Назад: Хансйорг Мартин Моя прекрасная убийца

Дафна Дюморье
Для отвода глаз

Чета Фентонов, совершая воскресный моцион, неспешно двигалась вдоль набережной. Дойдя до моста Альберта, Фентоны стали, как обычно, решать: перейти им через мост и направиться к парку, либо продолжать прогулку мимо лодочных стоянок. Миссис Фентон додумала одну из своих мыслей из числа тех, которые никогда бы не пришли в голову ее мужу, и сказала ему:

— Напомни мне, когда вернемся домой, чтобы я позвонила Олхазенам и пригласила их вечером выпить. На этот раз наша очередь принимать их.

Фентон наблюдал за дорогой. Он смотрел, как, явно превысив скорость, пронесся грузовик, как проехала по мосту, стреляя выхлопом, спортивная модель, как прошла нянька в сером, толкая перед собой широкую детскую коляску с близнецами, а у близнецов были круглые мордашки. Нянька свернула на мост и направилась в сторону Баттерского озера.

— Ну, и куда же мы пойдем? — спросила у него жена.

Он поглядел на нее отсутствующим взглядом, и ему

вдруг показалось, что жена его и все остальные люди, которые гуляют вдоль берега или идут через мост, — просто марионетки, которых кто-то дергает за ниточки. Наваждение было столь сильным, что он даже испугался. Каждый их шаг был смешон, нелеп и неуклюж — неудачное подражание настоящим человеческим движениям. И лицо его жены, ее голубые глаза, чересчур ярко накрашенные губы, ее новая шляпка — все это тоже показалось ему кукольным, созданным умелой рукой художника — той же рукой, которая дергает за ниточки и заставляет деревянных марионеток танцевать.

Он поспешил отвести глаза и стал рисовать концом трости квадрат на каменных плитах. В центре его он поставил жирную точку и будто со стороны услышал свои слова:

— Я дальше так не могу.

— Что с тобой? — спросила жена. — У тебя опять колет в боку?

Он знал, что ему следует быть настороже. Стоило только начать объяснять, как это неминуемо вызвало бы удивленный взгляд ее больших глаз, бесконечные расспросы, и они непременно повернули бы назад, чтобы снова вернуться той же самой опостылевшей ему дорогой.

Правда, ветер дул бы уже не в лицо, а в спину, но это была бы очередная пустая трата времени, столь же бессмысленная, сколь бессмысленно болтаются в этой реке всевозможные деревяшки и пустые ящики, которые выбрасывает на зловонную и замшелую отмель у стенки набережной. Он схитрил и, надеясь успокоить супругу, прикинулся, будто вовсе не хотел сказать ничего особенного.

— Я имел в виду, что мы сможем дойти лишь до жилых барж. Дальше дороги нет. А твои каблуки не слиш-ком-то годятся, чтобы идти по тропинкам вокруг озера. Мне нужно много двигаться, а ты не выдержишь моего темпа. Почему бы тебе не отправиться домой? День сегодня все равно не задался.

Жена поглядела на небо. Там одна туча настигала другую, и ветер продувал насквозь — как повезло! — ее тоненькое пальтецо.

— Да, наверное, ты прав, — сказала она. Потом добавила недоверчиво:

— А у тебя и в самом деле все в порядке? Ты такой бледный!

— Все хорошо, — ответил он. — Я обычно хожу быстрее, когда один.

Тут он увидел на дороге свободное такси, махнул тростью водителю и сказал ей:

— Садись. Нет смысла наживать себе простуду.

Не успела она ответить, как он уже распахнул дверцу и назвал шоферу адрес. У нее просто не осталось времени отказаться. Он чуть ли не силой усадил ее в машину, и когда такси тронулось, увидел, как она делает ему какие-то знаки за опущенным боковым стеклом, пытаясь что-то сказать, но ничего не было слышно. Наверх ное, хотела еще раз напомнить про визит Олхазенов, что* бы он не приходил слишком поздно. Он провожал машину взглядом, пока она не скрылась из виду. И ему казалось, будто он смотрит вслед большому периоду своей жизни, который уже никогда не вернется… Он свернул прочь от реки и жилых барж, оставив позади все оптические иллюзии и какофонию движения на шоссе, и углубился в лабиринт узеньких улочек, петлявших между рекой и Фуллхэм Роуд. Шагая, он думал только об одном — как избавиться от своего привычного* Я, от этого воскресного незыблемого ритуала прогулок — словом, от всего, что уже вошло в плоть и кровь.

Мысль о бегстве от этой жизни доныне не приходила ему в голову. Но когда жена бросила свою реплику про Олхазенов, у него вдруг что-то сломалось внутри. «Напомни мне, когда вернемся домой, чтобы я позвонила Олхазенам и пригласила их вечером выпить. На этот раз наша очередь принимать их». Можно понять утопающего, который в последнюю секунду вспоминает все события своей жизни. Но вспоминать их просто так… Эти звонки в дверь, эти жизнерадостные голоса Олхазенов, эти напитки на столике, пустые разговоры, стояния, сидения— как узор на обоях, который повторяется утомительно однообразно и который ставит на всю его жизнь арестантское клеймо. Каждый день начинается с раздвигания штор, с первой чашечки кофе, с чтения утренней газеты, завтрака в маленькой столовой, причем газовый рожок должен гореть не сильно, голубым пламенем, а то это будет, дескать, чересчур расточительно.

Затем метро, часы скучной конторской работы, снова метро, вечерняя газета в переполненном вагоне. Дом — снять шляпу, пальто, повесить зонтик, услышать, как в гостиной работает телевизор, а жена звонит по телефону. И так — зима, лето, весна, осень; разве что со сменой времени года меняется цвет чехлов на софе и на креслах, да деревья за окнами то сбрасывают листву, то покрываются ею снова.

«На этот раз наша очередь принимать их…»

И Олхазены, эти марионетки на ниточках, появляются перед ширмой, кланяются во все стороны и исчезают; куклы, которые были хозяевами, превращаются в гостей, затем опять становятся хозяевами — и так далее, до бесконечности; и все пищит, гримасничает и танцует, танцует свои старомодные танцы под траченые молью шлягеры.

И вдруг в тот миг, когда на мосту Эдна сделала свое замечание, это время остановилось — впрочем, оно течет, как прежде, для Эдны, которой нравилось звонить Олхазенам, для Олхазенов, которые снимут трубку и ответят, для других гостей. Но для него все стало другим. Он внезапно ощутил в себе силу и почувствовал, что отныне он — хозяин положения. Отныне он сам будет двигать марионетками. И пусть бедняжка Эдна едет в такси играть уготованную ей роль: охлаждать напитки, разглаживать морщинки на диванных подушечках, насыпать в тарелочки соленые орешки. Эдна и представления не имеет, что он уже освободился в душе своей от рабства и стал иным.

Апатия выходного дня, сгустившись, повисла над городом. Дома на улицах, кафе, маленькие гостиницы, казалось, погрузились в тяжелое забытье.

Он подумал, что эти люди там, внутри, не знают, что ему достаточно пошевелить рукой, чтобы изменить их сонный мир. Стоит постучать в дверь… кто-то откроет… зевающая женщина… старик в домашних тапочках на меху… ребенок, которого послали родители… как я захочу, так все и будет. Разбитое в кровь лицо. Убийство. Ограбление. Пожар. Вот ведь как все просто…

Он взглянул на часы. Половина четвертого. Он решил загадать число: вот сейчас пройду еще две улицы, прочту название третьей, сосчитаю, сколько в нем букв, и это будет номер дома, к примеру, туда и пойду.

Он зашагал дальше, увлеченный этой идеей. Только не отступать, не искать отговорок и не обманывать себя. Жилой дом окажется или магазинчик — неважно. Все равно.

Третья улица оказалась достаточно длинной. Справа и слева стояли желтовато-серые виллы в викторианском стиле, которые были необычайно модны лет пятьдесят назад, а затем их перестроили и стали сдавать в них квартиры. Виллы уже давным-давно потеряли свой блеск и великолепие. Улица называлась Болтинг-стрит. Болтинг. Семь букв. Стало быть, дом номер семь.

Он поглядел на ту сторону, где были нечетные номера и решил, что его не должна остановить даже перспектива подъема по крутой каменной лестнице — такие лестницы вели к каждой из вилл. Краска на дверях облупилась; из черных провалов, которыми зияли окна подвальных этажей, веяло нищетой и упадком. Все дома здесь были полной противоположностью тем, которые он привык видеть на своей улице. У тех и двери, и ставни были покрашены в самые веселые светлые тона.

Дом номер семь ничем не отличался от других на улице, разве что производил еще более гнусное впечатление— наверное потому, что шторы в окнах на первом этаже были выцветшими и нестиранными. Бледный мальчик лет трех сидел на циновке прямо перед входной дверью. Дверь была не закрыта. Просто притворена.

Джеймс Фентон поднялся по лестнице к вилле и поискал кнопку звонка у входа. Под кнопкой на полоске бумаги печатными буквами было написано: «Не работает». Рядом свисал старомодный шнур от колокольчика, за который надо было дергать. Конечно, секундным делом было оторвать этот шнур, связать им мальчишку, снести его по лестнице, а там сделать с ним, что заблагорассудится: захочется — убить, захочется — отпустить на все четыре стороны. Но он чувствовал, что время для насилия еще не наступило. Во всяком случае, это было не то, чего он хотел. Чувство силы, родившееся в нем, требовало выждать, растянуть это ощущение полной свободы и вседозволенности.

Он дернул за шнур, и из темного холла донесся негромкий звон колокольчика. Мальчик поглядел на него, но не двинулся с места. Фентон повернулся и стал смотреть на улицу. Ветви платана у дома уже покрылись первой листвой; на коричневой его коре местами проступили желтые пятна; черная кошка сидела у дерева и зализывала лапу, видимо, пораненную.

Фентон наслаждался этим ожиданием — ожиданием неведомого, ожиданием судьбы.

Дверь у него за спиной приоткрылась шире, и он услышал женский голос, сказавший с явным иностранным акцентом:

— Что вы хотите?

Фентон снял шляпу. С каким бы удовольствием он ответил бы сейчас: «Я хочу задушить вас. Вас и вашего ребенка. Но при всем при том я ничего не имею против вас лично. Я — просто орудие судьбы…»

Но вместо этого он только приветливо улыбнулся. Женщина была такой же бледной, как и ребенок. У них были одинаковые светлые глаза, которые смотрели на мир без всякого выражения, и редкие белесые волосы. Женщине можно было дать и двадцать, и тридцать пять. Одета она была в шерстяной жакет, великоватый ей, и темную широкую юбку до самых щиколоток, которая делала ее еще ниже ростом.

— Вы не сдадите меблированную комнату? — спросил Фентон.

У нее в глазах вспыхнул огонек надежды. Кажется, он задал ей вопрос, которого она уже давно страстно ждала, не особенно, впрочем, надеясь на то, что эти ожидания сбудутся. Но огонек, вспыхнув, сразу погас, сменившись прежним безразличием.

— Дом этот принадлежит не мне, — сказала она. — Хозяин раньше сдавал комнату, но это здание, как и другие дома, скоро снесут. Здесь будут строить новые, многоквартирные, для сдачи внаем.

— Значит, вы полагаете, — продолжал он, следуя своему плану, — что хозяин дома больше не сдает комнаты?

— Он сказал мне, что нет смысла сдавать, потому что каждый день может прийти распоряжение о выселении всех жильцов. Он платит мне небольшую сумму. Я должна только поддерживать дом в приличном виде. Я живу в подвальном этаже.

— Да… — протянул он.

Разговор, похоже, был закончен. Тем не менее Фентон не уходил. Девушка или женщина — не разберешь — поглядела мимо него на мальчика и велела ему вести себя потише, хотя он не издал ни звука.

— Я мог бы жить у вас, если бы вы сдали мне комнату в поднаем. Разве это невозможно? Мы могли бы рассматривать это дело как частное соглашение между нами — на тот срок, пока вы еще живете здесь. Хозяин едва ли будет вправе протестовать.

Он наблюдал за ее лицом, на котором отразилось напряженное размышление. Его предложение, столь необычное, даже поразительное для мужчины, который так одет и так солидно выглядит, просто не укладывалось у нее в голове.

Зная, что внезапность и натиск — залог успешной атаки, он решил использовать достигнутое преимущество и быстро сказал:

— Мне нужна только одна комната — на несколько часов ежедневно. Я не собираюсь ночевать здесь.

Напряжение ума, испытываемое ею, превысило все допустимые пределы. Мужчина в твидовом костюме, по которому не поймешь, городской он или сельский житель, шляпа с мягкими полями, трость для прогулок, свежий цвет лица, возраст от сорока пяти до пятидесяти…

Он наблюдал, как растет удивление в ее глазах — она по-прежнему, видимо, пыталась увязать его внешний вид с предложением, им сделанным.

— Для чего вам нужна комната? — спросила она в нерешительности.

«Вот так крючок она мне забрасывает! Для чего? Так я тебе и скажу! Чтобы убить тебя и твоего ребенка, милочка ты моя, — подумал он, — чтобы закопать вас под полом. Но — еще не время. Не время».

— Знаете, мне сложно вам объяснить, — сказал он живо. — Я — человек свободной профессии и очень много работаю. Мне нужна комната, куда я могу приходить на несколько часов ежедневно и где я буду в полном одиночестве. Вы даже представления не имеете, насколько трудно найти подходящую квартиру. А этот дом, кажется, именно то, что мне нужно.

Он поглядел на мальчика, который сидел у его ног, и улыбнулся.

— Вот, например, ваш сынишка. Как раз подходящий возраст. Совершенно не будет мне мешать.

Тень улыбки пробежала по губам женщины.

— О, Джонни — очень спокойный мальчик, — сказала она. — Он может часами сидеть здесь и ничем не побеспокоил бы вас.

Тень улыбки снова исчезла, вернулись прежние сомнения.

— Я… я даже не знаю, что вам и сказать… Мы живем в кухне. Рядом — спальня, а за ней еще одна комната. Там у меня сохранилась кое-какая мебель, но я не думаю, чтобы она понравилась вам. Видите ли, все зависит от вашей профессии…

Она так и не договорила предложение до конца. Ее апатия была именно тем, что ему было нужно. Он спрашивал себя, от чего эта апатия — от бессонницы или от принятого снотворного. Темные круги под глазами выдавали, что она увлекается снотворными препаратами или наркотиками.

Что ж, тем лучше. К тому же она — иностранка. Их и без того чересчур много в стране.

— Если бы вы мне показали эту комнату, я бы сразу и решил, — сказал он.

Его поразило, как она, не раздумывая, повернулась и пошла впереди него по узкому, грязному коридору. Она включила свет на лестнице и все время, пока они с Фентоном спускались вниз, бормотала извинения.

Когда-то это были помещения для прислуги викторианской виллы. Женщина превратила бывшие кухню, кладовку для продуктов и кладовку для инструмента в жилую комнату, кухоньку и спальню. Правда, после этой переделки грязи стало еще больше. Безобразные печные трубы, бесполезные теперь отопительные котлы, старые кухонные машины. Когда-то давно они исправно служили — когда-то очень давно, когда здесь все было вычищено до блеска и сверкало. Кухонный шкаф, который все еще стоял на своем прежнем месте, занимал практически всю стену. Лет пятьдесят назад здесь было множество медной посуды, и какой-нибудь повар в белой куртке, с руками в муке по локоть, давал указания поваренку, снующему в кладовую за продуктами и обратно. Теперь штукатурка облупилась, линолеум на полу вытерся и порвался, и в кухонном шкафу воцарилась совершенная пустота — если не считать сложенного туда хлама, не имеющего с названием шкафа ничего общего: старого радио, книг, прошлогодних журналов и газет, незаконченного рукоделия, сломанных игрушек, зубной щетки, а также образчиков обуви, большей частью без пары.

Женщина беспомощно оглянулась.

— Ох уж эти дети, — сказала она. — С ними все время приходится убираться, и все без толку.

Было совершенно очевидно, что она никогда не убирала, что она смирилась с грязью, а беспорядок, который он наблюдал, был ее ответом на тяготы жизни. Но он ничего не сказал, только кивнул и вежливо улыбнулся. Через полуоткрытую дверь он заметил незаправленную постель. Она заметила его взгляд и торопливо закрыла дверь. Затем, как бы в извинение, застегнула свою шерстяную кофточку и причесала волосы, запустив в них пальцы.

— А где же та комната, которая у вас пустует? — спросил он.

— Ах, да, — сказала она, — да, конечно…

Это прозвучало как-то неопределенно и нерешительно, будто она сама не могла понять, зачем, собственно, привела его в подвал.

На обратном пути они пересекли узенький коридор, прошли мимо угольного погреба (вот что мне пригодится, подумал он) и прачечной, в открытых дверях которой стоял детский горшок, а рядом с ним валялись разорванные газеты. Наконец, они дошли до следующей комнаты, дверь которой была заперта.

— Не думаю, чтобы вы остались довольны ею, — сказала она со вздохом и, как видно, оставив всякую надежду. И в самом деле, довольным этой комнатой не остался бы никто — кроме него, исполненного непреодолимого желания осуществить задуманное.

Когда женщина откркла дверь, подошла к окну и раздвинула шторы — они были сшиты еще во времена войны для затемнения окон — ему в нос ударил сырой дух подвала, тяжелый и густой, будто туман над рекой. С ним соединялся явственный запах газа.

— Да, это скверно, — сказала она. — Здесь постоянно пахнет газом. Мастера должны были прийти уже давно, но все не приходят…

Она еще раз потянула за шторы. Гардина сломалась, черный материал упал, и через открывшуюся дыру в окне в комнату прыгнула кошка с пораненной лапой — та самая, которую Фентон видел под платаном у дома. «Кшшш!» — шугнула ее женщина и махнула руками, но на кошку это не произвело особого впечатления. Кошка, как видно, хорошо знакомая с обстановкой, проскользнула в угол, запрыгнула на ящик и улеглась там.

— Эта комната кажется мне весьма подходящей, — сказал он, не удостоив даже взглядом темных стен и низкого потолка. — О, да, тут и сад есть!

Полоска земли и камней никак не напоминала сад даже при самом сильном воображении. Эта полоска была как раз на уровне их глаз, поскольку они смотрели на нее через подвальное окно.

— Да, — сказала женщина, — да, там садик.

Она стояла рядом с Фентоном, глядя на клочок земли, на котором не росло ни травинки и которому они оба дали столь неподходящее название. Затем она пожала плечами и продолжала:

— Да, здесь тихо и спокойно, как вы заметили, но солнца не так много. Окно выходит на север.

— Я люблю комнаты с окнами на север, — сказал он рассеянно, уже прикидывая, где он ее похоронит.

У женщины мелькнула какая-то догадка.

— Так вы художник? — спросила она. — И вам надо окно на север, чтобы был ровный свет? Правда?

Он испытал колоссальное облегчение. Художник! Ну, конечно! Вот то объяснение, которое и было ему нужно. Отныне у него не будет никаких проблем.

— Я вижу, вы уже отгадали мой секрет, — хитро усмехнулся он. И это вышло так естественно, что он сам удивился.

— Я — художник, но только на несколько часов в день. До обеда я работаю, а потом — сам себе хозяин. Вот тут-то моя настоящая работа и начинается. Это не просто мое хобби. Это моя страсть. У меня уже назначен срок будущей выставки. Можете представить себе, насколько важно мне было найти комнату — такую, как эта.

Он поднял руку и описал в воздухе круг — неопределенный жест, неизвестно что выражающий и непонятно к кому обращенный — быть может, к кошке? Но его уверенность и энтузиазм оказались заразительными и окончательно обезоружили женщину, все еще продолжавшую смотреть на него с некоторым недоумением.

— В Челси много художников, правда? — спросила она. — По крайней мере, люди так говорят, я сама точно не знаю. Я всегда думала, что ателье у художников должно быть на верхнем этаже, где много света.

— Не обязательно, — ответил он, — я не сторонник этой точки зрения. По вечерам, когда мне придется работать, на улице уже достаточно темно. У вас тут есть электрическое освещение?

— Да…

Она подошла к двери и повернула выключатель. Голая лампочка под потолком тускло засветила сквозь толстый слой пыли.

— Отлично! — воскликнул он. — Больше мне ничего и не нужно.

Улыбаясь, он заглянул в ее грустное лицо. Да, во сне бедняжка, должно быть, выглядела более счастливой. Это и в самом деле будет гуманно — избавить ее от нищей жизни.

— С завтрашнего дня можно будет занять комнату? — спросил он.

Искра надежды в ее глазах, такая же, как тогда, на лестнице, когда он спросил, не сдается ли комната, мелькнула вновь, а затем на лице отразилось смущение, даже неловкость.

— Вы ведь еще не узнали о цене, — сказала она.

— Какую вы установите, такую и заплачу, — ответил он и снова сделал жест рукой: деньги, мол, тут роли не играют.

У нее ком встал в горле. Она не знала, что и сказать.

Женщина покраснела и, набравшись духу, выпалила:

— Было бы лучше, если бы хозяин дома ничего не знал. Я скажу ему, что вы — мой новый друг, и мы будем жить с вами. Платить можете один или два фунта в неделю — как сочтете приемлемым.

Видно было, что она ^волнуется, ожидая ответа.

— Я буду платить вам пять фунтов в неделю, — сказал он. — И начиная с сегодняшнего дня.

Он извлек из кармана бумажник и достал оттуда новые хрустящие банкноты. Она протянула руку, не сводя глаз с денег, которые он отсчитывал ей в ладонь.

— Хозяину — ни слова, — сказал он. — А если будут спрашивать, кто это у вас поселился, отвечайте, что приехал в гости двоюродный брат, художник.

Она поглядела на него и впервые улыбнулась — так, будто теперь, после расчета, они превратились в заговорщиков, соединенных общей тайной.

— По виду вы вовсе не похожи на моего двоюродного брата. Как, впрочем, не похожи ни на одного из художников, которых я видела раньше. Как вас зовут?

— Моя фамилия Симс. Маркус Симс, — не задумываясь, он назвался именем тестя.

Тесть был адвокатом, он умер много лет назад, и ему это уже никак не могло повредить.

— Благодарю вас, мистер Симс, — сказала она. — Завтра я устрою генеральную уборку.

В подтверждение серьезности своих намерений она сняла черную кошку с ящика и выбросила ее в окно.

— И тогда, значит, вы уже завтра после обеда привезете сюда свои вещи?

— Мои вещи?

— Ну то, что вам надо для работы. Разве вам не нужны краски, кисти и прочее?

— О, да… да, конечно, — ответил он, — да, я должен привезти свои вещи.

Он снова огляделся. Кровь проливать он не будет. Никакой борьбы не будет тоже. Он задушит обоих во сне. И женщину, и ребенка. Это будет гуманнее всего.

— Если вам нужны краски, — сказала она, — то они продаются тут неподалеку. На Кингс-Роуд есть такие магазинчики для художников. Я, когда ходила за покупками, заглядывала в витрины и видела там мольберты и всякое такое.

Он постарался скрыть улыбку. Это было действительно трогательно — вся ее забота. Она такая приветливая и доверчивая, если узнаешь ее поближе.

Они поднялись по лестнице и вышли в прихожую.

— Я так рад, что нам удалось договориться, — сказал он. — Я уж совсем было отчаялся.

Она, улыбаясь, взглянула на него.

— Я тоже была в отчаянии, — негромко сказала она. — Если бы вы не пришли, я бы не знала, что и делать…

Они стояли рядом у лестницы в подвал. Нет, какие все же странные дела бывают на свете! Его внезапное появление оказалось для нее подарком судьбы. Он, пораженный, посмотрел на нее и спросил:

— Так у вас, значит, трудные времена?

— Трудные времена?

Она сделала беспомощный жест и апатичное, потерянное выражение появилось у нее на лице снова.

— Жить в этой стране иностранцу тяжело само по себе. А тут еще отец малыша сбежал и оставил меня совсем без денег. И я не знаю, куда податься, на кого опереться. Это-то самое скверное. Должна вам сказать, мистер Симс, если бы вы сегодня не пришли…

Она не договорила, поглядела на ребенка и пожала плечами.

— Бедный Джонни, — вздохнула она, — он-то, конечно, ни в чем не виноват.

— Действительно, бедное дитя, — кивнул Фентон. — И вы тоже несчастная. Я сделаю все, чтобы покончить со всеми вашими заботами. Обещаю вам.

— Вы так добры… Благодарю вас от всей души.

— Нет, это я благодарю вас.

Он слегка поклонился; помедлив, погладил мальчика по голове.

— До свидания, Джонни. До завтра.

Мальчик поднял глаза и без выражения посмотрел на него.

— До свидания и вы, миссис… миссис…

— Кауфман, меня зовут Анна Кауфман.

Она проводила его до самых дверей и поглядела, как он спускается по лестнице, как идет через ветхие некрашеные ворота. Черная кошка, снова направляясь к разбитому подвальному окну, прошмыгнула у него в ногах. Фентон помахал шляпой — женщине, мальчику, кошке и всей этой мрачно-серой вилле.

— До завтра! — крикнул он и зашагал по Болтинг-стрит походкой делового мужчины, который стоит на пороге больших приключений. Хорошее настроение не покинуло его и тогда, когда он подошел к двери своего дома. Он вынул из кармана ключ, открыл дверь и поднялся по лестнице, насвистывая шлягер тридцатилетней давности. Эдна болтала по телефону— очередной бесконечный разговор с подругой. Напитки уже были выставлены на маленький столик в гостиной, там же стояли тарелки с бисквитами для коктейля и с солеными орешками. Эдна прикрыла трубку рукой и оповестила:

— Придут Олхазены. Я их пригласила на ужин с холодными закусками.

Ее муж улыбнулся и кивнул. Задолго до обычного времени он налил себе шерри, чтобы как-то привести в порядок мысли по поводу пережитого за день.

Эдна положила трубку и сказала ему:

— Ты выглядишь гораздо лучше. Прогулка и в самом деле пошла тебе на пользу.

Эти простые слова так развеселили его, что он чуть не прыснул.

Хорошо, что эта женщина завела речь о красках и кистях. То-то было бы глупо, если бы он явился назавтра с пустыми руками.

Словом, пришлось раньше уйти из бюро и предпринять экспедицию по магазинам, чтобы закупить все необходимое. Он решил не экономить. Мольберт, холст, один тюбик с краской за другим, кисточки, скипидар — все вроде маленькие пакетики, но набралось их на большой сверток, который совершенно нельзя было унести. Затея развлекла его необыкновенно. Он действительно сможет сыграть свою роль достойно. Продавец, воодушевленный размахом покупок, выкладывал на прилавок все новые и новые краски. Фентон рассматривал тюбики и читал названия. Эти покупки, без сомнения, доставили ему огромное наслаждение, а слова «хром», «сиена», «голубая лазурь» пьянили, будто вино. Наконец он остановил себя, вышел из магазина и сел со своим пакетом в такси.

— Болтинг-стрит, семь…

Чувство, что у него появился еще один привычный адрес, придало приключению особую остроту.

Странно, но когда такси подъехало к Болтинг-стрит, ряды вилл уже не казались столь запущенными и унылыми. Не было и такого ветра, как вчера, проглянуло солнце, установилась довольно приятная апрельская погода; но дело было все же не в этом. Важнее, наверное, было то, что дом № 7 теперь будто осветился ожиданием.

Он заплатил по счетчику и, забирая сверток, заметил, что темные шторы в подвальном этаже исчезли. Взамен появились самостоятельно сшитые — ярко-оранжевые, режущие глаз. Не успел он отметить эту метаморфозу, как шторы раздвинулись, и женщина, держа на руках своего мальчика с вымазанным в мармеладе лицом, помахала ему. Черная кошка спрыгнула с подоконника, подошла к нему и потерлась выгнутой спинкой об его ногу. Женщина вышла на лестницу.

— Джонни и я ждем вас весь вечер, — сказала она. — Это все, что вы привезли?

— А что, разве этого мало? — рассмеялся он.

Она помогла ему отнести в дом пакеты и пакетики. Заглянув в кухню, он заметил, что она предприняла попытку навести некоторый порядок — одними новыми гардинами дело не ограничилось. Обувь из кухонного шкафа была убрана, как и игрушки мальчика. На столе появилась скатерть — все указывало на то, что она собирается пригласить его на чашечку чая.

— Вы ни за что не поверите, сколько пыли оказалось в вашей комнате, — сказала она. — Я вчера убирала чуть ли не до полуночи.

— Это вы зря, — ответил он, — не стоило так стараться.

Она замерла в дверях и снова посмотрела на него растерянным взглядом.

— Значит, вы ненадолго?

Голос ее задрожал.

— Из нашего вчерашнего разговора я поняла, что вы поживете у нас несколько недель. Разве не так?

— О, я совсем не то имел в виду, — поспешил он успокоить ее. — Я только хотел сказать, что пыли все равно будет предостаточно, когда я начну работать.

Она вздохнула с заметным облегчением, улыбнулась и открыла дверь.

— Добро пожаловать, мистер Симс.

Да, она действительно потрудилась на славу. Комната приобрела совершенно другой вид. Даже запах стал иным. Перестало пахнуть газом, зато запахло карболкой и лизолом. Словом, каким-то средством для дезинфекции. Черная ткань для затемнения исчезла с окна; она даже позаботилась, чтобы вставили стекло. Ящика, который облюбовала кошка, тоже было не видать. У стенки появился стол, справа и слева от него — расшатанные стулья, а вдобавок и кресло, обтянутое тем же кричащеоранжевым материалом, из которого были занавески на кухне. Над решеткой камина, где вчера еще было пусто, теперь висела большая яркая репродукция — мадонна с младенцем. Под ней лежал на полочке альманах. Мадонна с мягкой улыбкой поглядела на Фентона.

— Ну вот, — пробормотал он, — ну вот, слава Богу…

Чтобы скрыть, как он тронут — а это и в самом деле

было необыкновенно трогательно: бедная женщина так постаралась накануне дня, который, вероятно, окажется последним в ее жизни, — он отвернулся и принялся распаковывать вещи.

— Позвольте мне помочь, мистер Симс, — сказала она и, не оставляя ему времени для возражения, опустилась на колени и стала развязывать узелки на бечевке. Она развернула оберточную бумагу и собрала мольберт. Потом они вместе достали все тюбики с красками и рядами разложили на столе. Подрамники они составили к стенке. Какая милая игра, подумал он, и она тоже развлекается со мной, хотя серьезна при этом донельзя…

— Что вы будете рисовать сначала? — осведомилась она, когда все было готово и даже холст закреплен на мольберте. — Я полагаю, у вас уже есть какой-то замысел?

— О да, замысел у меня уже есть, — улыбнулся он, удивляясь, насколько она поверила во все.

Вдруг она тоже улыбнулась и проговорила:

— Могу себе представить. Я знаю, что вы задумали.

У него все похолодело внутри. Как она догадалась?

И что теперь будет?

— Вы начнете с Джонни, не так ли?

— Как вы могли додуматься до этого?! — резко бросил он.

Убить ребенка раньше матери? Какая ужасная мысль. Это невозможно. Немыслимо. Почему она такая любопытная? Впрочем, времени еще достаточно, а план пока до конца не продуман…

Она приняла его слова за похвалу и напустила на себя значительный вид. Он сразу успокоился — ну конечно, она имеет в виду портрет мальчика и ничего больше. Конечно, только портрет.

— Вы очень проницательная женщина, — сказал он. — Да. Ваш Джонни и есть мой замысел.

— Он будет послушным и не станет двигаться, — заверила она. — Я только привяжу его хорошенько, и он будет часами сидеть спокойно. Привести его прямо сейчас?

— Нет, нет, — ответил Фентон. — Я не спешу. Мне надо еще кое-что обдумать.

Женщина была явно разочарована. Она еще раз оглядела комнату, которая столь внезапно и непостижимо превратилась в то, что она считала «художественным ателье».

— Раз так, то позвольте пригласить вас на чашечку чая, — сказала она.

И он, чтобы избежать долгих уговоров, пошел за ней в кухню. Там сел на стул, предупредительно пододвинутый ею, и стал пить чай с сэндвичами.

Мальчик смотрел на него неподвижным взором, потом вдруг сказал: «папа» — и протянул к нему ручку.

— Он называет «папой» всех мужчин, — сказала мать, — хотя его собственный отец не желает о нем заботиться. Не досаждай мистеру Симсу, Джонни!

Фентон заставил себя вежливо улыбнуться. Дети всегда повергали его в смущение. Женщина так долго мешала ложечкой его чай, что он совершенно остыл и стал невкусным.

— Хорошо, когда есть кто-то, с кем можно поговорить, — сказала она. — Я была так одинока, мистер Симс. А затем появились вы… Я живу в подвале, а надо мной — совершенно пустой дом, ни души. И соседи неважные. У меня тут вообще нет друзей.

Тем лучше, подумал он. Все складывается донельзя удачно. Когда они исчезнут, их не хватится ни один человек. Если бы в доме жил еще кто-нибудь, все было бы значительно сложнее. А так он может осуществить задуманное в любую минуту. Бедняжка. Ей, наверное, двадцать шесть или двадцать семь. И что за жизнь у нее…

— …Просто исчез, не сказав ни слова, — продолжала она свой рассказ. — Мы всего три года прожили в этой стране. То в одном городе, то в другом. Муж мой так и не нашел постоянной работы. Когда-то мы жили в Манчестере. Джонни родился в Манчестере.

— Ужасный город, — сказал он. — Там все время дождь.

— Я сказала ему: «Ты должен, наконец, найти работу!» — продолжала она свою историю и стукнула кулаком по столу, чтобы придать весу своим словам. — Я сказала: «Так дальше не пойдет! Это не жизнь для меня и для нашего ребенка!» А затем, мистер Симс, кончились деньги, чтобы платить за квартиру. Что я могла сказать хозяину дома? А если ты в этой стране чужой, с полицией всегда сложности.

— С полицией? — насторожился Фентон.

— С документами, — пояснила она. — С нашими документами вечно что-то не ладилось. Нам все время надо проходить регистрацию. Мою жизнь, мистер Симс, уже много лет нельзя назвать счастливой. Мне было только шестнадцать, когда я познакомилась со своим мужем — ну, разумеется, он тогда еще не был моим мужем. Я думала, что в Англии у нас дела пойдут лучше.

Она говорила, и голос ее с немецким акцентом, который он находил даже приятным, как спокойная, ровная мелодия вторил его мыслям. Какое это замечательное чувство — знать, что ты не в конторе, не дома, а просто — Маркус Симс, художник. А он и вправду большой художник, хотя его искусство — не кисти и не краски; это из преступления своего он сделает настоящий шедевр. И рядом сидит будущая жертва — женщина, которая сама отдала свою жизнь в его руки, которая смотрит на него, как на избавителя — а он ведь и есть ее избавитель, в конце концов.

— Это просто поразительно, — сказала она медленно. — Вчера я еще совсем не знала вас, а сегодня рассказываю вам всю свою жизнь. Вы — мой друг.

— Ваш настоящий друг, — ответил он, слегка пожимая ее руку. — Верьте мне, это правда.

Он улыбнулся, допил чай и отодвинул стул. Она взяла его чашку и блюдечко, поставила в мойку и вытерла рукавом блузки рот мальчику.

— Что вы будете делать сейчас, мистер Симс? — спросила она. — Вначале пойдете в постель, или будете рисовать Джонни?

Он недоуменно уставился на нее. В постель? Не ослышался ли он?

— Как вы сказали? — переспросил он.

Она стояла, глядя на него спокойно и выжидающе.

— Все зависит от вас, мистер Симс, — сказала она. — Мне все равно. Я целиком в вашем распоряжении.

Он почувствовал, как кровь приливает к затылку, как медленно краснеет лицо. Но сомнений не было — многозначительная улыбка и кивок в сторону спальни окончательно устранил их. Бедная девочка сделала ему своего рода деловое предложение и думает, что он примет его… что он на это рассчитывал…

— Милая моя мадам Кауфман, — начал он («мадам» звучало как-то лучше, чем «миссис», и больше подходило ей, иностранке), — мне кажется, вы неверно меня поняли.

— Что-что? — удивленно спросила она и снова улыбнулась. — Вы можете не бояться. Никто не придет. А о Джонни я позабочусь.

Это было просто Бог знает что. Ведь он не подавал ни малейшего повода, ни сном, ни духом… Но стоит высказать сейчас свое естественное негодование и покинуть этот дом — и рухнут все его совершенные планы. И тогда где-нибудь придется начинать с нуля.

— Это… это чрезвычайно любезно с вашей стороны, мадам Кауфман, — сказал*он. — Я по достоинству оценил ваше необычайно щедрое предложение. Дело, однако, в том, что я, к несчастью, был ранен во время войны… Да… Словом, вы понимаете… И я сейчас всецело сконцентрировался на искусстве, на моей живописи. Поэтому невероятная радость для меня — то, что я нашел здесь этот уголок, мое прибежище. Знаете, это мой истинный мир. И если мы могли бы быть друзьями…

Он лихорадочно искал слова извинения и не находил их.

Она пожала плечами. На лице не отразилось ни облегчения, ни разочарования. Словно все шло так, как и должно было идти.

— Все в порядке, мистер Симс, — сказала она. — Я просто подумала, что вы чувствуете себя, вероятно, одиноким. А я знаю, что такое одиночество. И вы так приветливы, так добры. Но если у вас когда-нибудь будет чувство, будто…

— О, тогда я сразу же скажу вам, — перебил он ее чересчур поспешно. — Хотя, к сожалению моему… Но — за работу, за работу!

Он снова улыбнулся, изобразил жгучую страсть к работе и открыл дверь кухни. К счастью, она застегнула пуговки на блузке, до этого расстегнутые достаточно щедро. Она взяла мальчика со стула и вышла вслед за ним.

— Всегда хотела посмотреть на художника за рабо-

той, — призналась она, — и вот теперь у меня будет случаи. Джонни поймет все, он уже большой. Где ему сесть, мистер Симс? И что? — ему сесть или встать? Как будет лучше?

Это было уж слишком — из огня да в полымя! Фентон рассердился. Эта женщина просто терроризировала его. Неужели она так и будет все время стоять у него над душой? Он и без того не желал уже видеть этого ужасного мальчика, а тут еще его мать.

— Поза особого значения не имеет, — сказал он. — Я ведь не фотограф, в конце концов. Единственное, чего я не переношу — если кто-то наблюдает за мной, когда я работаю. Посадите Джонни на стул. Я думаю, он может посидеть спокойно?

— Я привяжу его, — сказала она и вернулась на кухню.

Он стоял перед мольбертом, хмуро уставившись на холст. Надо было что-то делать, это ясно. Чистый холст чистым оставаться не должен. Она сразу подумает, что здесь что-то не то. И может повторить свое недвусмысленное предложение, сделанное пять минут назад…

Он взял один тюбик с краской, другой — и выдавил из них кляксы на палитру. Сиена… Неаполитанская желтая… Как они красиво называются. Он был с Эдной в Сиене — несколько лет тому назад, сразу после свадьбы. У него еще сохранились в памяти ржаво-коричневые кирпичи тамошних домов и эта площадь — как же она называется? — на которой еще происходили знаменитые скачки. Неаполитанская желтая… До Неаполя они тогда не доехали. Увидеть Неаполь — и умереть спокойно… Жаль, что они не путешествуют теперь так часто. Погрязли в рутине, в суете. Все в Шотландию да в Шотландию — Эдна равнодушна к югу. Лазурь… Чистейший голубой цвет. Лагуны южных морей, летучие рыбы… Как красиво смотрятся пятна краски на новой палитре…

— Так… Будь послушным, Джонни.

Женщина крепко привязала мальчика к стулу и провела рукой по его волосам.

— Если вам что-нибудь будет нужно, только позовите, мистер Симс.

— Благодарю вас, мадам Кауфман.

Она выскользнула из комнаты и тихонько прикрыла за собой дверь. Художнику нельзя мешать, когда он творит. Художника надо оставить наедине с вдохновением.

— Папа! — вдруг сказал Джонни.

— Сиди тихо! — шикнул на него Фентон.

Он разломил кусок древесного угля на две половинки. Однажды он наблюдал, как художник вначале намечал контуры углем — делал эскиз. Он взял кусок угля, сжал губы и нарисовал на холсте круг — что полная луна. Затем отступил назад и нахмурил брови. Странно, но эта полная луна и в самом деле напоминала лицо. Лицо, на котором еще ничего не было — ни глаз, ни рта, ни носа… Джонни наблюдал за ним, вытаращив глаза. Фентон подумал, что надо бы взять холст побольше — на этот помещалась только голова мальчика. Лучше, чтобы на холсте оказалась и голова, и плечи, тогда можно использовать лазурь, чтобы нарисовать свитер.

Он сменил маленький холст на большой. Да, так будет лучше. Теперь наметим еще разок контуры лица… глаза… две точки — это будет нос… узкую щель, где рот… двумя линиями — шею и еще двумя горизонтальными — плечи. Лицо, конечно, получилось пока самым приблизительным. Так, лицо человека вообще, а не Джонни. Ну, ничего. Это только начало.

…Попробуем положить немножко краски на холст, прямо как есть в тюбике — не смешивая. Так и будем действовать. Вот.

Первый сверкающий мазок на чистом холсте, казалось, требовал — дальше, дальше! И пусть цвет получился не таким голубым, как свитер Джонни — что с того?

Он почувствовал себя раскованнее. Мазки стали более размашистыми и вдруг нижняя половина холста превратилась в голубую рапсодию, составляющую резкий контраст с лицом, которое было только намечено углем. Но теперь оно уже выглядело как настоящее лицо — без дураков. И стена за спиной у мальчика, разумеется, должна быть зеленоватой. Он решительно схватил пару тюбиков, выдавил из каждого по кляксе. Потом взял другую кисточку— пусть на первой остается голубой цвет. Черт подери, а эта жженая сиена вовсе не напоминает ничем ту Сиену, в которой он бывал. Скорее, она похожа на какую-то тину болотную. Убрать, убрать ее немедля, чтоб не портила всей картины. Он поспешил к двери и крикнул в коридор:

— Мадам Кауфман! Мадам Кауфман! У вас случайно не найдется парочки ненужных тряпок?

Она явилась тотчас с тряпкой в полоску и оторвала от нее кусок. Он взял этот кусок и снял им жженую сиену с кисточки. Потом повернулся и увидел, что женщина глядит на холст.

— Нельзя! Нельзя вам смотреть! — закричал он. — Ни один художник не переносит, когда смотрят, как он начинает картину.

Она даже отпрянула от неожиданности.

— Простите меня.

Потом спросила осторожно:

— Это очень современная живопись, правда?

Он поглядел долгим взглядом на нее, а потом на холст. С холста — на Джонни.

— Современная? Разумеется, современная. Какая же еще? Может, прикажете рисовать что-либо в этом духе?

Он указал кисточкой на репродукцию над камином — улыбающаяся мадонна с младенцем Христом.

— Я — человек сегодняшнего дня. Как вижу окружающий мир, так и вижу. Вот так-то… Ну, а теперь позвольте мне продолжить работу.

Палитра была не так велика, чтобы выдавить на нее краски из всех тюбиков. К счастью, он купил сразу две. Он принялся выдавливать остальные краски на вторую палитру и смешивать их.

Что за цвета! Какие-то неведомые, неземные закаты и восходы — сущее буйство красок. Венецианская красная, оказывается, не имела ничего общего с дворцом дожей; скорее, она была похожа на окровавленные куски мозга. Цинковые белила — сама чистота. Но не смерть. Не стерильность. Охра — это буйное цветение жизни. Это вечное обновление. Весна. Апрель. Но где-то совсем в другие времена и совсем в ином мире.

Стемнело. Пришлось включить свет, но Фентона это ничуть не смутило. Мальчик заснул, но Фентон продолжал рисовать. Женщина вошла и сообщила, что уже восемь. Не хочет ли он поесть?

— Мне не составит труда приготовить, мистер Симс, — сказала она.

Фентон вдруг вспомнил, где находится. Восемь! А дома всегда без пятнадцати восемь накрывают ужин! Эдна ждет, наверное, волнуется, думает, не случилось ли с ним чего. Он положил палитру и кисть. Взглянул на себя — везде краска. На пиджаке, на руках.

— Боже мой, что же мне делать? — сказал он в полной растерянности.

Женщина поняла его. Она намочила тряпочку в скипидаре и осторожно удалила с пиджака пятнышко краски. Он пошел вслед за ней на кухню и принялся оттирать руки над умывальником.

— Впредь всегда говорите мне, когда будет семь, — распорядился он.

— Да, — ответила она с готовностью. — Я позабочусь об этом. Вы придете завтра?

— Разумеется, — сказал он нетерпеливо. — Разумеется. Оставьте тут все, как есть.

— Хорошо, мистер Симс.

Он взбежал на лестницу, выскочил из дома и быстро зашагал по дороге, придумывая на ходу, что скажет Эдне. А! Скажет, что невзначай зашел в клуб и там его уговорили сыграть партию в бридж. Он согласился, а потом уже невозможно было уйти, не подведя партнеров, да он и сам позабыл поглядывать на часы. Этого будет достаточно. То же можно сказать и завтра. Эдна постепенно привыкнет, что он заглядывает в клуб по дороге со службы. Лучшего, пожалуй, и не придумать, как скрыть великолепную тайну своей двойной жизни.

Просто удивительно, как стали пролетать дни — те самые дни, которые раньше казались такими бесконечными и тоскливыми. Его новая жизнь потребовала изменения привычного распорядка. Он стал лгать не только дома, но и на службе. Изобрел какие-то важные дела, поездки в дочернюю фирму, необходимость заключать новые договоры— и все для того, чтобы иметь возможность исчезать почти сразу после обеда. Теперь, сказал он себе, можно и сократить рабочий день наполовину. Всякий на его месте поступил бы так. Поразительно, но пока в фирме принимали все его объяснения за чистую монету. И Эдна тоже верила, когда он говорил, что был в клубе. Он, правда, для разнообразия говорил иногда, что выдалась сверхурочная работа в другом бюро их же фирмы. Потом заявил, что у них ввели новый распорядок — такой сложный, что даже трудно и объяснить. Эдна, кажется, удовлетворилась его объяснениями. Ее жизнь текла размеренно, как и прежде. Изменился только мир Фентона. Он день за днем в половине четвертого входил в дом № 7 по Болтинг-стрит. Бросал взгляд на окно кухни в подвальном этаже и видел, как за оранжевыми шторами мелькало лицо мадам Кауфман. Она сразу выбегала к двери черного хода, чтобы впустить его. Парадное они решили больше не открывать. Пользоваться черным ходом было надежнее. Там его никто не заметит.

— Добрый день, мистер Симс!

— Добрый день, мадам Кауфман.

Не имело смысла называть ее Анной. В конце концов, она еще навоображает себе чего-нибудь… А обращение «мадам» обеспечит необходимую дистанцию между ними.

Она была очень заботливой. Убирала «ателье» (его комнату она теперь называла только так), приводила в порядок кисти, заботилась, чтобы всегда был запас чистых тряпок. Когда он входил, его уже ждала неизменная чашка чая. Не подкрашенной, теплой водички, которой его потчевали на службе, а настоящего крепкого и горячего чая. А мальчик… Да и мальчик постепенно стал выглядеть более прилично. Стоило Фентону нарисовать первый его портрет, как он тут же переменился к нему и перестал дичиться. Казалось, он родился заново. Фентон считал его одним из своих творений.

Настало лето. Фентон уже нарисовал множество портретов мальчика. Фентон написал также не один портрет его матери, что доставило ему даже большее удовлетворение. Изображая женщину на холсте, он всякий раз обретал чувство власти над ней. Конечно, на холсте были не ее глаза, не ее черты лица, даже не тот цвет — видит Бог, какая она была бесцветная! — но что-то все-таки было. Было какое-то необъяснимое и неуловимое сходство. Скорее, ощущение власти давал тот факт, что он может взять обычный холст и на этом чистом холсте изобразить живого человека. Женщину. И совсем неважно, была ли эта женщина похожа на некую эмигрантку из Австрии по имени Анна Кауфман. Сходство тут не имело ровно никакого значения Конечно, она ожидала, простая душа, что выйдет похожей, когда села в первый раз ему позировать. Ему не удалось избежать объяснений.

— Вы что, и в самом деле видите меня такой? — спросила она разочарованно.

— А по-вашему, не похоже?

— Почему же… Только вот… Вы нарисовали мне рот, как у рыбы, которая хочет что-то проглотить, мистер Симс.

— Рот как у рыбы? Что за ерунда!

Ну конечно, подумал он, ей требуется ротик, похожий на лук амурчика.

— Самое скверное в вас то, что вы вечно недовольны! Вечно! И этим вы похожи на всех остальных женщин.

Он принялся сердито смешивать краски. Она была не вправе критиковать его работу.

— Вы несправедливы ко мне, мистер Симс, — сказала она, помолчав. — Я довольна. Я довольна и тем, что получаю от вас пять фунтов в неделю. Даже очень довольна.

— Я имел в виду вовсе не деньги, — сказал он.

— А что же?

Он снова повернулся к холсту и чуть тронул розовым лицо на портрете.

— О чем же я говорил до этого? Совсем вылетело из головы. О женщинах, не так ли? В самом деле, не помню. Прошу вас, не отвлекайте меня.

— Простите меня, мистер Симс.

Вот так-то лучше, подумал он. Знай свое место. Чего он на дух не выносил, так это женщин, желавших доказать, что они все знают отлично. Женщин упрямых и своенравных. Женщин, которые вечно брюзжат и кичатся своими правами. Создатель предназначил их не для этого. Они должны быть уступчивыми, нежными и послушными. Скверно только, что эти женские добродетели так редки в жизни. Они — скорее фантазия, мимолетное воспоминание. Как лицо за окном. Или лицо на картине. Как у него на холсте. Но стоит только нарисовать — и уже всякий волен толковать, как ему угодно. И придут, и скажут, что рот у этой женщины — как у рыбы.

— Когда я был помоложе, — сказал он, — у меня были очень большие планы.

— Вы собирались стать великим художником?

— Нет, нет. Не только это, — ответил он. — Я хотел стать великим вообще, не важно в чем. В чем-нибудь. Стать известным. Сотворить что-то необыкновенное.

— Еще придет ваше время, мистер Симс, — сказала она.

— Может быть, может быть…

Нет, кожа не должна быть такой розовой. Скорее, она оливковая. Да. Теплый золотистый тон. Отец Эдны был совершенно невыносим. Эти его бесконечные придирки, вечная критика. Что ни сделай, все ему неладно. Со времени помолвки с Эдной Фентон так ни разу ему и не угодил. Старик высматривал все новые и новые его ошибки.

— Ехать за границу? — спрашивал он. — Да ведь там приличному человеку жить невозможно. Я уж не говорю о том, что заграница — не для Эдны. Чтобы она уехала от друзей, от всего, к чему привыкла? Нет, такого я в жизни не видывал!

Слава Богу, он теперь в могиле вместе со своей правотой. Он всегда был причиной раздоров между ними, этот Маркус Симс. Да. А тот Маркус Симс, который существует сегодня, — совсем другой парень. Художник. Сюрреалист. Очень современный. Старик в гробу бы перевернулся, если б узнал.

— Без четверти семь, — негромко напомнила женщина.

— Черт… — Он вздохнул и отступил от мольберта. — Как не хочется отрываться — особенно сейчас, когда вечерами так долго не темнеет. Можно было бы работать еще добрых два часа.

— Так почему же не работаете?

— А! Дома у меня порядки строже, чем в тюрьме. С моей бедной старой матушкой случится удар, если я не приду вовремя.

На прошлой неделе он придумал себе старую матушку, которая больна и не встает с постели. Он дал ей слово каждый вечер без четверти восемь быть дома. Если станет опаздывать, врачи отказываются за что-то ручаться. А он примерный сын…

— Как бы я хотела, чтобы вы жили здесь, — сказала его натурщица. — Тут так одиноко, когда вы уходите… Поговаривают, что дом наш еще, может, и не снесут. Если правда, то вы сможете переехать сюда вместе с вашей матушкой. Снимете квартиру на первом этаже.

— Боюсь, она никуда не захочет переезжать, — вздохнул Фентон. — Ей уже восемьдесят. Старое дерево не пересаживают.

Он говорил это с печальной миной, а сам усмехался в душе. Интересно было бы посмотреть на лицо Эдны, если сказать ей: давай продадим дом, где прожито почти двадцать лет, и переедем на Болтинг-стрит. Боже, что тут начнется! Хорошенькая была бы сценка, если бы сюда как-нибудь в воскресенье приехали на обед Олхазены!

— Кроме того, — сказал он, размышляя вслух, — все это тлен и суета.

— Что тлен и суета, мистер Симс?

Он перевел взгляд с изображения на холсте, цвет и форму которого только что выбирал, на женщину, которая собиралась ему позировать. Гладко зачесанные волосы, без всякого выражения глаза… Он спросил себя — что его заставило несколько месяцев назад подняться по лестнице на эту ветхую виллу и постучать в дверь. Видимо, пришла в голову какая-то сумасбродная мысль, навеянная бедняжкой Эдной, серой ветреной погодой да еще предстоящим визитом Олхазенов. Он уже не мог вспомнить тот воскресный день. Он знал только, что после переменилась вся его жизнь, что эта небольшая комнатка в подвале стала его прибежищем, а эта женщина по имени Анна Кауфман и ее мальчик Джонни — олицетворением покоя, обретенного здесь, где он никому не известен. Она всего-то заваривала для него чай и вытирала кисти. И только. Она была частью фона — такой же, как кошка, которая мурлыкала, лежа на подоконнике, когда он приходил. Хотя он, собственно, еще ни разу не позаботился о ней.

— Так… Просто мысли вслух. К делу это не относится, мадам Кауфман, — ответил он, наконец, на ее вопрос. — В один прекрасный день мы устроим выставку, и ваши с Джонни портреты будет обсуждать весь город.

— Вы все обещаете… В этом году… на следующий год… когда-нибудь… никогда…

— Вижу, вы мне не доверяете, — сказал он. — Хорошо же, я вам докажу. Дайте только срок.

Она снова принялась рассказывать долгую и нудную историю о своем дружке, который ушел от нее в Австрии, и о муже, который бросил ее в Лондоне. Он уже выучил эту историю наизусть и мог бы продолжить за нее с любого места — но ему, конечно, и в голову не приходило сказать об этом. История тоже была частью фона. Пусть талдычит одно и то же, подумал он. Тем лучше. Меньше будет рассуждать о вещах, в которых ни бельмеса не смыслит. Под ее болтовню он даже лучше мог сосредоточиться и начал писать апельсин, который она очистила, разделила на дольки и одну за одной совала в рот Джонни, сидевшего у нее на коленях.

Он нарисовал апельсин больше, чем тот был на самом деле, ярче, круглее и объемнее.

Вечером, когда он шел домой по набережной — а дорога совсем не напоминала ему тот воскресный день, — он выбросил в реку свои наброски углем, уже перенесенные на холст. Вслед за ними в воду полетели пустые тюбики из-под краски, тряпье и склеившиеся кисти. Он бросил весь этот хлам и с моста Альберта долго глядел, как что-то плывет по течению, а что-то сразу идет ко дну, не оставляя следов. Так и скрылись все его былые печали, былые муки и переживания. Словно их и не было.

Он договорился с Эдной перенести отпуск на сентябрь. Теперь у него появилось время закончить автопортрет, над которым он работал, и тем самым завершить свою серию картин. Отпуск в Шотландии сулил быть приятным. Приятным — впервые за многие годы, потому что он знал: по возвращении его ждет кое-что в одном лондонском подвале. Утренняя работа в конторе была почти не в счет. Он каким-то образом ухитрялся изворачиваться и после обеда уже не возвращался за рабочий стол. Его обязанности на стороне, говорил он коллегам, растут день ото дня, и по всей видимости, придется просить летом несколько дней отпуска без содержания, чтобы справиться с ними.

— Даже если бы вы не предупредили нас, — прохладно ответил шеф, — мы бы сами предложили вам это.

Фентон только пожал плечами. Что ж, рано или поздно они должны были проявить недовольство. Может, он пришлет им из Шотландии письмо с уведомлением и тогда сумеет посвятить живописи осень и зиму. Снимет настоящее ателье — с хорошим освещением и кухонькой: всего в нескольких кварталах отсюда сдавались такие квартиры-ателье. Вот тогда можно наконец отвести душу и создать что-то действительно стоящее. Доказать себе самому, что ты — не просто любитель, рисующий на досуге.

Работа над автопортретом захватила его. Мадам Кауфман принесла и повесила на стену зеркало — так что начало оказалось несложным. Потом вдруг выяснилось, что он не может нарисовать собственные глаза. Пришлось изобразить их закрытыми — глаза спящего человека. Или больного.

От портрета становилось как-то не по себе.

— И что же вам не нравится? — спросил Фентон мадам Кауфман, явившуюся известить, что уже семь.

Она покачала головой.

— У меня просто мурашки по коже, когда я это вижу. Нет, мистер Симс, это не вы.

— Наверное, портрет чересчур авангардистский для вашего восприятия… Авангардизм… Да, я думаю, именно этот термин здесь будет уместен.

Сам Фентон был просто восхищен. Автопортрет оказался настоящим произведением искусства.

— Ну, вот пока и все, — сказал он. — На следующие несколько недель я устрою себе отпуск.

— Как? Вы уезжаете?

В ее голосе прозвучала такая тревога, что он даже обернулся.

— Да, — ответил он. — Поеду с матушкой в Шотландию. А почему вы спрашиваете?

Она, казалось, была сильно расстроена новостью. Выражение ее лица совершенно переменилось. Можно было подумать, что она чего-то очень боится.

— Но у меня ведь есть только вы… Я останусь совсем одна и…

— Я заплачу вам ваши деньги, — поспешил перебить он. — Могу даже заплатить вперед. И потом — мы будем в отъезде всего три недели.

Она по-прежнему в оцепенении смотрела на него. Потом глаза ее наполнились слезами. Она принялась всхлипывать.

— Что же мне делать? Я не знаю, как мне теперь…

Это было уже чересчур. Бог мой, что она хотела этим сказать? И что ей надо было делать, интересно? Что у нее на уме? Деньги он ей пообещал. В жизни у нее ровно ничего не менялось. Как жила, так и будет жить. Проще простого. Нет, если она и дальше будет так странно себя вести, самое время подыскать себе новое ателье. И чем скорее, тем лучше. Он вовсе не собирался допустить, чтобы эта мадам Кауфман превратилась для него в обузу.

— Милая моя мадам Кауфман, — сказал он твердо. — Вы же знаете, что я вовсе не намеревался снимать ателье на долгий срок. В ближайшее время я все равно съехал бы отсюда. Возможно, уже осенью… Мне просто тесно здесь. Разумеется, я своевременно уведомлю вас. Советую отдать Джонни в детский садик, а самой подыскать работу. Так оно будет лучше и для вас и для Джонни…

Она была оглушена, растеряна, убита.

— Что же мне делать? — еще раз тупо повторила она, а потом спросила: — Когда вы уезжаете?

— В понедельник, — ответил он. — В Шотландию. На три недели.

Он специально подчеркнул последнее предложение, чтобы не возникло никаких недоразумений. «Грустно только одно — что она не слишком интеллигентная женщина», — подумал он, когда мыл руки в кухне. Разумеется, она способна заваривать чай и очищать кисти, но — не больше того.

— Вы сами должны устроить себе отдых, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. — Съездите с Джонни на экскурсию по реке. Или куда-нибудь еще.

Никакого ответа. Она только безнадежно пожала плечами, все так же глядя в одну точку.

На следующий день, в пятницу, он закончил все дела на работе. Получил деньги в банке — столько, чтобы заплатить ей за три недели вперед. Подумал — и позволил себе добавить еще пять фунтов на всякие непредвиденные расходы.

Когда он появился на Болтинг-стрит, Джонни сидел на своем прежнем месте — на крыльце, привязанный к железке для чистки грязи с обуви. Странно. Последнее время мадам Кауфман отказалась от этого. Когда Фентон вошел в подвал, он не услышал, как обычно, музыки из репродуктора. И дверь на кухню была закрыта. Он отворил ее и заглянул внутрь. Дверь в спальню тоже была закрыта.

Он крикнул:

— Мадам Кауфман!.. Мадам Кауфман!

Она ответила не сразу, а когда ответила, голос ее звучал глухо и еле слышно.

— Что такое?

— С вами что-то случилось?

Пауза. Потом:

— Я не слишком хорошо себя чувствую.

— Жаль. Я могу вам чем-то помочь?

— Нет.

Ну, вот, начинается мелодрама. Конечно, выглядела она всегда неважно, но про болезни свои еще ни разу речи не заводила. Чай не заварен. Даже чашки не поставила.

Он положил на кухонный стол конверт с деньгами и громко сказал:

— Я принес деньги за комнату. В общей сложности двадцать фунтов. Почему бы вам не выйти и не купить что-нибудь? Такая прекрасная погода. Свежий воздух вам бы не повредил.

Веселый, непринужденный тон — лучшее средство против мелодрам. Смешно. Она думает, что ей позволено действовать ему на нервы.

Он прошел в свою мастерскую, громко насвистывая, и с удивлением заметил, что здесь все находится в том же виде, как он оставил вчера вечером. Кисти грязные, приклеились к палитре. Да убирала ли она вообще? Никаких следов уборки. Ну, это уж слишком! Он-то ведет себя честно, деньги положил на стол в кухне. Ему не в чем себя упрекнуть. Правда, про отпуск говорить не стоило. Тут он дал маху. Надо было просто послать деньги по почте и приписать, что он уехал в Шотландию. А тут на тебе… Капризы, сцены, полное забвение своих обязанностей! Разумеется, все потому, что она иностранка. Доверять им никогда нельзя.

С палитрой и кисточками он вернулся на кухню, стараясь производить побольше шума, чтоб она слышала. Пустил воду сильной струей. Вот, мол, приходится все делать самому. Специально позвякал чайной чашкой и блюдцем. Из спальни — ни звука, ну и черт с ней, пусть сидит и дуется, как мышь на крупу.

Он снова прошел в свою импровизированную мастерскую, попытался писать автопортрет, но так и не смог сконцентрироваться по-настоящему. Все было без толку. Картина оставалась мертвой. Это же надо! Все-таки испортила ему день. Он промаялся еще немного и бросил. Кончил на час раньше обычного, даже больше. Раз она ничего не стала делать вчера вечером, теперь и подавно пальцем о палец не ударит. Все так и останется на три недели.

Прежде чем убрать картины в угол, он расположил их в ряд, прислонив к стенке, и попытался представить, как они будут выглядеть на выставке. Что ни говори, а бросаются в глаза, не обратить внимания на них невозможно. И есть в них что-то… что-то такое, что объединяет всю серию. Что-то общее. Он вряд ли мог объяснить, что именно. И ничего удивительного. Ведь невозможно со стороны взглянуть на свое собственное творчество. Но вон тот портрет мадам Кауфман, к примеру — где у нее якобы рыбий рот — действительно примечателен… Наверное, из-за глаз. Такие пустые, без всякого выражения, огромные глаза. Портрет определенно хорош. Он просто знал это. И незаконченный автопортрет — портрет спящего человека — тоже не лишен достоинств.

Он усмехнулся своим мыслям, представив, как скажет когда-нибудь, проходя с Эдной мимо одной из маленьких галерей на Бонд-стрит:

— Слышал, здесь выставка одного художника из новых. Очень спорные картины! Критики до сих пор никак не выяснят, кто он — гений или сумасшедший. Зайдем?

А Эдна:

— Что это с тобой? Ты наверняка впервые в жизни зовешь меня на выставку.

О, какое ощущение своей силы, своего триумфа! А потом, когда он все объяснит, — восхищение в ее глазах. Она поймет, что ее муж после всех этих серых лет все-таки стал знаменитым. Он специально хотел, чтобы она пережила потрясение. Нужен только сюрприз. Вот именно! Сюрприз — и потрясение…

Фентон обвел взглядом хорошо знакомую комнату. Потом составил картины, одну за другой, снял с мольберта и убрал автопортрет, очистил от красок палитру и кисточки и завернул все в бумагу. Если после возвращения из Шотландии он решит перебраться отсюда — после идиотского поведения мадам Кауфман это единственный выход — все уже будет собрано. Останется только вызвать такси.

Он закрыл окно и дверь. Сунул под мышку сверток со своими «еженедельными отходами», как он их назвал в шутку — наброски, эскизы и все такое — и еще раз зашел на кухню. Дверь в спальню по-прежнему была закрыта.

— Я ухожу! — крикнул он. — Надеюсь, завтра вам будет лучше. Увидимся через три недели!

Он заметил, что конверт с деньгами с кухонного стола исчез. Ага! Значит, не так уж она и больна…

За дверью раздался какой-то шорох, и через несколько секунд она приоткрылась. Он увидел в щель только лицо женщины — и был потрясен. Она была похожа на призрак. В лице ни кровинки. Волосы — как солома, торчат во все стороны. Наверное, не причесывала их с утра. Он успел заметить, что вместо юбки у нее вокруг талии обернуто одеяло. Она была в шерстяной кофте, хотя день выдался жаркий, а в подвале стояла духота.

— Вы уже были у врача? — спросил он, испытывая что-то похожее на сострадание.

Она покачала головой.

— Я бы на вашем месте показался врачу. Выглядите вы действительно неважно.

Он вспомнил о Джонни, который все еще сидел привязанный на крыльце.

— Мне принести сюда Джонни?

— Пожалуйста, — сказала она.

Глаза у нее были, как у замученного вконец животного. Он почувствовал себя неловко. Ему вдруг показалось, что будет непросто взять и уйти, оставив ее в таком состоянии. Но что он мог сделать, спрашивается?

Он поднялся по лестнице из подвала и вышел * на крыльцо. Мальчик сидел, скорчившись, на ступеньках.

— Пойдем, Джонни, — сказал он, — я отнесу тебя к матери.

Он развязал веревку. Мальчик был таким же безучастным ко всему, как и мать. «Что они за безнадежная пара, — подумал Фентон, — надо найти им место где-нибудь в благотворительном приюте. Есть же, наверное, учреждения, которые должны заботиться о таких людях…»

Он снес мальчика вниз и посадил на обычное место у кухонного стола.

— Как насчет того, чтобы дать мальчику чашку сладкого чаю? — спросил он.

— Сейчас выйду, — отозвалась мадам Кауфман.

Еле передвигая ноги, она вышла из спальни, все еще в одеяле вместо юбки. В руках у нее был сверток. Что-то, завернутое в бумагу и перевязанное бечевкой.

— Что это? — спросил он.

— Мусор. Выбросьте его вместе с вашим в реку. Мусорщики приедут только на следующей неделе.

Он взял сверток, постоял, переминаясь с ноги на ногу, и спросил, может ли еще что-то для нее сделать.

— Нет, — был ответ. Она даже не добавила «Мистер Симс». Не протянула руки и не попыталась улыбнуться. В глазах ее не было никакого упрека. Они были просто пусты и ровно ничего не выражали.

— Пришлю вам открытку из Шотландии, — сказал он, погладив Джонни по голове. — Пока.

Какое глупое слово. Странно, раньше он никогда его не употреблял. Он вышел черным ходом и свернул за угол дома к воротам, на Болтинг-стрит. На душе у него скребли кошки. Наверное, надо было быть чуть поласковей с ней. И самому вызвать врача.

Сентябрьское небо затянули тучи. На набережной было пыльно и пусто. Деревья сада на той стороне реки давно пожелтели. Листва начала опадать. Тлен, запустение. Как будет приятно вдохнуть в Шотландии свежий, прохладный воздух…

Он развернул свой пакет и покидал в реку «отходы». Набросок головы Джонни. Совершенно не удался. Начатый рисунок, изображающий кошку. Холст в пятнах, уже негодный. Все полетело через перила моста и поплыло по течению.

Он пошел вдоль по набережной в сторону дома и уже собрался было перейти дорогу, как вдруг вспомнил, что у него до сих пор в руках сверток мадам Кауфман. Он совсем забыл выбросить его в реку вместе с прочим мусором — загляделся, как вода уносит его собственный хлам. Он хотел выбросить сверток, но заметил полицейского, который наблюдал за ним с другой стороны дороги. Он вдруг почувствовал себя неудобно — наверное, бросать мусор в реку нельзя. Он зашагал дальше с подчеркнуто независимым видом. Пройдя метров сто, оглянулся. Полицейский все еще смотрел ему вслед. Смешно, но он даже ощутил за собой какую-то вину. Что значит— железная рука закона! Он снова пошел, непринужденно помахивая пакетом и насвистывая какой-то мотивчик. Черт с ним, не будем бросать в реку. Бросим в урну в саду больницы Челси.

Он свернул в больничный сад и оставил сверток в первой же урне, где уже лежали две-три старые газеты и шкурка от апельсина. Пожалуйста. Все как положено. Этот дурень в полицейской форме наблюдал за ним через решетку сада, но Фентон сделал вид, что не замечает его. Наверняка думает, что я подложил бомбу, подумал он и быстро зашагал прочь.

На лестнице, поднимаясь к дому, он вдруг вспомнил, что сегодня должны приехать Олхазены. Традиционная трапеза перед отъездом в отпуск, как бывало. Что ж, поговорим с Олхазенами о Шотландии. Интересно, какой вид был бы у Джека Олхазена, если б тот узнал, чем он, Фентон, занимается, уходя днем со службы! Да он бы ушам своим не поверил!

— Привет! Ты сегодня что-то рано! — сказала Эдна, расставляя в гостиной цветы по вазам.

— Да! — ответил он. — Разделался со всеми делами на службе. Знаешь, я так рад, что мы едем!

— И я тоже рада. Из года в год — в Шотландию…

Я думала, тебе наскучит. Но сейчас мне уже так не кажется. Ты давно не выглядел так хорошо.

Она поцеловала его в щеку. Он вернул поцелуй и улыбнулся. Она еще не знает, что ее муж — гений…

Прибыли Олхазены. Они как раз сели за стол, когда прозвенел колокольчик у входа.

— Бог ты мой, кто бы это мог быть? — сказала Эдна. — Только не рассказывай мне, что мы еще кого-то приглашали, но забыли об этом!

— Нет, просто я забыл заплатить за свет! — пошутил Фентон. — Пришел, наверное, монтер и сейчас все отключит.

Олхазены засмеялись.

— Пойду взгляну, кто пришел, — сказала Эдна. — Мэй занята на кухне.

Она скоро вернулась. Лицо у нее было слегка удивленное.

— Это не монтер. Это полиция.

Джек Олхазен погрозил Фентону пальцем и сказал:

— Я всегда знал, старина, что ты этим кончишь. Однажды и до тебя доберутся.

— Полиция? — повторил Фентон, откладывая в сторону прибор. — Нет, серьезно, Эдна? Что надо полиции?

— Представления не имею. Обычный полицейский — и с ним еще один мужчина в штатском. Наверное, детектив. Хотят поговорить с хозяином дома.

Фентон пожал плечами.

— Минуту, — сказал он жене и гостям. — Пойду, попробую их спровадить побыстрее. Наверное, они ошиблись адресом.

Он вышел из столовой в коридор. Когда увидел полицейского в форме, лицо его вытянулось. Этот полицейский наблюдал за ним на набережной.

— Добрый вечер, — сказал он. — Чем могу быть полезен?

Заговорил человек в штатском.

— Сегодня во второй половине дня вы проходили через сад больницы Челси, сэр?

Оба пристально смотрели на Фентона, и он понял, что запираться нет смысла.

— Да, — сказал он. — Проходил.

— У вас был с собой сверток?

— Кажется, да.

— Вы положили этот сверток в урну?

— Да.

— Не скажете ли вы нам, что было в этом свертке, сэр?

— Понятия не имею.

— Я могу поставить вопрос иначе, сэр. Не скажете ли вы нам, почему у вас был этот сверток?

Фентон заколебался Чего они, собственно, добиваются? А, ерунда, сейчас все равно узнаю.

— Не понимаю, какое вам дело до этого, — сказал он. — Урны на то и урны, чтобы выбрасывать в них мусор. Не так ли?

— Так. Если речь идет об обычном мусоре, — ответил человек в штатском.

Фентон поглядел на одного, потом на другого. Лида обоих были совершенно серьезны.

— Можно мне тоже задать вам вопрос? — осведомился Фентон.

— Пожалуйста.

— Вы знаете, что было в свертке?

— Да.

— Вы хотите сказать, что этот полицейский — мне кажется, я его уже видел — последовал за мной и взял пакет, который я оставил в урне?

— Верно.

— Довольно странные действия с его стороны, мне кажется. Наверное, было бы лучше, если бы он выполнял свои прямые обязанности.

— А он и выполнял. В его обязанности входит наблюдение за людьми, которые ведут себя подозрительно.

Фентон рассердился.

— Мое поведение вовсе не было «подозрительным», — заявил он. — Я сегодня наводил порядок в кабинете. Я привык по дороге домой выбрасывать в реку мусор. Я часто кормлю там чаек. Сегодня, когда я хотел выбросить в воду сверток, заметил полицейского. Он смотрел в мою сторону. Тут мне пришло в голову, что бросать мусор в реку, наверное, запрещено. И я решил выбросить его в урну.

Оба так и сверлили его взглядом.

— Вы заявили, — сказал детектив, — что вам неизвестно содержимое свертка. А теперь говорите, что там был мусор из вашего кабинета. Что же правда?

Фентон почувствовал, что его загнали в угол.

— И то, и другое! — фыркнул он. — Коллеги по работе сегодня дали мне этот сверток. Я не знаю, что там. Иногда они дают мне засохшие пирожные — кормить чаек.

Их не устроило его объяснение, он видел по лицам. Шито белыми нитками. Солидный человек собирает у себя на службе мусор, чтобы по дороге домой выбросить его в реку. Как мальчишка, который бросает с моста веточки и смотрит, куда их погонит течением… Но в данный момент лучшего объяснения все равно не придумать. Будем держаться за это. Во всяком случае, ничего уголовно наказуемого в его действиях нет. В худшем случае его поведение можно назвать странным — и только.

Детектив сказал:

— Прочтите свой рапорт, сержант.

Полицейский достал записную книжку, раскрыл ее и прочел вслух:

— Сегодня, когда я в шесть часов пять минут вечера проходил по набережной, я заметил на другой стороне человека, который явно намеревался выбросить в реку сверток. Он увидел меня и быстро пошел прочь. Потом на ходу оглянулся и заметил, что я продолжаю за ним наблюдать. Он почему-то показался мне подозрительным. Он вошел в сад больницы Челси, украдкой огляделся по сторонам, бросил сверток в урну и поспешил удалиться. Я подошел к урне, достал сверток и проследил этого человека вплоть до дома, куда он вошел: Аннзли-сквер, 14. Я принес сверток с собой в участок и передал дежурному. Мы вместе развернули сверток. Там находился труп недоношенного ребенка.

Он закрыл записную книжку.

Фентон почувствовал, как у него все оборвалось внутри. Все заволокло густым облаком страха. Он упал в кресло.

— О, Господи… О, Господи, да что же это такое?

Сквозь это густое облако он увидел Эдну, которая стояла в дверях и не сводила с него глаз. У нее из-за спины выглядывали Олхазены.

Детектив сказал:

— Вынужден просить вас пройти в участок и дать более подробные показания.

Некоторое время спустя Фентон сидел в кабинете инспектора. Кроме него там были сам инспектор, тот же детектив и полицейский в форме, а также врач — судебный эксперт. Эдна тоже присутствовала — он настоял на этом. Олхазены ждали за дверью. Что его особенно мучило, так это выражение лица Эдны. Было видно, что она не верит ему. И полицейские тоже.

— Да, это продолжалось уже шесть месяцев, — повторил он. — Когда я говорю «это продолжалось», то имею в виду только мои занятия живописью, и ничего больше. Ничего больше вообще не было… Я просто страстно захотел заняться живописью. Не могу объяснить, почему у меня возникло такое желание. Но захотел страстно. Чисто случайно я выбрал дом на Болтинг-стрит, 7. Постучался. Открыла женщина. Я спросил, сдается ли комната. Мы недолго поговорили, и она предложила мне комнату в цокольном этаже. Мы договорились, что хозяину дома ничего говорить не будем. И я устроил там мастерскую. Шесть месяцев изо дня в день я проводил в этой мастерской по нескольку часов. Жене я ничего не говорил. Думал, она не поймет меня…

Он бросил отчаянный взгляд на Эдну. Та молча сидела и смотрела на него.

— Признаюсь, я лгал. Лгал и дома и на работе. Говорил, что отправляюсь устанавливать новые деловые связи, чтобы уходить сразу после двенадцати. А жене говорил — можешь подтвердить, Эдна, — что задерживаюсь на службе или играю в бридж в клубе. На самом же деле я изо дня в день ходил на Болтинг-стрит, 7. Изо дня в день!

Он ведь не нарушил никаких законов! Почему они все так уставились на него? Почему Эдна так вцепилась в подлокотники кресла?

— Сколько лет этой мадам Кауфман? Ну, я не знаю. Лет двадцать семь, наверное… Или тридцать. Она, что называется, женщина без возраста. И у нее этот маленький мальчишка… Джонни. Она — австрийка, и ей приходится тяжко с тех пор, как ее бросил муж… Нет, в доме я не видел больше никого. Никаких других мужчин там не было… Не знаю, я же вам уже говорил!.. Не знаю! Я только рисовал там, и все. Она скажет вам то же самое. Она скажет вам правду. Я уверен, что она меня не подведет… Нет-нет, я имею в виду вовсе не это. Когда я говорю «не подведет», то имею в виду лишь то, что она благодарна мне за деньги, которые я ей давал… Какие деньги? Плата за комнату. Пять фунтов. Больше между нами ничего не было. Совершенно ничего. Такого и быть не могло. Это совершенно исключено… Да-да, разумеется, я не позаботился о ней. Я был не очень внимателен в этом отношении. Ничего не замечал. А она тоже ни словом не обмолвилась. Ни единым словом.

Он снова повернулся к Эдне.

— Но ты ведь мне веришь? Веришь?

Эдна сказала:

— Ты никогда мне не говорил о своем пристрастии к живописи. Сколько лет мы женаты, я от тебя не слышала ни единого слова ни о живописи, ни о художниках.

Он не смог выдержать ее ледяного взгляда.

— Не могли бы мы сейчас же поехать на Болтинг-стрит? — спросил он инспектора. — Бедняга, видимо, в очень тяжелом состоянии. Она хотела вызвать врача. Ей нужен человек, который позаботится о ней. Может, мы все поедем — и моя жена тоже — к мадам Кауфман, чтобы она все объяснила?

Слава богу, они приняли его предложение и решили ехать на Болтинг-стрит. Вызвали служебную машину. Туда сели Фентон, Эдна и два полицейских. Олхазены поехали на своей машине следом. Фентон слышал краем уха, как они сказали инспектору, что не хотят оставлять его жену — она перенесла сильное потрясение. Настоящие друзья, что и говорить. Но если бы он мог спокойно рассказать всю историю и все объяснить, никакого потрясения не было бы. Естественно, в атмосфере полицейского участка он волей-неволей чувствовал себя обвиняемым. Чуть ли не преступником.

Машина остановилась перед таким знакомым домом. Все вышли. Он пошел впереди — через ворота, к черному ходу, и открыл дверь. Едва они вошли, как почувствовали сильный запах газа.

— Время от времени тут попахивает газом, — сказал он. — Уже давно вызвали мастера, но он все никак не едет.

Никто не сказал ни единого слова. Он поспешил на кухню. Здесь пахло газом еще сильнее.

Инспектор обернулся к своим подчиненным:

— Миссис Фентон лучше остаться в машине, со своими друзьями.

— Нет, — взмолился Фентон. — Нет, я хочу, чтобы моя жена услышала правду.

Но Эдна уже шла к выходу в сопровождении одного из полицейских. Олхазены поджидали ее с серьезными лицами. Полицейские и Фентон вошли в спальню мадам Кауфман. Открыли окно, чтобы впустить свежий воздух, но запах газа был просто непереносим. Они наклонились над кроватью. На ней лежали мадам Кауфман и Джонни. Как будто крепко спали. Конверт с двадцатью фунтами валялся на полу.

— Нельзя ли их разбудить? — спросил Фентон. — Скажите им, что пришел мистер Симс. Мистер Симс.

Один из полицейских крепко взял его за локоть и вывел из комнаты.

Когда Фентон узнал, что мадам Кауфман и маленький Джонни мертвы, он покачал головой и сказал:

— Это ужасно… ужасно… Если б мне кто-то сказал хоть что-нибудь. Если б я знал…

Но первый шок — визит полиции и содержимое свертка — был так велик, что смерть мадам Кауфман и Джонни уже не столь сильно потрясла его.

— Может, оно и лучше, — пробормотал он. — Она была совсем одна в этом мире. Она и ее мальчик…

Он не знал, чего они еще ждут. Наверное, дожидаются санитарной машины, которая должна забрать мадам Кауфман и Джонни.

— А нам уже можно ехать домой? Моей жене и мне?

Инспектор обменялся взглядами с детективом и сказал:

— Сожалею, мистер Фентон. Мы хотели бы, чтобы вы вернулись с нами в участок.

— Но ведь я сказал вам всю правду, — возразил Фентон. — Мне больше нечего добавить. Я никак не причастен к этой трагедии. Не имею никакого отношения.

Потом он вспомнил о своих картинах и сказал:

— Вы еще не видели моих работ. Картины в соседней комнате. Скажите, пусть позовут мою жену и моих друзей, инспектор. Они должны видеть мои работы, не говоря уже о том, что я хотел бы забрать свое имущество.

— Мы позаботимся о них, — сказал инспектор.

Голос его звучал вежливо, но твердо. Не особенно приветливо, подумал Фентон. Голос закона.

— Все это хорошо, — сказал он, — но картины принадлежат мне, и они очень ценные. Вы не вправе касаться моей собственности.

Он перевел взгляд с инспектора на детектива в штатском, и серьезные их лица сказали, что их не особенно интересуют его работы. Они думают, это какая-то отговорка. Просто для отвода глаз. И в. мыслях у них только одно — снова увезти его в участок, чтобы допрашивать.

— Я готов сопровождать вас, инспектор, — сказал он, пытаясь говорить спокойно, — но только при условии, что смогу показать свои картины жене и друзьям.

Инспектор кивнул своему подчиненному, и тот вышел из кухни. Они направились в его импровизированную мастерскую. Фентон сам открыл дверь.

— Разумеется, я работал в непростых условиях, — пояснил он. — Освещение далеко не идеальное, как видите. Никаких удобств. Не знаю, почему я так держался за это помещение. Но факт, что я собирался переезжать отсюда после отпуска. И сказал об этом бедной женщине. Может быть, это известие было для нее тяжелым ударом.

Он включил свет. Они огляделись, увидели сложенный мольберт, собранные картины. Ему пришло в голову, что эти приготовления к отъезду, наверное, вызовут у полицейских недоверие к нему. Как будто он знал, что произойдет в спальне.

— Разумеется, это все временно, — извинялся он за маленькую комнатку, так мало похожую на мастерскую художника. — Но мне здесь нравилось. В доме никого. Никого, кто приставал бы с вопросами. Только мадам Кауфман и мальчик.

Он оглянулся, увидел, что пришла Эдна, а также Ол-хазены и остальные полицейские, и все они смотрят на него одинаково — как-то хмуро. Почему Эдна так смотрит? Почему так серьезны Олхазены? Ведь на них должно было произвести впечатление количество картин, составленных у стены? Они же должны понимать, что это— результат его трудов. Картины ждут только отправки на выставку!

Он быстро пересек комнату, схватил первую картину и поднял ее так, чтобы видели все присутствующие. Это был портрет мадам Кауфман, который ему нравился больше всего: тот самый, про который она, бедняжка, говорила, что на нем рот у нее похож на рыбий.

— Я знаю, картина написана не в традиционной манере, — сказал он. — Это не какой-то архаический хлам. Но произведение сильное. И оригинальное.

Он поднял следующую картину. Снова мадам Кауфман, на этот раз с Джонни на руках.

— Мать и дитя, — пояснил он, слегка улыбаясь. — Заря человечества. Первая женщина. Первый ребенок.

Он склонил голову, пытаясь посмотреть на картину под тем же углом, что и все остальные. Потом взглянул на Эдну, весь в ожидании, но ничего не увидел на ее лице. Она была по-прежнему чужая. Вокруг рта у нее вдруг прорезались складки. Она повернулась к Олхазенам и сказала:

— Это же не настоящие картины. Какая-то мазня.

Она посмотрела на инспектора, и глаза ее наполнились слезами.

— Я же говорила, что он не умеет рисовать. Он еще ни разу в жизни не рисовал. Ему нужен был просто предлог, чтобы ходить в дом к этой женщине…

Она повернулась и пошла к выходу. Олхазены двинулись за ней. Фентон оцепенело глядел им вслед. Он слышал, как хлопнула дверь, как они прошли по дорожке палисадника перед домом.

— Это же не настоящие картины, — повторил он беззвучно, одними губами. — Какая-то мазня…

Он повернул картину к стене и поставил на пол. Потом как-то весь подобрался и сказал инспектору:

— Думаю, теперь мы можем идти.

Они сели в полицейскую машину. Фентон оказался между инспектором и детективом. Машина выехала с Болтинг-стрит, миновала еще две улицы и оказалась у набережной. Зеленый глаз светофора потух, зажегся красный, и Фентон пробормотал:

— Она мне не верит… И никогда не поверит.

Потом, когда светофор снова мигнул, и машина тронулась, он крикнул:

— Ну, хорошо! Я признаюсь во всем! Разумеется, я был ее любовником, и ребенок от меня. Уходя из дома, я открыл газ. Это я убил ее! И свою жену тоже хотел убить, как только мы приедем в Шотландию. Признаюсь, я сделал это… сделал это… сделал.

СОДЕРЖАНИЕ

СРЕДИ ОЧАРОВАТЕЛЬНЫХ ПРЕСТУПНИЦ (А. Гагарин)

Т. Уэллс

МОЛОДЫЕ ЖЕНЩИНЫ УМИРАЮТ РАНО, ЕСЛИ НЕ НАЧИНАЮТ СТАРЕТЬ 5

У. Гарнер

САТАНИНСКИЙ ГРИБ 107

X. Мартин

МОЯ ПРЕКРАСНАЯ УБИЙЦА 261

Д. Дюморье

ДЛЯ ОТВОДА ГЛАЗ 395

МОЯ ПРЕКРАСНАЯ УБИЙЦА Переводы А. В. Перцева (1–4), Е. А. Атманских (1), Е. Н. Лопатиной (3)

Редактор А. В. Данилова Технический редактор А. И. Долженко

Лицензия на издательскую деятельность ЛР № 063008 от 22.09.93 г.

Сдано в набор 15.11.93. Подписано в печать 13.01.94. Формат 84Х1087з2. Бумага офсетная № 2. Гарнитура литературная. Печать высокая. Уел. печ. л. 23,5. Уч. — изд. л. 24,6. Уел. кр. — отт. 24, 8. Тираж 100 000 экз. Заказ № 5776. С. 94.

ДО «Звезда»

614600, г. Пермь, ГСП-131, ул. Дружбы, 34.

Серия «НЕИЗВЕСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ»

(основана в 1991 г.)

Загадочные преступления, ужасные тайны, опасные погони, смертельные дуэли, черный юмор и спасительная ирония — все достоинства популярного жанра — в книгах серии «НЕИЗВЕСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ» издательства «СТРИБОГ»!

Вышли в свет:

Агата Кристи

«РОЖДЕСТВО ЭРКЮЛЯ ПУАРО»:

«Рождество Эркюля Пуаро»,

«Великолепный сыщик» (рассказы о Пуаро), «Искатели счастья» (рассказы о Паркере Пайне).

Эллери Квин

«ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ ДО УБИЙСТВА»:

«Девять месяцев до убийства»,

«Шерлок Холмс против Джека-Потрошителя», «Гроб с секретом».

Эллери Квин

«САНАТОРИЙ СМЕРТИ»:

«Санаторий смерти»,

«Таинственный цилиндр».

«МОЯ ПРЕКРАСНАЯ УБИЙЦА»:

Тобиас Уэллс

«Молодые девушки умирают рано, если не начинают стареть», Уильям Гарнер «Сатанинский гриб»,

Хансйорг Мартин

«Моя прекрасная убийца»,

Дафна Дюморье «Для отвода глаз».

Готовятся к выпуску новые книги серии:

«УБЕГИ ОТ УБИЙЦЫ!»

«ХИЩНЫЙ ВЗГЛЯД»,

«МАЛЕНЬКАЯ БЕСТИЯ ХУАНИТА»,

«ПЛЕННЫХ НЕ БРАТЬ!»,

«ВСТРЕЧА В НОЧИ»,

«В ГАРЛЕМЕ СЛИШКОМ ЖАРКО»,

«ИЗМЕНА В ВАШИНГТОНЕ».

Мастера детективного жанра — Роберт Ладлэм, Хью Пентекост, Ричард Праттер, Ричард Старк, Виктор Ганн, Джек Кризи, Макс Вегенер, Эдвард Айронс, Дороти Сэйерз, Фрэнсис Дарбридж, Энтони Гилберт и многие другие ждут встречи с читателем!

Эллери КВИН

«САНАТОРИЙ СМЕРТИ»

Этот сборник включает два романа классика американского детектива Эллери Квина (псевдоним кузенов Фредерика Дэннея и Манфреда Ли) — «Санаторий смерти» и «Таинственный цилиндр».

…Убит основатель «Храма здоровья». Под подозрением — все! Но перед острым аналитическим умом и быстрой реакцией писателя и сыщика Эллери Квина не могут устоять все тайны «САНАТОРИЯ СМЕРТИ»!

«ТАИНСТВЕННЫЙ ЦИЛИНДР» («Тайна римской шляпы») — знаменитый первый роман братьев, решивших принять участие в конкурсе на лучший детектив и победивших в нем. Этот оригинальный, чрезвычайно увлекательный роман по праву входит в копилку мирового детектива!..Смерть застигает зрителя во время спектакля. Кто этот невидимка, сумевший совершить преступление в толпе? Куда исчез цилиндр убитого? Тайна кажется неразрешимой… Но для классического детектива что может быть лучше загадочного убийства?

По вопросам оптовых поставок обращайтесь:

Тел. в Екатеринбурге (3432) 29-78-12 г. Екатеринбург, К-62, а/я 48.

УБЕГИ ОТ УБИЙЦЫ!

Сборник

В новом выпуске серии «Неизвестный детектив» читайте роман известного американского писателя Хыо Пентекоста (Джадсона Филлипса) «УБЕГИ ОТ УБИЙЦЫ» — детектив из серии о журналисте Питере Стайлзе, герое двадцати романов, «корсаре справедливости».

…Коллега Питера Макс Ричмонд ослеп — неизвестный плеснул ему в лицо кислоту. Стайлз получает от жены Макса записку с мольбой о помощи. Питер начинает расследование…

Американский писатель Роберт Ладлэм в рекомендациях не нуждается — захватывающие детективы «Рукопись Ченселора», «Бумага Мэтлока», «Идентификация Борна», «Заговор «Аквитания» и другие знакомы любителям остросюжетного жанра.

Роман Роберта Ладлэма «ПРОТИВОСТОЯНИЕ БЛИЗНЕЦОВ», публикуемый в новом сборнике, — это гремучая смесь детективной интриги, психологического анализа, увлекательных приключений.

По вопросам оптовых поставок обращайтесь:

Тел. в Екатеринбурге (3432) 29-78-12 г. Екатеринбург, К-62, а/я 48.

«ХИЩНЫЙ ВЗГЛЯД»

Сборник

В новом выпуске серии «Неизвестный детектив» читайте:

Маргарет Миллар «ХИЩНЫЙ ВЗГЛЯД» (психологический детектив). «Психо» Альфреда Хичкока — тихая обитель по сравнению с этим романом!

Стенли Эллин «ПОВЕЛЕНИЕ ЗЛА»: анализ преступления от замысла до исполнения.

Филлис Бретт Янг «УНДИНА». Нечто зловещее и мистическое сгущается вокруг Миранды, грозя свести ее с ума. Что это? Потустороннее или земное зло? Путь к истине опасен и запутан…

По вопросам оптовых поставок обращайтесь:

Тел. в Екатеринбурге (3432) 29-78-12 г. Екатеринбург, К-62, а/я 48.

Издательство «СТРИБОГ» представляет

новую романтическую историко-приключенческую серию для всех поклонников книжных путешествий во времени и пространстве

«СТРЕЛЫ СТРИБОГА»

Первый выпуск новой серии «ПЕРО ФЛАМИНГО»

посвящен невероятным п увлекательным приключениям юных героев, их жизни у индейцев в лесах и прериях Северной Америки.

Керк МОНРО «ПЕРО ФЛАМИНГО»

Анна ЮРГЕН «ГЕОРГ СИНЯЯ ПТИЦА»

Эрнест СЕТОН-ТОМПСОН «РОЛЬФ В ЛЕСАХ»

Объем книги — 30 п. л., переплет № 7 «Б», целлофанированный, твердый, рисованный форзац, стилизованные, серийные иллюстрации.

По вопросам оптовых поставок обращайтесь:

Тел. в Екатеринбурге (3432) 29-78-12. г. Екатеринбург, К-62, а/я 48.

Уважаемый читатель!

Книгоиздательство «ТОВАРИЩЕСТВО СТАНИСЛАВА ГАГАРИНА» (Российское товарищество «ОТЕЧЕСТВО») сообщает, что последний, шестой том уникальной подписной серии «РУССКИЙ ДЕТЕКТИВ» выходит из печати!

Детективы известных русских мастеров крепкой интриги, острого сюжета Станислава Гагарина, Виктора Пронина, Василия Веденеева, Романа Кима и других писателей пришли к подписчикам этой увлекательной серии.

Вы не успели подписаться? Не все потеряно!

Для поклонников отечественного детектива Товарищество Станислава Гагарина продолжает подписку на новое собрание невероятных приключений во множестве томов «РУССКИЙ СЫЩИК»!

Первые два тома «Русского сыщика» отправляются подписчикам. В них: 1-й том — И. Булгакова «Соня, бессонница, сон или Призраки Мыльного переулка», В. Смирнов «Прерванный рейс», С. Гагарин «Третий апостол». 2-й том — С. Гагарин «У женщин слезы соленые» (приключенческий роман о русской контрразведке).

В следующих томах — В. Сухнев «В Москве полночь», С. Гагарин «Умереть без свидетелей», В. Пронин «Банда-2», И. Мотринец «Красиво жить не запретишь», Л. Словин «Убиваю, когда идет дождь», И. Шевцов «Набат», А. Безуглов «Мафия» и многое другое!

Каждый том — 500 стр. крутого текста с погонями, стрельбой, психологической дуэлью сыщика и преступника, в твердом переплете, с золотым тиснением.

Высылайте простым переводом 1000 руб. на р/с 340908 Западного отделения ЦБ РФ, МФО 211877. Адрес отделения банка: Москва, К-160. Доставка в любой уголок Державы наложенным платежом. Принимаются коллективные заявки!

Адрес: 143000, Московская область, Одинцово-Ю, а/я 31,

Товарищество Станислава Гагарина. Тел. (095) 593-05-36.

ПОДПИШИСЬ! И ОТНЫНЕ ТВОЙ ДРУГ — «РУССКИЙ СЫЩИК»!

Библиотека «РУССКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ» Собрание сочинений СТАНИСЛАВА ГАГАРИНА

Если вы — мужественный мечтатель, если вы — смелая девушка с богатым воображением, если вы пребываете на почетном отдыхе и по-прежнему любите увлекательные приключения и путешествия, — именно для вас открыта подписка на двадцатичетырехтомное собрание сочинений русского писателя, штурмана дальнего плавания, юриста, журналиста, публициста

СТАНИСЛАВА ГАГАРИНА.

Шпионские романы «Три лица Януса», «Ящик Пандоры», «У женщин слезы соленые», фантастические произведения «Дело о Бермудском треугольнике», «Преступление профессора Накамура», приключенческие боевики «Альфа Кассиопеи», «Третий апостол», морские, житейские, криминальные романы «Страда», «Щедрость», «По дуге большого круга», «Умереть без свидетелей», исторические и военные романы «Память крови», «Мясной бор», стихи, пьесы и последняя фантасмагорическая трилогия «Вожди, пророки и Станислав Гагарин» — «Вторжение», «Вечный Жид», «Страшный Суд» — небывалое явление в русской литературе, ведь главный герой в этой трилогии— сам Станислав Гагарин, при содействии космических Зодчих Мира — товарища Сталина, Агасфера вступающий в схватку с Конструкторами Зла!

Первый том собрания сочинений рассылается подписчикам. Принимаются коллективные заявки.

Высылайте простым переводом 1200 руб. на р/с 340908 Западного отделения ЦБ РФ, МФО 211877. Адрес отделения банка: Москва, К-160. Доставка наложенным платежом.

Адрес: 143000, Московская обл., Одинцово-Ю, а/я 31. Товарищество Станислава Гагарина. Тел. (095) 593-05-36. ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА ОДИНОКОГО МОРЯКА ЖДЕТ ВАС!

сборник произведений знаменитого английского писателя Р. Л. Стивенсона. Наряду с рассказами «Сатанинская бутылка», «Ночлег Франсуа Вийона»_; «Вилли с мельницы» в книгу вошли романы «Похищенный» и «Катриона».

Благородные, мужественные, решительные и находчивые герои Стивенсона всегда выходят победителями из схватки со злом, с честью выдерживают испытания, которые выпадают на их долю.

Объем книги 30 п. л., переплет № 7 «Б».

Принимаются заявки на оптовые партии.

Тел. в Екатеринбурге (3432) 29-78-12

Литературное рекламное агентство «СТРИБОГ»

принимает заказы на размещение рекламы в популярных книжных изданиях — детективах, фантастических, приключенческих сборниках, энциклопедиях, справочниках, календарях.

На этом месте могла быть Ваша реклама!

Тел. в Екатеринбурге (3432) 56-17-50 г. Екатеринбург, К-62, а/я 48.

Тобиас УЭЛЛС

Молодые женщины умирают рано, если не начинают стареть

Уильям ГАРНЕР

'Сатанинский гриб

Хансйорг МАРТИН

Моя прекрасная убийца

Дафна ДЮМОРЬЕ

Для отвода глаз

Серия «Неизвестный детектив» Стрибог

notes

Назад: Хансйорг Мартин Моя прекрасная убийца

Дальше: Примечания

Дафна Дюморье Для отвода глаз

notes

Дафна Дюморье
Для отвода глаз