Хансйорг Мартин
Моя прекрасная убийца
Главные действующие лица:
Альфред Ладике
получает любовные письма, порнографические фотографии и, наконец, удар в шею обыкновенными ножницами.
Франциска Янсен
имеет с Ладике крупный разговор; кровь той же группы, что и у него, оказывается на ее рукаве; уезжает за границу.
Гизела Цирот
становится свидетелем разговора Янсен с Альфредом Ладике; одновременно с ней уезжает за границу, откуда не возвращается.
Эрих Цирот
ведет более разнообразную жизнь, чем представляется поначалу; впоследствии оказывается веселым вдовцом.
Фрау Фибих
в решающий момент превращается в сущую гиену, но это мало ей помогает.
Степанович
опровергает легенду, будто все балканские служащие продажны.
Комиссар полиции Лео Клипп
рискует опровергнуть легенду, будто все германские служащие неизменно корректны.
Зазвонил будильник. Я с досадой отвлекся от созерцания чрезвычайно красивой девицы, развлекавшей меня во сне, и попытался свернуть шею чудовищному дребезжащему механизму. Но звонок не умолкал.
Мне потребовалось восемь секунд, чтобы сообразить — звонит вовсе не будильник, а телефон. На часах — половина пятого. Я вскочил с постели, ударился босой ногой о ножку стула, чертыхнулся, хромая и проклиная все на свете, добрался до безжалостного аппарата, поднял трубку и хотел было сказать: «Говорит Клипп». Но вместо этого вышел такой звук, будто ранним утром, в тумане, на пастбище возле пруда закашляла простуженная корова.
— Кто говорит? — спросил бодрый мужской голос.
Я не торопясь прочистил горло, так как мне сразу стало ясно, что означает этот звонок, и только потом громко, хорошо поставленным голосом отрапортовал:
— Говорит Клипп!
— Доброе утро, господин комиссар, — в бодром мужском голосе чувствовалось явное злорадство. — Вам следует срочно прибыть в универмаг «Вайнгеймер».
— Понятно, — ответил я, — но ведь он еще закрыт!
— Никто и не ожидает, что вы поедете туда за покупками.
— Петер, идиот! — заорал я, потому что узнал этот голос. — Но почему непременно я?..
— Лео, — ответил он довольно неискренне, — кроме тебя нет никого, кто мог бы быстро добраться на место происшествия. Тебе не повезло, ты живешь всего в десяти минутах оттуда. Ты не представляешь, как жаль мне было тебя будить!
— Наглая ложь! — сказал я уже просто так, поскольку его аргументы были убедительны. — Что случилось?
— Уборщицы универмага обнаружили в одном из помещений труп мужчины. Они позвали сторожа. Сторож вызвал полицию. Коллеги с Петерваген, 13, позвонили начальству, начальство связалось со мной, — я сегодня ночной дежурный. А я звоню тебе. Итак…
— Ясно. Цепная реакция в соответствии с инструкцией. Ну, тогда дальше дело за нами. Что можешь добавить важного по существу?
— Ничего, — сказал Петер, — только то, что уже сказал. Ах, да! Этот господин заколот.
— Надо же, какой изыск!
— Ты циник!
— По-твоему, я должен быть романтиком в половине пятого утра? — спросил я.
— Утро вечера мудренее, — ехидно заметил Петер.
— Глупо! — сказал я и положил трубку.
Пока закипала вода для кофе, я побрился, плеснул холодной воды в лицо и в который уже раз подумал, что стоило бы выбрать другую профессию.
Впрочем, если бы я стал врачом, вряд ли мне удалось бы избежать ночных звонков. И булочники тоже должны вставать каждое утро в половине третьего или еще раньше. Водители, работающие на дальних рейсах, вообще часто не ночуют в своей постели, а владельцы гостиниц ложатся спать, когда остальные уже встают. Возможно, следовало избрать стезю муниципального служащего или заведующего каким-нибудь статистическим управлением. Господин заведующий статистическим управлением… О, боже!
Я выпил кофе, съел без особого аппетита жареный хлебец и вышел из дома, так и не решив, кем же мне следовало бы стать в жизни. Без десяти минут пять я уже проехал вдоль фасада универмага «Вайнгеймер», который, несмотря на ранний час, был ярко освещен, затем свернул в узкий переулок, где находился служебный вход.
У ворот стояли полицейская машина с Петерваген, 13, и респектабельный черный «мерседес». За ним я и припарковал свой западногерманский «серый, скромный, надежный и выносливый автомобиль», если верить рекламе.
Я подошел к воротам, открыл калитку и шагнул в подворотню, где вовсю гуляли сквозняки. Слева от «стекляшки» появился сморщенный и хилый мужичок-с-ного-ток. Комбинезон, надетый на него, был на несколько размеров больше, чем следовало. Фуражка с серебряной кокардой держалась на ушах.
— Что вам угодно? — напустив на себя важный вид, спросил этот мальчик-с-пальчик.
— Криминальная полиция, — сказал я.
Я давно поражаюсь эффекту, который производят эти волшебные слова, — «Сезам, откройся» нашего времени. От них смолкают разговоры и вытягиваются лица. У гордецов сразу пропадает все высокомерие, и здоровенные лбы становятся тихими и послушными, как ягнята.
С коротышки тоже сразу слетела спесь. Он превратился в добропорядочного и законопослушного гражданина, заговорщически прошептавшего:
— О, да! Конечно! Вас уже ждут! И шеф наверху!
— Какой еще шеф? — поинтересовался я.
— Господин Штракмайер, владелец «Вайнгеймера», — пояснил коротышка.
— Черт возьми! — удивился я. — В такую рань? Ну ладно, там поглядим. Как пройти к нему?
— Вначале сюда, по коридору, — засуетился гномик, — потом направо, затем на лифте подниметесь на шестой этаж. Извините, лифт вам придется вызвать самому. Еще никого нет, и я не могу покинуть пост. Или мне позвонить, чтобы кто-нибудь сверху?..
— Нет, спасибо, — сказал я. — Я ведь и сам способен нажать на кнопку, а?
— Ну, конечно, — робко прошептал он, явно испугавшись, что обидел меня. — Дело-то простое, в сущности.
— Спасибо за доверие, — сказал я, и двинулся по коридору в указанном направлении, нашел лифт, нажал на кнопку вызова и стал ждать, так как кабина действительно была наверху.
Пахло так, как пахнет во всех магазинах. Ничего удивительного, впрочем. На стене висела доска со всякого рода объявлениями. Я прочитал, что группа настольного тенниса занимается по пятницам, врач принимает по вторникам и четвергам, на личные покупки стоимостью свыше 300 марок в магазине нужно специальное разрешение от руководителя отдела кадров, а курсы по оказанию первой помощи организованы…
Тут остановился лифт. Я вошел в кабину и нажал на кнопку с цифрой шесть. Лифт рванул вверх с такой скоростью, что мне показалось, будто мой желудок так и остался на первом этаже, когда остальное тело достигло третьего. Впрочем, к шестому этажу «Игрушки, мебель, стекло и фарфор» ему удалось нас догнать, и мы вышли все вместе.
Похоже, коротышка-сторож предупредил о моем появлении по телефону, так как, выйдя из лифта, я обнаружил трех господ, видом своим напоминавших членов комиссии по организации гражданской панихиды. Не хватало только цилиндров.
Первым ко мне подошел лысый малый со щегольскими усами и в пенсне, в хорошо сшитом костюме скромного серого цвета. По огромному, как слива, бриллианту на указательном пальце правой руки я определил, что это сам Штракмайер.
— Штракмайер, — сказал он и протянул мне теплую, влажную руку. Что ж, убийство заставляет поволноваться даже тузов коммерции.
— Вы, конечно, уже в курсе, господин комиссар, — продолжал он.
— Клипп, — сказал я. — Не стоит поминать звание, право. Не так уж оно ласкает слух.
— Благодарю вас. Это очень любезно с вашей стороны, господин…, господин…
— Клипп, — помог я. — Попробуйте запомнить по ассоциации. Напоминает видеоклип. Или клипсы.
Штракмайер улыбнулся, обнажив элегантный золотой зуб слева сверху, который так и заиграл в неоновом свете, и представил своих спутников, скромно державшихся на втором плане.
Один из них, помоложе, с глуповато-самодовольным выражением лица, был сыном Штракмайера. Второму, рыжему, было за тридцать. Он оказался руководителем отдела кадров и носил восхитительную фамилию — Тю-тер. Доктор Тютер. В отличие от начальника, эти двое выглядели довольно заспанными. А сын к тому же несколько раз порезал подбородок при бритье.
— Каким образом вы все оказались здесь? — спросил я.
— Следуя моим указаниям, сторож сразу же известил меня о происшедшем. Первый звонок — в полицию, второй — мне. Так у нас заведено по инструкции, — объяснил Штракмайер-старший.
Он посмотрел на часы и продолжал:
— Это было сорок пять минут назад, сразу после того, как был обнаружен труп. Я живу недалеко отсюда. А господина Тютера, который также живет недалеко, я прихватил с собой по пути.
— Вот оно как, — покивал я. Мне было слегка досадно, что я оказался здесь позже этих троих. Впрочем, полицейские с Петерваген наверняка позаботились, чтобы на месте происшествия не появлялся никто из посторонних.
— Ну что же, поглядим, — сказал я.
— Пожалуйста, — сказал Штракмайер и отступил, пропуская меня вперед. Здесь, на служебном этаже, пахло не магазином, а едой: холодным мясом, картошкой, капустой. Эта часть шестого этажа служила столовой. Члены комиссии по организации торжеств, сопровождая меня, молча прошествовали по коридору и свернули налево. Там у двери стоял полицейский. Он козырнул мне, когда я, проходя мимо, показал ему свой служебный значок.
Я попросил моих спутников подождать и вместе с полицейским вошел в комнату. На двери висела табличка: «Отдел Е (Ладике, Борнеман, Курц)».
Помещение оказалось канцелярией: полки, уставленные папками, два письменных стола, две пишущие машинки и две двери — налево и направо. У левой сидел еще один полицейский. Он вскочил и лихо козырнул. Дверь справа была открыта. Из комнаты за ней две женщины в серых халатах с испугом смотрели на меня. Оба полицейских одновременно указали на левую дверь. Я вошел туда. В жутковатом свете неоновых ламп между стулом и письменным столом на спине лежал мертвый мужчина. На ковре расплывалось большое пятно крови. Неподалеку тускло поблескивали ножницы.
Покойный был без пиджака. Кровь из колотой раны на шее залила рубашку: воротник, плечо и живот. От трупа уже порядком пахло. На мгновение мне стало не по себе.
— Откройте окно! — приказал я.
Полицейский бросился выполнять приказание, а я принялся осматривать труп, пытаясь осмыслить первые впечатления, насколько это было возможно.
Ковер под письменным столом был сдвинут с места, но в остальном царил полный порядок. Не обнаруживалось ни малейших следов борьбы. Видимо, убийца и жертва хорошо знали друг друга.
Я вытащил из кармана пачку сигарет и предложил полицейским, что было с благодарностью принято. Втроем мы прошли в канцелярию и закурили.
— Кроме уборщиц и вас, кто-нибудь еще был здесь сегодня утром? — спросил я.
— Нет, — ответил полицейский постарше. — С момента, как мы прибыли — ни одной живой души!
Я подошел к окну и открыл его пошире — даже здесь пахло кровью и смертью. Окно выходило на глухую противоположную стену. Первые лучи августовского солнца уже упали на нее, нимало не расцветив грязно-серую поверхность.
За дверью раздались шаги. Постучали.
Полицейский помоложе открыл. Толкаясь и мешая друг другу, вошли шестеро: фотограф, полицейский врач, сотрудники отдела судебной криминалистики. Мы пожали друг другу руки. Надо же, сколько рук у шестерых мужчин и какие разные у них рукопожатия!
— Где объект? — сказал фотограф.
— Рядом, — ответил полицейский постарше.
— Неужели не чуешь по запаху? — спросил один из криминалистов.
Началась обычная, достаточно шумная суета. Фотограф сделал несколько снимков. Мы стояли рядом и, вероятно, думали об одном и том же: «Как сладок сон именно в эти утренние часы и как далеко до следующего уик-энда…»
Через какое-то время в дверь постучали.
Это напомнили о себе господин Тютер и господа Штракмайеры.
— Да, да! — сказал я. — Мы о вас помним! Но лучше вам подождать в кабинете, пока я приду.
Я прошел к женщинам в серых халатах, представился и попросил рассказать, как они обнаружили труп. Одна тут же принялась сыпать словами. Оказывается, у нее накануне было предчувствие — непременно что-то случится.
— Пусть мне теперь только кто-нибудь скажет, что гороскопы врут! — заявила она запальчиво. — Почитайте-ка, господин комиссар! Я — Рак! Здесь написано: «Рака ожидает потрясение на работе». Ну, что вы теперь скажете?
Я слегка остудил ее пыл, посоветовав приберечь астрологические комментарии для журналистов. Только я помянул эту братию, как постучали, и молоденький полицейский, просунув голову в дверь, доложил:
— Пришли четверо репортеров, господин комиссар!
— Пусть немного подождут! — приказал я. — Мы еще ничего не знаем. Вы тоже ничего им не говорите. И ваш коллега пусть молчит.
— Само собой разумеется, — сказал полицейский и исчез.
Женщина-Рак в волнении ерзала на стуле.
— И моя фотография попадет в газету? — спросила она.
— Конечно, — ответил я.
— О, господи! — простонала она. Но это был восторженный вздох, а не стон ужаса.
Похоже, сбывалось заветное желание всех уборщиц и садовников — увидеть свою фотографию в газете. «Фрау Полшмидт нашла труп…» Они все помрут от зависти: молочница, газовщик, водитель автобуса и, конечно, эта старая корова с верхнего этажа, которая вечно строит из себя светскую даму — это при муже-то продавце! Хоть и в художественном салоне, где торгуют картинами, — все равно продавец! Ничего, они теперь попляшут…
Я прервал ее радужные мысли и попросил коротко изложить события, по возможности избегая упоминаний о звездах. В ее показаниях не было ничего особенного. Она открыла дверь своим ключом. Да, дверь была закрыта. Нет, ключ в ней не торчал. Когда зажгла в левой комнате свет, то увидела на полу Ладике.
— Ладике? — переспросил я.
Фамилию я услышал впервые, хотя наблюдал убитого уже добрые четверть часа.
— Ну да, труп, — сказала женщина-Рак.
Итак, убитый оказался господином Ладике. Теперь я был в курсе. Альфред Ладике, заведующий секцией магазина. Служебной его карьере положили конец обыкновенные ножницы.
Разумеется, будущая знаменитость Эмма Полшмидт тут же испустила вопль, на который прибежала вторая дама со шваброй в руках. Кричать она не стала, а, быстро оценив ситуацию, вывела обезумевшую от страха фрау Полшмидт из комнаты и, действуя на удивление разумно, тут же из канцелярии позвонила сторожу. Через три минуты тот был наверху вместе с бригадиром уборщиц. Оба, поглядев с порога на убитого и коротко посовещавшись, оповестили полицию и начальство. Через пять минут приехали двое полицейских из отделения на Петер-ваген, заперли дверь в комнату, где лежал труп, и отправили сторожа с бригадиром заниматься своими делами. Вот и вся история.
Я приступил к расспросам. Вторая уборщица, особа более сообразительная и молодая, но донельзя тощая и с такой скорбной миной, будто она замужем за хроническим алкоголиком, тут же зарыдала. Удивительно, но резкие черты лица от этого смягчились, и она сделалась почти привлекательной. «Да-да», «нет-нет», «именно так» — больше из нее ничего нельзя было вытянуть. Она только кивала и с испугом смотрела на меня. Когда я предложил сигареты обеим, она взяла одну и глубоко затянулась. При этом на лице у нее появилось слабое подобие улыбки. Фрау Полшмидт от предложенной сигареты возмущенно отказалась. Она уже предвкушала встречу с репортерами. Я доставил ей это удовольствие, разрешив выйти в коридор.
Штракмайера-младшего и доктора Тютера уже окружили репортеры. Двое из них почему-то были в темных очках, хотя в коридоре вовсе не ощущался избыток солнца.
Стоило мне закончить допрос уборщиц, как репортеры тут же оставили Штракмайера с Тютером и напустились на меня.
— Вы кого-то подозреваете, комиссар? — выкрикнул один из них.
Я знал его. Он представлял бульварную газету с большим тиражом.
— Да, — сказал я. — Полагаю, что это дело рук вашего главного редактора. Убитый, видимо, покупал вашу газету, чтобы заворачивать грязное белье. Так что перед нами определенно акт мести.
Трое других ухмыльнулись. Он мне наверняка припомнит, но меня это не трогало.
Подошел, сцепив руки, доктор Тютер.
— Извините, а можно не упоминать в газетах название нашего универмага? — спросил он.
— Обратитесь к вашему адвокату, может быть, он поможет, — посоветовал я ему и снова обернулся к репортерам.
— Вот женщины, которые первыми обнаружили труп.
— Первой обнаружила я! — донесся до меня громкий голос женщины-Рака. Сказано было так, что я живо представил ее фотографию на первой полосе.
Я вернулся в комнату. Заколотый Ладике все еще лежал на спине, но кто-то уже закрыл ему глаза, чтобы они не смотрели на свет неоновых, ламп. Ко мне подошел врач.
— Он мертв примерно два дня. Большего я вам сейчас не могу сказать. Патологоанатомы должны произвести вскрытие, и только оно позволит точно установить время убийства, господин Клипп.
— Ясно, — сказал я. — Спасибо, доктор. Но факт убийства несомненен? Самоубийство исключено?
— Исключено, — ответил он — Я много чего повидал на своем веку, но чтобы кто-то воткнул себе ножницы сбоку в горло… Нет, это невозможно!
Я поблагодарил еще раз. Он спросил, можно ли распорядиться, чтобы увезли труп. Я повернулся к остальным экспертам. Те согласно кивнули. Врач попрощался и ушел. Фотограф уложил свои аппараты и удалился вслед за ним. Как только открылась дверь, их обоих тут же окружили репортеры. Я видел, как врач энергично покачал головой и жестом отстранил их, а фотограф тоже покачал головой с самой загадочной миной, и они вместе направились к лифту.
Я еще раз обошел вокруг трупа, присел около и посмотрел на него.
— Нашли что-нибудь? — поинтересовался я у экспертов.
— Ничего! — ответил один из них, посыпая серым порошком поверхность стола, дабы снять отпечатки пальцев.
— Отпечатков масса, — продолжал он. — Но, похоже, все принадлежат убитому. На ящике стола и на настольном календаре есть и другие. Однако их могла оставить секретарша.
— А на ножницах? — спросил я.
— Никаких! — ответил он.
— А на предметах в карманах?
— Только его собственные, — ответил другой криминалист.
— На фотографиях тоже… — добавил третий.
— На фотографиях? — спросил я.
— Ну да, у него в бумажнике целая пачка фотографий девушек. На любой вкус — помоложе, постарше. Некоторые сняты обнаженными.
— Можно взглянуть? — попросил я.
— Это с утра-то пораньше? — поддел один из них.
— Утро вечера мудренее, — процитировал я своего коллегу Петера. Я ждал, что кто-нибудь скажет «Глупо», как сказал ему я, но все промолчали. Возможно, просто не отважились, поскольку все четверо когда-то сидели по два раза в неделю на моих лекциях в полицейской школе и внимали моим мудрым наставлениям. Один из них вытащил из аккуратной кучки, в которую они сложили содержимое карманов Ладике, бумажник и протянул его мне. Мягкая, тонкая кожа. Почти новый.
— Где он его носил? — спросил я.
— В пиджаке. Пиджак висел там, за занавеской.
Рядом с членской карточкой автомобильного клуба, паспортом и пропуском в магазин круглосуточно в бумажнике лежали двенадцать фотографий девушек и женщин. Всех возрастов и, действительно, на любой вкус. И пока я, удивленный донельзя, рассматривал и со все возрастающим интересом читал надписи, на них сделанные, криминалисты переглядывались и криво улыбались.
Это была редкостная коллекция! Например, на одной фотографии, изображающей обнаженную женщину бальзаковского возраста и столь рубенсовских форм, что лучше бы ей сниматься лежа на спине, но никак не стоя, — так вот, прямо на этом животе и на этой груди было написано: «Альфреду, моему лебедю — от его Леды!»
Должно быть, Альфред, именуемый лебедем, был не особенно разборчив. «На память о прекрасных часах вдвоем» преподнесла ему свою фотографию девица не первой молодости с томным взглядом. «Фредди, моему медвежонку, в память о шалостях на пляже Балтийского моря» — так была подписана фотография, на которой тридцатилетняя красотка демонстрировала свои прыщи, купальник и сексапильность престарелой эскимоски. Все остальные были в таком же роде.
Только одна фотография была без посвящения: девичья головка в профиль, выглядевшая рядом с Ледой и русалкой с Балтийского побережья как персик в ящике с картошкой. Я вертел фотографию и так и этак, не понимая, что могло связывать это волшебное создание с гнусным типом Ладике.
Я еще раз, более внимательно, осмотрел убитого. Пальцы, пожелтевшие от никотина. Типичное, зауряднопривлекательное, гладкое лицо, резко очерченный рот, длинные, темные, шелковистые ресницы. На рубашке, сшитой по индивидуальному заказу, и на пиджаке были ярлыки одного из лучших портных Гамбурга. Я перелистал документы. Альфред Ладике, заведующий секцией, 34 года, не женат, живет в Гамбурге, Миттельвег, 13. Квартал не для бедных. Альфред Ладике — Казанова из Пезельдорфа.
— Ключей нет? — спросил я.
— Есть, — сказал один из экспертов. — От машины и от квартиры, лежат на письменном столе, в кожаном футляре.
— У вас еще много работы? — поинтересовался я, взглянув на часы. Было около шести.
— Примерно на час.
— Хорошо, — сказал я. — Я еду на квартиру Ладике. Занесите в протокол, что я взял все двенадцать фотографий. Возможно, одна из них мне понадобится.
— К примеру, Леда!
— Вот именно. Как предмет моих детских вожделений.
У двери я обернулся:
— Но один из вас должен оставаться здесь до моего возвращения.
— О’кей, — хором сказали все четверо.
В коридоре репортеры все еще роились вокруг уборщиц. Когда я вышел, они накинулись на меня.
— Сожалею, но никаких комментариев не будет, — сказал я. — Если хотите, записывайте анкетные данные убитого.
И я продиктовал им эти данные, хотя они вполне могли навести справки в конторе у дрктора Тютера. Пусть хоть это будет им легким утешением, подумалось мне.
У той уборщицы, что помоложе, я спросил, где отыскать ее шефа.
Штракмайер-старший поднялся с кресла, обтянутого оленьей кожей, когда я, коротко постучав, вошел в его тронный зал. Штракмайер-младший стоял у окна и курил сигару.
— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросил он снисходительным тоном.
— Видимо, тут приложил руку Храбрый Портняжка, — ответил я. Они, разумеется, меня не поняли: им еще ничего не было известно про острые ножницы. Я известил их, что уезжаю часа на два и попросил, чтобы в помещение отдела Ладике в это время никто не заходил.
— Наш персонал приходит только в 8.15,— сказал Штракмайер.
— К тому времени я уже вернусь, — заверил я и с легким поклоном удалился, чтобы избежать дальнейших дурацких вопросов. Дом на Миттельвег был старым и когда-то весьма респектабельным. Потом, правда, из четырех десятикомнатных квартир сделали десять четырехкомнатных, поскольку сочли, что так будет прибыльнее. К тому же вся приличная публика, которая раньше здесь обитала, переселилась в коттеджи в двадцати километрах от города. Ладике жил на втором этаже. Я поднимался по широкой лестнице с вычурными перилами и любовался фресками на темы греческой мифологии. Присутствовала здесь и Леда. Ее изображение трудно было назвать высокохудожественным, и тем не менее она казалась куда привлекательней дамы на фотографии.
Я достал ключи, найденные в кармане убитого, и подобрал нужный. Открывая дверь, услыхал, как внизу громко оповещает о своем приходе молочница. Я поторопился войти, чтобы не афишировать своего присутствия. В прихожей было темно. Я нащупал выключатель и зажег свет, однако стало ненамного светлее, потому что на всех трех лампах были темно-красные абажуры. Создавалось впечатление, будто это не прихожая, а фойе стриптиз-бара. В первой комнате, узкой и длинной, стояли кровать, пустой гардероб и старый секретер, тоже пустой. В углу — сложенный пляжный зонт и шезлонг. Маленький балкон украшали ящики с цветущей геранью. С него открывался вид на сад. Вторая комната, тоже выходившая в прихожую, была почти пустая. Шесть стульев вокруг стола, столик на колесиках, сервант, в котором стояла кое-какая посуда. На подставке для цветов — несколько ухоженных кактусов. На стене висела репродукция с нидерландского натюрморта в прекрасной раме. Мертвый заяц косил глазом с картины, наблюдая за моими передвижениями.
Обстановка третьей комнаты состояла из квадратной тахты необъятных размеров, застеленной оранжевым шерстяным пледом. Первые лучи солнца ярко освещали ее, и мне даже пришлось на миг зажмуриться — настолько ярок был оранжевый цвет. На сером ковре стояли несколько удобных с виду кресел. Музыкальная шкатулка в стиле рококо и книжный шкаф дополняли интерьер. Над тахтой висел невиданных размеров бюст негритянки, изготовленный из глины и пластика. На другой стене красовалась в золотой раме роскошная картина маслом — бушующее море.
Тахту, кресла, шкатулку и картину я оставил без внимания, а начал осмотр с книжных полок. Книг было немного. Промежутки между ними заполняли безделушки, какие обычно покупают туристы в разных частях Европы: шведские деревянные лошадки, фигурка цапли из Югославии, голландская фарфоровая мельница, несколько баварских пивных кружек с оловянными крышками — словом, все, навевающее приятные воспоминания. Тут же сидело полдюжины тряпичных кукол.
Книжный шкаф был, собственно, секретером. Я порылся в письменном столе и не обнаружил ничего интересного. Разве что отметил, что все там содержалось в идеальном порядке. Даже почтовые марки, рассортированные в соответствии с их стоимостью, лежали в пакете из пластика с надписью «Марки». Одно из отделений ящика было заполнено почтовой бумагой со штемпелем «Альфред Р. Ладике». Я вспомнил, что второе имя убитого было Рихард. Итак, вторая буква — для пущего шика. Впрочем, и путаницы меньше, если что.
Может, и мне впредь именовать себя Лео Ф. Клипп? Или хотя бы сделать такой штемпель для почтовой бумаги? С «Ф» звучит роскошно, почти по-английски.
Да, Ладике оказался педантом. Должно быть, неразборчив он был только в интимной жизни. Зато разноцветные карандаши и ручки содержались у него в образцовом порядке. Стаканчик для того, стаканчик для этого, для другого, для третьего. Ни один огрызок карандаша не затерялся между ручками. Все очень аккуратно.
Я закрыл откидной стол, чтобы этот гнетущий порядок скрылся с моих глаз, и отворил нижнюю дверцу шкафа. Там стройными рядами, словно прусский почетный караул, стояли папки, сияя золотым тиснением на корешках: «Корресп. Семья. 15.03.63–31.12.66», «Счета (оплаченные)», «Переписка с хозяином дома», ну и так далее. Просто нет слов. Я вспомнил о том, как у себя дома часто до умопомрачения ищу какие-нибудь нужные бумаги. Но что это? «Корресп. А — К. Л — Я». Больше никаких пояснений. Я раскрыл первую из папок: собрание любовных писем Ладике. Усевшись прямо на ковер, положил эту подшивку себе на колени и принялся листать. Розовые и голубые, источающие аромат фиалки и лаванды излияния души и сердца тонкий ценитель расположил по начальным буквам дамских имен, приложив копии своих ответов. Под буквой «А» наличествовали послания только трех дам, под «Б» — девяти. Под «В» я обнаружил четырех.
Письма я бегло просмотрел, поскольку внимательно их читать у меня не было ни времени, ни желания. Преобладали послания пространные, многостраничные. К одним прилагались лепестки роз, к другим — локоны волос, на третьих имели место отпечатки накрашенных губ. Ответы Ладике почти не отличались по тону и содержанию. Для них был характерен подчеркнутый лаконизм. Казалось, он не особо обременял себя сочинением ответов. Сплошь и рядом речь шла о деньгах, о совместном будущем и прочем. Стандартность формулировок укрепила мое нелестное мнение о покойнике. Я уже был близок к тому, чтобы отложить чтение на другое время, как вдруг мой взгляд упал на скромный белый листок. Он был единственным под буквой «Ф», и копии ответа не прилагалось. Сначала меня озадачил почерк. Это был интеллигентный, четкий, нервный, почти мужской почерк. Всего пять строк. Никаких сюсюканий. Все четко и определенно: «Оставьте навсегда попытки сблизиться со мной. После произошедшего я воспринимаю их как проявления бессовестной назойливости и буду всеми силами противиться им».
Письмо было получено почти 10 дней назад. В четверг на прошлой неделе. Я даже присвистнул. Необыкновенно бережно, с помощью носового платка я достал письмо из папки, сложил его и с предельной осторожностью, будто сырое яйцо, положил в бумажник. Что за глупости, впрочем? Какое еще сырое яйцо в бумажнике…
Потом заглянул в последнюю комнату, которая являла собой спальню ловеласа средней руки. Несколько посредственных порнографических рисунков и зеркало напротив кровати сразу наводили на мысль, что здесь не то место, где царит чистая любовь. Сделав эти забавные, но бесполезные наблюдения, я констатировал, что больше ничего примечательного в будуаре Ладике нет. Внимания заслуживал только шкаф, в котором висели семнадцать отменных костюмов, лежало сложенное стопочкой белье, шитое на заказ, и стояли три десятка пар дорогих туфель. Неплохо!
На маленькой кухне тоже царили порядок и чистота. Даже пакет с грязным бельем выглядел аккуратно. Дюжина бутылок вина в кладовке, половина жареной курицы в холодильнике, разнообразные острые приправы на полочке над плитой… Больше ничего. Нужно будет еще раз внимательно осмотреть квартиру, подумал я, но в следующий раз. Близилось 8 часов, надо было возвращаться в универмаг и брать в оборот коллег бедняги Ладике.
Я прихватил с собой папки с любовной перепиской от А до Я и вышел на улицу. Бутылку с молоком, принесенную молочницей, я так и оставил стоять под дверью, победив непонятное искушение его попробовать.
На обратном пути в универмаг «Вайнгеймер», стоя у светофоров, совершая обгоны, перестроения и прочие маневры, я размышлял о жизни этого ловеласа и решил, что Ладике, как видно, неплохо использовал свое мужское обаяние, трактуя тезис о равноправии полов достаточно своеобразно и великодушно позволяя женщинам содержать его. Они, должно быть, проявляли щедрость, иначе вряд ли бы он смог завести столь роскошный гардероб и позволить себе такую квартиру.
Мне следовало проверить все. Сколько он зарабатывал? Сколько стоит квартира в этом районе? Были ли у него долги? Я содрогнулся от мысли, что придется отыскать всех этих котиков и птичек, Лед и зайчиков, чтобы выяснить, брал ли он у них деньги. Возможно, причиной убийства стало горькое разочарование в избраннике, крушение надежд и оскорбленное самолюбие какой-нибудь из пассий Ладике.
С половины девятого до половины одиннадцатого я допрашивал одну за другой трех непосредственных сотрудниц Ладике по универмагу «Вайнгеймер». Его секретарша и одна из стенографисток, работавших у него под началом, смущались, краснели и только после допроса с пристрастием, учиненного мною, признали, что Ладике, иногда, некоторым образом, так сказать, имел привычку слегка их потискать. Говоря проще, господин заведующий секцией был большой любитель наградить даму ласковым шлепком, ущипнуть за филейные части или мимолетно, как бы ненароком, погладить ее бюст. Что ему и дозволялось.
— А почему же вы разрешали? — осведомился я.
— О господи, а как же иначе? — ответила секретарша, бледная женщина, давно разменявшая четвертый десяток и на редкость веснушчатая. — Иначе неприятностей не оберешься. Сразу начал бы придираться по мелочам, попробуй, откажи. Но большего я никогда ему не позволяла.
Это было сказано с такой страстью, что я уверился в обратном.
— Требовал ли он от вас деньги? — спросил я.
— Нет! — ответила она.
Вторая машинистка дала аналогичные показания. Нескладная, с поджатыми губами а ля Брижжит Бардо и пальцами, похожими на сосиски, она немедля ударилась в слезы, стоило мне заикнуться о шалостях шефа.
— Никаких показаний об этом давать не буду! — сказала она, всхлипывая.
Я продолжал настаивать:
— У вас была связь с ним, не правда ли?
Хотя она так и не ответила, мне было достаточно услышанного. Ни одна из них не казалась настолько обозленной на шефа, чтобы убить его. Мысль пожаловаться в дирекцию на похотливого босса тоже не приходила им в голову.
— Это ничего бы не дало, — сказала секретарша, — нас просто перевели бы в другой отдел, а там неизвестно как приняли бы.
Я кивнул. И у третьей девицы не было причин ненавидеть своего шефа, хотя он и не обращал на нее никакого внимания, даже не заговаривал с ней. Что неудивительно, поскольку бедняжка была весьма невзрачна и имела запущенный вид. И деньги у этой Золушки вряд ли водились.
Только в одном я продвинулся: на предъявленных снимках опрошенные сотрудницы Ладике дружно узнали девушку с красивым профилем. Хотя никто из них не назвал ее имени, все с уверенностью заявили, что она работает здесь, в универмаге.
— Какая-то у нее северонемецкая фамилия, — сказала секретарша. — То ли Клаузен, то ли Френзен… Что-то в этом роде…
Я прошел по коридору мимо собравшихся там любопытных сотрудников в кабинет доктора Тютера, который отвечал в универмаге за кадры, и показал ему фотографии. Выяснилось, что одна из пассий покойного — та, что постарше — когда-то работала здесь продавщицей, а девушка со славным профилем сейчас продавец-стажер в отделе игрушек. Фамилия ее Янсен.
— А как зовут?
Доктор Тютер порылся в личных делах и ответил:
— Франциска.
— Франциска Янсен, — повторил я. — Ф. Я. А где она сейчас, позвольте спросить? Нельзя ли пригласить ее сюда?
Доктор Тютер позвонил куда-то по внутреннему телефону и спросил, где сейчас находится фройляйн Янсен.
— Как-как? В отпуске? Она в отпуске, — с облегчением оповестил он меня.
— А с какого времени? — спросил я.
— А с какого времени? — эхом отозвался он в телефонную трубку, и лицо его тут же вытянулось. — С субботы.
— Значит, в субботу она еще была здесь? — продолжил я свои навязчивые вопросы.
— Да, — упавшим голосом ответил он.
— Пожалуйста, дайте мне ее личное дело, — сказал я. — Обещаю, что информация, содержащаяся в нем, не будет разглашена.
— Но не подозреваете же вы фройляйн Янсен всерьез, господин комиссар?
Он был совершенно обескуражен. Физиономия его, и без того красная, приобрела какой-то багровый цвет, что в сочетании с рыжей шевелюрой давало интересный цветовой эффект.
— А почему бы и нет? — спросил я. — И что значит «всерьез»? В шутку никого в убийстве не подозревают, мне кажется. Кроме того, я подозреваю фройляйн Янсен ровно в той же мере, в какой всех остальных дам, с которыми ваш изысканный Ладике изысканно проводил время. Ни больше, ни меньше. С кого-то надо начинать распутывать этот клубок. Верно я говорю?
— Да, да, — сказал доктор, — это я понимаю. Но что касается фройляйн Янсен, тут исключено…
Но так и не пояснил, почему фройляйн Янсен остается вне подозрений. Почему она не могла разделаться с навязчивым типом.
Я со значительным видом молчал.
— А что, простите, вы имеете в виду, когда говорите, что Ладике изысканно проводил время? — спросил он.
Тут я ему в кратких, но сочных выражениях описал атмосферу в отделе, не преминув заметить, что хороший завкадрами должен знать о таких вещах, как неизбежном зле; это, если угодно, признак профессионализма — ведь опытный почтальон знает, что в некоторых дворах существуют кусачие собаки.
Бедняжка доктор раскрыл свой рот и пораженно уставился на меня, будто я прямо у него на глазах достал из цилиндра дюжину кроликов.
С этими кроликами я его и оставил, отправившись навстречу новым допросам.
Собственно, я собирался пойти прямиком в отдел игрушек, чтобы послушать тамошние разговоры, но по дороге меня остановили. Перед дверью кабинета Ладике стояла невероятно светловолосая женщина в очень милом и дорогом летнем платье, по которому шли какие-то фантастические цветы размером с суповую тарелку.
— Господин комиссар Клипп? — заговорила она со мной, когда я проходил мимо.
— Верно, — ответил я и остановился. — Чем могу быть полезен?
— Цирот, — представилась она.
— Очень приятно, — сказал я и не солгал. Выглядела она очень привлекательно. Вырез ее платья был как раз такого размера, который лишает мужчину всякой уверенности. Или, наоборот, придает ее. В зависимости от темперамента. Глаза были так умело подведены, что она напоминала сирену со жгучим взором. Рот большой и красный.
— Я подумала, что должна поделиться с вами своим наблюдением в связи… в связи…
Она замялась.
— Подойдите ближе, фрау Цирот, — сказал я, заметив ее обручальное кольцо. — Давайте зайдем сюда. Я целиком в вашем распоряжении.
Я открыл дверь в приемную кабинета Ладике.
Она разыграла некоторую нерешительность.
— Не бойтесь, — успокоил я ее, — тело уже убрали.
Она неуверенно вошла, я закрыл за собой дверь и привел ее в комнатку справа — туда, где сегодня утром ожидали допроса уборщицы. Там стояло множество шкафчиков на колесиках и стол с пишущей машинкой уже знакомой мне секретарши.
— Садитесь, пожалуйста! — сказал я, указывая на стул за машинкой, а сам прислонился спиной к шкафу. Она села и эффектно закинула одну свою красивую ногу на другую. — Итак, выкладывайте!
— В субботу во втором часу дня я еще раз поднялась сюда, чтобы посмотреть, ушел муж или нет… — начала она.
— Ваш муж? — перебил я.
— Да. Он служащий в отделе Б, и мы всегда ездим домой вместе. Обычно мне приходится ждать его. Но в субботу он уже сидел внизу, в машине, перед подземным гаражом. По субботам мы закрываемся в половине первого. Я еще сдавала после этого выручку и несколько минут поболтала с главной кассиршей. Тут уже совсем никого не было Все ушли.
— Вспомните, пожалуйста, поточней, когда это было? — спросил я.
— Двадцать минут второго.
— Вы так уверены?
— Да, потому что… потому что мой муж стал на меня ворчать, когда я спустилась — я тебя жду уже целых полчаса. Ну, и все такое.
— Хорошо, — сказал я. — И что дальше?
— Здесь, значит, все уже было тихо. Все разошлись. Только у двери в столовую еще стояли Ладике с Янсен…
— С Франциской Янсен? — вставил я. — Из отдела игрушек?
— Из отдела игрушек, верно, — кивнула фрау Цирот, покрытая цветами. — Но вот Франциска она или не Франциска…
— Ладно, дальше! — нетерпеливо сказал я, извлек из кармана куртки пачку сигарет и даже забыл от волнения предложить сигарету даме.
— Можно и мне закурить? — спросила она, открывая сумочку.
Я рассыпался в извинениях, угостил ее сигаретой и дал прикурить.
— Они ссорились, — сказала фрау Цирот.
Из ее большого рта выплыло первое облачко дыма.
— Вот как? Ссорились? И громко?
— Нет, конечно. Но было видно, что они ссорятся. Когда я подошла ближе, Ладике сразу умолк, попытался улыбнуться и поздоровался. Но Янсен сердито посмотрела на него. Губы у нее были сжаты, а лоб нахмурен. Я пошла к лифту… Вот и все. Больше я ничего не знаю.
— Спасибо, фрау Цирот, — сказал я. — Где я смогу вас найти, если у меня еще будут вопросы?
— Я заведую секцией дамского белья. На третьем этаже.
— Большое спасибо, — повторил я.
Она встала, протянула мне руку, погасила сигарету в пепельнице и ушла.
Я сидел за письменным столом Ладике и размышлял. Пришел доктор Тютер. Он представил мне троих детективов универмага. Это были мужчины средних лет без особых примет — такими, собственно, они и должны быть на своей работе. Были они деловитыми донельзя и, надо думать, почувствовали себя просто счастливыми, когда я обратился к ним «Дорогие коллеги!», попросив наряду с основной деятельностью по наблюдению за покупателями, требующей колоссального напряжения всех сил, послушать также и болтовню продавцов — вдруг будет какая-то зацепка для расследования. Затем я попросил одного из этих безликих мужчин сопроводить меня в отдел игрушек. Разумеется, я нашел бы его и сам, но так было лучше. Дамам из отдела Ладике я разрешил вернуться за свои письменные столы, но кабинет покойного запер, а ключ взял с собой, хотя и без того знал, что никто из женщин не решится войти туда.
В отделе игрушек от немолодой продавщицы с милыми добрыми глазами я узнал, что Франциска Янсен в последнее время была «…ну… какой-то рассеянной… или расстроенной». Хотела поставить машинку на полку с куклами — и тому подобное.
— Была ли она особенно возбуждена в субботу? Нет, нет, конечно. Я даже удивилась, что она такая спокойная.
— Это почему же?
— Ну, знаете, накануне отпуска. Вечером ей уже надо было ехать в Югославию! Я бы на ее месте…
— В Югославию?
— Да, три недели на Адриатике. Шикарно, правда? Она чуть ли не весь год копила на отпуск. Это они умеют, потому что молодые и одинокие. Мы-то уже такого себе позволить не можем. Я всегда говорю своему мужу…
— А вы случайно не знаете, куда именно она поехала? — перебил я.
Нет, она не помнила, куда.
— Как-то с буквой «а» на конце, — сказала она и произнесла несколько названий, которые звучали не очень-то по… на каком языке говорят в Югославии?., не очень-то по-сербско-хорватски.
— А какая компания организовывала поездку?
Она сказала.
Югославия… Мне вдруг пришла в голову шальная мысль — а не придется ли поехать за главной подозреваемой? Мечты, мечты… Просто смешно на это надеяться. Чем я располагал — фотографией, парой строчек из письма, показаниями одной свидетельницы — и все. Шефа, который на основании такого мизера послал бы меня в командировку, еще свет не видывал. Не родился еще такой шеф. А как я хотел на Адриатику. Да еще сейчас, в конце августа… просто чудо!
Я вышел из универмага, и мне показалось, что в городе стоит нестерпимая духота и вонь. Меня охватила невыразимая тоска по теплому средиземноморскому ветру, по скалам, освещенным солнцем, по глубокой синей воде. Но я был холостяком, а таковые в нашем управлении не имели ни малейших шансов на отпуск в это время. Я сел в раскалившуюся на солнце машину и поехал по пыльным, вонючим улицам города, тихо проклиная свою судьбу.
Было начало двенадцатого, когда я позвонил в дверь квартиры на втором этаже нового дома в Отмаршене. На маленькой табличке рядом со звонком было написано «Янсен». Чуть ниже красовалась старомодная эмалированная табличка с готической надписью «Хелена Май-зельбах».
За дверью раздались шаги. Дверь приоткрылась.
— Благодарю вас, мы ничего не будем покупать! — сказала пожилая женщина, выглядывая в щелку.
Вот так всегда. Есть во мне что-то, напоминающее агента по продаже пылесосов. Может, у меня просто чересчур серьезный вид.
Дверь захлопнулась.
Я позвонил снова. Когда дверь приоткрылась еще раз, я сказал в щелку: «Криминальная полиция!» и показал свой значок.
— О Господи! — вздохнула старая дама и открыла дверь.
Стоит мне сказать «криминальная полиция», люди сразу же поминают имя божье. А между тем визиты мои только в самых редких случаях имеют отношение к делам религиозным.
— Что-то случилось с Франциской? — спросила старая дама и тут же сообщила мне, что она — Хелена Майзельбах, тетя Франциски Янсен.
— Нет, — сказал я. — С ней ничего не случилось. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно. Но у меня есть несколько вопросов. Можно мне войти, фройляйн Майзельбах? Моя фамилия Клипп. Или вы предпочитаете говорить на лестнице?
— Нет, нет, — в панике замахала руками фройляйн Майзельбах. — Пожалуйста, проходите!
Я прошел и тут же увидел светло-серый жакет. Он висел в коридоре на плечиках, неподалеку от гардероба с зеркальной створкой. На правом рукаве жакета отчетливо виднелись темно-коричневые пятна. Не обращая внимания на фройляйн Майзельбах, я направился к жакету, внимательно осмотрел пятна, поплевал на указательный палец, потер им пятна и понял, от чего они.
Это была кровь.
— Что вы делаете? — испуганно вскрикнула фройляйн Майзельбах.
— Странные пятна, — проговорил я и проницательно глянул на нее.
— Что это значит — странные? — спросила она. — Ничего странного. Это кровь. Моя племянница порезала палец, когда укладывала чемодан, и…
— Вы сами видели?
— Нет, она так мне сказала.
— В универмаге «Вайнгеймер» сегодня утром обнаружен труп мужчины, который был заколот, — сказал я тихо. — Его убили в субботу. Ваша племянница была с ним знакома. Больше того, он даже носил ее фотографию в бумажнике. Судя по показаниям свидетелей, она последняя виделась с ним. Мы располагаем ее письмом к нему, которое не назовешь очень уж ласковым. И вот мы находим кровь на рукаве ее костюма. Фройляйн Майзельбах, что вы можете сказать обо всех этих странных совпадениях?
Более идиотского начала для разговора просто невозможно было придумать, в чем я тотчас же и убедился. Глаза фройляйн Майзельбах расширились. В них отразился ужас. Она побледнела как мел и стала медленно пятиться, пока не достигла стены рядом с открытой дверью на кухню. Прислонившись к ней, она взирала на меня, как на господа бога, собственной персоной сошедшего с небес, не в состоянии вымолвить ни слова. Из ее раскрытого рта вдруг вырвался протяжный стон, и не успел я ее поддержать, как она поехала по стене, потеряв' сознание. Голова ее пришлась как раз на голубой кокосовый коврик перед дверью.
— Что же ты за скотина такая безмозглая! — в сердцах сказал я себе и, глядя в зеркало, выразительно повертел пальцем у виска. Затем осторожно перешагнул через бесчувственную фройляйн Майзельбах, быстро прошел на кухню, намочил под краном полотенце и положил ей на лоб. Она довольно скоро пришла в себя, и я помог ей подняться. Она беспрекословно дала отвести себя на кухню, где без сил рухнула в кресло.
Только теперь я смог хорошенько разглядеть ее. Густые седые волосы, падающие на лоб, маленький курносый нос в крупных порах. Крошечный ротик, губы бантиком. Узкий разрез водянистых глаз, окруженных сеточкой морщин. Полные руки подрагивают на коленях.
— Извините, ради бога, — сказал я торопливо. — Я не хотел.
— Моя племянница не могла… — шепотом произнесла она и запнулась. — Нет, она не могла это сделать!
Я сел в кресло напротив.
— Хм… А вы знали Альфреда Ладике?
— Альфреда Ладике? — переспросила она и покачала головой. — Это что лее, тот…
— Да, убитый.
— Нет, — сказала она. — Франциска… Моя племянница никогда не упоминала этого имени.
— Она не изменилась в последнее время? Может быть, стала более скрытной, чем раньше? Или волновалась? Беспокоилась?
— Нет. Немного нервничала — это верно, но сами понимаете— она не была в отпуске больше года. И потом такая нагрузка — курсы английского по вечерам, дважды в неделю до половины одиннадцатого. Она ведь хотела вырваться оттуда. Я имею в виду универмаг. Хотела сменить профессию.
— У нее есть друг?
— И не один — целая компания. И друзья, и подруги. Собираются на вечеринки, или ходят на дискотеку, или ездят купаться. Масса занятий! Но если вы имеете в виду что-то серьезное и прочное — нет. Я бы, разумеется, знала об этом.
— В отпуск она поехала одна?
— Да, — кивнула фройляйн Майзельбах.
— А куда?
— Я дам вам адрес, — сказала она.
— Можно взглянуть на комнату вашей племянницы? — спросил я.
— Это необходимо?
— Да, — сказал я. — Правда, у меня нет ордера на обыск, но я получу его, если вы будете настаивать.
— Какой ужас! — вздохнула она. — Какие жуткие слова — криминальная полиция, убитый, ордер на обыск…
— Пожалуйста, не сыпьте мне соль на рану, — сказал я. — Бывают минуты, когда мне хочется пойти в билетные контролеры.
— Что же, пойдемте, — пригласила она. — Но вы не найдете ничего, что могло бы бросить тень на мою племянницу. Девочка никому не причиняла зла.
Пока мы шли по коридору до комнаты Франциски, она не прекращала причитать:
— Надо же! Ведь я же хотела уйти! Если бы я ушла из дома на пятнадцать минут раньше, вы бы не увидели жакет. Я собиралась отнести его в химчистку.
Я ничего не ответил.
Комната девушки оказалась на удивление хорошо обставленной. Светлая шведская мебель с однотонной обивкой, низкий круглый стол, книжные полки, на которых царил милый беспорядок. Картинки и безделушки — в изобилии, но ни одной безвкусной. На небольшом письменном столе — несколько книг.
— А где спит ваша племянница? — спросил я.
— Рядом!
Фройляйн Майзельбах провела меня в узкую комнату, где стояли кровать, шкаф и комод. Над кроватью висели репродукции: «Арлекин» Пикассо, «Тигр» Марка. В рамочке— изречение Тагора: «Я спал и мне приснилось: жизнь — это радость. Я проснулся и увидел: жизнь — это долг. Я принялся за работу и вижу: долг — это радость». Или что-то в этом роде.
Ну да, ведь ей всего двадцать лет. В этом возрасте подобная ерунда кажется такой глубокомысленной! У меня вдруг возникла странная ассоциация — я вспомнил Фауста в комнате Гретхен: «Это дитя превзойдет невинностью любого ангела!»
Мне с трудом удалось отогнать от себя эту мысль и не улыбнуться. Я почувствовал неимоверное желание закурить, но спрашивать разрешения не стал, повернулся и снова направился в комнату предполагаемой преступницы Всюду за мной по пятам следовала ее тетя, глядя на меня с молчаливым неодобрением и опаской. Я бегло просмотрел книги: это были учебники по английскому языку. Потом заглянул в ящик письменного стола.
— Как я ни сожалею, фройляйн Майзельбах, но кроме адреса вашей племянницы мне придется взять для экспертизы кое-какие мелочи.
— Даже не знаю, что и сказать.
В ее голосе трогательно смешались покорность судьбе, строптивость и страх перед грозным представителем закона.
Глядя на нее, я подумал: вот почему у нас в стране так и не победила ни одна революция. Я лично никогда бы не позволил так обращаться с собой, как позволяют мне эти люди, не способные сказать ни слова наперекор. Мы не раз обсуждали с коллегами, почему нам никогда не возражают и не протестуют. Некоторые высказывали мнение, что подобное поведение — признак нечистой совести. Я не согласен. По-моему, у нации это просто в крови. Если кого-то всемогущий Господь наделил должностью, то, стало быть, он вручил ему и власть. А власть наша нация воспринимает с совершенным смирением, как какое-то стихийное бедствие. Землетрясение. Ураган. Это надо принять как должное, ибо ничего тут, дескать, не поделаешь.
Одним словом, из ящика стола Франциски Янсен я реквизировал папку с письмами, а также толстую клеенчатую тетрадь, в которой она вела дневник. Последняя запись относилась к июню этого года. Реквизировал я жакет и зеркальце. Фройляйн Майзельбах не прикасалась к нему, стало быть, превосходные отпечатки пальцев на нем принадлежали Франциске. Фройляйн Майзельбах, тихо всхлипывая, протянула мне большой бумажный пакет, чтобы все это сложить, оторвала листок от календаря и дрожащей рукой написала на обороте: «Франциска Янсен, отель «Венеция», Йелса, остров Хвар, Югославия». Я подчеркнуто вежливо поблагодарил и сказал, что пока еще ничего не доказано, а, значит, не стоит беспокоиться понапрасну. Может, все еще и обойдется.
Она спросила:
— А вы дадите мне знать, когда выяснится, что Франциска не…
— Тотчас же! — заверил я. — У вас есть телефон?
— Да.
Она назвала номер.
Я поблагодарил и вышел.
В универмаге «Вайнгеймер», рядом с которым мне, как обычно, не удалось найти места для машины, я взял личное дело продавщицы Франциски Янсен, заглянул к Штракмайеру-старшему, который оказал мне столь холодный прием, будто я лично был повинен в случившемся, и поехал на службу. Там я прямиком направился к шефу и доложил ему, что уже сделано и что я намерен делать дальше.
— Значит, пока все идет нормально? — проскрипел он. — Что удивительно: при обилии женщин трудно ждать хорошего конца, правда? Кстати, свяжитесь с отделом по борьбе с мошенничеством и наведите справки по их картотеке насчет покойного донжуана. Недавно на совещании речь зашла о том, что брачных аферистов стало заметно больше, так, может быть… Словом, справьтесь, не повредит!
— Хорошо, — сказал я и принялся за свои дела.
Перво-наперво отправил в Интерпол телеграмму с просьбой выяснить, проживает ли в отеле «Венеция» в Пелсе Франциска Янсен, и приложил описание ее примет, а также добавил, чтобы местная полиция была максимально осторожной.
Зазвонил телефон. Тот самый репортер из редакции бульварного листка. Когда я его отшил? Надо же, прошло целых три часа. Как летит время!
— Господин комиссар Клипп? У меня есть информация по поводу убийства в универмаге. Это верно, что подозревается некая Франциска Янсен?
— Кто, черт возьми, сморозил вам такую чушь? — рявкнул я. И сделал ошибку. Надо было сказать: «Янсен? Какая Янсен? Никакой Янсен не знаю. Вы ничего не путаете?»
А раз рявкнул, значит, выдал себя: так оно и есть. Вот влип!
— Я не уполномочен называть вам источник информации, — с холодным торжеством произнес репортер. Его явно распирало от гордости.
— Не забывайте, уважаемый, — сказал я уже спокойно, — речь идет о серьезном преступлении. Тут не до шуток. Так кто вам сболтнул такую чушь?
— Сожалею, но ничего добавить не могу. Благодарю!
Он повесил трубку.
С каким наслаждением я проучил бы этого наглеца!
На всякий случай я позвонил фройляйн Майзельбах.
— Говорит Клипп, — сказал я. — Фройляйн Майзельбах, слушайте внимательно. Если к вам придет кто-нибудь из газет, не говорите ни слова. Понятно? Иначе вы можете сильно навредить своей племяннице.
— Спасибо, — всхлипнула тетушка. — Но тут уже побывал один, который…
Выходит, я опоздал. Что до сенсаций, у господ вроде этого на них чрезвычайно острый нюх — как у лисиц в сумерки.
Я позвонил в универмаг и попросил к телефону очаровательную фрау Цирот.
— Вы давали какую-нибудь информацию репортерам? — спросил я.
— Нет, — ответила она.
— Если узнаю, фрау Цирот, вам не поздоровится, — сказал я. — Кроме вас мог проболтаться только доктор Тютер, во что я не очень верю. Он вряд ли хочет, чтобы название его фирмы мелькало в газетах в связи с убийством.
— Я никому ничего не говорила, — пролепетала фрау Цирот.
Я повесил трубку. Наш эксперт, которому я отнес дневник Янсен и то письмо к Ладике, дал однозначное заключение: все это написано одним почерком.
Я поставил фотографию девушки на письменный стол у ящичка с картотекой. Фройляйн Янсен выглядела на ней просто замечательно. Я поглядел на нее, повертел в руках карандаш и подумал — интересно, что она сейчас делает? Город изнывал от августовского зноя — шел двенадцатый час дня. Мой неуютный кабинет весь провонял куревом и мастикой для натирания полов. Неужели фройляйн Янсен плещется сейчас в Средиземном море?
Если она уехала в субботу вечером, то уже должна добраться до места. Может, сейчас как раз распаковывает чемоданы в номере. Или вышла на балкон и смотрит на яхты, скользящие по голубой воде. А из ресторана пахнет жареным мясом, с перчиком, с чесночком…
А вдруг она вовсе не в Иелсе? Где же тогда? Снова телефонный звонок Не дают разыграться воображению. Хорошо было Шерлоку Холмсу: красное вино, трубка, ноги у камина. Впрочем, при такой жаре камин был бы, пожалуй, ни к чему.
— Клипп у телефона, — сказал я в трубку. Звонили из лаборатории. Пятна крови на жакете были той же группы, что и у Ладике. Последовал целый ворох научных терминов, без которых они почему-то не могут обойтись. Я слушал, не вникая, и продолжал разглядывать фотографию.
«Бедная ты, бедная», — подумал я и сказал в трубку:
— Благодарю вас.
— Я пришлю вам письменное заключение, — сказал коллега из лаборатории.
— О’кей, — ответил я. — До скорого.
Девять часов спустя я уже сидел в югославском экспрессе. Стоило мне поставить чемодан на багажную полку, как он свалился и набил мне шишку на лбу размером с пол-яйца. И вот я сидел, держась за голову, и мысленно прокручивал события этого дня.
В половине четвертого мы получили телеграмму из Интерпола: да, объявленная в розыск Янсен в Иелсе обнаружена. В четыре я вместе с Фойерхаком сидел у шефа.
— Я разговаривал с Висбаденом, — сказал шеф. — Практически никаких шансов, что югославы выдадут девушку, если мы затребуем. Висбаден говорит — маловато улик.
— А группа крови? — возразил я.
Шеф пожал плечами:
— У нас нет с ними договор# о выдаче преступников.
— Если бы кто-то мог поехать туда, встретиться с Янсен и допросить ее, наверное, удалось бы получить от нее признание, — сказал я задумчиво. — Все бы и выяснилось.
— Еще бы! Как вам не поехать на Адриатику! Это вы здорово придумали, — проблеял Фойерхак.
Он не мог мне простить одного случая, когда я испортил ему все показатели, поймав внеочередного преступника.
Шеф долго молчал.
— Вы что же, Клипп, полагаете, что она пожмет вам руку и с радостью позволит препроводить себя на родину, где ее ждет тюрьма? — спросил он наконец.
— Нет. Но если она сознается, мы сможем добиться ее выдачи, — возразил я.
— Если, конечно, она и в самом деле преступница, — ввернул Фойерхак и уставился на меня. За свои глаза, как у сенбернара, он получил у нас кличку «Белло». И поделом.
Шеф принялся поглаживать средним пальцем правой руки несуществующие усы, что у него было проявлением задумчивости. Мы с благоговейным молчанием ждали результатов его умственной деятельности. Между оконными рамами жужжал шмель. Я встал и выдворил его. Никакого меда в этом кабинете он не нашел бы, сколько бы ни старался.
Шеф вдруг поднялся и сказал:
— Подождите здесь, пожалуйста.
И вышел из комнаты.
— Очень интересно, — буркнул Фойерхак.
— Мне тоже! — откликнулся я.
Впервые за долгое время мы сошлись во мнении. Но столь трогательного единодушия было недостаточно, чтобы тут же перейти к дружеской болтовне. Минут десять мы молча курили. Зазвонил телефон, но ни один из нас не взял трубку. Звонки продолжались секунд шесть, потом снова наступила тишина. Мне надоело сидеть, но как только я встал, чтобы подойти к окну, вернулся шеф.
— Ваш заграничный паспорт в порядке, Клипп? — спросил он.
— Конечно! — ответил я, с живым интересом ожидая продолжения.
— Начальник дал согласие. Как можно быстрее отправляйтесь в эту дыру — Йелсу или как ее там, и берите в оборот мадемуазель Янсен. Мы полагаем, что вам следует на время сделать вид, что вы приехали отдыхать, не раскрывайте себя, пока наши подозрения не подтвердятся. Понятно?
— Так точно! — сказал я и скосил глаза на Фойерха-ка. Он сидел, нахмурив брови и покусывая нижнюю губу.
Шеф продолжал:
— Все дела передадите Фойерхаку. Надеюсь, вы не откажетесь принять их, коллега Фойерхак?
— Разумеется, — сказал Фойерхак, — хотя именно сейчас у меня работы по горло из-за контрабанды. Смерть этого греческого проводника более чем подозрительна, так как…
— Хорошо, хорошо, — прервал его шеф. — Но вы все же сможете, надеюсь, допросить нескольких служащих универмага и подружек убитого Ладике.
Фойерхак что-то проворчал, но шеф уже не слушал.
— Фрау Кибиц поможет вам отправиться побыстрее. Я распорядился. Желаю успеха! Думаю, вы поторопитесь с возвращением.
Тут он улыбнулся.
Когда мы вышли, Фойерхак ехидно заметил:
— Вам повезло, что ваша убийца не отправилась в отпуск на Гавайи. Пришлось бы вам прокатиться за счет налогоплательщиков на другой край света.
— Да, — ответил я, — если б все платили столько налогов, сколько вы, я бы не доехал даже до границы.
Он молча снес мою шпильку.
Я добил его:
— Сейчас пришлю вам дело Ладике и приложу список мероприятий, которые следует по нему провести.
— Идите к черту! — буркнул он.
Фрау Кибиц, секретарша шефа, как и было обещано, помогла мне. Она проявила просто потрясающую энергию. Поговаривали, что без нее шеф не способен даже сосчитать до трех. Я считал это преувеличением, но теперь убедился, что она просто сокровище.
Короче, в половине шестого я уже был обеспечен билетом на поезд до Риеки и обратно, билетом на пароход от Риеки до Хвара, командировочными по максимуму — нельзя сказать, чтобы много, но жить можно — словом, всем, что мне было нужно.
— Сожалею, что не сумела обеспечить вам более удобный маршрут, — сказала фрау Кибиц, — поэтому вам придется провести в дороге почти два дня. Вы будете на месте только в среду утром. Билет на самолет покупать не было смысла — вы сэкономили бы всего одну ночь, так как на Сплит рейсы не каждый день.
— О’кей, — сказал я. — Всего хорошего! Большое спасибо! Теперь остается только купить новые плавки. Мои старые моль изрешетила на самом интересном месте. Если появиться в них, то невозможно будет работать под постоянным вниманием прекрасного пола.
Фрау Кибиц покраснела, а я удалился, чтобы составить для Фойерхака план работы и отнести его вместе с протоколами допросов к нему в кабинет. План вышел масштабный, так что я порадовался, что Фойерхак уже ушел: я оставил все на столе, а сам ринулся домой.
И вот я сижу в спальном вагоне и перевожу дух, потому что успел-таки до закрытия магазинов купить плавки, пару футболок и провизию в дорогу, упаковал чемодан, позвонил друзьям, чтобы отменить встречи, распорядился отключить газ и электричество…
Итак, я сидел в поезде, трогал шишку на лбу и спрашивал себя в очередной раз, не сон ли все это. Но долго размышлять мне не дала толстая дама бальзаковского возраста, которая села напротив и, едва мы тронулись, принялась поглощать яйца вкрутую и бутерброды с колбасой. Она наклонилась ко мне и спросила с полным ртом:
— Где вы набили себе рог, молодой человек?
— В схватке с четырьмя китайцами сразу.
От изумления она открыла рот так, что я мог разглядеть там яичный желток.
— Китайцами? — переспросила она.
— Да, — подтвердил я. — И всем четверым наставил синяков, вернее зеленяков, потому что у китайцев желтая кожа, и синяки у них получаются зелеными.
— Зелеными? — сказала она и бросила взгляд па стоп-кран, на случай непредвиденного оборота событий.
Место номер три занимал пожилой господин, в настоящий момент закрытый от нас газетой. Газета дрожала от смеха, но из-за нее не доносилось ни звука. Рядом со мной сидела парочка, наверное, молодожены. Они так прижимались друг к другу, что у меня возникло опасение — как бы им к концу поездки не превратиться в сиамских близнецов.
Пришел проводник, сообщил, что ресторан будет открыт до Фульды, проверил билеты и снова закрыл дверь. Фотографию Янсен мне пересняли, и она выпала у меня из бумажника, когда я доставал свой билет.
— Ваша невеста? — осведомилась пожирательница яиц. — Прелестная девушка.
Я только кивнул в ответ.
Я сходил в вагон-ресторан и съел там маленькую порцию какой-то ерунды, оказавшейся недешевой, а затем пошел по вагонам назад, болтаясь из стороны в сторону. Проводник как раз расправлял постели. У жизнерадостной дамы было нижнее место, но она попросила меня уступить ей мою среднюю полку, потому что внизу ей страшно и она не заснет. Я, правда, так и не понял, почему внизу спать страшнее, чем вверху, но просьбу исполнил. «Сиамские близнецы» с трудом разделились, чтобы забраться на верхние полки, но едва улеглись, тут же взялись за руки.
Спалось мне отлично. Я вообще хорошо сплю, всегда и везде. Лучше всего, разумеется, там, где я люблю. Попробуйте отгадать, где? Когда я проснулся, мы были в Мюнхене. Дама ела, лежа на своей средней полке. «Близнецы» по-прежнему держались за руки. Пожилой господин стоял в проходе.
Было половина пятого утра. Вчера в это время зазвонил мой будильник, пардон, телефон: «Вам необходимо срочно прибыть в универмаг «Вайнгеймер»… Я повернулся на полке, кивнул любительнице покушать и встал. Она снова ела яйца вкрутую. Казалось, у нее с собой в сумке недельная продукция птичника средних размеров. На перроне стояла тележка с газетами. Я открыл окно и купил бульварный листок, чем заслужил осуждающий взгляд пожилого господина, а потом респектабельную газету, что привело его в некоторое замешательство.
На первой полосе бульварного листка жирным шрифтом было напечатано: «Кровавое злодеяние в конторе универмага», а ниже чуть помельче: «Убийца уехала отдыхать к морю?» Я так и знал! Ослы! Безмозглые бараны! Моих зоотехнических познаний не хватало, чтобы выразить свои эмоции. Потом, однако, мне пришло в голову, что газета не приедет в Йелсу раньше меня. Если она вообще продается в Югославии…
Я прочитал заметку. Господин Эрих Ц., коллега убитого (это мог быть только муж фрау Цирот) рассказал «нашему корреспонденту» о наблюдениях своей жены, которая работает в том же универмаге.
Название универмага не упоминалось. Из заметки следовало, что убитый в субботу вечером имел крупный разговор личного характера с продавщицей Франциской Янсен, которая в день преступления скрылась где-то в странах Восточного блока. Как удалось узнать у ее тетки Хелены Майзельбах, у нее, якобы, очередной отпуск. Комиссар полиции отказывается отвечать на вопросы. И так далее…
Они в своем амплуа — «скрылась в странах Восточного блока». Каждая домохозяйка, естественно, тут же представит злодеев-большевиков, подло умертвивших храброго заведующего отделом универмага, который героически противостоял их подлым шпионским козням. Все выдержано в лучших традициях времен «холодной войны».
Настроение у меня сразу испортилось. К тому же за окном зарядил дождь, да и качество кофе в вагоне-ресторане не способствовало поднятию духа.
Но вот дождливая Каринтия осталась позади. Поезд выехал из Караванкенского туннеля, и сразу во всем великолепии открылось ослепительно голубое Средиземное море. На душе у меня повеселело, и я вспомнил, что гуляш с паприкой был неплох. Моя неотразимая соседка читала, обливаясь слезами, дешевый роман и только полезла в корзинку за очередным яйцом, как мы приехали в Риеку.
Я уже полчаса не сводил глаз со сверкающего лазурного моря, и, признаюсь, оно произвело на меня большое впечатление. Я решил отправить всем знакомым по открытке со здешними видами, даже если мне придется пробыть здесь несколько дней. А самую красивую я выберу для Фойерхака.
Я распрощался с сиамскими близнецами, не будучи, впрочем уверен, что они это заметили, кивнул пожирательнице яиц и поплелся вслед за носильщиком, который неспеша повез тележку с багажом, моим и пожилого господина, по душным, грязным и шумным улицам в порт, где уже стоял у пирса пароход до Хвара. Поездка на пароходе оказалась намного приятнее, чем в поезде. Лежа в шезлонге на верхней палубе, я почти забыл о цели своего путешествия. Должен заметить, что полицейскому редко доводится с таким комфортом добираться к месту работы. Под утро я проснулся от ужасной мысли, что мою птичку Франциску, возможно, предупредили по телефону, и она упорхнула. Но успокоил себя, подумав о том, что люди, в общем, не любят себя утруждать лишний раз, а если и соберутся, то не так скоро. Да и исчезнуть не столь просто.
В Сплите я пересел на небольшое суденышко, которое около одиннадцати вошло в бухту Йелсы и пришвартовалось у причала. Старик-носильщик с глазами, оживлявшимися, вероятно, только при виде стакана со сливовицей, потащил мой чемодан к отелю «Венеция», который стоял на северной стороне бухты и выглядел вполне пристойно. Мне повезло. Один из постояльцев со второго этажа уехал до срока и освободил номер с балконом и видом на море. Я тут же снял его и спросил у администратора, молодого черноволосого мужчины, похожего на итальянца, но довольно хорошо говорившего по-немецкп, в гостинице ли сейчас фройляйн Янсен из Гамбурга. Он сказал:
— Нет. Мне кажется, она пошла на пляж.
Мой багаж понесли наверх, я пошел следом. В номере стояла прохлада. Я вышел на балкон. Здесь, снаружи, была кружевная тень от больших итальянских сосен. Слева, метрах в пятидесяти от гостиницы, прямо среди скал соорудили из бетона террасу, на которой устроили пляж. Там царило оживление: во всю мощь орали транзисторы, на надувных матрацах, в шезлонгах, просто на полотенцах сидели, лежали, дремали праздные люди — коричневые, красноватые и реже — белые, как молоко. Остальные плескались в изумительно прозрачной воде, играли большим красно-белым полосатым мячом, ныряли, дурачились, вопили и визжали. На таком расстоянии я не мог рассмотреть лиц. Из кухни ресторана легкими волнами наплывал аромат жареного мяса с перчиком и чесночком. Яхты скользили по голубой воде. Словом, все было в точности так, как я себе представлял, только еще лучше.
Становилось жарко. Я быстро встал под душ, затем надел свой маскировочный костюм — светлые льняные брюки, желтую махровую рубашку-поло и сандалии. Фойерхак лопнул бы от зависти при виде такого обмундирования. Потом достал из чемодана остальные вещи, послонялся немного по комнате, потрогал матрацы, пощелкал выключателями, закурил сигарету. Не обнаружив пепельницы, вышел в коридор, стащил одну из тех, что стояли там. Наступило время обеда — половина первого. Я спустился в ресторан, который был пока пуст, если не считать трех официантов в белых куртках, и прошел вдоль накрытых столов, читая фамилии, написанные на пакетиках с салфетками.
Один из официантов подошел ко мне и спросил:
— Вы наш новый гость, не правда ли?
— Видимо, да, — сказал я сдуру.
Он расплылся в улыбке и воскликнул:
— Добро пожаловать, господин Видимода! Меня зовут Иво!
Я спросил:
— Где тут у вас сидят гости из Германии? Из Гамбурга.
Но это явно превышало его лингвистические возможности. Он меня не понял.
В зал вошел администратор с пачкой свежих газет.
— Чем могу быть полезен? — спросил он.
— Я ищу место, — объяснил я.
Он понимающе улыбнулся и указал на четырехместный стол у окна, на котором было только три прибора.
— Фройляйн Янсен сидит здесь. Ведь вы хотели…
— Да, очень! — сказал я и улыбнулся в ответ.
Он дал официанту распоряжение на своем сербскохорватском или Бог знает каком языке и, пока тот ставил прибор, обратился ко мне:
— Так годится?
Я кивнул, вынул как можно незаметнее целую тысячу динаров (примерно три марки) и сунул в руку этому низкому своднику. Затем сел, написал на пакете с салфетками свою фамилию и стал ждать соседей по столу, которые вот-вот должны были появиться. Я волновался, как старшеклассник перед контрольной по латыни. Но прежде принесли мой суп, очень острый и очень горячий. Официант осведомился:
— Что будете пить, пожалуйста?
Я понятия не имел, что они тут пьют в Югославии. На столах стояли бутылки с красным вином. На этом столе тоже стояла бутылка. На этикетке было нацарапано «Винтер».
— Попозже, — сказал я ожидавшему официанту.
Он кивнул и исчез.
Я огляделся. Зал постепенно заполнялся. Я вежливо отвечал на поклоны, потихоньку хлебая горячий суп. На меня смотрели — приветливо, равнодушно, с любопытством. Я так волновался, что не замечал вкуса супа. С таким же успехом я мог бы есть вместо него зеленые чернила. Вот явились супруги Винтер. Он — среднего роста, полный, загорелый, спокойный, с веселыми глазами. Она — маленькая, яркая блондинка, обгоревшая на солнце, а потому красная, будто ей только что рассказали неприличный анекдот.
Я встал и представился: Клипп из Гамбурга.
Последовали рукопожатия, мне было сообщено, что они, Винтеры, тоже приехали из Северной Германии. Тем временем к столу подошла Франциска Янсен. Господин Винтер мило и непосредственно представил нас друг другу.
Назад: 24
Дальше: Дафна Дюморье Для отвода глаз
