Кхмеры привыкли к тому, что погода с дождливой на сухую меняется очень быстро. После месяцев ежедневных дождей и затянутого тучами неба ветры прогнали наконец сырость и открыли землю солнцу, чтобы оно могло снова дарить свет всему живому. Каменные храмы грелись в его лучах. Грязь превратилась в пыль. Уровень воды в реках снизился, и количество комаров резко уменьшилось.

Хотя тепло принесло долгожданное облегчение, теперь единственным способом для кхмеров ощутить прохладу стали частые купания. Слуги и рабы, священники и воины то и дело погружались в воды храмового рва или в один из многочисленных бассейнов, разбросанных по городу. В особо жаркие дни кхмеры спешили в воду через каждые пару часов, чтобы просто посидеть на мелководье или же поплавать — там, где это было возможно. На берегах было множество китайских торговцев, которые купались гораздо реже и больше стыдились наготы. Кхмеры без стеснения плавали голышом, а порой и доставляли друг другу телесные удовольствия прямо в воде, китайцы же только сидели на берегу в тени и глазели на все это. Эти чужестранцы, которых здесь было очень много, носили шелковые туники и строго придерживались своих обычаев. Они кремировали своих усопших, пользовались туалетной бумагой и спали на кроватях. Поскольку китайские товары пользовались большим спросом, к этим иноземцам обычно относились с уважением. Многие из наиболее успешных купцов жили с кхмерскими женщинами, которые прививали им здешние нравы и обычаи.

Воисанна привыкла к тому, что китайцы во все глаза таращатся на нее обнаженную, когда она купалась, и потому даже не думала об этом, когда спускалась по ступеням, ведущим к воде. Тида шла рядом с ней. В последние дни эти две женщины стали проводить больше времени вместе. Они продолжали жить в королевском дворце, как и еще пять тысяч наложниц, всегда готовых явиться к Индраварману по его требованию. Большинство женщин никогда не видели короля чамов, но, поскольку сам он часто искал компании Тиды, Воисанна оказывалась в непосредственной близости от него.

Во рве купалось много королевских наложниц, и Воисанна кивнула нескольким из них, пока шла туда, где поглубже. Ей не нравилось находиться рядом с их чамским стражником. Он делал вид, что не понимает по-кхмерски, но она подозревала, что это не так. Она как-то наблюдала за его лицом, когда они с Тидой болтали между собой, и подозрения ее усилились. Однажды она сказала ей так, чтобы он слышал, что считает его красивым парнем. С тех пор он стал к ней намного лучше относиться, а она посоветовала Тиде держать язык за зубами.

Воисанна дошла до зарослей цветущего лотоса. Над широкими зелеными листьями, стелившимися по поверхности воды, поднимались прекрасные священные цветы с розовыми лепестками и желтыми тычинками. Воисанна вспомнила, как отец рассказывал ей, что разрастание листьев лотоса по воде символизирует собой раскрытие души. Он также объяснял ей, что, как цветок лотоса не может смочить вода, точно так же грех не в силах запятнать чистое невинное создание.

— Я была его лотосом, — тихо сказала она, продолжая рассматривать цветы.

Рядом с ней появилась Тида; над водой были видны только ее плечи, шея и голова.

— Чьим?

— Лотосом моего отца. Он говорил, что я его маленький лотос. И что я постоянно цвету.

— Так и есть.

Воисанна потянулась к Тиде и крепко сжала ее руку.

— Возможно, когда я была девочкой, — сказала она. — Но став женщиной… Я не чувствую себя цветущей. Сейчас, по крайней мере.

На противоположном берегу раздались крики. Там собралась группа кхмеров, возбужденно следивших за петушиным боем. Они хвастались друг перед другом и делали ставки на победителя. Хотя Воисанна никогда не любила подобные зрелища, она была рада, что ее соотечественники развлекаются даже в такой тяжелый для их народа момент.

— Ты боишься своего чама? — спросила Тида.

Воисанна задумалась. Асал никогда не пытался причинить ей вред, и она полагала, что это не изменится в будущем.

— Он жестокий, — солгала она, не зная, может ли настолько доверять Тиде.

— В чем это проявляется?

— Он берет… все, что хочет.

— И ты не сопротивляешься?

— Я однажды попробовала. Но от этого стало только хуже.

На противоположном берегу рва два чамских воина, сидя на большом боевом слоне, направляли его к группе кхмеров, чтобы разогнать ее. Петухи продолжали драться, пока их хозяева не подхватили их и не усадили в бамбуковые клетки. Чамы что-то крикнули кхмерам, после чего развернули слона и он тяжело потопал по широкой дамбе через ров в сторону Ангкор-Вата. Кхмерские священники и паломники, оказавшиеся на его пути, бросились врассыпную.

— Неужели для них не существует ничего святого? — сказала Воисанна. — Они убивают. Угоняют в рабство. Они оскверняют само наше существование.

Тида ничего не ответила. Чтобы не заплакать, она закусила губу.

Воисанна обернулась к своей подруге:

— Индраварман бьет тебя?

— Он… использует меня, но нет, он никогда меня не бил.

— И все же?..

— И все же он пугает меня. В гневе он ужасен.

— Откуда ты знаешь об этом? Что такого он сделал?

Тида покачала головой, затем плеснула себе в лицо водой.

— Когда кто-то подводит его, он потом ужасно страдает. И если я не угожу ему, я разделю их судьбу.

Воисанна задумалась о том, как бы она выносила все это, если бы принадлежала Индраварману.

— А ты не можешь как-то ускользнуть от него? Во дворце столько наложниц. Почему бы тебе не попробовать спрятаться среди них?

— Его люди находят меня.

— Попробуй спрятаться получше.

— Но тогда он разозлится. А это означало бы побои.

— По мне, так лучше уж побои… чем такие встречи с ним. К тому же он, возможно, не захочет тебя после того, как побьет.

Из правого глаза Тиды скользнула большая слеза.

— Нет. Я должна ублажать его. Я боюсь не угодить ему.

Воисанна попробовала поставить себя на место Тиды и представить, как это ужасно.

— Буддисты считают, что страдание — это часть жизни, — сказала она. — Я не согласна с этим и не хочу страдать. Но, может быть… если ты примешь свои страдания, смиришься с ними сейчас, ты сможешь избежать их в будущем.

— Что ты имеешь в виду?

— Если этот змей станет доверять тебе, он потеряет бдительность. А когда это случится, ты сможешь скрыться.

— Я?

— Мы… мы сможем сбежать вместе.

Тида покачала головой:

— Но куда мы могли бы податься? Что стали бы делать?

— Не знаю. Я не думала о побеге до этого момента. До этого момента я просто хотела умереть.

— Что же изменилось?

Воисанна вновь взглянула на цветы лотоса, представив себе отца, говорившего о раскрытии души и сравнивавшего их с нею, своей дочерью.

— Дело в том, что мой отец не хотел бы, чтобы я умерла. И еще в том, что я хочу расцвести снова… ради него. Ради всех, кого я любила.

— А ты не боишься?

— Мне уже нечего терять, так чего же мне бояться?

Расположенный далеко на северо-западе от Ангкор-Вата храм Пхимеанакас по-прежнему сиял, как солнце, хотя ему было уже более ста лет. Это сооружение было трехуровневым, и на каждой из его сторон вверх уходили крутые ступени. По бокам лестниц располагались статуи львов, а на углах каждого из уровней стояли массивные каменные слоны. Центральная башня на верхнем уровне, квадратная у основания и сходившаяся на конус на вершине, была покрыта золотом. Казалось, что эта сияющая в лучах солнца позолота, блеск которой было видно издалека, вселяла в древний Пхимеанакас жизнь.

Территория вокруг Пхимеанакаса была расчищена от больших деревьев, чтобы они не заслоняли величественный храм. Индраварман стоял в его внутреннем дворе, ощущая босыми ногами тепло нагретых солнцем каменных плит, и внимательно изучал своего противника, Асала. У обоих мужчин в руках были щиты и деревянные тренировочные сабли. Индраварман любил устраивать показательные бои со своими военачальниками, а Асал был лучшим соперником. Вокруг дерущихся собралась толпа из более чем сотни воинов; головы их были склонены перед королем, но глаза устремлены на соперников. Позади воинов слуги держали наготове лошадей и слонов. Еще дальше расположилось несколько чамских философов, с которыми Индраварман любил вести беседы.

Учебный бой должен был начаться только по команде короля, а он пока наслаждался видом храма. Сейчас он думал о том, как кхмерам удалось добыть такое количество золота, а также следует ли ему велеть содрать его, чтобы переплавить и отправить на родину. Золото одного только Пхимеанакаса было неисчислимым богатством, эти средства кхмеры могли бы потратить на то, чтобы собрать огромную армию и сокрушить любого врага королевства. А кхмеры вместо этого использовали его на украшение своего храма.

Индраварман не знал, что ему и думать об этой золотой башне. Как индуист, он был горд тем, что боги так почитаются, но он также считал, что кхмеров ослабило их богатство. Народ, когда-то решительно настроенный на завоевания, расслабился ввиду собственного успеха. Взявшись создавать на земле горы и небеса, они как будто стали теми самыми богами, которых хотели увековечить.

Краем глаза Индраварман также изучал Асала, который стоял, казалось, столь же неподвижно, как золотая статуя. Многие воины на его месте поправляли бы свое снаряжение или вытирали бы пот со лба. Однако Асал ничего такого не делал: он просто стоял лицом к Индраварману с поднятыми щитом и саблей.

Индраварман атаковал без предупреждения. Он двигался быстро, но все же не так, как мог бы. Свое истинное умение он показывал только тем, кого убивал, и Асал не был исключением. И все же когда деревянная сабля Индравармана рассекла воздух, это было трудно уловить взглядом, и Асал едва успел поднять свой щит, чтобы отвести удар. Он отпрянул назад, а Индраварман продолжал атаковать; его незаурядная сила позволила ему мгновенно изменить направление удара своего оружия, нанеся его снизу вверх, в живот Асалу. На этот раз Асал отразил атаку своим клинком, и сабля ударилась о саблю, а щит — о щит. Оба от натуги захрипели. Индраварман вывернул руку, одновременно сделав выпад вперед. Его оружие соскользнуло с оружия Асала. Молодой воин опустил руку, чтобы избежать удара, но Индраварман предвидел этот маневр и, тут же резко подняв свой щит, снизу ударил его краем Асала в подбородок. Из раны потекла кровь. На мгновение по лицу Асала промелькнула тень — вероятно, это была злость. Он контратаковал, заставив Индравармана защищаться почти в полную свою силу.

Соперники бились несколько минут, то нападая, то отступая. Наконец, когда оба получили небольшие повреждения, Индраварман опустил свое оружие. Затем он рассмеялся. Он был уверен, что, будь это настоящая битва, он убил бы Асала, и сознание этого доставляло ему огромную радость. Схватка, пусть даже с болью и ранами, всегда заставляла его чувствовать себя молодым, и этот бой с Асалом ничем не отличался от других.

— Иди за мной, — сказал Индраварман и направился в сторону Пхимеанакаса.

Пока они взбирались по северной лестнице, Индраварман рассматривал охранявших ее львов. Вызывающий оскал их морд выражал дерзкое неповиновение, и он в очередной раз стал размышлять о том, где сейчас мог находиться Джаявар. Разумеется, беглый принц собирает новую армию и планирует вернуть себе город. Шпионы По Рейма сообщали об этих слухах, но местоположения Джаявара и его воинов никто не знал.

Поднявшись на верхний уровень храма, Индраварман подошел к центральной башне и положил ладонь на ее теплое золото. Подбородок Асала по-прежнему кровоточил, и на серый песчаник падали красные капли.

— Теперь мы часть их храма, — сказал Индраварман.

— Я…

— Были ли сегодня утром казнены их священники?

— Да, мой король.

— Как они умирали?

— С достоинством.

Индраварман кивнул.

— Почему все они были старыми и немощными?

— Потому что, мой король, они были самыми уважаемыми. Ваше послание было услышано.

Внизу призывно протрубил слон. Индраварман посмотрел на запад и, заметив там прогалину в лесу, подумал, что кхмеры, должно быть, хотели построить рядом еще один храм.

— Где же он скрывается, Асал? Где бы, будь на его месте, прятался ты?

Асал окинул взглядом горизонт, защищая глаза рукой от солнца.

— Он где-то близко.

— Почему ты так думаешь?

— Я не уверен, но…

— Говори.

— Потому что он может победить нас только в том случае, о великий король, если будет понимать, чего от нас ожидать. А единственный способ об этом узнать — это изучать нас.

— Тогда как же нам его поймать?

Асал помедлил, переминаясь с ноги на ногу.

— Мы спровоцируем его нападение. Покажем ему в каком-то месте свою слабость, хотя на самом деле будем там крепкими, как тик.

Индраварман провел рукой по золоченой поверхности, восхищаясь однородностью покрытия.

— По Рейм планирует принести мне его голову.

— По Рейм может попытаться. Но похваляться легче, чем делать.

— Я похваляюсь и при этом делаю.

— Да, владыка. Но поэтому-то вы и король. А По Рейм лишь подобие чумы.

Индраварман вспомнил выражение злости, промелькнувшее на лице Асала. С ним нужно быть осторожным. Асал сейчас — ценная фигура, но со временем его значение уменьшится и тогда он должен будет умереть.

— Найди мне Джаявара, — сказал Индраварман. — Найди мне Джаявара, и ты станешь богат так, что это превзойдет твои самые смелые мечты.

— Мои мечты непритязательны, мой король. Я хочу лишь служить вам.

— Но почему? Почему ты хочешь только служить мне?

— Чтобы выполнить свой долг. И обеспечить достойное положение моим еще не родившимся сыновьям.

Индраварман похлопал по золоченой поверхности.

— Ты поступаешь мудро, храня свои секреты, Асал. Некоторые люди прячут золото. Другие покрывают им скалу. Ты, я думаю, скрыл бы такое сокровище. Впрочем, я не знаю, к чему ты стремишься. Но однажды я обязательно узнаю это. Ты сам расскажешь мне, и тогда, чего бы ты ни пожелал, я дам тебе это.

— Я надеюсь, что этот день когда-то настанет, о великий король.

— Оставь меня.

Асал кивнул и пошел вниз по лестнице. Индраварман смотрел, как тот уходит, и думал, сколько времени понадобится на то, чтобы узнать о его желаниях. Желания есть у каждого человека, и через них этого человека можно использовать. Индраварман чувствовал, что за таким стоицизмом Асала скрывается опасная непредсказуемость, и это делало его прекрасным воином на поле битвы и одним из лучших чамских командиров. Однако Индраварман пришел к власти благодаря тому, что хорошо понимал своих друзей и своих врагов. Асал же оставался для него загадкой, которая и захватывала, и настораживала его.

«Ты один стоишь тысячи человек, — думал Индраварман, глядя вслед Асалу. — Именно поэтому, когда Джаявар будет мертв, ты последуешь за ним. Потому что король окружает себя не сильными людьми, личностями, а смиренными и покорными. А ты сильный, Асал. Ты скрываешь от меня секреты, поэтому-то мне и придется потом убить тебя».

Великое озеро в полной мере оправдывало свое название. Во время сезона муссонов озеро разливалось почти на сто миль в длину и на двадцать в ширину и было таким огромным, что его можно было по ошибке принять за внутреннее море. Многие поколения кхмеров рыбачили на этом озере, вылавливая из его мутных вод, сообщавшихся с рекой Меконг, громадных сомов, карпов и окуней. Вдоль всего побережья на зеленой полоске земли, периодически заливавшейся водой, были разбросаны небольшие рыбацкие деревушки с домиками на сваях.

Судя по всему, ближайшее поселение было покинутым. Хижины из тростника и бамбука, в каждой из которых с трудом могла разместиться на ночлег одна семья, были пустыми. Боран, который бывал на Великом озере и раньше, знал, что живущие здесь кхмеры больше времени проводят в лодках на воде, чем в своих домах. Должно быть, они, завидев приближение чамской армии, ушли жить в другие края.

Боран греб, направляя свою лодку под хижины — благо высокие сваи и начавшая спадать в конце сезона муссонов вода позволяли проплыть под ними. Эти жилища напоминали ему скелеты — такие же пустые и безжизненные. За спиной у него перешептывались Вибол и Прак, а Сория сидела на корме, делая вид, что ремонтирует сеть, — на случай, если они натолкнутся на дозор чамов. Их ножи и секира были спрятаны под кусками сушеного мяса сома.

Они обнаружили чамский лагерь накануне вечером. На северном берегу озера, всего в дне пути от Ангкора, были вытащены на сушу многочисленные лодки чамов. Очевидно, они останавливались в этом месте, доставляя со своей родины продовольствие, необходимое для войны и оккупации. По всему лагерю стояли наспех сколоченные из срубленных деревьев навесы, под которыми, по оценке Борана, могло разместиться несколько тысяч воинов. Он боялся подплывать ближе, чтобы враги их не заметили, и не выходил за пределы рыбацкой деревушки, служившей им хорошим укрытием.

Велев сыновьям замолчать, Боран продолжал вести лодку под кхмерскими хижинами. Хотя он давно привык к запаху дохлой рыбы, вонь здесь была почти невыносимой. В небольших сделанных в воде загонах из бамбука были видны останки черепах, аллигаторов и сомов. В мирные времена этих животных кормили бы, чтобы потом продать их или съесть. Но кхмеры, видимо, покидали это поселение в спешке, потому что никто не выпустил несчастных животных и не вернулся, чтобы покормить их.

С трудом сдерживая рвоту, Боран обогнул очередной такой загон и направил лодку к самому большому строению. Должно быть, это был своего рода общественный сторожевой пост рыбаков, поскольку для одной семьи оно было слишком велико. Вся конструкция стояла на внушительных бамбуковых сваях. Боран с удивлением заметил гладкую, отполированную лодку, привязанную у лестницы, недоумевая, почему такое славное средство передвижения было оставлено здесь. Лодка им пригодится, и Боран, решив забрать ее, уверенными расчетливыми гребками направился к ней. Он хотел сказать Виболу, чтобы тот прихватил ее, но тут наверху раздались голоса. В доме находились чамы, и Боран замер на месте. Его лодка, продолжая плыть по инерции, задела одну из свай. Наверху кто-то смеялся. Сердце Борана забилось с такой силой, что он испугался, как бы чамы не услышали его стук. Ужаснувшись тому, что подверг свою семью такой опасности, он мысленно выругал себя за глупость. Сверху снова прозвучал смех, и стало понятно, что там находятся по меньшей мере два человека. Затем чамы начали разговаривать. Послышались шаги. Вибол вытащил из-под сушеной рыбы секиру. Боран покачал головой, но сын не обратил на него внимания, указав ему на вторую лодку, полную оружия и разных продуктов, которую они заметили только теперь. Чамы эти, видимо, были разведчиками, которые, похоже, собрались в далекое путешествие. Вибол указал отцу на оружие, обращая его внимание на то, что чамы сейчас беззащитны. Боран упрямо помотал головой и осторожно погреб назад. Однако, к его ужасу, Вибол схватился за сваю, не давая сдвинуть лодку с места.

Смех наверху то затихал, то слышался вновь, как порывы ветра. Вибол стал притягивать их лодку к лестнице, но Боран ухватился за другую сваю, мешая сделать это. Он мотал головой, молча, глазами умоляя сына отступить. Сория оставила свое место на корме, перелезла через гору сушеной рыбы и положила руки Виболу на плечи. Притянув его к себе, она что-то шепнула ему на ухо.

Чамы перестали смеяться. Было слышно, как они ходят по комнате.

Сория по-прежнему о чем-то тихо просила сына, прижавшись лбом к его лбу. Вначале он лишь крепче схватился за сваю, но она продолжала убеждать его, и в конце концов решимость его стала слабеть. Наконец он сдался. Боран отгреб назад, увозя их подальше от чамов. Гребки его были беззвучными, мощными и размеренными. Любое касание сваи могло выдать их, поэтому он двигался очень аккуратно, искусно маневрируя под соседней хижиной, а затем под следующей.

На лестнице внезапно появились ноги, и Боран замер. Когда чамы начали спускаться, лодка продолжала двигаться по инерции. Чамов было трое, и хотя оружия при них не было, по их мускулистым телам было понятно, что это воины. Они не торопясь сели в свою лодку. Должно быть, они выпили немало рисового вина, потому что продолжали время от времени хохотать, а движения их были неуклюжими. Испытывая позыв к рвоте, один из них перегнулся через борт лодки, тем самым подав пример другим, которые повторили его действия.

Пока чамы уплывали, Боран думал о том, чтобы развернуться и атаковать их. Возможно, пришло время Виболу окропить лезвие секиры кровью чамов. Однако пьяные враги все же могли быть бесстрашными и опасными. К тому же чамы, скорее всего, имели навыки убивать. А Вибол был сильным, но не имел бойцовского опыта. Прак, с его слабым зрением, мало что смог бы сделать. А если они потерпят поражение, Сория будет изнасилована.

Боран греб назад, увеличивая расстояние между своей семьей и чамами. Вражеские солдаты направлялись в сторону громадного чамского лагеря. С каждым ударом весла они становились все меньше и меньше, пока не превратились в маленькие точки на горизонте. Боран наконец прекратил грести и позволил их лодке ткнуться в сваи обветшалой хижины.

— Если ты еще раз когда-нибудь так поступишь, Вибол…

— Ты — трус, — перебил отца Вибол, повернувшись к нему лицом. — Ты самый настоящий трус! Они были пьяны, и мы могли убить их!

— Мы приплыли, чтобы следить за ними, а не убивать! А это значит найти по-настоящему большую рыбу, а не потрошить всякую мелочь.

— Значит, мы приплыли с неправильной целью! Как ты этого не понимаешь?! Они напали на нас! Они убили наших друзей!

Прак положил ладонь на руку брата.

— Если мы изучим их, если будем знать о них все, благодаря этой информации будут убиты тысячи врагов. Мы сможем привести сюда наших братьев. И тогда мы им отомстим.

— Значит, теперь и ты против меня? Трое на одного?

— Я с тобой, Вибол. И я всегда был с тобой.

Вибол сбросил руку Прака.

— Они убили ее просто так, без всякой причины. Они… они сделали с ней всякие плохие вещи. И если вы боитесь мстить им за это, тогда я буду делать это сам. Вы слышите меня? Я сам сделаю то, что должно быть сделано!

— Я помогу тебе, Вибол, — отозвался Прак. — Помогу. Только дай мне время. Дай мне…

— Нет!

Сория начала было говорить, но умолкла и взяла сына за руки.

— Оставь меня! — крикнул он.

— Я люблю тебя.

— Если бы ты меня любила, мама, если бы любила по-настоящему, тогда ты отпустила бы меня. Я бы нашел себе лодку и преследовал бы тех чамов.

— Ты просишь о невозможном.

Он отвернулся от нее.

— Тогда ты меня не любишь. Потому что не даешь того, что мне необходимо.

Сверху посыпались листья и сучья, сбитые обезьянами, гоняющимися друг за другом, прыгая с ветки на ветку. Хотя порой обезьяны срывались, пролетали несколько футов вниз, схватившись за слишком тонкую ветку, и казалось, что они вот-вот разобьются, ни одна из этих коричневых теней на землю с кроны деревьев так и не свалилась. За долгие годы наблюдения за этими игривыми существами Аджадеви лишь раз стала свидетелем такого случая. Конечно, ей попадались иногда раненые обезьяны, однако большинство этих ран было от когтей и клыков. Иногда обезьян настолько возбуждали их выходки, что они начинали ожесточенно драться между собой на верхушках деревьев.

Как обычно, Аджадеви ехала в середине цепочки воинов. Она поговорила на ходу с молодым воином, который, похоже, испытывал благоговейный страх перед ее мужем, но, устав от его льстивых высказываний, позволила своей лошади отстать. В течение последующих нескольких дней пути Джаявар стал больше общаться со своими людьми, и Аджадеви уже не видела необходимости поднимать их дух. Джаявар на ходу разговаривал со своими командирами, строил с ними планы, старясь наполнить их уверенностью. Аджадеви всегда находила такие разговоры скучными, она вела их только в силу необходимости и предпочитала говорить с Джаяваром, изучать джунгли или молиться.

Чуть раньше в этот день они наткнулись на разрушенный и опустошенный храм, украшенный фигурками десятков танцующих женщин, вырезанных в камне. В руках аспары, эти веселые небесные танцовщицы, держали цветы и музыкальные инструменты. Возле храма росли большие фиговые деревья, и их корни оплели все каменные стены и башни. Аджадеви была уверена, что прошло уже немало десятилетий с тех пор, как люди перестали ухаживать за этим священным местом. Пока она рассматривала лабиринты древнего строения, в памяти всплыли воспоминания о далеком времени и далеком месте, и у нее возникла идея, которой она решила поделиться с Джаяваром.

Он наконец закончил обсуждать боевую стратегию со своими командирами и направил коня в ее сторону. Пока он приближался к ней, она окидывала его взглядом одновременно критически и с любовью. Хотя плечи его и лицо были перемазаны грязью, казалось, что к нему вернулась его сила. Он больше не смотрел все время в землю, не потуплял взгляда, а рассматривал окружающие их джунгли. Похоже, что хотя бы время от времени он теперь высматривал врагов, а не только искал призраки своих близких.

— Ты выглядишь уже лучше, — тихо сказала она, не желая, чтобы их слышал кто-то еще.

Он развернул своего коня и поехал рядом с ней.

— Чем ближе к Ангкору… тем лучше я себя чувствую.

— Почему?

— Потому что это мой дом. И мои люди полны надежды.

— А ты сам?

— Все как-то неопределенно — впрочем, лучше уж неопределенность, чем отчаяние.

Вверху закричала обезьяна, и Аджадеви подняла голову.

— Я кое-что видела.

— Что именно?

— Когда я была маленькой, ездила в Кбал Спин. И это место… оно взволновало меня. Думаю, что в чем-то это святилище даже величественнее, чем Ангкор-Ват.

Конь Джаявара споткнулся о ствол упавшего дерева, и принц качнулся вперед, но затем выровнялся и поудобнее уселся на шелковой подушке, привязанной к спине животного, чтобы при езде было удобно и человеку, и лошади.

— Я никогда не бывал в Кбал Спине. Расскажи мне о нем.

— В Кбал Спине по пласту песчаника течет маленькая речка. Очень давно индуистские священники вырезали на этих камнях изображения Вишну, Шивы и священных животных. В сезон муссонов река затапливает эти резные фигуры. Их можно видеть только в сухой сезон. Место это священное. Но самое главное для нас то, что расположено оно в долине, густо поросшей бамбуком. Там есть дичь, свежая вода и возвышенности, откуда можно наблюдать за врагом. В тех местах мы могли бы спрятать целую армию, и ее бы никто не нашел.

— Насколько высоки возвышенности?

— Они возвышаются над всем. Горстка часовых может оттуда осматривать окрестности во всех направлениях.

— А долина… она глубокая?

— Достаточно глубокая, чтобы скрыть свет наших костров и ржанье наших лошадей. Думаю, что все священнослужители уже ушли оттуда. И хотя Кбал Спин находится всего лишь в нескольких днях пути от Ангкора, мало кто знает о его существовании. Кхмеры забыли о нем, а чамы никогда и не слышали. Джунгли там такие густые, что лишь опытные следопыты осмеливаются углубляться в них.

— И…

— А в дне пути оттуда находится Бантей Срей — Цитадель женщин. Этот небольшой храм, который я посещала еще ребенком, вдохновил меня сразу на многое. Он может служить местом встречи. Распустим слух, что именно там мы будем собирать свое войско. Но прибывающие туда отряды кхмеров можно будет переводить в Кбал Спин. Таким образом, у нас будет предохранительная зона между местом встречи с незнакомыми людьми и нашей настоящей базой.

Джаявар улыбнулся:

— Королем нужно быть не мне, а тебе, вернее королевой.

— Женщины еще будут править. Но это время пока не пришло.

— Возможно, это произойдет уже завтра.

— Возможно.

Сквозь густую листву пробивались лучи солнца, согревая Джаявара.

— Сколько людей могло бы расположиться в той долине, причем скрытно? — спросил он.

— Тысячи.

— А джунгли там достаточно густые?

— Сквозь них труднее что-либо рассмотреть, чем за стадом слонов.

Он нахмурил брови:

— Мы могли бы отправить двоих людей назад, чтобы начать приготовления.

— Им следует выступить побыстрее.

— У меня появилась идея послать двоих своих людей в Сиам. Мы когда-то воевали, используя сиамских наемников. Почему бы и сейчас не пообещать им золота и серебра? Этого у нас много. Как тебе такая мысль?

— Сиам — наш враг.

— Но его воины — не враги. Им трудно будет противостоять соблазну заработать побольше золота.

Она кивнула, вспоминая свои встречи с сиамцами.

— Среди них будут шпионы и предатели, — сказала она. — Из десяти воинов, которых ты получишь, один всегда будет искать возможность предать тебя.

— Я это знаю. Нам нужно быть осторожными с ними. Мы можем потребовать, чтобы они прибывали небольшими группами и собирались, как ты уже сказала, в Цитадели женщин. Несколько тысяч сиамцев, сражающихся на нашей стороне, могут уравновесить наши с чамами силы.

— Тогда добавь их на чашу весов. Но действуй осмотрительно, Джаявар. Доверять им нельзя.

Впереди раздалось рычание зверя. В этих джунглях было полно тигров и леопардов, поэтому Джаявар схватился за рукоять своей сабли. Конь его рысью поскакал вперед, но тут несколько воинов закричали, чтобы испугать хищника, и принц расслабился. Сквозь прореху в сплошной листве джунглей пробился луч света, и он потянулся к нему, глядя, как он освещает его ладонь, а потом и всю руку.

— Знаешь, кто ты для меня? — спросил он.

— Кто?

— Ты мой самый лучший советник, моя любимая женщина и мой друг. Как один человек может совмещать в себе так много?

— Дело в том, что я являю собой сразу несколько человек. Я прожила много жизней и была рядом с тобой в твоих прошлых жизнях. Я раньше уже была и твоим советником, и твоей женой, и твоим другом.

Он потянулся к ее руке.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Больше, чем Ангкор, больше, чем свой народ. Если я — река, то ты — дождь, который питает ее водой.

Она сжала его пальцы. Хотя она и знала, что гордыня — это слабость и что от того, насколько она будет чистой, зависит ее карма, она все же не могла сдержать улыбку.

— Мы пойдем в Кбал Спин, Джаявар. А оттуда начнем все заново.

Пламя шести свечей, освещавших комнату Асала, слегка подрагивало из-за легкого сквозняка, тянувшегося из-под двери. Раб унес посуду после обеда, и сейчас Асал сидел на циновке из тростника и потягивал рисовое вино через тонкую бамбуковую трубочку. Хотя его родители были бедными, они тоже готовили дома вино и при случае давали ему его попробовать.

Асал улыбнулся этому воспоминанию и посмотрел на Воисанну. По непонятной для него причине сегодня ее красота казалась ему более яркой, чем обычно. Ему хотелось прикасаться к ней, целовать все ее тело. Но вместо этого он лишь снова глотнул вина и задался вопросом, когда же она заговорит. За дверью послышались мужские голоса, пели что-то монотонное под аккомпанемент барабанов.

— Священники действительно умерли? — спросила она; стук барабанов тревожил ее, и ей нужно было чем-то приглушить этот грохот.

— Да.

— Как это было?

— Быстро и безболезненно.

Она кивнула и поправила серебряный браслет, прилипший к ее влажной коже.

— Индраварман приказал мне перебраться на новое место.

— Вот как?

— Его люди… не смогли найти Тиду. Поэтому он переводит нас обеих, а также кое-кого из других женщин в отдельный дом у храмового рва. У нас будет там своя стража, и мы не сможем никуда отлучаться, только чтобы искупаться или если кого-то из нас вызовут. Мы теперь пленницы.

— Мне жаль.

— Почему вы пришли сюда? Почему вы напали на нас?

Асал и сам задавался этим вопросом.

— В природе мужчин вести войны, — ответил он и предложил ей бутыль с вином и бамбуковую трубочку, которые она взяла. — Чамы. Кхмеры. Сиамцы. Мы все воюем.

— Возможно, будь вы женщинами, которые создают новую жизнь, вы бы не торопились отбирать ее у кого-либо другого.

— Это все…

— Сколько человек ты убил? Сколько кхмеров?

Он отвел глаза: ее красота больше не зачаровывала его.

— Если бы я не убивал, я был бы жалким нищим. И у моих неродившихся еще детей не было бы будущего.

— Почему?

— Потому что сражаться — это все, что я когда-либо умел делать. Это самый надежный путь к лучшей жизни для моей семьи, которая у меня может быть.

— Ты способен на большее. Твой ум столь же могучий, как и твое тело.

— Индраварман бы… — Асал запнулся и с такой силой сжал челюсти, что на скулах заиграли желваки. — Мое положение определено, — наконец закончил он.

— Мое положение тоже было определено — пока не пришли вы. Точно так же, как положение моего отца, моей матери, моего возлюбленного. — Она глотнула вина. — Но вы, чамы, вы изменили все. Вы подкрались к нам, как свора трусов, и изменили всю нашу жизнь.

— Мы воюем с вами очень давно. Кхмеры нападали на чамов, а мы напали на вас. Вы сжигали наши города, уводили в рабство жителей нашей страны. Я сам видел стрелы кхмеров в спинах моих соотечественников — в спинах женщин и детей.

Воисанна покачала головой:

— Но мы хотели мира! А Индраварман хуже любого кхмерского короля. Он просто вор и убийца.

— Многие чамы совсем другие.

— Многие? Ты — может быть, но только не твои соотечественники.

— О людях нельзя судить по их правителям.

Она усмехнулась:

— Нет, можно. Поскольку ваш король берет то, что хочет, он и убивает того, кого считает нужным. А если вы следуете его примеру, вы ничем не лучше его. Ты, возможно, и благородный человек, но, являясь инструментом в его руках, ты оказываешься инструментом зла, и удел твой — быть ненавидимым и презираемым.

В дверь постучала служанка, но Асал отослал ее. Он не боялся мужчин или стальных клинков, но слова Воисанны потрясли его. Да, он убивал, но делал это по необходимости. Если бы он не научился хорошо драться, его самого убили бы уже давным-давно. А эта кхмерская женщина не понимает, что руководит им, не осознает, что он всего лишь хочет для себя другой судьбы.

— Дом твоего отца был неподалеку отсюда? — тихо спросил он.

— А что?

— Я мог бы пройти мимо него и посмотреть, кто там сейчас. Может быть, кто-то из твоих близких все-таки жив.

Воисанна застыла, а потом сказала:

— Но… я ведь сама видела, что их всех убили. Их больше нет.

— В пылу битвы и глаза, и воспоминания могут обманывать. Со мной такое случалось множество раз. В бою человека охватывает страх, способный вытворять с сознанием очень странные вещи.

— Правда?

— Я мог бы посмотреть, — настаивал он. — Мог бы расспросить.

— И ты сделал бы это… для меня?

— Конечно.

— Но…

— Я хочу помочь тебе.

Она низко поклонилась, а затем торопливо объяснила ему, где находится ее дом, и описала членов своей семьи. Он никогда не видел ее такой возбужденной, и ее воодушевление оказалось заразительным. Хотя для него было весьма рискованно давать такие обещания, он внезапно забыл о шпионах Индравармана и его подозрительности.

— Только это может произойти не завтра, — сказал он, — и даже не послезавтра. Но я обязательно разыщу твой дом. И стану твоими глазами и ушами.

Она снова отвесила ему поклон, глубокий и долгий.

— Прости меня… за то, что набросилась на тебя, что была такой слабой, когда ты был таким сильным.

— Тебе не нужно…

— Я ведь только и делала, что оскорбляла и обижала тебя.

— Это верно. И, хочу заметить, преуспела в этом. Но, к счастью для тебя, я хорошо знаю, как боль влияет на восприятие. Тогда даже воздух, которым дышишь, становится горьким.

— Ты вовсе не похож на чамского убийцу. Прошу тебя, прости меня.

Асал улыбнулся, чувствуя себя так, будто освободился из темницы, в которую сам себя заточил.

— Не нужно извиняться, моя госпожа.

Она отклонилась назад и замотала головой:

— Госпожа? Почему… почему ты назвал меня так? Да еще после того, как я так скверно обошлась с тобой?

— Потому что тебе это вполне подходит.

— Я рабыня.

— Ты госпожа.

Она хотела что-то сказать и стала заламывать руки.

— А как же мне называть тебя? Как бы тебе понравилось?

Искренняя озабоченность на ее лице снова заставила его улыбнуться. Уже много лет никого не заботило то, что он чувствует.

— Пожалуйста, называй меня Асал, моя госпожа. Это понравится мне больше всего.