Глава 13
Во имя новой жизни

Прислонившись спиной к стене, Анжелина дремала. Пробуждаясь, она каждый раз спрашивала себя, который теперь час, наступил уже вечер или нет. В подземелье всегда было темно, и большая лампа, которую смотритель оставлял в самом начале коридора, не спасала положение. С недавних пор к темноте добавилась давящая тишина: четверку грабителей увезли в Фуа.

Много душевных сил уходило на то, чтобы не поддаться печали и отчаянию. Часто Анжелина представляла себе другую камеру – с узким, забранным решеткой окошком, через которое она все-таки сможет видеть солнечный свет и бледное мерцание звезд.

«Луиджи не пришел, – думала она. – Почему? Боже, это будет невыносимо, ужасно, если нам больше не позволят видеться! А вдруг с ним случилось несчастье? Нет, нельзя даже думать об этом!»

Сердце ее сжалось. С мужем они регулярно виделись со дня ареста, а вот по своему мальчику она очень скучала. Из глубины этого мрачного, сочащегося влагой обиталища Анри представлялся ей ангелочком, чье смеющееся личико возникало перед ее мысленным взором, стоило Анжелине закрыть глаза. Чтобы побороть тоску, она вспоминала, как держала его на коленях и обнимала, в мельчайших подробностях – соприкосновение с его теплой и нежной щечкой, аромат его дыхания, звонкий детский голосок…

– Ты тоже не спишь? – спросила у нее Розетта, которая лежала на лавке, положив голову Анжелине на колени.

– Мы и так спим слишком много, ты не находишь? Я даже жалею, что наших соседей увезли. Они хотя бы говорили на местном наречии, да и не такие уж они законченные негодяи…

– Еще бы! Когда жандармы их уводили, они пели твою любимую песню, и ты расплакалась!

– «Se canto» – гимн наших гор, и мама часто напевала его по вечерам, когда укладывала меня спать.

– Энджи, как ты думаешь, Виктор уже все про нас знает? Наверняка его родители прочли ту статью в газете и написали ему письмо. Он не простит меня, я в этом уверена! А если бы даже и простил, что толку? Я все равно не выйду из тюрьмы!

Анжелина предпочла оставить ее вопрос без ответа. Она была уверена, что им с Розеттой предстоит провести за решеткой много лет. Она вздохнула и погладила девушку по волосам.

– Думаю, им придется перевести меня в местную больницу, хотя бы на время родов. Я отдам моего малыша Жерсанде и Луиджи на попечение. Замечательно, если у Ан-Дао еще будет молоко, тогда она смогла бы кормить и его тоже.

Розетта приподнялась на локте и посмотрела в глаза подруге.

– Мне хочется умереть, Энджи! Это все случилось по моей вине!

– Я не хочу это слушать, я тебе уже говорила! С утра до вечера ты говоришь о смерти. Розетта, если я и сделала тот аборт, то только для того, чтобы ты жила и была счастлива. Ради всего святого, храни в сердце веру и не опускай руки! Мы не знаем, что уготовила нам судьба. Ну подумай сама! Если нас надолго упрячут в тюрьму, я лишусь возможности воспитывать своего второго малыша, и твое присутствие рядом и поддержка будут мне очень-очень нужны. Ты не можешь меня оставить, это своего рода долг…

Она искала любые аргументы, чтобы убедить Розетту, и этот последний произвел на девушку впечатление.

– Ты права, мой долг – вместе с тобой пройти этот горестный путь, поддерживать тебя, утешать! Энджи, я проголодалась. У нас остался еще пирог Октавии?

– Ни крошки! Мы доели его утром. Неужели ты забыла?

– Мне показалось, остался еще кусочек. А почему не пришел Луиджи? Он должен был принести чистое белье. У меня начались женские дела…

– Мы что-нибудь придумаем. Порвем на полоски мою нижнюю юбку. Нам грех жаловаться, Розетта! Уверена, нам было бы во сто крат хуже, если бы не деньги и хорошее спиртное, которые Луиджи носит смотрителю. Мсье Фюльбер только вчера поменял нам солому и каждый вечер приносит теплый суп.

– Это ты называешь супом? Вода и пара листков капусты! И я его боюсь, этого смотрителя! А ты еще называешь его мсье Фюльбер! Подвальная крыса, сволочь – вот он кто!

Анжелина поспешно прижала палец к губам подруги. Розетта вся дрожала от возмущения и злости, которые ей страстно хотелось выплеснуть наружу.

– Мы должны быть вежливы с этим человеком, прежде всего ради сохранения собственного достоинства, и уже потом – чтобы расположить его к себе. Если ты начнешь его оскорблять, он может забрать у нас лампу, морить нас голодом, не выносить нечистоты. Да бог знает что еще!

– Обещаю, Энджи, я буду следить за своими словами! – пробормотала девушка, зевая.

Она легла и прижалась щекой к бедру старшей подруги, но та заставила ее подняться.

– Я тоже прилягу. Теперь прижмись ко мне, сестренка, вместе нам будет теплее! Одеяла напитались влагой, и я боюсь, как бы мы не простудились!

Она легла на лавку и обняла Розетту за талию. Одеяла, одежда и волосы у обеих стали грязными, пропахли сыростью.

– Энджи, может, споешь?

– Нет, сейчас не могу. Спи! И не бойся ничего, я с тобой!

Скрежет металла и звук тяжелого, учащенного дыхания разбудили арестанток. Возле решетчатой двери появилась массивная фигура смотрителя. Фюльбер вставил ключ в замочную скважину.

– Ты! Идем со мной наверх… – буркнул он, указывая пальцем на Анжелину. – Моя жена рожает. Я позвал повитуху из квартала Сен-Валье, и она говорит, ее дело плохо. Говорит, надо бежать за доктором. Только доктора – это стоит очень дорого, да и ночь на дворе…

– Разве вам позволено меня выпускать? – спросила молодая женщина. – И практиковать мне запрещено, вы прекрасно это знаете!

Анжелина испугалась, что это – ловушка, устроенная судьей, дабы отяготить ее вину еще больше. Хотя… Луиджи рассказал, что видел жену Фюльбера и что эта дама уже на сносях.

– А я и не собираюсь тебя отпускать! Еще чего! – отозвался смотритель. – Я сказал повитухе, что ты тут, в подземелье, и она говорит: «Ведите ее наверх!» Так что пошли!

– У меня нет ни инструментов, ни саквояжа с медикаментами!

Принять на себя ответственность за пациентку в таких странных условиях? Анжелине стало страшно. Прежде с ней такого не случалось. И все же она решилась. Во имя новой жизни, сохранение которой – суть и смысл избранной ею профессии…

– Наверху мне придется надеть тебе на ноги кандалы, – сказал Фюльбер, открывая дверцу. – Это не моя прихоть, так надо!

Новость Анжелину не обрадовала. Она отшатнулась от решетки и сказала Розетте:

– Мне очень жаль, но какое-то время тебе придется побыть одной, сестренка! Будь терпеливой!

– Иди, Анжелина! За меня не тревожься!

– Пошевеливайся! – прикрикнул на арестантку смотритель, который не мог думать ни о чем, кроме того, что происходило с женой. – И не пытайся меня одурачить! Все двери заперты на ключ, так что сбежать все равно не выйдет!

Вскоре Анжелина уже следовала за ним по центральному коридору. Идти так далеко, шаг за шагом, минута за минутой, было непривычно.

– У меня нет таких намерений, мсье! – сказала она смотрителю. – Скажите лучше, как себя чувствует ваша супруга? И как ее зовут? Я привыкла обращаться к пациентке по имени.

– Ее зовут Перетта. И ей очень плохо. Кусает простыню, чтобы не выть от боли. Схватки начались на рассвете, а сейчас уже за полночь!

Они подошли к лестнице с каменными ступенями, на которых из-за влаги было легко поскользнуться. Фюльбер поднял лампу повыше.

«Однажды я снова выйду к свету, и это будет свобода! – подумала Анжелина. – Боже, какой это будет прекрасный день, когда рядом снова окажутся Луиджи и Анри, Жерсанда, Октавия, отец, Розетта! И как нам всем вместе будет хорошо, когда все забудется! И если мне никогда больше не позволят приблизиться к роженице… Что ж, я сама виновата, я это заслужила!»

Пройдя через две тяжелые, обитые железными гвоздями двери, они оказались в новом коридоре. Обоняние у Анжелины было тонкое, и она уловила ароматы кофе и куриного бульона. Где-то совсем близко закричала женщина.

Наконец смотритель ввел ее в комнату, служившую кухней и столовой. На полках вдоль стен разместились бутылки, тканевые мешочки и банки с провизией. Настоящая бакалейная лавка! С потолка свисали «бусы» из репчатого лука и лука-шалота, несколько колец колбасы и завернутый в полотенце окорок.

Яркий белый свет от болтавшейся под потолком лампы заставил арестантку прищуриться. По сравнению с подземельем тут было очень тепло и сухо.

– Снимай башмаки! – распорядился Фюльбер. – Я надену тебе железки! У меня есть те, что полегче, ноги тебе не поранят.

Анжелина подчинилась. Аппетитный запах и тепло от печки действовали на нее опьяняюще. Однако она быстро пришла в себя, едва увидев в соседней комнате жену смотрителя. Под спиной у роженицы была гора подушек, а рядом с кроватью стояла женщина – наверное, та самая, из квартала Сен-Валье. Конечно, пришлось подождать, пока смотритель не защелкнет у нее на щиколотках соединенные цепью грубые железные браслеты. Когда они вошли, Перетта спросила, запинаясь:

– Фюльбер, кто это?

– Повитуха Лубе, она училась в Тулузе. Я посоветовала вашему мужу сходить за ней, – пояснила повитуха из квартала Сен-Валье.

– Добрый вечер, мадам! – тихо поздоровалась Анжелина.

– Лубе? Та «делательница ангелов»? Ты совсем спятил, Фюльбер? Она и пальцем ко мне не прикоснется! Ни за что!

– Я и дьяволу позволю к тебе прикоснуться, Перетта, лишь бы он помог малышу выбраться из твоего нутра так, чтобы ты не сыграла в ящик!

В это время повитуха подошла к Анжелине, которая вздрагивала всякий раз, когда пациентка начинала стонать.

– Ребенок идет попкой, и он крупный! Дама очень сильная, и, если начнет противиться, я одна с ней не справлюсь. Что делать – не знаю…

«Ребенок идет попкой…» Эти три слова часто приводят акушерку в отчаяние. Такой тип предлежания плода чреват смертью не только плода, но и матери.

– Мне нужно осмотреть пациентку, чтобы точно знать, как расположился плод, – сказала Анжелина.

– Я хорошенько обмыла интимные места мадам Перетты.

– Это делает вам честь! Многие наши коллеги не уделяют должного внимания интимному туалету пациентки, хотя это очень важно, особенно если понадобится рассечь промежность. Так мы уменьшаем риск заражения.

Было видно, что волосы под платком у Анжелины грязные, платье у нее в пятнах, и все же своей правильной речью, решительным видом и ласковым взглядом фиалковых глаз она сумела внушить своей коллеге доверие. Что до супруги мсье Фюльбера, то она и думать забыла о вновь пришедшей. Снова начались схватки, и теперь ей было еще больнее, чем раньше. Она кричала, стонала и плакала.

– Больно! Я умру, так больно! – еле переводя дух, простонала Перетта. – И так с самого утра! Я больше не могу!

– Шейка матки не спешит раскрываться, – прошептала повитуха на ухо Анжелине. – Я пришла около пяти утра. Муж думал, она скоро родит, но, как видите… И, вдобавок ко всему, это ее первый ребенок.

Анжелина с тревогой подумала о малыше. Долгий родовой процесс мог его ослабить.

– Мадам, я должна вас осмотреть, – проговорила она громко. – Вам очень больно, однако, прошу вас, постарайтесь успокоиться!

Перетта, с трудом приподняв свои массивные телеса над подушками, замахала толстой ручкой и так выпучила глаза, словно узрела привидение:

– Фюльбер, выведи ее! Я ее не хочу! Фюльбер!

Ее муж, предусмотрительно удалившийся в кухню и потягивавший красное вино, прибежал на зов.

– Пускай повитуха Лубе делает свое дело, и точка! – прикрикнул он на жену, упирая волосатые кулаки в бока. – Выбирать не приходится!

– Послушайте меня, дорогая мадам, – зачастила повитуха из квартала Сен-Валье просительным тоном. – Ваш ребеночек идет попкой, и я ничего, ну ничего не могу с этим поделать!

– А она разве что-то может? – взвыла Перетта. – Господи, я точно умру! Ведите ко мне кюре, слышите? Фюльбер, иди за мсье кюре! Знал бы ты, как мне больно! Внутренности лопаются, спину ломит! Не могу больше, мой Фюльбер! Сил нет терпеть!

Анжелина между тем ощупывала живот роженицы, чтобы понять, как именно расположился плод в материнском чреве. Помочь супруге смотрителя благополучно разродиться – то был единственный способ заслужить расположение смотрителя. С этой мыслью она окинула взглядом телеса Перетты. Несчастная беспрерывно стонала, и лоб у нее был весь в поту. Вторая повитуха еще раз проверила состояние родовых путей. Поджав губы, она повернулась к Анжелине и проговорила мрачно:

– Никаких изменений. Нужно отправить мужа за священником.

– Нет! Роженице следует дышать глубоко и тужиться! – сказала на это Анжелина. – Если ребенок опустится ниже, я попытаюсь применить прием Морисо, нас обучали этому в Тулузе. Это знаменитый акушер времен Людовика XIV. В случаях заднего предлежания плода он придумал, как можно безопасно извлечь из лона головку ребенка. Я могу попробовать! Мадам, прошу, послушайте меня! Вам нужно дышать ровно: глубокий продолжительный вдох, потом – глубокий продолжительный выдох, потом – потуга!

Закатив глаза, Перетта помотала головой в знак несогласия. Она промучилась весь день и часть ночи и хотела теперь только одного: уснуть и забыть навсегда об измотавшей ее невыносимой боли.

– Мсье! – позвала Анжелина. – Принесите супруге водки или настойки опия, если она у вас найдется.

Шепотом она справилась у коллеги, есть ли у нее режущий инструмент – на случай, если придется рассекать роженице промежность.

– Да, я захватила свои ножницы для шитья, как всегда. Ими я в таких случаях и пользуюсь.

– Это лучше, чем ничего, – сказала Анжелина, наблюдая за ритмом дыхания пациентки.

Фюльбер принес стакан виноградной водки. На его грубом лице читалось крайнее беспокойство.

– Дайте жене выпить, – спокойным голосом сказала ему Анжелина. – Нужно, чтобы она успокоилась и расслабилась. У нее напряжено все тело, в том числе мышцы живота и промежности.

– Ну да, ну да, – пробормотал смотритель. – Мадам Даге, Перетта просила привести священника. Может, сходите за ним? Я отсюда ни ногой!

– Уже бегу! – воскликнула матрона, радуясь возможности ускользнуть из комнаты. Она была уверена, что пациентка на этом свете не задержится.

– Вы должны остаться, мадам Даге! – возмущенно воскликнула Анжелина. – Роды предстоят трудные, работы хватит нам обеим!

– Моя жена просила привести кюре! Ступайте! – рявкнул смотритель.

– Мсье, жизнь вашей супруги на волоске, и чем дальше, тем большей опасности подвергается и ваше дитя! – обратилась к нему Анжелина. – Мне понадобится помощь. Вдобавок ко всему у меня на ногах кандалы и я не могу свободно передвигаться вокруг кровати!

– Ничего, я помогу! В свое время я помогал разродиться корове, так что знаю, что к чему!

Анжелина стиснула зубы, чтобы не дать выход обиде и возмущению. Минута – и повитуха, накинув на голову черный платок, уже выходила из комнаты.

– Муженек, мне так плохо! – пожаловалась Перетта. – Видно, я потому и доносить дитя до срока не смогла, что Господь не хочет, чтобы я стала мамой!

Она испустила леденящий кровь крик и заплакала. Растроганный супруг поднес к ее губам стакан со спиртным. Сначала она поперхнулась и закашлялась, потом отпила немного.

– Вам стало лучше? – спросила Анжелина. – Теперь попробуйте потихоньку толкать! Привстаньте! А вы, мсье, станьте у мадам за спиной, чтобы она могла о вас опираться!

Фюльбер подчинился без колебаний, хотя тон повитухи был непререкаемым. Мало-помалу он проникся уважением к этой совсем еще молодой женщине, сохранявшей хладнокровие и говорившей с апломбом благовоспитанной дамы, несмотря на свое положение арестантки. Анжелина между тем переместилась к изножью простой, без деревянных спинок, супружеской кровати и нырнула под простыню, которой была прикрыта нижняя часть тела роженицы.

– Шейка матки раскрылась сильнее, это добрый знак! – воскликнула она. – Теперь нужно тужиться. Мадам, постарайтесь! Вот так!

Наклонившись вперед, с надсадным хрипением роженица стала тужиться. Анжелина приготовилась воспользоваться ножницами, когда растянувшаяся плоть промежности лопнула и показались ягодички младенца.

– Все идет прекрасно, мадам! Тужьтесь!

Прошло еще десять минут, но плод так и не покинул материнское лоно. Недолгий осмотр, во время которого Перетта снова кричала от боли, показал, что головка ребенка застряла.

Анжелина выпрямилась и посмотрела на смотрителя:

– Мсье, мне придется прибегнуть к опасному акушерскому приему, который может причинить вашей супруге новые страдания. Но это – единственный шанс спасти обоих, мать и дитя. Вы разрешите мне это сделать?

– Если ты думаешь, что может получиться…

– Думаю, я сумею все сделать правильно, но мне необходимо ваше согласие. Я в неприятном положении. Бог знает в чем вы можете меня обвинить, если случится несчастье!

– Делай что нужно! – пробормотала роженица. – Я хочу, чтобы это поскорее кончилось!

И снова Анжелина возблагодарила природу и Небеса за то, что ей были дарованы такие маленькие ручки и тонкие, ловкие, почти детские пальчики – неоценимое подспорье в ее профессии. Вспоминая иллюстрации, демонстрирующие поэтапное проведение приема Морисо, которые она с таким любопытством рассматривала в свое время в Тулузе, она осторожно, щадя Перетту, производила нужные действия. Наконец получилось наклонить головку плода. Последовало выталкивающее движение, и…

– Тужьтесь, мадам, но потихоньку! – посоветовала она. – Не останавливайтесь, но и не напрягайтесь чрезмерно! Вот так! Да, да, вот так! А теперь замрите! Пуповина обвилась вокруг его шейки, нужно ее распутать. Теперь все хорошо… Браво!

Как и каждый раз, повитуха с упоением взирала на новорожденного. Дрыгая ножками и ручками, это розовое чудо вдруг зашлось громким криком.

– Это мальчик, и он просто великолепен! – воскликнула она, забыв обо всем на свете и прямо-таки светясь от радости.

Счастливое забытье продлилось считаные секунды, и все же Анжелина насладилась им сполна. Она была горда тем, что у нее все получилось, и со слезами радости смотрела на отлично сложенного карапуза, которому только что спасла жизнь.

– Господи, это парень! Перетта, милая, ты слышишь? Мальчишка! – пробормотал ошеломленный Фюльбер.

– Я хочу на него посмотреть, – попросила родильница.

– Вскоре я его вам дам, нужно немножко подождать, пока я приведу малыша в порядок. Но показать его вам я могу. Глядите!

И она приподняла младенца. Повитуха из квартала Сен-Валье оставила все необходимое, чтобы можно было перевязать и перерезать пуповину. Анжелина молча завершила свою работу. Мысленно она вернулась к Розетте, которая осталась одна в темноте и тишине подземелья.

– Мне нужна крепкая нитка! – со вздохом произнесла она. – У мадам разрыв, и его нужно как можно скорее зашить. Сейчас отойдет послед, потом может быть небольшое кровотечение. Будет лучше, если я останусь рядом с мадам до утра.

Смотритель отошел от изголовья кровати, на которой лежала его усталая, но счастливая супруга, и теперь блестящими от гордости глазами смотрел на сына.

– Мсье, можете принести теплой воды? – обратилась к нему Анжелина. – В большом тазу! Если вам не с руки, я могу это сделать сама.

– Делайте что хотите, – ответил тот прерывающимся голосом. – И я хочу вас поблагодарить! Мы уже и не надеялись на такое чудо – после шести-то лет брака!

Анжелина отметила про себя, что теперь мужчина обращается к ней на «вы». Ответив ему робкой улыбкой, она протянула матери завернутого в чистую пеленку младенца.

– Я тоже вам так благодарна! – прошептала Перетта. – Если бы не вы…

– Я выполнила свой долг, мадам, – проговорила Анжелина тихим голосом.

Некоторое время спустя вернулась повитуха из квартала Сен-Валье, ведя за собой кюре церкви, расположенной в том же квартале. Только теперь Фюльбер осознал, что даже не запер дверь на ключ и что, невзирая на кандалы, его арестантка могла сбежать. Однако счастье отцовства – еще бы, ведь у него родился мальчик! – заставило его быстро забыть об этой досадной оплошности. Что касается мадам Даге, то при виде Перетты с младенцем на руках она издала крик восхищения:

– Слава тебе, Господи! Это чудо!

– Это случилось благодаря повитухе Лубе! – отозвалась Перетта. – Она помогла малышу выбраться на свет божий! Сунула руку мне в живот, а я даже ничего и не почувствовала! Как же я рада! Я ведь была уже одной ногой в могиле!

Святой отец только теперь понял, что ему не придется никого соборовать. При упоминании имени Анжелины он замер на месте с перекошенным лицом.

– Фюльбер, что я слышу? Вы, примерный прихожанин, осмелились привести в свое жилище эту женщину? Разве ее место не в тюремной камере? Разве ей позволительно разгуливать на свободе?

– Отче, эта Лубе – опытная повитуха. Это мадам Даге посоветовала мне привести ее к супруге, и она была права! Посмотрите! Моя жена спасена, и теперь у нас есть здоровый малыш, подарок Неба!

– Обладающие талантом производить детей на свет с неменьшей ловкостью уничтожают хрупкое обещание жизни еще во чреве матери! – сердито отозвался священник. – У повитухи Лубе на руках кровь невинного младенца, и этими руками она прикасалась к вашей супруге, доброй католичке! Немедленно отведите это нечестивое создание обратно в камеру, Фюльбер! Мадам Даге позаботится о вашей жене, она свое дело знает!

Поникнув головой, смотритель сделал Анжелине знак выйти из комнаты. Она как раз собиралась еще раз осмотреть пациентку. Понимая, что возражать не стоит, молодая женщина горделиво выпрямилась и обратилась к коллеге с наставлениями:

– Нужно проследить за кровопотерей. Крови не должно быть ни слишком много, ни слишком мало. Если у мадам начнется жар, позовите доктора. Думаю, никаких осложнений не возникнет, но на протяжении двух дней я бы порекомендовала вам не спускать с пациентки глаз. До свидания, мадам Перетта! До свидания, мадам Даге!

Не проронив ни слова, смотритель снял с нее кандалы. Анжелина снова надела свои башмаки, и все это – под презрительным, леденящим кровь взглядом кюре.

«Дядюшка Жан сказал бы, что этот кюре той же породы, что и те, кто отправлял еретиков на костер, даже если речь шла о людях самой праведной жизни!» – подумала она, и сердце ее вдруг затрепетало от возмущения.

Фюльбер взял связку ключей. Он выглядел смущенным и не поднимал на Анжелину глаз.

– Господь уже простил меня! – все-таки сказала повитуха, уже стоя на пороге комнаты.

– Молчите, гордячка, заблудшая душа! – громыхнул кюре в ответ.

Казалось, еще мгновение – и он плюнет в ее сторону. Анжелина не ожидала обнаружить столько злобы в человеке, чей долг – проявлять милосердие и жить по евангельским заповедям. Смерив его изумленным взглядом, она вышла из помещения. Прохлада и темнота коридора подействовали на нее угнетающе.

«В жилище этих людей пахнет супом, и кофе, и горящим в очаге деревом. Я еще долго буду вспоминать крик этого младенца и счастливые слезы его матери. Последние роды, которые мне довелось принять…»

При этой мысли у нее сжалось сердце. Через пару минут дверь камеры закрылась у нее за спиной. Розетта лежала на лавке и, похоже, спала. Фюльбер поднял фонарь повыше.

– Когда мсье кюре уйдет, я принесу вам кувшин теплого молока и сладкую булку! – Он постарался, чтобы голос прозвучал грубо и резко. – Всякая работа должна быть оплачена.

Анжелина проводила его взглядом, вцепившись в решетку обеими руками. Полумрак подземелья вдруг показался ей ужасным предвестником мрачного будущего, в котором нет места теплу и свету. Розетта встала и, бесшумно подойдя к подруге, обняла ее за плечи.

– Ну? Мсье Фюльбер стал папашей?

– Да. У них родился чудесный мальчик.

– По крайней мере, теперь нашему тюремщику обеспечена достойная смена! – иронично усмехнулась девушка. – Знаешь, Энджи, это было так странно – находиться тут без тебя. Я представляла себе, что ты не вернешься, и даже радовалась этому. То, что я сгнию в тюрьме, – это в порядке вещей, я родилась под несчастливой звездой. Но ты… Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас была дома, с сыном, мужем и с семьей!

– Умоляю, Розетта, перестань говорить глупости! Отныне наши судьбы связаны. На суде многое может измениться, потому что, когда придет время, я буду знать, как себя защитить.

– А я ни за что не стану рассказывать, что отец со мной сделал, перед людьми, которые нас знают! Родители Виктора наверняка придут, а ведь они считали меня порядочной девушкой!

Розетта умолкла, и плечи ее задрожали от рыданий. Анжелина погладила ее по голове, искренне сочувствуя горю несчастной.

– Плачь, сестричка! Плачь, если это дает тебе облегчение. Я не сомневаюсь, что это будет для тебя мучительно, однако даже самое плохое, что с нами случается, имеет свой конец. Когда в зале суда ты все расскажешь, ты вздохнешь свободнее. И не надо стыдиться! Единственный преступник – это тот, кто украл у тебя твою невинность. Розетта, что, если нам помечтать немного?

– Помечтать? – переспросила девушка, всхлипывая.

– Конечно! Давай представим, что ждет нас в будущем. Может, нам и придется какое-то время провести в тюрьме, но это будет в Фуа или в Сен-Лизье, и наверняка наша камера будет не такой жуткой, как эта. Но этот мрачный период мы пропустим и вообразим, что мы свободны и вольны ехать куда угодно – в Лозер, а может, даже в Париж! Я открываю магазин модного платья для дам. Ты – моя продавщица и с утра до вечера возишься с красивыми отрезами тканей всех цветов радуги, пока я крою и вышиваю.

– А остальные? Чем занимаются Октавия, мадемуазель Жерсанда, Анри и Луиджи? И разве ты взяла бы с собой в Париж Спасителя? Что делать пастушьей собаке в таком огромном городе? – дрожащим голосом стала спрашивать Розетта.

– Конечно же, мы переехали все вместе. Луиджи – пианист или органист, благо в столице много церквей и концертных залов. Мадемуазель Жерсанда наблюдает за жизнью города из окошка, Октавия занимается готовкой и болтает с соседями. Наш Анри ходит в школу, а для собак у нас будет сад!

– Мне это даже нравится – мечтать! Говори еще!

– Моему младшему малышу уже два или три годика, и Ан-Дао, которая стала нашей кормилицей, присматривает за ним и маленькой Дьем-Ле. К слову, Розетта, мне кажется, ты не слишком-то любишь Ан-Дао.

– Почему же, она мне нравится, но все-таки какая-то она странная – такая крошечная и глаза узкие…

– Она – аннамитка, поэтому на нас не похожа. Ее страна очень далеко, я показывала тебе на географическом атласе Жерсанды.

– Наверное, я ей немного завидовала. Все вокруг так ее жалели и заботились о ней, особенно ты! Если не считать этого, она – очень славная девушка.

– Славная и отважная, как ты! Подумать только, это семейство из Сали-дю-Сала держало ее в рабстве! Мужчина называл себя ее мужем, а сам издевался над нею!

– Я знаю. Скажи, а что стало с Виктором в твоих мечтах?

– С Виктором? Вы с ним поженились, и теперь он работает в Париже или еще где-то.

Словам Анжелины не доставало уверенности и той утрированной веселости, которые украсили ее недавнее повествование. Розетта уловила перемену и заплакала.

– Лучше не будем о нем вспоминать, Энджи! – по-детски всхлипывая, проговорила она. – Я больше никогда его не увижу!

Повозка медленно катилась по дороге вдоль речки Сала, где-то между Ториньяном и Сен-Лизье. Морис Пино, скотовод и владелец большого стада овец, вез домой Магали Скотто, которая провела ночь у кровати его супруги Сюзанны. Уроженка Прованса присутствовала при рождении третьего ребенка четы – здоровой и тяжеленькой девочки. Роды были долгие, но все обошлось вполне благополучно.

– Если бы не эта история с абортом, – говорил скотовод, – я бы поехал за повитухой Лубе. Я бы и не подумал, что она из тех, кто занимается такими черными делами! Сюзанна и слушать меня не хотела, когда я ей рассказывал! Дочка Адриены Лубе – и вдруг «делательница ангелов»! Но и вы со своей работой справились, мне грех жаловаться!

– Благодарю вас, мсье Пино, за добрые слова, – отозвалась Магали. Она была очень довольна, потому что получила ни много ни мало шесть франков серебром.

– Это святая правда! Моя супруга тоже говорит, что вы свое дело знаете.

– Будет любезно с вашей стороны, если вы расскажете об этом соседям и дадите при случае мой адрес, – заулыбалась повитуха. – Повитуха Лубе теперь практиковать не будет, значит, люди могут обращаться ко мне. В понедельник в Сен-Лизье была ярмарка, и я слышала разговоры, будто она несколько лет проведет за решеткой!

– А что вы хотели? То, что она сделала, – преступление. Разве не так?

– О да, ужасное преступление!

В блеклом, голубоватом свете восходящего солнца они закивали в унисон. Над лугами, раскинувшимися за рекой, повисли ленты тумана. Над ними пролетали стайки воробьев, чтобы спрятаться в зарослях ежевики и ломоносов.

– День сегодня будет ясный, – сказал скотовод. – Посмотрите на небо. Ни облачка!

Магали кивнула. Ей вдруг стало немного грустно. Она подумала об Анжелине, запертой в подземной тюрьме замка в Сен-Жироне. «Жаль, что так получилось! Такая способная и такая молодая! Ей попросту не повезло. Разве мало на свете повитух, которые помогают женщинам сбрасывать ребенка в самом начале беременности? За это щедро платят, так что у матроны одна забота – чтобы все было шито-крыто!»

Ее дыхание участилось, стоило вспомнить о том апрельском вечере, незадолго до возвращения Анжелины в Сен-Лизье, когда она, Магали, сделала аборт служанке из дома буржуа. Это был не первый случай в ее практике и, разумеется, не последний.

– Гляньте-ка на ту лодку, мадам! Что там такое? – вдруг обратился к ней Морис Пино.

Он остановил мула и теперь указывал пальцем на женщину, лежащую в лодке, которая была привязана к стволу тополя и мерно покачивалась на воде. Магали разглядела, что волосы у женщины белокурые и она в светло-зеленом платье.

– Не шевелится… Господи, неужели мертвая?

– Пойду посмотрю! – сказал мужчина, спрыгивая на землю.

От природы любопытная, Магали тоже выбралась из повозки и последовала за крестьянином. Она предвкушала драму и хотела быть первой, кто узнает все подробности. Трава была мокрой от росы, подол юбки то и дело цеплялся за колючки, но Магали этого даже не замечала. И все же Морис Пино в своих грубых башмаках и толстых гетрах, которым колючки были нипочем, шел быстрее.

– Вот несчастье! – воскликнул он. – Я знаю эту даму. Она живет в мануарии Лезажей. Мы с ними соседи.

И он встал на цыпочки, чтобы получше рассмотреть застывшее лицо Леоноры. Магали, едва подойдя к воде, полезла в лодку.

– Я посмотрю! Дайте мне руку, чтобы я не свалилась в реку! – дрожащим от волнения голосом попросила она. – Вода наверняка холодная. И подтяните лодку ближе к берегу!

Она забралась в лодку, приподняла Леоноре голову и приложила палец к сонной артерии у нее на шее.

– Благодарение Господу, она жива! – сказала она спустя пару секунд. – Нужно ее согреть, ее одежда вся мокрая. Знать бы, что с ней сталось… Мсье Пино, мануарий, о котором вы говорили, далеко? Лучше бы отвезти ее домой.

Даже обращаясь к своему спутнику, уроженка Прованса не теряла времени даром: она похлопала молодую женщину по щекам и, будучи более крепкого сложения, смогла чуть ее приподнять. Наконец веки Леоноры дрогнули и она открыла глаза.

– Где я? – выдохнула она едва слышно.

– На берегу речки Сала, в лодке, куда натекло порядочно воды! Мадам, как вас зовут?

– Леонора. Я хотела вернуться домой.

– Мы отвезем вас домой, не волнуйтесь! Благо у мсье Пино есть повозка.

– Но мой дом на острове Реюньон. Мой дом далеко…

Магали пожала плечами. Она уловила запах дыхания Леоноры, и теперь ей все стало ясно. Она знаком дала своему спутнику понять, что эта дама накануне выпила больше, чем следовало.

– Помогите мне! – сказала она. – Когда мы вытащим ее на берег, я укутаю ее в свое манто.

Она снова повернулась к Леоноре и заговорила с ней, будто с ребенком:

– Ну же, вставайте, мадам! Делайте, как говорит Магали, и все будет хорошо. Конечно, вы замерзли. Целую ночь пробыть на берегу! И родственники ваши наверняка места себе не находят! Вон у вас на пальце обручальное кольцо! А муж что скажет? Не следовало столько пить. Это нехорошо, особенно когда вы – такая красивая и молодая…

Морис Пино кивал, внутренне восхищаясь медоточивой терпеливостью, с какой миловидная уроженка Средиземноморья обращалась к незнакомке.

– Да, я много выпила… Думаю, что много. Вчера я стащила из буфета бутылку коньяка. Из запасов моего свекра… Мне было так грустно! Но как я тут оказалась?

Магали чуть крепче сжала запястье молодой женщины и проговорила тихо, с сочувствием:

– Идемте, моя хорошая! Идемте со мной. Когда переберешь лишнего, случается, ничего не можешь вспомнить.

Леонора позволила себя увести. Молодая женщина была очень бледна, и вид у нее был отсутствующий – жалкий призрак лучащейся радостью новобрачной, которой три года назад Гильем клялся в вечной любви.