Глава 11
Ради любви

Дома судьи Пенсона не оказалось. Леонора долго стучала в дверь, потом вышла на улицу и направилась к тому месту, где оставила свой экипаж. Макэр посмотрел на нее с издевкой, однако она ничего не заметила. Подумав немного, молодая женщина приняла решение.

– Сделаем круг по центральным улицам, – сухо распорядилась она. – Сейчас поезжай к Гран-Кафе. Мне нужно кое с кем повидаться. Если повезет, я его увижу и окликну.

Женщина умирала от страха при мысли, что ей, возможно, придется вернуться в мануарий, не переговорив с любовником. Правда, предстоящий разговор с судьей пугал ее не меньше. С самого начала интимной связи они встречались только в его квартире, а во время воскресных визитов Пенсона в дом Лезажей делали вид, что едва знакомы. Если бы не обстоятельства, Леонора ни за что не поехала бы к Альфреду вечером. Она знала, что чаще всего он ужинает в каком-нибудь заведении с хорошей кухней в Сен-Жироне.

Одевалась она в спешке, забыв свое обычное кокетство, волосы уложила кое-как и надела маленькую шляпку с вуалью.

«Наверное, я ужасно выгляжу! Я даже не накрасилась!» – подумала она, когда экипаж сдвинулся с места и обитые железом колеса заскрежетали по мостовой.

Кружение по узким, плохо освещенным улицам старинного городка, расположенного на берегах речки Сала, не доставило Леоноре ни малейшего удовольствия. Она так и не смогла привыкнуть ни к здешнему климату (в Арьеже было намного холоднее, чем на острове Реюньон), ни к архитектуре, типичной для маленьких французских городков. «Эти высокие дома из серого камня, тесно прижавшиеся друг к другу, – что в них может быть красивого?» В этот вечер Леонора острее обычного ощущала себя жертвой, по воле Гильема изгнанной из земного рая и обреченной жить в стране, которая так и не стала для нее родной. И, как ни странно, мыслями она часто возвращалась к Розетте, служанке Анжелины.

«Я видела ее лишь однажды, когда приносила Эжена на осмотр в диспансер. Девушка сидела за письменным столом Анжелины и делала заметки. Хорошенькая, совсем юная, улыбчивая… Неужели ей и вправду довелось пережить этот ужас?»

Об отце, умершем, когда ей было десять, у Леоноры остались светлые воспоминания. Богатый плантатор обожал свою дочь и всячески ее баловал. Он подарил ей пони, как только девочка подросла настолько, что могла учиться верховой езде.

«Гильем в чем-то прав… У нас было беззаботное детство и счастливая юность, но сколько на свете тех, кому повезло меньше! Тех, кто замерзал зимой и голодал. Отец Розетты, вероятно, был горьким пьяницей, раз опустился до насилия над собственным ребенком! И легко ли оправиться после пережитого жертве изнасилования? Но Розетта производит впечатление девицы спокойной и благоразумной, она научилась читать и писать… Наверняка это все святая Анжелина: взяла под свое крыло, дала ей крышу над головой, согрела, наняла учителя!»

В глубине души она попыталась найти хоть частичку ненависти к сопернице, но так и не отыскала.

– И правда, что такого плохого она может мне теперь сделать? А я отправила ее в тюрьму, в то время как она ждет ребенка от своего мужа!

Слезы горечи и сожаления потекли по ее щекам. Она смахнула их кончиками пальцев.

– Мадам, мы как раз перед Гран-Кафе! – крикнул ей Макэр.

– Не кричи! Ни к чему привлекать всеобщее внимание, – произнесла Леонора, чувствуя, как учащается сердцебиение.

Погода в этот весенний вечер стояла прекрасная. Посетители ресторана расположились на террасе. Между круглыми столиками, покрытыми белыми скатертями, сновали официанты с подносами. Маленький оркестр на эстраде под молодыми платанами играл вальс. Взгляд Леоноры заскользил по лицам трапезничающих. Очень скоро она узнала профиль Альфреда Пенсона. Любовник сидел с бокалом в руке. Компанию ему составляли двое весьма элегантно одетых мужчин.

– Боже мой, это он! – прошептала она, вздрагивая при мысли, что нужно подойти к нему и заговорить.

Судья, в костюме и шляпе, кивал, и вид у него был озабоченный. Леонора все никак не могла решиться. Макэр спросил с козел:

– Мне ехать к гостинице Отель-де-Пирине, мадам?

– Нет. Жди меня здесь!

Дрожа от волнения, Леонора открыла дверцу и спустилась по откидной лесенке на землю. Всей душой она желала, чтобы любовник увидел ее и подошел, избавив ее от необходимости выносить любопытные взгляды всех этих незнакомцев и незнакомок. Она была болезненно кокетлива и чувствовала себя неуверенно ненакрашенной и без остальных женских штучек, поэтому этот момент переживала особенно мучительно. К счастью, лошадь Лезажей заржала, приветствуя коня из упряжки фиакра. Несколько мужчин машинально посмотрели в ее сторону, в их числе оказался и Альфред Пенсон. Он сразу узнал карету Лезажей и… Неужели Леонора? Молодая женщина сделала ему знак подойти.

– Прошу меня извинить, господа! Я отлучусь ненадолго. Поздороваюсь со знакомой… – проговорил он, стараясь скрыть замешательство.

Леонора отступила в темноту, за карету. Судье пришлось последовать за ней.

– Альфред, умоляю, нам надо поговорить! Это серьезно.

– Леонора, я ужинаю с супрефектом и начальником полиции! Как ты оказалась в городе в такой поздний час?

– Я приехала, чтобы с тобой поговорить. У меня большие неприятности.

Он в раздражении махнул рукой. Встреча с любовницей сегодня не входила в его планы.

– Приезжай завтра утром! – шепотом предложил он.

– Я не вернусь домой, пока мы не поговорим! – не сдавалась Леонора. – Я понимаю, что это некстати, что я тебя отвлекаю. Сделаем вот что. Дай мне ключи от квартиры! Я сейчас поеду на улицу Вильфранш и проведу ночь у тебя. Гильем сам мне это предложил!

– Твой муж? – удивился судья. – С чего вдруг он стал таким либеральным?

– Долго объяснять. Возвращайся к своим друзьям!

Он передал ей связку ключей, не позволив себе ни малейшего знака внимания в ее адрес. А вот Леонора, трепеща от волнения, схватила его за руки.

– Какие холодные у тебя пальцы, – заметил он. – Поезжай! Я постараюсь освободиться как можно скорее.

Одна в квартире любовника, Леонора наконец дала волю слезам. После многомесячных размышлений о том, какой несчастной ее сделала Анжелина и как повитуху за это наказать, она словно бы вынырнула из опасного омута и теперь недоумевала, зачем зашла так далеко в своей мстительности, которая к тому же не обещала ни малейшего удовлетворения. Сжавшись в кресле, то и дело нервно вздрагивая, Леонора пыталась привести в порядок свои мысли. Ее не покидало ощущение, что судьба жестоко над ней посмеялась. «Даже если бы Анжелина умерла, ничего бы не изменилось. Гильем все равно будет любить ее до конца своих дней. А ведь она спасла Эжена и меня тоже, так как вторые роды у меня были очень трудные…»

В последние дни Леонора старалась не видеться с детьми. Теперь она по ним скучала, и ей хотелось кричать от безысходности.

– Как бы я хотела, чтобы они сейчас были со мной! Я бы прижала их к сердцу, к своему истерзанному сердцу! – проговорила она, истомленная рыданиями, снедаемая угрызениями совести.

Перед глазами мелькали обрывки воспоминаний. Их с Гильемом свадьба: банкет, на который было приглашено шестьдесят гостей, букеты благоухающих цветов на длинном столе, улыбки матери, потом – нескончаемое плавание на корабле.

– Бастьена, бедненького, совсем измучила рвота! И спал он плохо! Гильем все время нервничал. Нужно было взять с собой мою старую нянюшку. Я тогда еще не умела успокоить младенца…

Одно из воспоминаний было особенно ярким – день, когда все семейство Лезажей отправилось на мессу в собор местечка Сен-Лизье. Стояла прекрасная погода. Тогда Леонора еще надеялась полюбить Арьеж – место, где ее супруг родился и вырос. Но вот церковная служба закончилась, и перед ними с Гильемом появилась молодая женщина ослепительной красоты, чей фиалковый взгляд выражал глубочайшую тоску.

– Я сразу почуяла опасность! – проговорила Леонора в темноту. – А потом моего дорогого мужа будто подменили. Он стал избегать супружеского ложа, его мучила бессонница. Я могла бы и раньше догадаться, что он любит Анжелину. Но разве это ее вина?

В итоге Леонора решила, что во всем виновата Николь. Горничная постоянно подливала масла в огонь, подталкивала свою госпожу к пропасти, которая теперь разверзлась у нее под ногами. Осознание этого факта вызвало новый поток слез.

Такой ее и увидел Альфред Пенсон – потерянной, заплаканной.

– Леонора, козочка моя, что ты с собой сделала? – вскричал судья. – Гильем прогнал тебя из дома за то, что я приказал арестовать его любовницу?

– Нет! Нет! И прошу, не называй меня «моя козочка», мне это неприятно… Который час? Я думала, ты никогда не придешь! Я сижу тут совсем одна, в темноте…

– Нужно было зажечь лампы! Все необходимое на столе, достаточно чиркнуть спичкой.

Это практичное замечание окончательно взвинтило нервы молодой женщины, которая привыкла жить на всем готовом.

– Пенсон, я бы не приехала в город так поздно, если бы у меня не было на то серьезной причины! – твердым голосом проговорила она. – Ты должен меня выслушать, а потом сделать, как я прошу. Обещай, что так и будет!

Судья как раз зажигал висячую лампу с красивым резным каркасом из меди.

– Я не стану ничего обещать, пока ты не объяснишь суть дела, Леонора.

– Почему ты называешь меня по имени и таким равнодушным тоном?

– Ты и вправду сама не своя! – вскричал он. – Ты запрещаешь называть себя ласковыми именами, запрещаешь произносить свое имя. Что мне остается? И разговариваю я с тобой в том же тоне, что и ты. Кстати, хочу заметить, он мне совсем не нравится!

Долгожданный разговор не ладился, и Леонора поспешила добавить голосу мягкости.

– Альфред, дорогой, прости меня! Прости! Но я так испугалась! Ты – мое единственное спасение, единственное прибежище, и ты все не приходил… Я уже стала думать, что я и мои заботы тебе безразличны!

Судья предпочел уклониться от прямого ответа.

– Я полагал, ты должна быть довольна. Даже рассчитывал на твою признательность… Это я-то так мало забочусь о твоих проблемах, что не далее как сегодня оказался в весьма затруднительном положении! Твой супруг угрожал мне, и у него был вид безумца! Что до вашей ведьмы с глазами странного цвета, то она говорила со мной свысока, словно это я – преступник, а у нее совесть чиста. Признай, Леонора, эта повитуха Лубе не похожа на женщин без стыда и совести! Глядя на нее, я думал о благородном раненом звере, который защищается до последнего. История ее служанки, кстати, очень похожа на правду.

Пенсон умолк. Это была неприятная для него тема. Допрос, учиненный Анжелине и Розетте, заставил его усомниться в двуличности и аморальности этих женщин. В своих показаниях они не противоречили друг другу, и слова обеих буквально дышали искренностью, а это чувство очень трудно сымитировать. Подсознательно он уже начал понимать, что его, вероятнее всего, одурачили, и испытывал по отношению к Леоноре смутное раздражение.

– Рассказ девушки заслуживает доверия, – сказала Леонора. – Я уверена, что так все и было. Жозеф де Беснак, муж повитухи, сегодня вечером рассказал моему мужу эту драматическую историю. Альфред, я не знала всех обстоятельств дела Розетты, иначе я бы не стала тебе рассказывать. Дорогой мой, любовь моя, освободи их! Я совершила ошибку и теперь не могу успокоиться. Посмотри на меня, я уже выплакала все глаза!

Альфред Пенсон вскинул брови, но уже через мгновение выражение изумления сменилось оскалом ярости, и он забегал взад и вперед по комнате.

– Освободить этих женщин? А может, еще и дать им по медали? Ты думаешь, правосудие – это детская игра? Сначала я, движимый состраданием, верю тебе на слово и на основании доноса твоей горничной отдаю приказ арестовать и судить человека, а потом через день объявляю его невиновным и отпускаю! Так ты себе это представляешь? Нет, Леонора, я не марионетка! Несколько дней назад ты требовала, чтобы эту даму, любовницу твоего мужа, бросили в тюрьму, но стоило твоему желанию сбыться, как ты идешь на попятный! Согласись, это неразумно и непоследовательно!

– Если бы я была разумной, я бы не прибежала на первое же свидание, которое ты назначил мне в письме! С моей стороны это было верхом неосмотрительности. Умоляю, Альфред, не будем ссориться, у меня нет на это сил. Это правда, я просила тебя покарать Анжелину де Беснак, потому что завидовала ей – ее красоте, элегантности, уму. Но я ошиблась, выбирая себе врага. Единственный, кто виноват во всем, – это Гильем!

Леонора так и осталась сидеть в кресле. Прическа ее растрепалась, борта жакета разошлись, открывая глубокий вырез на груди, щеки порозовели от волнения.

– Слишком поздно! – проговорил судья, старательно отводя глаза. – Сегодня за ужином я рассказал о деле повитухи начальнику полиции и супрефекту. Теперь я не могу отозвать дело, но даже если бы и мог, не стал бы. Каждое противоправное деяние должно быть наказано. Я – судья, не забывай об этом!

– А еще ты – человек, который многие годы по долгу службы вынужден общаться с людьми из низов, и далеко не всегда это люди достойные. Но эта женщина, Анжелина, и ее служанка не сделали ничего по-настоящему ужасного. Ты видел Розетту. Признай, она производит благоприятное впечатление! И в деле об аборте она – прежде всего жертва! Альфред, я не смогу спать спокойно, если эту бедную девушку отправят в Гвиану! Это будет так несправедливо!

– А как же случай пастушки Адель, которая умерла от аборта? По свидетельству твоей горничной, операцию произвела все та же повитуха Лубе!

– Николь солгала… отчасти. В местечке Лор девушка и правда умерла по вине акушерки, которая предложила избавить ее от плода. Об этом Николь рассказала наша кухарка.

– Все лучше и лучше! – взвизгнул представитель закона. – Это тоже преступление – обвинять человека напрасно и без доказательств! Я могу привлечь Николь за лжесвидетельство! Проклятье, Леонора! В хорошенькое же дельце ты меня втравила! Такого я от тебя не ожидал. Сегодня я открыл в тебе новые черты, и они мне очень не нравятся!

– Прости меня, Альфред! Сжалься! В последнее время мне было очень плохо, и я утратила здравый смысл. Я хотела уничтожить Анжелину, стереть ее с лица земли. Я знала: если мне это удастся, я заставлю Гильема страдать! Вот, я сказала тебе всю правду. Пойми меня и отпусти Анжелину и Розетту! Ты можешь все! Тебе стоит только сказать слово, я это знаю наверняка!

Она устремила на него молящий взгляд своих голубых миндалевидных глаз. Губы молодой женщины дрожали. Раздираемый и гневом, и жалостью, Альфред Пенсон нахмурился.

– Я верил тебе, Леонора, – произнес он серьезным тоном, – а ты воспользовалась мною, чтобы утолить банальную жажду женской мести!

Пристыженная Леонора понурила голову. Она ждала, что он в любую минуту может ее прогнать.

– Я все утратила – дом, куда я могу вернуться, твое доверие и, как я теперь вижу, твою любовь! – вздохнула она.

Судья сжал кулаки, дышал он тяжело и прерывисто. Присутствие любовницы в его квартире в столь поздний час, алкоголь в крови, отчаяние и злость – все это распаляло его рассудок и тело.

– В итоге ты оказалась не лучше и не хуже, чем другие женщины! – бросил он. – Ты сыграла со мной злую шутку, Леонора, но, несмотря на это, я не могу выставить тебя за дверь. Остается только получить от этого хоть какую-то пользу и заодно заставить тебя заплатить за твое вранье!

И он шагнул к креслу. Леонора в испуге вскочила. Альфред схватил ее за талию и поцеловал – жадно, грубо. Еще секунда – и он прижал ее спиной к стене и стал задирать на ней юбки.

– Что ты делаешь? – пробормотала она. – Нет, только не так!

Она не узнавала в нем деликатного и предприимчивого любовника, любителя необычных поз и новых ощущений. Альфред всегда внимательно относился к ее женским желаниям и добивался своего, не прибегая к принуждению. Но сегодня все было по-другому. С красным лицом, стиснув зубы, судья был преисполнен решимости использовать Леонору, как обычную уличную потаскуху. Испугавшись, она попыталась было отбиваться, но любовник продолжал терзать ее губы своими губами и языком, хвататься железными пальцами за нежную кожу на ее бедрах между чулками и подвязками. В конце концов он подтолкнул ее к столу, на котором обычно писал письма личного характера, усадил ее, а потом, молча и грубо, опрокинул на спину.

Холостяк и большой любитель женщин, Альфред Пенсон дал волю своей похоти. Он разорвал тонкие шелковые панталончики и сжал пальцами нежную женскую плоть.

– Мне больно! – пожаловалась Леонора. – Дорогой, прошу, только не сегодня! Прекрати!

Вместо ответа он резким движением проник в нее, прижался к ней всем телом, стараясь, впрочем, на нее не смотреть. Он двигался в ней, думая только о своем удовольствии, все остальное было ему безразлично. Скоро любовница начала тихонько постанывать в его объятиях, но и на это ему было наплевать. Что до Леоноры, она наконец перестала вырываться и отдалась нарастающему удовольствию. Прикрыв глаза, она шептала в ритме его толчков:

– Ты… Ты… Ты…

Когда все закончилось, судья застегнул штаны. Он выглядел растерянным, но протрезвевшим. Разрумянившаяся, растрепанная и задыхающаяся Леонора не спешила заговаривать первой.

– Прости! – сказал он. – Я повел себя как мужлан. Я рассердился. Не знаю, что на меня нашло.

Он похлопал ее по колену, потом легонько его погладил.

– Альфред, ты все еще любишь меня? – спросила она тихо, голосом ребенка, который знает, что заслужил наказание.

– Увы, да! Чувства не проходят так быстро.

Она соскользнула со стола и обвила руками его шею.

– Это было не так уж плохо, – шепнула она ему на ухо.

– Для меня – да. Но для тебя?

– Если тебе понравилось…

– Моя сладкая козочка, ты сводишь меня с ума! – проговорил он. – Но нам надо поговорить серьезно! И как теперь, по-твоему, я могу изменить ситуацию?

– Ты должен найти решение, Альфред, потому что в противном случае Гильем меня убьет! Он заявил об этом совершенно спокойно и хладнокровно, и я чувствую, он способен привести угрозу в исполнение. Он сказал, что сначала убьет меня, а потом себя. И я испугалась! В усадьбе есть огнестрельное оружие. Оно хранится под замком, но у Гильема есть дубликат ключа.

Леонора отстранилась и стала застегивать корсаж. Она казалась сейчас очень юной – с припухшими губами и красными от слез глазами.

– У тебя впереди долгая жизнь, – сказал Альфред растроганно. – Ну подумай сама! Гильем угрожал тебе, чтобы добиться своего. Он не причинит тебе вреда. Ты – мать двоих его сыновей. И в доме Лезажей всегда полно людей. Как может инвалид тебе навредить, если ты не бываешь с ним наедине? Впрочем, на всякий случай тебе стоит на несколько недель уехать из города. Может, возьмешь мальчиков и их няню и поедешь на воды в Люшон?

– Может быть… Это хорошая мысль.

Альфред устало провел рукой по лбу. Он уже упрекал себя за то, что обошелся с любовницей так грубо. И все же… В характере Леоноры обнаружились черты, о которых он и не подозревал. Он думал, что она – беззащитная и слабая, что муж и свекор ее тиранят. Что, если и это тоже ложь? Ему вдруг пришло на ум, что она живет в совсем другом мире, куда более сложном, чем его собственный.

– Подойди ко мне! – вздохнул он. – И прости, что я сделал тебе больно.

Он погладил любовницу по плечу и почти по-отечески поцеловал в лоб.

– Когда ты был во мне, я вдруг подумала о служанке повитухи. Наверное, хочется умереть, если такое с нами делает собственный отец!

– Замолчи! Ради всего святого, замолчи! Не сравнивай меня с пьяным насильником!

– Я не делаю сравнений, я просто говорю, о чем подумала. Альфред, скажи, ты меня не бросишь? Я больше никогда не стану лгать. И я могу получить развод. Гильем мне предложил… Ты на мне женишься, и мы будем счастливы!

– А на каких условиях он тебя отпускает? В обмен на мое снисхождение к той женщине? Твой муж – ловкий шантажист и манипулятор, Леонора!

Голодная и усталая Леонора отрицательно мотнула головой. Ей хотелось поужинать, выпить вина и лечь в мягкую постель.

– Ты заблуждаешься, Альфред, – сказала она. – Гильем хочет загладить свои ошибки, потому что, если разобраться, виноват во всем он один. И еще он сказал, что, помогая ему, я искуплю и свою вину. Альфред, у меня кружится голова! Я не ела с самого утра!

– Что же ты до сих пор молчала? Идем! В кухне у меня есть ветчина, сыр и хлеб. Ты пьешь сидр?

– Обожаю сидр! Скажи, тебе понравилась Анжелина? По-твоему, она красивая?

Он обвил рукой талию молодой женщины и привлек ее к себе.

– Она красива, да. Но я не соблазнился бы ее красотой по одной причине: я люблю тебя, Леонора! И я готов на любые безумства, чтобы тебе это доказать.

Леонора прижалась лбом к его плечу и шепотом призналась, что тоже очень сильно его любит. «Он сделает, что я прошу!» – сказала она себе.

Луиджи условился встретиться в полдень в таверне семейства Серена с мэтром Ривьером, молодым адвокатом из Фуа. Как обычно по утрам, он отправился на улицу Мобек напоить Бланку и задать ей сена. Он купил седло и уздечку у одного шорника в Сен-Жироне и теперь ездил верхом, а не в коляске. Со дня ареста Анжелины он ночевал в доме матери, которая уговорила его перебраться хотя бы временно на улицу Нобль.

– Мне спокойнее, когда ты рядом, мой сын! Я все время думаю о том, что случилось, – повторяла пожилая дама.

Ежедневно после обеда бывший странник навещал арестанток. Смотритель тюрьмы с каждым разом становился все более сговорчивым.

– Пока господин судья не знает, приходите хоть каждый день, – сказал он Луиджи в воскресенье, получив обещанную бутыль арманьяка.

Луиджи мучила бессонница. Горе Жерсанды и Октавии, собственные страхи и вспышки гнева терзали его, и все же он старался не терять веры в будущее. Но оказалось, что у дома на улице Мобек его ждет новое потрясение. Потемневшие от дождя и снега деревянные ворота были исчерканы ярко-красными полосами. Поверх одной полосы кто-то написал мелом: «Смерть делательнице ангелов!»

– Кто посмел это сделать? – вскричал он, белея от гнева.

Бланка ответила на его крик пронзительным ржанием, потом ударила копытом в боковую перегородку. Наверное, вандалы своим буйством напугали животное. Луиджи поспешно повернул ключ в замке, вошел во двор и запер за собой ворота. Яростный вопль сорвался с его губ, едва его взгляд остановился на окнах диспансера. Стекла разбиты, застекленная дверь обильно испачкана кровью и мочой. На плите перекрытия, над самой дверью, было написано углем: «Повитуху Лубе на каторгу!»

– Свиньи! Мерзавцы! – пробормотал он сквозь зубы, не помня себя от возмущения.

Вдруг он сорвался с места и побежал к конюшне. Но, к его огромному облегчению, Бланка не стала жертвой разъяренной толпы.

– Будь проклят этот писака! – пробормотал он, прижимаясь лбом к шее лошади.

Ежедневная местная газетенка на первой полосе опубликовала статью о расследовании дела повитухи Лубе – «аморальной особы, промышляющей абортами, которая использовала свои женские чары, чтобы стать женой аристократа». По мнению ее автора, Анжелина обогатилась, выжимая последние су из женщин, желающих избавиться от плодов адюльтера. Розетта удостоилась даже большего количества оскорблений, чем красавица повитуха, не брезгующая абортами. В довершение всего девушку объявляли пособницей преступницы и сообщали, что обе предстанут перед судом присяжных в Фуа.

– Кто рассказал газетчикам весь этот вздор? – возмущалась Жерсанда.

Луиджи снова задался этим вопросом, радуясь про себя, что Анжелина и Розетта в безопасности в своей камере. По крайней мере, там никто не сможет им навредить.

– И это только начало! – сказал он себе.

Сердце его сжалось от тревоги. Кровь и угрозы на стенах можно легко стереть, но что, если вандалы возьмутся за его мать, которую в городе многие не любили за ее экстравагантность и приверженность протестантизму? Огюстен Лубе тоже мог стать жертвой «праведного гнева» горожан.

Луиджи вышел из конюшни. Все в мощенном камнем дворе напоминало ему о жене: буйно цветущий куст желтых роз, цинковая лейка под сливой и соломенная шляпка на крючке, прибитом к стене дровяного сарайчика. Эту шляпку Анжелина надевала в солнечные дни, когда выходила посидеть на низкой каменной стене старой крепости, откуда открывался чудесный вид на окрестности. Когда взгляд его упал на небольшой участок возделанной земли, окруженный заборчиком из досок, он охнул. Посреди огорода лежал труп старой овцы с перерезанным горлом и вспоротым животом. Наверняка его оставили вандалы.

– Мерзавцы! – повторил он. – Зарезали бедное животное, только чтобы измазать кровью дверь диспансера и ворота!

Он закрыл глаза и вспомнил, как это было два года назад в Бьере, как его держали жандармы, защищая от беснующейся толпы поселян.

«Несколько слов, правдивых или нет, – и эти славные люди, поборники морали, превращаются в диких зверей, – подумал он. – Хватаются за вилы и серпы и идут наводить порядок! Послание, которое оставлено нам, весьма красноречиво. Кровь, беспорядок… Это ужасно!»

Бывший странник усмехнулся. Ведь это Анжелина тогда донесла на него в жандармерию Масса, будучи уверена, что он и есть убийца. «И она верила, что поступает правильно, как и те, кто приходил сегодня к нашему дому! Они считают ее преступницей, даже не разобравшись, в чем суть дела!»

Он пнул камень и решил заглянуть в кухню. Странно, но вандалы оставили чистым фасад дома. Луиджи поднялся по лестнице в спальню. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться терзающим сердце воспоминаниям. «Мы были счастливы, так счастливы, идя по дороге Святого Иакова рука об руку! – вспомнил он. – И в этой комнате, на этой кровати…»

Анжелина попросила его принести кое-какие вещи: чистое белье, шали и несколько платьев. Он постарался ничего не перепутать и взять одежду нужного размера и расцветки. Еще он прихватил несколько носовых платков и кусочек туалетного мыла. Все вещи он увязал в большой платок.

– Неужели кто-то звонит у ворот? – удивился он.

Ожидая увидеть нечто для себя неприятное, Луиджи выглянул в едва прикрытое ставнями окно. Юношу с озабоченным лицом, шагающего взад и вперед перед оградой, он узнал сразу.

– Виктор Пикемаль! Только его и не хватало!

Он был не рад гостю, но все же чувствовал себя обязанным проявить внимание к жениху Розетты.

– Спускаюсь! – крикнул он, но в окно выглядывать не стал.

Через пару минут он уже открывал ворота.

– Здравствуйте, мсье де Беснак! – проговорил Виктор негромко. – Святые Небеса, что все это значит?

– Вы спрашиваете меня о состоянии ворот или же об участи моей жены и Розетты?

– И то и другое… Вчера у родителей я прочел статью в газете. Я глазам своим не поверил!

Виктору Пикемалю, красивому юноше с черными, коротко остриженными волосами, было всего двадцать. Анжелина спасла его старшую сестру от верной смерти, и вот однажды, когда он отвозил повитуху на улицу Мобек, они с Розеттой познакомились. В то время нога у Розетты была в гипсе – результат неудачной попытки самоубийства, – и она часто принимала гостя с книгой в руках, гордая тем, что имеет возможность учиться. Они полюбили друг друга, и Розетта официально была представлена семье своего поклонника в день бракосочетания Анжелины и Луиджи.

– Господи, какой кошмар! – в отчаянии проговорил Виктор. – Мои родители всегда так восхищались Анжелиной! Говорили, что обязаны ей спасением жизни моей старшей сестры Денизы и ее малыша. Крошке Альберу скоро годик, и он такой славный!

Голос юноши сорвался от волнения. Он с трудом выдерживал взгляд темных глаз де Беснака.

– Хочу сказать, Дениза наотрез отказывается верить тому, что написано в газете! Мсье де Беснак, скажите, это правда? Розетте сделали… Она пережила эту ужасную операцию?

– Да! – безжалостно отрезал Луиджи. – К чему отрицать?

– И правда, к чему… Естественно, о помолвке теперь не может быть и речи. Думаю, вы меня понимаете. Разве надевают кольцо на палец девушке, которая проведет ближайшие несколько лет в тюрьме? Но даже если бы она и осталась на свободе, моя семья никогда бы не дала согласия на наш брак. Мой отец – судебный исполнитель, и он разбирается в законах. Аборт – серьезное преступление, противное воле Господа и порицаемое людьми с древнейших времен, независимо от вероисповедания и национальности.

– Не хочу вас шокировать, но я неверующий и сам решаю, каким правилам подчиняться. За изнасилование тоже следует жестоко наказывать, но сплошь и рядом этого не происходит. Что касается законов, Виктор, то неужели вы верите, что недоумки, осквернившие наш дом и разбившие окна диспансера, их соблюдают? Они следовали за зачинщиком, вероятно, пламенным защитником нравственности, которому не терпелось втоптать имя моей жены в грязь! А вы с высоты своей буржуазной морали, вы заставите Розетту еще больше страдать, вычеркнув ее из своей жизни! Ее, которой пришлось столько пережить…

– Мне очень тяжело, мсье, но разве у меня есть выбор?

– Конечно! Я знаю, что Розетта поведала вам свою трагическую историю, и, невзирая ни на что, вы пообещали взять ее в жены и заверили в своей любви. Так идите до конца! Исполните свое обещание! Кто сделал ей ребенка, которого она носила против своей воли и так ненавидела свое состояние, что попыталась себя умертвить? Я предпочитаю не произносить эту мерзость вслух, думаю, вы и сами знаете.

– Отец? Она забеременела от отца? Если так, почему она не сказала мне всей правды?

– Во-первых, потому что мы строго хранили этот секрет во избежание того, что сейчас происходит. Анжелина взяла с нас слово, так как многим рисковала. К примеру, оказаться на скамье подсудимых. Но худшее, что может случиться с моей супругой, – ей запретят практиковать. Розетта не могла ее предать, мне кажется, это понятно. Еще есть такое понятие, как девичья стыдливость…

– И теперь это будет обсуждать весь город! Простите меня, мсье, но даже теперь, когда я лучше понимаю подоплеку этого дела, я больше не представляю свое будущее с Розеттой! Прошу, скажите ей об этом!

Луиджи решил: хватит с него неприятных поручений! Он и без того уже упрекал себя за то, что стал участником этой мрачной истории с абортом, ведь это он уговаривал Анжелину, даже настаивал. Стыдился он и своего поведения по возвращении из паломничества, и страха перед отцовством, и упорного желания помешать своей красавице супруге следовать по жизни своим путем – трудным и хлопотным путем повитухи. Как и для Леоноры, для него настал час раскаяния и осознания в полной мере добродетелей жены и ее преданности своему делу.

– Понимаете ли вы, Виктор, что вы возносите добрейшее и нежнейшее существо на алтарь принципов, благопристойности и всех остальных глупостей? Я ничего не стану говорить Розетте. Вы можете вместе со мной сегодня ее навестить и сказать ей все это в лицо. Но если вам недостает смелости, напишите записку, я передам.

Бронзовый церковный колокол ударил десять раз. Некоторое время мужчины стояли молча, вслушиваясь в отголоски перезвона.

– Я так радовался, предвкушая встречу! – явно рассчитывая на сочувствие, сказал Виктор, когда во двор вернулась тишина. – Я получил продолжительный отпуск. Мечтал, как мы будем вместе с Розеттой гулять по городу, хотел пригласить ее на обед к родителям. Теперь мне придется снова надеть солдатскую форму и вернуться в казарму!

Луиджи развел руками, и этот жест выдал крайнюю степень его нервозности. Он пересек двор и вошел в конюшню, не заботясь, что подумает о нем собеседник.

– У меня есть дела в конюшне! – крикнул он в сторону двери.

– Мсье де Беснак, подождите! Я могу помыть ворота! Где мне взять ведро? Воды я наберу в чаше фонтана.

– Не нужно! – отозвался Луиджи. – Пусть злопыхатели порадуются, видя, что грязную работу за них кто-то уже сделал!

– Давайте сотрем хотя бы эти бесчестящие вас надписи!

Виктор вошел в конюшню и остановился возле стойла. Брови юноши были нахмурены, взгляд устремлен в пустоту.

– В суде отец узнал кое-что, не известное широкой публике. Похоже, судья Пенсон намеревается отправить Розетту за океан, где ее отдадут замуж за какого-нибудь бывшего каторжанина, а ныне колониста. Это правда? Разве можно обойтись с женщиной так гнусно?

– Боюсь, правда. Прошу меня извинить, мой славный юноша, но, если вы ищете ободрения и поддержки, вы обратились не по адресу!

Луиджи положил в кормушку Бланки охапку сена. Его сладкий запах напоминал о лете, скошенной траве на лугах, танце бабочек. Он закрыл глаза на несколько секунд, и этого хватило, чтобы прочитать короткую молитву: «Господи, сделай так, чтобы это был конец лета и мы с Анжелиной лежали на траве, на лугу! И чтобы я мог прижаться щекой к ее круглому животу, а потом поцеловал бы жену и обожал бы ее до конца моих дней!»

– Что ж, тогда мне остается только молиться за Розетту. До встречи, мсье де Беснак! – прошептал расстроенный Виктор.

– Не называйте меня так! Достаточно имени. Еще года два-три назад я был скитальцем, бродячим котом. Спал под открытым небом, голодал. Наследство и дворянская частица «де» при фамилии – все это свалилось мне на голову неожиданно. Так вот, Виктор, сейчас с вами говорит бывший странник, а не богатый аристократ. Если есть хоть один шанс вытащить мою жену и вашу невесту из беды, прошу, повремените с тем, чтобы превращать нежное сердечко Розетты в пепел. Любовь должна перебороть все.

Кто-то кашлянул у них за спиной. Оба оглянулись и увидели стоящего на пороге конюшни почтальона по имени Полен.

– Здравствуйте, господа! – произнес он, запинаясь. – Руки бы поотрывать тем, кто испачкал вам ворота! Если моя теща и Фаншона это увидят, они очень расстроятся!

– Наши сограждане всегда рады обличить и наказать паршивую овцу, затесавшуюся в их ряды. Кстати, об овцах… Я совсем забыл, что останки несчастного создания, чьей кровью эти негодяи испачкали ворота, до сих пор лежат на огороде Анжелины.

Луиджи перевел дух, чтобы совладать с гневом. Ему хотелось сорваться с места и бежать в город, чтобы оправдать перед толпой свою жену и Розетту.

– Только ума не приложу, кто осмелился опубликовать эти грязные сплетни? «Повитуха Лубе – сама порядочность и сострадание!» – так говорила моя Фаншона вчера вечером. Это не может быть правдой – то, о чем говорят и пишут в газете, верно? Хотя, скажу честно, разговоров в субботу, когда вашу жену арестовали, в городе было много…

– Славный мой Полен, скоро в Сен-Жироне состоится суд, – сказал на это бывший странник. – И тогда вы получите ответы на все свои вопросы.

– Суд? – удивился почтальон. – Я как раз принес вам повестку от судьи Пенсона. Наверное, хочет с вами переговорить.

Полен передал Луиджи бумагу и удалился. Виктор Пикемаль последовал его примеру, ни слова не сказав в ответ на пламенную тираду Луиджи о всепобеждающей силе любви.

– Бедная Розетта! – прошептал тот.

Он запер ворота на ключ и, пошатываясь от усталости, вошел в диспансер. На выложенном плиткой полу валялись булыжники и осколки стекла. Несмотря на яркий утренний свет, комната показалась ему зловещей. Наверное, потому, что в ней не было Анжелины с ее грациозной фигуркой, огненной шевелюрой, личиком феи и гармоничными движениями.

«Хорошо еще, что Магали Скотто не приняла предложения моей жены! А если бы она была тут с пациенткой, когда явились вандалы?» – подумал он.

В дверь уроженки Прованса он постучал в воскресенье вечером и передал слова Анжелины. Магали уже знала об аресте и стала причитать, что не надо было Анжелине опускаться до такого непотребства, как аборт, и как ей жалко подругу.

– В диспансер я теперь ни ногой! Я человек суеверный, мсье Луиджи! Там случилось дурное, так что лучше я буду работать у себя дома. Некоторые вещи не поправишь… Анжелине не позволят практиковать, даже когда она выйдет из тюрьмы!

Она не могла скрыть свою радость: теперь она – единственная повитуха в Сен-Лизье и окрестностях и, скорее всего, конкурентки появятся нескоро. Луиджи тошнило от ее ужимок и двуличности, и он поспешил уйти. «Сколько в людях подлости! – думал он. – Но кто бы говорил! Можно подумать, я сам всегда был примером благородства и порядочности!»

Тут взгляд его упал на письменный стол супруги. Анжелина оставила на нем тетрадь, в которую записывала имена своих пациенток и их деток каждый раз, когда они приходили на прием. Однажды он принес эту тетрадь в кухню и стал перелистывать, но Анжелина тут же ее отняла.

«Эти сведения не подлежат разглашению, Луиджи. Я записываю в эту тетрадь, как проходили роды, и свои личные заметки». Ему показалось, что он снова слышит ее голос – бархатистый, напевный. Со вздохом он взял тетрадь. Ее содержимое может оказаться полезным адвокату. Он положил тетрадь на узел с вещами, когда медный колокольчик у ворот зазвенел снова.

– А это еще кто? Баста! Не стану открывать!

Но колокольчик все звенел и звенел. Луиджи подошел к воротам. Незваный гость на улице наверняка услышал его шаги. Послышался звучный голос, в котором угадывалось журчание норовистой горной речки.

– Эй, аристо! Впустишь ты меня сегодня или нет?

– Дядюшка Жан, вы?

– Увы, я, а не всемогущий Господь!

Луиджи не верил своим ушам. Трепеща от радости, он отпер ворота. Жан Бонзон стоял перед ним в накинутой на полосатую рубашку серой фланелевой куртке. Свои рыжие волосы он покрыл черным беретом. На крепкие, как у всех горцев, ноги надел гетры. За спиной болталось охотничье ружье.

– Дядюшка Жан, какими судьбами вы в городе?

– Ты еще спрашиваешь? – усмехнулся Бонзон. – Я приехал вызволить мою племянницу и отвезти ее в Испанию через перевал Пор-д’Ола. Там ее оставят наконец в покое! А пока помогу тебе с уборкой!

– Мы тут уже три дня, Розетта, – проговорила Анжелина шепотом. – Три дня без солнечного света, без возможности увидеть небо, ночь и звезды!

– И еще со вчерашнего дня у нас появились соседи! – подхватила девушка, прижимаясь к старшей подруге.

Вчера, только Луиджи ушел, как смотритель в сопровождении отряда вооруженных жандармов привел и запер в другой камере, метрах в двенадцати от камеры Анжелины и Розетты, четырех парней в грязной и рваной одежде. Выступ стены на первых порах скрывал от них двух женщин, однако очень скоро парни заметили их присутствие. Ночь прошла бурно. Сначала парни шутили, потом стали отпускать дамам неприличные комплименты и делать непристойные предложения, и все это – на патуа.

– Что они говорят? – часто спрашивала Розетта, которая так и не научилась говорить на местном наречии.

– Хорошо, что ты не понимаешь, – успокоила ее Анжелина. – Не бойся, они сидят за такой же крепкой решеткой, что и мы.

– Но ты только что их о чем-то спрашивала!

– Да, я спросила, в чем их обвиняют. Они говорят, что грабили проезжих в окрестностях курортного городка Олю-ле-Бэн.

Анжелина старалась сохранять видимость хорошего настроения хотя бы ради спокойствия своей подруги по несчастью. На самом деле она задыхалась от вони, издаваемой соломенной подстилкой и ведром, куда они справляли естественные потребности, и от сырости. Когда ей или Розетте нужно было оправиться, одна присаживалась, а другая прикрывала ее одеялом. Парни тут же приникали к решетке и принимались стучать и вопить.

Один даже заявил на грубом патуа, что с удовольствием полюбовался бы действом и они зря прячутся.

– Сколько еще дней нам тут сидеть? – спросила Розетта.

– До суда. Благодарение Господу, мы в Сен-Жироне и Луиджи может нас навещать и заботиться о нас! Смотритель на редкость снисходителен.

– Он берет за это деньги! Я уверена, что Луиджи щедро ему платит. Энджи, как ты думаешь, нас отпустят до начала зимы? Вот так и узнаёшь, какое это счастье – обычная жизнь! Суп на плите, Анри смеется, на столе – чашка кофе… Обещаю: если меня не отправят в Гвиану, если меня освободят, пусть даже через много месяцев, я не буду жаловаться никогда-никогда! Даже если останусь старой девой.

– Ты – старой девой? Ты же такая молодая! Может, Виктор и не станет твоим мужем, но на свете много хороших парней, которые с радостью возьмут тебя замуж!

– Мне не нужны другие парни! Я не полюблю никого, кроме Виктора!

Большую часть времени они проводили за разговорами, даже после скудного ужина, предвещавшего момент, когда темнота заполонит собой пространство под истекающими влагой каменным сводами тюрьмы. Часто Анжелина делилась с подругой воспоминаниями, рассказывала о проделках сына, неловких попытках Луиджи приготовить еду, своей учебе в школе акушерок при больнице Святого Иакова, своих соученицах и мадам Бертен – главной акушерке, перед которой заискивал даже доктор Кост. События недавнего прошлого, полные забавных ситуаций, знакомств и встреч, проплывали перед глазами Анжелины.

– Кто-то идет! – воскликнула она. – Наверняка это Луиджи!

– Или смотритель…

Их шепот утонул в гомоне голосов. Парни-арестанты встретили появление Фюльбера с лампой в руке свистом и криками. Луиджи, следовавший за смотрителем, встревожился.

– Это обычная практика – содержать мужчин и женщин так близко друг к другу? – спросил он вполголоса.

– Не так уж и близко! Что они могут сделать вашим дамам, кроме как кричать? Я же не запер их в одной камере! Тогда вам было бы из-за чего беспокоиться!

Луиджи стиснул зубы. Намек был весьма красноречив.

– Даю вам десять минут на разговоры, мсье де Беснак, а сам пока схожу за едой для этих разбойников. Послезавтра их увезут в Фуа, оттуда – в порт Бордо и в Кайенну, на каторгу! Они еще соскучатся по родным горам!

Услышанное заставило Луиджи с бо́льшим состраданием посмотреть на четырех парней с давно не чесаными волосами, в грязных лохмотьях. Он отвернулся, чтобы найти глазами Анжелину. Она встала, закуталась в шаль, подошла к решетке и прижалась лбом к холодному железу. Когда он приблизил лицо, чтобы ее поцеловать, она отстранилась.

– Нет, только не перед ними! Если мы поцелуемся, они опять начнут шуметь.

– Какое нам до них дело, дорогая? – прошептал он.

– Ты уйдешь, а мы еще долго будем слушать крики и оскорбления. Розетта их боится. Прошу, не надо!

– Ладно! – Он с сожалением отошел на шаг. – Энджи, не теряй надежды! В полдень я встречался с адвокатом. Мэтр Ривьер внушает мне доверие и симпатию. У него прогрессивный взгляд на права женщин. Вы скоро познакомитесь! Мне остается только добиться от судьи разрешения на вашу встречу. Завтра утром я иду в суд по повестке, поэтому все решится быстро.

– Судья вызвал тебя? Но почему?

– Думаю, это обычная процедура. Хочет меня допросить. Розетта, подойди! Тебе тоже не мешало бы послушать.

Но девушка так и осталась сидеть на деревянной лавке, укутанная в свое одеяло. Она только помотала головой.

– Оставь ее в покое, – сказала Анжелина. – Она с ужасом ждет дня, когда ей придется при всех рассказать о своем позоре. Сколько бы я ее ни утешала и ни уговаривала, Розетта твердит, что не переживет этого. Скажи, ты не получал письма от Виктора? Она ждет это письмо с прошлой недели.

В этот момент пленники, до поры до времени молчавшие, снова взялись за свое. Не обращая внимания на свист, оскорбления и вопли, чета де Беснак продолжила разговор.

– Нет, письма не было. Сегодня утром я был дома, и почтальон принес только повестку.

По глазам мужа Анжелина догадалась, что он чего-то недоговаривает, но спросить она не решилась. Шум стал оглушительным, и она на патуа попросила мужчин угомониться.

– Я имею право поговорить с мужем! Не шумите так, иначе смотритель не даст вам еды!

Один парень на окситанском заявил, что запросто заставил бы ее забыть о своем муже, если это вообще муж, но угроза возымела эффект. Теперь их соседи только свистели и скалились.

– Расскажи, как дела дома, любовь моя! – вздохнула Анжелина.

Луиджи поспешил ее утешить:

– Анри все время спрашивает, где крестная. Ему позволяют целый день играть с собаками, поэтому он ведет себя хорошо. О Спасителе этого не скажешь: этот великан всюду сеет хаос. Недавно так махал хвостом, что опрокинул мамин столик! Твоя желтая роза цветет. Бланка так привыкла ходить под седлом, что скоро не захочет, чтобы ее запрягали в коляску.

Молодая женщина нашла в себе силы улыбнуться. Луиджи продолжал:

– Октавия крепко тебя целует. Она передала пирог с вишнями, который испекла для вас с Розеттой. Моя матушка и твоя свекровь-гугенотка по совместительству скучает по тебе, хоть и клянется, что никогда тебя не простит. Но я думаю, это неправда. Твой отец ведет себя как раньше. Я стучал в ворота, но мне не открыли. Твоя протеже Ан-Дао, на мой взгляд, чувствует себя прекрасно. Она расхаживает по дому в синем платье нашей славной Жерсанды. Я слышал, как матушка уговаривала ее немного ушить наряд и добавить к нему кружевной воротник. Крошка Дьем-Ле растет, и я надеюсь, наш малыш будет таким же спокойным. Я ни разу не слышал, чтобы она плакала. Если она не кушает и не спит, то лежит и улыбается ангелам!

Анжелина растрогалась до слез.

– Наш малыш? Луиджи, ты произнес это так нежно! Он как раз начал толкаться! Может, узнал твой голос?

Бывший странник просунул руку между прутьями и погладил жену по круглому, едва заметно натянувшему платье животику, а потом прижал к нему ладонь. Ему показалось, что он чувствует какое-то шевеление.

– Энджи, дорогая, он шевельнулся! Да!

Магию момента разрушил новый концерт из насмешек и непристойных замечаний. Фюльбер положил ему конец гневным окриком из глубины помещения.

– Заткнетесь вы там? Небось, в Кайенне будете вести себя потише! – крикнул он на патуа.

В ответ – ругательства и лязг металла. Узкое отверстие внизу решетки позволяло смотрителю проталкивать в камеру миски, в которые он сначала раскладывал еду из кастрюли.

Он не забывал об осторожности. Будущих каторжников уже заковали в кандалы, но кто знает, что они могут выкинуть?

– Эй, мсье де Беснак! Пора наверх!

– Уже? – не поверил Луиджи. – Но у нас есть еще минут пять!

– У меня часов нет, и мне недосуг тут торчать! Жена заждалась – сегодня ей нездоровится.

И он загремел связкой ключей, привязанной к поясу. Анжелина сдержала вздох разочарования.

– Я вернусь завтра, моя прекрасная Виолетта, чего бы мне это ни стоило! – прошептал Луиджи. – И теперь у меня есть компания. Угадай, кто явился сегодня на улицу Мобек? Твой дядюшка Жан! С ружьем и твердой решимостью тебя освободить!

– Дядя Жан приехал? Думаю, он сразу понял, что я не могла поступить по-другому! Иди к нему скорее и скажи, что я очень ему признательна! Теперь у тебя есть верный товарищ и союзник!

Анжелина радостно улыбнулась. Кончиками пальцев она провела по щеке мужа, и он ушел, оставив ее с новой надеждой в сердце.