Часть 2. После падения

– Маркета! Маркета!

Что это был за голос? Она знала, что умерла. Но тогда почему она все еще чувствует боль? Каждая частичка ее тела буквально кричала от боли. Трудно было дышать. Грудь, казалось, сплющилась.

– Маркета, дорогая девочка, скажи что-нибудь!

Она открыла глаза и увидела дрожащее и расплывающееся лицо доктора Мингониуса.

Потом ее ноздри наполнил неприятный запах, и та капля воздуха, что еще оставалась в легких, вылетела наружу вместе с кашлем. Что-то тяжелое и пушистое пробежало по ее ноге.

– Ты упала на груду мусора, – сказал медик. – Лежи спокойно, постарайся дышать.

Прошло нескольких долгих минут. Томас заставлял ее дышать и шептал ей на ухо слова ободрения, стоя рядом с нею на коленях посреди зловонной кучи. Он положил ей на грудь ее же руку, чтобы она могла чувствовать, как та вздымается и опускается при каждом отдающемся болью вдохе.

Потрясенная, девушка смотрела на нависшего над ней мужчину. Кровь от глубокой, через всю щеку и выше, раны все еще сбегала вниз по ее лицу. Когда врач наконец помог ей подняться, она увидела, что ее новая белая рубашка вся пропиталась кровью, вытекающей из пореза на запястье.

– Я попыталась поверить ему, – пробормотала Маркета и, упав на колени, расплакалась. Она чувствовала вонь от прилипших к рукам гниющих кухонных отбросов и человеческих экскрементов, и это зловоние лишь усилилось, когда она предприняла новую отчаянную попытку вдохнуть.

Господь приговорил ее к преисподней еще прежде, чем ее душа покинула землю.

Доктор снова опустился перед ней на колени и притянул к себе. Девушка разрыдалась, дрожа от горя и боли.

– Никогда не следует доверять сумасшедшему, – сказал Томас. – Никогда. Но я корю за это себя. Я не должен был позволять тебе ухаживать за ним. Я беспокоился о своей репутации, боялся оплошать как доктор… А теперь посмотри: все эти муки – моих рук творение!

– Нет, я хотела излечить его. И думала, что излечила, – возразила девушка. – Думала, что…

– Что твой пациент сможет полюбить тебя. Это также моя вина. Я подвел твою семью, подвел короля. Но хуже всего то, что я подвел тебя, Маркета. Давай-ка поднимем тебя и отведем в баню, где твоя мать сможет о тебе позаботиться…

– Нет! Только не к ней – видеть ее не желаю! Это была ее затея: она думала, что я смогу стать его любовницей, и ей никогда больше не придется работать.

Некоторое время Мингониус молчал.

– Ты по-прежнему хочешь уехать со мной, Маркета? – прозвучал наконец в темноте его голос.

Дочь цирюльника повернулась и подняла к нему лицо так высоко, как только позволяла ей боль.

– Ничего другого в этом мире я не желаю так сильно, как уехать в Прагу!

Доктор взглянул на луну, сморгнув первые попавшие в глаза зимние снежинки.

– Маркета, я не могу взять тебя в Прагу. Особенно теперь. Нам нужно найти для тебя безопасное убежище. Тебе нужен уход… ты сильно разбилась…

– Я… я должна поехать в Прагу! Мне нужно сбежать от него!

– Ш-ш-ш! – сказал медик, гладя ее по голове.

Он посмотрел вверх, на окно – факелы все еще горели. Было слышно, как завывает в замке дон Юлий.

– Ничего больше не говори, слечна. Передохни. Вернемся к разговору о Праге позднее, – решил Томас.

Они хранили молчание до тех пор, пока наконец доктор Мингониус не решил, что девушке ничто не угрожает, и не помог ей встать – сначала на колени, а потом и на ноги. Он испытал огромное облегчение, когда увидел, что она может идти, или по крайней мере, ковылять с его помощью. Когда они вернулись в замок, в его покои, врач приказал экономке Вере вымыть Маркету и одеть ее в какие-нибудь из своих одежд.

Переговорив со стражниками, доктор взял с них клятву – они будут молчать о случившемся. Меньше всего Мингониус хотел, чтобы обо всем прознал священник. Стражники, в свою очередь, были столь напуганы тем, что на них могут возложить вину за произошедшее с Маркетой, что с радостью пообещали держать рот на замке.

– Мы должны внушить ему мысль, что она мертва, – сказал Томас. – Она и выжила-то лишь по Божьей милости…

Было два часа ночи, когда к замку подъехала карета. Лошади с безумными глазами храпели, с похрапыванием выпуская из ноздрей на холодный воздух большие клубы белого пара, и нетерпеливо били копытами, спеша поскорее умчаться прочь. Багаж спешно побросали на задки кареты, и двое стражников вынесли Маркету. Доктор Мингониус и Вера помогли усадить девушку на обитое бархатом сиденье.

Дорога оказалась заснеженной и изрытой колеями. Экипаж трясло и бросало из стороны в сторону, из-за чего ехавшие в нем люди наталкивались друг на друга, словно кости в руке игрока.

У избитой Юлием Маркеты все лицо было в синяках и резаных ранах, которые то пульсировали, то немели, но вскоре она уже не чувствовала ничего, кроме глубокой ноющей боли в голове.

Доктор дал ей обезболивающее, и девушка, несмотря на жесткий, раздражающий ход кареты, уснула.

Когда она снова открыла глаза, сквозь шторы кареты уже пробивался солнечный свет. Маркета увидела замерзшие пруды Рожмберков, где в глубокой холодной воде дремали жирные карпы. Скоро их станут собирать для рождественского пиршества и продавать по всей Богемии – едва ли хоть один истинный христианин откажется отведать белой плоти этой рыбы в честь святого дня.

Веки девушки потяжелели после сна, а лицо пульсировало в барабанном ритме. Врач, увидев, что она проснулась, придвинулся поближе. Его пальцы прошлись по резаным ранам, которые он зашил перед отбытием из Рожмберкского замка. К тому моменту они уже начали морщиниться и протекать, но работа была проделана твердой рукой, и Мингониус полагал, что с Божьей помощью кожа стянется и ранки заживут.

Он мягко улыбнулся дочери цирюльника.

– Мы остановимся в Ческе-Будеёвице. Там есть небольшой постоялый двор, чистый и простой. Я выслал вперед всадника, чтобы предупредить хозяина о нашем приезде. Его жена – прекрасная повариха.

Затем Томас посмотрел на свою новую пациентку с некоторой озабоченностью.

– Ты ведь любишь форель, Маркета? Свежую, прямо из ручья?

Девушка попыталась улыбнуться, но когда кожа на ее лице натянулась, поморщилась.

– Для того, чтобы они зажили, нужно время, Маркета. Вера о тебе позаботится, – заверил ее медик.

Экономка улыбнулась и нежно похлопала ее по руке.

– Тебе пришлось через столько пройти в этой ужасной деревушке!

Интересно, многое ли ей известно, подумала Маркета, все еще не способная мыслить здраво и ясно. Женщина посмотрела на нее с опаской, но в ее голубых глазах сияла доброта.

– В Праге тебе понравится. Другого такого города нет на всем свете. Вот увидишь! – Вера легонько сжала ее руку. – Это мир философии, медицины и науки. – Она украдкой взглянула на доктора Мингониуса. – В нем живут самые лучшие художники, астрономы и поэты. Сама убедишься. Тебе никогда больше не захочется вернуться в Чески-Крумлов!

Томас приложил палец к губам.

– Довольно, слечна. Маркета слишком слаба, чтобы ехать в Прагу прямо сейчас. Пока сойдет и Ческе-Будеёвице.

Огорченная, Вера пригладила влажные, покрывшиеся кровавой коркой волосы раненой.

Маркета закрыла глаза, чтобы хоть как-то приглушить боль. Когда она снова проснулась, карета въезжала в городок Ческе-Будеёвице, и день близился к завершению. С того момента, как, затворив за собой тяжелую деревянную дверь, она вошла в комнату безумца, прошло чуть менее суток.