Книга: Ангелочек. Дыхание утренней зари
Назад: Глава 7 Отголоски прошлого
Дальше: Глава 9 Мщение

Глава 8
Ревность

В доме на улице Нобль, час спустя
У Луиджи было странное ощущение, словно он оказался на краю пропасти. Голова кружится, и он не знает, что лучше: отойти от края или прыгнуть вниз… Отойти означает как можно скорее объясниться с Анжелиной. Прыгнуть – это спастись бегством, снова обрести свободу, но на этот раз жизнь будет много легче и приятнее, потому что у него есть положение и деньги. Стискивая кулаки от злости, ругая последними словами весь мир и свою супругу в частности, он направился к старинному Дворцу епископов по каменистой тропинке под нависшими кронами дубов.
«Еще недавно, в полдень, я так радовался, что мы переедем жить в замок моих предков, в Лозер, – думал он. – Я говорил себе, что там научусь наконец относиться к Анри так, как если бы он был моим родным сыном, и у нас с Анжелиной начнется новая жизнь.
Бывший странник с грустью окинул взглядом городские крыши и зубчатые башни собора. И вдруг поверх пейзажа вырисовалась другая картинка – его жена в объятиях Гильема. Какая мерзость! Какой стыд!
– Или она до сих пор его любит? – спросил он вслух.
Он вспомнил вчерашнюю ночь. Анжелина лежит под ним, и выражение ее прекрасного лица говорит об испытываемом ею наслаждении. Пламя свечи отбрасывает золотистые отсветы на ее шелковистую кожу. Для нее не существует ничего, кроме этих ощущений, и она то и дело тихонько вскрикивает… Позже, когда они уже лежали рядышком, оба усталые и насытившиеся, она взяла его руку и положила на свой уже округлившийся живот. «Прикоснись к нашему малышу! Он только что шевельнулся, – прошептала она. – Если немного подождать, наш pitchoun снова начнет вертеться!»
Но Луиджи сказал, что умирает от жажды, и сбежал по лестнице вниз, в кухню. В одних кальсонах и рубашке, он долго стоял с бокалом вина в руке и смотрел на угасающие угли очага. Он понимал: то, что тело жены меняется, – это естественно, но перемены эти ему не нравились. А мысль, что в ее лоне развивается новая жизнь, и вовсе приводила его в смятение. Как бы ни старался он себя урезонить, ребенок, которого носила Анжелина, представлялся ему неким мистическим, нереальным существом.
«Я – глупец, извращенец и сумасшедший!» – упрекал он себя. Когда же он вернулся в спальню, Анжелина уже спала.
Побродив некоторое время по городу, он остановился перед таверной семьи Серена. Легкий ветерок шевелил листья глициний, оплетавших стены беседки и каменные опоры аркады.
– Здравствуйте, зять! – произнес совсем рядом хрипловатый голос. – Foc del cel! Что-то вы сегодня невеселы…
Это был Огюстен Лубе, тесть. Пожилой сапожник устроился со своей кружкой пива в тени навеса.
– Выпьете со мной кружечку? – предложил он. – Сегодня мне повезло: получил заказ на три пары башмаков. От жандармерии!
– Прекрасно, рад за вас! – ответил Луиджи. – Но прошу меня простить, Огюстен. Я тороплюсь и не смогу составить вам компанию.
– Не страшно! А как дела у моей дочки? Не часто мы с ней видимся. Diou mé damné, живем в одном городе и почти не видимся! Вчера, после мессы, Жермена хотела зайти на улицу Мобек, но потом передумала, побоялась, что помешает.
– Мне уже никто не помешает!
Огюстен в изумлении вскинул брови. Отхлебнув из кружки, он вытер тыльной стороной ладони свои седые усы и спросил:
– Это почему же? Странно такое слышать. Вы что, уезжать собрались или стряслось что похуже?
– Я пошутил. Местные дамы уже все знают, что повитуха Лубе вернулась, и колокольчик на наших воротах будет звенеть все чаще. На этой неделе за повитухой уже приходили, и до воскресенья, наверное, еще придут.
– Об этом, зятюшка, я вас предупреждал. Но когда pitchoun или pitchounette появится на свет, моей дочке придется передать пациенток другой повитухе. Да хотя бы этой вдове Берар, с которой она училась в Тулузе… А вот и она сама!
Все еще занятый невеселыми мыслями, Луиджи повернулся и увидел Магали Скотто. Она была в платье из легкой материи, желтой в серый цветочек, туго стянутом на талии. Свои густые черные кудри она распустила, а шаль на плечах едва скрывала дерзкое декольте.
– Добрый день, господин де Беснак! – воскликнула молодая женщина громко, рассчитывая привлечь внимание прохожих. – Какая приятная неожиданность! Мы давно не виделись…
– Все дела, дела… – откликнулся Луиджи с наигранной веселостью. – Музыка, семейные проблемы…
Она протянула ему руку в кружевной перчатке, которую он взял в свою и легонько прикоснулся к ней губами.
– У вас безупречные манеры! – произнесла кокетливая уроженка Прованса и сложила губки бантиком. – Меня позвали осмотреть молодую даму с улицы Нёв. Ее кузина приходила… Только вот я точно не знаю, куда идти.
– Вы уже сбились с дороги, мадам! – громыхнул отец Анжелины. – Foc del cel! Вам что, не сказали, как пройти к нужному дому?
– Девочка, что приходила, двух слов не могла связать от смущения. Да и думали мы обе о другом, так что я забыла ее расспросить. А потом она убежала.
– Улица Нёв начинается от паперти собора и ведет к старой крепостной стене, – стал рассказывать Огюстен. – Если молодой даме понадобилась акушерка, лучше бы вам поторопиться!
– Я вас провожу, – предложил Луиджи. – Нужно помогать новым соседям, верно? Мсье Лубе, приятного вам дня!
– Мсье Лубе? – удивилась Магали. – Я и не знала… Так вы – отец Анжелины? Мы встречались на ярмарке, только я не знала, кто вы.
– Да уж, по мне не скажешь, что она – моя дочка, – буркнул себе под нос сапожник.
Любезность Луиджи привела Магали в приятное возбуждение. Удаляясь в сопровождении бывшего странника, она улыбалась, вертя головой во все стороны. Старый сапожник проводил их взглядом.
– Diou mе́ damnе́! Какая муха укусила моего зятя? – пробормотал он сквозь зубы. – Строит глазки этой заезжей девице…
На самом деле для Луиджи это была возможность скрыться от инквизиторского взгляда тестя. Поведение Анжелины глубоко уязвило его, и он был внутренне готов на любые безрассудства. Ему хотелось сбежать, вернуться к прежнему образу жизни, когда пищу и кров он находил у обделенных мужской лаской женщин, – разумеется, благодаря своему красноречию, ослепительной улыбке и обаянию, которому было невозможно противиться.
– Повезло же мне сегодня! – ворковала, идя рядом с ним, Магали. – Идем с вами рука об руку! Найдутся кумушки, которые плохо о нас подумают!
Обычно в весенние вечера на площади с фонтаном было многолюдно. Местный фермер вел коров напиться к чаше фонтана, хозяйки возвращались из леса с вязанками хвороста на плечах, дети играли в шарики на брусчатой мостовой, причем неровности только добавляли игре интереса. Две монахини и пожилой монастырский больничный беседовали на тротуаре у церковной стены.
– Пусть сплетники чешут языки, что мне до этого! – сухо отозвался Луиджи. – Ну, Магали, хватает вам пациенток с тех пор, как вернулась знаменитая повитуха Лубе?
Тон был резким, а последние три слова он произнес с ощутимым пренебрежением.
Магали не стала скрывать своего изумления и радости:
– Неужто влюбленные голубки поссорились? Меня это не удивляет… Но расспрашивать не стану, это дурной тон. На неделе, в среду, у меня была пациентка из Сен-Жирона. Ее пятый малыш выскочил из материнского чрева в минуту. Что до дамы, к которой я иду, то, может, стоило бы позвать с собой Анжелину. Если я правильно поняла ее робкую кузину, роды запланированы на июнь, но будущей мамочке все время нездоровится и у нее открылось кровотечение.
– Прошу, Магали, избавьте меня от таких подробностей! Я же не акушерка!
Дорога круто спускалась вниз. Молодая уроженка Прованса сделала лишь пару шагов, как ее каблук застрял между камнями мостовой. Она пошатнулась и уцепилась за Луиджи. Поддерживая ее, он, сам того не желая, провел рукой по ее груди. Магали засмеялась тихим, завлекающим смехом. Их лица были так близко… Он поцеловал ее в губы и тут же отстранился.
– Надо же, не ожидала от вас! – Магали буквально задыхалась от радости. – Я знала, что нравлюсь вам, но чтобы настолько…
Они прошли еще немного и остановились перед выкрашенной светло-зеленой краской дверью под номером двенадцать.
– Это здесь! Скажи, мы скоро увидимся? Вечером я буду дома одна-одинешенька, и завтра, и послезавтра… Так что, если этого захочет твое сердце… ну, или не сердце, а кое-что другое… Я знаю, каково это – иметь беременную жену. Воли себе уже не дашь, как раньше.
– Прошу вас, замолчите! – оборвал ее Луиджи, делая шаг назад. – Это была шутка, розыгрыш, и я прошу за это прощения. Я не из тех мужчин, которые изменяют любимым.
«Даже если эти любимые не очень-то щепетильны!» – добавил он мысленно.
В следующий миг он, даже не попрощавшись с Магали, пошел прочь. Оскорбленная и обманутая в своих ожиданиях женщина забарабанила в дверь с неожиданной силой.
Быстрым шагом Луиджи дошел до улицы Нобль. Он решил для себя, что не стоит разговаривать с Анжелиной, пока он в таком состоянии. Жерсанда де Беснак приветствовала его радостной улыбкой:
– Мой сын! Не думала, что ты еще зайдешь сегодня. Ты ушел так поспешно! Октавия и Анри ушли на улицу Мобек, Ан-Дао отдыхает в своей комнате, так что мы можем хоть немного побыть наедине. И я очень этому рада. Выпьем крепленого вина?
– С удовольствием, матушка!
Луиджи достал два хрустальных бокала и бутылку мадеры. Его мысли приняли новое направление. Нет, он не станет сегодня встречаться с Анжелиной. Есть другое решение. В одной из спален второго этажа в шкафу хранятся его костюм-тройка, две чистые рубашки и несколько пар башмаков.
«Переодеться, собрать туалетные принадлежности… Потом я поеду на вокзал. Примерно через час отправляется поезд на Буссан. Оттуда я доеду до Тулузы, переночую в отеле и поеду в Париж!» – пообещал он себе.
– Тебя что-то тревожит, мой мальчик? – спросила у него мать.
– Ничего серьезного, но, боюсь, ты расстроишься. Я решил побывать в столице и уезжаю сегодня же вечером. Ты не могла бы дать мне денег? Анжелина не видит в этом ничего предосудительного.
– В Париж? Сегодня вечером? Один, без нашей Энджи? Луиджи, мне кажется, ты поспешил с этим решением. Будь со мной откровенен! Что заставляет тебя уехать? Господь свидетель, как бы я хотела, чтобы вы отправились в Париж вдвоем! Я представляла себе эту поездку много раз. Анжелина перед собором Нотр-Дам! Анжелина в роскошном туалете на премьере в опере, в модном ресторане!
Жерсанда де Беснак мечтательно уставилась на пламя в камине, но уже через несколько секунд взгляд ее снова обратился к сыну.
– Мама, Анжелина не оставит своих пациентов и диспансер, чтобы поехать со мной в Париж! Если уж она и соглашается отлучиться ненадолго, то только в компании Гильема Лезажа!
Пожилая дама вскрикнула от удивления. Луиджи уже не радовала мысль, что он посвящает мать в столь неприятные для себя обстоятельства.
– Что ты такое говоришь? – пробормотала мадемуазель Жерсанда. – Я так обрадовалась, что мы все вместе переезжаем в июле в Лозер… Что стряслось? Я же вижу, ты сам не свой!
– Мамочка, дорогая моя, простите! – пробормотал он, опускаясь на колени возле ее кресла и беря ее за руки. – Розетта – милое существо, но поговорить по душам я могу только с вами. Я тоже очень обрадовался и спешил вернуться на улицу Мобек два часа назад, чтобы расцеловать мою прекрасную супругу и поделиться с ней нашими планами. Что мы будем разводить овец ради шерсти и обустроим для нее новый диспансер в охотничьем домике. Но, когда я пришел, выяснилось, что Анжелина уехала с Гильемом. Я не удивился, решил – все дело в дневном визите Клеманс Лезаж и в этих разговорах о смерти ее свекрови, мадам Эжени Лезаж. И все-таки на душе было неспокойно. Что, если этот человек решит выместить зло на Анжелине? Мама, мне нужно на время уехать, на неделю или на две, потому что я видел, как моя жена и Гильем целовались!
Бледность Жерсанды уступила место румянцу возмущения. Руки ее задрожали, а взгляд стал рассеянно блуждать по гостиной, в изысканном декоре которой она всегда чувствовала себя умиротворенной. Теперь комната вдруг показалась ей мрачной и темной.
– Господи… – со вздохом проговорила она.
– Господь тут ни при чем, матушка.
Жерсанда замерла в своем кресле. Ее охватило возмущение. Выпрямившись, она произнесла уверенным тоном:
– Луиджи, ты решил уехать в Париж, не выслушав объяснений Анжелины? Это трусость! Попробуем рассуждать здраво. Никогда Энджи, это мужественное и порядочное дитя, которое выросло у меня на глазах, не поступила бы так дурно. Этот грубиян Гильем наверняка ее принудил! Вспомни, ему случалось применять насилие, и когда-то ты сам встал на защиту Анжелины в подобной ситуации. Мы все прекрасно помним ту вашу встречу. Послушай меня, мой сын! Иди и поговори с твоей, как ты говоришь, прекрасной супругой, и, если она скажет, что Гильем со всей его немощью ей дороже, чем ты, я благословлю твою парижскую эскападу. Сын, ревность ввела тебя в заблуждение! Неужели Анжелина стала бы умолять нас уехать из Арьежа, если бы у нее в планах было возобновить отношения с этим человеком?
Прочувствованные речи матери поколебали уверенность Луиджи. Он словно бы очнулся от кошмарного сна и сам испугался того, что чуть было не сделал. Понять, почему он так торопился уехать, тоже было несложно.
– Ты говоришь правду, мама, – согласился он. – Это только предлог, чтобы уехать! Хотя видеть, как тебя предают, – это мучение! Полагаю, любой на моем месте назвал бы это предательством. Тебе я открою сердце и ничего не стану скрывать. Я страдал, видя ее в объятиях бывшего любовника, и мне до сих пор больно об этом думать. Как можно любить человека и одновременно его ненавидеть?
Жерсанде показалось, что она видит перед собой отца Луиджи, бродячего актера, который боготворил Шекспира и пытался препарировать каждую свою эмоцию с тем, чтобы лучше выразить ее на сцене.
– Уильям задавал себе тот же вопрос, – грустно сказала она. – Я рассказывала тебе о нем, но, наверное, меньше, чем следовало. Когда мы переберемся в Лозер, у нас будет на это время.
– Сказать по правде, я не решаюсь расспрашивать об отце. В застенчивости тут дело или в нежелании причинить вам боль – я не знаю.
– Это не важно. Ты очень похож на своего отца, и это меня радует и удивляет. Он умер до твоего рождения, тем не менее ты унаследовал многие его повадки и переменчивость нрава. Как и ему, тебе сложно выбрать свой путь в жизни. Я же вижу, ты тоскуешь по былой свободе. Раньше ты никому ничего не был должен, заботился только о себе, а потом вдруг ты – сын, муж, брат и в недалеком будущем – отец…
Прозорливость матери окончательно смутила Луиджи. Он в очередной раз посмотрел в глаза своим настоящим страхам.
– Ты читаешь в моей душе, словно в книге, матушка! Да, это правда, отцовство страшит меня! У семейной жизни свои преимущества, но я часто чувствую себя пленником, от которого к тому же мало толку. Я и раньше был ни на что не годен – разве только смешить голодных детишек в деревнях и стариков, сидящих у дверей своих хижин. Стоило мне заиграть на скрипке, как люди начинали улыбаться. Но это еще не все. Я хотел бы, чтобы Анжелина отказалась от практики. Я пытался говорить с ней об этом, но она сразу сердится. Она держится за свою работу, словно та ей дороже, чем наша любовь.
– Нельзя быть таким бескомпромиссным, Луиджи. Мое мнение – Энджи просто очень любит свое дело, и она поклялась заниматься им в память о матери. Энтузиазм дебютантки в ней еще не угас, так что пускай набирается опыта, работает в свое удовольствие. Возвращайся домой, и, я уверена, все сразу прояснится. И перестань вести себя как избалованное дитя! Да, ты лишился былой свободы, но все равно свободен, свободен и богат, и это открывает множество возможностей. Что касается ребенка… Ты увидишь его и сразу полюбишь!
– Может, и так, – согласился он. – Тогда до свидания, матушка! И спасибо! Ты поставила мою голову на место. Ну, почти…
С этими словами он поцеловал Жерсанду в лоб и удалился.

 

В мануарии Лезажей, в то же самое время
Леонора услышала характерные звуки, которые издавал экипаж, когда Макэр заводил лошадей в конюшню. Она без труда представила себе, что произойдет дальше. Кучер пересадит Гильема в кресло на колесах и отвезет его в вестибюль. Она бы дорого дала, чтобы больше никогда не видеть мужа, внушавшего ей жгучую ненависть.
«На этот раз он за все заплатит! И дорого!» – сказала она себе.
Левая половина лица Леоноры ныла до сих пор. Во время ссоры, о которой Гильем рассказал Анжелине, он так сильно ударил жену по лицу, что та упала навзничь на паркет. Леонора разрыдалась. Щека и ухо горели огнем. Николь предложила смазать ушиб мазью на основе арники, но Леонора отказалась.
– Я поеду к Альфреду завтра утром! Я не стану дожидаться среды. Пусть он увидит синяки! А ведь я могла это предвидеть! Даже лишившись ног, этот мерзавец меня избивает! Я наклонилась над ним, потому что он не хотел на меня смотреть, а он схватил меня за плечо левой рукой и ударил правой! Мерзавец, какой мерзавец!
– Мадам, чего вы ждете? Почему не отомстите ему и повитухе? – спросила тогда служанка.
Перед самой Леонорой этот вопрос больше не стоял. Она решила действовать быстро и эффективно. Макэр, которому она поручила следить за мужем, несколькими фразами укрепил ее решимость.
– Хозяйка, ваш муж и эта рыжая обнимались, когда сидели в коляске. И целовались тоже, – рассказал кучер, когда она заглянула к нему в каморку, где хранились седла.
За оградой усадьбы вдаль уходили холмы. В задней стене дома было несколько невысоких и узких дверей, которые вели во двор, где располагался небольшой огород и подсобные помещения, в том числе птичий двор и псарня: Жак Лезаж, супруг Клеманс, был большой любитель охоты и держал свору биглей – коротконогих английских гончих. Когда Леоноре нужно было незаметно выйти из дома, она пользовалась одной из этих дверей, обходила дом с севера и попадала в конюшню.
– Что? Как именно они целовались? – сердито спросила она. – Как друзья или как влюбленные?
– В губы, как же еще? – ответствовал кучер с самодовольной усмешкой. – Мсье Гильем, наверное, думал, я не увижу. А я голову-то повернул, и вот они – как на ладони!
Леонора на мгновение лишилась дара речи от изумления. Ей пришлось опереться о выбеленную известкой стену. В каморке было темно и пахло ячменем, который варился в кастрюле на жаровне.
– Что у вас с лицом, хозяйка? Только не говорите, что ушиблись…
Он приблизился, чтобы лучше ее рассмотреть. Леонора быстро вынула из кармана колье из окультуренного жемчуга с массивной золотой застежкой.
– Держи! Денег у меня нет. Ты сможешь дорого его продать. А теперь иди к лошадям. Я побуду здесь еще немного.
Макэр задержался на пороге. Он охотно посвятил бы хозяйку в детали свидания между ее супругом и Анжелиной, но, зная ее вспыльчивость, оставил ее в покое.
«Похотливая кошка эта мадам де Беснак – вот она кто! – думала между тем Леонора. – Значит, своего мужа ей не хватает, и она взялась за моего, хоть он и калека!»
Она отчаянно ревновала и была уверена, что получила неопровержимое доказательство того, что любовники по-прежнему без ума друг от друга. Зависть нашептывала Леоноре, что они упиваются своей любовью. Сама она запамятовала, что это чувство бывает поэтическим и возвышенным, зато хорошо помнила нежность и страсть, которую в свое время внушал ей Гильем.
«Эта потаскуха родила ему сына раньше, чем я! Он взял ее девственницей до того, как взял меня! Все, что связано со мной, – не в счет! Ну что ж, тогда он лишится всего – и детей, и ее! Уж ее-то – наверняка…»

 

В доме на улице Мобек, через полчаса
Анжелина была в диспансере одна, когда Луиджи вошел во двор. Октавия с Розеттой в кухне обсуждали рецепты пирога и качество мыла, пока маленький Анри ужинал. Верный пес лежал у ног мальчика. Бывший бродяга подумал, что это – благоприятный знак. Ему не придется притворяться довольным жизнью и поддерживать общий разговор.
Он застыл на пороге просторной комнаты. Здесь всегда царила исключительная чистота, стены и все предметы были разных оттенков белого – шкафы, сложенное стопками белье, льняные занавески на стенах и даже ширма.
– Ты вернулся! – проговорила Анжелина, поворачиваясь, чтобы посмотреть на мужа. – Нам нужно поговорить.
У Луиджи оборвалось сердце. Осунувшееся лицо жены и ее печальный взгляд, по его мнению, не могли предвещать ничего хорошего.
– Я тоже хотел с тобой поговорить, – резко произнес он.
Анжелина была так расстроена, что тон супруга ее, казалось, совсем не удивил. Нервным движением она взяла стопку полотенец и прижала их к себе, как если бы хотела за ними спрятаться, как за щитом.
– Пожалуйста, выслушай сначала меня, – попросила она, вздохнув. – Я знаю, что ты заходил домой, и Розетта сказала, что я уехала в карете Лезажей. За мной приехал Гильем. Я опасалась худшего, но нет, он проявил понимание и ни разу не упрекнул меня в смерти своей матери. Я воспользовалась случаем, чтобы сообщить ему, что мы скоро переезжаем. Я заверила его, что через несколько лет мы предоставим ему возможность общаться с сыном. Он очень расстроился. Луиджи, не моя вина, если он до сих пор меня любит. И… Перед тем как отвезти меня домой, он попросил подарить ему поцелуй. Пусть целомудренный, но все-таки… Я ответила отказом, я была тверда в своем решении и категорична. И тогда он поцеловал меня в губы. Это длилось пару секунд, не больше.
Рассказывая, она не поднимала головы, потому что боялась встретиться с Луиджи взглядом. Всхлипнув, Анжелина продолжала:
– Потом он позвал кучера, и мы поехали обратно. Ехать было недалеко, но все это время я дрожала от смущения и гнева. Гильем просил у меня прощения за тот украденный поцелуй, и я, глупая, его простила. Боже, знал бы ты, Луиджи, как я на себя злюсь! Я так тебя люблю! Но я знаю, почему я допустила это. Потому что в душе я до сих пор думаю, что он стал инвалидом из-за меня.
Каждое ее слово бальзамом проливалось на истерзанное сердце Луиджи. У него появилось странное, безумное чувство – он словно бы увидел Анжелину в первый раз. Ее красота могла растрогать кого угодно, ее прекрасная и нежная душа отражалась в блестящих глазах-аметистах. Она наверняка плакала, потому что веки ее припухли, а кончик носа был розовый, что делало Анжелину похожей на хрупкую маленькую девочку.
– Я вас видел, – признался он. – Только не подумай, что я шпионил! Играть роль подозрительного супруга – это не мое. Когда Розетта сказала, что вы с Гильемом уехали в коляске, я испугался за тебя и побежал к кладбищу.
– Ты нас видел?
– Я был на возвышении, в роще, и я видел, как он тебя поцеловал. Мне было ужасно неприятно. Я подумал даже, что схожу с ума. И если ты хочешь доказательств, вот главное: я решил собрать вещи и сегодня же уехать.
Анжелина охнула, прикрыв рот ладошкой. Она положила полотенца на место и подбежала к Луиджи, порывисто схватила его за руки и заглянула ему в лицо:
– Ты хотел уехать, даже не попрощавшись, даже не спросив у меня, почему это случилось?
– На тот момент у меня не хватило бы смелости сказать тебе «прощай».
– Прощай? Ты хотел сказать «прощай»? Ты намеревался оставить меня, беременную, как это сделал Гильем? Нет, это невозможно. А как же наши клятвы, которыми мы обменялись в соборе, священные узы брака?
– Я не верю в Бога так, как ты, и я никогда этого не скрывал. Но ты, конечно, права. Я взял на себя обязательства любить тебя и заботиться о тебе, своей жене и спутнице жизни. Анжелина, ревность – опустошающее чувство, она не дает думать ни о чем другом. Остальное – дело воображения. Но теперь я здесь, с тобой. Матушка выслушала мои жалобы и отчитала меня, как десятилетнего мальчишку.
Молодая женщина покачала головой при виде его улыбки. С ее точки зрения, в происшедшем не было ничего смешного.
– Что бы я стала делать без тебя, Луиджи? Всегда лучше объясниться, даже поссориться, признаться друг другу в своих сомнениях и опасениях. Бегство ничего не решает.
Он обхватил ладонями ее прекрасное, но бледное, опечаленное и искаженное отчаянием лицо.
– Разве могу я злиться на Гильема за то, что он обожает тебя, Виолетта? И почему я настолько потерял голову, что решил бежать, вместо того чтобы, как волк, у которого пытаются увести самку, драться за нее зубами и когтями? Но теперь, дорогая, все хорошо. Нужно было прийти к тебе сразу, чтобы ты не тревожилась, и поговорить. Лезаж не первый раз навязывает тебе свое общество и свои… гм… знаки внимания.
– Это было в последний раз, клянусь! Луиджи, любовь моя, теперь мне очень хочется поскорее уехать. Я была неправа, когда попросила тебя остаться здесь. На Рождество в Лозере ты спросил, где мне хотелось бы жить, и я дала ответ. Но до того момента я не путешествовала и искренне полагала, что буду скучать по родным местам. Теперь я говорю: увози меня куда хочешь и когда хочешь!
Анжелина смотрела на него не отрываясь, и по щекам ее струились слезы.
– А как же твои пациентки? Твой диспансер?
– Есть Магали Скотто и повитуха из Лакура, очень опытная дама. Пойми, я не хочу тебя терять! Я ношу дитя, которое ты мне подарил, и я очень люблю вас обоих.
– Как думаешь, мы могли бы поехать в Париж, или же в твоем положении это нежелательно? Помнишь, прошлой зимой, когда мы ехали на поезде, ты жаловалась, что тебя укачивает? Энджи, мне так хочется, чтобы мы поехали туда вместе!
– Мне бы тоже этого очень хотелось, Луиджи, правда, поездка, скорее всего, получилась бы долгой. Но если тебе очень хочется, я спрошу совета у доктора Бюффардо.
– Спроси, пожалуйста. Банкетки в купе первого класса наверняка очень удобные, и ты сможешь прилечь, как только захочешь.
Предвкушая грядущую эскападу в столицу, бывший странник поцеловал супругу с губы. Анжелина обвила руками его шею и отдалась всем своим существом этому поцелую, который стер воспоминания о мимолетном прикосновении губ Гильема и наполнил ее душу бесстрашием и надеждой.
– Дорогая, какой же я все-таки кретин! Как мог я в тебе усомниться? – проговорил Луиджи. – Я и сам не знал, что могу так ревновать. Вот, в моем характере обнаружился новый недостаток! Как будто мало того, что я постоянно разрываюсь между обязательствами и свободой, сомнением и уверенностью, страхом и радостью. Но я изменюсь, я тебе обещаю, и это произойдет скорее, если мы переедем в замок моих предков, который ты осветишь своим присутствием.
Он обнял ее крепко-крепко, уже желая этого упругого, чуть пополневшего тела, которое так приятно ласкать… Анжелина позволила ему осыпать себя ласками и поцелуями, все еще несколько напряженная, но успокоившаяся.
– Я бы ощутила то же самое, любовь моя, – призналась она тихо. – Если бы я застала тебя обнимающим одну из твоих бывших любовниц, например, ту красавицу-испанку, про которую ты рассказывал, – Долорес, ты жил у нее в Барселоне, или Магали… И все же есть одно «но». Мне не пришло бы в голову уезжать. Нет! Я бы просто вцепилась тебе в волосы, била бы тебя и обзывала последними словами!
Анжелина нашла в себе силы пошутить. Луиджи же в это время вдруг вспомнил одну неприятную деталь и решил не откладывать объяснение на потом.
– Ты только что упомянула Магали Скотто… Я встретил ее на площади, у фонтана. Она очень обрадовалась. Она как раз шла на улицу Нёв к молодой даме, которая плохо себя чувствует, и я вызвался ее проводить. Магали сказала, что не знает, как пройти на улицу Нёв. Может, это был только предлог, но я, сам не свой от злости и с ощущением, что ты меня предала, я… поцеловал ее в губы. Это был мимолетный поцелуй, и я сразу сказал, что за этим ничего не последует, что я сделал это не подумав. Ну, теперь мы с тобой квиты?
Он с тревогой смотрел на жену и готов был ко всему – к упрекам, возражениям, новым слезам.
– На улице Нёв, говоришь? А номер дома? И как зовут эту даму? Магали не сказала тебе, как ее фамилия? Она должна родить сегодня? Луиджи, что еще ты о ней знаешь?
– Ничего. Анжелина, ты слышала, что я сказал?
– Разумеется! Ты прав, теперь мы квиты. Луиджи, скажи мне адрес, я хочу пойти спросить, как у них дела. И почему ее родственники пригласили Магали, а не меня? В последнее время она слишком увлекается выпивкой, и я ей не доверяю!
От волнения у нее сбилось дыхание, и взглядом она уже искала чистый халат и свой саквояж, который обычно убирала на место Розетта. Луиджи в отчаянии махнул рукой.
– Ты никогда не изменишься! – констатировал он тихо. – Сдается мне, мы говорили впустую. Анжелина, как бы мне хотелось понять, какие чувства связывают тебя с твоими пациентками! Стоит тебе услышать, что кто-то рожает, как ты забываешь обо всем на свете. Как будто только ты одна можешь помочь роженице. Как же я смогу увезти тебя в Париж или в Лозер? И как верить твоим словам, когда ты говоришь о новой, другой жизни?
Анжелина легонько пожала плечами и смущенно улыбнулась.
– Сравним это с твоей любовью к музыке, будь то игра на фортепиано или на скрипке. Ты дня не можешь прожить, чтобы не играть или не сочинять музыку. Если бы ты видел выражение своего лица в момент, когда прикасаешься к инструменту или к смычку, ты бы удивился, сколько в нем страсти. Я люблю тебя и за это тоже. Но и тебе стоит научиться уважать мое стремление помочь женщине произвести на свет свое дитя.
Они говорили бы об этом еще долго, если бы Октавия, которая собралась уходить, не постучала в застекленную дверь диспансера. Открыв ее, она улыбнулась:
– Приятного вам вечера, голубки!
Анжелина и Луиджи помахали ей на прощание. Повесив свою корзинку на руку, славная уроженка Севенн скрылась в коридоре. Вместо нее на пороге возникла Розетта. На руках она держала Анри.
– Суп остывает! Все за стол! – звонко проговорила она.
– Пожалуй, я успею сбегать на улицу Нёв до ужина, – пробормотала Анжелина.
– Не сегодня, Энджи, умоляю! – попросил Луиджи. – Ты должна доверять Магали. Давайте лучше поужинаем все вместе. Я просто мечтаю оказаться с тобой наедине, только ты и я. Если уж нам не суждено отправиться в Париж, побываем хотя бы на седьмом небе…
Уступая столь весомым аргументам, она подала ему руку.
Бывший странник сдержал слово. Еще до того, как часы пробили полночь, Анжелина лежала с ним рядом – обнаженная, сытая любовью, ощущая во всем теле приятную усталость. Анри и Розетта спали в соседней комнате, на том же этаже в гостевой разместилась роженица, чье дитя время от времени плакало, поэтому Анжелине пришлось сдерживать крики страсти. Необходимость соблюдать тишину даже усиливала удовольствие. Анжелина гасила крики Луиджи долгими, жадными поцелуями, а для него было истинным наслаждением смотреть, как жена прикусывает кулачок, чтобы не дать вырваться возгласу восторга.
– Не будем больше друг в друге сомневаться, – проговорила она негромко, целуя его в щеку.
– Больше никогда!
– Но ты мог бы и не целовать Магали. Если верить Розетте, моя сокурсница просто мечтает тебя соблазнить. Так что ты только подлил масла в огонь…
– Ты все-таки ревнуешь, дорогая?
– После того как ты побывал во мне – да. Я представляю тебя с другой, и это очень неприятно.
– Знала бы ты, насколько неприятно! Увидев тебя и Гильема обнимающимися, я словно перенесся в прошлое и представил, как это было, когда вы с ним…
– Молчи! Больше ни слова, или я заплачу! Сейчас я очень восприимчивая и плачу по самому незначительному поводу. Луиджи, обними меня крепче! Мне нужно рассказать тебе еще что-то неприятное.
– Что именно?
– Там, в диспансере, я кое о чем умолчала. Слова Гильема, то, как он смотрел на меня, его горе – все это произвело на меня впечатление. Был момент, когда я подумала, уж не любит ли он меня сильнее, чем ты. Прошу, не злись, я просто испугалась. Ты скажешь, что это глупо, и я соглашусь с тобой. Он сказал, что горько сожалеет о том, что не может растить своего первенца, что не женился на мне, когда мог и должен был это сделать. А ты… Временами мне кажется, ты совсем не рад, что станешь отцом, что ты терпишь Анри, но не можешь по-настоящему его полюбить. Мы уже говорили об этом, и тогда я подумала, что ты со мной не совсем откровенен.
Он не знал, что ответить. Анжелина коснулась больного места.
– Любовь нельзя измерить. Нет такого инструмента, чтобы измерить ее протяженность, силу и другие качества, – вздохнул он. – Я полюбил тебя в день нашей первой встречи. Позже эта любовь стала моей навязчивой идеей. Я хотел тебя забыть, но ты снилась мне ночами. Энджи, я люблю тебя всей душой, в этом я абсолютно уверен. И все же ты вольна думать, что любовь Гильема сильнее и глубже.
Анжелина привстала на локте, очаровательная в своей наготе. Распущенные волосы волнами красного золота легли ей на плечи.
– Так ли это важно? Я – твоя супруга, и я обожаю тебя, Луиджи. Моя любовь к тебе крепче, спокойнее и гармоничнее, чем чувство, связывавшее меня с Гильемом. Но уже пора прогнать воспоминания о нем из нашей постели. Узы, которые связывают нас с тобой, – лучше них нет ничего на свете. Ты – не только мой муж, но и возлюбленный, друг, а в некоторых обстоятельствах – даже брат.
– Сегодня ночью я хочу быть только возлюбленным, – отозвался он, любуясь ее упругими, налившимися грудями, белоснежными в свете свечи. – Ты такая красивая! Такая желанная!
Он властно отбросил простыню, обнажив ее до пят. Прикоснулся к малинкам-соскам, провел рукой по непривычно выпуклому животику, по курчавым завиткам волос на лобке, потом его рука скользнула по ноге вниз, к щиколотке. Она закрыла глаза и откинулась назад, уступая желанию снова ощутить его в себе, чувствуя, как нарастает удовольствие.
– Луиджи, любовь моя! – проворковала она. – Иди ко мне!
Он лег на нее и вошел неспешно, наслаждаясь каждым мгновением. Анжелина обняла его, обхватила ногами его бедра. Ей так хотелось забыть про этот день, вычеркнуть его из их с Луиджи общих воспоминаний. Стать с любимым единым целым, больше не помнить о том, как испугалась, что может больше никогда не увидеть Анри, о своем волнении в объятиях Гильема и об огорчении, которое испытала, когда узнала от Луиджи, что к роженице позвали не ее. Но очень скоро теплой волной накрыло ее лоно и сердце забилось в ритме чувственного танца, в котором искусно вел ее муж. С губ ее сорвался тихий крик. Луиджи, постанывая, ускорил свои движения. Отдаляя момент его экстаза, в погоне за собственным удовольствием она сладострастно подалась вперед и задвигала бедрами. Ночь взорвалась фейерверком огней, невероятных ощущений. Какое-то время она лежала неподвижно, будучи не в силах выговорить ни слова, дрожа всем телом. Луиджи между тем осыпал ее лицо поцелуями.
– Анжелина, ты сделала меня таким счастливым сегодня вечером! – проговорил он. – А представь, как грустно было бы мне сейчас одному в поезде! Жалел бы себя, перебирал в уме свои обиды и печали…
– Не шути так! – Она все-таки улыбнулась. – Забудем об этом. Мы вместе, и мы неразлучны.
Он ответил нежным «конечно!», лег рядом, задул свечу и укрыл их обоих одеялом, потому что Анжелина успела замерзнуть. Так, обнявшись, они и заснули.
Не прошло и получаса, как кто-то тихонько постучал в дверь супружеской спальни.
– Энджи, поспеши! – послышался голосок Розетты. – Магали Скотто во дворе! Это я ее впустила. Она говорит, дело плохо, и тебе надо поторопиться, пока не случилось худшее. Речь идет о даме с улицы Нёв.
– Бегу!
Луиджи зажег свечу. За пять минут повитуха Лубе надела платье, чулки и туфли, повязала волосы платком.
– У меня было предчувствие! – Она была очень встревожена. – До скорого, любовь моя!
Из комнаты пациентки послышался плач проголодавшегося младенца.
– Я проверю, все ли у них в порядке, – угадала мысли старшей подруги Розетта. – Об этом не беспокойся.
– Спасибо!
Анжелина спустилась на первый этаж, зашла в диспансер, чтобы взять халат и саквояж. Лампу зажигать не пришлось: было достаточно света молодого месяца. В окно она увидела свою коллегу. Магали нервно меряла двор шагами.
– Вот и я! – воскликнула Анжелина, выходя во двор. – Рассказывай!
– Видит бог, это ужасно! Доктор Бюффардо должен скоро прийти. Я послала за ним, потому что придется резать дитя на куски прямо в материнском лоне! Я не знаю другого способа спасти несчастную. По ее словам, срок беременности – чуть больше семи месяцев, но, когда я стала ее осматривать, она стала кричать от боли, а потом у нее отошли воды. И плод очень крупный. Ну, мне так кажется…
– Ты сомневаешься или знаешь наверняка, Магали? Говори как есть!
Провансалка едва поспевала за Анжелиной, которая бежала по улице Мобек по направлению к колокольне.
– Скорее, Магали! Я знаю, как пройти на улицу Нёв через переулок! Почему же ты ждала так долго и не позвала меня сразу? И смогу ли я теперь что-то сделать…
– Я сваляла дурака, да! Я то и дело говорила себе, что ты могла бы сделать ей твой знаменитый массаж – тот, что придумала твоя мать! Но мне хотелось сделать все самой. Доказать, что я не хуже… Это ты можешь понять? И теперь, если бедняжка умрет, это будет из-за меня.
– Не обвиняй себя. Бывают случаи, когда, увы, ничего сделать нельзя, – покачала головой Анжелина. – Некоторые акушеры от безысходности прибегают к кесареву сечению, однако ужасающее количество пациенток при этом умирает. Но иногда все проходит благополучно.
Занятая своими мыслями, Магали промолчала. Несколько минут спустя женщины вошли в дом роженицы. Здесь царило смятение, слышался плач и приглушенные крики. В кухне двое мужчин присматривали за огромной кастрюлей на печи. Крышка над ней подпрыгивала под воздействием горячего пара. Одетая в черное старушка сидела на нижней ступени внутренней лестницы и молилась, перебирая четки. Никто даже не заговорил с ними, как если бы семью уже поразило горе, сделав всех глухими и слепыми.
– На втором этаже, первая дверь по левой стороне, – тихо сказала Магали. – Спасибо, Господи, доктор еще не приехал!
– Мог бы прийти пешком, – заметила Анжелина, быстро взбегая по ступенькам.
На лестничной площадке она увидела девочку. Та сидела на паркете, прислонившись спиной к стене и обхватив руками колени. Ей было лет семь или восемь, и она плакала, едва слышно бормоча молитву.
– Тебе лучше пойти вниз, моя хорошая, – сказала ей Анжелина.
Девочка испуганно посмотрела на нее.
– Нет! Я хочу увидеть маму! Я хочу, чтобы она не умерла! Бедная, она так кричит! Я хочу, чтобы ей стало лучше…
Из-за двери послышался душераздирающий вопль. Бледная как смерть, Магали перекрестилась.
– Иди сама, Анжелина! Я не могу.
– Совсем стыд потеряла? Эта дама – твоя пациентка. Ты должна быть с ней рядом, помогать и утешать до конца!
– Говорю тебе, я просто не могу!
– Ладно! Тогда отведи хотя бы девочку вниз. Со взрослыми ей будет спокойнее.
– Я отведу. И ты иди скорее! – пробормотала Магали, подавая девочке руку и помогая ей подняться. – Теперь, когда пришла Анжелина, с твоей мамой все будет хорошо.
– Мадам, это правда? Вы спасете маму? – спросил ребенок, с надеждой глядя на повитуху.
– Я не знаю, но сделаю все, что смогу. Доктор нам поможет. Погоди! Как зовут твою маму?
– Аржантина!
– Какое красивое имя! Ну-ка, беги скорее вниз!
Анжелина толкнула приоткрытую дверь и увидела монахиню из госпиталя, сидящую у кровати со спинкой из полированного дерева. Женщина рослая и тучная, она с трудом удерживала в постели роженицу – миловидную блондинку лет тридцати. Живот ее казался огромным, волосы были мокрыми от пота.
– Повитуха Лубе! – воскликнула монахиня. – Мне понадобится ваша помощь. Я совсем выбилась из сил, а мадам никак не хочет успокаиваться.
– Пойдите подышите воздухом и отдохните. Я позабочусь о вашей пациентке. Тем более что нам надо поговорить наедине.
– Это у вас вряд ли получится. Мадам бредит, она тоже измучилась!
– Доверьтесь мне, сестра!
– Я полностью вам доверяю.
С этими словами монахиня церемонно кивнула, встала и вышла. Стоило ей уйти, как Аржантина привстала на постели и испуганно посмотрела по сторонам.
– Кто… кто вы?
– Меня зовут Анжелина, я повитуха. Мадам, не следует так волноваться! Чем больше вы нервничаете, тем труднее вашему малышу будет появиться на свет.
– Я хотела забыться. Та, другая повитуха, вдова Берар, все повторяла, что придется убить дитя, разрезать его на куски, чтобы я не умерла. Малыш идет попкой, да?
– Сейчас я вас осмотрю и тогда выскажу свое мнение. Дочка сказала, что вас зовут Аржантина. Прекрасное имя! Надеюсь, вы позволите мне обращаться к вам так? Странно, мы никогда не встречались в городе…
– Мы переехали в Сен-Лизье в феврале, когда еще лежал снег. Мой супруг работает на бумажной фабрике, он старший мастер в бригаде.
– Меня в то время не было в городе. Мы с мужем совершали паломничество. Аржантина, пожалуйста, лягте ровно, чтобы я могла прослушать ваш животик.
Размеренная речь и ласковый голос Анжелины помогли роженице успокоиться. Она глубоко вдохнула, и черты ее лица смягчились.
– Снова схватка! – сообщила она. – Они участились!
– И это очень утомляет, не правда ли? Но теперь, когда мы беседуем, вам стало легче их переносить. Ощущения те же, что были у вас, когда вы рожали вашу дочь?
– О нет! Свою малышку я родила прямо на вокзале, как только мы вышли из поезда Лион – Тулуза. Видели бы вы лица прохожих! Жорж, мой супруг, растянул в руках свое пальто, чтобы хоть как-то меня прикрыть. Официантка из вокзального ресторана помогала мне как могла. И все прошло очень быстро, а в этот раз я мучаюсь уже много часов, и ничего!
Анжелина кивнула. Улыбкой и дружелюбным взглядом она поощряла словоохотливость пациентки, поскольку знала: роженице проще забыть о страхе смерти, вспоминая о чем-то приятном и знакомом. Аржантина совсем расслабилась, и осмотр прошел при самых благоприятных условиях.
– Я буду с вами откровенна, Аржантина, – обратилась Анжелина к роженице. – Малыш лежит не лучшим образом – попкой вниз, головка у него обращена влево, а ножки – вправо. В данный момент он чувствует себя хорошо и его жизни ничего не угрожает. Сердечко бьется ровно и сильно.
– Как вы это слышите?
– Мне помогает деревянный рожок. Каждый раз, когда я нажимала на ваш живот при осмотре, вы ощущали его прикосновение. Шейка матки широко открыта, это очень хорошо. Остается только сделать так, чтобы наш pitchoun повернулся носиком к «выходу».
– Pitchoun? – повторила пациентка, улыбаясь сквозь слезы. – Забавное слово…
– В наших краях так называют маленьких деток. Дышите глубоко, вы почувствуете себя лучше. Сейчас я нанесу анестезирующий лосьон и легонько помассирую живот… А теперь я бы попросила вас встать и походить. Ребенок в любой момент может перевернуться, и ему будет легче это сделать, если ваше тело будет находиться в вертикальном положении. Я встану у вас за спиной и буду круговыми движениями поглаживать вам живот, направляя маленького бунтаря!
– Вы знаете, мне и самой хочется встать! Мы так и поступим.
В очередной раз Анжелина убедилась в действенности методики, которую разработала в свое время ее мать. Помогая Аржантине встать с постели, она думала о том, насколько талантлива была Адриена Бонзон, в супружестве Лубе, – ее образец, ее идол, ее дорогая уже упокоившаяся мать!
«Откуда у мамы этот талант придумывать все новые способы помочь роженице? Быть может, она унаследовала его от своей прародительницы Дезирады, известной на весь край повитухи, которая никогда не училась в школе акушерок? Мне очень повезло, ведь многому я научилась у матери, а потом приобрела собственный опыт. Вспомнить хотя бы роды той высокой красавицы креолки, которая произвела свое дитя на свет стоя…»
Мелкими шажками они успели обойти комнату, когда без стука вошел доктор Бюффардо. За его спиной маячила Магали – бледная, с горестно искривленными губами.
– Добрый вечер, Анжелина! – поздоровался доктор. При виде роженицы его брови поползли вверх. – Мадам Берар, твоя коллега, поделилась со мной своими опасениями. Но я предлагаю повременить с извлечением плода по частям. Лучше перевезем пациентку в городскую больницу, и мы с доктором Рюффье сделаем ей кесарево сечение.
– С доктором Рюффье? – удивилась Анжелина.
– Мы с Рюффье осматривали пациента-эпилептика, когда в больницу прибежала девушка и сказала, что дитя лежит неправильно и роженица уже обезумела от боли. Кстати о роженице. Почему она не в постели? Ты желаешь ей смерти?
– Я пытаюсь спасти дитя способом, который не повредит его матери! Как только вы могли подумать о кесаревом! Это очень опасная операция, с высоким риском заражения и внутренних кровотечений!
Повитуха сурово смотрела в глаза человеку, на глазах у которого выросла и который лечил ее от кори и бронхита. В глазах фиалкового цвета читалась непреклонная решимость, губы повитухи дрожали от возмущения.
– Анжелина, прислушайся к голосу разума! – взмолился мсье Бюффардо. – Некоторые случаи слишком серьезны и сложны для таких, как ты… м-м-м… знахарок, которые полагаются только на интуицию!
– Моя пациентка – потому что теперь она моя пациентка – останется здесь! И понятие «знахарка» ко мне совершенно не применимо. Я получила диплом акушерки и доказала свои умения. Я отношусь к вам с большим уважением, доктор, но не могу согласиться на кесарево. Особенно если вы намереваетесь оперировать Аржантину вместе с этим шарлатаном Рюффье!
– По какому праву вы оскорбляете моего коллегу?
Глухой крик Аржантины заставил их замолчать. Женщина нагнулась вперед и обхватила живот руками. Дышала она очень тяжело.
– Потуги! Он выходит, и я ничего не могу поделать!
– Скорее уложи ее, Анжелина! – прикрикнул на повитуху доктор.
– Оставьте нас в покое! – отозвалась та. – Выйдите из комнаты. Я обойдусь своими силами.
Не думая больше о докторе, который остался стоять, внутренне беснуясь, Анжелина прижала ладони к животу будущей матери и вскрикнула от восторга.
– Перевернулся! Аржантина, малыш перевернулся! Я чувствую его головку, он в правильном положении! Вам нельзя сейчас ложиться! Теперь тужьтесь! Ухватитесь за мои плечи и тужьтесь! Магали, иди помоги! Встань на колени у ног мадам, чтобы принять малыша!
Уроженка Прованса подбежала к роженице и сделала, как ей было велено, не проронив при этом ни звука. В следующее мгновение в коридоре послышался топот и в комнату ворвался бледный мужчина со всклокоченной шевелюрой. Повитуха догадалась, что это и есть супруг Аржантины Жорж. Увидев жену и акушерок в таких странных позах, он вскричал:
– Боже, что вы такое с ней делаете?
– Ничего хорошего, мсье! – грубо ответил ему доктор. – Мы вернулись к приемам первобытного века!
– Тужьтесь! Еще немного! А теперь потихоньку… – приговаривала в это время Анжелина. Происходящее вокруг ее совершенно не интересовало. – А теперь еще немного!
Не успела она договорить, как в комнате прозвучал тоненький писк. Ошеломленная происшедшим, все еще не веря в счастливое разрешение роженицы от бремени, Магали подхватила крупного младенца и прижала его к груди.
– Мальчик! – провозгласила она. – Весом больше трех килограммов! Вот уж не думала, что увижу его живым и здоровым!
Анжелина подвела новоиспеченную мать к кровати. Магали семенила за ними следом. Теперь осталось самое простое, приятное и привычное – перерезать пуповину, дождаться спазма, предвещающего отхождение плаценты, обмыть новорожденного и привести в порядок его мать.
– Господи, какое счастье! Какое счастье! – повторял вне себя от радости отец. – А я уже начал готовиться к худшему…
Доктор Бюффардо качал головой, словно китайский болванчик. Повитуха Лубе заслужила добрую славу, теперь он в этом не сомневался.
«Подумать только! Девочка практикует всего несколько лет, но бесстрашия ей не занимать!»
Анжелина повернулась к трепещущему от счастья мужу роженицы:
– Мсье, теперь можете подойти и полюбоваться вашим сыном!
Жорж подошел и со слезами на глазах наклонился над младенцем.
– Наш маленький pitchoun! – улыбаясь, прошептала Аржантина. – Если бы не повитуха с глазами-фиалками, мы бы не узнали этого счастья, да, Жорж?
– Чистая правда! Любимая, я чуть с ума не сошел от горя, а бабушка уже готовилась заупокойную читать! Словно вас уже похоронили…
– А каково мне было? Представь: думать, что нашего ребенка живым разрежут на куски! А теперь пойди успокой Агату. Я слышала ее плач, но была сама не своя – все время кричала…
Растроганная Анжелина смотрела на супругов, чья взаимная любовь была очевидна. Жорж погладил жену по щеке, поцеловал ей руку и вышел. Доктор последовал за хозяином дома. Магали суетилась рядом, стараясь быть хоть чем-то полезной.
– Надо же! Ты – волшебница, Анжелина Лубе! – бормотала она себе под нос. – Я все думала тебя позвать, но не решалась оставить мадам одну. Не зря люди так тебя хвалят…
– Всем, что я знаю, я обязана матери, Магали. Но ты зубы мне не заговаривай, мы должны все это обсудить.
Под их шепот Аржантина задремала и теперь пребывала во власти блаженного сна, который так желанен для матери после многочасовых родовых мук. Одной рукой она прижимала к груди малыша. Он попискивал и сосал кулачок. Анжелина окинула комнату взглядом. Родные должны увидеть родильницу привлекательной и опрятной, поэтому следовало спрятать плаценту, сменить верхнюю простыню, красиво разложить белокурые волосы Аржантины на подушке.
– Я тоже засыпаю на ходу! – проговорила Магали, зевая.
– От тебя несет спиртным…
– Дядюшка мсье Жоржа, тот, что присматривал за кастрюлей с водой, налил мне немного фруктовой водки – чтобы я приободрилась.
– Отхлестать бы тебя по щекам, Скотто! – проговорила Анжелина тем же суровым тоном, что и мадам Бертен, главная акушерка больницы Святого Иакова в Тулузе. – Несведущая, пустоголовая, да еще и выпивоха! Хочешь, чтобы на твоей совести была чья-то жизнь? Век бы тебя не видеть! И еще: перестань цепляться к моему мужу. Ты зря стараешься. Он жалеет, что поцеловал тебя сегодня. С его стороны это была месть – мы поругались, но это уже в прошлом. У нас с Луиджи всегда так: гроза проходит быстро.
Смущенная улыбка исчезла с лица молодой провансалки, взгляд ее черных глаз стал жестким.
– Ты не изменилась, Лубе, – сквозь зубы пробормотала она. – Все такая же задавака! Думаешь, что ты лучше всех! Пойду-ка я домой, раз ни на что не годна! Надо было задать тебе хорошую взбучку там, в больнице Святого Иакова, чтобы спеси поубавилось!
– Исчезни с моих глаз! – холодно потребовала Анжелина.
Магали подчинилась, чувствуя себя больше униженной, чем оскорбленной. Вскоре после ее ухода в комнату вошла маленькая делегация. Впереди – Агата, которую держал за руку отец, следом – бабушка, дядя Жоржа, соседка и робкая девушка, та самая кузина, которая бегала за повитухой Берар. Они благодарили Анжелину, восхищались спящей матерью и новорожденным и поздравляли друг друга – и все это шепотом.
– Я дам вам два луидора! – пообещал повитухе Жорж. – У вас скоро будет свой малыш, я заметил. Это – ему на приданое. Мы стольким вам обязаны!
Анжелина хотела отказаться, но, поразмыслив, решила, что не стоит его обижать. Она положит деньги в «Caisse d’е́pargne». «Можно будет купить отличный подарок Розетте на свадьбу!» Только теперь Анжелина почувствовала, что падает с ног от изнеможения. Усталость навалилась внезапно, и теперь она думала только о том, как побыстрее добраться до кровати. Но счастливая Агата повисла у нее на шее, пытаясь расцеловать спасительницу матери.
– Мадам, спасибо! Спасибо! Мамочка жива, и у меня теперь есть маленький братик!
Радуясь ее радости, Анжелина погладила девочку по голове. Она даже немного взбодрилась.
– Я сделала, что от меня требовалось, моя хорошая. А теперь я пойду домой и отдохну. Рано утром я вернусь, чтобы осмотреть твою маму. Мсье Жорж, если ваша супруга вдруг почувствует себя нехорошо, сразу же приходите за мной на улицу Мобек.
– Обязательно! А теперь разрешите мне вас проводить. Давайте выпьем по бокалу теплого вина с пряностями. Я приготовил его для Аржантины. У вас усталый вид.
* * *
На востоке уже занимался рассвет, когда Анжелина прошла под церковной аркой. Небо посветлело, стало кристально-прозрачным. Неприметные в густой листве деревьев, запели птицы.
На душе у повитухи было легко и весело, она пребывала в полной гармонии с этим весенним рассветом. Опьяненная вином и радостью, она шла, пританцовывая и тихонько напевая.
И вот ее, грациозную и улыбающуюся, увидел Луиджи, поджидавший супругу. Он раскинул руки, и она, довольная собой и миром, бросилась ему в объятия.
Назад: Глава 7 Отголоски прошлого
Дальше: Глава 9 Мщение