13
Без мыслей иных
Эмма стояла перед зеркалом в ванной и медленно стягивала с себя майку.
Двадцать минут и бутылка отбеливателя – и крови в салоне «Тойоты» как не бывало. И это хорошо. Эмма привыкла к виду крови, но на этот раз он пугал ее, затрагивая какие-то глубокие струны души. Она вся была в крови Джулиана. Красно-коричневые пятна покрывали ее грудь и плечи. Расстегнув и стащив джинсы, она увидела следы крови у себя на животе. Вдоль швов на ногах тоже алели засохшие капли.
Скомкав джинсы и майку, она бросила их в мусорное ведро.
Эмма встала под душ, включила обжигающе горячую воду и смыла с себя кровь, грязь и пот. Розоватая вода уходила в водосток. Эмма не могла сосчитать, сколько раз наблюдала за этим, сколько раз ее ранили на тренировках и в битвах. Ее плечи, руки и колени были покрыты шрамами.
Но кровь Джулиана была иной.
Увидев ее, она вспомнила о нем, вспомнила, как он упал, как кровь, словно вода, потекла у него сквозь пальцы. Впервые за долгие годы она действительно подумала, что он может погибнуть, что она может его потерять. Она знала, что говорили о парабатаях, и слышала, что потеря сравнима с потерей супруга или брата. Эмма уже потеряла родителей и полагала, что знает горечь потери, что готова к ней.
И все же ничто не могло ее подготовить даже к одной мысли о потере Джулса: думая об этом, она сходила с ума, она представляла, что небо навсегда затянется черными тучами, а земля уйдет из-под ног. Но еще удивительнее оказалось то чувство, которое она испытала, когда поняла, что с ним все будет в порядке. Она ощутила его физическое присутствие так остро, что ей стало от этого больно. Ей невероятно захотелось обнять его, схватить и не отпускать, прижать его к себе и сцепить руки в замок у него за спиной, чтобы кожа их слилась воедино, чтобы кости их переплелись, как ветви деревьев. Она понимала, что это звучит очень странно, но сказать иначе она не могла.
Она просто знала, что это чувство очень глубоко, очень мучительно и очень ново – она никогда прежде не испытывала к Джулиану ничего подобного. И это ее пугало.
Вода стала холодной. Эмма резко крутанула кран и выключила душ, затем вышла из-под него и насухо вытерла волосы. На корзине для грязного белья она нашла чистую майку и короткие шорты, надела их и вернулась в комнату.
На кровати сидела Кристина.
– Эй! – воскликнула Эмма. – Я не знала, что ты здесь! Я могла бы и голой выйти из ванной!
– Вряд ли у тебя есть что-то, чего я не видела, – рассеянно ответила Кристина.
Ее темные волосы были заплетены в косички. Она сидела, сцепив руки в замок, а это был верный признак того, что ее что-то заботило.
– Все в порядке? – сказала Эмма, садясь на краешек кровати. – Ты как будто встревожена.
– Думаешь, у Марка были друзья в Дикой Охоте? – ни с того ни с сего спросила Кристина.
– Нет, – удивленно ответила Эмма. – По крайней мере, он о них не упоминал. Вряд ли он по кому-то скучает. – Она нахмурилась. – А почему ты спрашиваешь?
Кристина смутилась.
– Видишь ли, сегодня он одолжил у кого-то мотоцикл. Я просто надеюсь, что он не навлечет на себя неприятности.
– Марк умный, – сказала Эмма. – Сомневаюсь, что он продал душу в обмен на байк или сделал что-то в этом роде.
– Да, ты права, – пробормотала Кристина и посмотрела на шкаф Эммы. – Можно одолжить у тебя платье?
– Прямо сейчас? – переспросила Эмма. – Ты собралась на полночное свидание?
– Нет, я готовлюсь к завтрашнему вечеру. – Кристина встала и подошла к шкафу. Оттуда выпало несколько неряшливо сложенных платьев из вискозы. – Нужно вечернее платье, а я ни одного не привезла из дома.
– Мои тебе не подойдут, – сказала Эмма, когда Кристина подняла с пола черное платье с нарисованными на нем ракетами и поморщилась от одного его вида. – У нас разные фигуры. Ты гораздо более… о-ля-ля!
– И на каком языке ты это сказала? – бросила Кристина, сунув платье с ракетами обратно в шкаф и плотно закрыв дверцу. – На язык нормальных людей не похоже.
Эмма улыбнулась.
– Завтра пойдем по магазинам, – пообещала она. – Идет?
– После сегодняшнего это звучит так обыденно… – заметила Кристина и закинула косички за спину.
– Мне позвонил Кэмерон, – сказала Эмма.
– Я знаю, – ответила Кристина. – Я ведь тоже была на кухне. Зачем ты мне об этом говоришь? Вы снова вместе?
Эмма упала на кровать.
– Нет! Он меня предупреждал. Говорил, что кое-кто не хочет, чтобы я расследовала эти убийства.
– Эмма, – вздохнула Кристина, – и ты нам ничего не сказала?
– Он сказал, что дело во мне, – объяснила Эмма. – И я решила, что только я в опасности.
– Но пострадал Джулиан. – Кристина вдруг поняла, к чему клонит подруга. – И ты боишься, что все это из-за тебя.
Эмма теребила бахрому на покрывале.
– А разве нет? Кэмерон предупредил меня, сказал, что услышал это на Сумеречном базаре, поэтому говорить могли хоть простецы, хоть фэйри, хоть маги, хоть вообще кто угодно, но факт остается фактом: он меня предупредил, а я от этого просто отмахнулась.
– В этом нет твоей вины. Мы и так знаем, что по городу бродит человек, скорее всего некромант, который убивает и приносит в жертву простецов и обитателей Нижнего мира. Мы и так знаем, что у него целая армия демонов-богомолов на страже. Нельзя сказать, что Джулиан не был готов пойти на риск.
– Но он чуть не умер у меня на руках, – сказала Эмма. – Было столько крови…
– И ты его вылечила. Он в порядке. Ты спасла ему жизнь. – Кристина махнула рукой: ее ногти были идеальными сияющими овалами, а ногти Эммы вечно ломались на тренировках. – Эмма, зачем ты сомневаешься в себе? Потому что Джулиана ранили и тебя это испугало? Ведь ты всегда рискуешь, я это с самого дня нашей встречи замечаю. Такая уж ты есть. И Джулиан это знает. И не просто знает, ему это нравится.
– Правда? Он всегда твердит мне не лезть на рожон…
– И правильно делает, – кивнула Кристина. – Вы ведь две половинки целого. Вы разные, как свет и тень: он дает тебе осторожность, чтобы обуздать твое безрассудство, а ты даешь ему безрассудство, чтобы подстегнуть его осторожность. Вы не были бы столь хороши друг без друга. В этом вся суть парабатаев. – Она легонько дернула Эмму за влажную прядь волос. – По-моему, тебя беспокоит не Кэмерон. Тебя пугает то, что Джулиан был ранен.
– Может, и так, – глухо сказала Эмма.
– С тобой точно все в порядке? – Карие глаза Кристины были полны тревоги.
– Все хорошо.
Эмма откинулась на подушки. Она собирала забавные калифорнийские подушки: некоторые напоминали почтовые открытки, другие были сшиты в форме штата, на третьих красовалась надпись «Я люблю Калифорнию».
– По виду не скажешь, – заметила Кристина. – Ты будто… Мама говорила, что люди по-особенному выглядят, когда что-то понимают. Так вот ты выглядишь, как человек, который что-то понял.
Эмме захотелось закрыть глаза, спрятать от Кристины свои мысли. Эти мысли были опасными, вероломными, запретными.
– Это просто шок, – сказала она. – Я чуть не потеряла Джулиана, и это меня подкосило. Завтра все будет в порядке. – Она натянуто улыбнулась.
– Как скажешь, manita, – вздохнула Кристина. – Как скажешь.
Когда Джулиан привел себя в порядок, смыл кровь и собрал обрывки пропитанной ядом куртки, чтобы отправить их Малкольму, он пошел по коридору к комнате Эммы.
И остановился на полпути. Ему хотелось лечь рядом с ней на кровать, обсудить все, что случилось вечером, вместе с ней закрыть глаза и под звуки ее дыхания, размеренного, как океанский прибой, отойти в царство снов.
Но думая о тех долгих минутах на заднем сиденье машины, об Эмме, которая склонилась над ним, о панике у нее на лице и крови на руках, он не чувствовал того, что должен был: не чувствовал страха, не чувствовал боли, не чувствовал радости исцеления.
Вместо этого его тело содрогалось и пылало огнем, пронизывающим до костей. Закрывая глаза, он видел Эмму в свете колдовского огня, он видел ее волосы, которые выбились из-под заколки и растрепались, и видел, как уличные фонари сияли сквозь них, превращая в тонкие полоски прозрачного светлого льда.
Волосы Эммы. Может, потому, что она так редко распускала их, а может, потому, что Джулиан хотел нарисовать их столько, сколько сам себя помнил, эти длинные волнистые пряди, как провода, всегда тянулись прямо к его нервам.
Голова болела, тело трепетало без причины. Джулиану хотелось вернуться в машину, в те минуты, Эмма была там рядом с ним. В этом не было смысла, и он повернул на полпути и быстро зашагал прочь от ее спальни, в библиотеку. Там было темно и прохладно и пахло старой бумагой. Но Джулиану и не нужен был свет, он прекрасно знал, в какой секции находится нужная книга.
Закон.
Джулиан снял с верхней полки толстый том в красном переплете, и тут из коридора до него донесся чей-то горький плач. Схватив книгу, Джулиан вылетел из библиотеки и побежал обратно. Завернув за угол, он увидел, что дверь в комнату Друзиллы открыта. Дрю выглянула в коридор, держа в руке колдовской огонь, освещавший ее круглое лицо. На ней была пижама с рисунком из жутких масок.
– Тавви плакал, – сказала она. – Замолчал ненадолго, а потом опять.
– Спасибо, что сказала, – кивнул Джулиан и поцеловал ее в лоб. – Засыпай, я справлюсь.
Друзилла ушла к себе, а Джулиан скользнул в комнату к Тавви и закрыл за собой дверь.
Тавви свернулся клубком под одеялом. Он спал, обняв подушку и приоткрыв рот. По его щекам катились слезы.
Джулиан сел рядом с ним и положил руку на плечо братишке.
– Октавиан, – сказал он. – Проснись, тебе снится кошмар. Просыпайся, Октавиан.
Тавви резко поднялся, его растрепанные каштановые волосы взметнулись в воздух. Увидев Джулиана, он вздрогнул и тут же подался к нему и обхватил руками его шею.
Джулс обнял Тавви и погладил его по спине, осторожно коснувшись каждого из острых позвонков. Слишком маленький, слишком щуплый, подсказывал ему разум. После Темной войны не так-то просто было заставить Тавви хорошо есть и спокойно спать.
Он помнил, как бежал по улицам Аликанте, держа Тавви на руках, как спотыкался о расколотые камни, как пытался прижать братишку лицом к плечу, чтобы тот не видел всю кровь и смерть, которая их окружала. Казалось, если они выберутся и Тавви не увидит всех этих ужасов, все будет в порядке. Он не запомнит. Он не узнает.
И все же Тавви каждую неделю мучили кошмары. Он просыпался в поту, дрожа и рыдая от страха. И всякий раз Джулиан с болью понимал, что не смог уберечь братишку, и это понимание пронзало его словно кинжалами.
Джулиан не выпускал Тавви из объятий, и дыхание малыша постепенно становилось ровнее. Джулсу хотелось лечь рядом с младшим из братьев, свернуться вместе с ним под одеялом и заснуть. Он отчаянно нуждался в отдыхе, у него кружилась голова.
Но спать он не мог. Ему было тревожно, беспокойно, неуютно. Когда стрела прошла сквозь него, его обожгло чудовищной болью, а вытаскивать ее было еще больнее. Он раздирал свою кожу, а разум его был окутан паникой, чистой, животной паникой, он был уверен, что умирает, и понятия не имел, что же будет теперь со всеми ними, сливвиитаемидрузиллойитаввиимарком.
А потом он услышал голос Эммы, почувствовал ее прикосновение и понял, что будет жить. Он смотрел на себя теперь – никаких отметин на коже не было. Точнее, было что-то, тонкая белая полоска на загорелом теле, но это ерунда. Сумеречные охотники жили шрамами. Порой казалось, что они жили лишь ради них.
И снова и снова у него в голове возникал непрошеный образ, который он пытался прогнать с момента возвращения в Институт: Эмма у него на коленях, ее руки у него на плечах. И струи бледно-золотистых волос, стекающие у нее по щекам.
Думая, что умирает, Джулиан радовался, что, по крайней мере, умрет рядом с ней, в момент наивысшей близости, ведь ближе друг к другу они быть не могли. Ведь это не позволялось Законом.
Тавви заснул, и Джулиан взял книгу, которую принес из библиотеки. Он так часто сверялся с ней, что теперь она открывалась всегда на одной и той же странице. «О парабатаях», – значилось на ней.
Постановляется, что прошедшие церемонию принесения клятв парабатаев и навеки связанные узами Саула и Давида, Руфи и Ноемини не имеют права вступать в брак, иметь совместных детей и любить друг друга любовью романтической, именуемой эрос, а должны любить друг друга только той любовью, что именуется филия или агапэ.
Наказание за нарушение этого постановления определяется Конклавом. Нарушение может караться разлучением парабатаев и изгнанием из семей, а в случае продолжения противоправного поведения – снятием Меток и исключением из рядов нефилимов. В таком случае они больше никогда не будут Сумеречными охотниками.
Так постановил Разиэль.
Sed lex, dura lex. Закон суров, но это Закон.
Когда Эмма пришла на кухню, Джулиан стоял возле раковины и мыл посуду, оставшуюся после завтрака. Одетый в темные джинсы и черную футболку Марк прислонился к кухонной стойке. С подстриженными волосами при свете дня он разительно отличался от того измученного дикого юноши, который опустил капюшон в Убежище.
Утром Эмма намеренно отправилась на долгую пробежку, специально пропустив семейный завтрак. Ей хотелось развеяться. Теперь она вытащила из холодильника бутылочку смузи. Когда она обернулась, Марк улыбнулся.
– Насколько я понимаю, эта одежда недостаточно нарядна для сегодняшнего спектакля? – поинтересовался он.
Эмма перевела взгляд с него на Джулиана.
– Неужели Мистер Закон смягчился и позволил тебе пойти с нами?
– Я ведь человек разумный, – пожал плечами Джулс.
– Тай и Ливви обещали, что помогут подобрать мне одежду, – сказал Марк и пошел к выходу.
– Не доверяй им, – крикнул Джулиан ему вслед. – Не… – Он покачал головой, услышав, как хлопнула дверь. – Ладно, сам узнает.
– Кстати говоря, – начала Эмма, облокотившись на стойку, – у нас критическая ситуация.
– Критическая ситуация? – Джулиан выключил воду и встревоженно повернулся к Эмме лицом.
Эмма поставила бутылку на стол. На руках у Джулса висела мыльная пена, футболка пропиталась горячей водой. Перед глазами у Эммы промелькнуло другое: Джулс на заднем сиденье машины, его отчаянный взгляд и стиснутые зубы. Его теплая, гладкая кожа. Скользкая кровь.
– Проблемы с Дианой? – спросил Джулиан, потянувшись за бумажным полотенцем.
– Что? – Вопрос вернул Эмму к реальности. – С Дианой все хорошо?
– Наверное, – ответил Джулс. – Она оставила записку, сказала, что ее сегодня не будет. Поехала в Охай к знакомому магу.
– Она ведь не знает о сегодняшнем плане? – уточнила Эмма.
Джулиан покачал головой. К его скуле прилип влажный локон.
– Я не успел ей сказать.
– Мог бы отправить сообщение, – заметила Эмма. – Или позвонить.
– Мог бы, – согласился Джулиан. – Но потом я подумал, что придется рассказывать о ранении.
– Почему бы и нет?
– Я в порядке, – отмахнулся он. – В полном порядке. Как будто ничего и не было. – Он вытер руки. – Она скажет мне остаться сегодня дома. Может, мы ничего не найдем в этом театре, но если все же найдем, я хочу там быть. – Он бросил бумажное полотенце в корзину для мусора. – Если ты там будешь, я тоже хочу там быть.
– Мне нравится твой конспиративный настрой. – Эмма поднялась на цыпочки и закинула руки за голову, пытаясь размять все мышцы спины. Ее майка слегка задралась, и прохладный воздух коснулся кожи у нее на животе. – Но если ты в полном порядке, может, вообще не говорить о ранении Диане? Как тебе такое предложение?
Джулиан не ответил, и Эмма посмотрела на него.
Он застыл, не в силах оторвать от нее глаз. Его ресницы взлетели вверх тонкими длинными мазками. Его лицо ничего не выражало, а взгляд замер, как на искусно нарисованном портрете.
Он был красив. Никого красивее она никогда в жизни не видела. Ей хотелось забраться ему под кожу и жить там, где он дышал. Ей просто хотелось.
Эмма испугалась. Она еще ни разу не испытывала такого желания в присутствии Джулиана. Наверное, это все из-за того, что он чуть не погиб, сказала она себе. Каждая клеточка ее тела следила за его состоянием. Он должен был жить. Он чуть не погиб, и внутри нее словно произошло короткое замыкание.
Он бы ужаснулся, сказала она себе. Узнай он о ее чувствах, она бы стала ему противна. Все бы снова вернулось к тому, как было после его возвращения из Англии, когда Эмме казалось, что он на нее сердится. Что он, может быть, ее ненавидит.
«Он знал все еще тогда, – сказал голосок у нее в голове. – Он знал о твоих чувствах. Он знал то, чего не знала ты сама».
Она вцепилась руками в стойку, и мрамор резанул ей ладони. Боль прогнала лишние мысли. «Заткнись, – велела она внутреннему голосу. – Заткнись».
– Критическая ситуация, – пробормотал Джулс. – Ты сказала, что у нас критическая ситуация.
– Да, на модном фронте. Кристине нужно платье для сегодняшнего вечера, а у нас ничего подходящего. – Она взглянула на часы. – Нам нужно полчаса максимум.
Джулиан расслабился: слова Эммы явно принесли ему облегчение.
– «Сундук сокровищ»? – спросил он.
Он бил наверняка: вся семья знала любимый винтажный магазин Эммы. Она вечно прихватывала там что-нибудь для каждого из них: галстук-бабочку для Тавви, ободок в цветочек для Ливви или плакат старого фильма ужасов для Дрю.
– Ага. Тебе что-нибудь нужно?
– Знаешь, я всегда хотел будильник с Бэтменом, который будил бы меня словами «ВСТАВАЙ, ЧУДО-МАЛЬЧИК», – сказал Джулиан. – В моей комнате его не хватает.
– Нашли! – воскликнула Ливви, влетая в кухню. – Кое-что. Но это странно.
Эмма обрадованно повернулась к ней.
– Что нашли?
– Ливви, скажи по-человечески, – велел Джулиан. – Что странно?
– Мы перевели часть надписей из пещеры, – объяснил Тай, который вошел вслед за Ливви. На нем была огромная серая толстовка с капюшоном, в рукавах которой утонули его руки. Его темные волосы рассыпались по капюшону. – Но в них никакого смысла.
– Это не сообщение? – спросила Эмма.
Ливви покачала головой.
– Это стихотворение, – сказала она, развернув листок, который держала в руке.
Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли, —
Тех, что мудростью нас превзошли, —
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель Ли…
– «Аннабель Ли», – узнал Джулиан. – Эдгар Алан По.
– Я знаю это стихотворение, – нахмурившись, пробормотала Ливви. – Я просто не понимаю, зачем оно написано на стенах пещеры.
– Я подумал, что это книжный шифр, – сказал Тай. – Но тогда должна быть и вторая половина. Возможно, в другом месте. Может, стоит справиться у Малкольма?
– Включу это в список, – кивнул Джулиан.
В кухню заглянула Кристина.
– Эмма? – позвала она. – Ты готова?
– Ты так встревожена, – заметила Ливви. – Эмма собирается увезти тебя подальше и убить?
– Хуже, – ответила Эмма, направившись к подруге. – Мы идем по магазинам.
– Чтобы купить платья на вечер? Во-первых, я вам ужасно завидую, а во-вторых, Кристина, не позволяй ей затащить тебя в каньон Топанга…
– Хватит! – Эмма закрыла Кристине уши. – Не слушай ее. У нее уже крыша поехала из-за этого расследования.
– Возьмите мне запонки, – бросил Джулс, возвращаясь к раковине.
– Какого цвета? – Эмма остановилась на пороге.
– Все равно. Главное, чтобы они стягивали манжеты. Иначе манжетам будет очень грустно и они будут болтаться просто так, – сказал Джулс. – И возвращайтесь быстрее.
Из крана снова полилась вода, шум которой заглушил голос Ливви, начавшей читать стихотворение с начала:
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли…
– Ты здесь одежду покупаешь? – удивленно спросила Кристина, когда Эмма припарковала «Тойоту» на грунтовой парковке, окруженной деревьями.
– Это ближайший к нам магазин, – ответила Эмма и заглушила двигатель. Перед ними было единственное в округе здание с вывеской, на которой полуметровыми сияющими буквами было написано: «СУНДУК СОКРОВИЩ». Рядом с магазином стояли огромный красно-белый автомат для жарки попкорна и картонная модель дома на колесах, на которой рекламировался цирк «Гаргантюа Великий». – К тому же он классный!
– На магазин роскошных платьев это не похоже, – наморщив нос, заметила Кристина. – Скорее похоже на место, где тебя похищают и продают в цирк.
Эмма схватила ее за руку.
– Ты мне не доверяешь? – хитро спросила она.
– Конечно, нет, – ответила Кристина. – Ты ведь сумасшедшая.
И все же она позволила Эмме затащить себя в магазин, который был полон забавных мелочей: разноцветных тарелок, старинных фарфоровых куколок, множества винтажных украшений и часов, разложенных на полках у кассы. Из первого зала был переход во второй. Там висела одежда – поразительная одежда: подержанные джинсы «Левис», твидовые и бомбазиновые юбки-карандаши, сшитые еще в пятидесятых, шелковые, кружевные и бархатные блузки.
А в соседней маленькой комнатке – платья. Они были похожи на бабочек: красная органза, пастельный шармез, переплетенные шнуры, легкие нижние юбки, напоминающие морскую пену.
– Кажется, Джулиан сказал, что ему нужны запонки? – спросила Кристина, подводя Эмму к полке у кассы.
Продавщица в очках прямиком из шестидесятых, на плашке которой было написано «Сара», не обратила на них никакого внимания.
Эмма пробежала глазами по выложенным на витрине запонкам. Большая часть была забавной – в виде игральных костей, пистолетов или толстых котов, но в отдельной секции лежали более изящные пары из коллекций Пола Смита, «Берберри» и «Ланвинь».
Взглянув на них, Эмма вдруг застеснялась. Выбирать запонки должна была девушка, возлюбленная. Она ни разу не покупала запонки для Кэмерона и других парней, с которыми встречалась недолго, но на самом деле ей этого и не хотелось. Но Эмма понимала, что девушка Джулиана – когда она, конечно, появится – обязательно будет выбирать ему запонки. Она будет звонить ему каждый день и всегда поздравлять его с днем рождения. Она будет его обожать. Как же иначе?
Эмма наугад взяла пару золотистых запонок с черными камнями. Мысль о Джулиане и его девушке отдалась в ней такой болью, которую сложно было вынести.
Она положила запонки на прилавок и пошла в маленькую комнату с платьями. Кристина взволнованно последовала за ней.
«Когда-то я приходила сюда вместе с мамой, – подумала Эмма, скользя ладонью по шелку, атласу и яркой вискозе. – Ей нравились странные винтажные вещи, старые жакеты “Шанель”, расшитые бисером платья в стиле двадцатых…» Но вслух она сказала:
– Нужно поспешить. Не стоит нам надолго уезжать из Института в самый разгар расследования.
Кристина схватила блестящее коктейльное платье из розовой парчи, усеянной крохотными золотыми цветочками.
– Хочу его примерить, – сказала она и скрылась в кабинке, которую отделяла занавеска из старой простыни с рисунком из «Звездных войн».
Эмма сняла с вешалки другое платье – из светлого шелка, с серебристыми бисерными бретельками. Только взглянув на него, она ощутила то же чувство, которое приходило к ней, когда она смотрела на восхитительные закаты на картинах Джулиана или на его руки, порхающие над кистями и тюбиками с краской.
Она зашла в соседнюю кабинку. Когда она вышла из нее, Кристина стояла в центре комнаты и хмурилась, смотря на свое отражение в зеркале. Платье, словно пленка, обхватило все изгибы ее тела.
– По-моему, тесновато, – сказала она.
– А мне кажется, оно так и должно сидеть, – возразила Эмма. – Только взгляни на свои буфера!
– Эмма! – сконфуженно воскликнула Кристина и тут же ахнула. – О, тебе так идет!
Эмма с сомнением прикоснулась к серебристо-белому платью. Сумеречные охотники считали белый цветом печали и редко носили его, но ткань все же отдавала серебром, а это было вполне приемлемо.
– Думаешь?
Кристина улыбнулась.
– Знаешь, порой ты точь-в-точь такая, какой я тебя себе представляла, а порой – совершенно другая.
Эмма подошла к зеркалу.
– Что ты имеешь в виду?
Кристина взяла стеклянный шар со снегом и перевернула его.
– Перед тем как приехать сюда, я ведь слышала не только о Марке. Я слышала о тебе. Все говорили, что ты станешь следующим Джейсом Эрондейлом. Следующим великим воином среди Сумеречных охотников.
– Боюсь, мне это не грозит, – ответила Эмма. Собственный голос показался ей тихим, спокойным и очень далеким. Она поверить не могла, что говорит это. Слова как будто срывались с ее губ, не дожидаясь ее мыслей, как будто, звуча, они создавали свою реальность. – Я ничем не примечательна, Кристина. В моих жилах течет такая же ангельская кровь, как и в твоих, я не наделена особыми талантами. Я просто обычный Сумеречный охотник.
– Но ты не обычна.
– Обычна. У меня нет способностей к магии, я не проклята и не благословенна. Я могу ровно столько, сколько могут остальные. Мои умения – это лишь результат тренировок.
Продавщица Сара заглянула к ним в комнату, глаза у нее были как блюдца. Эмма совсем забыла, что она сидит за стенкой.
– Вам помочь? – спросила Сара.
– О, вы и представить себе не можете, какая помощь мне необходима, – ответила Эмма, и Сара, оскорбившись, вернулась за прилавок.
– Как неловко вышло, – прошептала Кристина. – Она, наверное, решила, что мы сумасшедшие. Пора уходить.
– Прости, Тина, – вздохнув, сказала Эмма. – Я заплачу за все.
– Но я даже не знаю, хочу ли я это платье! – воскликнула Кристина, когда Эмма пошла обратно к кабинке.
Эмма развернулась на каблуках и ткнула в подругу пальцем.
– Да, хочешь. Я не шутила насчет буферов. Они выглядят невероятно. По-моему, я еще ни разу не видела их в таком свете. Были бы у меня такие буфера, не сомневайся, я бы сверкала ими направо и налево.
– Перестань называть мою грудь «буферами»! – взмолилась Кристина. – Ужасное слово. Звучит просто нелепо.
– Может, и так, – согласилась Эмма, задернув занавеску. – Но сути это не меняет.
Через десять минут платья уже лежали в пакетах на заднем сиденье, а машина петляла по дороге в сторону океана. Сидя на пассажирском сиденье, Кристина скромно скрестила ноги, а не стала закидывать их на приборную панель, как, без сомнения, поступила бы Эмма.
Вокруг них был знакомый ландшафт: серые скалы, зеленые кусты и заросли чапараля. Дубовые деревья и дикая морковь. Однажды Эмма вместе с Джулсом забралась на эти горы и нашла там гнездо орла, внутри которого лежала горка мышиных костей.
– Ты заблуждаешься насчет себя, – сказала Кристина. – Это не только результат тренировок. Все тренируются, Эмма.
– Да, но я тренируюсь до умопомрачения, – ответила Эмма. – Я, в общем-то, только этим и занимаюсь. Я встаю и тренируюсь, и бегаю, и разбиваю руки о грушу, и часами занимаюсь в ночи. И я должна так делать, ведь во мне нет ничего особенного, ничего примечательного. Я вся в этих тренировках и в стремлении найти убийцу родителей. Ведь это для них я была особенной, и тот, кто забрал их у меня…
– Эмма, ты для многих особенная, – тоном старшей сестры перебила ее Кристина.
– Я могу лишь стараться, – горько сказала Эмма. Она вспомнила те крохотные косточки в гнезде, вспомнила, какими хрупкими они были, как легко ломались в ее пальцах. – Я могу стараться лучше всех в этом мире. Я могу сделать месть единственным смыслом своей жизни. Я могу, потому что я должна. Но это значит, что больше у меня ничего нет и не было.
– Это вовсе не так, – возразила Кристина. – Просто еще на настал твой миг. Тебе еще не выпал шанс проявить себя. Джейс Эрондейл и Клэри Фэйрчайлд стали героями не в вакууме. Была война. Им пришлось делать выбор. Такие моменты наступают в жизни каждого из нас. Они наступят и для тебя. – Она сцепила руки в замок. – У Ангела есть на тебя планы. Вот увидишь. Ты подготовлена лучше, чем ты думаешь. Ты сильна не только своими тренировками, но и людьми, которые тебя окружают. Ты сильна тем, что любишь их, и тем, что сама любима. Джулиан и все остальные не дали тебе уйти в себя, отстраниться от мира и остаться наедине с горькими мыслями о мести. Море стачивает утесы, Эмма, и обращает их в песок, а любовь стачивает нас и заставляет нас ослабить оборону. Ты просто не знаешь, как важно, чтобы рядом с тобой были люди, которые готовы сражаться за тебя, когда все идет не так…
Ее голос дрогнул, и она отвернулась к окну. Они как раз подъехали к шоссе, и Эмма чуть не пропустила поворот от беспокойства.
– Кристина? Что такое? Что случилось?
Кристина покачала головой.
– Я знаю, в Мексике с тобой что-то случилось, – сказала Эмма. – Кто-то обидел тебя. Прошу тебя, просто расскажи мне, что произошло. Обещаю, я не стану выслеживать обидчиков и не скормлю их своей воображаемой рыбке. Я просто… – Она вздохнула. – Я просто хочу помочь.
– Но ты не можешь помочь. – Кристина посмотрела на свои переплетенные пальцы. – Некоторые предательства непростительны.
– Это все Безупречный Диего?
– Забудь, Эмма, – попросила Кристина, и Эмма замолчала.
Весь остаток пути до Института они обсуждали свои платья и продумывали, как спрятать оружие в той одежде, которая этого не предполагала. И все же Эмма заметила, как нахмурилась Кристина, услышав имя Диего. Может, не сейчас, может, не сегодня, думала она, но рано или поздно она выяснит, что случилось.
Джулиан сбежал по лестнице, услышав громкий, настойчивый стук в дверь Института. Он был босиком – туфли надеть он еще не успел. Закончив уборку после завтрака, он целый час убеждал дядюшку Артура, что никто не крал у него бюст Гермеса (он стоял у него под столом), а затем обнаружил, что Друзилла заперлась в игрушечном домике Тавви в знак протеста против того, что ее не взяли с собой на ужин накануне. Тавви выяснил, что Тай держит у себя в комнате скунса, и тут же расплакался. Ливви пыталась убедить брата выпустить скунса обратно на волю, но Тай полагал, что, переведя строки По, заслужил себе право этого скунса оставить.
Марк, единственный из братьев и сестер, который не беспокоил в тот день Джулиана, где-то прятался.
Джулиан распахнул дверь. На пороге стоял Малкольм Фейд. На нем были джинсы и толстовка – явно дорогая, судя по количеству грязи и дыр, размещенных на ней весьма художественным способом. Кто-то явно потратил время и деньги, чтобы порвать эту толстовку.
– Знаешь, не стоит так дубасить в дверь, – сказал Джулиан. – У нас здесь полно оружия как раз на случай, если кто-то решит вломиться внутрь.
– Хм-м, – протянул Малкольм. – Не вижу связи между твоими утверждениями.
– Правда? По-моему, связь очевидна.
Фиолетовые глаза Малкольма сверкали, а это обычно означало, что он в особенном настроении.
– Войти можно?
– Нет, – ответил Джулиан.
В голове вертелась мысль о Марке. Марк был наверху, а Малкольму нельзя было его видеть. Возвращение Марка было слишком большим секретом, чтобы просить Малкольма хранить и его, и слишком большой подсказкой о причинах расследования.
Джулиан всем своим видом продемонстрировал безграничную вежливость, но не сдвинулся с места и не пустил Малкольма в холл.
– Тай притащил скунса, – объяснил он. – Поверь мне, ты и сам не захочешь заходить.
Малкольм насторожился.
– Скунса? – переспросил он.
– Самого настоящего скунса, – кивнул Джулиан. Он не сомневался, что лучшая ложь всегда основана на правде. – Тебе удалось что-нибудь перевести?
– Пока нет, – ответил Малкольм. Он повел рукой – легко, почти незаметно, – и у него на ладони появились листы с частично переведенными письменами, которые передали ему ребята. Порой Джулиан забывал, насколько силен был Малкольм в магии. – Но я выяснил их происхождение.
– Правда? – Джулиан придал себе удивленный вид. Они уже знали, что надписи были сделаны на древнем языке фэйри, но не могли сказать об этом Малкольму.
С другой стороны, так у них появлялся шанс проверить, правду ли сказал им Волшебный народ. В глазах Джулиана появился искренний интерес.
– Постой-ка, может, это и не письмена, – пробормотал Малкольм, просматривая бумаги. – Больше похоже на рецепт апельсинового торта.
– Вовсе нет, – сказал Джулиан, скрестив на груди руки.
Малкольм нахмурился.
– Я точно недавно искал рецепт апельсинового торта…
Джулиан молча закатил глаза. При общении с Малкольмом даже ему, бывало, не хватало терпения.
– Ладно, забудь, – сказал Малкольм. – Он был в журнале «О». А это… – Он постучал по бумаге. – Это древний язык фэйри – вы были правы, этот язык появился раньше Сумеречных охотников. Вероятно, в ближайшие дни я смогу выяснить больше. Но я пришел не поэтому.
Джулиан выжидающе посмотрел на него.
– Я изучил яд, которым была пропитана та ткань, что ты прислал мне вчера вечером. Проверив его на различные токсины, я пришел к выводу, что это катаплазма – экстракт редкого вида белладонны, смешанный с демоническими ядами. Он должен был тебя убить.
– Но Эмма меня вылечила, – сказал Джулиан. – Руной ираци. Значит, ты говоришь, что нам нужно искать…
– Я не говорил ничего о поисках, – перебил его Малкольм. – Я говорил, что никакая руна ираци не могла тебя вылечить. Даже делая скидку на силу парабатаев. Одним словом, ты совершенно точно не мог выжить. – Его удивительные сиреневые глаза замерли на Джулиане. – Не знаю, кто из вас сделал это, ты или Эмма, но это просто невероятно. По всем законам ты должен быть мертв.
Джулиан медленно поднялся по лестнице. Со второго этажа доносились крики и громкие голоса, но, похоже, все было в порядке. Любому, кто опекал четырех детей, было жизненно необходимо научиться отличать игривые крики от настоящих, и Джулиан давно освоил этот навык.
Он все еще думал о том, что Малкольм сказал о катаплазме. Узнать, что ты должен быть мертв, оказалось весьма неприятно. Конечно, оставалась небольшая вероятность, что Малкольм ошибся, но почему-то Джулиан сильно сомневался в этом. К тому же Эмма, кажется, упоминала, что в точке пересечения лей-линий росла белладонна.
Стоило ему свернуть в коридор, как все мысли о ядах и лей-линиях вылетели у него из головы. Комната, в которой стоял компьютер Тиберия, была залита светом. Оттуда доносился шум. Джулиан подошел к двери и заглянул внутрь.
На мониторе компьютера мелькали кадры из видеоигры. Марк сидел перед ним и отчаянно стучал по кнопкам на джойстике, пока на экране прямо на него несся грузовик. С громким хлопком он повалил его героя, и Марк толкнул джойстик в сторону.
– Этот ящик явно служит Владыке Лжи! – негодующе заявил он.
Тай рассмеялся, и Джулиан почувствовал укол в свое сердце. Смех брата был одним из любимых звуков Джулиана – отчасти потому, что Тай смеялся очень искренне, безо всякой попытки скрыть смех и даже мысли о том, что его стоит скрывать. Игра слов и ирония зачастую не казались ему смешными, но люди, которые вели себя глупо, заставляли его хохотать, а еще он с нескрываемым интересом наблюдал за животными – например, как Черч падает со стола и пытается восстановить достоинство. И все это восхищало Джулиана.
По ночам, лежа на кровати и глядя на нарисованные на стене тернии, Джулиан порой хотел отказаться от роли, которая требовала от него постоянно напоминать Таю, что нельзя держать скунсов в комнате, что пора заниматься или выключать свет, когда брат читал в постели, вместо того чтобы спать. Вот бы он мог, как обычный брат, смотреть вместе с Таем фильмы о Шерлоке Холмсе и помогать ему ловить ящериц, не переживая при этом, что те улизнут из комнаты и разбегутся по всему Институту! Вот было бы здорово!
Можно делать что-то для другого человека, а можно показывать ему, как сделать это самому. Мама Джулиана всегда подчеркивала эту разницу. Именно так она учила Джулиана рисовать. И он всегда старался вести себя так же по отношению к Таю, хотя порой казалось, что он нащупывает дорогу в темноте: он делал книжки, игрушки, уроки, которые были подогнаны под особенное мышление Тая, – но верно ли он поступал? Ему казалось, что это помогало брату. Он надеялся на это. Бывает, кроме надежды, довольствоваться тебе и нечем.
И Джулиан надеялся и наблюдал за Таем. Он радовался, замечая, как Тай становится все более самостоятельным, как меньше и меньше нуждается в поддержке и руководстве. Но была и печаль – Джулиан с грустью ждал того дня, когда брат сможет обходиться без него. В глубине души он порой даже боялся, что Тай и вовсе не захочет больше видеться с ним, когда этот день наступит: ведь он был для него тем, кто вечно поучал его и указывал ему, что делать. Настоящим занудой.
– Это не ящик, – сказал Тай. – Это джойстик.
– Он все равно лжет, – ответил Марк и повернулся на стуле. Заметив стоящего на пороге Джулиана, он кивнул. – Рад встрече, Джулс.
Джулиан знал, что это обычное приветствие фэйри, и все же с трудом удержался, чтобы не сказать Марку, что они уже встречались утром на кухне, не говоря уже о нескольких тысячах раз до этого. Ему удалось подавить свой порыв, но это потребовало серьезного напряжения.
– Привет, Марк.
– Все в порядке?
Джулиан кивнул.
– Можно мне на секунду забрать у тебя Тая?
Тиберий поднялся. Его черные волосы лежали в беспорядке и давно отросли. Джулс напомнил себе, что нужно запланировать стрижку для обоих близнецов и отметить этот день в календаре.
Тай вышел в коридор и закрыл за собой дверь в компьютерную комнату, а затем настороженно посмотрел на Джулса.
– Ты насчет скунса? Ливви уже отпустила его.
– Нет, я не о скунсе хотел поговорить, – покачал головой Джулиан.
Тай поднял голову. Черты его лица всегда были особенно изящны; он больше походил на эльфа, чем Хелен или Марк. Отец говорил, что в нем нашли свое отражение прежние поколения Блэкторнов, и Тиберий действительно был чем-то похож на стройных мужчин в костюмах викторианской эпохи, смотревших с портретов в столовой, которой они практически никогда не пользовались. У них у всех были такие же бледные, словно фарфоровые, лица и черные вьющиеся волосы.
– Тогда в чем дело?
Джулиан медлил. В Институте стало тихо. Из-за двери доносилось слабое гудение компьютера.
Он хотел попросить Тая изучить яд, который был на стреле. Но тогда ему бы пришлось сказать: «Я умирал. Я должен был умереть». Эти слова никак не хотели срываться с его губ. Они, подобно дамбе, сдерживали целый водопад других слов: «Я ни в чем не уверен. Я ненавижу быть главным. Я ненавижу принимать решения. Я боюсь, что вы все меня возненавидите. Я боюсь вас потерять. Я боюсь потерять Марка. Я боюсь потерять Эмму. Я хочу, чтобы кто-то встал на мое место. Я не такой сильный, как кажется. Я хочу того, чего хотеть нельзя, чего хотеть не положено».
Он понимал, что не может сказать ничего из этого. Перед ними, перед своими детьми, он должен был быть идеальным: любая трещина в нем стала бы для них трещиной в целом мире.
– Ты ведь знаешь, я люблю тебя, – в конце концов сказал он, и Тай удивленно посмотрел на него и на мгновение встретился с ним взглядом. За прошедшие годы Джулиан понял, почему Тай не любит смотреть в глаза людям. В них было слишком много движения, цвета, чувства, словно ты смотрел на яркий телевизионный экран. Он мог смотреть в глаза – и знал, что это нравилось людям, что это было для них важно, – но не понимал, что в этом такого.
Но сейчас Тай изучал лицо Джулиана, пытаясь найти объяснение его нерешительности.
– Я знаю, – помедлив, ответил он.
Джулиан невольно улыбнулся. Разве не это хочется слышать из уст своих детей? Разве не хочется понимать, что они чувствуют себя любимыми? Джулиан вспомнил, как однажды нес Тавви наверх – ему тогда было тринадцать, – споткнулся и упал, но в полете изогнулся так, чтобы удар пришелся ему на спину и на голову, не заботясь о боли и лишь пытаясь защитить братишку. Он сильно ушибся головой, но тотчас сел. В голове была лишь одна мысль: «Тавви, малыш мой, с ним все с порядке?»
Тогда он впервые подумал «малыш мой», а не просто «малыш».
– Но я не понимаю, зачем ты хотел со мной поговорить, – сказал Тай и озадаченно нахмурил темные брови. – В чем причина?
Джулиан покачал головой. Он услышал, как вдали открылась дверь и как Эмма и Кристина тихонько рассмеялись, входя в Институт. Они уже вернулись.
– Никаких причин, – ответил он.
