Мастер монетных дел Федот, приставленный к монетному двору самим князем, обзавелся своим домом, хозяйством и жил со своим семейством — женой Варей и четырьмя детьми — безбедно. Однако до него давно доходили слухи, что люди, знающие какое-нибудь ремесло, особенно монетное дело, куда богаче живут в Москве, нежели в Переяславле Рязанском. Не то чтобы Федот помышлял о переселении в Москву — нет, этого до поры до времени в его мыслях не было, но разговоры о зажиточности московских ремесленников, о богатых тамошних торгах, где легко распродаются изделия мастеров, его интересовали.

Особенно запал в его память рассказ о Москве купца Колдомая. Приехал тот как-то на монетный двор в крытой повозке, сопровождаемой четырьмя вооруженными всадниками, деловито бросил легкий поклонец чревастому дьяку, собиравшему с заказчиков плату за чекан монет и княжеский налог, и своим слугам велел извлечь из повозки ларец. В ларце том было серебро. Дьяк сам взвесил на безмене серебро, но смошенничал — сместил ремешок на черном рычаге с желтой медной отметины. Колдомай, возмутясь, даже и спорить не стал — велел слугам отнести ларец обратно в возок. Дьяк затрусил за слугами, ухватился за ларь, как за свой собственный, и решительно заявил, что он перевесит серебро: вышла ошибка. "Ишь, чего надумал — в Москву! ворчал дьяк. — Пошлины платить московской казне!"

Федот стоял в дверях мастерской и наблюдал. Когда слуги понесли ларь в мастерскую, он подошел к усмехающемуся купцу Колдомаю, поклонился ему и спросил:

— А что — в Москве добрый монетный двор? Не приходилось там бывать?

Купец охотно ответил, что бывал на тамошнем монетном дворе. По его словам выходило, что московский монетный двор куда больше рязанского и что от заказчиков там нет отбоя. А те, кто переселяется в Москву из других земель и заводит свое дело, не облагаются налогами в течение пяти лет. И потому там ремесла в расцвете.

После того разговора минул месяц. По Переяславлю Рязанскому пошли тревожные слухи — Мамай идет! Еще свеж был в памяти набег мамаевой рати после поражения на Воже. Едва пришли в себя от того напрыска — жди новой беды. При этом на сей раз, по слухам, сила Мамая была несметная. Кто победнее — рыли ямы, прятали хлеб, сундуки с одевой. Кто побогаче отправляли добро в мещерские леса. Бояре увозили свои семьи со слугами в дальние вотчины. Кое-кто уезжал в другие земли.

В разгар этих слухов и появился на короткое время в граде московский воевода Андрей Попов, оборванный и усталый. В ожидании, когда его позовут к князю, хлебал щи на лужке, против поварни. Его окружила дворовая челядь: бабы, мужики, дети. Всем хотелось послушать человека, спасшегося бегством от татарских воев. Пришел посмотреть на него и Федот.

Один из дворовых, водовоз, высокий, грудь впалая, шея вытянута, спрашивал:

— Поганых видел вблизи?

— Не токмо видел, а одного секанул саблей. Ей-ей, братцы! Головастенькой, зубы оскалил — того гляди, слопает.

— Бают, и Мамай головастый, а ростом невелик.

— Мамая не видел, не знаю. А из ратных попадаются и великанистые. Видел и таких. Злые в бою!

Бабы заойкали:

— Ой-ой, бусурманы!

— Оне что — на Рязань идут? — снова спросил высокий водовоз.

— На Русь идут, — ответил Андрей. — Первой на их пути будет Рязанская земля. Батый начал с Рязани, и Мамай начнет с неё же.

Бабы опять заойкали, запричитали: "За что нам такое наказание?"

— А вот за то и наказание, — внушительно сказал один дворовый, — что грехов на нас много… Вот ты, Аксюта, много ль подаешь милостыни нищим да тюремным сидельцам? То-то!

Федот подошел к Андрею поближе, поинтересовался:

— А что, велика ль у татар сила?

— Несметная.

— Плохи дела.

— Но и мы не лыком шиты! — ответил бодро Андрей. — Не знаю, как у вас на Рязани, а у нас на Москве рать боевита! Мамаю Москвы не видать! Ольгерд три раза приходил — не взял. Крепка Москва!

Подошел стольник Глеб Логвинов и велел идти за ним в повалушу к князю. Андрей облизал ложку, сунул её за голенище сапога и последовал за стольником, чтобы поведать рязанскому князю о том, что видел в Диком поле.

Вечером того же дня Федот сидел на пороге своего дома — колени враздвижку, ладонь в подбородок. На лужке, в котелке, варилась пшенная каша с мясом. У костра хлопотала Варя. Слышался стукоток стрел о стену бревенчатого сарая: то стреляли из малых луков дети. Федот размышлял о рассказе Андрея Попова. Позвал к себе жену — та присела рядом.

— Московит рассказал: скоро быть новой брани. Как бы не гореть нашему Переяславлю. Люди куда-то едут, бегут заранее от беды. Вот и я думаю: покамест не поздно — не податься ли нам?…

— Да нам-то куда? Где кто нас ждет? (закрыла лицо руками).

— В Москве не пропадем… Мои руки там найдут себе дело…

— Так и туда Мамай придет.

— Не допустят московиты.

Варя заплакала.

— Как же — из Переяславля-то? У нас тут родня, могилы. Карпуша тут лежит…

Увидев плачущую мать, подошли дети. Меньшой засопел, из глаз брызнули слезы.

Вдруг Варя отняла от лица руки, отерла концом плата слезы и сказала:

— Не придет к нам Мамай. Слышно, князь с ним в сговоре…

— Слышно-то слышно, да кто знает… — возразил Федот. — То ли в сговоре, то ли нет… Он и с Москвой в сговоре… Кто чего знает, кто чего поймет… Нет, надо уходить. Купец Колдомай говорит: мастеровой в Москве живет крепко. А с переселенцев и налоги не берут…

С того часа Федот стал собираться в дорогу. Никакие отговорки жены на него не действовали. Впрочем, и жена понемногу свыкалась с мыслью: хошь-не хошь, а ввиду Мамаева нашествия придется бежать.