Глава 4

— Нет, — военинженер третьего ранга Мамонтов отрицательно покачал головой, — сам поедешь и получишь. Мне головомойки от комполка в прошлый раз хватило.

— Егор Иванович, — протянул я, пытаясь избавиться от дурацкого по сути задания.

— Младший сержант Воскобойников! Смирно! Выполнять!

Пришлось вытянуться, козырнуть, отрапортовать «Есть», взять накладные, повернуться кругом через левое плечо и топать выполнять задание.

А все из-за этого придурка Порошенко. Приказал ему набить две ленты для ШКАСа. И ведь сто раз все объяснил и показал. Отправил работать в техничку, а сам на одной из машин второй эскадрильи после замены компаса писал таблицу девиации. Работа по сути легкая и даже в чем-то приятная… для того, кто разбирается. Сидишь в кабине самолета с обязательно заведенным мотором, хвост машины поднят на специальные козелки с колесиками, чтобы положение машины было строго горизонтальным. Красноармейцы из БАО по командам техника крутят машину по нарисованным на брезенте румбам, а ты знай себе, поглядывая на прибор, поправки к компасу в таблицу вписывай. Мамонтов один раз поручил эту ответственную операцию, потом с полковым штурманом тщательно проверил и повесил эту обязанность на меня. У нас ведь даже не всем техникам доверяют рулежку боевой машины. Были неприятные случаи вплоть до мелких поломок.

Таблицу составил, на ее обратной стороне, в специальном журнале и в формуляре боевой машины расписался. Отогнал истребитель на стоянку и сдал механику. Вернулся на свою стоянку и был оповещен Мишкой о вылете комполка на задание. Красноармеец Порошенко под надзором сержанта Пахомова в кои-то веки сам зарядил ШКАСы собственноручно снаряженными лентами.

— Несколько раз пришлось поправлять твоего горе-оружейника, — доложил Мишка.

— Да я бы сам от такого избавился, но… — да что тут объяснять? И пошел проверять порядок в техничке. А там… Было бы сердце слабое, так, наверное, удар бы хватил. На стеллаже стояли вскрытые ящики с цинками и на них дополнительный знак «черный пропеллер». А скорострельные пулеметы для синхронной стрельбы сквозь самолетный винт разрешается снаряжать только специальными патронами с «красным пропеллером» на укупорках и такого же цвета промаркированными цветным лаком капсюлями. Метнулся к руководителю полетов, на бегу крикнув Мишке найти этого диверсанта Порошенко. Ведь если попадется хоть один патрон с задержкой срабатывания капсюльного состава, то может лопасть винта прострелить. Дисбаланс вызовет жуткие вибрации — до потери боевой машины недалеко.

Доложил, но связаться с майором Коноваленко по радио не удалось. И когда нам наконец-то специалиста по этим гребаным приемникам и передатчикам дадут? Почти час тряслись, ожидая возвращения комполка. С Мамонтовым вместе пачку командирского беломора скурили — в случае чего, голова помпотеха первая с плеч покатится. Полегчало только когда наша «чертова дюжина» внешне без каких-либо повреждений стала на посадку последней из группы заходить.

Вот теперь военинженер третьего ранга Мамонтов в наказание и послал нас с Мишкой на дивизионные склады получать на весь полк патроны с необходимой маркировкой. Меня за плохое обучение отдыхающего на «губе» Порошенко, а сержанта Пахомова за отсутствие должной внимательности при выполнении столь ответственной операции, как снаряжение истребителя боеприпасами.

Устроившись в кузове полуторки на съемной лавке, как всегда обсуждали дела на фронте. Август начался хорошо — войска Рокоссовского помогли прорваться окруженным под Смоленском армиям. Не полностью, но большая часть воинских частей вышла. Немцы вроде бы уже не особо наступают, больше обороняются, стараясь сдержать наши подтянутые из второго эшелона войска. Восьмого по сообщению Совинформбюро бомбили Берлин. Кто первый принес эту весть, не помню, но радовались все.

А вот мы, похоже, сейчас будем очень огорчены — черная точка далеко впереди подозрительно быстро разрасталась в контур берущего нашу полуторку на прицел самолета.

— Воздух! — заорал я и принялся стучать кулаком по крыше кабины. Ну, ведь страшно же!

Водила, немолодой красноармеец под сорок, отреагировал правильно — нас с Мишкой от торможения бросило вперед. Выскочили из кузова и залегли в кювете. Две строчки фонтанчиков от пулеметных очередей немца прочертили дорогу и наш грузовичок. Над головой промелькнул мессер и ушел вверх на разворот — готовится к следующему заходу. Любят немцы охотиться за одиночными машинами — зенитного прикрытия точно нет. Минута, другая, и «худой» снова заходит на нас. Привычно шмаляю по нему из пистолета — вот понимаю, что бессмысленно, но хоть штаны сухими останутся. Опять летят щепки от деревянных бортов, а с той стороны дороги еще и вскрик раздался. Водитель? Кинулись с Мишкой туда. Лежит красноармеец и смотрит широко открытыми глазами, как из левого запястья частыми толчками кровь выплескивается. Сержант Пахомов молодец, сразу сообразил и, отцепив от винтовки водилы брезентовый ремень, перетянул им руку раненого. Вспомнил объяснения полкового врача после гибели Федосея Захарова и остановил кровь. Пока Мишка бинтовал запястье водителя, я следил за боем в небе.

Откуда появились три Ишака, не знаю, но у них было главное преимущество — высота. А значит широкие возможности для маневра и скорость. Мессершмитт потянул было вверх, но наткнувшись на пушечно-пулеметную очередь, как споткнулся, вздыбился еще круче, перевернулся через крыло и заштопорил, потеряв управление. Тут же от него отделилась черная точка и вдруг вспухла красно-оранжевым куполом парашюта.

Сейчас этому гаду все припомню! Вскочил и помчался к месту вероятного приземления, прихватив мосинку. Сейчас он мне за все ответит! И за мой страх, и за раненого красноармейца. До пилота мессера была сотня метров, когда он, погасив купол, отстегнул подвесную систему и, вскочив, вдруг начал стрелять. Дурак, ну разве с такого расстояния из пистолета попадешь? Увидев, как я навожу винтовку, отбросил свою пукалку и поднял руки. Стоит и довольно улыбается. Радуется, что живой остался. На рукавах летной кожаной куртки по три вороны — фельдфебель. Чтобы не лыбился, получил прикладом по спине. Сразу что-то возмущенно залаял на своем немецком. Пришлось повторить. Заткнулся, повинуясь движениям ствола мосинки, собрал шелковый купол и потащил к полуторке. Вальтер П38 я сам подобрал. Ладная штуковина — все-таки калибр девять миллиметров для пистолета лучше, чем семь шестьдесят две у тэтэшника.

Дотопали до грузовика. Мишка уже успел мотор завести. Побелевший красноармеец к дверце прислонился и забинтованную руку баюкает. В глазах боль и ненависть к фашисту:

— Надо было его не в плен брать, а на месте кокнуть.

— Еще не поздно, — хмыкнул сержант Пахомов, сдирая с немца куртку. Ремня с кобурой и шлемофона тоже лишил. Из карманов все вывернул, немецкие часы раненому отдал — хоть какая-то компенсация. А этот гад довольно смотрит на нашего водителя и подленько так улыбается. Возможно, сделал человека инвалидом и рад.

Тут уж я не выдержал, навел винтовку и, глядя в плещущиеся нарастающим ужасом водянистые голубые глаза — истинный ариец! — с двух метров пальнул.

— Он же пленный! — ужаснулся Мишка, глядя на схватившегося за руку и заоравшего немца.

— Нехрен было отстреливаться, — первым сообразил все равно злой водитель.

— Ну, разве что, — согласно кивнул сержант, посмотрев на орущую сволочь, перевел взгляд на красноармейца и обратно.

Кровь из-под пальцев зажимающего рану фашиста почему-то была такого же цвета, как у нашего красноармейца. Но вот тошноты у меня совершенно не вызвала. Но главное — подленько лыбиться этот немецкий летчик перестал.

Машину обратно в полк привел сержант Пахомов, переключая передачи со страшным скрежетом — никак его к перегазовкам не приучить. Сначала с рук на руки передали водителя военврачу Савушкину.

— Молодцы, — похвалил нас Матвей Палыч, осторожно размотав бинт и осмотрев запястье, — все правильно сделали. Пуля на вылет прошла. Сейчас заштопаю, и максимум через месяц будет как новенький, — посмотрел на кое-как перевязанного фашиста и скомандовал: — Этого пока к Юрь Михалычу ведите. Все равно раньше чем через полчаса не освобожусь.

Лейтенант ГБ Свиридов на следующий день, подшивая в папку результаты допроса немецкого летчика и наши рапорта, все-таки попенял:

— В другой раз так не подставляйся. А если кто-нибудь в особом отделе дивизии захочет проверить показания немецкого летчика?

Мишка потом уже успокоил:

— Не дрейфь Колька, дальше фронта не пошлют. Да и кто фашисту поверит?

Куртка со споротыми нарукавными знаками сержанту оказалась маловата, а мне в самый раз — только чуть-чуть в плечах свободная была. На вальтер он тоже претензии предъявлять не стал — не в Пахомова же немец из пистолета шмалял. А Елизарыч только хмыкнул, наблюдая за чисткой оружия:

— Знатный трофей, екось-мокось.

— Хватит с тебя, Витя, — майор Гольдштейн отобрал бутылку, хозяйственно заткнул ее пробкой и убрал в сейф. — Завтра даже при такой погоде могут приказать на разведку вылететь. А послать нам кроме тебя некого. В таких сложных метеоусловиях у нас только командир полка летать может.

— А как же лучший курсант из нашего выпуска девятой школы военных летчиков? — немедленно парировал Коноваленко. Пьяным он совершенно не выглядел. Скорее очень злым. — У тебя, Борька, с ориентированием на местности всегда отлично было.

Начальник штаба хмуро посмотрел на командира и вдруг признался:

— Нет больше военного пилота Гольдштейна. Сгорел вместе со своей «Чайкой»* под Халхин-Голом. Вот как поджег меня японский И-97, так и не стало. На парашюте в монгольскую степь опустился уже только грамотный штабной командир, но никак не боевой летчик.

— Так вот почему ты тогда на предложение Васи Воскобойникова со всей душой… — догадался Виктор. — Чуть ли не жилы рвал, образцово-показательно работу в штабе поставил, лишь бы в бой не лететь, — потемнел лицом: — Струсил?!

Они сидели, оба насупленные, и молчали. Дюжий под метр девяносто очень злой майор Коноваленко и среднего роста плотный Борис, с прыгающим виноватым взглядом. Вскинулся, посмотрел прямо:

— Тебе скажу. Поднять самолет в небо могу, а воевать… — отрицательно покачал головой. — Пробовал потом — руки ноги сами машину назад разворачивают, — помолчал, вина с лица исчезла: — Я на земле больше пользы принесу, сам знаешь.

Возмущаться майор Коноваленко, как это ни странно, не стал — лучшего начальника штаба полка надо было еще поискать. Успокоился, с сожалением глядя на демонстративно запертый железный ящик, и спросил:

— Ну а мне что прикажешь делать?

— Летать, — пожал плечами Борис, — благо тебе дано как немногим. Подполковник Воскобойников, несмотря на не очень хорошее здоровье после тяжелого ранения в Испании, мог. Кольку угораздило, как будто за штурвалом родился. И ты, Виктор, можешь. Не так, как этот мальчишка — у него летного таланта, что называется один на миллион — но все-таки… — помолчал немного, а потом разразился: — Сам же знаешь — десять-пятнадцать процентов летать не могут вообще. Подавляющему большинству требуется десятки, если не сотни часов налета, чтобы почувствовать машину в воздухе и начать получать от неба удовольствие. Ну и считанные единицы, кто всего за минуты способен принять характер нового аэроплана. Принять, подстроиться, может быть даже переломить и бить врага из самого невозможного положения на любой скорости. Одновременно адекватно оценивая обстановку вокруг. Оценивая и просчитывая ситуацию на несколько шагов вперед.

Майор Коноваленко выслушал тираду товарища молча, с заметной тоской поглядывая на запертый сейф. Выпить еще хотелось как никогда. Выпить и забить навалившуюся черноту в голове — враг сейчас оказался сильнее и лучше подготовлен, бьет Красную армию на земле и в воздухе. Увы, но напиваться никак нельзя — тут Борька, несомненно, прав. Посмотрел в глаза своего начальника штаба и потребовал:

— Тогда расскажи мне, майор Гольдштейн, почему мы отступаем. Разложи по полочкам, как ты это умеешь.

— Не валяй дурака, Витя, сам все прекрасно понимаешь, — Борис Львович простучал беломорину, вытряхивая табачные крошки, продул, обмял мундштук, прикурил, выпустил сероватую струю дыма и начал объяснять: — Воевать, по большому счету, мы не умеем ни на земле, ни в воздухе. Потому-то и смотрится наш полк вполне удовлетворительно на фоне других, что Василий Васильевич Воскобойников, светлая ему память, невзирая на запреты, кое-чему пилотов все-таки научил. Ну и я с относительным порядком в части постарался. Если бы не этот идиот Солонин…

— Борис, — перебил командир полка, — меня не наша ситуация волнует, а вообще, — неопределенно махнул рукой с одной стороны на другую.

— Что на фронте от моря до моря творится? — понял вопрос начальник штаба. — Да примерно, то же самое. Где чуть лучше, где не очень, но воевать мы на всех уровнях не умеем. Не к тому готовились все это время. Больше к парадам, чем к войне. Год или два потребуется, чтобы научиться, только потом начнем освобождать отданные территории. Хотя немцы не столько умением берут, как порядком. Качественная связь, наработанные в Польской и Европейской кампаниях тактические приемы, чуть более надежная техника.

— Превосходящая нашу, — согласился Коноваленко.

— Не всегда, — без особого воодушевления возразил Гольдштейн, — Наши новые танки, несомненно, лучше. Артиллерия? Вот здесь я не большой специалист, но знакомые командиры в один голос утверждают, что не хуже фашистской. У гитлеровцев во всяком случае даже близкого чего-либо к «Катюшам» нет. АА самолеты… — он ненадолго задумался. — Авиационное оружие по всем параметрам превосходит немецкое. На советских истребителях двадцатимиллиметровая пушка стоит, а у фрицев калибр всего пятнадцать**. И скорострельнее нашего пулемета ШКАС в мире ничего нет. Если уж на Ишаках частенько умудряются мессеры сбивать, то на Яках при правильной тактике… Надо срочно менять саму организацию воздушной войны. Пары вместо троек, работать сосредоточенными в достаточно большие ударные группы истребителями, обязательное эшелонирование по высотам. Но, в первую очередь, необходима качественная связь. Постоянное дежурство авианаводчиков с радиостанциями на линии фронта. Пилоты, взлетев по ракете, должны получать задание уже в воздухе, а не терять драгоценное время на земле. Да что говорить, ты не хуже моего все понимаешь, но пока эти азбучные истины дойдут до командования на всех уровнях, — начальник штаба выразительно ткнул пальцем вверх.

В полку творится непонятное. Летчиков то гоняют по несколько раз в день на вылеты, то неделю сидят на земле независимо от погоды. Дядя Витя много пьет — противник очень быстро приближается к Ленинграду, где живут все родственники комполка. Они же теперь и ко мне определенное отношение имеют. Плакса Танька вроде как сестрица, да и тетя Наташа получается не чужая. А писем почему-то нет.

После редких вылетов пасусь среди пилотов, слушая их рассказы о боях. Внимаю и вопросы задаю. Ругаются иногда, но отвечают — я все-таки пусть совсем чуть-чуть, но тоже летчик. Смеются, что провожу разборы полетов прямо как подполковник Воскобойников. Потом забираюсь в кабину «чертовой дюжины» и, закрыв глаза, проигрываю в голове каждую сшибку с немцами. Представляю, что бы сам делал в описанных ситуациях. Частенько замечаю ошибки в наших действиях. Когда не очень-то существенные, но бывает и довольно грубые. Сержант Лохматенков два дня назад погнался за мессером вверх, в запале боя забыв, что у гада мощность мотора больше. В результате потерял скорость. А без нее истребитель превращается в мишень — управляемость стремится к нулю. Сбили в результате Леху Лохматенкова. Выпрыгнул с парашютом, благо над своими войсками дрались с противником. Повезло еще, что оказалось, кому прикрыть снижение — немцы в последнее время повадились расстреливать наших парашютистов. А сами по радио орут, что рыцари неба. Падальщики они, а не рыцари — чуть советских самолетов больше, сразу вверх мессеры удирают, пользуясь лучшей скороподъемностью. Иногда даже оставляют свои бомберы Якам на «съедение». Лаптежники — они в основном над линией фронта работают — сразу бесцельно высыпают бомбы с горизонта куда попало, чтобы избавиться от груза. Смываются, не долетев до наших войск и прижимаясь к земле, так как снизу никак не защищены.

Сижу в самолете и не всегда понимаю, сам эти ошибки наших летчиков нашел, или это нечто, навеянное загадочными сновидениями. Понимаю, что не должен так хорошо разбираться в тактике воздушного боя, для этого годами учиться надо, но ведь соображаю же…

По вечерам, если дядя Витя приходит, выкладываю ему свои размышления. Майор слушает очень внимательно. Если трезвый, хвалит, а потом подсовывает боевой устав истребительной авиации РККА от прошлого года и разные методички. Как это ни странно, но большинство моих предложений там присутствует. Почему тогда не применяется? Или я дурак, или кто-то другой. Вот только, кто?

— Думаешь, Коля, это так просто? Толку-то от эшелонирования по высотам, если нормальной связи между летчиками нет. Как тому, кто первым заметил врага, сообщить об этом товарищам? Но основная проблема — нехватка у нас высокооктанового авиабензина. Причем, насколько я понимаю, основная проблема не в недостатке горючего, а в своевременной доставке его в нужный район боевых действий. Не научились еще наши генералы с интендантами правильно оценивать ситуацию на фронте и в соответствии с ней планировать боевые действия. Мог бы уже заметить — если бензина хватает, то прикрываем бомберов и штурмовиков надежно, а если нет… — он замолчал, вливая в себя очередные четверть стакана водки. Закусил холодной тушенкой, черпая ножом прямо из банки, и продолжил: — Отсюда неритмичность нашей работы и, как следствие, низкая эффективность. С другой стороны, пилоты, если больше пары вылетов в день будут делать, выдохнутся за неделю-две максимум. Это мне еще в академии подробно объяснили. Есть обоснованные медицинские нормы. А если выше четырех с половиной тысяч метров без кислорода поднимаешься, то при интенсивном маневрировании можно сознание уже при малых перегрузках потерять. Впрочем, с кислородом тоже не подарок — горло сушит по черному. С нашим эскулапом поговори. У Матвея звание хоть и невысокое, но специалист он в своем деле очень хороший.

Ну уж нет — с Савушкиным лишний раз лучше не сталкиваться. Своими шуточками так достанет. Хватило мне общения с Матвей Палычем, когда ожог на руке залечивал.

Потом обсуждали недавний приказ номер двести девяносто девять от девятнадцатого числа — о порядке награждения летчиков. Теперь не только ордена за сбитых немцев давать будут, но еще и большие денежные премии платить. Тыща рублей на фоне месячной зарплаты командира полка в тысячу восемьсот — очень прилично. Техсоставу тоже будут приплачивать за качественный ремонт и обслуживание самолетов. Разбогатею и куплю себе…

Во, а вроде все самое необходимое у меня есть. И кормят, может быть несколько однообразно — макароны давно надоели — но с голодухи точно не помрешь. На кухне картохи всегда раздобыть можно — вечером в соседнем лесочке с Мишкой костер запалим и печем. Пахомов тоже любит смотреть в огонь. Смотреть и рассказывать о своей довоенной жизни:

— Еще была Наташка с ткацкой фабрики. Не то, чтобы очень красивая, но посмотреть приятно. Сиськи во! — он изобразил округлым движением рук нечто совсем уж невероятное. — Задница, — задумался на секунду, потом мечтательно растянул губы в улыбке, — тоже не обхватить. И чего я тогда на Ирку повелся? Тощая, ни кожи, ни рожи, а как стрельнет черными глазками, попочкой повиляет из стороны в сторону, кончиком языка губки свои оближет…

Нафантазирует себе невесть что, потом смывается в расположение БАО. Там девок хватает — повара, буфетчицы, для учета снаряжения всякие. Утром на построении частенько фингалом отсвечивает. А Елизарыч довольно лыбится и допытывается:

— Сержант Пахомов, где вы, екось-мокось, столько сельхозинвентаря типа грабли обыкновенные находите? И почему обязательно надо на них наступать?

Шестого сентября наши освободили Ельню. Все-таки РККА даже в условиях такого бардака может наступать. Борис Львович вообще утверждает, что у немцев там было больше личного состава. Переиграли их только сосредоточением артиллерии, в которой у Красной армии некоторое превосходство. Но основную задачу, взятие в котел Ельнинской группировки противника, не выполнили. А шестнадцатого фашисты окружили Киев с полумиллионной группировкой советских войск. Но, что лично для нас хуже всего, кажется, враги перерезали все дороги к Ленинграду. Писем оттуда нет, и дядя Витя сам на себя не похож — лютует, рвется в каждый вылет. Двадцатого числа майора Коноваленко сбили — дрался парой со своим ведомым старшим лейтенантом Демидовым против шестерки мессеров. Истребители противника прикрывали девятку пикировщиков Ю-87. Как командир полка прорвался сквозь вражеский заслон из рассказа ведомого совершенно непонятно. Воспользовался высотой и, следовательно, скоростью с динамическим маневром? Дядя Витя бомбежку войск Красной армии сорвал — завалил ведущего лаптежников, но и нашу «чертову дюжину» подожгли. Сумел как-то на горящем Яке перетянуть линию фронта и выпрыгнул с парашютом. Сейчас в госпитале — обгорел сильно. Его комдив к «Красному знамени» представил. Через неделю подтверждение в центральных газетах появилось. А нашей «чертовой дюжины» теперь нет. Я не выдержал, спрятался в техничке и разревелся. Ведь память о папе. Со своим характером боевая машина была, почти живая…

В последних числах сентября получили на имя комполка письмо. Долго с Елизарычем и майором Гольдштейном сидели и гадали что делать — почерк-то незнакомый. Тети Наташин я знаю, а Танька-второклассница вообще как курица лапой пишет. И обратный адрес — номер неведомой полевой почты. Посмотрели в очередной раз штамп «Военной цензурой проверено» и все-таки вскрыли. И как я теперь скажу дяде Вите, что его жена, дочь и родители утонули при эвакуации из Ленинграда? Немецкие самолеты расстреляли в Ладожском озере самоходную баржу с крупными красными крестами на бортах и крыше рубки.

В штабе армии распорядились отвести полк в тыл на переформирование. Как сказал Борис Львович — стесались. Приказали оставить технику — шесть Яков с почти исчерпавшими ресурс моторами — и всех младших авиационных специалистов. Меня начальник штаба «отбил». Слетал с Миннахметовым — это наш пилот связного УТ-2 — в штаб дивизии и договорился там в «кадрах», сделав упор на несовершеннолетие младшего сержанта Воскобойникова. Обратно прилетел с не очень-то радостными вестями — большинство из оставляемых бойцов забирают в пехоту. «Дыры» на фронте затыкать некем.

Прощались с ребятами второпях, за ними уже подводы прислали. Обнял Мишку, проследил за погрузкой нашего крупнокалиберного Березина, давно переделанного под ручную перезарядку с механическим спуском, и подкинул еще укупорку бронебойно-трассирующих патронов. Даже Порошенко руку пожал — видно, что трусит, аж белый весь — но ведь идет же.

Личный состав полка отправился на станцию пешим ходом на следующий день. Та еще картинка — красные командиры, навьюченные своими вещами прямо как верблюды. Впереди две телеги со штабными бумагами. Полтора десятка километров тащились долго, только к обеду притопали. Посмотрели, как пополнение выгружается. Обмундированы кое-как, некоторые вообще в гражданке. Оружие тоже разнокалиберное, трехлинейки, тяжелые ППШ и немного «Светок»*. Елизарыч самозарядку Токарева хвалит, но говорит что сложновата немного для деревенщины, типа нашего бывшего оружейника.

В тыл тащились аж двое суток, перебиваясь в теплушках сухим пайком. Одна радость — кипятка на станциях из титана набрать. Потом валяешься на криво сколоченных нарах и вдыхаешь ароматы портянок и прогнившей соломы. Свежую набрать негде — хоть и стояли на полустанках подолгу, но вдруг зарядившие дожди со снегом…

Выгрузили нас в расположении стоявшей здесь раньше танковой части — казармы, жилье комсостава, склады и большущие боксы. А нынче приказано развернуть запасной авиаполк. Пока только командование прислали и красноармейцев старшего призывного возраста.

Я вольготно расположился в казарме младшего начальствующего состава — других сержантов и старшин ни в ЗАПе, ни в прикомандированном составе пока нет. Знай себе в печки уголь подкидывай да в столовку вовремя бегай. Кормят отвратительно, но с голоду не помрешь. Отдыхаю, в общем. Уже целых два дня. Вот только майор Гольдштейн как видит, так странные взгляды бросает, как будто работенку какую-то подкинуть хочет. Ох, не к добру это.

Вот ведь как чувствовал! Прибежал красноармеец-посыльный — в штаб меня вызывают. В общем отделе полковая машинистка ефрейтор Танька Злобина с какой-то девкой в форме младшего воентехника шушукается. Красивой, надо признать, девушкой. Невысокая, беленькая — как мукой обсыпали — глазищи серо-зеленые, как комсоставовская гимнастерка на груди не лопается, совершенно непонятно, но взгляд какой-то отстраненный, холодный. Пришлось козырнуть старшей по званию, так как в ушанке был. Танька-замухрышка отмахнулась, показывая на дверь кабинета. Постучал, вошел, доложился. Майор Гольдштейн переглянулся с присутствующим Елизарычем и без предисловия давай втыкать — война войной, а обед по расписанию. Октябрь месяц идет, то бишь, занятия в школах уже давно начались. Комполка в только что полученном письме требует обеспечить младшему сержанту Воскобойникову учебный процесс по месту службы. Тем более что по знаниям — хитро так улыбнулся, намекая на самовольную прибавку в возрасте — от своего десятого класса, в котором должен учиться, этот сержант явно отстает.

— Борис Львович, как майор Коноваленко? — осмелился перебить командира.

— Выздоравливает, — протянул мне вскрытый конверт начальник штаба, даже не думая хоть как-то внешне выказать недовольство, — потом почитаешь. А сейчас давай о твоей учебе поговорим.

Вот тут-то все и началось. Изволь получить у адъютанта первой эскадрильи учебники, он специально за ними в город ездил, и заниматься. С товарищем Свиридовым — эк он обтекаемо гэбэшника величает — будешь изучать немецкий язык. Никаких «парле ву франсе» — сейчас, в тяжелое время войны с немецко-фашистскими оккупантами «шпрехать» нужнее. И где мы тебе здесь знатока французского найдем? Значит, станешь полиглотом! Литературу и русскую письменность берет на себя присутствующий здесь начальник штаба майор Гольдштейн. Химия соответственно на начальнике химслужбы. Все равно кое чем груши околачивает, только и знает, что противогазы у красноармейцев и огнетушители проверять. Ну а современной историей попросим уважаемого комиссара с тобой позаниматься — очень злобно переглянулся с воентехником второго ранга Кривоносом — пусть только попробует отказаться от дополнительной нагрузки. Еще раз переглянулись, но уже с надеждой — может быть митингов по любому поводу меньше будет? Политинформациями обойдемся?

А вот с физикой и математикой мне поможет младший воентехник Ветлицкая, только что прибывшая в полк на должность механика по спецоборудованию. Самолетов пока все равно нет, а она три курса института закончила — дюже грамотная. Интересно-то как — когда на фронте нужен был специалист по радиотехнике, его не было. Вывели в тыл — нате, пожалуйста.

Ну и куда теперь бедному младшему сержанту податься? Командир полка в письме строго предупредил, что при саботаже занятий и плохо написанных контрольных получу пинок в тыл из Красной армии. Он теперь со всех сторон меня обложил — приемным сыном ему числюсь. На фоне отсутствия других членов семьи — как стало ясно из письма, узнал уже печальные известия из Ленинграда — подводить дядю Витю категорически нельзя. С физикой и математикой я и сам как-нибудь разберусь — они мне всегда легко давались. А вот с химией плохо, не сразу въезжаю. Впрочем, как раз у нашего местного специалиста по этой науке больше всего свободного времени — пусть в меня знания вколачивает, а не груши, давно уже осыпавшиеся, из плодовых деревьев кое чем выбивает. С комиссаром тоже как-нибудь разберусь — он меня-орденоносца побаивается после того случая. Борис Львович — это серьезно. Но мама меня за грамотность всегда хвалила. Эх, мама-мама… Книги по программе литературы прочитать? Придется опять адъютанта первой эскадрильи напрягать — пусть достает. В соседнем городке вроде бы библиотека есть. Шпрехать? Вот тут не поспоришь — Борис Львович с воентехником Кривоносом полностью прав. Придется идти на поклон к лейтенанту ГБ Свиридову. Он только с виду такой грозный. Юрий Михайлович у нас человек понимающий — если ты чист перед державой, то всегда поможет. С произношением тоже не так уж сложно. Вернемся на фронт, там сбитых немецких летчиков иногда на допрос привозят. Поговорить в присутствии особиста на посторонние темы наверняка можно будет.

Н-да, обломились мне самостоятельные занятия — все эта Ветлицкая, получившая персональное поручение по комсомольской линии. Следующим же утром после построения приказала следовать за ней в учебно-летный отдел. В пустом классе сначала устроила мне опрос по физике. Недовольно покивала и предложила решить несколько математических задач.

— Очень плохо, младший сержант Воскобойников, — и вывалила на меня план занятий.

Непосредственно сейчас должен с такими-то параграфами в учебниках ознакомься самостоятельно, а она завтра проверит. Голос низкий, грудной. Ну так у нее эта часть тела очень выдающаяся. Впрочем, и остальное все при всем. Даже в форме красивая. Валентина сама предложила перейти вне строя на «ты», но, даже если сидит передо мной стоящим, все равно смотрит как-то сверху вниз. Явная гордячка. Уже потом выяснилось, что из семьи «бывших» — дворянка там какая-то мелкопоместная. Отец крупный радиоинженер, а мать врачиха. Были — попали при эвакуации предприятия, где глава семьи работал, под бомбежку. Малолетний младший брат, ученик начальной школы, тоже погиб. Бросила свой Московский университет и в военкомат заявилась с требованием зачислить ее в Красную армию добровольцем. Обязательно в истребительную часть ВВС, чтобы хоть так за семью мстить. В военкомате задумались и направили на какие-то краткосрочные курсы — не гоже практически готового квалифицированного специалиста простым красноармейцем на фронт отправлять. А тут тридцатого сентября наступление немецкой второй танковой группы началось. В первых числах октября уже вся группа армий «Центр» на Москву двинулась. Курсантам по кубарю на петлицы кинули и по воинским частям разогнали. Кто-то девчонку пожалел и к нам в полк определил. На мою голову — спесивая такая вся из себя цаца. Не знаю, кто первый, но обозвали младшего воентехника довольно точно — Снежная королева. Взгляд на окружающих не просто холодный, а ледяной. Уж на что у нас штурман второй эскадрильи лейтенант Алексей Годоляка обходительный при обращении со слабым полом, так и его отшила, просто посмотрев как на пустое место.

В запасной полк наконец-то пришли самолеты. Увы, никак не боевые. Учебно-связные У-2 в количестве трех штук — одна «Ушка» наша! — и спарка Як-7УТИ. Младший лейтенант Мурат Миннахметов — как не посинел еще от пьянства? — во время облета чуть не угробил биплан. Машина легенькая, сама в воздухе держится, а он ее на втором развороте при выполнении элементарной «коробочки»* почти на крыло без скорости завалил. Получил десять суток гауптвахты. Выгнали бы, наверное, вообще, но кто летать-то на «Ушке» будет? Долгими разговорами упросил майора Гольдштейна дать мне под его личным контролем подняться на У-2 в воздух. Получил благодарность за образцовое выполнение учебного задания, был загнан на допрос с пристрастием к Лехе Годоляке, временно исполняющему обязанности штурмана полка, и облагодетельствован неофициальным разрешением летать с другими пилотами в качестве летнаба**. Уже потом Алексей Валерьевич Годоляка соизволил взять меня для облета всего района запасного полка на Яке-седьмом. Хоть немного, но отвел душу. Над лесом набрали высоту и покрутились в свое удовольствие. Леха даже позавидовал — ему правильные виражи с креном семьдесят пять градусов никак не даются. А я три раза подряд точнехонько в собственную спутную струю как на салазках въехал. И сажал машину сам под явно пристрастным взглядом штурмана. Тютелька в тютельку напротив посадочного «Т» на три точки притер.

Снежная королева тоже удивила — никогда до того не слышал в небе такой чистой устойчивой связи. Настроила и приемник, и передатчик на отлично. Годоляка пошел ее благодарить, а младший воентехник ноль внимания и кило презрения. На занятиях в классе, когда я мимоходом спросил, только плечами пожала:

— А чего сложного? Делай все по инструкции, ну, разве что, немного голову приложи, и все получится. Схема-то ведь простейшая. Приемник — шестиламповый супергетеродин, а в передатчике РСИ-3 «Орел» вообще всего две электронных лампы. Контура поточнее настроить, проследить за качественным заземлением экранировки высоковольтных проводов зажигания, исправностью металлизации, чтобы не фонило. Проверить работу умформеров РУН-30 и РУ-11-А на соответствие преобразованного напряжения, подрегулировать до номинала при необходимости. Аккуратность и терпение — ничего другого не требуется.

Нет, ну не стерва ли? Мозги своими терминами закомпостировала, но ни хрена не понятно! Сама Валентина довольная, что нос мне необразованному утерла. Потому и срываюсь с этих занятий при первой возможности — моторы на У-2 и учебно-боевом Яке ведь обслуживать кому-то надо? Учебники можно и вечером в казарме почитать, все равно других развлечений нет. Тем более что каких-либо сложностей в программе не наблюдается. Ну, кроме треклятой химии — тут только зубрежкой взять можно. Все эти валентности и проверки на кислотность фенолфталеином, который на самом деле любимое лекарство военврача третьего ранга Савушкина под названием «Пурген». Если кто из летчиков приходит жаловаться на головную боль, чтобы открутиться от полетов, Матвей Палыч сначала внимательно обследует болезного, а потом таблеточку этого чудодейственного средства симулянту предлагает. И дуре-медсестре Копыловой командует кипяченой воды для запивки принести.

Впрочем, заниматься со Снежной королевой пришлось все-таки регулярно. Она настырная, к комсомольскому поручению подходит очень ответственно. Разок получил от майора Гольдштейна в боксах звиздюлей с обещанием не допускать до полетов даже на У-2, не говоря уже о Яке-спарке, и теперь как ослик из сказки прихожу в здание УЛО строго по расписанию. Интересно, это Валька настучала или я сам случайно на начальника штаба нарвался? Хотя на младшего воентехника не очень-то похоже — она обычно в глаза правду-матку режет. Скорее бы не учебные, а боевые машины пришли. Уж от их обслуживания меня точно отстранять никто не будет. Но пока об этом только мечтать можно. Даже пилотов из училищ в ЗАП еще ни одного не прислали. Да и младших авиаспециалистов, кроме меня, ни одного пока нет. И сколько наш категорически не боеготовый полк здесь куковать будет?

Лейтенант ГБ Свиридов от «шпреханья» со мной открутился — Ветлицкая, как выяснилось, не хуже Юрь Михалыча вражеский язык знает. Произношение какое-то там берлинско-бранденбургское. Диалект восточносредненемецкой группы — чуть язык не сломал, пытаясь повторить. Валентине бы в шпионы податься, а она на мою голову в истребительной авиации окопалась. Комиссар вместе с начальником штаба — сговорились, что ли? — историю, литературу и правописание русского языка тоже на младшего воентехника спихнули. Вот за что мне это горе? Ладно еще, если Снежная королева в ватных штанах — не май месяц! — на занятия является. Но, увы, в буром угле, который по уверению начхима для металлургии совершенно не подходит, здесь недостатка не ощущается. Красноармейцы совершенно не берегут стратегический ресурс — топят печи в УЛО*** так, что жарко становится. Вот Валентина и взяла манеру в полушерстяной гимнастерке при темной гражданской юбке — круглые коленки в теплых шерстяных чулках, когда сидит, совсем не прикрыты — для руководства мной-неучем являться. Валенки в раздевалке снимет, командирским кожаным ремнем узенькую талию перетянет и ножки в туфельки маленького размера воткнет. Хочешь, не хочешь, а посмотришь на нее… ниже пояса. Выше, впрочем, тоже есть на что поглядеть. Сидит рядом, музыкальным тонким пальчиком в учебнике нужную строчку указывает. Руки даже в форме изящные, а уж то, чем пэша между ними натягивается… Ну, ведь отвлекает от занятий!

Проснулся ночью в диком возбуждении. Перед глазами — непонятные схемы, чертежи, формулы, расчеты, технологические карты. Не сразу понял, что только что видел все это во сне. Потом дошло, что называется эта штука турбокомпрессором. Почти сразу сообразил назначение — накачивать в больших количествах воздух в мотор для повышения его мощности и высотности при практически тех же размерах. Ну как нагнетатель, что в М-105 на Яке стоит. Только тот, что сейчас используется, отбирает энергию от коленвала, уменьшая мощность на тянущем винте. А этот пускает в дело тепло горячих выхлопных газов мотора, выбрасываемых через выхлопные патрубки за борт самолета.

Ну и что мне с этими видениями делать? Могу, конечно, перерисовать их на бумагу — удивительно четко все запомнилось, как будто годами изучал — но толку-то? Кому показать, так не поверят же. Пятнадцатилетний — уже скоро ведь исполнится — пацан, и такая вот штукенция. С точными размерами, составом жаропрочных сплавов для турбины этой хреновины и огромным пояснительным текстом. Дипломная работа какого-то выпускника неведомого института. В оглавлении сказано, что этот турбокомпрессор предназначен для поршневых авиадвигателей в диапазоне мощностей от полутора до двух тысяч трехсот лошадиных сил.

Ну да, по полковым документам мне почти семнадцать, но если начнут в энкаведешних архивах проверять, то подлог моментально вскроется. И дядю Витю подставлю, и сам пинок под зад из Красной армии по малолетству получу. А оно мне надо? С другой стороны, если установить такой турбокомпрессор на Як, это же какая прибавка всех пилотажных характеристик получиться может?! Попробовал представить себе и загорелся немедленно все зарисовать и пробиться к самому товарищу Сталину! Да, как же, пустят меня к наркому обороны и председателю ГКО. По головке погладят, сладких пряников с абрикосовым вареньем дадут… Самому противно стало, как мысленно нарисовал перед собой эту картину. А вот из полка точно вылечу. О возможности лично мстить фашистам придется забыть навсегда.

Но ведь, по большому счету, очень нужная штука. Строго по главному сейчас лозунгу: «Все для фронта! Все для победы!» Тогда как? Долго ломал голову, но к чему-то более-менее удобоваримому все-таки пришел. Надо выставить это разработкой инженеров-конструкторов противника. Вот тогда сразу поверят на всех уровнях. Любые второстепенные вопросы отпадут. Как это ко мне попало? Во, меня рядом с этим турбокомпрессором и близко не стояло. Где нашел? Стоп! А с чего вдруг я нашел? Подсунуть в сбитый немецкий самолет, когда вернемся на фронт, и пусть кто-нибудь другой обнаруживает. Небось, еще медальку какую-нибудь дадут за ценные документы научно-технического характера.

Еще раз стоп! На русском языке? Ну и хрен с ним — пусть у больших начальников от этого голова болит. Здесь, возможно, чем страньше и загадочней, тем лучше. Нет, тоже не пойдет — по бумаге и чернилам слишком много лишнего поймут и начнут искать источник ценной информации. Вообще-то с бумагой вопрос решаемый — у Елизарыча в запасах пачка тонкой немецкой кальки есть. Сначала хотел кому-нибудь презентовать в качестве папиросной бумаги, но привкус какой-то странный и слишком плотная. Даст без разговоров, даже не спрашивая, зачем конкретно. Для учебы и все. Немецкая самописка у меня у самого имеется — уже не помню, на что обменялся. Очень уж удобная, штурманская — даже на большой высоте не протекает. Чернила? С начхимом поговорю и сам что-нибудь намешаю. А сейчас…

Представил перед собой эти чертежи — ну как книгу читаю, хоть перелистывай. Пробежался по пояснительному тексту — на удивление все понимаю. Вот как такое может быть? Даже то ясно, что большая часть слов написана для красивостей. Можно сжать минимум втрое, не потеряв ничего нужного.

Решил попробовать и охренел малость — могу писать удивительно ровным мелким почерком. Совсем не моим. Откуда что взялось? Ексель-моксель, как любит выражаться воентехник второго ранга Кривонос…

Совинформбюро, несмотря на бодрый голос Левитана, совершенно не радует своими сообщениями. Немцы даже во время начавшейся октябрьской распутицы наступают на Москву. Шестого числа большое окружение наших войск под Вязьмой. Вермахт прорвал фронт обороны Красной армии на оперативную глубину и вышел к Можайской линии обороны. А майор Гольдштейн успокаивает — опоздали фашисты с наступлением и Советскую столицу взять уже не смогут. Комиссар на политзанятиях — пока личного состава в полку мало, собирает всех вместе — тоже держит хвост пистолетом, уверяя, что товарищ Сталин знает, что делает. Ну, так он «большой ученый». Вот от кого я эти слова с некрасивым подтекстом о Верховном главнокомандующем слышал? Вроде никогда на память не жаловался, а в данном случае не припомню. Шуточки чужой памяти, неведомым образом попавший мне в голову? Шестнадцатого оставлена Одесса. Леха Годоляка с горя водки нажрался и чуть пешком на фронт не удрал. Еле уговорили, что как хороший штурман и совсем не бесталанный пилот он полезнее для Красной армии будет, чем подсудимый на заседании трибунала. Рано или поздно, но освободим его родной город от немецко-фашистких оккупантов.

По ночам помаленьку кропаю чужим почерком документацию по турбокомпрессору на немецкую кальку. Получается не быстро. Еще недели две-три, если не месяц, уйдет, пока все из головы на бумагу переведу. Снежная королева ругается — видите ли, сонный я какой-то на ее занятиях, невнимательный. Да пошла она…

Тридцатого числа — в тот день, когда наступление противника на Москву остановили — приехал из госпиталя комполка. Смотреть на него страшно. Мало того, что лицо, где не было прикрыто летными очками и шлемом, выгорело, так еще и жутко злой из-за гибели жены и Танюшки.

— Остались мы с тобой, Колька, вдвоем. Ты уж не подведи меня, выживи в этой войне, — и стакан водки одним махом в себя.

— Мне одному оставаться, дядя Витя, тоже не хочется. Если столько будешь пить, то долго летать у тебя никак не получится, — врезал я ему открытым текстом.

Посмотрел на меня майор Коноваленко почти трезвыми глазами и пообещал:

— Так, как сегодня, больше вообще никогда! — кожа на лице гладкая, как у ребенка, розовая. Только вокруг глаз нормальная с морщинками. Нос совсем маленький. От былых усов одно воспоминание — не растут теперь. И губы совсем узенькие. Точнее, отсутствуют как факт. Нет, смотреть страшно, но никакого отвращения — не чужой ведь.

— Завтра тебе летать нельзя, но в субботу возьмешь в небо на Яке? — учебно-боевых машин в ЗАПе прибавилось — теперь целых четыре штуки. Глядишь, и на меня моточасы найдутся.

— Что у тебя с занятиями по школьной программе? — отвечает вопросом на вопрос. Вот ведь настырный! Как будто четыреста граммов беленькой и не принял на моих глазах.

— По всем предметам кроме химии более-менее подтягиваюсь, — отвечать дяде Вите надо честно.

— Тогда полетишь, — задумался на секунду, — послезавтра стрельба по конусу запланирована.

— Ну, так, а я о чем? — даже не думаю скрывать своего интереса.

Вот теперь размышлял дольше.

— Будем надеяться, что Липатов не сдаст, — получил я положительный ответ. Командир запасного авиаполка подполковник Липатов особым формализмом вроде бы не отличается. Значит, не только полечу, но и постреляю!

О тете Наташе и Танюшке ни слова друг другу не сказали. Я после войны хоть знаю, где поклониться и на коленях постоять, а ему как быть? Ладожское озеро большое…

Конфуз, однако, большой конфуз — я отстрелялся по конусу лучше всех. Семнадцать попаданий при нормативе на отлично в три дырки, со следами соответствующей краски на перкалевом полотнище. Получил устное взыскание за опасно близкий подход к мишени, но попал ведь. Причем, без использования прицела — вспомнил, как тогда с юнкерсами по наитию отработал, и направлял самолет на глазок. Пули у всех стрелявших окрашены в разные цвета, чтобы не перепутать. Лента для упражнения в ШКАС заряжается короткая — всего сорок патронов. У майора Коноваленко девять попаданий, а у меня почти вдвое больше. Когда подсчитали и в зачетные формуляры внесли, встал вопрос, что с младшим сержантом Воскобойниковым делать? Летная книжка отсутствует точно также как и зафиксированный налет часов на самолете.

Вечером подполковник Липатов сам к нашему командиру полка с бутылкой пришел. Странно вообще-то, здесь в ЗАПе наркомовские сто грамм не полагаются, чай не на фронте, но Красные командиры водку неведомо где находят в любых потребных количествах. Говорили они под беленькую долго. В результате решили записать все на достижения инструкторов запасного авиаполка — отчетность перед вышестоящим командованием всем требуется. Дядя Витя на следующий день был абсолютно трезвый, но из плановой таблицы полетов себя все-таки вычеркнул.

Младших авиационных специалистов, мотористов и оружейников, наконец-то прислали — ускоренный выпуск, всего три месяца учебы. Даже Борис Львович как увидел на построении, так чуть матом ругаться не начал — одни бабы. Точнее, так как все молодые — девки. Ему потом местный военком популярно разъяснил, что парней поголовно в пехоту гребут по разнарядке. Кто посильнее — в танкисты и в артиллерию. А куда грамотных баб-добровольцев девать? Почти все ведь после школы. Образованные в РККА во все времена шибко ценились. В былые годы вместе с дипломом техникума звание лейтенанта давали. После института выпускники вообще сразу капитанами становились. А потом нарком обороны маршал Ворошилов в тридцать девятом все это порушил. Даже после военных школ летчиков, пилотам только сержантские треульнички на петлицы стали вешать и в казармы как обычных срочников загонять. А бабы… В организованные новые ШМАСы их много набирают. Политика нынче такая — до кого-то в самых верхах наконец-то дошло, что быстро оккупантов выгнать не получится. Но ведь армия, это в первую очередь мужики. Нам без женского внимания вообще никак. Особенно на тех воинских специальностях, где спокойствие во время боя требуется. В первую очередь, конечно, Красным командирам всех уровней. Соответственно, чем выше звание, тем больше этого самого спокойствия и необходимо. Потому и поступило негласное распоряжение, ни в одном письменном приказе не зафиксированное — женщинам добровольцам не особо препятствовать при зачислении в Красную армию. На фронте организовали так называемые банно-прачечные батальоны двойного назначения. Солдат от вшей спасать ну и от излишней горячности в бою. А в те части, где личная ответственность воинов высокая — в первую очередь именно в авиации — приказали как можно больше вольнонаемных женщин брать. Вот нашему полку одному из первых и аукнулось.

Писарь в штабе ЗАПа хохотал: к кривому носу — это он, гад, на воентехника второго ранга намекает — такая же шея:

— Эк вашу техническую команду командирского самолета соскобочило.

К нам некую Елену Кривошеину оружейником определили.

В морду я ему не дал — видно же по фингалу все будет. Как следствие ненужные вопросы появятся, разборки… По печени разок отоварил — сразу успокоился и все бумаги быстренько оформил как надо.

В ШМАСе эта Ленка старшего сержанта получила — замкомвзвода там была, отличница боевой и политической подготовки. Только представили ее нам с Елизарычем, сразу в рамки попыталась поставить — все строго по уставу. Не оружейница, как привыкли говорить, а мастер по вооружению. Высокая, почти с меня ростом. И даже плотно упакованная в зимнюю форму одежды заметно, что сильная. То, что командовать обожает, сразу понятно стало. Любимые словечки, чуть что — «равняйсь», «смирно». Потом, правда, несколько притихла, когда я в казарме ватник скинул. Увидела орден с медалями и заткнулась… на пять минут. Потом устроила допрос, как, почему и за что. Доложил в двух словах. Задумалась старший сержант, посмотрела на меня каким-то странным оценивающим взглядом. Но из казармы младшего начальствующего состава бабы меня все равно выперли — не положено по уставу в одном помещении с ними ночевать. Мне же лучше — устроился в маленькой пристройке с отдельным входом. Сооружение капитальное с небольшим коридорчиком-тамбуром. Елизарыч, мастер на все руки, сам в ремвзводе сварил из котельного железа печку-буржуйку. Потом красноармейцев из БАО пригнал, чтобы поставили и трубу через стену вывели, уплотнив асбестом на цементном растворе. Стол со стулом я из бывшей оружейки увел. Топчан поширше сам сколотил. Два матраса положил — очень даже мягко. Простыни застиранные выдали, но чистые же.

После минимум часа шагистики каждый день сидим в классах УЛО, учим матчасть. Нас с воентехником второго ранга Кривоносом к девкам приставили преподавать, как самых после военинженера третьего ранга Мамонтова разбирающихся в самолетах полковых специалистов. Елизарыч пару страниц из толстенного описания прочитает и смывается. А мне расхлебывать — у них же почти у половины звание выше моего будет, не говоря уже об образовании. Я младших авиационных специалистов после обеда в казарму строем отправляю… на самоподготовку — глаза б мои не видели. Кривошеина на занятиях выделывается — только по уставу обращаться надо. Вне строя сама первая на «ты» перешла. Вообще-то она не особо и вредная, разве что покозырять своим старшинством любит — у меня на петлицах по одному треугольничку, у нее целых три. Впрочем, и с этим завязала после одного случая.

Как-то вечером вломилась без стука в каморку, где я с достаточным комфортом устроился в гордом одиночестве, и, не обращая внимания на мои выпяченные от удивления зенки, осмотрелась. Что-то мне ее взгляд тогда совсем не понравился — явно на широкую самодельную лежанку глаз положила. Хрен ей! — не отдам. Сама не слабенькая сколотить. Только ноги из задницы растут, но никак не руки. Доказала уже на практических занятиях в мастерских, что с инструментом обращаться умеет.

Привычно вздернув курносый нос повыше, заявила: — Годится, — наполнила из ведра большой чайник под крышку, водрузила на буржуйку, подкинула в нее угля и погнала еще воды принести, присовокупив: — У тебя тут тепло. Мыться буду.

Ну вот ведь стерва! Пришла на готовенькое. Матеря про себя Ленку всякими нехорошими словами, оделся — до того валялся с книгой на топчане в шароварах и нательной рубахе — накинул теплую фуфайку, ватник, валенки и потопал с ведрами к обледенелой колонке. Через двадцать минут старший сержант заявилась с каким-то узлом — чистое бельишко с прочими банными принадлежностями? — второй «летучей мышью» и большим тазом. Протянула мне лампу и скомандовала:

— Выметайся! В коридорчике почитаешь. В ватнике там не так уж и холодно, — и вытолкала. Только и услышал, как щеколду задвинула.

Намывалась Ленка с полчаса, потом приоткрыла дверь и позвала. Захожу, а она довольная в одной нижней рубахе до середины бедер сидит на моем топчане, как на своем собственном, и расчесывается. Тяжелые груди выпирают и колышутся под тканью, а ей, бессовестной, хоть бы что. Ноги полные, сильные… Раскраснелась в тепле — натопила прилично до покраснения местами буржуйки, на которой опять парит чайник. Сначала, указав на таз, распорядилась вылить. Потом, окинув меня критическим взглядом с ног до головы, вдруг огорошила:

— Раздевайся. Надо и тебя в порядок привести. Небось, запаршивел весь.

— Я как-нибудь и сам помоюсь! — нет, ну какая эта Ленка все-таки наглая…

— Разговорчики! Выполняй приказание старшего по званию.

Ну, куда тут денешься? Подчинился, выдумывая способы отомстить. Вот до фронтового аэродрома когда доберемся… Разоблачился до кальсон. Не то, чтобы я очень стеснительный — в Абхазии всегда голышом купались с местными парнями и девчонками — но тогда мне еще двенадцати не было, а сейчас…

— Все скидывай. Чего я там не видела, — пробубнила со шпильками во рту, закалывая волосы.

Повернувшись спиной — все-таки неудобно как-то — стянул исподнее и шагнул в таз. Она, намешав в ведре холодной воды с кипятком, сначала намылила мне голову. Потом крутила-вертела, натирая всего мочалкой. Вот по спине, надо признать, приятно. А Ленка еще и ниже… Кое как проморгался — щиплется же! — открыл глаза, чтобы высказать все, что о старшем сержанте думаю. То ли случайно вода ей на рубаху попала, а может намеренно плеснула, но груди ее через облепившую мокрую ткань просматриваются отчетливо. Соски топорщатся, темные круги ареол вокруг…

— Реакция юного организма вполне предсказуемая, — изрекла, принимаясь намыливать без мочалки мой восставший орган.

И что теперь делать? Стою в полном ступоре. Я же ее скользких ладоней долго не выдержу — вот-вот опозорюсь… Впрочем, она сама все решила. Слила на меня несколько раз из ковшика. Вывернула на голову остатки горячей воды прямо из ведра, избавляясь от последних следов мыла. Вытерла меня опупевшего своим большим влажным полотенцем, прошлепала босыми ногами к двери, щелкнула задвижкой, вернулась, толкнула на топчан, пригасила лампу и потянула через голову рубаху…

— Кому скажешь — на месте придушу! — пообещала Елена, заново расчесываясь — ее темная шевелюра знатно разлохматилась от наших бурных ласк. Во второй раз. Первый, к явному Ленкиному разочарованию, слишком быстро закончился. Но она, похоже, опытная — своими пальчиками помогла мне вновь быть ко всему на свете готовым.

— А ты красивая, — сказал я невпопад, прибавляя фитиль керосиновой лампы.

Посмотреть было на что — тугая вся, может быть совсем чуть-чуть для женщины излишне мускулистая. Что называется, кровь с молоком. Ноги длинные. Густой треугольник каштановых волос скрывает самое запретное между широких сильных бедер. Талия для ее пропорциональной фигуры вполне даже в наличии. Тяжелые налитые груди со вздернутыми сосками. И лицо, круглое, немного простоватое, но никак не отталкивающее с карими глазами при длинных ресницах. Даже можно сказать милое… когда не командует.

— Скажешь тоже, — протянула, все-таки не скрывая довольной от похвалы улыбки. Нашла мои часы на столе, поднесла ближе к «летучей мыши», всмотрелась, повернулась, еще раз демонстрируя всю себя, и завлекающе облизала кончиком языка полные губы: — До отбоя времени много. Как насчет еще раз приласкать девушку? — забралась под одеяло и прильнула своим жарким телом…

— Дядя Витя, ну сколько же можно? Ты когда мне летать самостоятельно наконец-то разрешишь? Знаю, что на истребителе мне рановато, но на У-2 хотя бы?

Во время боя перегрузки огромные. В свои скорые пятнадцать лет могу и не выдержать. И на турнике при первой возможности подтягиваюсь до полного изнеможения, бегаю, когда время есть с сидором, накидав в него десять-пятнадцать килограммов всякой всячины. Но понимаю, что слабоват я еще для боевой машины.

Во, засмущался, как красная девица, глаза прячет. Целый подполковник — на той неделе приказ пришел — а все туда же. Ни хрена не понимаю! Видно, что никак решиться не может что-то такое сказать. Поднял голову, но взгляд какой-то виноватый.

— Даже не знаю, как тебе объяснить. Нельзя тебя выпускать в воздух одного. Сам же знаешь наши порядки. На спарке с другим пилотом можно, а одного — никто не позволит.

— Мал я, значит, для летчика? Но ведь, сам же знаешь, что лучше многих летать могу.

— Да дело не в возрасте, в родителях… — и заткнулся на полуслове.

А чего это я не знаю о маме и папе?

— Начал, так говори!

Сомневающийся такой взгляд у комполка.

— У Галины Викентьевны документы были поддельные, когда Василий на ней женился.

Как это? У мамы?

— Почему?

— Долгая, Николай, это история. Я и сам всего не знаю. Мне твой отец по дружбе однажды рассказал — знал, что не сдам своего командира никогда, — задумался подполковник Коноваленко, закурил папиросу, мне пачку своего командирского «Казбека» по столу придвинул. А потом все-таки выложил.

Мама, оказывается, была дочерью какого-то князя, сбежавшего за границу в восемнадцатом. А ее вывозить из страны было нельзя — восьмилетняя девочка свалилась с бушевавшей тогда «испанкой». Долго болела, но все-таки выкарабкалась. Так и осталась маленькая Галя в революционной России у дальних родственников. Времена были тяжелые, Гражданская война, разруха. А глава той семьи, где приютили девчонку, пошел служить Советской власти каким-то мелким чиновником в московском учреждении. Неизвестно по какой причине Пантелеев, записавший пришедшегося по душе ребенка на свою фамилию, скрыл родство с князем. Галина росла, училась в школе — круглая отличница — и, сама того не желая, покорила сердце недавнего выпускника Борисоглебской школы военных летчиков, приехавшего в столицу за назначением. Не устояла юная красавица перед ухаживаниями бравого военлета Василия Воскобойникова — увез он шестнадцатилетнюю беременную жену-школьницу по месту своей службы. Прошли годы, названного отца расстреляли, как троцкиста — знакомство с кем-то из высокопоставленных военных просто так не прошло.

— В тридцать седьмом твой отец под «Ежовские чистки» после «Дела военных» не попал только потому, что в госпиталях раненый лежал. Ты еще маленький был, всего не помнишь, да и сложно было понять тогда. Хотя и сегодня многое не ясно. В начале сорокового небезызвестный генерал-лейтенант Рычагов Василия на полк поставил. Они в Испании познакомились — очень уж будущий командующий ВВС Красной армии восхитился боевому пилотажу капитана Воскобойникова, снявшего фашистский «Фиат» с хвоста Рычаговского «Ишачка». Сейчас слухи ходят, что сразу после начала войны арестовали бывшего командующего, а в конце октября расстреляли.

Н-да, дела… Мгновенно вспомнилось папино «Моя княжна» и как тот майор НКВД о маме допытывался. Многие непонятки из разговоров родителей высветились. Я получается тоже «голубая кровь», как Ветлицкая? Еще и связь с троцкистами через маминого отчима могут пришить. До войны в военные училища дворянских детей категорически не принимали — сразу «резали» на мандатной комиссии. Да и сейчас ходят разговоры о том, что многие белогвардейские офицеры на службу к Гитлеру пошли. Нет мне доверия со стороны органов, и не будет. Вот как хочешь, так и живи с этим.

Посмотрел на смущенное лицо подполковника Коваленко. А он-то чего себя винит? Прикрыл, рискнул и взял в полк, хоть мотористом, но позволил служить своей стране и мстить таким образом за родителей. Даже в небо с собой иногда берет на У-2 и на учебно-тренировочном Яке…

Наконец-то пригнали в ЗАП выпускников летных училищ. Начальник штаба нашего полка посмотрел личные дела и за голову схватился — общий налет у каждого в пределах полтинника, а на учебно-боевых машинах и десятка часов не наберется.

— Ускоренный выпуск, — вздохнул подполковник Коноваленко, — взлет-посадка и краткий набор теоретических знаний. Хорошо на командные должности из госпиталей хоть немного опытных пилотов дали.

— Вот как этих сержантов на боевые машины пускать? — озадачился военинженер Мамонтов. Третьего дня уже была телеграмма, что в ближайшее время перегонщики должны прилететь на новых самолетах. Соответственно, как будет погода.

— Сами когда-то точно такими же птенцами были, — высказался новый заместитель командира полка по летной подготовке капитан Владимир Дубровин с двумя орденами «Красной звезды» и медалью «За отвагу» на гимнастерке. Невысокий крепыш под тридцать. На фоне дюжего Коноваленко смотрелся невзрачно, но в своей летной книжке имел записи о шести сбитых самолетах противника единолично и двух в групповых боях. Причем как минимум один сбитый — в самые первые дни войны. Потом медали среднему начальствующему составу уже почти не давали, только ордена.

— Вот ты, Володя, ими и займешься. С каждым слетаешь и выяснишь, на что годны, — приказал командир полка. — График полетов чтобы через час на моем столе был. Фонды на авиабензин, — взгляд на начальника штаба и после подтверждающего кивка, — выделены, — поворот головы к Мамонтову: — Егор Иваныч, что у нас с радиостанциями?

— Обещают на новых машинах каждую третью с приемником и по передатчику на десяток. Меня другое смущает — не Як-1, а Як-7.

— Учебно-тренировочные? — удивился Коноваленко.

— В том-то все и дело, что боевые. В спецификациях четко указано, что вооружение как на наших первых истребителях. Двадцатимиллиметровая пушка и два скорострельных ШКАСа.

— Шасси? — почти перебил Дубровин. Ходили слухи, что на новых Як-7УТИ механизмы складывания теперь не ставят.

— Убираемое, — успокоил инженер. — Мотор новой модификации — М-105ПА несколько большей мощности с беспоплавковыми карбюраторами. Обеспечивается перевернутый полет в течение целых пяти минут и ввод в пикирование с отрицательной перегрузкой.

— Ну посмотрим, что это за зверь такой, — успокоился командир полка. — Вот где бы еще радиостанций раздобыть? Связь — это сегодня основное, что нужно для правильной организации боевых действий.

Новые Яки удивили — по внешнему виду почти никаких отличий от спарки, только задняя кабина без дублирующего управления, приборной доски и сиденья. Изменения в конструкции минимальные, разве что подмоторную раму сделали отъемной от каркаса фюзеляжа. Дядя Витя для вида поругался на них немного — тяжеловаты по сравнению с Як-1, только усиленный мотор спасает. Летают наши пилоты теперь почти каждый день, если погода есть. Соответственно, обслуживать и ремонтировать требуется частенько. Бьют по мелочи свои самолеты недавние курсанты, а ныне сержанты. На удивление наши девчонки-авиаспециалисты более-менее справляются. Приглядывать за ними конечно надо, но старательные. Сильная Ленка в одиночку снимает пушку, чистит, смазывает и ставит точно по меткам — не подкопаешься. Еще и другим оружейницам не отказывается помогать. Сработаемся!

С новыми мембранно-игольчатыми карбюраторами — по шесть штук на каждом моторе — я разобрался быстрее Елизарыча. Сложная конструкция и очень непростые регулировки. Помучился и все-таки почуял, как их надо правильно настраивать.

— Вот ведь точно прохфессор! — восхитился воентехник второго ранга Кривонос после демонстрации комполка виртуозного перевернутого пилотажа на отрегулированной мною боевой машине. — Можешь, ексель-моксель.

Накликал на мою голову — девки-мотористки теперь иначе как профессором не величают. Кто смеется, но большинство, надо признать, вполне серьезно, с уважением. А мне, если честно, как-то не очень удобно от такого прозвища — ведь понимаю, что настоящих знаний по мотору у меня нет. Чувствую если что-то не так, но не учился ведь. Разве что, проштудировал толстенную книгу с описанием мотора. Так выучил, что ночью разбуди и спроси что-нибудь, отвечу без запинки. Главное — не просто так в себя текст вогнал, а разобрался что к чему, не стесняясь задавать вопросы военинженеру Мамонтову. Елизарыч, если честно, не во всем тянет. Зато с практической точки зрения самолет очень хорошо знает.

Молодых пилотов разбили по эскадрильям — всего две, а не пять, как было до войны, но, считай, полноценные — по десять истребителей в каждой. Официально в звене по-прежнему по три самолета, но реально летчиков по устному приказу комполка разбили на пары. Подполковник Липатов приходит на старт, смотрит на тренировки своим опытным взглядом, все понимает, но молчит. Его задача как можно быстрее вытолкнуть нашу часть на фронт. Самому Липатову уже не воевать — медики ему еще до этой войны только на У-2 после тяжелого ранения над Халхин-Голом летать разрешили.

Снежная королева, стерва, с меня не слезает. Как обслуживание техники закончу, так сразу в УЛО тащит и гоняет по предметам. Упрямая до жути, даже обсуждать парад на седьмое ноября, что нам в клубе вместо старого кино показывали, отказалась:

— Вот все задачи по тригонометрии решишь, тогда можно будет и поговорить. Простейшие формулы изволь запомнить, а что посложнее… — протянула листок, где ее аккуратным почерком было выведено все необходимое, — твоя задача усвоить методы решения уравнений, а не вызубрить ответы из конца учебника.

Ну вот, а я уж было раскатал губу. Придется голову прикладывать. Посмотрел на младшего воентехника — умная стерва на мою голову. Глазищами своими серо-зелеными хлопает, как будто совсем не виновата в том, что я опять кино в клубе пропущу.

Разъясняет, если во что-то с первого раза сам не въехал, толково. К произношению на немецком особо не цепляется:

— Ты, главное, хоть что-то пойми из того, что говорят. И отзовись так, чтобы разобрать можно было. Остальное со временем приложится.

Смотрит, можно сказать, ласково, если быстро решаю примеры, но сразу звереет при неправильном ответе. Хорошо хоть после ужина не лезет со своими занятиями. Вообще-то заметно, что Ветлицкая сама на обслуживании техники выматывается. Что-то там делает с самолетными приемниками и передатчиками. Роется в их внутренностях со своим самодельным приборчиком, ругается на некондиционные комплектующие и меняет часть деталюшек.

Мыться старшему сержанту Кривошеиной в моей каморке понравилось. Чистюля — два-три раза в неделю стала приходить. Теперь Ленка в коридорчик меня не выгоняет — спинку-то ей потереть кто-то должен. И воду от колонки сама притаскивает.

Как-то после бурных утех на моем широком топчане рассказала о своей жизни. Окончила школу в Горьком, пошла на авиазавод работать. Там занималась расконсервацией пушек и пулеметов, устанавливаемых на «Ишаки» и ЛАГГи. Выскочила замуж. Как самокритично отметила — сдуру. После неудачных родов — ребенок умер — муж настоял на разводе. Пока болела, он себе другую успел найти. Дома с пьющей матерью тоскливо, вот и подалась добровольцем в армию.

— Здесь лучше? — удивился я.

— Как тебе сказать? — задумалась, с заметной нежностью перебирая пальцы на моей руке. — Тут порядок, какая-то определенность. Все равно не понять, какая жизнь после войны будет. Глядишь, и мужа себе нормального подыщу. А пока, — как-то очень довольно улыбнулась, — ты у меня такой нетерпеливый есть, — и прижала мою ладонь к своей тугой полной груди с уже топорщащимся соском. Понимает, что на роль благоверного я никак не подхожу. Но вот нравится Ленке ласкаться на чистых простынках. Кто из нас нетерпеливей — это уже другой вопрос…

В первый день декабря вылетели на фронт. Тащиться в теплушке несколько суток категорически не хотелось. Я устроился в задней кабине нового Як-7 с бортовым номером «тринадцать», уложив парашют на пустой деревянный ящик из-под патронов. За почти полтора часа продрог до костей даже в меховом комбинезоне. Хуже другое — вентиляция горячим воздухом от мотора в, по сути, грузовом отсеке не предусматривалась. А вот поддувало из-за борта… Маленькие окошечки по бортам, чтобы пилот мог осматривать заднюю полусферу, от моего дыхания заиндевели сразу же после взлета. Очень неприятное ощущение — как будто в склепе замуровали. И даже с дядей Витей не поговорить — СПУ-то* отсутствует. На аэродроме меня скрюченного из самолета вытаскивали — сам по причине промерзнутости разогнуться не смог. Окончательно отошел от холода только после обеда, приняв в столовой наркомовские сто грамм, и завалился спать в относительно теплой — целых двенадцать градусов выше нуля — казарме, не сняв зимнего комбинезона и накрывшись двумя одеялами.

На следующий день в приказном порядке был отправлен Елизарычем в санчасть в руки вивисектора Савушкина. Матвей Палыч встретил меня довольной улыбкой удава, оглядывающего толстого испуганного кролика. Затем долго выслушивал меня холодным — бррр — стетоскопом, плотоядно потер руки и диагностировал воспаление легких.

— Полежишь у меня две-три недельки. Я тебе банки пропишу и очень горькие порошочки.

На мою попытку возразить отреагировал адекватно:

— При сопротивлении попрошу Светочку поставить тебе клизму на… — оценивающе так посмотрел, — пожалуй, пары литров для начала хватит.

Дуру-медсестру Копылову? Вот почему она всегда улыбается, приоткрыв рот? Только не это! Вынужден был капитулировать. Несколько дней был как в тумане — потемпературил под сорок градусов немного. Пришел в себя и очень удивился — Снежная королева в белом халате поверх формы поит горячим куриным бульоном, аккуратно приподняв мне голову. Как чуть позже выяснилось — ждет не дождется моего относительно хорошего самочувствия, чтобы продолжить учебные занятия. Ну, должна же она выполнить комсомольское поручение. Вот стерва — и здесь достала!

Впрочем, Ветлицкая сгладила отвратное впечатление от своего присутствия хорошими новостями — Красная армия гонит немцев от Москвы. Полк практически не летает — морозы под сорок, патрубки системы охлаждения моторов текут, а запасы этиленгликоля** на складе почти кончились. Противник в воздухе наблюдается весьма редко — ему, оказывается, тоже холодно. Потом мне опять поплохело — вновь затрясло от озноба. Появившийся озабоченный Савушкин прямо при Вальке перевернул на живот — как мешок с картошкой кантует! — сдвинул исподнее и вогнал в задницу укол. Уже засыпая — веки как свинцом налились — подумал, что полковой Айболит мог бы младшего воентехника и выгнать, а не демонстрировать ей мои тощие ягодицы.

Проснулся слабый, потный и голодный от приятной прохлады на лбу. Открыл глаза и оторопел — Снежная королева снова здесь. Заботливая — это ее ладошка на моей голове. Вот ведь неймется комсомолке на ниве просвещения младшего сержанта Воскобойникова. Черт с ней — манная каша на молоке с малиновом вареньем оказалась достаточно сладкой. Ради такого изумительного вкуса можно не только потерпеть присутствие Ветлицкой, но и поесть с ложки из ее рук. Заботливая, мать ее итти! Явившийся военврач третьего ранга наконец-то отослал настырную комсомолку. Обследовал с помощью своего по-прежнему холодного медицинского прибора и констатировал завершение кризисного состояния с переходом к стадии явного выздоровления, отметив чуть ли не выдающиеся параметры моего сердца:

— Повезло вам молодой человек с наследственностью. Да-сс, повезло. Теперь можно заняться интенсивной терапией и оздоровительными процедурами.

Несколько дней валялся на койке, читая книги по школьной программе литературы, притащенные младшим воентехником. Пятнадцатого числа Снежная королева приперлась незадолго до ужина с большим тортом и радостным известием, что наши войска только что освободили Клин. Можно считать, что угроза взятия противником Советской столицы полностью ликвидирована. Наоборот — Красная армия перешла в контрнаступление и гонит фашистов в хвост и в гриву подальше от Москвы. Торт был продемонстрирован — бисквитный с кремом! — и унесен из палаты. Потом потянулась череда посетителей — всем вдруг захотелось проведать меня болезного. Елизарыч пришел с забинтованными руками — поморозил, затягивая хомуты на патрубках. Ленка явилась с коробкой шоколадных конфет — откуда, интересно, дефицит мирного времени взялся? Дядя Витя прибыл вместе с начальником штаба — у Борис Львовича огромный кулек с яблоками.

Злобный эскулап в приказном порядке велел напялить теплый больничный халат и незамедлительно явиться в маленькую столовую санчасти. Смысл? — в наличии единственный лежачий больной, остальные на амбулаторном лечении. А я не гордый — могу и в палате поесть. Но приказание, как известно, двоякого толкования не допускает. Направился в столовую. А там… с удивлением обнаружил празднично накрытый стол. И только в этот момент стукнуло — мне же сегодня пятнадцать лет исполнилось! А я-то думал, что торт в честь победы под Москвой. С этой войной все на свете забудешь. Понедельник — день тяжелый?

Первым поздравлял естественно командир полка:

— В это тяжелое время всенародной войны… — ну и так далее. Главное, вовремя напомнил в своей пафосной речи — а куда денешься при посторонних? — что с нынешнего дня считаюсь семнадцатилетним. Вручил текущую мечту — белый командирский полушубок. Елизарыч присовокупил теплые пилотские унты. И где достал? А вот подарок от Бориса Львовича был со значением — новенький зимний меховой летный шлем и отличные очки-крабы с беличьей опушкой. Дядя Витя, думая, что не замечу, показал майору Гольдштейну свой увесистый кулак. Но начальник штаба только отмахнулся с довольной улыбкой. Ленка целомудренно поцеловала в щеку, а потом метала из глаз молнии на Ветлицкую, аналогично ответившую с другой стороны. Во, а этой-то что надо? Удивила дура Копылова, придвинувшая вязанные двухслойные перчатки. Ну, можно, наверное, и вечно глупую рожу простить. Тем более что банки она ставит аккуратно, не жалея вазелина. Савушкин нахлобучил мне на голову шапку-ушанку — ненадеванная, тоже белого меха! — и разрешил со следующего дня выходить на улицу. Строго-настрого предупредил, что во всех сегодняшних подарках и не более чем на четверть часа.

Водку пить этот злобный эскулап мне запретил, сам пробавлявшийся с Красными командирами беленькой. Пришлось употреблять вместе с девчонками красное вино. Жуткая кислятина — и чего в нем ценители находят? Курочка, хоть и не такая как у бабы Сони, была вкусной. А вот торт — офигеть, младший воентехник сама пекла! — просто таял во рту…

В казарме техсостава, пока я болел, почему-то теплее не стало. От дополнительно установленных буржуек толку никакого. Пока непрерывно топишь — терпимо, дрова прогорели — опять холодно. Сколько оконные рамы ни заклеивай аккуратно нарезанными полосами главной армейской газеты «Красная звезда», все равно тепло куда-то выдувается. Двое суток ночевал под несколькими одеялами и полушубком, с тоской вспоминая белые простыни в санчасти. Потом догадался, как горелку для отработанного моторного масла соорудить. Буржуйка гудит как паяльная лампа, вонь жуткая, но замерзать перестали. Пришел военинженер третьего ранга Мамонтов, недовольно поводил носом — от «божественных» ароматов или из-за того, что отработку положено сдавать? — но промолчал. Понимает, что промерзшие младшие авиаспециалисты много не наработают. Тем более что поселили, невзирая на устав, всех вместе. Девки меня особо не стесняются, отгородив брезентовой занавесью. В любом случае все спят одетыми, вопрос с переодеваниями тоже остро не стоит — просто спиной на этот момент поворачиваются, если занавеску лень задергивать. Вот натянуть сверху еще чего-нибудь — другой вопрос. Одна радость — баня по субботам. Елизарыч связкой мочалок — с вениками проблема — в парилке отхлестает, потом за ужином наркомовские сто грамм принимаются с особым удовольствием. И не мной одним принимаются. Наши девчонки пьют не хуже мужиков.

Младший сержант Нинка Скалозубова уж на что, по утверждениям подруг, трезвенницей раньше была, но теперь только так свои полстакана беленькой принимает. Закусит квашенной капусткой — начпрод, молодец, где-то четыре бочки раздобыл — и расцветает румяной улыбочкой, в доску пьяная. От горшка два вершка — полтора метра росту еле набрала — тоненькая, легенькая. Много ли ей надо? Но специалист при этом, незаменимый. Скидывает на лютом морозе ватник и лезет внутрь замасленного мотора с ключом подтягивать хомуты подтекающих патрубков, куда рука обычного человека теоретически не в состоянии подобраться — только с частичной разборкой арматуры. Потом командует своим писклявым голосом «Тащи!» — у самой сил выбираться уже не осталось. Старший сержант Кривошеина, то есть Ленка из нашего экипажа, прозванная за силу и выносливость «Кобылой», Скалозубову под свой большой полушубок запускает и бегом в хорошо протопленную техничку тащит. Там Нинку горячим сладким чаем кто-нибудь отпаивает. Начтех Мамонтов посмотрел на это дело и попробовал отругать самоотверженную девчонку за излишнее старание, могущее принести вред ее здоровью. Все-таки летает полк не так уж и много — полностью боеготовых машин хватает. В ответ военинженер третьего ранга получил такую забористую тираду на русском-народном, что даже я покраснел. И никак не от румянца при «легком морозце» под сорок — до войны дома мата вообще ни разу не слышал. Мамонтов благожелательно кивая, выслушал, повернулся через левое плечо и ушел. Ленка схватилась от ужаса за голову — дело-то подсудное, до трибунала за прилюдное оскорбление старшего по званию может дойти. Подхватилась и побежала догонять инженера — может, удастся еще уговорить, не подавать на подругу рапорт? Не уговорила, как на следующий день выяснилось. Бумагу военинженер третьего ранга Мамонтов все-таки написал — представление на младшего сержанта Скалозубову к медали «За боевые заслуги». Через день, с разрешения командира полка, сам и вручил перед строем. Вот отчего Нинка потом красная была, когда ее начтех, поздравляя, в обе щеки расцеловывал, я уже и не знаю…

Через несколько дней было еще одно построение по аналогичному поводу. На майора Коноваленко комдив представление к ордену в штаб армии направил, а младшего воентехника Ветлицкую сам наградил.

Дядя Витя двадцать шестого декабря сбил Ю-86Р. Буква «Р» в наименовании обозначает разведывательный высотный вариант бомбардировщика с герметичной кабиной. Немец шел всего на семи с половиной тысячах метров под облаками, прячась в их почти сплошной пелене и методично снимая специальным фотоаппаратом на мелкозернистую пленку ближние фронтовые тылы Красной армии. Подполковник Коноваленко, барражировавший с еще пятью летчиками над нашими войсками, получил наведение с поста ВНОС по радио. Отыскал по наводке с земли врага, грамотно зашел немцу в хвост, сам маскируясь в облачности. Первой же пушечной очередью — скорострельные ШКАСы, как позже выяснилось, на морозе далеко за шестьдесят градусов отказали — поджег фашисту левый мотор, после чего судьба разведчика была решена — наддув гермокабины идет именно от этого двигателя.

Довольный комдив сам примчался с поздравлениями на разбор полетов. Все-таки редкого зверя завалили, с которым даже столичные пэвэошники справиться не могли. У этого юнкерса потолок свыше двенадцати тысяч метров. Туда даже специально разработанный перед войной высотный истребитель МиГ-3 не дотягивается. А этот гад летает и фотографирует с большой высоты. На разборе и выяснилось, что в основе успеха этого короткого боя была четкая радиосвязь с нашим истребителем. Подполковник Коноваленко честно признал, что без наводки с земли он юнкерс в туманной пелене никак не нашел бы. Снизу на фоне облачности разведчика из бинокля видно, а на той же высоте и с километра не разглядеть. Обнаружил самолет противника только с двухсот метров. А если бы сам искал разведчика, то сразу после обнаружения тот успел бы скрыться в облачности и оттуда уйти вверх на недосягаемую для Яка высоту. Полковник Филиппов внимательно выслушал рапорт комполка и тут же расщедрился на награды. Тем более редкий случай — полк, в котором нарекания на радиосвязь практически отсутствуют.

А Снежная королева, получив «За боевые заслуги», почему-то грустная…

Экипаж сбитого юнкерса на допросах рассказал много весьма интересного. Лейтенант ГБ Свиридов привлек меня и Ветлицкую для записи. Заставил специальную бумагу о неразглашении секретных сведений подписать и оставил в своем кабинете, когда гауптмана, это капитан на ихнем, привели. От меня, конечно, толку было мало — понимал с пятого на десятое. А вот младший воентехник бодренько так строчила, на ходу переводя и иногда даже поправляя Юрь Михалыча или уточняя его вопросы.

Больше всего поразили огромные небоевые потери «Мессершмиттов bf-109» модификаций «Е» и «F», присутствующих на «Восточном», как говорят немцы, фронте. Чуть ли не половина рано или поздно бьются на посадках из-за слишком узкой колеи шасси. Восполнять потери как в пилотах, так и в боевых машинах Люфтваффе не успевает. Новые летчики недостаточно обучены и подолгу вводятся в строй.

Перекрестные допросы — пленных держали отдельно друг от друга и видеться не позволяли — показали, что фашисты не врут. Я потом долго сидел в казарме в своем отгороженном брезентом углу и думал. Конструкцию мессера знаю вроде бы неплохо — однажды с Мишкой тщательно обследовали полуразвалившийся при посадке на брюхо подбитый «худой». Тогда поразило очень легкое крыло мессершмитта. Немецкие конструкторы все системы убираемого шасси упрятали в фюзеляж. Но ничего не дается даром — выигранные несколько десятков килограммов массы аукнулись узкой колеей. Работать с грунтового аэродрома такая машина почти не может — нужен очень опытный пилот. А этих немецких летчиков с большим налетом наши пусть медленно, но все-таки выбивают. Получается, рано или поздно, но советские летчики неминуемо завоюют господство в воздухе. Тем более что, как утверждает майор Гольдштейн, советские авиазаводы уже в следующем на днях наступающем тысяча девятьсот сорок втором году должны превзойти германскую промышленность в количестве выпускаемых боевых самолетов.

Новый год получился грустным. Вторая эскадрилья во главе с недавним майором Дубровиным — он получил по второй шпале на петлицы, пока я в санчасти валялся — вылетела к Белеву на прикрытие наших наступающих войск. Пробарражировала бестолку почти час и получила по радио разрешение возвращаться на аэродром. Вот в этот-то момент от солнца и свалилась с высоты пара мессеров. Сожгла замкомандира полка с первого захода и вновь на скорости ушла вверх.

Город наши войска в последний день уходящего года все-таки взяли, как нам сообщили из штаба армии буквально за час до полуночи. Собрались в казарме за импровизированным праздничным столом с разными вкусностями из врученных поздравительных тыловых посылок. Немножко посмеялись — почти в каждом фанерном ящичке бритвенный станок присутствует. А вот сержант Равиля Камалетдинова этому подарку обрадовалась — девчонки с ней о чем-то шептались и очень язвительно хихикали. Ленка меня только потом во время перекура просветила — у татарок это место для гигиены принято бритым держать. Аффигеть! Интересно, однако. Старший сержант Кривошеина, оказывается, мысли читать умеет — догадалась, о чем я думаю, глядя на Равилю, и дала зачем-то свой увесистый кулак понюхать. Но почти сразу смилостивилась и пообещала, как потеплее станет, сама попробовать — ей тоже любопытно стало — и затем мне продемонстрировать.

Шампанского, понятно, на столе не было — где его взять? — но беленькая присутствовала в достаточном количестве. Идиот-комиссар произнес пафосную речь аж на четверть часа и был старшим начальствующим составом полка накачан водкой всего за двадцать минут — слабак. Был сдан дневальным красноармейцам из БАО с наказом сопроводить и уложить в койку. После чего не столько праздновали — понятно же уже всем, что наступивший год будет тяжелым — как поминали погибших в сорок первом. Девчонки слушали рассказы о навсегда ушедших воинах и шмыгали носиками. В общем, получился не праздник, а тихие поминки. Веселиться, только сегодня потеряв майора Дубровина, желания ни у кого не было.

Январь почти не летали — жутко холодно, иногда даже днем за сорок. Это на земле, а на высоте ведь температура еще значительно ниже. Специальных подогревателей не хватает, а без них мотор не завести. Да и Мамонтов ругается, мол, ресурс падает очень сильно.

Целеустремленная Снежная королева поставила перед собой задачу заставить меня сдать на аттестат к лету этого сорок второго года:

— Вам, младший сержант Воскобойников, самому-то не стыдно от сверстников отставать? — чуть, что не по ней, так Ветлицкая сразу переходит на общение по уставу.

Подумал-покумекал и спорить с младшим воентехником не стал. Чем я хуже пилотов-сержантов, массово отправляемых в ЗАПы, а оттуда на фронт? Летное училище мне не светит — документы в мандатной комиссии в обязательном порядке проверяются энкаведешниками через центральные архивы — но, кто его знает, что завтра будет? Поэтому плотно занялся учебой. Консультантов при необходимости — вся казарма. В ШМАСы ведь принимают только с десятилеткой. Девчонки меня уважают, удивляясь, как это я от школьной программы в мирное время умудрился отстать. Отговариваюсь «медвежьим захолустьем» на новой тридцать девятого года границе. Не так уж и много народа в полку осталось, кто правду знает. Ленка тоже активно помогает, беззастенчиво устраиваясь рядом со мной и не забывая плотнее задернуть брезент. Увы, но максимум что можем себе позволить, это редкие поцелуи — удовлетворительные условия для чего-то большего отсутствуют. Обжиматься через одежду — только разжигает, а толку никакого. Хочется-то большего…