Лагерь чамов оказался даже больше, чем ожидал Боран. Множество лодок всевозможных типов были причалены к заиленному берегу, а также привязаны к нескольким мосткам из бамбука, уходившим вглубь Великого озера. Дальше от берега стояли на якорях с полдюжины лодок побольше. Растущие вдоль берега невысокие корявые деревья нельзя было использовать для строительства, так что чамы притаскивали на слонах большие и тяжелые стволы. Пока командиры отправляли с заданиями разведывательные группы или патрульные отряды, рабочие и ремесленники сколачивали навесы, кухни и отхожие места. Лошади были привязаны к связкам тиковых бревен. Пленники в клетках стояли так плотно друг к другу, что даже сесть никто из них не мог.

Вибол вскарабкался на вершину густо поросшего деревьями и кустарником холма после того, как вывалялся в грязи, где обнаружил дохлого карпа. Вонь стояла невообразимая, но таким образом он хотел убедить чамов, что он слепой нищий. Лежа на холме, он изучал их лагерь и в итоге решил, что там находится не меньше двух тысяч человек. Постоянно прибывали лодки, доверху груженные провизией, а увозили они что-то упакованное в тростниковые циновки или ткань. Иногда можно было заметить блеск металла, возможно, даже золота, и Вибол предположил, что это вывозятся дорогие кхмерские статуи. Хотя он редко тратил время на то, чтобы поглазеть на произведения искусства, его привело в ярость то, что чамы воруют все это. Его родина была изнасилована. Он был свидетелем этого преступления, и его снова охватила злость. Эти же люди обесчестили его подругу, молодую девушку, с которой он обменивался улыбками, проплывая на лодке мимо ее дома, и которую совсем недавно поцеловал, купаясь с ней в храмовом рве. Это из-за нее он так любил ездить в Ангкор, потому что дом ее находился далеко, и пока их отцы разговаривали, они с ней обменивались взглядами. В хаосе чамского нашествия ему было не до нее и поэтому он пришел к ее дому уже намного позднее, после того как враги ушли. Увидев ее изуродованное тело, он сначала убежал, но затем вернулся и, положив его в лодку отца девушки, столкнул ее в воду. Он был настолько убит горем, что забыл даже помолиться за нее.

Теперь он внимательно изучал лагерь врага, но никаких слабостей в линии обороны ему найти не удавалось. Подняв свой дорожный посох, он встал и начал спускаться с холма, притворяясь слепым. Хотя глаза его были открыты, он цеплялся ногами за корни и царапался о колючки. Он часто останавливался и, склонив голову чуть набок, прислушивался. От вони карпа его тошнило, но он не смел смыть с себя грязь. Несколько раз он специально спотыкался и падал и перемазался еще больше. Хотя лагерь чамов скрывала листва, он уже слышал крики людей и звон стали о сталь. Сердце забилось учащенно. Он подумал о своих родителях, сожалея о боли, которую им причинил, но надеясь, что они будут им гордиться. Когда он вернется с подробной информацией о вражеском лагере, они наконец станут относиться к нему как к мужчине. Но, что еще более важно, после этого они все вместе отправятся вглубь джунглей, разыщут там кхмерских воинов и все расскажут им о лагере чамов.

Вибол вышел на поляну. Здесь он выставил вперед дорожный посох, как будто проверяя почву перед собой. Отсюда уже был виден лагерь. Там чамы копали оборонительный ров и устанавливали на его краю заостренные колья. Практически голые рабочие, воюющие с сырой землей, были такими же грязными, как и он сам. Дыхание его стало прерывистым, и его охватил страх. Он крикнул по-кхмерски:

— Эй, есть кто-нибудь? — Затем опустился на колени и склонился в глубоком поклоне.

Послышались голоса его врагов. Голова его была низко опущена, поэтому он не видел того, кто приближался к нему, но зато слышал шаги. Он заговорил, но получил удар ногой по голове, после чего его подняли на ноги. Перед ним стояли четверо чамских воинов, все с саблями и копьями. Он делал вид, что не видит их, водя головой из стороны в сторону и щупая воздух свободной рукой. Чамы смеялись над ним. Один толкнул его назад, и он споткнулся. Другой нанес удар по костяшкам пальцев его руки плашмя саблей, и он застонал от боли.

Чамы набросили ему на шею петлю из веревки и поволокли за собой. Он бормотал по-кхмерски, что ищет богов, но вынужден брать пищу у смертных. Чамы продолжали тащить его в свой лагерь. Он видел ряды привязанных лошадей, слонов за работой, пленных, несметное количество воинов и даже чамских женщин и детей. Лагерь пропах испражнениями, рыбой и дымом костров. Над горами грязных сетей и рыбацких ловушек вились тучи мух. Кашляли люди, ржали лошади. В неподвижном спертом воздухе бессильно повисли чамские флаги.

Вибол не встречался ни с кем взглядом, но при этом подмечал все. Особенно его заинтересовала большая группа чамов, которые лежали в тени. Некоторых из них рвало, другим помогали есть и пить. Вибол подумал, что в лагере, наверное, началась эпидемия. Он заметил, что четверо воинов, которые вели его, обошли лежавших стороной, старясь держаться как можно дальше от них и ругаясь себе под нос.

На пути их валялся выброшенный обрубок бамбука, и Вибол, умышленно споткнувшись о него, упал на колени и локти. Один из сопровождающих ударил его ногой по ребрам, и он со стоном взмолился о милосердии. Он протянул руку, ища, обо что можно было бы опереться, но его дернули вперед, и петля у него на шее стянулась.

Хотя страх так и не оставил его, Вибол был уверен, что его план сработает. Он много лет наблюдал за своим братом и понял, что Прак способен позаботиться о себе. Вибол теперь знал, как он, плохо видящий, относится к миру. Вибол подражал движениям Прака, преувеличивая их, когда считал это уместным. Сопровождавшие его чамы, похоже, больше не находили в нем ничего подозрительного и попросту тащили его вперед.

Его привели к строению из бамбука, настолько большому, что в нем мог бы жить слон. На полу сидели семь командиров и ели рис и рыбу. В углу стоял еще один чам. Он был высоким, худым, с надменным лицом и внимательно разглядывал Вибола, а тот избегал смотреть ему в глаза и только бормотал что-то несвязное, пока стражник не дернул за веревку, накинутую ему на шею. Один из командиров поставил чашу с рисом, нахмурился и что-то сердито крикнул стражникам, которые тут же оттащили Вибола назад. Один из них начал развязывать его. Вибол испытал невероятное облегчение. Он едва сдерживал улыбку; ему уже не терпелось рассказать своим родителям, как легко ему удалось одурачить врага.

Высокий чам тем временем вышел из строения. На шее у него висел тигриный коготь, в руках были лук и стрелы. Прежде чем Вибол сообразил, что происходит, чам натянул лук, одним быстрым движением поднял его и, прицелившись Виболу в живот, спустил тетиву. Стрела пролетела вплотную к его бедру, заставив его вздрогнуть. Чам улыбнулся и опустил оружие.

— Ты лжешь, — сказал он по-кхмерски.

Дыхание у Вибола перехватило. Он сделал вид, что не понимает чама, но тот, подойдя к нему, резко поднял лук и, ударив им пленника снизу по подбородку, рассек кожу, и Вибол вскрикнул. Он схватился руками за свой кровоточащий подбородок и, спотыкаясь, стал пятиться. Чам снова взмахнул луком. На этот раз он попал Виболу в ухо, и тот упал на колени.

Высокий мужчина сказал что-то стражникам на родном языке, и те поволокли Вибола к озеру, где привязали к низкорослому дереву. Теперь Вибол плакал. Он по-прежнему делал вид, что он слепой, хотя худой человек лишь улыбался этой его выходке.

— Назови мне свое имя, мальчик, — сказал чам. — Представься или умрешь.

— Я…

В правой руке чама, словно по волшебству, возник кинжал, и в тот же миг он полоснул им по щеке Вибола. Порез был неглубоким, но болезненным. Вибол поднял руки к лицу и взмолился о пощаде.

— Я повторяю еще раз, кхмер: назови свое имя.

— Вибол.

— А меня зовут По Рейм.

— Пожалуйста, я…

— Скажи мне, щенок, зачем ты пришел сюда? Да говори правду, иначе я выколю твои глаза, и тебе больше не придется притворяться.

— Я только хотел… взглянуть на ваш лагерь.

По Рейм поднес к его лицу кинжал так, что его острие теперь находилось на расстоянии ширины пальца от правого глаза Вибола.

— Зачем?

— Потому что кто-то… из ваших… убил мою подругу, — ответил Вибол; кровь из ран на щеке и подбородке капала на его вздымающуюся от волнения грудь. — Я хотел отомстить.

— Ты пришел шпионить за нами, не так ли?

— Я…

— Кто еще пришел с тобой?

— Больше никого нет.

— Это Джаявар послал тебя?

— Принц Джаявар? Так он же мертв!

Острие кинжала разрезало кожу под бровью Вибола.

— Он жив, мой мальчик. Говори, что ты знаешь о нем!

Вибол застонал: лицо его горело от порезов.

— Говори!

— Про принца? Он живет в золотой башне. Он прогуливается с богами и…

По Рейм выпрямился.

— Прогуливается с богами, говоришь? — презрительно переспросил он. — Да ты просто смердящий глупец! Если он может прогуливаться с богами, зачем ему тогда скрываться в джунглях?

— Пожалуйста…

— Ты понапрасну тратишь мое время, деревенщина, и поэтому узнаешь, что такое слепота. Я мог бы выколоть тебе глаза, но это было бы грубо и… слишком просто. Нет, у меня есть идея получше.

— Пожалуйста, прошу вас! Я никому не расскажу о том, где вы находитесь. Клянусь!

— О том, где мы находимся, ты будешь орать на весь свет, щенок. И будешь орать уже сегодня вечером.

— Что?

Кинжал незаметно скрылся в складках набедренной повязки По Рейма.

— Отвезите его на лодке подальше от берега, — сказал он стражникам на своем родном языке. — Привяжите его к столбу так, чтобы голова оставалась над водой. Он развлечет вас, когда солнце зайдет и его обнаружат крокодилы.

Чамы расхохотались и подняли Вибола на ноги.

— Ты не увидишь, как они придут, мой мальчик, — сказал По Рейм уже по-кхмерски. — Ты будешь слеп. Но они придут обязательно. И ты уже больше никогда не увидишь света. Ты слышишь меня, вонючий крестьянский выродок?

Стражники потащили Вибола за собой, и он вскрикнул. Он пытался сопротивляться, но его избили, а затем швырнули в лодку.

Когда они оставили его привязанным к столбу так, что его кровоточащий подбородок едва касался поверхности воды, он заплакал; ему ужасно хотелось снова оказаться в объятиях своей мамы, как много лет тому назад. Он звал ее скулящим голосом и со страхом вглядывался в мутную воду, слишком хорошо зная, что скрывается в ней и какая судьба его ожидает.

Большой невзрачный дом был удачно расположен возле прохода в стене, окружавшей Ангкор. Он находился как раз посередине между королевским дворцом и рвом, так что отсюда было близко до места купания, а Индраварману не приходилось долго ждать, если ему требовалась какая-то из его любимых наложниц. Асал точно не знал, почему Воисанну переселили сюда, но подозревал, что здесь жили наложницы и других высокопоставленных чамов. Индраварман любил быть в курсе того, где находятся его военачальники, а размещение всех их женщин в одном месте было всего лишь еще одним способом отслеживать, чем они занимаются.

Под лестницей, ведущей в дом, стояли чамские стражники. Асал окликнул их, ответил на их быстрые поклоны и спросил, где Воисанна. Один из стражников позвал ее по-кхмерски, затем снова занял свое место у входа. Хотя Асалу не терпелось побыстрее сообщить Воисанне о своем открытии, он заставлял себя сдерживаться. Осмотревшись, он увидел, что под домом, стоявшем на сваях, работают четыре рабыни. Две из них занимались окраской куска шелка в синий цвет, а две другие осторожно разламывали соты, собирая драгоценный мед в серебряную чашу. Запах у краски был неприятным, и Асал пожалел рабынь, подумав, что и его участь могла быть такой же. Какое положение он бы ни занимал, у него самого никогда не будет рабов — в отличие от практически всех, в чьих руках была власть. Многие поколения кхмеров использовали труд чамских рабов, а чамы — труд рабов-кхмеров. Победителю доставалось все, а рабы были частью военной добычи.

Асал уже начал думать, что Воисанны здесь нет, когда она наконец появилась у бамбуковой лестницы. Одета она была как обычно, правда, сейчас на ее руке был золотой браслет, которого Асал раньше не видел. Демонстрируя свое высокомерное пренебрежение по отношению к ней, он приказал ей поторопиться и проворчал, что устал ждать. Когда она, покачиваясь, ступила на шаткие ступени, он развернулся и пошел прочь, больше не взглянув ни разу в ее сторону.

Направляясь по узкой дорожке к воротам, Асал шел быстро, беспокоясь, что Индраварман может хватиться его. Миновав ворота, он пошел на север вдоль рва, не оглядываясь, чтобы посмотреть, следует ли за ним Воисанна. Палившее солнце заставляло его с завистью поглядывать на тысячи кхмеров, купавшихся в стоячей воде. Он мог бы позволить Воисанне искупаться во рву, но ему хотелось остаться с ней наедине, когда он будет рассказывать ей новости о ее сестре, чтобы она могла отреагировать на этот так, как посчитает нужным, и он смог бы в полной мере насладиться этим радостным моментом.

Проходя по дамбе, пересекавшей ров, он ускорил шаг. Снова повернув на север, он пошел вдоль шумной дороги, забитой повозками, слонами, лошадьми и людьми. Справа от него высился ряд больших башен из песчаника, доходивших до верхушек деревьев. Кто-то рассказывал ему, что кхмеры возвели эти башни в честь победы над врагом, и поэтому он был удивлен, что Индраварман до сих пор не приказал украсить их чамскими флагами.

Оглянувшись, Асал заметил, что Воисанна, как и он, сильно вспотела. Она выглядела рассерженной, и ему захотелось сказать ей, что скоро ее будет переполнять радость и что он сожалеет о том, что приходится обращаться с ней столь пренебрежительно. Но сейчас он не мог этого сделать, поэтому продолжал идти и в конце концов свернул налево, на тропу, ведущую в джунгли. Здесь находились руины брошенного дворца. На куче мусора расселась стая обезьян, и Асал обошел их стороной, зная, что от укуса этих животных можно заболеть и даже умереть. Он устремился вглубь джунглей, радуясь возможности хотя бы ненадолго вырваться из того хаоса, который остался у них за спиной.

Значительную часть своей жизни Асал провел в джунглях, поэтому сразу заметил, что за ними кто-то идет. Он отчетливо слышал шаги двоих людей, но затем к ним присоединился третий. Испытывая большое искушение встретиться лицом к лицу с теми, кто шпионит за ними, он все же решил притвориться беспечным — это позволило бы ему передать следившим за ними людям любую информацию, какую он пожелает.

Рядом с тропинкой появился старый бассейн для купания, весь покрытый цветами лотоса. Асал подошел к нему и присел на пол каменной террасы, выходившей к воде. Вокруг этого места густо росли высокие деревья, укрывая все своей тенью. Трещали цикады, квакали лягушки, в воздухе стоял запах сырости и разложения.

Воисанна тоже присела на пол террасы на расстоянии вытянутой руки от него. Хотя она ничего не говорила, в глазах ее можно было прочесть осуждение.

— Я прошу прощения, моя госпожа, за мою неучтивость, — тихо сказал он. — Но за нами следят.

Она посмотрела направо:

— Но…

— Пожалуйста, смотри только на меня. И, пожалуй, сделай вид, что покорно служишь мне. Так мы сможем обмануть этих хитрецов.

Воисанна хотела что-то сказать, но запнулась. Она встала перед ним на колени и стала растирать его ноги, мозолистые и покрытые шрамами.

— Ты нашел мой дом? — спросила она. — Или он сожжен дотла?

Асал кивнул; ему очень хотелось побыстрее поделиться новостями, но им обоим следовало быть очень осторожными.

— Что бы я тебе ни сказал, ты должна продолжать все так же растирать мне ноги и оставаться внешне безучастной. Не показывай своих чувств. Прячь их и притворяйся, что ненавидишь меня.

— Что? Что тебе удалось узнать?

— Я нашел твой дом. А позже узнал, что в нем живет чамский военачальник со своей женой.

— Чам…

— У них есть рабы. Много рабов. Большинство из них — горцы, однако среди них есть одна кхмерская девочка. У нее на подбородке родинка, и по твоему описанию я узнал в ней твою младшую сестру.

Руки Воисанны застыли на месте. Она, прикусив нижнюю губу, сначала согнулась, затем отклонилась назад.

— Родинка… она у нее на подбородке? Как раз посередине?

— Родинка именно там, где, по твоим словам, она и должна находиться. Но я понял, что она твоя сестра, не только поэтому.

— А почему еще?

— Потому что она похожа на тебя. В ее лице я увидел твою красоту.

— Чая! — прошептала она. — Неужели это действительно была ты? Пожалуйста… пусть это будешь ты!

— Твоя сестра жива. Она рабыня, но, похоже, не пострадала.

Руки Воисанны напряглись. Она подняла на него глаза.

— Мне необходимо увидеться с ней. Прямо сейчас. Я должна сказать ей, что приду за ней, что я…

— Подожди, моя госпожа. Мы должны иметь терпение. Чам, которому принадлежит твоя сестра, — могущественный и влиятельный человек. Внешне она выглядит хорошо. И если мы будем действовать поспешно, все это может быстро измениться.

— Но я должна увидеть ее, чтобы дать ей знать, что она не одна!

— И ты увидишь ее. Но подожди несколько дней. Очень скоро военачальник уедет в войска, и тогда я смогу устроить вашу встречу.

В бассейне плеснула рыба, всколыхнув листья лотоса. Воисанна вытерла слезы.

— А ты уверен, что твои глаза не обманули тебя? Мне кажется, я видела, как она погибла.

— Я видел ее очень близко. Так же, как сейчас вижу тебя.

— И с ней все хорошо?

— Она двигалась, как кошка.

Воисанна вновь прикусила губу и покачала головой.

— Тогда ты должен сказать ей, что я жива.

— Я это сделаю.

— А потом к ней должна буду пойти я.

Асал улыбнулся:

— Имей терпение, моя госпожа. Оно тебе понадобится, хотя мне кажется, что нетерпеливость идет тебе больше.

— Почему?

— Потому что мне нравится видеть тебя такой, полной жизни.

Ее пальцы вновь начали мерно двигаться по его коже. Только теперь они уже ласкали ее, гладили ноги со всех сторон, как будто она делала это по собственной воле, а не по необходимости.

— Прошу тебя, Асал, сделай все возможное, чтобы с ней не случилось что-нибудь нехорошее.

— Я уже думал о том, как защитить ее.

— Ты уверен, что с ней все в порядке? Правда уверен?

— Да.

— Спасибо богам.

— Я уже поблагодарил их.

Она улыбнулась и покачала головой:

— Как я могла ненавидеть тебя? Когда мы впервые встретились… я хотела убить тебя. Но ты спас меня. Смогу ли я когда-нибудь отплатить тебе за это?

Он следил за тем, как ее пальцы двигались по его ногам.

— Ты уже платишь, моя госпожа, прямо сейчас.

— Я никогда не смогу полностью рассчитаться с тобой.

Вдалеке прокричала птица, и он задумался о том, кто может за ними шпионить. Кто-то из людей По Рейма? Или это люди Индравармана?

— Из-за того, что за нами следят, — сказал он, — я собирался сделать вид, что ударил тебя. Но теперь не буду.

— Почему?

— А почему, собственно, чам и кхмерка не могут ладить между собой? Почему я должен бить тебя? Я — один из высших военачальников нашей армии. И хотя у нас с тобой будут свои секреты — например, твоя выжившая сестра, — я не собираюсь больше скрывать свою привязанность к тебе.

Олененок пробирался сквозь джунгли осторожно, часто останавливаясь и пощипывая на ходу зеленые листья. Уши его казались слишком большими для такого тельца, коричневого с белыми пятнами. Целясь в него из лука, Джаявар думал, где сейчас его мать и как так вышло, что они разлучились.

Олененок подошел ближе. Джаявар, находившийся от него с подветренной стороны, спрятался в зарослях папоротника, опустившись на одно колено. Рядом с ним присела Аджадеви, в руках у нее тоже был лук — оружие, которым брат научил ее пользоваться еще в детстве. Как и все в их отряде, они были голодны. Они взяли с собой два мешка риса, но один из них намок и рис заплесневел, поэтому группа была вынуждена разделиться, чтобы поохотиться.

Джаявар взялся за тетиву, готовый в любой момент пустить стрелу. Уши олененка дернулись, но он все равно продолжал двигаться в сторону людей, не догадываясь об их присутствии. Джаявар еще никогда не видел олененка так близко и был зачарован его красотой. Животное опустило голову, понюхало землю и ступило вперед, выйдя на линию прицела Джаявара. Принц натянул лук и приготовился стрелять. Но тут олененок поднял голову и посмотрел своими большими черными глазами, казалось, прямо на него. Зверь был очень красивым, и внезапно Джаявару расхотелось убивать его, несмотря на урчание в пустом желудке.

— Беги, — прошептал он, вспугнув олененка, который бросился наутек прямиком через заросли.

Аджадеви поднялась на ноги и, подняв лук, повесила его себе на плечо. Джаявар также встал, и его колени хрустнули.

— Почему ты дал ему уйти? — спросила она, прикасаясь к его руке.

— Потому что… он заблудился.

— Ребенок, оторванный от своего отца?

— Вообще-то от матери. Но в принципе — да.

Она потянула его за руку.

— Пойдем, поищем фрукты.

Они шли через джунгли, придерживаясь звериной тропы. Иногда путь им преграждала громадная паутина. Среди опавших листьев беззвучно двигались черные ядовитые многоножки толщиной с палец. Над головой перекрикивались обезьяны. На панцире большого скорпиона пировали красные муравьи.

Джаявар пытался высматривать манго, дикие дыни, кокосы и бананы, но мысли его все время уплывали к другому. Сегодня они проходили мимо озера, на которое он когда-то водил своих детей. Воспоминания об этом переполняли его, светлые воспоминания о детском смехе и радости на их лицах. Тогда он посадил себе на плечи свою младшую дочь, Чиви, и вместе с ней стал заходить в прохладную воду. Она весело пищала сверху, просила его вернуться на берег, а он со смехом ринулся вперед, окунувшись вместе с ней в воду.

В прошлом такие воспоминания всегда вызывали у Джаявара улыбку. Но сегодня они разрывали его, он задыхался, ноги его слабели. Какая-то его часть хотела, чтобы он покончил с собой и воссоединился таким образом со своими детьми, чтобы он снова мог слышать их смех и рассказывать им сказки при мерцающем свете свечи. Если бы он не был сыном своего отца и если бы Аджадеви не было рядом с ним, он уже давно перерезал бы себе горло и таким образом закончил свое путешествие в этой жизни. Однако его народ и его жена нуждались в нем. Поэтому он двигался вперед, день за днем, шаг за шагом.

— Мне больше неинтересно охотиться, — тихо сказал он, останавливаясь на небольшой прогалине. — То, что когда-то было для меня удовольствием, стало обязанностью. Единственное, чего я по-настоящему хочу, — это увидеть голову Индравармана, насаженную на острие копья. Я хочу только отомстить.

Аджадеви подошла к нему:

— Людей влечет за собой любовь, власть, утешение, месть. Будда не согласился бы со мной, но я считаю, что жажда мести — это очень человеческая черта. Будь ты великим праведником, ты преодолел бы в себе эту потребность и больше беспокоился бы о своей карме, чем о своих врагах. Но ты — король и отец убитых детей. И мысли о мести будут постоянно занимать твою голову.

На соседнее дерево перескочила серая белка.

Джаявар повесил лук на плечо и положил руку на эфес своей сабли.

— Я хочу, чтобы Индраварман разделил мои страдания.

— Так и будет. Но когда он умрет, ты должен двигаться дальше, должен спрятать свою саблю в ножны. Иначе в душе твоей навсегда поселится бесплодная пустыня, так непохожая на твои плодородные земли.

— Я попытаюсь.

— Хотя это идет вразрез с тем, что я знаю, хотя таким образом я ухудшу свою карму, я все же помогу тебе разделаться с Индраварманом. Но у помощи моей есть своя цена.

— Какая же?

— Ты должен будешь вернуться ко мне. Ты должен будешь снова полюбить жизнь и полюбить меня.

— Я и так люблю тебя.

— Слова, не подкрепленные действиями, ничего не стоят, Джаявар. Они подобны цветам, которые лишены окраски.

Он покачал головой:

— А олененок?

— Что олененок?

— Я думал о своих детях, когда понял, что он отстал от своей матери. Я почувствовал его тревогу. А затем я увидел его мордочку и подумал о тебе. Я знал, что, отпустив его на свободу, я делаю тебе подарок. И в тот момент, продолжая горевать, я любил тебя. Я все равно любил тебя.

Она улыбнулась ему, поблагодарив за такой подарок, а потом подошла поближе.

— Ни один мужчина не должен возвращаться с охоты с пустыми руками и спокойно бьющимся сердцем. Сердце мужчины после охоты должно колотиться, а сам он должен чувствовать себя полным сил.

— Так, говоришь, оно должно колотиться?

Она прильнула к нему, прижалась всем телом и поцеловала его. Мгновение он колебался, но затем она почувствовала на себе его руки и желанное тепло его прикосновений.

Чамы построили несколько бамбуковых причалов, уходивших далеко от берега в бурые воды Великого озера. К ним все время подходили и от них отходили разные лодки, их разгружали, а потом загружали уже чем-то другим. Для поддержания армии в боевой готовности необходимо было много чего. Оружие, доспехи, еда, одежда, рисовое вино, женщины, всякие затейники для развлечения солдат и многое другое — все это двигалось по причалам на берег. Прак наблюдал за всем этим действом затуманенными глазами. Он больше ориентировался на свое обоняние, чем на зрение, — здесь на него нахлынули запахи конского навоза, дыма, болезни, мокрой кожи и кипящего риса.

Они находились у самого большого причала примерно с полудня, и запасы свежей и сушеной рыбы у них уже подходили к концу. Сначала чамы отнеслись к ним с недоверием, но после того, как какой-то командир допросил их на ломаном кхмерском языке и осмотрел их товар, они могли уже свободно продавать его. Хотя они ожидали, что им будут давать низкую цену, покупатели платили вполне прилично.

Прак с удивлением отметил, что сюда причаливали лодки и других кхмеров, приехавших продавать рис, фрукты, овощи, мясо и рыбу. Вначале его злило то, что его соотечественники помогают врагу, но вскоре он понял, что эти кхмеры очень бедны и просто пытаются как-то выжить. Вероятно, их прежние покупатели погибли.

Теперь, когда Прак протянул какому-то чаму все еще продолжающего дышать сома, он взглянул на своего отца, который вроде бы занимался торговлей, но на самом деле в основном высматривал Вибола. Прак надеялся, что они найдут его на берегу, на подходах к лагерю чамов, но этого не произошло, они его так и не увидели.

Чам случайно уронил сонного сома, и тот упал в воду. Прак, сидевший в лодке, быстро протянул руку, схватил рыбу и отдал ее вражескому солдату. Тот поблагодарил его и забросил сома себе на плечо.

Заметив, что чамов вокруг нет, Прак обернулся к отцу.

— У нас кончается рыба, — прошептал он. — Нам нужно срочно поднять цену, иначе нам придется уйти отсюда.

Отец кивнул, продолжая вглядываться в береговую линию.

— Его здесь нет. Давай проплывем вдоль берега.

Спрятав полученные за рыбу монеты, Прак оттолкнул лодку от причала. Разместившись в центре лодки, он греб с левой стороны, своей более слабой рукой, позволяя отцу рулить. Ему хотелось вкладывать всю свою силу в каждый гребок, чтобы как можно скорее найти брата, однако он заставлял себя выглядеть расслабленным.

— Где же ты? — шептал он себе под нос. — Покажись, Вибол, мы тут.

Линия берега расплывалась в глазах Прака, но он видел, что отец держится близко к нему. Он слышал, как мать бормочет молитвы, чего за ней не наблюдалось годами, потому что она была весьма далека от религии. Тем не менее сейчас она молилась индуистским богам, время от времени всхлипывая и прося, чтобы они помогли найти ее сына целым и невредимым. Слушая стенания матери, Прак чувствовал, что усугубляется его отчаяние. У них всегда была очень дружная семья, а сейчас она напоминала повозку, у которой не хватало одного колеса. Из-за этого она едва могла двигаться.

Перед ним проплывали неясные тени чамских лодок. Прак улавливал далекие голоса врагов, и это напомнило ему, как они захватывали его страну. Всю свою жизнь он слышал звуки, производимые его родителями и братом, животными, ветром, шелестящим в верхушках деревьев. Именно эти звуки он и хотел слышать здесь, а не эту непонятную болтовню чамов.

Прак принялся грести сильнее, и лодка стала забирать вправо. Он почувствовал, что отец тоже начал вкладывать больше силы в гребок, чтобы выровнять лодку. Подумав, что Вибол, возможно, узнает его по голосу, Прак начал петь старую кхмерскую песню. Его мать присоединилась к нему, и над водой поплыла давно знакомая мелодия, которая здесь звучала громче, чем на земле.

Справа от них возник контур большой лодки. Вдруг с нее раздался крик, и Прак тут же умолк. Крик повторился. Хотя голос этот принадлежал кхмеру, это был не его брат, и Прак понурил голову; он был опечален, но все же испытывал облегчение. Думая об этом пленнике, он вынул свою флейту и начал играть; ему хотелось, чтобы соотечественник слышал не только насмешки его мучителей.

Крики затихли, и Боран погреб дальше. Следующий причал оказался шире, но был менее длинным и предназначался только для лодок, рассчитанных на одного или двух человек. Прак положил флейту на колени и приготовился схватиться за бамбуковую сваю.

В этот момент его мать вскрикнула. Она звала его брата по имени и указывала в сторону берега. Отец зашипел на нее, чтобы она замолчала, но перестал грести, и их лодка начала дрейфовать. Сначала Прак ничего не мог разглядеть, кроме размытых очертаний береговой линии, но потом он заметил что-то, напоминающее торчащий из воды черный камень.

— Это он, — сквозь всхлипывания пробормотала Сория. — Что они с ним сделали? Давай, Боран! Плыви к нему!

Прак почувствовал, что слезы обжигают ему глаза. Он тоже стал просить отца плыть туда, потому что тот, начав было усиленно грести, вдруг остановился.

— Он жив, — прошептал Боран. — Хвала всемогущему Вишну, он жив!

— Тогда забери его оттуда! — воскликнула Сория. — Плыви же к нему!

Прак взглянул в сторону берега и заметил размытые контуры толпившихся там чамов. Он крепче сжал в руках весло.

— Нет, — сказал Боран. — Если мы попытаемся освободить его сейчас, то все погибнем.

— Что?

— Он жив. Он сильный, и он жив. Мы должны подождать до темноты. Только тогда мы сможем спасти его.

— Нет! — воскликнула Сория; она резко повернулась в лодке и едва не опрокинула ее. — Сейчас! Помоги ему сейчас!

Прак бросил свое весло и, повернувшись к матери, обнял ее. Он крепко прижимал ее к себе, понимая, что отец прав. Она рвалась из его рук и сопротивлялась, как дикий зверь, но ничего не могла поделать против его силы. Он пытался успокоить ее, шепча на ухо слова утешения, пока отец отгребал в сторону открытой воды. Но Сория все равно крутилась в его объятиях, изгибаясь и брыкаясь, словно одержимая демонами.

Берег отдалился, их лодка плыла на глубине, и в борта ее плескали волны. Мать наконец прекратила сопротивляться, и Прак, почувствовав, что она обмякла, стал молиться, чтобы чамы ничего не заподозрили. Его мать стонала и содрогалась в рыданиях у него на груди. Он поцеловал ее в затылок.

На глубокой воде Великого озера он не видел вокруг ничего — только бескрайнюю белую пустоту, которая лишь усиливала его мучения.

В наступающей темноте ужас Вибола все усиливался и делался ощутимым. Сквозь свои опухшие веки он видел множество больших костров, частично освещавших лагерь чамов. Призмы его слез увеличивали их пламя. Из ран на щеке, подбородке и надбровье сочилась кровь. Наклонив вперед голову, он хлебнул коричневатой мутной воды и попытался проглотить ее, но вскоре его вырвало.

Что-то под водой коснулось его голени, и он, вскрикнув, забился в своих путах. Но чамы загнали прочную бамбуковую сваю глубоко в ил и связали ему руки и ноги позади нее. Его избитое тело было все время растянуто и напряжено, а мысли крутились вокруг неминуемой страшной кончины.

Сильно дрожа, словно вода была ледяной, он умолял чамов на берегу сжалиться над ним. Большая часть из них просто не обращала на это внимания, но некоторые иногда бросали камни в его сторону или передразнивали его мольбы.

Вибол чувствовал себя маленьким и беспомощным. Ему хотелось вернуться к своей семье. Непроницаемая темнота под ним заставила его вспомнить о Праке, подумать о том, какой у него отважный брат. Прак всегда оставался один на один с мраком, неопределенностью и одиночеством и при этом не жаловался и не жалел себя.

Снова что-то ткнулось ему в колено, и Вибол вскрикнул. Он пытался уговаривать себя, что это просто окунь тычется в его раны, однако он знал, что в Великом озере обитает множество крокодилов и громадных каймановых черепах, которые должны учуять запах его крови. Его удивляло, что они до сих пор не обнаружили его. Пытаясь высвободиться из веревок, он извивался и вскрикивал. Долгое время он страстно хотел быть мужчиной, но сейчас чувствовал себя ребенком, мечтающим найти утешение в чьих-нибудь объятиях и барахтающимся не только в воде, но и в собственном одиночестве.

Время для Сории, Борана и Прака остановилось. Отплыв подальше от лагеря чамов, они сошли на берег, где спорили и плакали, а затем составили план действий. Опасаясь чамских часовых и света их костров, Прак предложил вымазать их лодку грязью и вымазаться самим, что и было сделано. Теперь они, взяв в руки почерневшие весла, медленно гребли назад к причалу, где был привязан Вибол, напоминая лишь неясную темную тень на поверхности Великого озера.

Боран сначала хотел дождаться глубокой ночи, когда чамы будут крепко спать. Но, одолеваемый нетерпением, так же как Прак и Сория, он все же решил рискнуть безопасностью всей семьи, лишь бы избавить их мальчика от страданий.

Ночь была тихой и безветренной. Боран предпочел бы, чтобы дул легкий ветерок — тогда шум волн заглушал бы плеск лодки, скользящей по поверхности озера. Он греб без всякого ритма, часто делал паузы, чтобы издаваемые ими звуки напоминали шум плещущейся в озере рыбы. Ему хотелось слепо ринуться вперед, чтобы поскорее вытащить сына из воды, но он заставлял себя сдерживаться. Будь Боран один, он, наверное, поспешил бы, рискнув своей жизнью, но подвергать опасности жизнь Сории и Прака он не хотел. Если чамы поймают их во время освобождения пленника, участь их будет ужасна.

Мысли о страданиях Вибола таким грузом ложились на плечи Борана, что ему было трудно дышать. Его сын рассчитывал на него, а он его подвел. Самым святым для Борана была защита своих близких. И тем не менее он допустил, чтобы Вибола схватили.

Боран запрещал себе думать, что Вибол может быть уже мертв, чтобы его сознание не погрузилось в темную бездну, ему сейчас был необходим острый ум, готовый к любым непредвиденным обстоятельствам.

Показались огни чамского лагеря. Боран шепотом велел Праку прекратить грести и, наклонившись вперед, сжал руку Сории. Лодка стала дрейфовать. Блики от громадных костров, освещавших слонов, лодки и хижины, падали на воду. Боран осторожно опустил весло в воду, сделал плавный гребок, и их лодка двинулась дальше. На берегу засмеялся какой-то чам. Заржала лошадь. В неподвижном воздухе расползался запах печеной на углях рыбы. Мимо них, словно темные холмы, начали проплывать контуры стоящих на якоре больших чамских лодок. На носу и корме каждого из этих судов висело по фонарю, и он старался держаться как можно дальше от этих источников света. Он продолжал бороться со стремлением ринуться к своему ребенку и продолжал обходить опасности стороной, зачастую двигаясь настолько осторожно, что у него даже непроизвольно перехватывало дыхание.

Наконец показалась голова Вибола. Похоже, она склонилась вперед, и, несмотря на необходимость действовать осмотрительно, Боран сделал сильный гребок. Теперь лодка плыла к его сыну по инерции. Он взял кинжал и, перевалившись через борт, соскользнул в воду, молясь богам, которых когда-то отверг, и предлагая им свою жизнь в обмен на жизнь своего мальчика.

Он подплыл к Виболу и обнял его обеими руками. К его громадному облегчению, тот застонал. Не теряя ни секунды, Боран нырнул, нащупал сваю, нашел веревку, связывающую ноги Вибола, и осторожно перерезал ее. Потом освободил руки сына и подхватил его. Прак тоже соскользнул в воду и помог затащить брата в лодку. Ноги Вибола стукнулись о дно лодки, и на этот звук с берега раздался оклик одного из чамов. Прошло тягостное мгновение. На лодке вдали высоко подняли фонарь. Боран замер на месте, но тут Прак догадался громко застонать.

И снова наступила ночная тишина. Боран содрогнулся при виде разбитого лица Вибола. Он крепко прижимал его к себе, гладил его по щеке, а потом уступил место Сории, которая плакала и целовала сына.

Прак тихо греб вперед, увозя их подальше от огней лагеря в спасительную и желанную для них всех темноту.