Штурм Тулы
Корпус янычар прибыл в расположение Девлет-Гирея на исходе дня. Издалека раздались звуки победных фанфар, а потом с пологого холма показалась гвардейская конница Сулеймана Великолепного. На ветру развевались турецкие знамена, слышались песни. Лагерь Девлет-Гирея пришел в необычайное волнение, а потом в знак приветствия хлопнула пушка.
Хан вышел из шатра и, прижав руку к груди, встретил агу янычар Рашида. Старый воин сошел с коня и приобнял любимца султана:
— От светлейшего Сулеймана я привез тебе фирман.
Девлет-Гирей приложился губами к гладкому пергаменту и, развязав атласную ленту, стал читать послание господина.
Наконец он оторвался от письма и произнес:
— Паша Рашид, ты поступаешь в мое распоряжение. Это воля самого султана. — Из гостеприимного хозяина крымский хан превратился в строгого повелителя. — Готовься к штурму, завтра твои янычары пойдут первыми.
Паша поймал холодный взгляд молодого хана. «Этот крымский вассал может пойти очень далеко. Если, конечно, позволит воля самого султана!»
Паша Рашид превратился в покорного слугу и, приложив руки к груди, склонил голову перед Девлет-Гиреем:
— Как прикажешь, хан. Моя жизнь и жизнь янычар находятся в твоих руках.
До утра в лагере крымского хана не умолкали барабаны, звучали фанфары, заливисто свистела свирель. Янычары готовились к битве — правили сабли и брили головы.
С восходом солнца, когда желтые лучи, словно робея, опалили верхушки деревьев, муэдзин позвал правоверных молиться. В лагере прекратилось всякое движение, установилась необыкновенная тишина — так замирает природа перед приближающейся бурей.
И только голос муллы будоражил тишь:
— Аллах милостивый, помоги приумножить наши владения и пошли нам скорую победу над неверными.
Стоя на молельных ковриках и обернувшись лицом на восток, турецкие гвардейцы и крымские татары с воодушевлением вторили голосу вещателя. Каждый из них знал — если придется умереть в битве, мученику будет предоставлено место в раю. Что может быть почетнее, чем смерть за веру! Солнце поднималось все более и наконец озарило своим сиянием пестрые шатры янычар. Утренняя молитва была закончена.
Янычары подкатили пушки к детинцу, и грянул первый залп. Каменные ядра, описав дугу, легко преодолевали высокие стены, в городе слышался треск ломаемых построек, раздавались крики.
Девлет-Гирей видел, как из окон башен потянулись кверху клубы сизого дыма — это по осаждавшим палил крепостной наряд. Жеребец под ханом волновался, вдыхая большими чуткими ноздрями пороховой дым, а затем вдруг протяжно заржал.
В городе над стенами крепости взметнулись языки пламени, и снопы искр опалили дружинников. Это горел двор воеводы. Раздался очередной залп, и над лугом поплыл тяжелый туман. В городе вспыхнул еще один двор, и, словно во спасение, с колокольни ударил набат.
Девлет-Гирей сумел рассмотреть под самой крышей пономаря в черной рясе. Клобук с его головы спал, а длинные русые волосья растрепались по плечам. «Пора!» — решил хан. Он махнул плетью. В ответ на царственный жест зазвучали трубы, и янычары, развернув знамена, ровным строем двинулись к стенам Тулы.
— Аллах акбар!
С холма крымский хан продолжал наблюдать за тем, как янычары, рассыпавшись по полю, преодолели глубокий ров, заполненный позеленевшей мутной водой. Первые из них уже закинули крюки и с проворностью обезьян стали карабкаться на отвесные стены. На головы штурмующих полилась горящая смола, полетели камни, стволы деревьев.
— Назад! — кричал в отчаянии паша Рашид, увидев, как лучшие воины срывались с крепостных стен. Первая атака была отбита. Девлет-Гирей ухватил рукоятку нагайки обеими руками, и та, жалобно затрещав, переломилась. Хан отшвырнул обломки, и они затерялись в густой конопле.
Остаток дня проходил в тревожном ожидании. В лагере крымских татар опять никто не спал. Как и в прошлую ночь, в диком бое надрывались барабаны, устрашая жителей полусожженного града и ободряя воинство Девлет-Гирея. Правоверные молились всю ночь, кто во спасение заблудшей души, кто прося отпущения грехов. А утром, воздав дань Аллаху, крымские татары побрили головы и повязали чалмы. Настал черед джигитов крымского хана.
Солнце, едва взобравшись на небосвод, растопило утренний туман. Его белесые обрывки долго парили над стенами, а потом растаяли и они. Взорам предстали маковки соборов, крыши теремов. Костры успели погаснуть, и только красные уголья вспыхивали иной раз на сильном утреннем ветру да серый пепел стелился по лугам.
Ханский иноходец старательно обходил кострища и, послушный воле молодого седока, остановился перед строем пеших и всадников.
Тьма Девлет-Гирея ожидала напутственного слова своего господина.
Девлет сошел с коня. Джигиты по достоинству оценили поступок молодого хана — не каждый из великих способен снизойти до обычных смертных. Девлет-Гирей медленно обходил строй, он должен был запомнить каждого из них, для многих огланов это последняя встреча со своим господином.
Хан сумел подавить в себе жалость, такое чувство недостойно великого повелителя. Для каждого воина смерть за Аллаха и господина — высшее предназначение.
Хан вдел ногу в стремя. Джигиты недоуменно переглядывались: «Неужели придется умирать без напутственного слова? Молод господин, близкие боятся подсказать ему, что так никогда не поступил бы его отец».
Конь нетерпеливо загарцевал под всадником. Вот сейчас хан поднимет руку, и десятки барабанов ударят бой, завоют трубы и крымские воины пойдут навстречу судьбе.
— Господин, там на дороге гонец, — вывел хана из задумчивости голос Рашида.
По широкой дороге к стану Девлет-Гирея действительно спешил всадник. Большое облако пыли длинным хвостом тянулось следом. Всадник размахивал бунчуком, издавал протяжные крики, стараясь привлечь к себе внимание.
— Алла!
Гонец натянул поводья, и конь, закусив удила, жалобно заржал. Всадник молодцевато спешился и вытащил спрятанное в рукаве казакина послание.
— Прочти! — коротко распорядился крымский хан, едва взглянув на гонца.
Посланник развернул письмо и стал читать:
— «Первый из великих, солнце моего сердца, повелитель больших и малых народов, господин бескрайних земель и множества городов». — Гонец сделал паузу и посмотрел на Девлет-Гирея, стараясь разглядеть в глазах молодого хана честолюбивые искорки от неприкрытой лести.
— Дальше! — раздраженно приказал тот.
— «Пишет тебе твой раб, улан Вахит, посланный в Москву. Царь Иван идет в Тулу. Войск у него во множестве, глазами их не окинуть и за день не обойти…»
— Пошел прочь! — не дослушал Девлет-Гирей посланника и нагайкой огрел его по опущенным плечам.
Гонец принял удар плети словно благодарность, согнулся в поклоне и отошел в сторону, а грамота, выбитая из рук, ненужным хламом затерялась в густом можжевельнике.
Хан натянул поводья, и конь, развернувшись, красиво поскакал к строю. Джигиты напряженно ожидали. Они не слышали содержания письма, но по лицу Девлет-Гирея могли судить, что произошло нечто важное. Хан еще так молод и не всегда умеет прятать свои чувства.
Любимец турецкого султана колебался недолго.
— Видно, мы повинны перед Аллахом, и он не пожелал поддержать нас в этот раз. Пусть барабанщики бьют отбой! Мы возвращаемся в Бахчэ-Сарай.
Паша Рашид удивленно смотрел на хана. «Неужели Девлет-Гирей осмелится нарушить священный приказ турецкого султана?» На своей памяти он знал немало примеров, когда Сулейман Кануни охладевал к своим любимцам. Многие из них закончили земной путь на острых кольях подле императорского дворца.
Янычарский ага не спешил отдавать приказ спешиться, и его воины терпеливо дожидались слов своего господина. Может быть, Девлет-Гирей одумается?
— Так кто здесь хан? — неожиданно вспылил Девлет.
— Слушаюсь, мой повелитель, — поклонился старый воин.
Паша поднял руку вверх, и фанфары янычар известили округу о завершении похода.
Воинство Девлет-Гирея возвращалось в Бахчэ-Сарай.
«О чем же думает сейчас султан Сулейман?» — вспомнил крымский хан господина.
Сулейман Законодатель мыслями был далеко. Многотысячная турецкая эскадра, состоящая из тридцати кораблей, направилась из Суэца к берегам Омана. После двухнедельной бомбардировки шестнадцатитысячный десант овладел Маскатом — крупной крепостью португальцев.
Султан Сулейман праздновал победу.
