Книга: Ангелочек. Дыхание утренней зари
Назад: Глава 8 Ревность
Дальше: Глава 10 В тюрьме

Глава 9
Мщение

Сен-Жирон, в доме на улице Вильфранш на следующий день, вторник, 23 мая 1882 года
Это был первый раз, когда судья не повел Леонору сразу же в свою спальню. Стоило рыдающей любовнице переступить порог, как он забросал ее вопросами, но вразумительных ответов не получил. Повернув ключ в замке входной двери, он увлек ее в гостиную – уютную комнату, оформленную в стиле ампир.
– Моя козочка! Моя ненаглядная крошка! Что случилось? Расскажи мне все! Откуда у тебя этот страшный кровоподтек?
– Ах, я хотела его запудрить, но к щеке до сих пор больно прикасаться!
Пенсон выпятил грудь, заложил руку в кармашек своего камчатного жилета, а другой рукой взмахнул в нетерпении.
– Это все твой муж! Это он тебя ударил! Снова за свое! – возмущенно вскричал он. – Леонора, это не должно сойти ему с рук! Мерзость! Ты должна потребовать развод!
У молодой женщины пересохло во рту. Она знала, что должна сыграть роль максимально убедительно, и полночи проговаривала про себя свой патетический монолог. Теперь момент настал. Всхлипывая, она проговорила:
– Ты не обнял меня, Альфред, и не поцеловал! Я гадкая, да? Гильем сделал это нарочно, чтобы я тебе опротивела!
Реакция последовала незамедлительно. Любовник перестал возмущаться и преисполнился сочувствия. Нежно и бережно он обнял ее, поцеловал сначала в лоб, потом в кончик носа и в губы.
– Моя прелесть! Как можешь ты опротиветь мне, когда я так тебя люблю? Конечно, я возмущен поведением тирана, имя которого ты имеешь несчастье носить! Он ударил тебя очень сильно, так, что видны следы пальцев.
Он прижал возлюбленную к груди и снова поцеловал в губы. Леонора охнула словно бы от боли.
– Ай! Прости, но мне больно! Ты задел висок, а он до сих пор болит. Я в полнейшем смятении, Альфред! Если бы ты знал то, о чем у меня не хватает смелости рассказать… Но нет, я должна тебе довериться, у меня больше нет сил молчать! Ты – моя единственная надежда, единственное прибежище и защита для меня и моих мальчиков!
– Я тебя слушаю, моя хорошая! И сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь и вырвать тебя из когтей твоего супруга! Как он смеет обижать тебя, когда ты – воплощение преданности и нежности?
Дрожа всем телом, с трудом переводя дыхание, Леонора повисла у него на шее.
– Сегодня, сейчас ты узнаешь правду! Она давно тяготит меня, и надо было сразу рассказать… Прошу, поцелуй меня! Дай мне силу!
Он слегка отстранился и стал целовать ее в шею, над краем кружевного воротничка платья. Духи с нотками ванили и тепло ее нежной белой кожи привели его в возбуждение.
– Моя любимая, любимая… – Он стал расстегивать миниатюрные крючки на ее приталенном корсаже. – Моя ненаглядная, идем в спальню! Потом ты откроешь мне все, что у тебя на сердце. Я так мечтал о тебе, но думал, ты приедешь завтра. И вдруг ты здесь, сейчас…
Доказывая ей свое желание, он схватил руку Леоноры и прижал ее к своей ширинке. Даже если это недвусмысленное приглашение и возбудило его любовницу, она постаралась этого не показать.
– Нет! Пожалуйста, только не теперь! – взмолилась она плаксивым тоном. – Я пришла к тебе за лаской и утешением! И мне очень нужно, чтобы ты меня выслушал. Это важно.
Любовный пыл судьи поугас, и он разжал объятия. Любовница окинула его печальным взглядом.
– Ты много раз спрашивал, как зовут повитуху, которую уличили в абортивной практике. Я знаю эту женщину, Альфред, но мои сомнения мешали мне выдать ее. Теперь с сомнениями покончено, ведь это из-за нее, из-за этой порочной девки Гильем чуть меня не убил! Клянусь, если бы не Николь, я бы не отделалась пощечиной, хотя и ее хватило, чтобы я чуть не умерла! Думала, у меня голова расколется… Он хотел меня задушить, это точно, чтобы избавиться раз и навсегда от жены, ставшей обузой! На мое счастье служанка услышала шум, вбежала в комнату и спасла меня от наихудшего. Но он все равно меня убьет, не сегодня, так завтра!
Леонора произнесла свою тираду очень быстро, вздрагивая, словно бы заново переживая боль и унижение. Она старалась выглядеть как можно более жалкой. Судья поддался на уловку – ласково погладил ее по плечу.
– Говори, не бойся! Я сумею тебя защитить. Мы подадим в суд прошение о раздельном проживании! Лезажам придется оплатить аренду жилья для тебя и детей, а также выплачивать тебе содержание. Мы без труда подберем для вас в окрестностях прекрасный дом с садом!
– Где ты будешь меня навещать! Альфред, мы ведь будем видеться?
– Нам придется соблюдать осторожность. Твоя репутация, да и моя тоже, должны оставаться безупречными. Если наша связь станет достоянием гласности, это серьезно осложнит бракоразводный процесс. А теперь расскажи мне все по порядку, с именами и всеми подробностями.
– Виновница всех моих бед – повитуха Лубе, она живет на улице Мобек в Сен-Лизье. Если ничего не предпринять, она доведет меня до смерти!
– Ты должна назвать мне ее имя, Леонора! И мне нужны все детали.
– У нее на воротах есть табличка, ошибиться невозможно! И в городке ее все знают. Ее отец – сапожник, а покойная мать – повитуха. Но только…
– Что – только? – спросил судья мягко. – Ты сама сказала, что эта женщина доведет тебя до смерти. Она и твой муж – любовники?
– Альфред, это длинная история, я все никак не могла собраться с силами, чтобы тебе рассказать. Ходила вокруг да около, как говорит моя горничная, моя славная и верная Николь. Вчера в разговоре я упоминала повитуху Лубе, но под другим именем. Помнишь, я говорила об Анжелине де Беснак, колдунье с глазами фиалкового цвета?
– Как же, прекрасно помню! Но какое из этих имен – настоящее? Или она использует дворянскую приставку к фамилии, чтобы придать себе больше значимости?
– Часто выгодный брак дает женщине и богатство, и положение в обществе. Я боялась, что никто мне не поверит, поэтому и не спешила ее изобличать.
Леонора вздохнула. Любовник поспешил ее обнять, потом мягко подвел к обитому кожей широкому креслу у окна. Он сел и устроил ее у себя на коленях, как отец, который хочет утешить огорченное дитя.
– Я верю тебе на слово, потому что ты – невинная жертва! Едва увидев тебя, я сразу это понял.
– Ты такой добрый, Альфред, такой милый! Господи, как бы я хотела, чтобы мы встретились раньше, до Гильема, и я стала бы твоей женой, а не его! Вместе мы были бы так счастливы!
– Да-да, конечно… А теперь, моя козочка, расскажи мне об этой женщине.
– Все началось, когда мы приехали в Сен-Лизье, примерно год назад…

 

В доме Жоржа и Аржантины Ларте на улице Нёв, через четыре дня, суббота, 27 мая 1882 года
Анжелина баюкала крошку Сиприена, а молодая мать смотрела на них и улыбалась. Аржантина оправилась после трудных родов и выглядела очаровательно в розовой ночной сорочке, с заплетенными в косы белокурыми волосами.
– Я никогда не забуду ночь, когда он родился! – заверила она повитуху. – Вы явились, словно добрая фея, чтобы спасти нас с сыночком! Жорж теперь только о вас и говорит!
– Это моя работа, Аржантина.
– Мамочка права, ты – настоящая фея! – воскликнула сидящая на материнской кровати Агата.
Черноволосая и голубоглазая, в отца, девочка повторяла каждое движение Анжелины, укачивая свою тряпичную куклу. Однако это не мешало ей время от времени с восхищением поглядывать на маленького братика.
– Анжелина, у нас с мужем к вам просьба, – продолжала молодая мать. – Вы станете крестной матерью Сиприена? Если бы не вы, его бы не было на свете, да и меня, наверное, тоже.
Просьба эта не удивила Анжелину. Это практически стало традицией – приглашать в крестные матери к младенцу женщину, которая помогла ему появиться на свет.
– Очень мило с вашей стороны, но не думаю, что это удачная мысль. Вчера вы сказали, что проживете в Арьеже не дольше пяти лет, потому что мечтаете перебраться всей семьей в Америку. Как же я смогу заботиться о своем крестнике, когда он будет далеко?
– Это верно, но ведь все эти пять лет вы сможете его навещать! Наш pitchoun будет расти у вас на глазах… Я называю его так, когда прикладываю к груди, правда, Агата?
– Да, мамочка.
Анжелина положила уснувшего малыша в колыбель, занавешенную тюлью, и с минуту задумчиво на него смотрела.
– Скоро у вас родится свой, – мягко проговорила Аржантина. – Это ведь ваш первенец? Вы хотите мальчика или девочку?
– Я с благодарностью приму и сына, и дочку, – ответила Анжелина, размышляя над тем, насколько скоро все узнают, кто настоящие родители Анри. Она не питала на этот счет иллюзий: кумушки быстро разнесут новость по городу.
– Аржантина, скажу вам правду. К сожалению, я не увижу, как будет расти Сиприен. Через месяц мы переезжаем. Мой супруг унаследовал имение в Лозере, и мы решили перебраться туда всем семейством. Даже мой отец с мачехой едут с нами. Его зовут Огюстен Лубе, но вы с ним, наверное, еще не встречались. Он сапожник и живет с моей мачехой, Жермен, возле рыночной площади. Последние четыре дня, возвращаясь от вас, я захожу к нему и уговариваю его поехать с нами. Сначала он бушевал и осыпал меня упреками, но в конце концов согласился.
– Жаль, что вы уезжаете! Но я вас понимаю. Я тоже люблю перемены, – кивнула Аржантина. – Вы планируете практиковать и в Лозере?
– Еще не знаю. Конечно, если представится такая возможность… Ой, мне давно пора идти! Уже полдень, и я очень проголодалась. Вы в полном здравии, так что теперь я зайду уже в понедельник. Не забывайте обтирать салфеткой соски после каждого кормления, и они не будут растрескиваться. До свидания, Аржантина! До свидания, Агата!
В порыве чувств повитуха расцеловала девочку, а потом и ее маму, чего прежде никогда не делала.
– Мне было бы приятно иметь такую подругу, как вы, – сказала она с улыбкой.
– Мы уже подруги, – отозвалась молодая мать. – Пока вы в городе, прошу, приходите, когда захотите и у вас будет время со мной поболтать.
– Приду, как только выдастся свободная минутка.
Выйдя на улицу Нёв, Анжелина решила не подниматься по крутому склону холма, хоть это и был самый короткий путь на улицу Мобек. Вместо этого она направилась к площади с фонтаном. Она рассчитывала застать брата Эда в аптеке и пополнить свои запасы мазей и целительных настоев.
Старый монах встретил ее приветливо.
– Здравствуй, дитя мое! Ты как раз вовремя! Я собирался уже идти в монастырскую столовую обедать. Тебе что-то нужно?
– Настои ромашки и липы и пару горшочков вашей замечательной мази с календулой.
Брат Эд выставил на прилавок свои снадобья и благожелательно улыбнулся покупательнице. Он очень любил Анжелину, которую увидел в первый раз совсем еще крошкой на руках у ее матери Адриены Лубе, возле крестильной купели. Она выросла у него на глазах, пошла в школу, потом вернулась из Тулузы уже дипломированной акушеркой…
– Хвала господу, ваш супружеский союз принес свои плоды, – проговорил старый монах. – У тебя ничего не болит? Приступ тошноты снимет мята – разминай свежий листочек в пальцах, нюхай почаще – и все пройдет!
– Когда мы были в Испании, у меня иногда болел живот, но, слава богу, ничего серьезного. Сейчас у меня бывают моменты, когда я чувствую себя разбитой, но в остальном все отлично.
От аптеки до церкви было рукой подать, поэтому они услышали звуки органа. Анжелина прислушалась и сразу узнала, кто играет.
– У твоего супруга настоящий талант! – восхитился аптекарь. – Вчера он репетировал несколько часов и сегодня пришел. Отец Ансельм говорит, что это музыка его собственного сочинения. Если так, то у этого юноши большое будущее. Он прославит свое имя и станет знаменитым композитором, твой Жозеф де Беснак!
– Он планирует поехать в Париж этим летом, чтобы проконсультироваться у профессиональных музыкантов.
– Я очень рад за тебя и за него, Анжелина. Мне будет легче покинуть этот мир, зная, что ты живешь в благополучии, любви и уважении.
Монах окинул молодую женщину благожелательным и ясным взором своих светло-зеленых глаз. Его слова Анжелина приняла как благословение.
– Не говорите так, брат Эд! Я верю, что Господь даровал вам крепкое здоровье и силы для того, чтобы вы оставались с нами как можно дольше!
– Ты хочешь, чтобы я стоял за прилавком аптеки и в сто лет? – пошутил пожилой монах. – Ну, ты взяла все, что хотела?
– Да, спасибо.
Анжелина положила деньги на прилавок, зная, что они пополнят монастырскую кассу. Она прибавила к причитающейся за лекарства сумме еще несколько монет. Старик это заметил и, заговорщицки подмигнув, протянул ей бумажный сверток:
– Сладкие пастилки из сока алтейного корня для твоего крестника! Его зовут Анри, верно? Розетта и наша новообращенная, Октавия, приводят его с собой на мессу по воскресеньям.
– Спасибо огромное, брат Эд, и до встречи!
Анжелина положила сверток с конфетами в бархатную сумочку-кармашек, которую она пришила к поясу платья. В весеннем воздухе разливались ароматы сирени и первых роз, в ясном голубом небе выделывали свои акробатические трюки вернувшиеся из далеких стран ласточки.
«Когда-нибудь я тоже вернусь в родные края, – думала Анжелина, медленно ступая по коричневатым камням, которыми была вымощена площадь. – Но и в Лозере, я уверена, нам всем будет очень хорошо. У наших славных дам тоже нет повода печалиться: давний поклонник Октавии остается жить в Манде, а Розетта получила два письма от Виктора, и он пишет, что служить ему придется еще полтора года, но он обязательно будет навещать ее на новом месте».
Дочь хозяина таверны Фаншона выкатила ей навстречу коляску со своей годовалой дочкой.
– Добрый день, мадам! – поприветствовала Анжелину ее бывшая пациентка. – Прекрасная погода, не правда ли?
– Прекрасная! А какие румяные у вашей Луизы щечки!
– У нее как раз режутся зубки. Знали бы вы, сколько бессонных ночей нам пришлось пережить! У моего мужа Полена такие тени под глазами – ведь ему, бедняжке, приходится вставать до рассвета!
– Попробуйте потереть малышке десны корешком ириса. Он найдется в аптеке у брата Эда, – посоветовала Анжелина. – А вашим родителям и супругу передайте от меня привет!
– Спасибо! – отозвалась Фаншона, с любопытством поглядывая на округлившийся животик повитухи, которая сегодня была в платье из светло-коричневой ткани в мелкий желтый цветочек. – А когда родится ваш малыш?
– К концу сентября, если, конечно, природа не распорядится по-иному. У некоторых женщин роды случаются раньше или позже, чем они рассчитывали.
Анжелина пошла своей дорогой, стараясь улавливать звуки органа. Луиджи играл прекрасно, и она испытала прилив гордости. Ей захотелось войти в церковь, присесть где-нибудь в одном из последних рядов и дослушать произведение до самого конца. Но она очень проголодалась (Анжелина отметила, что в последние недели в буквальном смысле ест за двоих), поэтому направилась на улицу Нобль. Ее муж-музыкант наверняка скоро придет домой, на улицу Мобек, и они вместе пообедают.
По привычке она посмотрела на окна мадемуазель Жерсанды над каменной колоннадой, и знакомое лицо показалось меж розовыми занавесками.
– Ты пришла повидать мадемуазель? – спросила Октавия, вытряхивая пыль из салфетки.
– Ближе к вечеру я загляну к вам на чай. Розетта ждет меня дома, поэтому я тороплюсь, – отозвалась Анжелина.
Каждое мгновение этого утра, эти очаровательные мелочи жизни, составляющие ее повседневность, навсегда запечатлелись в памяти Анжелины. Все вокруг дышало гармонией и семейным счастьем, страхи и опасения словно бы отступили в тень. Даже их с Луиджи ссора, причиной которой стал поцелуй с Гильемом, в итоге обернулась благом. Их любовь только окрепла, и ничто больше ее не омрачало. Перспектива начать новую жизнь на земле предков мужчины, которого она любила, и Жерсанды обещала умиротворение. Перечеркнуть несчастья своей юности, уехать подальше от Гильема, Леоноры и всего их семейства…
Она прошла через церковную арку, когда звук быстрых шагов заставил ее оглянуться. Луиджи спешил догнать ее. Его волосы трепал ветер, у лба подпрыгивал упрямый завиток. Сегодня супруг был в белой рубашке с жабо, черных брюках и рыжих кожаных сапогах.
– Повитуха Лубе! – окликнул он жену шутливо.
– Что, мсье? – отозвалась она тем же тоном.
– Поцелуйте меня, или я упаду замертво!
В секунду он оказался рядом и нежно обнял ее. От поцелуя у нее перехватило дыхание.
– Тебе нужно как-нибудь навестить меня на моем балкончике! Полагаю, тебе, моя красавица, как супруге органиста не запрещено там находиться. Я уже говорил тебе сегодня, что ты день ото дня становишься все краше?
– А ты превращаешься в бессовестного льстеца! Идем, я умираю с голоду!
Бывший странник обхватил ее за талию, и они пошли к дому. Как и Анжелина, он чувствовал себя умиротворенным. Музыка была его страстью, и, когда он творил, идиллические картины представали перед его внутренним взором: величественные закаты, заснеженные долины, фрагменты былых странствий… С недавних пор он вдруг стал ассоциировать лицо жены с отдельными, самыми мелодичными, пассажами своего произведения. Вечером, в постели, он не раз говорил Анжелине, что она стала его музой.
– Ну наконец-то! – с упреком воскликнула Розетта, увидев супругов у порога кухни. – Анри уже пообедал! Сегодня в меню: гороховое пюре с кусочками поджаренного сала и салат-латук с заправкой из масла, уксуса и соли.
Анжелина заглянула под стол. Прислонившись спиной к белоснежной овчарке, ее маленький сын играл с мячиком.
– Ты опоздала, крестная! – воскликнул он. – Розетта очень на тебя сердилась. Говорила, пюе остыло!
– Проказник, ты потерял букву «р» из слова «пюре»! Признавайся, это нарочно?
– Да!
– Выбирайся из своей пещеры, чтобы я могла тебя поцеловать!
Она наклонилась и протянула руку. Мальчик с восторженным криком отодвинулся. Это была их любимая игра. Внезапно Спаситель вскочил, да так резко, что толкнул мальчика. Дверь осталась открытой, и он с лаем выбежал во двор.
– Спаситель! – крикнул Луиджи вслед собаке. – Да что с ним такое?
– Не хватало, чтобы когда-нибудь эта громадина перевернула стул или стол! – нахмурилась Розетта.
В ворота постучали. В конюшне заржала Бланка, и с улицы ей ответили чьи-то лошади.
– Готов спорить, Энджи, это за тобой. Сейчас ты опять унесешься бог его знает куда, даже не пообедав! – рассердился Луиджи.
Впоследствии он часто вспоминал эти слова, произнесенные в минуту раздражения.
– Пойду открою, – добавил он. – Может, это всего лишь бродячий торговец.
– Придержи Спасителя за ошейник! – напомнила ему супруга, тоже направляясь к двери.
Она осталась стоять на пороге, словно портрет в рамке из пышно цветущих желтых роз, которые посадила на этом месте ее мать несколько лет назад. Розетта положила подбородок ей на плечо и прошептала:
– Наша последняя пациентка позавчера уехала. В гостевой комнате полный порядок, так что сегодня ты, если понадобится, можешь поселить там кого-нибудь еще.
Анжелина хотела было ответить, но тут во двор зашел старший капрал жандармерии в сопровождении трех подчиненных. Повелительным жестом он приказал Луиджи отойти, и тот повиновался, уводя за собой ощетинившегося, рычащего пса.
– Пресвятая Дева! – охнула Розетта. – Что происходит?
– Кто из вас повитуха Лубе? – спросил капрал. – Именем закона и Третьей республики мне приказано взять под стражу Анжелину Лубе и девицу Розу Бисерье, в просторечье именуемую Розеттой! Соблаговолите следовать за мной!
– Арестовать меня? – повторила потрясенная Анжелина. – Но за что?
Жандарм покосился на Луиджи. Тот только что запер собаку в конюшне и теперь быстрым шагом направлялся к жене и Розетте. В следующее мгновение путь ему преградили перекрещенные сабли.
– Это еще что такое? – рассерженно вопросил он. – Полагаю, мы имеем право знать, на каком основании вы их арестовываете!
– Повитуху Лубе обвиняют в том, что она произвела аборт своей служанке, девице Бисерье, и еще одной молодой женщине.
Анжелина побелела как снег. Ей показалось, что сердце вот-вот перестанет биться, и она схватилась за дверной косяк. Перепуганная и тоже очень бледная, Розетта сделала шаг назад.
– Я готова следовать за вами! – произнесла Анжелина слабым голосом.
– Но это ошибка! – вскричал Луиджи в надежде спасти любимую, разыграв неведение. – Энджи, защищайся! Кто-то пытается опорочить тебя грязными наветами!
Она посмотрела на него с отчаянием, будучи не в состоянии ни отрицать, ни лгать. Не пытаясь даже понять, как эта тщательно оберегаемая от всех тайна могла открыться, она медленно пошла к воротам. Потрясение было так велико, что все мысли в ее голове перепутались.
Пронзительный крик заставил ее замереть на месте. Розетта бросилась следом за подругой, истерически причитая:
– Не трогайте повитуху! Это меня надо арестовать! Меня одну! Это все – моя вина, я умоляла ее мне помочь! Мсье капрал, клянусь, она не хотела!
Едва признание сорвалось с ее губ, как Розетта разрыдалась. Из кухни выбежал плачущий от страха Анри.
– Быстрее отведи его к твоей матушке, прошу! – сказала Анжелина Луиджи. – Мой маленький, не бойся, ничего страшного не случилось!
Мальчик продолжал всхлипывать, крупные слезы катились по его щекам. У него на глазах жандармы схватили одну из женщин за локоть, другую – за запястье. Все это произошло с ошеломляющей быстротой. Женщин посадили в черный фургон с одним окошком, забранным металлической решеткой.
– Нет! Этого не может быть! Это страшный сон какой-то! – пробормотал стоявший посреди двора Луиджи. – Анри, мы идем к мадемуазель Жерсанде! Все будет хорошо!
Мальчик замотал головой, давая понять, что не верит в это, и дрожащими губами попросил Луиджи взять с собой и Спасителя. От жалости к мальчику и тревоги у Луиджи стеснилось в груди.
– Хорошо, мы возьмем его с собой. Дай мне руку, и мы пойдем вместе и выпустим его из конюшни! А потом отправимся в гости к маме и Октавии. Твоя крестная и Розетта скоро вернутся домой, я это точно знаю.
Он лгал. Тревога снедала его. Нетрудно было представить, что ждет Анжелину в ближайшем будущем. «Если будет суд, вся округа узнает, что она сделала! Аборт – противоправное деяние, и Церковь его тоже строго осуждает. Найдутся желающие смешать ее имя с грязью! И бедняжка Розетта! Сколько ужасов она пережила, и вот теперь все это выйдет на свет божий!»
Что еще хуже, придется рассказать эту мрачную историю с абортом Жерсанде и Октавии… Бледный, ощущая тяжесть на сердце, он наклонился и взял мальчика на руки. Тот стал вырываться и кричать, да так, что покраснел от напряжения и злости.
– Пожалуйста, угомонись! – взмолился Луиджи. – Хватит с нас на сегодня несчастий!
Как только Спаситель выскочил во двор, мальчик успокоился. Дрожа от волнения, Луиджи поставил его на землю. Он страшился момента, когда предстанет перед матерью и заведет неприятный разговор. Но много больше он беспокоился об Анжелине. Суровые лица жандармов стояли у него перед глазами, их резкие жесты, этот черный фургон… С ним это случалось нечасто, но теперь он обратился к Господу: «Защити ее! Пускай она вернется домой! Спаситель, она носит дитя, она такая слабая и хрупкая!»
* * *
Жандармы на лошадях следовали за тюремным фургоном, возница которого был в штатской одежде. Анжелина с Розеттой сидели внутри на деревянной скамье. До сих пор они не обменялись и словом. Обе пребывали в состоянии оцепенения, обе переживали тысячу страхов в душе, пока тела мерно покачивались в такт движению повозки.
Впряженные в фургон кони шли медленно, шагом. Только на подъезде к площади с фонтаном Розетта решилась нарушить молчание.
– Это все из-за меня, – сказала она. – Это из-за меня ты попала в беду.
– Не говори так! – возразила Анжелина. – Я поступила по велению своей совести и ни о чем не жалею. Если бы из-за меня ты умерла, моя жизнь превратилась бы в ад.
– Она скоро станет адом, Энджи. Ты сама говорила, что за практику абортов акушерки много лет проводят в тюрьме и их лишают права работать по специальности. И ты ведь беременна…
– Беременна, да… – пробормотала повитуха.
Она закрыла глаза, бессильная перед этим новым ударом судьбы. Как и Луиджи, она вполне осознавала, какими будут последствия ареста и последующего за ним судебного процесса. «Мадемуазель Жерсанда будет в ужасе, когда узнает, что я сделала! И мой набожный отец! Все прежние пациентки станут меня презирать. Меня возненавидит весь город!»
Катастрофа! Это слово теперь пульсировало в смятенном сознании молодой женщины. В несколько минут канва ее жизни разорвалась, и ей, Анжелине, уже никогда не будет так хорошо, как было в этот чудный майский день…
– Энджи, прости меня! – прошептала Розетта, сжимая ей руку. – Господи, если бы только я умерла в тот день, когда прыгнула с обрыва! Ты была богата, счастлива и замужем за мужчиной, которого любила! А я все испортила!
Констатация этого печального факта болью отозвалась в сердце Анжелины, которая все еще переживала ощущение глобальной катастрофы, на них обрушившейся.
– Не надо, Розетта. Я сама это знаю. Стенания нам не помогут. Остается надеяться на милость судьи. Прошлой осенью в газете писали, что в некоторых случаях приговор предусматривал только общественное порицание и штраф. Ну и, разумеется, запрет на акушерскую практику.
Комок встал у нее в горле. Она посмотрела на стены фургона. В одной, под самой крышей, было крошечное зарешеченное окошко.
– Господи, я ведь раскаялась, пообещала искупить свою вину преданным служением роженицам и их малышам! Увы, все это бесполезно…
– А что будет с твоим сыном? – пробормотала Розетта.
– Мне нельзя об этом думать, иначе у меня опустятся руки. Анри поживет у Жерсанды, он привык. Луиджи и Октавия за ним присмотрят, ну и мадемуазель, конечно, тоже.
Она набрала в грудь побольше воздуха, силясь успокоиться. Истерика и слезы не помогут…
– Будем вести себя достойно, моя Розетта, – предложила она. – У меня были серьезные причины сделать то, что я сделала. И мне, моя крошка, придется предать их гласности.
– Ты расскажешь? Расскажешь про моего отца? И люди узнают, что этот мерзавец взял меня силой?
– Это – наш единственный шанс вызвать у судьи сочувствие.
Вся дрожа, девушка замотала головой. Щеки ее покраснели от стыда.
– И родители Виктора тоже все узнают! А Виктор? Все кончено, он никогда на мне не женится!
– Если любит, он все поймет, – сказала Анжелина, но в ее голосе не было уверенности.
Фургон остановился. Зафыркали и заржали лошади. Наперерез полицейскому кортежу промчался дилижанс, направлявшийся в Фуа, где располагалась префектура департамента.
– Куда нас везут? – спросила Розетта. – Энджи, скажи, нас разлучат с тобой? Без тебя я точно сойду с ума! Не позволяй им нас разлучить! Я хочу быть с тобой!
Ее зубы стучали от страха. Но чем больше нервничала Розетта, тем спокойнее становилась ее старшая подруга. Нежно обняв девушку за плечи, Анжелина шепнула ей на ушко:
– Я сделаю все, что смогу, чтобы мы были вместе, сестренка! Но если, на беду, нас разлучат, ты должна быть сильной. Молись почаще, не пытайся сопротивляться и никого не оскорбляй. Держи себя в руках и, самое главное, не отчаивайся!
Анжелина еще крепче прижала к себе это несчастное дитя, впервые постучавшее в ее дверь три года назад, на Рождество. Через некоторое время фургон снова остановился, и женщины услышали шум полноводной после таяния снегов реки.
Суровые жандармы помогли арестанткам выбраться из повозки. Их привезли к замку, некогда принадлежавшему виконтам де Шамбор, – массивному зданию строгих очертаний с большой дверью из лакированного дуба. Ныне здесь располагался городской суд. Вместилище справедливости, тишины и угрозы, он, казалось, собирался поглотить двух несчастных женщин. Фургон стоял у парадного входа. В двух шагах от здания суда брала начало оживленная торговая улочка, поэтому коммерсанты и их клиенты обычно видели все подъезжающие экипажи и повозки. Разумеется, прибытие полицейского фургона привлекло всеобщее внимание.
«Господи, что с нами теперь будет?» – спросила себя Анжелина.

 

В доме Жерсанды на улице Нобль, в то же самое время
Луиджи передал мальчика Октавии и попросил покормить ребенка в кухне и не подпускать даже близко к гостиной.
– Нам с матерью нужно серьезно поговорить, – пояснил он.
Ан-Дао и Жерсанда беседовали в гостиной. Возле их кресел стояла колыбель малышки Дьем-Ле. Луиджи попросил юную аннамитку побыть немного в своей комнате. Вид у него был трагический, поэтому Жерсанда испугалась.
– Что случилось, Луиджи? Несчастье? Большое несчастье? – спросила она тихо.
Она представила худшее: неожиданно скончалась Розетта или Анжелина. Или Огюстен Лубе?
– Катастрофа, способная разрушить благополучие нашей семьи и наши планы. Мама, умоляю, прежде чем я начну рассказывать, обещай, что проявишь понимание, не станешь гневаться и отчаиваться! У тебя слабое сердце, ты часто мне об этом напоминаешь. Поэтому прошу, постарайся сдерживать эмоции!
Бледный и взволнованный, Луиджи сел в кресло, обитое красным бархатом, в котором только что сидела Ан-Дао. Он заламывал пальцы, его лицо было напряжено, взгляд блуждал по комнате.
– Ты пугаешь меня до смерти, мой сын! – посетовала Жерсанда. – Что такого страшного могло случиться? И где Энджи? Я слышала голос Анри. Ты привел его сюда, значит, хотя бы с мальчиком ничего не стряслось!
– Мама, известие, с которым я к тебе пришел, очень неприятное. И в случившемся есть доля моей вины. Но разве я мог подумать, что однажды это падет нам на голову?
Он нервно вскочил на ноги, налил себе коньяку и залпом опустошил стакан.
– Хочешь, чтобы я умерла от волнения? – воскликнула мать. – Говори! Скорее! Мне уже дурно!
– Эта неприятная история случилась в прошлом году, в начале лета, – начал свой рассказ Луиджи, опускаясь в кресло.
Приглушенным голосом, не глядя матери в глаза, он облек в простые слова жуткую историю о насилии и страданиях, которые претерпела Розетта по вине своего пьяницы-отца в Сен-Годане в тот день, когда женщины втроем отправились посмотреть дом, владельцы которого, буржуа, собрались переезжать. По мере того как развертывался сюжет, Жерсанда вспомнила некоторые подробности, странное поведение Розетты, ее внезапную отлучку. Она задрожала от возмущения и ужаса, узнав, что девушка хотела убить себя и с этой целью бросилась с развалин крепостной стены.
– Она искала смерти, матушка, чтобы не рожать на свет божий плод этого ужасного злодеяния. Энджи отказывалась ее от него избавить, и тогда я убедил ее сделать это. Если бы понадобилось, я бы и сейчас поступил точно так же!
Оставалось рассказать о визите жандармов и о том, что произошло во дворе дома семейства Лубе полчаса назад.
Когда он умолк, пожилая дама на мгновение закрыла глаза. По ее напудренным щекам струились слезы. Дыхание у нее было неровным.
– И вы скрыли от меня эту драму! – пробормотала она наконец. – Всемогущий Боже, как Анжелина посмела совершить такую жестокость? Убить невинное дитя! Вы должны были сразу прийти ко мне, и я бы помогла Розетте. Мы бы отдали этого ребенка в приют.
Эту тираду Жерсанда произнесла резким, негодующим тоном. Ее светло-голубые глаза сверкали гневом.
– Ну конечно! – вскричал Луиджи. – Это же так легко – избавиться от нежеланного ребенка! Правда, матушка?
Слово «матушка» прозвучало хлестко, зло. Это было напоминанием пожилой даме о том, что в прошлом она сама бросила свое дитя.
– Представляете ли вы, какие муки выпали на долю Розетты? Она заботилась о своих маленьких братьях, зачатых ее родной сестрой Валентиной в насилии, от собственного отца! В итоге Валентина умерла в грязной хижине, в которой они все вместе жили. Наша несчастная Розетта боялась, что не сможет оставить свое дитя на пороге сиротского приюта. Боялась, что будет любить его несмотря ни на что. И я твердо убежден, что, если бы мы с Энджи заставили ее сохранить беременность, она бы покончила с собой задолго до родов!
– Нет, нет и нет! Я бы сумела ее переубедить! – возразила разгневанная Жерсанда. – Видишь, Луиджи, к чему все это в итоге привело! Анжелине грозит тюрьма или, не приведи господь, каторга в Гвиане. Розетта разделит ее судьбу. А ведь Анжелина носит под сердцем твоего ребенка – моего внука или внучку!
Рыдания лишили ее возможности говорить. Все ее мечты разрушил, разбил, растоптал злой рок. Жерсанда ощущала злость и отчаяние.
– Как я злюсь на Анжелину сейчас! Господи, как же я на нее злюсь! – пробормотала она.
На крик прибежала Октавия. Она замерла в дверях, глядя на господ расширенными от ужаса глазами.
– Пресвятая Дева, почему вы оба так кричите? Анри сам не свой, ничего не хочет есть. И Дьем Ле может проснуться…
– Уйди с моих глаз, Октавия! – сердито бросила Жерсанда. – Возвращайся в кухню. Я не в настроении выслушивать твою иеремиаду!
– Да, мадемуазель… – растерянно пролепетала славная уроженка Севенн, отступая в коридор.
– Матушка, не срывайте зло на невинных! – осадил пожилую хозяйку дома Луиджи.
– И ты тоже помолчи! – крикнула Жерсанда, вставая. Плечи ее тряслись от волнения. – Пойду прилягу. Я должна все обдумать. Нужно что-то предпринять… Я потрачу все до последнего су, но наследник моих предков не родится в тюремной камере на соломе!
– К чему запираться в своей спальне, если ты решила помочь Энджи? – спросил он. – Нам нужно оставаться сплоченными, это главное, и вместе мы найдем выход!
– Я буду искать выход без тебя. Разочарование мое слишком велико. Да, ты меня разочаровал, Жозеф, потому что в глубине своего материнского сердца я называю тебя Жозеф, а не Луиджи, так как это второе имя я нахожу нелепым. Ты только что причинил мне страшную боль, упрекнув в своем сиротстве, хотя уверял, что простил меня. И Анжелина, которой я всегда так восхищалась! Она ступила на этот опасный путь во имя дружбы, я понимаю, но разве можно так попирать Божий закон и рушить устои здравомыслия? Теперь ничто уже не сможет меня удивить. И мне понятно, зачем вам понадобилось это паломничество в Сантьяго-де-Компостела!
Нетвердым шагом Жерсанда покинула гостиную. Плечи ее трагично поникли. А ведь для нее делом чести было сохранять горделивую осанку и высоко держать голову! Луиджи вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Он стал прохаживаться от окна к окну – опустошенный, растерянный. Несколько минут мрачных размышлений – и он внезапно задался вопросом: «Кто донес на Анжелину? Кто мог узнать? В тайну были посвящены только мы трое – Розетта, Анжелина и я!»

 

В кабинете судьи Пенсона, здание суда, Сен-Жирон, час спустя
Альфред Пенсон надел форменное черное одеяние и белый крахмальный воротничок. Время от времени он озадаченно поглядывал на дверь, которая в любую минуту могла открыться, пропуская в кабинет повитуху Лубе. Арестантку доставили конные полицейские, и теперь она и ее служанка находились в одной из комнат первого этажа. В третий раз судья выдвинул ящик и посмотрел на портрет Леоноры – дагерротип, который она заказала у фотографа на улице Вильфранш.
«Ничего не бойся, радость моя! Я все для тебя сделаю! – думал он. – Скоро ты будешь свободна. Я уберегу тебя от козней этой безнравственной особы!»
Накануне вечером супруга Гильема нанесла судье очередной визит. Они задернули тяжелые шторы в спальне и в благосклонных ко всему сумерках предались новым эротическим играм. Зная, что Анжелину вот-вот арестуют, Леонора подчинилась всем его прихотям. Расположить к себе любовника, завоевать его полнейшее доверие, чтобы он не усомнился в ее правдивости, – ради этого она была готова на все.
В дверь постучали, и в кабинет заглянул мрачного вида субъект – секретарь суда.
– Господин судья, могу я ввести повитуху Лубе? – спросил он гнусавым голосом.
– Разумеется, Бернар. Я готов.
Судья был готов увидеть что угодно, но только не такую красивую молодую женщину в платье в цветочек, белокожую, с темно-рыжими блестящими волосами. Она устремила на него взгляд своих светлых фиалковых глаз, чей оттенок наводил на мысли об аметистах и цветках безвременника. Осенью, когда солнце пронизывает своими лучами их тонкие лепестки, безвременники кажутся такими вот прозрачно-сиреневыми…
– Здравствуйте, мсье! – спокойно, ровным голосом произнесла она обычное приветствие.
Растерянный судья ответил, надеясь, что смог придать своему тону надлежащую суровость.
Анжелине очень хотелось присесть. От голода у нее уже начала кружиться голова.
– Значит, это вы – повитуха Лубе? – спросил Пенсон. – И ваше теперешнее имя – Анжелина де Беснак?
– Да. В декабре прошлого года я вышла замуж за Жозефа де Беснака. Моя девичья фамилия Лубе, и многие по привычке до сих пор называют меня повитуха Лубе.
Дикция у обвиняемой была четкая, речь – правильная. Нетрудно было догадаться, что эта женщина получила хорошее образование. Секретарь суда без труда записывал ее ответы. Судья потер подбородок. Он ощущал некоторую неловкость. Альфред Пенсон рассчитывал увидеть перед собой воплощение порока, повитуху, на лице которой легко читается безнравственность и нечестивость. Однако ожидания его не оправдались.
– Вы точно повитуха Лубе с улицы Мобек? – переспросил он, ощущая себя глупцом, – до такой степени он растерялся.
– Да, это я. Мсье, вы разрешите мне присесть? Я жду малыша и с утра ничего не ела. Если у меня закружится голова, я могу упасть.
– Вы в суде, а не в своей гостиной! – громыхнул Пенсон, вспоминая самые отвратительные обвинения, прозвучавшие из уст Леоноры.
Его любовница не поскупилась на эпитеты. Она представила Анжелину испорченным созданием и опытной соблазнительницей и если и забыла упомянуть о ее красоте, то уж советов относительно того, как себя надо вести с такой женщиной, дала множество.
– Повитуха Лубе, вас обвиняют в том, что вы сделали аборт своей служанке Розе Бисерье, – начал судья Пенсон. – Это тяжкое преступление сурово карается законом. Но это еще не все. Как показали свидетели, вы произвели аборт юной жительнице местечка Лор Адели Сутра, которая умерла вскоре после операции.
– Это ложь! – возмутилась Анжелина. – Я имела в виду ваше второе обвинение! Что девушка умерла в результате аборта.
– Значит, вы признаете, что сделали аборт своей служанке?
– Да, но вы должны меня выслушать, чтобы знать, какие обстоятельства вынудили меня это сделать. Господин судья, поверьте, я долго колебалась, прежде чем дать свое согласие. Я приняла Розетту в своем доме, спасла ее от нищеты. С тех пор с моей помощью и при содействии мадемуазель де Беснак, моей свекрови, она научилась читать. Это так трогательно – наблюдать, как Розетта старается, как прилежно она занимается! Теперь она хочет стать учительницей.
Анжелина умолкла, сдерживая слезы утомления и страха. По телу ее пробежала дрожь, она поднесла руку ко лбу. Лицо ее внезапно стало белым как мел.
– Так и быть, присядьте! Допрос не пойдет быстрее, если вы потеряете сознание, – буркнул судья Пенсон.
– Спасибо, очень любезно с вашей стороны.
Он украдкой посматривал на арестантку, пока она брала у стены стул. Анжелина поставила его напротив судейского стола и грациозно присела.
– Что вы имеет сказать в свою защиту? – резко спросил он.
– Сначала я хочу рассказать, как мы с Розеттой познакомились. Уже много месяцев она помогает мне в работе и присматривает за порядком в доме, но для меня она – не служанка, а скорее сестра.
– Избавьте меня от этих подробностей и не пытайтесь меня разжалобить!
Если бы Анжелина была не так напугана и расстроена, смущение собеседника от нее не укрылось бы. Но в ту минуту она думала лишь о том, как изложить факты, не солгав при этом и ничего не исказив. Альфред Пенсон выслушал ее рассказ, в котором от начала и до конца Розетта играла роль трагической жертвы. Ясность и простота, с какими эта якобы богохульница повитуха Лубе описывала события, произвели на него впечатление. Спокойно, без чрезмерных эмоций и ложной стыдливости, она рассказала о мертворожденном ребенке Валентины, сестры Розетты, о том, как ей самой было тяжело, когда ее подопечная попыталась покончить с собой, о своих сомнениях, о проступке, продиктованном необходимостью спасти девушку.
– Я не хотела этого, но я понимала, что Розетта не доживет до родов. Вот, теперь вы знаете правду. Я ничего не скрыла. Но это, повторюсь, единственный раз, когда я совершила столь противное Богу и порицаемое обществом деяние. Совесть меня так мучила, что я хотела отказаться от акушерской практики, но мой исповедник отговорил меня и посоветовал искупить грех служением своим пациенткам.
Анжелина замолчала. Она заново переживала тягостный момент исповеди, когда повинилась в своем преступлении отцу Ансельму. Ей вспомнилась одна деталь: выходя из церкви, она столкнулась с молодой женщиной. Та посмотрела на нее с некоторым злорадством, что было удивительно. «Когда я была в исповедальне, мне показалось, что рядом кто-то прошел, – вспоминала Анжелина. – Позже я узнала, кто была та девушка. Николь, новая горничная из усадьбы Лезажей. Господи, она что-то услышала и рассказала Леоноре!»
Альфред Пенсон кашлянул, не переставая теребить разрезной ножичек из слоновой кости для бумаги – безделушку, которой он очень дорожил.
– Сколько патетики! – иронично заметил он. – Как будто читаешь бульварный роман для слезливых мещанок! Несчастная девушка, которую едва живой вытащили из реки, отец у которой – пьяница и кровосмеситель! Мне жаль, повитуха Лубе, однако я вынужден усомниться в вашей искренности. Достойные доверия свидетели подтвердили, что вы часто принимаете в своем доме посетителей. Так, вышеупомянутую Розу Бисерье навещает юноша из порядочной семьи, мсье Виктор Пикемаль, которому она продает себя за деньги. А о вашей внебрачной связи с Гильемом Лезажем известно едва ли не всему городу.
Теперь Анжелина знала, что арест – дело рук Леоноры. Только супруга Гильема могла так хорошо знать ее привычки и ее прошлое.
– Признайте, одних этих обвинений хватит, чтобы представить вас и вашу служанку в глазах общественности как особ безнравственных и достойных порицания! Думаю, ваш союз с Жозефом де Беснаком – результат ваших женских ухищрений. Вы забеременели и заставили его жениться и дать свое имя одному из ваших бастардов!
Эти грязные, безосновательные обвинения настолько возмутили Анжелину, что она забыла о статусе сидящего перед ней человека.
– Следите за своими словами, мсье! – вскричала она. – Вы не пытались проверить правдивость полученных сведений? Да, я совершила противоправное действие, зная, чем рискую, но это не повод обвинять меня во всех грехах этого мира!
О, как бы ей хотелось дать пощечину этому напыщенному законнику с румяным лицом и напомаженными волосами, а потом оказаться дома, на улице Мобек, и никогда его больше не видеть!
Удар кулаком по столу вернул Анжелину к реальности.
– Перед вами судья, мадам! Умерьте пыл, или к перечню ваших преступлений добавится оскорбление суда! Ваши дела и без того плохи. За неимением показаний в вашу пользу я отказываюсь верить вам на слово в том, что касается вашей служанки. Теперь рассмотрим дело девицы Адель Сутра из Лора.
– Я никогда не встречалась с этой девушкой. Я искренне сожалею, что она умерла, но я к этому не причастна. Господин судья, как акушерка я прекрасно знаю, что аборт, проведенный в условиях антисанитарии, зачастую ведет к смерти пациентки, но находятся дамы, которые идут на это. И хотя они берут за это большие деньги, на их услуги всегда есть спрос, увы! На этот отчаянный шаг обычно идут те, кого предал возлюбленный, и те, кто стал жертвой насильника. Бесчестье и сплетни – вот чего они больше всего боятся!
– А как насчет тех, кто изменяет мужьям, а потом избавляется от плода своей постыдной связи? Я прекрасно осведомлен о порочных практиках представителей низших сословий. И на это их толкают сладострастие и склонность к разврату!
Ироничная усмешка тронула губы Анжелины, и она сухо парировала:
– Полагаю, представители высших сословий демонстрируют не меньшее влечение к тому, что вы назвали «порочными практиками». Но человеку с положением и деньгами легче скрывать адюльтер и удовлетворять – опять-таки, использую ваше определение – свое «сладострастие и склонность к разврату»!
Альфред Пенсон покраснел, как маков цвет. Удар пришелся в цель. Он сам имел замужнюю любовницу, делившую с ним весьма аморальные удовольствия. Испытываемый им стыд и очевидное спокойствие прекрасной повитухи, ее красивый слог, разумная аргументация и интуитивное ощущение, что она говорит правду, – все это окончательно его разозлило.
– Вы поплатитесь за свою дерзость, мадам! – крикнул он.
– У меня создалось впечатление, что вы готовы вынести приговор без суда, – вздохнула молодая женщина.
– Еще слово, и я отправлю вас прямиком на каторгу!
Угроза возымела эффект. Побледнев от ужаса, Анжелина понурила голову и стала смотреть на свои руки – маленькие, ловкие руки, так часто державшие новорожденных, гладившие их, согревавшие, а иногда и возвращавшие их к жизни. Все кончено. Никогда ей больше не испытать удовлетворения от осознания исполненного долга, этой огромной радости…
Судья встал, распахнул дверь и приказал жандармам отвести арестантку в камеру.
– Теперь приведите девицу Розу Бисерье! – распорядился он.

 

В мануарии Лезажей, два часа спустя
Гильем расположился возле охотничьего домика со своим мольбертом и всеми необходимыми принадлежностями. Погода стояла прекрасная, и он воспользовался этим, чтобы закончить свою картину, изображавшую лошадь на зеленом пастбище на фоне заснеженных гор. Пальцы его были испачканы синей и зеленой краской, и он часто щурился, оценивая свое творение. Результат сегодняшних усилий разочаровал его.
– На помойку! – сердито подытожил он. – Франсин, подойди ко мне!
Сиделка выбежала из домика, где как раз варила кофе на спиртовой горелке.
– Мсье меня звали?
– Возьми эту мазню и сожги! Да поторопись! Садовник недавно развел за оградой костер, вот в него картину и брось. Не могу ее больше видеть!
Франсин взяла пейзаж и стала его рассматривать. Оплошностей, допущенных художником, она не замечала, а сама картина показалась ей симпатичной и яркой.
– Может, вы отдадите ее мне, мсье? Я с радостью повешу ее над кроватью!
– Чтобы остальная прислуга над тобой потешалась? – сухо поинтересовался Гильем. – Будь добра, брось картину в костер!
Пришлось подчиниться, пусть и нехотя. Франсин решила было не жечь картину, но все-таки сделала, как было приказано. Гильем подчинил себе и ее душу, и тело. Для нее он давно перестал быть всего лишь инвалидом, о котором нужно заботиться за приличную плату. Она по-своему любила его. Пусть примитивно, инстинктивно, но любила.
Когда сиделка ушла, Гильем набил трубку, раскурил ее и закрыл глаза. Ему вспомнилась встреча с Анжелиной в этом уединенном уголке парка, окруженном зарослями самшита, с посыпанной светло-серым гравием землей. Она похвалила его картину и как будто даже удивилась, что у него может быть талант к рисованию.
– Еще бы! Ее супруг – одаренный музыкант! – сердито проговорил он. – И только я ни на что не гожусь!
И все же взгляд, каким он окинул свою палитру и тюбики с краской, лежавшие на маленьком столике на расстоянии вытянутой руки, был полон обожания. Вздохнув, Гильем решил, что теперь попробует изобразить цветы.
«Через месяц Анжелина уедет! – думал он, не обращая внимания на отголоски разговора, долетавшие из-за изгороди. – Пустить, что ли, пулю в лоб? Нет, нельзя! Я должен жить ради сыновей, троих моих сыновей!»
Он распрямил плечи, решив не поддаваться слабости. Может, в конце лета они с Франсин даже съездят в Лурд…
Шорох гравия под чьими-то торопливыми шагами привлек его внимание. Это возвращалась сиделка. Ее большие груди раскачивались в такт ее стремительным движениям.
– Надеюсь, мой конь горел хорошо? – пошутил он, и голос прозвучал несколько хрипловато. – Теперь приготовь мне кофе, да послаще! Впрочем, ты знаешь мои вкусы.
– Конечно, господин, сейчас! Я совсем забыла про кофе. Подать вам к нему печенье или кусочек шоколада?
– Почему бы и нет? Завтра я начну новую картину. Впредь никаких пейзажей, только цветы – сирень, фиалки…
Тут Гильем осознал, что Франсин почему-то стоит на месте. Она застыла между открытой дверью в охотничий домик и его креслом и смотрела на него с тревогой.
– Чего ты ждешь?
– Да вот… Я только что говорила с садовником, мсье, а его кузина Мария недавно вернулась из города. Новости мсье не понравятся…
– Я не собираюсь играть в догадки, моя милая Франсин. И что бы там ни рассказывала кузина Мария, мне на это наплевать!
– Люди видели, как жандармы входили в дом на улице Мобек. Похоже, они арестовали повитуху Лубе и увезли в своем фургоне. Это было незадолго до полудня. Ее служанку они тоже забрали.
На Гильема словно пролился поток ледяной воды. Он взмахнул рукой, сметая со стола палитру и краски, и вскричал в изумлении:
– Арестовали Анжелину? Но почему?
Назад: Глава 8 Ревность
Дальше: Глава 10 В тюрьме