Хольцман кое-как вышел из Белого дома. Он опирался на трость и чувствовал себя постаревшим лет на двадцать. Рядом шел Барнс. Оба молчали. Лишь после того, как они миновали охрану и сканеры, Барнс повернулся и почти вплотную приблизил лицо к его лицу. Хольцман невольно сделал шаг назад, однако Барнс не отступал. Только сейчас Мартин осознал, какой он высокий, сильный, молодой.

Барнс положил руку на плечо Хольцмана и больно его стиснул. Хольцман в ужасе замер на месте.

Губы Барнса оказались в дюйме от его уха, и он тихо, медленно заговорил:

– Еще раз выкинешь что-то подобное – раздавлю, как таракана.

Тут подъехал его автомобиль, и Барнс заулыбался:

– Спасибо за работу, Мартин! Увидимся в офисе. С нетерпением жду новых результатов.

Хольцман рухнул в салон машины, изможденный и трясущийся. Пальцы сами собой стиснули трость. Несмотря на повышенный уровень серотонина и дофамина, он чувствовал лишь горькое разочарование, зияющую пропасть лицемерия и обмана.

По крайней мере, он попытался что-то предпринять. Каким-то чудом – наверное, благодаря измененной нейрохимии – ему хватило духу высказать президенту все наболевшее. А тот, понятное дело, отказал. Отказал по столь примитивной, первобытной причине – как и положено человеку, – что у Хольцмана больше не оставалось сомнений в том, куда катится мир.

Титаны пожирали своих детей, подумал он. Никто не хочет расставаться с властью.

Он больше не чувствовал под ногами твердой почвы. Перед ним зияла огромная бездна – и она становилась шире с каждой минутой. Теперь есть только два варианта развития событий. Либо он поступит по совести и уйдет из УПВР – те, несомненно, проведут доскональную проверку, узнают о пропаже нексуса и посадят его. Может, и пожизненно. Жена и сыновья останутся одни, их репутация будет запятнана. Или Хольцман выберет легкий путь, рациональный путь, и продолжит работать над вакциной и лекарством. Приложит руку к уничтожению нового человеческого вида. Возможно – если очень повезет, – при таком раскладе его и не выведут на чистую воду.

Обе дороги в конечном счете вели в бездну. И он уже в нее ухнул. Мир бешено завертелся.

– Телефон, – с трудом выдавил Хольцман. – Очистить календарь, включить автоответчик. Я болен.

Телефон утвердительно пикнул.

– Автомобиль, – прошептал он. – Едем в парк.

– В какой именно? – спросил елейный женский голосок.

– Без разницы, любой сойдет.

– Я вижу двадцать семь парков в пределах…

– А-а-а! – Хольцман в ярости ударил тростью по приборной панели, и машина замолчала.

Он часто дышал – задыхался от ярости.

Ну и болван! Орать на машину…

Хольцман усилием воли заставил себя успокоиться. Вызвал в памяти приятное воспоминание о давней прогулке с женой.

– В Монтроз-парк, – скомандовал он машине. – В Монтроз-парк.

– Хорошо, сэр, – уже более сдержанным тоном ответил женский голос: заработали сложные алгоритмы эмоционального анализа речи, регулирующие взаимодействие компьютера с хозяином.

Хольцман этого даже не заметил. Он откинул сиденье, вызвал в уме интерфейс нейромодуляции – панельку с круглыми, аккуратно подписанными рукоятками и кнопками. Затем набрал большую дозу опиатов, нажал кнопку и почувствовал мгновенный эффект. Его охватило приторно-сладкое удовольствие – совсем не похожее на прежнее ликование и блаженство. Впрочем, со своей задачей опиаты справились: страх и чувство надвигающейся катастрофы его покинули, тревога и паника отступили на второй план. Ему стало совершенно плевать на президента, собственное щекотливое положение и вообще на все на свете.

Машина везла его в Монтроз-парк. За окном проплывали размытые, растекшиеся очертания деревьев и домов. Пульс медленно и гулко стучал в венах. Запинаясь, Хольцман велел машине припарковаться и затемнить окна. Где-то в Карибском море, сообщали по радио, возник тропический ураган Зоуи, уже разнесший вдребезги Кубу: сотни погибших, зданиям и сельскому хозяйству нанесен огромный ущерб. А здесь, в парке за окнами автомобиля, царил великолепный знойный день. Действие опиатов проходило, и к Хольцману стали возвращаться воспоминания. Они с Анной часто здесь гуляли, когда были помоложе, – приводили мальчиков искупаться в открытом бассейне. Какое славное было время… Жара, толпы родителей и детей. Прохладная вода. Хот-доги из летнего кафе.

С парковки Хольцман мог видеть этот бассейн. В нем сейчас плескались мамы с малышами и несколько молодых людей. Хольцман сидел в машине, как в коконе.

Прошло несколько часов. Время от времени, когда действие опиатов сходило на нет, перед Хольцманом вновь разверзалась бездна страха. Он начинал паниковать, сердце рвалось из груди, внутри все переворачивалось, и дышать было совершенно нечем. Тогда он снова принимал дозу, чтобы избавиться от неприятных ощущений. Дозы были большие, но блаженства он больше не ощущал. Его устойчивость к опиатам росла. В лучшем случае Хольцман переставал думать – думать о том, что вся его жизнь теперь свелась к наркотикам и необходимости сделать выбор между тюремным заключением и неким подобием геноцида.

Впрочем, выход есть, подумал он. Самоубийство никто не отменял.

Очередная доза – больше предыдущих – прогнала и эту мысль.

Телефон жужжал снова и снова – с работы звонили, писали. Хольцман не брал трубку и даже не читал сообщений.

Начало темнеть. К бассейну стали стекаться подростки, которых уже выпустили из замаскированных под школы тюрем. Хольцман проголодался. Очень хотелось в туалет. Надо ехать домой. Будь его воля, он бы остался тут навсегда – просто лежал бы в машине, принимая одну дозу за другой. А там или нейроны откажут, или случайная передозировка его добьет.

Но что-то заставило Хольцмана взять себя в руки. Привычка. Или остатки достоинства. Он пропустил через организм заряд норадреналина, взял в руки трость и кое-как доковылял до общественного туалета рядом с бассейном. Дети и родители таращили на него глаза. Одна мать испуганно притянула к себе младенца. Он смутно догадывался, что выглядит не ахти, но никаких волнений по этому поводу не испытывал – просто не мог.

Он помочился в пропахшей хлоркой уборной и вернулся к машине. Приказал компьютеру везти его домой, а сам тем временем прочищал мозги норадреналином, ацетилхолином и дофамином. Его мозг превратился в гремучую смесь множества нейромодуляторов. Внутренний голос подсказывал, что так больше нельзя, что скоро он загонит себя в могилу – дойдет до передоза, серотониновой интоксикации или еще какого-нибудь нейрохимического коллапса.

Однако мозг выдержал. Хольцман добрался до дома во вполне сносном состоянии. Скверный вид можно списать на усталость. Наверное. Только бы не проболтаться Анне, где он был и почему.

Хольцман вошел в дверь. Анна была уже дома, на ее коленях лежала стопка бумаг. Она резко вскинула голову:

– Мартин!

Хольцман улыбнулся… и тут с экрана загремели выстрелы. Это была видеозапись его кошмара – два агента Секретной службы сбили с ног Стива Трэверса. У него перехватило дыхание: он инстинктивно сжался и приготовился к взрыву, который поднимет его в воздух и убьет Джо Дюрана, стоявшего всего в нескольких дюймах от него.

Но вместе этого экран погас: Анна выключила ноутбук.

– Прости, Мартин! – воскликнула она. – Я не хотела, чтобы ты это видел.

Она обняла его и поцеловала в щеку.

Хольцман все еще был напряжен, в голове снова и снова мелькали кадры полугодовалой давности.

Анна что-то говорила:

– Стоктон проигрывал до покушения ФОПЧ. А теперь выигрывает. Да и этот взрыв в Чикаго ему только на руку. – Она покачала головой: – Его даже не ранили!

Хольцман вдруг запаниковал и вцепился в жену мертвой хваткой:

– Молчи, Анна! Никогда так не говори!

За ним явно следят. Незнакомец в машине… Накамура замахивается для смертельного удара…

Анна посмотрела на него, как на сумасшедшего.

– Да я пошутила, Мартин! Что, в этой стране уже и пошутить нельзя…

– Прошу тебя, – взмолился он, – пожалуйста, никогда больше так не говори.

Спали они практически порознь: Мартин на одном краю кровати, Анна на другом. Ее явно взбесило его поведение: перед сном она даже не сказала привычное «люблю тебя».

Хольцман молча лежал на спине и смотрел в потолок. В голове крутилась смутная догадка, которую никак не удавалось сформулировать. В тот вечер, когда его подстерег Накамура, его чуть было не осенило, а потом он отвлекся и на несколько дней все позабыл. Мелькали какие-то отрывочные воспоминания и фрагменты разговоров…

Агент Секретной службы выхватывает пистолет и стреляет, стреляет – БАХ-БАХ! Его сшибают с ног. Пистолет отлетает в сторону.

Слова Анны: «Его даже не ранили!»

Стоп. Стоп. Ерунда какая-то. Трэверс промахнулся, потому что агенты врезались в него до того, как он успел выстрелить. Они сбили ему прицел. Или он увидел их приближение и испугался, дернул рукой.

Но в кошмарах Хольцмана сначала раздавались выстрелы – и только потом убийцу сшибали с ног. В его кошмарах он не дергался, стрелял уверенно.

Внезапно Хольцман очнулся. Голова была ясной, ни намека на опиатный дурман, на постоянное желание принять еще одну дозу. Нутро свернулось в тугой узел, но голова работала.

Хольцман открыл виртуальное окно и начал просматривать свою файловую систему. Он ведь сохранил воспоминания о том дне. Отправил их в архив. Вот, вот эта папка. А вот и сами файлы.

Он запустил воспоминание. Вновь его окутали знакомые ощущения: от палящего зноя на лбу выступили капли пота, в голове крутились какие-то мысли – президента он почти не слушал. Хольцману захотелось крикнуть, предупредить того себя об опасности, но он ничего не мог сделать, пути назад не было. Прошлое не отредактируешь.

Хольцман сдвинул слайдер вправо, перемотал собственные воспоминания вперед и очутился в нужном моменте. Зашифрованный трафик. Он выкрутил шею, заметил Трэверса – ничем не примечательного агента Секретной службы, – и его словно окатило ледяной водой. Он вскочил на ноги. Сердце бешено колотилось в груди – как в прошлом, так и в настоящем.

Хольцман в прошлом заорал, что этот человек вооружен. В настоящем он уменьшил скорость воспроизведения и стал наблюдать. Трэверс медленно вытащил из-за пазухи огромный пистолет – лицо абсолютно спокойное и невозмутимое, – затем уверенно прицелился и на долю секунды замер. Из дула вырвалась первая вспышка, и в ушах Хольцмана грянул выстрел. Дуло пистолета дернулось, вернулось на место и вспыхнуло вновь. Второй выстрел. Лишь тогда агенты Секретной службы – двойное размытое пятно – врезались в Трэверса и сшибли его с ног. Сам он при этом ничуть не изменился в лице.

Сердце Хольцмана вновь колотилось как сумасшедшее. Трэверс стрелял спокойно и уверенно. Он выстрелил до того, как его повалили агенты. Он даже бровью не повел – да и с чего ему пугаться? Он же был живой робот, движения его рук и мимика полностью контролировались программным обеспечением. Впрочем, он и целился-то не сам.

Тогда почему промахнулся?

В голове прозвучал голос Накамуры: «Чтобы установить причину случившегося, первым делом нужно понять, кто извлек из этого максимальную выгоду».

На грудь Хольцмана легла чья-то рука.

– Мартин, Мартин! – его трясла Анна. – Ты кричал во сне. Что такое? Опять кошмар?

Хольцман открыл глаза, посмотрел на жену. И ему стало страшно – не только за себя, но и за нее.

– Да… кошмар. Кошмар.

Анна Хольцман перекатилась обратно на свою сторону. Она была не на шутку встревожена. Что происходит с Мартином? Почему он так странно себя ведет?

Анна лежала без сна, тщетно пытаясь найти ответы на свои вопросы, пока не услышала ровное и спокойное дыхание мужа. Тогда уснула и она.