День, когда сын короля получил свободу после многомесячного заточения в замке, принес черные тучи на горизонте и злые ветра, что прошлись плетью по Влтаве и согнули расцветшие по весне деревья. Внезапный указ короля застал врасплох как обитателей замка, так и горожан. Жители Латрана и Старого города узнали новость, только когда услышали торжествующие вопли дона Юлия, который сломя голову пронесся на своем черном жеребце вниз по крутому склону, через Банный мост и влетел на городскую площадь.

Укрывшись шерстяной накидкой и капюшоном, Маркета покупала у зеленщика кочан капусты, когда на площадь ворвался всадник. С принцем были двое его закадычных дружков, светловолосый и темноволосый, оба в атласных дублетах и штанах для верховой езды.

– Прячься, слечна! – предостерег зеленщик, толкнув Маркету за высокую капустную пирамиду. – Опустись на колени и не поднимайся, пока я не скажу!

Толпа подалась прочь от танцующих на месте коней, матери потянули к себе детей.

– Прячь своих женщин, Чески-Крумлов! Похотливый кобель дома Габсбургов снова на свободе! – прокричал белокурый всадник на небрежном немецком. Затем он развернулся в седле, свесив одну ногу, и глотнул из серебряной фляжки. – Слушайте меня, эй, вы, белобородые! Когда дон Юлий разгуляется вовсю, в этом дерьмовом чешском городишке не останется ничего святого!

Утомленный этой речью, он обмяк в седле и рыгнул.

– Отлично сказано, Хайнрих! – подхватил его приятель. – Вернулись развеселые денечки. Не так ли, дон Юлий?

В миг торжества сам королевский бастард выглядел, однако, не слишком счастливым. Отвернувшись от двух своих беспутных дружков, он рассматривал свои вытянутые вперед руки, то сжимая, то разжимая пальцы в ритме своего дыхания, пульсировавшего, как трава в реке.

– Где девушка с волосами цвета осенних листьев?! – взвыл он. – Как бы я хотел уснуть под ее душистыми прядями!

– Выбери другую, – раздраженно бросил его черноволосый спутник, который, как и блондин, говорил по-немецки с венским акцентом. – Найди себе другую девку и утопи печали в вине. Забудь ты эту дохлую шлюху!

– Франц, паршивец ты этакий! Блестяще! – икнул светловолосый молодой человек. – Мы будем пировать с крумловскими девками да пить до одури! Вот оно, твое лекарство, дон Юлий!

Но сын Рудольфа II как будто не слышал их: воззрившись на грозовое небо, он широко раскинул руки.

– Где моя Маркета? – вскричал бастард, когда первые крупные капли упали ему на лицо и глаза; он сморгнул их и продолжил вопрошать: – Разве ангелы не умеют летать? Разве они не умеют прощать, глядя на нас с небес?

Маркета затаила дыхание. Теперь он называет ее своим ангелом. Тот самый безумец, который изнасиловал ее, поранил ножом, и из-за которого она выпала из окна и только чудом не разбилась насмерть… Как она могла быть настолько глупой, чтобы хоть на секунду поверить, что в нем есть что-то еще, кроме жестокого и безжалостного зверя?

– Вот. – Хайнрих, светловолосый австриец, спрыгнул с лошади и выхватил из толпы Катарину. – Вот красавица, которая заставит тебя позабыть всех, кто был до нее.

Он взвалил ее на плечо. Девушка брыкалась и кричала, колотя его кулаками по спине. Но австриец бросил ее на землю перед доном Юлием, как мешок с зерном.

– Возьми эту девку и схорони свои печали у нее между ног, – пропыхтел он и опустился возле бочонка с элем.

Дочь мельника неуклюже поднялась и попыталась сбежать, но королевский сын схватил ее за локоть и дернул на себя. Он стал целовать ее в шею и лапать ее грудь, а потом грубо полез под юбку.

– Пусти меня! – завизжала Катарина. – Тебе нужна не я!

Императорский сын вдруг разжал руки и посмотрел на девушку так, словно та свалилась с неба, после чего обвел городскую площадь безумным взглядом.

Катарина бросилась прочь и укрылась в толпе.

Юлий же, пошатываясь, подошел к бочкам пивовара и пнул одну из них ногой.

– Пива! Столько, чтобы утопить память! – крикнул он и потер виски. – Мой ангел оставил занозу в сердце. И оно все болит по ней.

Маркета натужно сглотнула и вспомнила жаркие поцелуи, горевшие у нее на губах и шее… Какой же глупой она была!

Приятели дона Юлия переглянулись и покачали головами. Франц шатающейся походкой подошел к пивовару и его бочонкам.

– Ты слышал, что сказал королевский сын. Он попросил пива, ты, старый болван!

Пан пивовар поспешно выкатил большой бочонок и с глубоким поклоном предложил его дону Юлию, за что удостоился благодарного пинка под зад. Австрийцы покатились со смеху.

– А мы? Разве мы не его друзья? Где наш эль, приятель?

Бастард тяжело опустился на бочку.

– Где же богемские красавицы?! – крикнул он, похоже, позабыв, что всего минуту назад горевал по Маркете.

Взволнованный шепот пробежал по толпе. Вперед вытолкнули двух шлюх – одну с ярко-рыжими волосами, а другую с черными – с улицы Дев. Обе были лишь несколькими годами старше Маркеты. При всем профессиональном опыте, что лежал у них за плечами, сейчас они дрожали, как мокрые овечки, перед распутным королевским сыном.

Волосы девушек висели спутанными космами – они не мылись целую зиму и лишь кое-как подмывались, встав враскорячку над щербатым ведром. Женщины Чески-Крумлова подбадривали девиц, напоминая, что это их долг – удовлетворить похоть дона Юлия и спасти тем самым невинных девушек.

– Давай, покажи ему свои плечи! – подсказала жена рыбака, стаскивая с рыжеволосой блузу едва ли не по самые соски и обнажая ее белую кожу.

Девушки сделали два-три шага к сыну императора, но их принужденные улыбки замерли на выкрашенных свеклой губах.

При виде обнаженной женской плоти австрийцы оживились, загоготали и заулюлюкали. Дон Юлий присоединился к ним, демонстрируя перед толпой непристойные жесты.

– Ты, рыжая шлюха! – крикнула жена башмачника. – Покажи ему свою грудь! Ты столько раз показывала ее моему муженьку и сыновьям, что серебром, которое они тебе заплатили, можно было бы вымостить всю улицу Дев.

Но похотливый смех королевского сына внезапно оборвался, когда он получше разглядел стоящих перед ним шлюх. Его пьяные приятели тоже умолкли.

Толпа затихла – слышались только крики ворон, кружащих над Чески-Крумловым, да шорох дождя по мостовой.

– И вы смеете предлагать мне свои объедки?! – угрожающе прорычал Юлий. – Хотите всучить мне продажных девок?

Он с ревом схватил брюнетку, зажал ее шею в изгибе локтя и, притянув ее голову к носу, понюхал и скривил губы от отвращения.

– Ты воняешь чешским дерьмом! – прорычал он и, швырнув девушку на землю, выхватил рапиру. Несчастная проститутка в ужасе завизжала.

И ничего. Безумец оттолкнул ее, и она упала на мостовую. Слепо, как лунатик, дон Юлий переступил через нее.

– Принесите мне пива! – потребовал он.

Пивовар резво подчинился. Бастард поднес кружку к губам и одним махом осушил ее.

– Приведите мне беловолосую девку! – крикнул он.

Грубо расталкивая толпу, австрийцы двинулись в том направлении, куда убежала Катарина, – к пекарне. Но тут перед ними, преграждая путь, вырос сын кузнеца. В руке у него был кинжал.

– Не трожьте ее! – выкрикнул он.

Ни внушительные размеры, ни черное от копоти лицо юноши не произвели на австрийцев устрашающего действия. Они только рассмеялись.

– Ты собираешься остановить нас вот этим жалким ножичком? – глумливо ухмыльнулся Франц, хватаясь за шпагу. – Сейчас мы покажем тебе, что носят благородные господа!

И тут Чески-Крумлов опомнился. Страх, что гнездился в душах горожан, в один миг растаял, и они схватились за оружие. Вжикнули, вылетая из ножен, ножи, звякнули выхваченные из-под ящиков дубинки и молотки, выросли над головами серпы и вилы.

Ветер с воем пронесся над городской площадью, и крупные капли дождя ударили по разгневанной толпе. Упрямо сжав побелевшие рты, люди смаргивали дождь с глаз.

Двое австрияков внезапно протрезвели, услышав, как щелкнул хлыстом хозяин конюшни, и увидев, как грозно блеснули вилы. Со всех сторон на них смотрели глаза, горящие ненавистью, и лица, дрожащие от жажды крови.

Только дон Юлий не заметил опасности.

– Поехали в горы, – зевнул он. – Велите егерям приготовить гончих. Мне хочется крови!

Мальчишка, стоявший в сторонке с жеребцом, быстро подвел его к сыну короля. Тот устроился в седле и направил коня через толпу. Его приятели-австрийцы с готовностью последовали за ним.

– Прочь с дороги, дурачье! – прорычал бастард и, пришпорив коня, полетел галопом к городским воротам.

Поднявшись из-за пирамиды капустных кочанов, Маркета обнаружила, что весь Чески-Крумлов смотрит на нее.

– Она ведьма, точно тебе говорю, – сказала по-немецки дворцовая экономка, заправляя сальную прядь волос под белый платок. – Волосы что адское пламя, а глаза зеленые и блестят, как у кошки.

Старая венская кухарка перекрестилась и поцеловала кончики пальцев, разглядывая рыжую незнакомку у входа в первый внутренний двор.

– Что ей надо от доктора Хорчицкого? Разве он не из иезуитов? И неужто позволит женщине вроде этой переступить свой порог? Здесь ведь королевские владения!

Один из императорских стражников направился к ним, стуча каблуками по камням и недовольно хмурясь. Женщины, как раскудахтавшиеся куры, бросились врассыпную.

– Постыдились бы сплетничать в присутствии королевской стражи! – прокричал им солдат. – Занимайтесь-ка лучше своими делами да прикусите свои злые языки! Думаете, ваши голоса не разносит ветер?

Стражник сплюнул на серые булыжники и вернулся к хорошенькой незнакомке, кутавшейся от весеннего холода в шерстяные шарфы и черную накидку. Женщина, дожидавшаяся доктора Хорчицкого, была весьма недурна собой и выглядела совершенно особенной. В Праге он таких точно не видел.

Но даже стражник удивился, когда Якоб, войдя во двор, бросился к посетительнице и заключил ее в объятия.

– Аннабелла! Ты приехала, как раз когда я собираюсь отправиться в Чески-Крумлов!

– Тише, – зашептала его странная гостья, указав глазами на стражника. – Пойдем туда, где можно поговорить наедине.

Ученый взял себя в руки и сделал знак караульному.

– Спасибо, что впустил в град мою сестру. Она очень признательна за теплый прием.

После этого Якоб предложил Аннабелле руку, и они направились к его домику в дальнем конце сада.

Было уже далеко за полночь, когда Аннабелле удалось наконец рассеять страхи Хорчицкого и ответить на все его вопросы о Маркете.

– Не слишком ли опасно ей находиться сейчас в Чески-Крумлове?

Травница покачала головой. Она резала сыр своим маленьким ножом, и пляшущие в очаге языки пламени отражались на его сверкающем лезвии.

– Напротив, Чески-Крумлов – самое безопасное для нее место, – сказала она. – Благодаря самому дону Юлию вся Богемия теперь знает, как он изрезал ее ножом и как она выпала из окна. Мы хотим, чтобы все думали, будто она погибла при падении. Жители города скорее умрут, чем выдадут ее, потому что все они ненавидят Габсбургов лютой ненавистью!

– Но вдруг тайна будет раскрыта? Кто-то может сболтнуть лишнее – например, в Ческе-Будеёвице. Что, если король или, еще хуже, дон Юлий узнает, что Маркета жива? – продолжал волноваться ученый.

Аннабелла откусила кусочек сыра и приложилась к кружке с элем.

– Когда будет надо, тогда что-нибудь и придумаем, – ответила она, вытирая рукавом пену с губ. – А сейчас, пока она поправляется, ей безопаснее всего среди своих людей.

Хорчицкий покачал головой.

– Я не смогу успокоиться, пока не увижу ее своими глазами. Виню себя за то, что попросил Маркету докладывать о ходе лечения дона Юлия. Я должен поехать в Чески-Крумлов вместе с тобою.

Знахарка внимательно взглянула на него, обрезая корку с еще одного кусочка сыра, а потом повертела ножом, и красный свет огня взблеснул на лезвии.

– Ты обязательно ее увидишь, времени впереди много. Но не раньше зимы, Якоб. Отправившись в Чески-Крумлов сейчас, ты можешь привести за собой соглядатаев из Праги. Если ты действительно тревожишься за ее безопасность, то лучше пока воздержаться от встречи с нею.

Ботаник прошел к окну с толстым, кривым стеклом и устремил взгляд на звезды и залитый лунным светом цветущий яблоневый сад. Весна в этом году сильно запоздала, так что нежным корням и луковицам растений пришлось нелегко.

– Я должен был защитить ее от этого чудовища, – вздохнул мужчина, печально качая головой. – Она писала, что жалеет его. Мне следовало действовать более решительно. Запретить ей бывать у него. Никогда себе этого не прощу!

– Она жива, Якоб, жива.

– Да, но что ей пришлось пережить, через какие страдания пройти! И теперь…

Аннабелла отложила нож и вытерла руки о фартук.

– Что теперь, Якоб?

Королевский врач не нашел в себе сил повернуться к ней и вновь устремил взгляд в окно.

– Я намеревался сделать ее своей женою. Но теперь это невозможно.

Целительница поднялась и подошла к окну, после чего схватила ученого за плечи и развернула к себе.

– И почему же это? Почему ты не можешь жениться на ней?

Хорчицкий заколебался.

– Потому что ее изнасиловал королевский сын.

Аннабелла презрительно скривилась.

– А какое это имеет значение?

– Ты не понимаешь. Я ничего не могу с собой поделать. Меня таким воспитали. А если король узнает о прошлом моей жены? О том, что ее изнасиловал его сын…

Травница в гневе надвинулась на него со сжатыми кулаками.

– Для тебя так важна ее девственность? Не путай догмы священников с Богом и добродетелью! Неужели ты и впрямь веришь, что окровавленные простыни – знамя чистоты и невинности?

– Аннабелла! Ты не понимаешь. Я жил с этими догмами всегда, с самого детства, они вошли в мою плоть и кровь. Я не могу отринуть все, во что верил. Тогда мне пришлось бы начинать жизнь заново, искать новую меру. – Ботаник покраснел и попытался отступить от черной пропасти жизни без веры. – И король…

Молодая женщина шлепнула ладонью по столу, и это прозвучало как внезапный взрыв.

– Не говори мне о короле! Мы говорим о любви. Любовь стоит какого угодно риска и ничего не боится! Не будь глупцом, Якоб.

Она еще раз стукнула кулаком по столу.

– Если б мои заклинания имели такую же могущественную и ослепляющую силу, как религия! – Целительница, прищурившись, взглянула на собеседника. – И не притворяйся, что твоя собственная девственность не играет никакой роли в твоих страхах. Ты слишком гордый, Якоб.

Хорчицкий в гневе повернулся к ней.

– Ты не имеешь права так говорить!

– Ага! Значит, задела за живое! Это твоя собственная добродетель стоит на пути у твоего сердца. Я же знаю тебя, Якоб. Ты хороший человек, великодушный. Освободись от монастырских пут. Какую же черную тень бросили на твою душу эти злобные люди в дерюгах!

– Но это моя вера, Аннабелла!

– Вера? А ты видишь, как ослепила тебя Церковь, как искалечила твой истинный дух? Ты должен сбросить эти оковы, найти мужество и обрести себя.

Ученый отвернулся и устремил взгляд в темноту. Поглощенный отчаянием, он не заметил, как крумловская ведунья быстро сунула руку в полотняный узелок и достала крошечную синюю склянку. Вытащив зубами пробку, она плеснула содержимое в кувшин с темным элем, а потом, не спуская глаз с Якоба, продолжавшего смотреть в ночь, встряхнула кувшин.

Королевский ботаник провел пальцем по запотевшему стеклу. Здесь, на севере Богемии, весна еще не окрепла и оставалась хрупкой и слабой, как новорожденный, которого могут в любой момент принести в жертву задержавшимся зимним холодам.

Аннабелла вздохнула.

– Отойди от окна, Якоб. Не изводи себя так. Ты слишком беспокоишься из-за Маркеты и прошлого. Иди, выпей за ее здоровье, потому что в моем доме ей ничто не угрожает. Кроме того, у меня есть план, как спасти не только Маркету, но и всех невинных девушек Чески-Крумлова, если только духи помогут мне.

Знахарка налила Хорчицкому эля из кувшина. Он предложил ей выпить с ним, но ведунья отказалась.

– С меня уже довольно, я свою жажду утолила. Но сегодня я попрошу об одном одолжении. Не сейчас, позже. Пей, Якоб, пей. Пусть добрый эль смоет твои тревоги.

Снаружи, в темноте, заухала сова. Ученый осушил свою кружку с темным элем и налил себе еще. Аннабелла улыбнулась.