали, боюсь стереть, – предупредила я.
– Ты что?! Мы пользуемся только высококачественной импортной косметикой! – обиделся за свое заведение Мойдодыр. – Это стойкая помада, она не стирается!
– Знаю я, какая она стойкая! – проворчала я, вспомнив, как накладывала на свою физиономию компрессы с тройным одеколоном.
Мойдодыр поставил уже наполненные рюмки на стол и сделал приглашающий жест:
– Давай за встречу!
Мы чокнулись, пригубили коньяк, и Димуля снова завел старую песню:
– Слушай, я не шучу, иди ко мне работать! Карьеру сделаешь! Фигура у тебя – типичная подиумная вешалка, и морда универсальная – хоть красавицу из тебя лепи, хоть чудовище!
– Такая невыразительная у меня морда, да? Спасибо! И кем, ты хочешь, чтобы я у тебя работала? Девочкой по вызову? Поздновато мне, – я снова взяла рюмку, понюхала коньяк и сделала глоточек.
– Точно! Ты уже скоро, наверное, бабушкой по вызову будешь? – пуще прежнего возрадовался Мойдодыр. – А я дедушкой! Моему-то старшему уже почти четырнадцать, не сегодня-завтра внуки пойдут!
– Ну, моему единственному пока чуть больше года, так что в бабушки ты меня записывать не спеши, – я поставила рюмку на стол и поднялась. – Ладно, Димуля, мне пора. Спасибо тебе за помощь.
– Так свои же люди, сочтемся! – подмигнул мне Мойдодыр.
– Рада была вновь тебя увидеть, – вежливо сказала я, закрывая за собой дверь.
– И я был рад! – завопил мне вслед до отвращения жизнерадостный хозяин кабинета. – Хотя я так и не понял, кого видел – тебя или какую-то незнакомую рыжую шалаву!
– Что и требовалось доказать, – сказала я сама себе.
Вежливо попрощавшись с любезной негритянистой блондинкой в приемной, я вышла на крыльцо и чертыхнулась: пока я «парилась» в Мойдодыровой сауне с сюрпризами, пошел дождь. Нельзя было допустить, чтобы мой сложный грим потек и размазался раньше времени, а прическа испортилась и утратила сходство с образцом на фото, поэтому пришлось раскошеливаться на такси. Водитель оказался большим любителем уголовно-лирических песен, и всю дорогу крутил вокально-музыкальные произведения в стиле, который наши музыковеды новорусской формации стыдливо определяют как «русский шансон», а американцы бестактно называют «рашн гангстер поп». Будучи натурой впечатлительной, я за полчаса успела вжиться в систему образов уголовной лирики и даже не удивилась тому, что первым, кого я увидела, отпустив такси у городского парка, оказался мужичок типичной наружности: человек в телогрейке, явно следующий этапом из Твери, где зла немерено, а ветер северный… Удивиться-то я не успела, а вот испугаться– испугалась: мужичонка неожиданно заступил мне дорогу, схватил за рукав и угрожающе-хрипло потребовал немедленной финансовой помощи, мотивировав просьбу тем, что он «вчера только откинулся». Массовые миграции усопших в Приозерном оставили неизгладимый след в моей девичьей памяти, и я не сообразила, что «откинулся» на «фене» означает не то «освободился», не то «бежал». Вдобавок упакованный в ватник мужик был не по сезону обут в светлые парусиновые туфли, и эти белые тапки меня добили! Вообразив, что вижу перед собой еще одного, совершенно незнакомого, выходца из могилы, я шарахнулась в сторону и едва не сбила с ног какого-то мирного пешехода.
– Спокойствие, только спокойствие! – возвестил на диво устойчивый путник, с готовностью приняв меня в свои крепкие объятия.
Что-то в этом показалось мне знакомым, я подняла голову и увидела перед собой… собственного мужа!
Паника, вызванная мыслью о том, что Колян так некстати подвернулся на моем пути в разгар проведения мной совершенно секретной операции, мгновенно сменилась жгучей ревностью, когда до меня дошло, что он не признал супругу в рыжей бестии и, стало быть, галантно обнимает совсем постороннюю бабу! Миссия, ради которой я замаскировалась под красавицу Настю Летучкину, была мгновенно забыта! Ах, так! Ну, сейчас я выясню, каков моральный облик этого примерного семьянина!
Молча, чтобы Колян не узнал меня по голосу, я призывно посмотрела на него своими новенькими голубенькими глазками и нежно погладила по обтянутому джинсами бедру.
Образцовый муж недоумевающе посмотрел вниз, на мою шаловливую ручку, и решительно отстранился.
– Пардон, мадам, я не свободен! – решительно пресек поползновения рыжей уличной приставалы мой верный супруг.
С трудом удержавшись, чтобы не зааплодировать, я встала на цыпочки и чмокнула его в щечку.
Тут бедный Колян шарахнулся от меня почти так же, как я от мужика в телогрейке! Признательная и благодарная, я послала ему вслед воздушный поцелуй и, пританцовывая, вошла в фотоателье, куда и направлялась изначально.
Устроившись в первом ряду зала для заседаний, Витя самым добросовестным образом прослушал основной доклад. Играя роль журналистки, он даже делал вид, будто конспектирует выступление. Польщенный таким вниманием докладчик начал обращаться непосредственно к Вите, который ему поощрительно улыбался, одобрительно кивал и умеренно жестикулировал. Впрочем, это ему быстро наскучило, и уже второму выступающему Витя уделил много меньше внимания, ограничившись мимическими упражнениями. Для разнообразия на этот раз он скептически вздергивал брови, несогласно качал головой и улыбался краем рта с неясным, но неприятным оратору намеком. Слезая с трибуны, докладчик одарил Витю обиженным взглядом и гулко захлопнул папку с текстом.
Конспектировать Витя давно прекратил, но еще немного развлек себя рисованием в блокноте рожиц. Добиваясь портретного сходства с выступающими, он периодически остро поглядывал в сторону трибуны. Ораторы неуютно поеживались.
На шестом докладе Витя устал изображать даже минимальную заинтересованность и начал откровенно зевать. В очередной раз распахнув пасть, как задыхающийся гиппопотам, он ухитрился посмотреть на часы и отметил, что сидит в зале без малого полтора часа. Время, на которое он был нанят играть роль журналистки, истекло. Дождавшись ближайшей паузы в речи дежурного оратора (тот прервался, чтобы откашляться и налить себе водички из бутылки), Витя под бодрое журчание минералки поднялся с кресла и вышел из зала в фойе. И сразу нырнул под лестницу, в туалет, чтобы тоже бодро пожурчать, а потом с помощью мыла и воды вернуть себе человеческий облик.
Пожилой дядечка в очках шарахнулся с его пути, как испуганный заяц.
– Спа-акойно, мужчинка! – подмигнул ему Витя, все еще пребывающий в женском обличье.
Дядечка выскочил из уборной, забыв застегнуть расстегнутое.
Витя остался один. Весело напевая, он исполнил перед замызганным зеркалом небольшой стриптиз: снял, поигрывая плечами, зеленую куртку, стянул с головы парик и низко поклонился воображаемым зрителям. В полупоклоне переместился к раковине и смыл с лица грим, по мере истребления раскраски добавляя в свое пение мужественной хрипотцы. Потом придирчиво изучил свое отражение в зеркале, убедился, что ничего женственного в его наружности не осталось, и собрал реквизит: аккуратно сложил куртку, предварительно сунув в рукав каштановый парик. Пристроил свернутый сценический костюм под мышкой и, насвистывая, вышел из туалета.
Ноги в черных ботинках, выжидательно топтавшиеся на ступеньках, стремительно взлетели вверх.
Не сбавляя шага, Витя, которому уже нечего было опасаться слежки, широким шагом поднялся по лестнице, обошел облицованную мрамором колонну и громко кашлянул в стриженый блондинистый затылок притаившегося за столбом человека:
– Кгхм!
– Что?! – подпрыгнув и развернувшись, шпик испуганно уставился на Витю.
– Закурить не найдется? – басом спросил Суриков, устремляя взгляд на ноги нервного гражданина.
И удовлетворенно кивнул: и ботинки, и штанины над ними были черными, как день студента накануне стипендии.
– Н-не курю!
Блондин в черных ботинках невежливо повернулся к Вите спиной и приклеился взглядом к двери уборной с отштампованным на ней черным силуэтом человека в брюках, шляпе и с тросточкой.
– Никак, Чарли Чаплин? – хмыкнул Витя, усмотрев в символическом изображении мужчины сходство с великим комиком.
Не ожидавший подобной реплики белобрысый обернулся, удивленно поморгал белесыми ресницами и вдруг произнес:
– Витька? Ты здесь зачем?
В свою очередь, не ожидавший ничего подобного, Витя хлопнул глазами и пригляделся к собеседнику. При ближайшем рассмотрении тот оказался его однокурсником по актерскому факультету. Имени товарища Витя не помнил, но белесую морду узнал.
– Чтобы вот, – невнятно ответил Суриков.
– Друг, ты же только что из сортира вышел, да? – Однокурсник так жадно завладел его ладонью, переминая ее, как пластилин, что Витя усомнился в нормальности его ориентации. И даже вообще в нормальности. Ишь, как блестит глазами!
– Ну, – согласился Витя, ожидая продолжения.
– А ты там женщину не видел?
– Я в мужском туалете был, – напомнил Витя, не без труда высвобождая вспотевшую от волнения ладонь.
– Так и она в мужском! – Белобрысый взмахнул руками. – Слышь, а ты там по большой нужде был или по маленькой?
Интерес, проявляемый однокурсником к естественным отправлениям его организма, понравился Вите еще меньше, чем интимное рукопожатие. Он слегка отодвинулся и оглядел белобрысого с ног до головы:
– Зачем тебе это знать?
– Если ты ее не видел, значит, она в кабинке засела, – объяснил белобрысый. – Были там запертые кабинки, ты не заметил? Не могла же она удрать, я с сортира глаз не сводил! Или там окно есть?!
Испуганный этой мыслью, шпик слегка пошатнулся и, чтобы не потерять равновесия, схватился за Витю. Поспешно отцепив его пальцы от своего поясного ремня, Суриков отодвинулся подальше и решил на всякий случай проверить, не сохранились ли на его мужественном лице остатки макияжа. Немного теней или помады, компрометирующих его как натурала и провоцирующих нездоровое поведение сексменьшинств.
– Нет там никакого окна, – буркнул Витя.
Он развернул свернутую куртку, чтобы достать из кармана пудреницу с зеркальцем. Не для того, чтобы снова пудрить нос, разумеется! Чтобы проверить, все ли нормально с его лицом.
– И бабы никакой там нет, – сказал Витя.
Скрученная подкладкой наружу, куртка развернулась, открыв свое приметное зеленое «лицо». Белобрысый осекся.
– И не было, – добавил Витя, когда на пол упал парик, вывалившийся из широкого рукава.
Братья-студенты озадаченно посмотрели друг на друга.
– Не понял? Это, значит, ты? А где же моя баба? – почему-то шепотом спросил белобрысый.
– А я почем знаю? – так же, шепотом, ответил ему Витя.
Белобрысый взлохматил волосы и издал тоскливый протяжный звук, которого легко можно добиться от детской резиновой игрушки с пищалкой.
– Финита ля комелия. Облажался я, – признался белобрысый.
Витя машинально посмотрел на дверь туалета. Нарисованный на ней Чаплин в сочетании с упоминанием о комедии навел его на интересную мысль.
– Не удалась тебе роль шпика? – проверяя возникшую у него догадку, спросил он белобрысого.
Тот грустно кивнул.
Витя победно ухмыльнулся, подобрал с пола парик, снова сунул его в курточный рукав и предложил огорченному однокурснику:
– А пойдем-ка, поищем, где тут буфет! Поболтаем о жизни в искусстве…
В ателье в середине рабочего дня было пусто. В окошке за стойкой, подперев голову кулачком, как сказочная царевна в тереме, скучал молодой человек, наружность которого подтверждала теорию Дарвина о происхождении человека от обезьяны. Волосы его были очень коротко подстрижены под машинку, а лицо покрыто трехдневной щетиной, так что вся голова, за исключением только торчащих ушей, запавших глазниц, маленького курносого носа и большого рта, казалась поросшей шерстью. Вдобавок юноша, как две капли воды похожий на передовую сборщицу желудей Манюню, выпячивал нижнюю чеклюсть, размеренно переминая во рту жвачку.
– Бог в помощь, – дружелюбно сказала я, наклоняясь к окошечку. – Жевать вам – не пережевать!
– Слушаю вас, – юноша распахнул томно прикрытые веками очи во всю ширь.
– Некоторое время назад я заказала в вашем ателье фотографию, – начала я, просовывая в окошко водительские права Насти Летучкиной. – Вернее, я принесла вам старый снимок и попросила его отреставрировать. Заказ был выполнен в лучшем виде, но фотографию мне напечатали всего одну…
– Я вас помню, – оживился юноша. – Вы с трудом наскребли денег на оплату этой работы, кошелек наизнанку вывернули и по карманам шарили, еще остались должны мне семьдесят копеек!
– Я с удовольствием их вам сейчас верну, – заторопилась я, доставая кошелек. – Если хотите, даже с процентами!
– С процентами не надо, – отказался от «навара» родственник обезьянки Манюни.
– Скажите, а вы сохранили в компьютере эту работу? – с надеждой спросила я. – Я ведь вас просила!
– Помню-помню, обещали вернуться и заказать дополнительные экземпляры, как только сбегаете домой за деньгами, – кивнул юноша, пропадая из поля моего зрения.
Из помещения, отгороженного гипсокартонной стеночкой, до моего слуха донеслись клацающие звуки, которые издает задействованная по прямому назначению компьютерная клавиатура.
– Долго же вы за деньгами бегали! – заметил парнишка, снова появляясь в окошке. – Есть ваше фото, висит в машине. Будете распечатывать? Сколько копий?
– Две! – радостно воскликнула я. – Или лучше даже три, про запас! Когда мне зайти?
– Подождите, – малый снова скрылся.
Кусая ногти, я послонялась по зальчику, разглядывая фотоальбомы в витринах и образцы снимков на стенах.
– Готово.
Я выдернула из окошка глянцевую цветную картинку и впилась взглядом в улыбающееся лицо бабы Капы. На снимке было прекрасно видно, что глаза у нее темно-карие, блестящие, как вишни!
– Послушайте, а нельзя ли снимок кадрировать? – попросила я парня. – Я тут подумала, вы же можете часть фото увеличить? Мне, пожалуйста, укрупните лица граждан в верхнем ряду, особенно старушки в розовой кофточке!
– Подождите, – повторил паренек и удалился.
Я достала мобильник.
– Ирка, немедленно садись в машину и подъезжай к парку, я буду ждать тебя у Чертова колеса! Я тут выяснила нечто интересное, хочу и тебе показать.
– Где – тут? – спросила подруга. – Где именно будешь показывать?
– Да здесь же, в парке! Хотя…
Я подумала секунду и добавила:
– Если не возражаешь, после парка смотаемся в Приозерный!
– Платить сейчас будете или опять у меня взаймы попросите? – дождавшись, пока я закончу разговор, насмешливо спросил юноша.
– Сейчас, конечно!
Расплатившись, я получила снимки и квитанцию об оплате и предупредила юного архивариуса, что могу зайти за копией фото еще раз-другой: это я сделала на всякий случай, предвидя, что настоящая Настя вполне может наконец-то вспомнить о моей просьбе затребовать в ателье дубликат фотографии.
Осыпав парня словами благодарности, я вышла из дверей фотоателье и, с трудом сдерживая понятное нетерпение, пересекла улицу и углубилась в парк в поисках укромного уголка, где я могла бы без помех изучить свежеотпечатанное и укрупненное цветное фото покойной бабы Капы с родными и близкими. Молодец, однако, Мойдодырова тетка-гримерша, отлично поработала! Милый юноша, ответственно хранящий в недрах казенного «Пентиума» архив работ, похоже, ничуть не усомнился в том, что я – это Настя. Юноша, надо отдать должное и ему, тоже молодец, расстарался быстро и истребовал с меня за свои труды всего сорок шесть рублей восемнадцать копеек. На копейках он особенно настаивал.
Устроившись на поваленном дереве под дубом имени пионеров отечественного желудеделия – пенсионерки Анна Петровны и ее верной мартышки Манюни, я подрагивающими от волнения руками открыла фирменный конверт ателье, достала укрупненную фотографию и вперила в нее пристальный взгляд.
Могла бы особенно и не вперивать! И без того видно, что глаза у покойной бабы Капы на снимке темные. Карие, а вовсе не голубые!
Каюсь, я довольно долго сидела под дубом, силясь сообразить, что к чему. Паззлы в моей голове никак не хотели складываться в отчетливую картинку. Я нервно ерзала на влажном шершавом бревне, и безответные вопросы кружились в моем мозгу, как опадающие с дерева листья. Почему на фото глаза у Капитолины Митрофановны карие, если на старушкиных именинах я лично, своими собственными (кстати говоря, тоже карими) очами, видела, что они голубые? Правда, я смотрела на бабушку в профиль, поэтому, если говорить предельно точно, мне был виден только один ее глаз, но он был голубым, это точно! Не менее голубым, чем сценический образ известного певца Мориса Борисеева!
Мимоходом я отметила, что Настя Летучкина мне, оказывается, не врала и ничего не путала, говоря, что у нее и у покойной бабы Капы глаза разного цвета. Дальше этого промежуточного вывода мои рассуждения не пошли. Застопорилась я на разнице в цвете очей Капитолины Митрофановны и ее внучки! И буксовала до тех пор, пока мне на макушку не упал элитный желудь – граммов на пятьдесят, не меньше, просто мечта желудевода! Очевидно, дубовый плод удачно попал точнехонько в то место, где под черепной коробкой застряла игла моего граммофона, и одним ударом выбил ее на музыкальную дорожку.
«Черноглазая, понял сразу я: ты мечта моя, черноглазая!» – сама собой зазвучала у меня в мозгу песня, которую, по словам очевидцев, распевал на бабкиных именинах Генка Конопкин, демонстративно флиртуя с юбиляршей. И все стало на свои места!
Супержелудь, отскочивший от моей головы, еще не завершил свой успешный полет мягким приземлением в кучу опавших дубовых листьев, а я уже точно знала, что произошло в день старушкиных именин. А также до и после того памятного дня.
Череда событий, одним из которых стала гибель моего приятеля Генки, виделась мне так же отчетливо, как гирлянда флажков, натянутых на веревке высоко над парковой аллеей.
Но! Представление о случившемся у меня было, а доказательства моей правоты отсутствовали!
– Это дело поправимое! – сказала я сама себе, доставая из сумки сотовый телефон и набирая знакомый номер. – Алле, Иришка, ты уже едешь? Я выйду из парка тебе навстречу, не будем задерживаться, покатим сразу в Приозерный!
План дальнейших действий уже выкристаллизовался в моей голове.
Просто не голова, а алмазный прииск!
– Ага, алмазный! Кимберлитовая трубка! – хмыкнула Ирка, выслушав мой план. – Даже не трубка, а труба, сквозная! И сквозит в нее со страшной силой, прямо мозги выдувает!
– Спокойствие, только спокойствие! – Я хладнокровно отмела обидные нападки. – Не беспокойся, с моими мозгами все будет в полном порядке!
– Я не про твои, а про свои мозги говорю! У меня от тебя и твоих безумных планов в голове полная каша! – пожаловалась Ирка.
– Сорока-ворона кашу варила, деток кормила, этому дала, этому дала, а этому не дала, – не нарочно, вовсе не издеваясь, пробормотала я.
Ирка зарычала и схватилась за голову:
– Прекрати! Я с тобой с ума сойду!
– А без меня ты спятишь от скуки!
Я ласково погладила подругу по могучей спине и тихонько подтолкнула ее к машине. Ирка послушно сделала несколько шагов, уселась в «шестерку», и мы покатили в недоброй памяти Приозерный, на ходу обсуждая детали моего гениального плана.
В половине четвертого суровая Ирка, не таясь, подкатила свою «шестерку» к забору спиногрызовского домовладения и остановила машину в трех метрах от ворот.
– Сюда? – односложно спросила меня подруга.
Я подняла голову с заднего сиденья, на котором конспирации ради лежала уже минут пятнадцать, с того самого момента, как мы съехали с шоссе, и осторожно выглянула в окошко:
– Ага.
– Ладно, я пошла, – Ирка вылезла из машины и решительно одернула на себе куртку.
Потом она заглянула в салон и строгим голосом сказала:
– Лежи и не высовывайся! Я позвоню, когда будет пора!
– Ага, – повторила я.
Ирка захлопнула дверцу, и стало тихо и темно: небо, похоже, подумывало вновь разразиться ливнем. Я лежала, мысленно представляя, что сейчас делает подруга.
Вот она вошла в калитку, важно прошествовала по дорожке к дому, ступила на крыльцо и постучала в дверь.
– Хозяйка! – донесся до меня приглушенный расстоянием крик подруги. – Хозяйка!
Значит, на стук обитатели дома не среагировали, и Ирка орет нечеловеческим голосом, пытаясь привлечь их внимание хотя бы таким образом. Я насторожила уши, но ничего больше не услышала. Зато в ушах от напряженного внимания начало звенеть, и звенело все громче и громче, так что я не сразу поняла, что это затрезвонил мой сотовый. Торопливо вытащив трубку, я приложила ее к уху и услышала Иркин голос:
– Яков Лазаревич, вы просили напомнить: вам пора отправляться на встречу с японскими коллегами, – с нажимом сказала Ирка.
– «Яков Лазаревич», япона мать! – обиженно проворчала я. – Придумала же имечко, конспираторша! Хочешь сказать, что путь свободен, ты вывела их из дома, и я могу идти?
– Немедленно! Яков Лазаревич, бегом! У вас не более пятнадцати минут! – прикрикнула Ирка.
– Кто так разговаривает с начальством? – попеняла я ей, выбираясь из машины. – Яков Лазаревич за такую непочтительность послал бы тебя куда подальше!
– К сожалению, я не смогу к вам присоединиться, – как ни в чем не бывало, отозвалась подруга. – Как раз сейчас я занята поиском новых источников сырья в Приозерном.
– Ну, тогда привет приозерненским желудеводам, – сказала я, выключая сотовый.
И посмотрела на часы, засекая время: Ирка дала мне пятнадцать минут, нужно уложиться в срок!
Я поправила сбившийся набок рыжий парик и захлопнула дверцу машины, что прозвучало в точности, как сигнал стартового пистолета.
Настя Летучкина вошла в фотоателье, на ходу доставая из сумочки кошелек с молочью. Старомодный кошелечек «с ушками» завалился глубоко в недра сумки, пришлось покопаться– старательно, но осторожно, чтобы не разбить стеклянные ампулы в картонной коробке. Дипломированный, но непрактикующий врач, Настя то и дело лечила родственников и при необходимости лично делала своим пациентам необходимые уколы. Коробочка с парой ампул и одноразовые «двухкубовые» шприцы в герметичной упаковке залежались в Настиной сумке со времен последнего «медосмотра» тетушки Анны. Сильнодействующее средство, прописанное маразматичной старушке невропатологом, можно уже выбросить на помойку: не похоже, что пропавшая пациентка найдется, никто из родственников не сомневался, что бабушки Анны уже нет в живых.
С мелочью в кулаке Настя шагнула к стойке и смущенно улыбнулась молодому человеку, похожему на симпатичную мартышку из мультфильма «Сорок восемь попугаев».
– Извините, задолжала вам с прошлого раза! – сказала она, высыпая на стойку монеты. – Вот, возьмите, спасибо большое. Я пришла сказать, что мой заказ можно аннулировать. В смысле, уничтожить компьютерную копию обработанной фотографии. Она мне больше не понадобится.
– Опять вы? – весело удивился юноша.
– Опять я, – согласилась Настя.
– Уже съездили в свой Приозерный? – поинтересовался общительный малый. – Быстро вы!
– Куда?!
– Не ездили, значит? – Продолжая болтать, парень скрылся за стеночкой – отошел к компьютеру.
– В Приозерный? – шепотом повторила Настя, напряженно скосив глаза в сторону.
– Готово, – сообщил молодой человек, вновь возникая в окошке. – Наш компьютер вашего фото знать – не знает, помнить – не помнит!
– Не помнит, – шепотом повторила Настя.
Она встрепенулась, провела рукой по лбу и спросила:
– Откуда вы знаете, что я собиралась ехать в Приозерный?
– Слышал, как вы по телефону договаривались об этом с подругой, – признался юноша. – Я не подслушивал, но вы так громко говорили, что я не мог не услышать. А что, это тайна?
Он конспиративно понизил голос и даже подмигнул Насте, явно заигрывая с ней.
– Простите, я совсем забыла, – сказала она. – Когда это я при вас звонила по телефону?
– Да с полчаса назад, когда снимки получали! – Юноша снова подмигнул и хихикнул:
– Провалы в памяти? Рановато для склероза, вы такая молодая!
– Точно, – невпопад ответила Настя – не столько парню, сколько собственным мыслям.
Не простившись, она резко повернулась и вышла из ателье, оставив кокетливого юношу в полном недоумении.
– Желуди – это ценное природное сырье, стратегические запасы которого позволяют нашей стране претендовать на лидирующие позиции в мировом желудеделии, – важным голосом лектора вещала Ирка, стоя на пустоши в десяти метрах от старого дуба.
Подойти к источнику стратегического сырья ближе она не решалась: к стволу дерева была привязана грязная измочаленная веревка, на другом конце которой находилась знаменитая корова Зорька, в данный момент кокетливо прячущаяся за дубом.
– Элитное желудеделие имеет своей целью выведение высококачественных желудевых плодов с повышенным содержанием растительных белков, жиров, углеводов, крахмала и пектина, – Ирка молола наукообразный бред, выполняя свою программу.
Программа заключалась в том, чтобы как можно дольше удерживать вдали от дома Савву Спиногрызова и его супругу. Для этого мы предполагали сыграть на слабой струнке Саввы – на его жадности.
Дуб на пустоши я приметила еще тогда, когда спасалась бегством от Зорьки: будь я на тот момент в кроссовках и джинсах, а не в скользких босоножках и короткой белой юбке, наверное, попыталась бы вскарабкаться на это дерево. Не довелось, но теперь дуб все-таки пригодился – для отвлекающего маневра.
Предъявив Спиногрызовым визитку мартышкиной хозяйки Анны Петровны Петровой и высоко оценив качество плодов упомянутого дуба, Ирка от имени мифического Южно-российского центра желудеделия предложила на корню скупить желудевый урожай. Товарную стоимость оптовой партии сырья предполагалось оценить непосредственно под дубом, для чего Ирка в компании граждан Спиногрызовых и проследовала на пустошь, где теперь изобретательно вешала собеседникам на уши свою желудевую лапшу. Профессиональная подкованность в вопросе торговли семенами и посадочным материалом позволяла Ирке врать не просто вдохновенно, но и убедительно.
– Важным показателем качества желудевого плода является его устойчивость к таким заболеваниям растений, как фомопсис и фузариоз, – доверительно поведала Ирка мадам Спиногрызовой.
Та слушала ее с разинутым ртом, смахивающим на дупло в дубовом стволе. Савва с горящими очами мысленно подсчитывал выручку от продажи халявных желудей, с нетерпением дожидаясь, когда покупательница назовет свою цену, чтобы начать торговаться. Ирка тянула резину, вовсе не собираясь на самом деле затовариваться этой поросячьей радостью. Поторговавшись для приличия, она намеревалась в конце концов сообщить жадному Савве, что для законного оформления сделки он должен представить Южно-российскому центру желудеделия документ, удостоверяющий его право собственности на конкретный дуб. По причине отсутствия такой бумаги гороховый жлоб не сможет стать жлобом желудевым. Зная это, Ирка тихо злорадствовала. Никаких угрызений совести от того, что она обманывает людей, подруга не испытывала. Эти люди ей не нравились. Не нравились, и все тут!
Я стартовала от машины, взяв курс на ворота, которые, к счастью, были приоткрыты. Хороша бы я была, если бы пришлось лезть через забор! Нет, перелезть-то я через него перелезла бы, и не такие фортификационные сооружения преодолевала, вспомнить хотя бы трехметровую ограду городской психиатрической клиники, которую мы штурмовали на пару с Иркой. Вернее, даже на троих, ведь с нами был мой пес Томка. Ну, это давняя история… А спиногрызовский дощатый заборчик я бы перемахнула даже без шеста, но мне пришлось бы это делать на глазах у соседей. А привлекать внимание публики я не хотела.
Публика, однако, привлеклась сама. Стоило мне отойти от машины, как из-за плетня напротив спиногрызовского участка вынырнула покрытая цветастым платком с бахромой старушечья голова.
– Здорово, Настя! – весело пробасила бабка.
Как все-таки удачно вышло, что я загодя посетила мойдодыровый салон! Отличная гримерша, Аделаида, как там ее по отчеству, на славу потрудилась над моим лицом, превращая его в Настино!
Но голос мой от этого ничуть не изменился, поэтому с любопытной соседкой я поздоровалась жестом: приветственно помахала ручкой.
– Родных навестить приехала? – поинтересовалась бабка в платке.
Я улыбнулась и закивала, как китайский болванчик.
– Они-то тебя нечасто навещают?
Вот привязалась!
Я переконвертировала радостную улыбку в печальную и развела руками – на ходу, потому что продолжала целеустремленно шагать к воротам.
– А ты опять в свой цвет перекрасилась? И правильно, рыжий тебе идет!
Действительно, настоящая Настя сейчас не рыжая, а русая, вспомнила я. Наверное, на права она фотографировалась несколько лет назад, когда еще не красила волосы. Я пожала плечами.
– А у тебя, я смотрю, другая машина? – Старушенция прилипла ко мне как банный лист.
Я кивнула, ускорив шаг.
– А та, иностранная, куда подевалась?
Не останавливаясь, я скрестила руки на груди и закатила глаза. Черт, что стоило Ирке припарковать машину поближе к воротам!
– Импортная, конечно, сдохла! – обрадовалась бабка. – Надо наше брать, оно надежнее! Вот Санька, сосед мой, купил себе давеча аглицкую газонокосилку. Скажешь, не дурак?
Покрутив пальцем у виска, я выразила согласие с невысокой оценкой умственных способностей незнакомого мне соседа Саньки, плечом толкнула ворота и ввалилась во двор. Уф-ф! Как это люди работают сурдопереводчиками? Это же очень изматывает! Непродолжительное общение с назойливой старушкой полностью исчерпало мои способности по части выразительной мимики и жестикуляции. Попадись мне сейчас навстречу хозяева дома, я не смогу даже морду в сторону отвернуть, максимум – щелкну зубами, как Серый Волк на Красную Шапочку. Хотя, морда-то у меня сейчас как раз спиногрызовско-летучкинская, если что – просто молча выйду вон. Типа, обиделась и не хочу ни с кем разговаривать!
Но во дворе и в доме было пусто, мне не встретились даже кошка или собака.
Выдернув из кармана свернутые в комочек прозрачные целлофановые перчатки, прилагающиеся к тюбикам с краской для волос, но никогда не используемые мной по прямому назначению, я развернула их и надела на руки. Пошевелила пальцами, как Отелло: эх, приступим!
Войдя в дом, я оказалась в маленькой прихожей с дощатым полом, покрытым самовязаными половиками, длинными, как ковровые дорожки, и круглыми. Половики были забавные, трогательные: их смастерили с помощью спиц и крючка из разорванных на ленточки разноцветных тряпочек. Почему-то мне подумалось, что этим рукоделием занималась баба Капа, очень уж уютно смотрелась бы бабуля за таким занятием. Половички были пыльные, их не мешало бы постирать, а пол протереть мокрой тряпкой. Вдоль стеночки кривой шеренгой стояли грязные калоши и несколько пар стоптанных дырявых тапок. Очевидно, со смертью Капитолины Митрофановны и ее дочери Анны дом лишился хозяйского глаза. Это наблюдение отнюдь не улучшило моего отношения к Савве и его супруге.
В прихожей мне искать было нечего, я бросила взгляд направо – там за несвежей занавесочкой располагалась кухня, потом налево – в темном помещении со стеллажами, уставленными плохоразличимой в потемках утварью, угадывалась кладовка. Я присмотрелась и увидела квадратный люк в полу. Вот это явно перспективно, но я не буду спешить спускаться в подполье, сначала осмотрюсь наверху.
Я открыла скрипучую дверь и шагнула в комнату, которую в кубанских станицах называют «зала». Прямо напротив входа – круглый стол, покрытый знакомой мне плюшевой скатертью с бомбошками, на столе круглый будильник и стеклянная вазочка с увядающими астрами. На белой стене в деревянной рамке под стеклом цветная картинка с изображением березовой рощи, явно вырезанная из журнала.
Я понимающе усмехнулась: вот она, первая улика. Правда, опять косвенная. Голову даю на отсечение, в рамке была фотография молодой бабы Капы с мужем! А почему ее убрали? А чтобы никто не вспомнил, какого цвета были у Капитолины Митрофановны глаза. Я абсолютно уверена в том, что это очень важное обстоятельство. Конечно, вероятнее всего, что портрет в рамочке был не цветной, но темные глаза от светлых и на таком фото отличаются!
Вращаясь на месте, как карусельный столб, я огляделась вокруг. Справа от стола стоял старомодный диван с квадратными подушками, еще правее – напротив телевизора – пара таких же кресел.
Огромный дорогой телевизор с плоским экраном совершенно не вписывался в интерьер, но я задержала на нем взгляд вовсе не по этой причине. Просто мне кое-что вспомнилось.
Знавала я в юности одну очень симпатичную старушку, которая настолько боялась обременять своими проблемами родных и близких, что в стремлении избавить их от тягот доходила до маразма. Когда этой славной бабуле исполнилось шестьдесят пять, она решила, что ее последний час не за горами, и начала усердно готовиться к собственным похоронам. Прикупила новое чистое белье, почему-то сразу две пары, на смену, что ли? Не позволила домашним отнести на помойку старую ковровую дорожку, аргументировав это необходимостью постелить ее в катафалк – мол, не покупать же для такого случая новый палас? Правда, кто-то из родственников заикнулся, что можно купить новый похоронный коврик и по мере надобности использовать его в тех же целях для всех остальных членов семьи, а также родных и друзей, получится недорого, даже выгодно, особенно если еще давать погребальную дорожку напрокат соседям… Но сама старушка придумала «фишку» еще смешнее: обеспокоенная быстрорастущими ценами на гробы, она сначала хотела было прикупить себе домовину заранее, про запас, но, когда прочие члены семьи наотрез отказались выделить в заставленной соленьями и вареньями кладовке местечко под эту покупку, бабуля предложила похоронить ее в… большой коробке из-под нового телевизора! Коробку-то все равно предстояло хранить до истечения срока гарантии на телик… Правда, гарантия закончилась раньше, чем бабулина земная жизнь, старушка, слава богу, жива и до сих пор, хотя ей уже за девяносто. Глядишь, переплюнет и столетнюю бабу Капу!
И, разумеется, я тут же вспомнила, как на юбилее Капитолины Митрофановны этот самый огромный телевизор ей презентовали уже распакованным. А где, спрашивается, в этот момент была коробка? И что в ней помещалось, уж не тело ли какое бездыханное?
Я чувствовала, что истина, как говорят авторы сериала про ненормальных фэбээровцев Малдера и Скалли, «где-то рядом». Но где? В поисках если не истины, то какого-нибудь ключа к разгадке тайны я и проникла в спиногрызовский дом. Хотя что, собственно, ищу, я и сама не знаю.
Но, когда затянутой в прозрачный полиэтилен рукой, пальцы которой походили на сосиски в оболочке, я выдвинула ящик прикроватной тумбочки в соседней с «залой» комнате, мне сразу стало ясно: вот то, что я искала! В ящике, рядом с дешевой шариковой ручкой и очками в треснувшем пластмассовом футляре лежал толстый блокнот в кожаной обложке. Блокнот я узнала с первого взгляда: он принадлежал покойному Генке Конопкину! Ошибки быть не могло, я сама заказывала эту красивую обложку из тисненой телячьей кожи у знакомой художницы, специализирующейся на такого рода поделках, чтобы сделать Генке эксклюзивный подарок на день рождения! Обложка представляла собой настоящее произведение искусства, на ее внутренней стороне было несколько кармашков, один – даже на кнопочке, прозрачное «окошко» для фотографии владельца, гнездо для визиток и аккуратный металлический блочок для ключей. Хотя Генка держал на этом зажиме не ключи, а пивную открывашку.
Я раскрыла кожаную книжку, но внутри был вставлен новый блокнот. Записи в нем были сделаны незнакомым почерком и имели характер не то бухгалтерской ведомости, не то домовой книги. Вероятно, это экономный Савва таким образом ведет учет и контроль семейных финансов. Понятно, мерзкий гороховый жлоб подобрал Генкин блокнот на месте гибели моего друга, но выбросить пожалел – вещь дорогая, красивая, новая! Заменил бумажный блок внутри и оставил книжку себе.
Теперь я не сомневалась в том, что смерть Гены Конопкина на совести Саввы Спиногрызова. Взглянув на часы – из отпущенных мне Иркой пятнадцати минут я потратила только шесть, – я повернулась к выходу из комнаты и вдруг увидела прямо перед собой сердитое лицо Анастасии Летучкиной!
– Ой, а я тут…
Не знаю, что именно я собиралась сказать в свое оправдание «застукавшей» меня Насте, но до меня вовремя дошло, что вижу я всего лишь собственное отражение в зеркале. Совсем забыла, что выгляжу нехарактерным образом!
– Тьфу, пропасть! – Я прижала руку к груди, унимая участившееся сердцебиение.
Успокоилась, усмехнулась своей панике, вышла в «залу» и снова увидела перед собой Настю!
– Понавешали зеркал, извращенцы! – сердясь и на хозяев дома, и на саму себя, воскликнула я.
Протянула дрожащую руку к своему отражению, и оно потянулось мне навстречу.
В руке у «отражения» оказался газовый баллончик, едкое аэрозольное облако окутало мое лицо, я мучительно закашлялась, зажмурилась и заплакала. Сгибаясь в три погибели, слепо побрела в сторону в поисках опоры, споткнулась, упала, ударилась обо что-то твердое лбом, почувствовала на лице дуновение ветра и поползла на сквозняк, тщетно пытаясь прозреть и отдышаться. Прилегла на тряпичный коврик и затихла, глотая воздух, как умирающая рыбина.
Укол в предплечье я почувствовала, но на фоне общего «дурняка» он не показался мне болезненным. Наоборот, вскоре мне стало легче, одышка ушла, слезы высохли, и я провалилась в беспамятство.
Когда рыжая лахудра Настька скрылась в соседском дворе, бабка Пилипенчиха поправила платок на голове, брюзгливо поджала губы и осторожно слезла с пенька, оставшегося от старой яблони. Дерево и спилили с таким расчетом, чтобы малорослая Пилипенчиха, встав на пенек, могла поверх забора обозревать улицу. Домашним надоело то и дело собирать в траве под оградой табуретки, ушаты, ведра и прочие предметы быта, которые не в меру любопытная бабка подставляла себе под ноги, чтобы высунуться на улицу.
– Вот вам, маманя, персональный наблюдательный пункт, – сказал взрослый Пилипенчихин сын, тракторист Василий, похлопав ладонью по свежему срезу ствола. – И если вы еще хоть раз утянете в крапиву запаску к моей «Ниве», переселяйтесь в собачью будку у ворот! Оттудова вся улица как на ладони, можете пялиться на соседей хоть день и ночь!
– Пока окончательно не свихнетесь! – прошипела в сторону Пилипенчихина невестка Галка.
Но пялиться на улицу днем и ночью бабка при всем желании не могла. В отсутствие домашних, занятых кто работой, кто учебой, ей приходилось вести хозяйство. Вот и сейчас Пилипенчиха вынуждена была прервать сеанс наблюдения за соседним двором, чтобы сходить в дальний угол огорода, нарвать травы на корм уткам. Прожорливые твари уже покрикивали на бабку из своего загона.
– Щоб вы сдохли, прорвы ненасытные! – обругала бабка пернатых, топая мимо них в огород.
Она нарвала охапку лебеды и клевера, утрамбовала зелень в жестяное ведро, высыпала туда же литровую банку пшена, залила колодезной водой и поставила ведро на плиту в летней кухне. Закипая, утиное варево начало вонять, и Пилипенчиха, слегка уняв огонь под ведром, поспешила на свежий воздух. Вскарабкалась на свой пенек – и как раз вовремя, чтобы увидеть, что к спиногрызовским воротам причаливает знакомая иномарка. С водительского места, подрыгав в воздухе ногами, выбралась Настюха в неприлично короткой юбке.
В первый момент Пилипенчиха подумала, что, завозившись с утиным пропитанием, она пропустила отъезд Насти, и вот теперь рыжая лахудра вернулась снова. Но, во-первых, лахудра отчего-то стала не такой рыжей, как несколько минут назад, а «жигуленок», на котором она приехала в первый раз, по-прежнему стоял под забором. Бабке стало непонятно: как такое могло получиться? Что, эта дура, приехав в первый раз на «жигуленке», бросила его на улице, убралась из Приозерного на своих двоих, где-то там пересела на свою иномарку, переоделась из брюк в юбку, перекрасила волосы и прикатила вторично? Причем успела обернуться за какие-то полчаса?!
От напряженной умственной деятельности у Пилипенчихи закружилась голова, она оступилась и сверзлась с пенька в кусачую крапиву, зеленые листья которой напомнили ей о необходимости снять с огня утиное варево. Почесывая обожженное крапивой колено, бабка сбегала в кухню, выключила газ, выволокла горячее ведро во двор, остывать на сквознячке, и снова полезла на пенек.
Едва она высунула голову над забором, как калитка Спиногрызовых отворилась, и показалась Настька. В первый момент бабке почудилось, что девка, поникнув рыжей головой, бредет на полусогнутых, как инвалид-полупаралитик. Потом стало ясно, что ее кто-то несет, точнее даже, толкает впереди себя, подхватив под мышки. Скрюченная Настька, волоча джинсовые ноги по земле, выдвинулась из калитки, и Пилипенчиха увидела, кто ее тащит: вторая Настька, которая не очень рыжая!
– Свят, свят, свят! – зашептала бабка.
Сама не зная, чего испугалась, Пилипенчиха втянула голову в плечи и секунд тридцать тупо смотрела на жучка, ползущего по доске забора. Жучок был один, в глазах у бабки не двоилось. Убедившись в этом, она вновь вынырнула над забором, и успела увидеть отъезжающую иномарку. «Жигуленок» остался стоять на улице. Настек не было видно ни одной.
Пилипенчиха неохотно слезла с пенька и потопала кормить гневно вопящих уток.
Ирка шагала по огороду Спиногрызовых к калитке, ведущей на улицу, испытывая смешанные чувства. Во-первых, законное чувство гордости передовика производства за выполнение и перевыполнение плана: вместо обещанной мне четверти часа подруга продержала Спиногрызовых под дубом двадцать одну минуту. Более того, там они и остались стоять, в тоске глядя на вожделенные желуди.
Но Ирка так и не дождалась моего конспиративного звонка с сообщением о благополучном завершении операции, поэтому испытывала сильное беспокойство.
Хлопнув калиткой, Ирка сразу подбежала к машине и заглянула в салон. В первый момент ей полегчало, потому что она увидела меня на заднем сиденье.
– Ты спишь, что ли?! Забыла, что должна была дать мне отбой? – распахнув дверцу, накинулась на меня Ирка.
Я не отвечала и даже не шевелилась, что было на меня настолько непохоже, что Иркино беспокойство вернулось и удвоилось.
– Ленка, ты почему молчишь? Что с тобой? – Встревоженная подруга потрясла меня за плечо, повернула мою голову, заглядывая в лицо, и тут испугалась по-настоящему.
Лицо у меня было мертвенно-бледное – покойница, да и только!
Ирка прислушалась, обнаружила, что я еще дышу, но еле-еле. Пощупала пульс – слабый, едва заметный. Попыталась поудобнее уложить меня на сиденье, поправила сползшую с плеча вязаную кофту, и тут увидела на моем предплечье характерный след недавнего укола.
– Е-твое! – Выругавшись, Ирка поспешно села в машину, рванула ее прочь от спиногрызовского дома, и, уже вывернув на шоссе, не останавливаясь и не переставая рулить одной рукой, другой нащупала на поясе мобильник, кое-как настучала номер и позвонила капитану Лазарчуку.
Долгий сумбурный разговор, состоявший в основном из покаянного монолога Ирки, съел остатки ее телефонного счета, но дал немедленный результат. Уже на въезде в город нашу «шестерку», завывая сиреной и мигая огнями, остановила милицейская машина. Высунувшийся из нее Серега Лазарчук помахал Ирке, призывая следовать за патрулькой, и кортеж из двух отчаянно сигналящих автомобилей вихрем понесся по городским улицам.
– Слышь, Васька, шо я нонче видела!
Едва во двор вкатилась красная «Нива», и сын с невесткой вылезли из машины, Пилипенчиха поспешила поделиться с ними сенсационными результатами своих наблюдений:
– К Спиногрызовым Настька приезжала!
– Ну и что? – без интереса вопросил Василий, вытаскивая из багажника пакеты с покупками.
– И то! Она не одна приезжала, а вдвоем!
– С мужем, что ли? – лениво поинтересовалась невестка.
– А вот и не с мужем! С другой Настькой! Ну, что ты на меня смотришь, как на дуру? Говорю, Настек было две! Одна рыжая, в брюках и на «Жигулях», вторая не очень рыжая, в юбке и на «Мерседесе», чи как он там называется, не знаю. Одинаковые – прям как близнецы!
– Это «жигуль» и «мерс» тебе одинаковые, как близнецы? – насмешливо хмыкнул Василий.
– Дурень! Настьки одинаковые!
– Маманя, вы опять у меня в гараже шарили? – насупился сын. – Говорил же вам, не лезьте в шкафчик, то на полке в бутылках никакой не уксус стоит, то самогонка!
– Я не пьяная! – обиделась Пилипенчиха.
– Она не пьяная, она дурная, – подтвердила Галка.
– Не дурнее вашего! – разозлившись, в голос закричала бабка. – А ну, умники, гляньте на улицу, там чужой «жигуль» стоит!
Пожав плечами, Василий шагнул ближе к забору и глянул поверх ограды. Улица была пуста.
– Ну шо, мама, допрыгались с пенька на пенек? – злорадно сказала Галка. – Мозги-то у вас и повыскакивали! Все, пора в дурдом!
– Тихо! Слышь, машина порыкивает по проулку? Все дале и дале, вот ужо и не слыхать совсем, – скосив глаза, Пилипенчиха напряженно прислушивалась. – То Настька на «жигулях» укатила!
– Не-е, то лягушонка в коробчонке едет! – ехидно хихикнула вредная невестка.
– А ну, геть отседова, лягушонка! – гаркнула на нее бабка. – Пшла вон, корова безмозглая!
– Поглядеть еще надо, кто тут безмозглый! – пробормотала Галка, направляясь в дом.
Василий пожал плечами и направился за ней. Пилипенчиха, оставшись одна во дворе, ворча, влезла на пенек и вперила горящий взгляд в пустую дорогу. Авось Настьки еще вернутся…
Рыжие или не рыжие, но девки больше не показывались, однако растревоженная Пилипенчиха еще долго терпеливо караулила их на пеньке, слезая с него лишь для того, чтобы размять затекающие ноги.
В десятом часу вечера, уже лежа в кровати, Галка решительным тоном сказала мужу:
– Все, Вася! Кончилось мое терпение! С бабкой надо что-то делать! Видишь, старуха совсем спятила, да еще буйная делается – гляди, как она на меня набросилась!
– В город свезу, в больницу, – буркнул Василий, накрываясь с головой одеялом.
– В психиатрическую, – удовлетворенно добавила Галка.
Если бы бабка Пилипенчиха могла заглянуть в городскую психушку в этот самый момент, ее нервное расстройство усугубилось бы: как раз в десятом часу вечера врач-психиатр профессор Топоркович внимательно осматривал экстренно доставленную пациентку, голубоглазую рыжеволосую девицу в испачканных землей джинсах и вязаной кофте.
