29
Джеральдина
Лондон, июнь 1545 года
Она была женщиной, потерявшей все. Не только мужа, ребенка, состояние, любовь всей своей жизни, но и юность, красоту, которые всегда были ее ставкой на рынке. Ей остался только Давид, нидерландец, словно судьба решила позлорадствовать.
Давид все еще был влюблен в нее. Глядя на нее во все глаза, он видел не стареющую, побитую жизнью женщину, а белокурую сирену, в которую он влюбился, поступив на службу к Роберту. Сначала она использовала его только для переговоров с де Вером, перехвата поручений Роберта и замены их своими. То, что Давид оказался прирожденным шпионом, было чистой случайностью, и она почти не принимала участия в том, что под ее руководством он стал мастером среди шпионов.
Его неожиданный талант помог им получить место у Дадли. К тому моменту у Давида был целый штаб людей, работавших на него, и ему было легче легкого заявить, что Джеральдина входит в их число. Гросс-адмирал использовал свободно говорившего по-французски нидерландца во Франции, и результаты, надо сказать, впечатляли. Возможно, английское военное командование знало о планах вторжения так же подробно, как и французское. И Давид делился ими не только со своим заказчиком, но и со своей любимой Джеральдиной.
Она много лет оставалась непреклонной. Теперь же она спала с ним. Не потому, что думала, будто обязана ему, а потому, что устала отвергать его, а еще потому, что ей уже было почти все равно. Сначала ею овладевал Роберт, теперь ею овладевал Давид — какая разница? От Давида она хотя бы получает что-то взамен, ради чего стоит немного побарахтаться ночью. Всякий раз по возвращении из Франции она отправляла его на верфь Портсмута, желая знать о каждом движении, которое совершает ее возлюбленный. То, что знание об этом окажется ее последним капиталом, стало ясно позже.
Лишь один-единственный раз в жизни она испытала счастье, один-единственный раз ей хотелось обнять мир, казавшийся золотым и увлекательным, а теперь он нагонял на нее тоску. Но все было позади. Она врезалась в него на полном ходу, еще когда он переехал с «доской» в хижину на берегу, а затем сделал ей ребенка. Сына, у которого могли быть его золотисто-карие глаза. Слабая надежда все же была, потому что он оставил у себя ее дочь, но она постепенно иссякала, как и ее силы.
Однако потом искорка надежды запылала ясным пламенем. Что бы он ни думал, что должен своей «доске», в ту зимнюю ночь он доказал, кого любит на самом деле: он убил Роберта, наказал его за то, что тот оттолкнул и презирал Джеральдину.
«Любовь и смерть, возлюбленный мой, для нас обоих всегда было одним и тем же. Ты смог дать мне то, чего не смогли дать другие: осознание, что ты готов пойти до конца. В любви. В убийстве. В жизни с тобой нет равнодушия, нет полутонов, есть лишь вся сила и все мужество. Именно я, а не твоя Франческа, эта мышка-доска, ради тебя не побоюсь ни смерти, ни ада».
Тоска была ошеломляющей, но в первые месяцы она старалась быть предельно осторожной. Некоторые офицеры из адмиралтейства вступились за него, а пока Англия находилась в состоянии войны на море, слово адмиралов имело вес. Тем не менее свобода его была шаткой, и если его снова слишком быстро свяжут с ней, Джеральдиной, король может изменить свое решение. Поэтому она осталась в городском особняке Дадли, а он — в Портсмуте, в своих доках, — и оба терзались. «Доску» он бросил. Джеральдина провела весну, на протяжении которой в Шотландии продолжалась война, а Франция собирала флот, в лихорадочном ожидании, словно силы и юность еще не оставили ее.
Она хотела поехать к нему, в Портсмут, как только это будет безопасно, но необходимости не возникло. Он приехал в Лондон.
— Этот корабль, с которым было связано убийство твоего мужа, вооружается и экипируется, — сообщил Давид. — «Мэри Роуз».
Давиду не нужно было знать, что убийство ее мужа было связано не с кораблем. Джеральдина узнала то, что хотела: вторжение было на носу. Часть флота под командованием Дадли будет стянута в Дувре, чтобы пересечь там пролив и перехватить французскую эскадру. В число тридцати шести кораблей, бывшими под командованием Дадли, входили пять брандеров, которые будут принесены в жертву во время битвы. В этой мысли Джеральдина находила что-то возвышенное и волнующее. Десять человек команды, необходимые для того, чтобы направить такой брандер на противника, сцепить его с одним из его кораблей и поджечь, за храбрость получали тройную оплату. Для этого использовали только тех моряков, которые умели плавать и могли попытаться спастись, прыгнув в воду, но в большинстве случаев они расставались с жизнью.
В юности Джеральдина ненавидела корабли. Они были для нее воплощением ее сонного, провонявшегося рыбой и водорослями родного города. Благодаря своему возлюбленному она узнала, чем корабли могут быть на самом деле: чудесным оружием, несущим смерть издалека, без соприкосновения с безжизненными телами, глазами навыкате и выделениями.
Однако она не хотела, чтобы он отправился на корабль, а значит, и на войну. Особенно ей не хотелось, чтобы он оказался на старом, испорченном Робертом, приведенном обратно на Темзу и стоявшем за Тауэром, — прежде чем его успели полностью модернизировать. Она не понимала, зачем ему это, пока не увидела его снова. От Давида она узнала время, когда на борту «Мэри Роуз» должны быть офицеры и команда, и подготовилась. В былые времена Джеральдина положилась бы на свой шарм, чтобы получить доступ на закрытый пирс, теперь же ей понадобились связи Давида.
Она увидит его. В мечтах она представляла себе подробности их головокружительной встречи, и мужчина, по которому она тосковала, казался ей все более величественным и прекрасным. Когда же они встретились, все было иначе. Он был старше всех остальных, регистрировавшихся за столом казначея; худой и не очень высокий, он тащил за собой огромный ящик на колесиках.
Сердце сжалось, потому что она слишком сильно любила его и для этого не нужны были очевидные причины. У ее ног были графы и герцоги, славные полководцы и поэты, а она любила простого мужчину в кожаном камзоле, на лицо которого спадали черные волосы и который прихрамывал, волоча за собой ящик. Сердце сжалось еще раз, когда она осознала, почему он хочет попасть на этот корабль. Она сделает все возможное, чтобы помешать ему в этом, но, вероятно, она сдалась в тот же миг.
— Энтони!
Вместе с ящиком он стоял в толпе мужчин, одетых в полулаты и о чем-то громко споривших. В принципе, он не мог услышать ее, но обернулся. Она едва могла говорить.
— Подойди ко мне, — сказала она ему взглядом.
Он боком выбрался из толпы и побрел к ней.
Они стояли друг напротив друга и некоторое время не могли говорить, поскольку по каменной мостовой катили огромные бочки с маслом и пивом, загружая корабль провиантом, и в таком грохоте нельзя было бы разобрать ни слова. Лицо его было бледным, усталым и гораздо более худым, чем помнилось ей. Она хотела прижать его к себе, позволить ему вечно отдыхать в ее объятиях. Если тоска по нему истощала ее, то его она полностью изнурила.
Когда она протянула к нему руки, он отшатнулся. Очевидно, он все еще боялся чужих взглядов.
У него были красивые руки. На правом указательном пальце она заметила кожаный наперсток.
— Зачем это тебе? — спросила Джеральдина, когда бочки наконец отгрохотали.
— Как зачем? Чтобы чинить такелаж, зачем же еще?
— Почему ты выполняешь такую работу? Разве для этого нет юнги?
— Джеральдина, — произнес он, — прежде чем я начну объяснять тонкости ранжирования корабельной команды, не будешь ли ты так добра сказать мне, что тебе здесь нужно?
— Я пришла, чтобы увидеть тебя.
— Маловато для причины.
— Это все!
— Ну ладно, — заявил он тоном, за который она готова была боготворить его. — Значит, ты закончила и я могу идти? Или еще нет?
— Как ты можешь так говорить! Ты знаешь, сколько я тебя не видела?
— Не совсем. А должен?
— Я люблю тебя, — произнесла она, потому что не могла придумать, что ответить, а любовь захлестнула ее, словно волна. — Я не хотела подвергать тебя опасности, иначе я непременно написала бы тебе, как для меня важно то, что ты сделал ради меня.
— Что я сделал ради тебя, Джеральдина?
— Ты сам прекрасно знаешь.
— Я никогда не задаю вопросов, на которые прекрасно знаю ответ, — заявил он. — А еще я спешу. Если я не покажусь казначею, то не получу свечу, фонарь и деньги.
— Все это тебе не нужно! — закричала она. — Энтони, я не хочу, чтобы ты шел на этот корабль. Это все равно как если бы ты пошел на брандер.
— Ага, — произнес он.
— К дьяволу, не притворяйся таким безразличным! — вырвалось у нее. — Тебе нечего меня стесняться. Я все знаю. Ты бросил Фенеллу Клэпхем. И ты убил моего мужа ради меня!
Все это время лицо его оставалось безразличным, но тут он поднял брови.
— Я убил его ради тебя?
— Боже мой, зачем так громко!
— И я бросил Фенеллу Клэпхем? — переспросил он, невзирая на предупреждение. — Рад за тебя, Джеральдина, что ты все знаешь. Боюсь, что я не знаю ничего.
— Прошу, прекрати эту игру, — взмолилась она. — Ты мучаешь меня.
— Значит, мне лучше уйти.
Она схватила его за руку.
— Останься со мной, Энтони. У меня больше нет претензий, нет желаний, только одно: быть с тобой. Мой отец умер. У меня есть немного денег, он мне оставил. Этого будет довольно, чтобы жить с тобой где-нибудь в уединении.
Он высвободил руку, понурился.
— Я соболезную, Джеральдина.
— Мой отец был стар. Но ты не должен уходить! Ты не очень здоровый мужчина и сам прекрасно знаешь, как обстоят дела с этим кораблем.
— Да, — ответил он. — Боюсь, что знаю. Поэтому и иду.
«Поэтому».
Если раньше она не понимала, то сейчас, услышав это слово, поняла. Не желая осознавать случившееся, она вцепилась в его камзол и взмолилась:
— Пожалуйста, Энтони, не надо, зачем тебе идти на этот корабль?
— Зачем мне идти? — переспросил он. — Отпусти меня, Джеральдина. Постепенно мы начинаем привлекать к себе внимание.
В этот миг она осознала, что смысла настаивать на своем нет. Он шел на этот корабль, чтобы умереть, и она могла надеяться лишь на то, что «Мэри Роуз» переживет готовящуюся заварушку и он вернется снова. Тогда она пойдет к нему и позаботится о том, чтобы они умерли вместе.
«Любовь и смерть». Эта мысль была утешительной. Как одеяло из непряденой шерсти в ночи, когда она мерзла до самого нутра. Они были детьми моря — и умрут вместе в море.
— Поцелуй меня, — попросила она. — На прощание.
— Лучше не надо.
— Пожалуйста! — закричала она. — Это безопасно, здесь целуется весь мир.
— Ну ладно. — Он наклонил голову и поцеловал ее в щеку. — Это твоему брату, — произнес он. — Если он не захочет забрать его, можешь оставить себе. До свидания, Джеральдина.
И вместе со своим огромным ящиком он развернулся и пошел прочь. За ним двадцать мальчиков-носильщиков волокли свиные полутуши. Джеральдина стояла и смотрела ему вслед ослепшими от слез глазами, пока лодка, уносившая Энтони, не скрылась за корпусом корабля.
Это был массивный корабль. По нему нельзя было сказать, что он стар и недоделан, что его можно легко перегрузить и в нужный момент перенести вес на одну сторону, открыть слишком низко расположенные орудийные порты и слишком поздно схватиться за брасы, чтобы выправить и предотвратить гибель.
Когда Давид рассказывал ей об этом, она думала, что выпытывает это просто потому, что хочет знать все, что касается его. Теперь же это знание поможет ей добиться последнего, величайшего счастья. «Только пусть этот корабль вернется, — молилась она, не зная, Богу ли, дьяволу ли. — И пусть он выйдет в последний раз в море в Портсмуте».
В завершение Давиду придется сделать для нее кое-что еще, кроме допросов людей и проникновения на встречи. Ему нужно будет пустить на борт пару человек, подготовить пару инструментов и повлиять на Дадли, Сеймуров и слабака Кэрью, командовавшего кораблем, чтобы добиться нужного. Он сделает это с радостью, поскольку ценит ее плату. После всего, что она потеряла, ей оставался только Давид, нидерландец, и с его помощью она восторжествует над судьбой.