Книга: Невеста смерти
Назад: Глава 31. Полуночный отъезд
Дальше: Глава 33. Печали дона Юлия

Глава 32. Ческе-Будеёвице

Глаза так распухли, что почти закрылись, но, не желая упускать возможности увидеть Ческе-Будеёвице, Маркета – пусть и морщась от боли – раз за разом открывала их ровно настолько, чтобы бросить в этот небольшой просвет мимолетный взгляд. До сих пор ей не доводилось бывать ни в каких других городах, кроме Чески-Крумлова, так что Ческе-Будеёвице казался иным миром, полным движения и жизни.
Карета остановилась на главной площади, красочной, как и в родном городе девушки, но значительно превосходящей крумловскую по размерам. Плотно примыкающие один к другому дома с остроконечными крышами ограничивали ее со всех сторон. На площади было полно людей – мальчишек, таскавших ведра с водой из протекавшей неподалеку реки, цыган, продававших пеньковые сумки и бочки соли богатым чужеземцам в дорогих одеждах, мужчин, управлявших длинными повозками, забитыми пивными бочками… В рыночных рядах мужчины и женщины торговали пронзительно кудахтавшими курами, корнеплодами и поношенными шерстяными вещами. Снег, плотно утрамбованный сотнями ног, давно уже превратился в широкую серую полосу льда.
От спин запряженной в экипаж тройки лошадей, похрапывавших на булыжной мостовой, поднимался пар – чтобы попасть в Ческе-Будеёвице до темноты, их пришлось гнать несколько часов кряду.
Вера и доктор помогли Маркете выйти из кареты, передав девушку в сильные руки хозяина постоялого двора и кучера.
– Она в плохом состоянии, – сказал владелец гостиницы. По-немецки он говорил бегло – по всей видимости, именно этот язык, а не чешский, был его родным. – Моя жена присмотрит за ней, если пожелаете.
– Спасибо за доброту, – сказал Томас. – Фройляйн Вера сама о ней позаботится и будет спать рядом.
Все еще крайне слабая, Маркета с признательностью приняла помощь двух мужчин, которые помогли ей доковылять до теплого помещения. В главном зале, где за длинными столами ужинали постояльцы, потрескивал в камине огонь. От дрожжевого аромата прекрасного пива и одного лишь вида жарящегося на огне мяса у девушки заурчало в животе – она ничего не ела уже почти двое суток.
Увидев ее лицо, жена трактирщика вскрикнула, но тут же прикрыла рот рукой. Перестав разливать пиво по кружкам, она отставила в сторону кувшин и вытерла руки о передник.
– Боже, да что же это с нею такое?! – спросила она. – Несчастный случай? Или это ее кто-то ножом?..
Маркета застонала и дотронулась до своего распухшего, побитого лица – неужели она действительно выглядит так ужасно?
– Ты задаешь слишком много вопросов, женщина, – проворчал хозяин гостиницы и подхватил девушку из Чески-Крумлова на руки одним могучим движением, словно жених, уносящий невесту в спальню.
– Она получит лучшую комнату в задней части трактира, где тихо и где никто ее не побеспокоит, – заверил он Томаса. – Белье только что постирано, а матрас набит свежей соломой, как вы и просили, герр Мингониус.
Спустя пару минут Маркета была уже в комнате с домоткаными красными занавесками на закрытом окне, широким соломенным тюфяком и пуховой подушкой. Одеяло было сшито из цветных прямоугольников, причем местами такой окраски, какой девушка никогда не видела в Чески-Крумлове. В углу поместились небольшой столик и табурет, на котором рядом с кувшином с водой стояла керамическая чашка.
Вера помогла Маркете снять башмаки, чулки и шерстяное платье. Оставшись в одной сорочке, девушка легла на свежий соломенный тюфяк. Ее спина, шея, руки и ноги напоминали замерзшие ветви деревьев – так они окоченели. В дороге она спала в неловкой позе и ничего не чувствовала, но теперь остро ощущала постоянную боль во всем своем избитом теле.
Маркета заплакала, уткнувшись лицом в льняную обивку матраса, и экономка попыталась утешить ее. От слез обивка промокла, сделавшись полупрозрачной, и под нею проявились желтые соломинки. Свежая, пахнущая осенними полями постель навевала дремоту.
Когда Маркета залезла под стеганое одеяло, подоткнув края под себя, пришел доктор Мингониус – осмотреть ее раны. По его обеспокоенному лицу девушка поняла, что ему не понравился вид пульсирующих порезов. Она пробежала пальцами по стежкам у себя на щеке и вздрогнула. Интересно, похожи ли они на тот шов, что был сделан у нее на запястье, – воспаленные язвочки между черными нитями?
– Не трогай их, Маркета, – сказал врач. – Приподнимись-ка, милачек!
Дочь цирюльника слабо улыбнулась, когда он назвал ее «дорогушей» по-чешски.
– Вот так. Тебе нужно пить пиво – как можно больше пива и воды из кувшина. И я пошлю кого-нибудь за супом. Ты должна постараться съесть его весь. Пиво будет вызывать сон и поспособствует заживлению ран. Хмель очень питателен, а обо всем остальном твое тело позаботится уже само, – заверил ее медик.
Жена трактирщика принесла травы, уменьшающие, по ее заверениям, отечность, и сварила для Маркеты настой. Она назвала его «Горной маргариткой» и сказала девушке, что держит эти травы засушенными в кухне, вместе с другими растениями, что свисают с балок. Вера сделала припарку из листьев и нанесла мазь на раны Маркеты.
Доктор Мингониус внимательно осмотрел растение, растер листья и цветки между пальцами, понюхал, лизнул, а затем кивнул в знак одобрения.
– Арника, – произнес он. – Это растение и пиво помогут твоим ранам затянуться. Мы останемся в Ческе-Будеёвице до тех пор, пока ты не поправишься.
На этом уставший доктор пожелал пациентке спокойной ночи и оставил ее на попечении двух женщин.
* * *
Они сказали, что она проспала трое суток. Даже когда Маркета просыпалась, все вокруг казалось ей смазанным и туманным, словно сон. К губам ей подносили кружки с пивом. Девушка ела похлебку из говяжьих костей и перловый суп, приправленный сухим майораном. Жена трактирщика с ложечки кормила ее говяжьим костным мозгом, который приходилось чередовать с глотками чая из арники.
Маркета вдыхала запах ее волос, благоухающих дымом лесного костра и ароматом жареной птицы. Руки женщины были красными и потрескавшимися от ежедневного мытья посуды в каменной раковине, но когда они прикасались ко лбу девушки, то казались влажными и мягкими. Трактирщица гладила ее, словно Маркета была ее любимой кошечкой, и та снова засыпала под чарами этих прикосновений.
Кроме этих приятных моментов и болезненных попыток воспользоваться ночным горшком – ее разорванная плоть все еще жутко болела, когда она мочилась, – дочь цирюльника ничего не помнила. Под одеялом было тепло, а по ночам она ощущала рядом успокаивающее присутствие Веры.
Наконец, как-то утром Маркета открыла глаза и поняла, что отечность уменьшилась. Обведя комнату взглядом, она увидела огрызок сальной свечи, четки и кувшин пива, стоявший на грубо обтесанном столике. На окне лежал толстый слой инея. Вода в оставленном у кровати ведре замерзла, и в том месте, где экономка погружала в ведро чашку, образовалась неровная корка щербатого льда.
– Проснулась! – сказала Вера, входя в комнату с пустым ночным горшком в руках. – А мы так о тебе беспокоились, милачек, так беспокоились!
Маркета усилием воли заставила себе принять сидячее положение и поежилась. От холода у нее застучали зубы.
– Вот, надень-ка, – промолвила Вера, порывшись в сумке, и накинула на плечи своей подопечной платок коричневатого цвета. – А теперь выпей-ка немного пива. Я попросила Ивану приготовить чаю, чтобы ты могла согреться. На улице метель заметает.
Маркета не могла говорить, а потому лишь кивнула. Весь день и всю ночь бушевала снежная буря, и когда они с экономкой проснулись наутро, каменный пол был присыпан снежком, проникшим в комнату через щели в ставнях.
Назад: Глава 31. Полуночный отъезд
Дальше: Глава 33. Печали дона Юлия