Тида делала вид, что спит, но при этом из-за полуприкрытых век смотрела в дальний конец покоев Индравармана. Она, обнаженная, лежала на его кровати из тикового дерева, покрытой шкурами тигров и леопардов. Индраварман, тоже обнаженный, лежал на животе рядом с ней, склонив голову набок. У его правой руки валялись свитки с переводом трудов Конфуция.

Просторная комната короля с громадными деревянными колоннами вдоль стен находилась в самом сердце королевского дворца. Пламя свечей, горевших всю ночь, трепетало, отбрасывая блики на золотые и серебряные сокровища, которые он свез сюда из храмов, ритуальных построек и домов кхмеров. Среди его наиболее ценимых трофеев были статуи Вишну, Шивы и Будды. Он брал только небольшие и искусно сделанные изваяния, которые легко было унести с собой. Здесь были аккуратно сложены рулоны шелка, драгоценные камни, пергаменты со стихами и резные изделия из слоновой кости. Тида видела, как Индраварман раздавал эти сокровища своим лучшим военачальникам и советникам в качестве награды, но не знала, что он собирается делать с остальной добычей. Он был щедр, делясь своими сокровищами — золотом, драгоценностями и женщинами. И тем не менее Тида чувствовала, что люди боятся его. Слишком уж поспешно они кланялись и слишком мало говорили. А некоторые из тех, кто вызывал его гнев, больше уже не возвращались.

Хотя Индраварман никогда не бил ее, она очень старалась угодить ему, удовлетворить его прихоти и даже предугадать их. За это время она научилась угадывать его желания. Он вызывал ее к себе снова и снова, тогда как других женщин прогонял. Казалось, лишь она одна знает, как ублажить его, и это удивляло ее, поскольку она никогда не считала себя способной на это. Конечно, она понимала, что красива, но до того, как жизнь столкнула ее с Индраварманом, не сознавала, что ее красота может быть как благословением, так и проклятьем. Она боялась его и намеренно показывала ему свой страх, потому что, похоже, это забавляло его. Хотя она была индуисткой, вера ее не была такой уж крепкой, и она переживала, что может не заслужить реинкарнацию. И тогда, если он убьет ее, за этим наступит полная тьма.

— Почему ты никогда не была с другим мужчиной? — с заметным акцентом спросил Индраварман. — Тебя должны хотеть все мужчины.

При звуке его низкого голоса, прозвучавшего неожиданно, сердце ее затрепетало. Немного успокоившись, она вспомнила своего отца, бросившего семью, и как ее мать прикладывала неимоверные усилия, стараясь прокормить их. Они жили в деревне, и когда красота Тиды расцвела, она отправилась с группой паломников в Ангкор, предварительно получив наставление матери найти там богатого мужчину. Хотя поклонников у нее было много, их предложения не трогали ее: она помнила невыполненные обещания ее отца и не могла доверять всем им, как не доверяла и ему. А Индраварман просто унес ее, как тайфун, воле которого невозможно противиться.

— С большинством мужчин мне скучно, мой король, — наконец ответила она.

— Большинство мужчин глупцы: подведи их к реке, и они всего лишь напьются.

— Я…

— Но другие способны на большее, чем просто напиться. Они найдут на берегу золото. Они выследят там тигра, который придет к реке утолить жажду. — Индраварман перевернулся на бок и провел своим огрубевшим пальцем по ее бедру, очерчивая его контур. — Я слышал, что ты близко сошлась с одной своей соотечественницей, Воисанной.

— Да, владыка король. Так и есть.

— Она женщина одного из моих лучших военачальников по имени Асал.

— Я как-то видела его.

— А что ты о нем слышала?

— Думаю, он бьет ее.

Индраварман хмыкнул, гладя ее руку.

— Я хочу, чтобы ты подружилась с ней и узнала ее секреты.

Хотя Тиде были неприятны его прикосновения, она лежала неподвижно, надеясь, что на этот раз вид ее наготы не возбудит его, как это бывало обычно.

— Я не доверяю Асалу, — сказал Индраварман. — Поэтому я хочу знать, что у него на уме. Ты выяснишь это, чтобы потом поделиться тем, что узнала, со мной? Могу я довериться тебе в этом?

— Я служу вам, о великий король. И сделаю все, что вы скажете.

— Хорошо. Сделаешь это — получишь награду. Подведешь меня — и забудешь о спокойной жизни.

Тида почувствовала властность во взгляде его жестоких глаз и помимо воли затаила дыхание. Он придвинулся ближе. Сердце ее заколотилось. Почувствовав на себе его руки, она начала привычно лгать, рассказывая ему, как она жаждет его, как хочет, чтобы он лег на нее сверху.

— Отдай мне свою жизнь, — сказал он, и движения его ускорились, — и я не возьму ее.

Запах варящегося риса выдавал место расположения отряда чамских разведчиков. Джаявар и его люди спешились, а затем, пригибаясь как можно ниже, стали пробираться через джунгли, двигаясь беззвучно, словно тени. Увидев издалека четырех чамов, они шепотом обсудили дальнейшие действия и двинулись к ним. Когда Джаявару стало ясно, что их вот-вот заметят, он дал сигнал, и семеро кхмерских воинов вскочили на ноги и бросились вперед. Не было никаких боевых кличей, никаких предупреждающих окриков. Кхмеры бежали молча, крепко сжимая в руках оружие.

Чамы подняли головы только в последний момент. Один из них успел натянуть лук и выпустить стрелу. Другие потянулись за своими копьями, но делали это слишком медленно, и скоро в джунглях раздались предсмертные крики чамов, сраженных кхмерскими саблями. Они убили всех, кроме одного. Последний воин, которого Джаявар счел их командиром, был взят в плен. Пока люди принца связывали чама и затыкали ему рот кляпом, Джаявар обернулся, ища глазами Аджадеви, и только теперь понял, что один его воин тоже лежит на земле. Джаявар упал перед ним на колени и приподнял его голову, уже понимая, что рана его смертельна. Он поблагодарил воина за службу, спросил о каких-то особых просьбах, а потом задал вопрос, хочет он, чтобы его тело сожгли или просто оставили в джунглях. Большинство кхмеров хотели, чтобы тело было уложено в определенном месте и там оставлено. В этом случае цикл повторного возрождения может быть продолжен, медленно и естественным путем, на земле, которую так любят кхмеры.

Раненый воин попросил, чтобы его тело было оставлено в джунглях, и Джаявар пообещал так и сделать, успокаивая его, как мог. Когда же воин умер, кхмеры подняли тело и перенесли его на пятно света, пробивавшегося сверху сквозь густую листву. Потом они выложили вокруг него кольцо из камней, вложили в руку покойного его саблю, помолились о его возрождении в новом теле и покинули его.

Джаявар бросил взгляд на пленного чама, понимая, что его необходимо допросить как можно скорее. Но затем он вспомнил о своем погибшем соотечественнике и подумал, что захват, видимо, нужно было провести по-другому. Кхмеры имели численное превосходство и к тому же напали неожиданно, никто из них не должен был пострадать. А теперь Джаявар укорял себя в потере чужой жизни.

Чам был крепко привязан к сухому дереву, и Джаявар подошел к нему вплотную. Вражеский воин был очень мускулистым, а лицо его оставалось безучастным. Похоже, это был вызов. Джаявар понимающе кивнул, а затем подозвал своих людей, которые кольцом обступили их.

— Какой вы получили приказ? — спросил он у чама на его родном языке.

Тот ничего не ответил, только плотно сжал челюсти, продолжая теребить пальцами связывающие его путы.

Хотя обычно терпение было одним из достоинств Джаявара, сейчас он был удручен смертью соратника и к тому же очень хотел узнать хоть что-нибудь о своих близких.

— Соберите хворост и сложите вокруг него, — велел он своим людям.

Аджадеви бросила на него недобрый взгляд, но теперь он не обратил на это внимания. Он подошел к разведенному чамами костру, вытряхнул из котелка рис и зачерпнул им несколько тлеющих углей. После того как его люди сложили вокруг чама хворост, Джаявар аккуратно уложил угли под кучку сухих листьев. Пламя разгорелось очень быстро. Затрещали горящие ветки. В небо потянулся густой дым.

— Прощай, — сказал Джаявар чаму.

— Ты не можешь так уйти!

Джаявар уже двинулся в сторону своего коня. Чам у него за спиной начал кричать. Огонь еще не коснулся его, но быстро пожирал хворост, и языки пламени поднимались все выше.

— Не уходи! Я все скажу!

Резко развернувшись, Джаявар широким шагом подошел к чаму и копьем разгреб горящие ветки.

— Если я услышу от тебя ложь или ты откажешься говорить, огонь запылает вновь. Он быстро вернется. А я — уже нет!

Чам закивал; с его лба градом лился пот.

— Зачем вы здесь? — требовательным тоном спросил Джаявар.

— Чтобы… найти тебя.

— Сколько еще групп занимается поисками в этой местности?

— Много. Но никто не знает, где ты.

— Кто дает советы Индраварману?

— Никто. Он сам себе господин. Он…

— Сколько чамов в Ангкоре?

— Я не знаю…

— Называй мне число!

— Девять или десять тысяч воинов. А может быть, и больше.

Джаявар увидел, что Аджадеви подняла брошенное им копье и начала разгребать остатки костра. Он знал, что она не одобряет его методов, но, в отличие от нее, не был заложником своей веры в карму — по крайней мере ему казалось, что с Аджадеви дело обстоит именно так. Он уже убил слишком много людей, и душа его не была чистой, незапятнанной. И если после этого она возродится на более низком уровне — что ж, так тому и быть.

— А что моя семья? — спросил он. — Скажи мне, что случилось с моей семьей.

— Я же только…

— Говори!

Чам отвернулся и закрыл глаза.

— Ходят слухи, господин…

— Что за слухи?

— Говорят… что вы остались единственным в своем роду. Что Индраварман перерезал всю вашу семью. Простите, но…

— Кто это говорит?

— Все говорят, господин. Поэтому-то он и установил награду за вашу голову, что вы остались единственным, кто может претендовать на трон.

Джаявар кивнул. Он боялся таких новостей, хотя и ожидал их, а теперь ноги его стали ватными. Пошатываясь, он отошел от чама и прислонился к ближайшему дереву, представляя себе лица своих детей, слишком юных и невинных, чтобы познать боль, которую причиняет холодная сталь. Как бы ему хотелось поменяться с каждым из них местами, отдать свою жизнь, лишь бы они остались живы.

— Он может ошибаться, — шепнула ему на ухо Аджадеви, положив руку ему на плечо.

— Ты и сама знаешь, что это не так.

— Мне очень жаль, любовь моя. Очень и очень жаль.

Наверху, в листве, затрещала цикада. Джаявар поднял голову, и в глазах его блеснули слезы.

— Если они возродились, почему я тогда не чувствую их? — прошептал он. — Почему они не возвращаются ко мне?

— Они вернутся. Дай им время. Они совсем юные, а юным необходимо время, чтобы найти правильный путь.

Джаявар молился, чтобы они вернулись в его жизнь, а также просил у богов сил продолжать двигаться вперед, чтобы в их честь освободить от врагов страну. Затем он выпрямился и опять подошел к чаму.

— Освободите его, — сказал он своим людям, которые двинулись было вперед, но остановились, не уверенные, что правильно поняли его. — Я сказал: освободите его.

Чама развязали.

Подойдя к пленнику так близко, что их носы едва не соприкоснулись, Джаявар покачал головой:

— Ваш король совершил ошибку, убив моих детей.

— Господин, я…

— Будешь ждать здесь пять дней. Потом вернешься в Ангкор. Скажешь Индраварману, что я приду за его головой. А прежде чем отнять ее у него, я заберу сначала то, с чем он ни за что не захотел бы расстаться.

— Да, господин.

— Пять дней. Уйдя раньше, ты рискуешь навлечь на себя мой гнев.

Чам низко поклонился.

Джаявар схватил его за волосы и поднял.

— Скажешь ему, что таким, как мои дети, он никогда не сможет стать, что они купались в божественном свете, тогда как он навечно будет прозябать во мраке.

— Я передам ему… все это.

— А когда сделаешь это, беги на свою родину. Потому что очень скоро все чамы в Ангкоре будут мертвы.

Джаявар отпустил его и углубился в джунгли. Его конь был там, где он его и оставил. Взобравшись на него, он помог Аджадеви сесть сзади, после чего ударил жеребца пятками и направил его вперед, в сторону своего родного города.

«Пожалуйста, Будда, — молился он, — прошу тебя, сделай путешествие моих детей быстрым и радостным! Их поступки и помыслы были светлыми и достойными. У них была хорошая карма. Они были звездочками, светившими на небе в ненастную ночь. Они были красотой этого уродливого мира. Прошу тебя, вознагради их за эту красоту!»

По пыльной щеке Джаявара покатилась слеза. Зная, что сзади едут его люди и ради них он должен оставаться стойким, он сидел очень прямо, не позволяя себе поддаваться печали, надвигавшейся на него, словно вражеская армия.

«Один шаг, — уговаривал он себя. — Потом другой, и дальше шаг за шагом. Только так я смогу пережить это. Только так я могу почтить их память».

Асал шел мимо рядов кхмерских домов на сваях, выстроенных в основном из бамбука и камыша. Примерно каждый четвертый из них во время нашествия был сожжен дотла. Многие из непострадавших хижин были заняты чамами, хотя и кхмеров здесь также было немало. В тени этих жилищ работали рабы, спали собаки, раскачивались на ветру гамаки. Большинство домиков, состоявших из одной или двух комнат, ютились вокруг общественных прудов для купания. К западу отсюда во всей своей величественной красоте высился Ангкор-Ват.

Хотя Воисанна очень подробно описала, как найти ее дом, Асал был сбит с толку, увидев эти, казалось, бесконечные скопления жилищ. Он шел по широкой и содержащейся в чистоте и порядке дороге, заполненной чамскими воинами, лошадьми и боевыми слонами, а также кхмерскими священниками, крестьянами и детьми. Такие картины были для Асала привычными. У себя на родине он видел как чиновников в палантинах, украшенных драгоценными камнями, так и змей, с которых заживо сдирали кожу. Однако кое-что в Ангкоре все же вызывало у него удивление. Китайский торговец расспрашивал о том, как найти худощавого мальчика для любовных утех. Кхмерские рабочие обтесывали блоки из серого песчаника, как будто и не было никакого вражеского нашествия. Перед ним разбегались маленькие смеющиеся дети, прячась за своими неулыбчивыми матерями и отцами.

Сойдя с дороги, Асал направился на север, пытаясь вспомнить указания Воисанны. Скоро он должен был явиться к Индраварману с докладом и поэтому ускорил шаг. Как обычно, при нем были его сабля и щит. Большинство чамов боялись ходить по окраинам Ангкора в одиночку, однако Асала это не страшило. Скорее всего его когда-нибудь настигнет насильственная кровавая смерть, но произойдет это на поле битвы, а не в каком-то закоулке.

Свернув за угол, он приостановился при виде необычно большого дома. Именно такой дом с балконом описывала ему Воисанна. У расположенного рядом пруда находилась ухоженная бамбуковая рощица. Возле тропинки, ведущей к дому, стояла каменная статуя Вишну. Внезапно сообразив, что он рассматривает ее дом, Асал застыл на месте. Между сваями трудились пятеро рабов. Женщины ткали, а мужчины кололи дрова. Асал внимательно рассматривал их, но никто из них не подходил под описание Воисанны. Эти люди были озлобленными и сильными, они скорее всего были захвачены в горах на севере. Это были не кхмеры.

Асал остановился у статуи бога Вишну. Воисанна рассказывала, что ее отец сам помогал вырезать эту статую из камня, и Асал представил ее девочкой, следящей за работой отца. По тому, как она говорила о своем отце, он понимал, что она очень любила его. Сожалея о том, что был слишком мал, когда умерли его собственные родители, Асал попытался вспомнить их лица. Отец его был очень серьезным мужчиной, который много времени проводил за молитвами. Мать была более беззаботной — она смеялась с Асалом, держа его на руках, смотрела на него с любовью. Теперь она казалась невероятно далекой, как персонаж полузабытого сна.

Рабы уставились на Асала, и он уже начал было разворачиваться, чтобы уйти. Но тут по лестнице, ведущей из жилых комнат, спустилась девочка. Худенькая и длинноногая, она была одета, как кхмерка. На вид ей было лет одиннадцать или двенадцать. Сердце его взволнованно забилось, и он сделал шаг вперед, вглядываясь в ее лицо. Сначала она повернулась к нему спиной, но он подошел поближе, не обращая внимания на недовольные взгляды рабов. Черты ее красивого лица были утонченными. Она была очень похожа на Воисанну. Теперь Асал был всего в нескольких шагах от нее. Он заговорил с ней, делая вид, что заблудился. Не успел он произнести и несколько слов, как заметил родинку на ее подбородке — пятнышко размером с ноготь, и как раз там, где говорила Воисанна.

Девочка поклонилась, избегая смотреть ему в глаза. Она казалась озабоченной, и ему захотелось сразу сказать ей, что ее старшая сестра жива и что он может помочь им встретиться. Но из дома наверху раздался строгий окрик чамской женщины, и девочка напряглась. Схватив лежавший внизу рулон шелка, она стала торопливо подниматься по лестнице в дом.

Асал провожал ее взглядом, пока она не исчезла. Повернувшись к статуе Вишну, он произнес благодарственную молитву, после чего быстро пошел прочь. Хотя ему не терпелось побежать туда, где жила Воисанна, чтобы сообщить ей радостную новость, он не мог позволить себе опоздать к Индраварману. Поэтому он направился в королевский дворец, не думая больше о картинах жизни города, которые только что тревожили его.

Младшая сестра Воисанны была жива. Если ему удастся воссоединить их, тогда, возможно, он хоть как-то компенсирует причиненное им зло. А Воисанна увидит в нем не просто чама, а мужчину, которого хоть когда-нибудь сможет считать своим другом.

Сория пребывала в тонких путах сна, словно цикада, ненадолго попавшая в сеть паука. Во сне она кормила грудью маленького Вибола, и молоко каплями стекало по его пухлой щечке, собираясь в складках на шее. Тихо напевая, она поглаживала его по голове, получая удовольствие от прикосновения к его мягким темным волосикам. Когда он оторвался от соска, она подняла его, положила себе на плечо и начала похлопывать по спине. Ощущение тепла их тел вызывало у нее улыбку. Рядом на шкуре оленя лежал Прак, терпеливо — до поры до времени — дожидаясь своей очереди.

Вдалеке послышались крики. К небу поднялся дым. Она начала искать глазами Борана, но его нигде не было видно. Внезапно мимо нее начали бежать люди. Она подхватила на руки своих сыновей и вскоре тоже уже бежала в толпе незнакомцев, все время зовя своего мужа. Джунгли были в огне. Мужчины и женщины падали вокруг нее, корчась от боли. Позади ощущалось чье-то зловещее присутствие. Зацепившись за корень дерева, она споткнулась, но детей из рук не выронила. На нее опустился мрак, холодный и враждебный. Она вскрикнула.

Очнувшись ото сна, Сория часто заморгала — ярко светило полуденное солнце. Она лежала в заброшенном доме в рыбацкой деревне, в хижине на сваях, возвышавшейся над мутной коричневой водой. Боран и Прак еще спали. Вибола в хижине не было, но топор его был здесь, так что он наверняка находился где-то неподалеку. Этой ночью никто из них не спал, поскольку они наткнулись на несколько разведывательных отрядов чамов. Ситуация была для нее слишком напряженной, и она умоляла сыновей уйти с Великого озера, бежать как можно дальше от опорного лагеря чамов. Но Вибол и — в меньшей степени — Прак возражали ей, и в конце концов она сдалась, попытавшись все же убедить их, что в первую очередь их долг — остаться живыми, а уже потом помочь своим соотечественникам. Злясь на Борана за то, что тот не поддержал ее, она большую часть дня с ним не разговаривала.

Сория закрыла глаза и стала вспоминать, как хорошо быть молодой матерью; неосознанно она при этом напевала песенку, которую пела своим сыновьям в детстве. Эту мелодию Прак потом научился играть на флейте. Хотя, когда они были маленькими, она все время чувствовала себя уставшей, однако радость материнства дарила ей ощущение глубокого удовлетворения. Всю свою жизнь они были бедными. Но сейчас у нее было два прекрасных мальчика. Она с любовью заботилась о них, защищала их от капризов природы и всегда находилась рядом, наслаждаясь этой близостью с детьми. Хотя она хуже, чем другие женщины, умела чинить сети и манипулировать своим мужем, она была очень хорошей матерью. Ее крошки росли и расцветали, они оказались способными детьми, что вызывало в ней чувство гордости. Из-за того, что могла гордиться ими, она любила их еще больше, поскольку они дали ей то, чего не мог дать никто другой.

Внизу раздался плеск, и Сория мгновенно открыла глаза. Она тихонько позвала Вибола, но никто не откликнулся. Сев, она потрясла за плечо Борана и шепнула ему, что Вибола уже некоторое время в доме нет. Прак тоже проснулся и теперь тер глаза и щурился, пока мир вокруг обретал свои обычные очертания.

— Где он? — спросила Сория, после чего подошла к лестнице и посмотрела вниз.

Боран присел рядом с ней.

— Когда он ушел? — спросил он.

— Я не знаю.

Они еще раз позвали его приглушенными голосами.

К ним подобрался Прак.

— А секира… она осталась здесь?

— Да, — ответил Боран.

— А что насчет еды?

Сория бросилась в угол комнаты, где у них были сложены сушеная рыба и несколько свежих плодов манго. Она сразу заметила, что часть провизии пропала, и сердце у нее оборвалось.

— Нет! Он бы не бросил нас… вот так. Только не это! Куда бы он мог пойти?

— К чамам, — пробормотал Боран и закусил губу.

Сория схватила мужа за руку:

— Нет, это невозможно! Он не настолько…

— Глуп? — перебил ее Прак. — Глуп, еще и как. Думаю, именно это он и сделал.

— Но почему… почему ты так говоришь?

— Потому что прошлой ночью, когда мы прятались и заметили костры чамов, он шепотом спросил у меня, каково это — иметь такие глаза, как у меня, — пояснил Прак. — Я еще подумал: странно, что он выбрал такой момент, чтобы выяснить у меня, как я хожу, как передвигаюсь в джунглях. Но вы ведь знаете Вибола — он такой непоседливый, все время в движении. Все время задает вопросы. Вот я и объяснил ему, как мог.

Сория покачала головой:

— Я не понимаю, зачем ему было расспрашивать тебя о таких вещах? И почему именно тогда?

— Потому что, мама, думаю, он понял, что не сможет беззвучно подобраться к чамам с секирой в руках. Мне кажется, он пошел искать их, чтобы, когда они его увидят, притвориться слепым. Он будет спотыкаться, как это делаю я, но при этом будет все видеть. А потом каким-то образом… он отомстит им.

Сория в отчаянии обхватила себя руками, словно опять прижимая к груди своего ребенка.

— Нет, этого не может быть! Он не мог уйти. — Она начала плакать.

— Я знаю своего брата, — сказал Прак. — Он ушел. Он попытается сделать то, что считает правильным. Но он никогда не был слепым и никого этим не обманет.

Боран представил себе Вибола, который, спотыкаясь, идет в сторону чамов. Хотя шея его продолжала болеть, он вдруг перестал чувствовать боль. Он видел выпрыгивающую из воды рыбу внизу, но не слышал всплеска.

— Тогда мы должны пойти за ним, — сказал он. — Мы найдем его быстрее, чем он найдет чамов.

— Но как, отец? Как мы это сделаем? Он, должно быть, добрался до берега вплавь и теперь идет к ним пешком, пока мы говорим об этом.

— Мы не можем пойти по его следам и оказаться в лагере чамов, — ответил Боран, пытаясь сосредоточиться, несмотря на охватывавшую его панику. — Они просто безжалостно поубивают нас. Но мы можем подплыть на лодке вплотную к берегу. Возможно, мы обнаружим его прежде, чем он доберется до их стоянки. Если мы все же опоздаем, нам нужно будет придумать, как сделать так, чтобы мы оказались им нужны. Если они будут в нас нуждаться, если мы сможем предложить им что-то нужное для них, они нас не убьют. И тогда мы попытаемся поискать его.

— А как насчет рыбы, отец? Мы можем ловить для них рыбу. Мы можем заполнить рыбой свою лодку и попробовать продать ее им. Два бедных кхмера вряд ли будут представлять для них угрозу. А если мы запросим низкую цену, они захотят, чтобы мы ловили им рыбу и впредь. Армию прокормить, наверное, нелегко, и я думаю, что они не причинят нам вреда.

Кивнув, Боран качнулся и оперся о стену, чтобы удержаться на ногах; он думал о том, что делать, если они захватили их мальчика. Да, продавая им рыбу, они могли бы осматривать лагерь чамов, могли бы даже обнаружить Вибола. Но если они увидят его в цепях или притворяющимся слепым, что они смогут сделать? Как они смогут спасти его, находясь среди тысяч врагов?

— Я пойду один, — решительно сказал Боран. — Если с кем-то из вас что-нибудь случится, я никогда не прощу этого себе. Или Виболу.

— Но, отец…

— Я знаю, что ты мог бы мне помочь, Прак. Но ради меня, ради твоей матери и брата, прошу тебя, сделай так, как я сказал. Давайте загрузим нашу лодку рыбой, и я поплыву в лагерь чамов. Я продам рыбу, найду Вибола и приведу его обратно.

— Здесь мы с мамой не будем в большей безопасности. Если чамы обнаружат нас с ней тут одних, мы окажемся полностью в их власти. Подумай и об этом, отец. Разве не лучше будет, если мы поедем вместе с тобой и поможем тебе продавать рыбу? Кто обратит на нас внимание?

Боран посмотрел на свою жену:

— А ты что думаешь об этом?

— Мы должны оставаться все вместе.

Они были уже на полпути к лагерю чамов, а Боран все думал, успеют ли они перехватить Вибола раньше, чем он доберется туда. Пока они дремали все утро, он получил большую фору, потому что вышел, конечно же, как только они уснули.

Боран представил себе сына, схваченного чамами, и его стала захлестывать волна отчаяния. Он подавил это чувство, стараясь мыслить четко и понимая, что именно его решения толкнули Вибола на этот шаг.

«Прости меня, сынок! — мысленно обратился он к нему. — Я подвел тебя. Ты молодой и порывистый, но ты — мужчина, и я должен был относиться к тебе именно как к мужчине».

— Боран! — позвала его Сория, вновь стискивая ему руку. — Ты слышишь меня?

Пронзительно прокричала птица. Внизу, под ними, невидимая лодка ударилась о сваи дома.

— Собирайся, — сказал Боран. — Мы будем держаться поближе к берегу и высматривать его. Если найти его не удастся, поймаем немного свежей рыбы и направимся в лагерь чамов.

Они собрали свои нехитрые пожитки, оставив боевую секиру лежать на своем месте. Затем они разместились в лодке, и Боран с Праком начали грести. Воды Великого озера были неподвижными и коричневыми, скрывая то, что таилось в их глубине.

Пока дорогие ей мужчины гребли, Сория думала о своем сне и мечтала, чтобы она снова смогла когда-нибудь обнять своего Вибола. Он был таким веселым ребенком! Всегда улыбался, часто смеялся и редко плакал. Она чувствовала крепкую связь с ним — наверное, так же дерево должно ощущать свою связь с землей.

Однако сейчас они отдалились друг от друга. Любви между ними мешали разочарование и конфликт. Она стремилась восстановить мир в семье, ей хотелось заглянуть ему в глаза и сказать, что уважает его и всегда будет поддерживать. Ему не нужно было убегать, не нужно было отдаляться от нее. Они с ним часто улыбались друг другу глубокой ночью, когда весь мир, кроме них, был погружен в сон.

— Возвращайся ко мне! — прошептала она, и берег, к которому они плыли, затуманился от подступивших слез. — Прошу тебя, возвращайся, ведь мы с тобой — единое целое.