Олег Иванович не мог упустить случая побеседовать с человеком, который побывал в Мамаевой Орде. Беседовал он с Андреем Поповым недолго, всего с четверть часа, после чего, отпустив его и отблагодарив конем, погрузился в размышления.

Дело в том, что удача посольника Епифана, убедившего князя Дмитрия Московского не вторгаться, коль случится идти встречь Мамаю в пределы Рязанской земли, на какое-то время воспарила Олега Ивановича. Какое-то время он пребывал в восторженном состоянии. В самом деле, успех был великий. Теперь обе стороны: и Мамай, и московский князь обещали не вторгаться в лоно земли Рязанской.

И поскольку Переяславль Рязанский забеспокоился, тревожимый слухами о войне, и многие стали покидать град, уезжая кто куда, лишь бы подальше от войны, лишь бы сохранить свою жизнь, жизнь близких и имущество, то невольно приходило на ум: не отказаться ли от союза с Мамаем и Ягайлом? Не увильнуть ли? Пусть воюют те, кто хочет, а его оставят в покое…

Конечно, эти мысли были плодом малодушия, ибо в таком случае ни о каком его возвышении среди сильнейших русских князей не пришлось бы и мечтать. Но они, эти мысли, проскальзывали среди множества ежедневных забот.

В вестях московита Андрея Попова, бойкого и смышленого, особенно заинтересовала князя та из них, что конное войско пополнилось генуэзским полком тяжеловооруженной пехоты. Тут было над чем подумать. Не над тем, что рать Мамая усилилась, — это само собой разумелось, — а о другом.

Генуэзцы владели на побережье Крыма несколькими городами-колониями, такими, как Судак или Кафа. В них шла оживленная торговля. Итальянские и греческие купцы привозили сюда шелка, вино и иные товары, русские купцы меха, воск. Среди русских более всего здесь обретались московские, но проложили свою тропу и рязанские торговцы. Мамай, как сильный государь, обеспечивал безопасность проезда купцов по своей территории, на чем немало наживался — и от торговых людей, и от генуэзских городов, которые волей или неволей шли на сделки с властелином Орды.

Укрепив Мамаевы рати своим хорошо обученным полком пехоты, генуэзцы разрывали связи с московскими торговцами. А это означало, что купцам других русских городов, и прежде всего Переяславля Рязанского, обеспечивался гораздо более широкий доступ в генуэзские города-колонии.

Таким образом, скоротечные мысли Олега Ивановича о том, как бы увильнуть от войны, легко пожирались мыслями о неизбежности воевать, и притом на стороне Мамая. Уж очень большие выгоды сулила эта война, даже и помимо приобретений Рязанью исконных своих уделов на Оке в том её течении, где она разделяла два княжества.

А коль так, то ему пришлось вскоре послать дополнительный отряд воинов для укрепления Перевицка, а также сторожевые отряды в Ростиславль и иные местечки на северных рубежах по Оке.

Для пресечения паники среди населения велел через глашатаев объявить о том, что Мамай и Дмитрий Московский обещают обойти стороной Рязанскую землю. Но при этом умалчивалось, будет ли воевать сам Олег Иванович и на чьей стороне.

Таинственность, которая окружала князя, одних пугала, а других, напротив, интриговала. Догадывались, что князь повел сложную игру. И поскольку игру повел не с кем-либо, а с могущественными государями, то иные из горожан, просто из непреодолимого любопытства, отчасти и веры в дальновидность князя, отказались от мысли оставить Переяславль.

Между тем паническое настроение охватывало все большие слои населения. Отправясь как-то в Перевицкий стан на смотр ратного полка, князь по дороге воочию ещё раз убедился: люди нешуточно встревожены и напуганы слухами о войне. Он обогнал несколько семей, которые со всем имуществом, погруженным на телегу, привязанной к ней коровой, десятком погоняемых овец двигались на Москву. Другие беженцы, напротив, ехали со стороны Ростилавля и Перевицка в глубь Рязанской земли… Одни опасались прихода татар, другие — московитов.

Под Перевицком, когда дорога подбилась к излучине Оки, князь, увидев на обочине отдыхавшее семейство беженцев, с удивлением узнал в хозяине мастера монетных дел Федота. Раскинув руки и ноги, Федот лежал в тени под телегой, помахивая веточкой возле своего рябого лица — отгонял оводов. Жена варила на костре кашу, дети искали в траве клубнику, неподалеку щипали траву распряженная рыжая лошадь и корова.

На вопрос князя, далеко ль держит путь, Федот вылез из-под телеги и, глубоко поклонясь, ответил: на Москву. Опасается нашествия татар. Кому в опас московит, а кому — татарин. Федот страшится татарской стрелы…

— Кто ж там у тебя на Москве? Родня ль какая?

— Нету родни. Только и надежа — на свои руки.

Князь понял, что Федот, овладев ремеслом, видно, и прежде подумывал о переезде в Москву, где мастеровым живется прибыточнее.

— Что ж, плохо тебе в Переяславле? — с невольной укоризной спросил князь. — Обижал кто?

— Никто не обижал, князь-батюшка. Страх взял… А почему на Москву она, слышно, широкая, всех принимает.

— Что ж, — сказал князь, — терять мастеровых мне жалко, но отговаривать не стану. Может быть, на Москве твоя доля станет лучшей. Но и не скрою — знай, Федот, что на сей раз Мамай идет не на Рязань, а на Москву…

Тронул коня. Уголки губ опущены, во взгляде — печаль. Обидно — люди уходят в чужую землю, и без того густонаселенную, оставляя благодатный родной край. Оглянулся — Федот кругами, кругами ходит вкруг телеги, почесывая задумчиво в бороде… Видно, задумался…

Возвращаясь домой на другой день, уже под самым Переяславлем князь увидел перед собой знакомую рыжую лошадь, запряженную в телегу. Верхом на лошади, с поводьями в руках, мальчик лет девяти — пасынок Федота. За телегой идет привязанная корова, за коровой — Федот с женой Варей и дети. Олег Иванович перевел коня с рыси на шаг.

— Домой? — невольно улыбнулся.

— Домой, государь-батюшка, домой! Обратная дорога — короче!

Князь обогнал повозку, и ненадолго просветленное чело его вновь озаботилось. Тягостно на душе! За Федота с его семейством, за них всех, кто останется с ним в Рязанской земле, он в ответе. Узел, завязанный Мамаем, затягивал в петлю не только его, но и всех его подданных. Еще и ещё раз он взвешивал, насколько поступил разумно, связав себя с Мамаем крепким вервием. Пока ещё ему казалось, что он выбрал единственно верный план спасения своего княжества.