Лекарь эрцгерцога

Все получилось так, как и предполагал Захаров: махонький пузырек с зельем Лукерья спрятала в рукаве платья. Сердце колотилось всякий раз, когда нужно было проходить мимо караула, но стрельцы, стоявшие в дверях, лениво поглядывали на худощавую женщину, такую же постную, как старица в строгом монастыре.

Каждое утро Лукерья помогала постельным девкам стелить простыни на царском ложе, и незаметно брызнуть на изголовье несколько капель для нее не представлялось трудным. Но, оказавшись в постельной комнате государыни, она почувствовала, как страх, подобно леденящим струям дождя, проник за шиворот и расходился дальше по всему телу. Он парализовал ее, руки сделались деревянными, и Лукерья более всего опасалась, что сейчас она выронит пузырек с зельем прямо под ноги постельным девкам.

Вот уж тогда наговорится она с Никиткой-палачом!

Девки о чем-то весело разговаривали, но Лукерья, вопреки обычному, совсем не принимала участия в беседах: взбивала подушки, поправляла перины.

Постель стелили девки слаженно, под неусыпным оком одной из ближних боярынь, которая то и дело оговаривала их:

— Да не эту простынь бери, разрази тебя! Ту, что с петухами! Стели ее так, чтобы головки у подушек были, чтобы любились они меж собой. Наволочки с курочками возьми, а покрывала с цыплятками. Уж больно такую красоту государыня любит. А завтра с павлинами заморскими постелим.

Девки поспешали расторопно, каждая из них была мастерицей — на простынях ни складочки, подушки выровнены, а перины, и без того мягкие, сделались и вовсе невесомыми.

Вот уже и девки вышли. Боярыня стала запирать сундук с царским бельем.

В этот момент Лукерья достала зелье и прыснула им под подушку.

Грозно брякнул замок, и боярыня, повернувшись к Лукерье, зло поинтересовалась:

— Ты чего здесь стоишь?

— Подушку поправляю, боярыня, складочка здесь мелкая, расправить хочу.

Боярыня посмотрела на постелю:

— Ступай вслед за девицами, нечего тебе здесь расхаживаться!

На следующий день весь двор узнал, что царице занедужилось. Поначалу ее мучила ломота в суставах и колики в животе, а потом началась сильная рвота. Государыня отказывалась от еды и водицы, металась на постели и просила близкого конца.

Иван призвал немецких лекарей, которым повелел осмотреть царицу. Лекари заглядывали Анастасии Романовне в глаза, разглядывали ее руки, а потом спросили позволения стянуть с государыни рубаху. Поразмыслив немного, царь согласился и на этот грех.

— Смотрите так, чтобы польза была, а не забавы ради. И чтобы лукавства никакого! — пригрозил он напоследок.

Анастасия Романовна покорно стянула с себя последнее исподнее и отдалась на волю лекарей, которые беззастенчиво мяли пальцами ее живот; расспрашивали о боли в желудке и приставляли трубки к груди. А потом, накрыв нагую царицу одеялом, пошли в покои к Ивану Васильевичу с докладом.

— Плоха царица, — объявил старший из лекарей — Шуберт. — Живот в пятнах красных, а у пупка кожа синяя.

Лекарь Шуберт некогда лечил австрийского эрцгерцога: имел орден, полученный из святейших рук за спасение сына, и частенько цеплял голубую ленту с крестом себе на грудь, которая, по его мнению, добавляла словам академичности, а самого Шуберта делала значительнее. Так и врачевал бы старый лекарь отпрысков эрцгерцога, если бы не заявился в его дом посланник молодого русского царя Ивана.

Смял у порога лекаря шапку опытный посол дьяк Висковатый и заговорил просителем:

— Батюшка наш царь Иван Васильевич тебя на службу зовет. Жалованьем не обидит. Оклад будешь иметь в пять раз больше нынешнего. — Лекарь молчал, а Висковатый продолжал настаивать: — В любой монете, в какой пожелаешь. Хочешь московскими? Польскими? А ежели желаешь, так и немецкими можно.

— Немецкими мне, — сразу согласился Шуберт. Скуповат эрцгерцог, деньги больше на фавориток тратит, а старому слуге только учтивые улыбки достаются.

— Будешь следить за здоровьем государя, его жены, а также чад царских оберегать от хвори станешь. — Дьяк достал грамоту, в которой были написаны условия договора. — А государь наш не обидит, щедро награждать умеет. На словах велел передать, что, кроме того, имение получишь сразу, а через три года работы — еще одно. Ну как? А?

Шуберт согласно кивал. Ему было известно, что русский царь платил щедро, а итальянские архитекторы за год работы получали столько, сколько за всю жизнь не могли накопить немецкие купцы. А что ждать от скупердяя эрцгерцога?

— Только вот здесь в договоре добавочка одна имеется, — неловко заметил дьяк.

— Какая же? — стал внимательно всматриваться в бумагу Шуберт.

— Ежели помрет царица или чадо государево по вине лекаря… лишить тогда его живота.

Шуберт улыбнулся. Смерть на шестом десятке жизни не пугала его. К тому же он достаточно верил в свое искусство врачевания, чтобы так просто отказаться от царских денег. Немчина знал себе цену, и предложенное жалованье как раз соответствовало уровню его таланта.

— Я согласен, — немного помедлив, отвечал лекарь.

И вот сейчас, осмотрев тело царицы, немец понял, что Анастасии способна помочь либо дьявольская сила, либо искусство такого мастера, каким был старый Шуберт.

— Это плохой знак, — продолжал лекарь, — весьма похоже на то, что царица отравлена. Еще несколько часов — и могло быть поздно, но вы вовремя обратились к старине Шуберту, — улыбнулся врачеватель.

Сейчас он напоминал архангела, в чьей власти карать оступившихся и миловать раскаявшихся.

— Травлена?!

— Да, государь, — бесстрастно подтвердил лекарь, как будто речь велась об испорченных яблоках, купленных девкой на базаре.

— Кто сделал это?

— Мое дело лечить, государь, поэтому я здесь. У меня припасено лекарство, которое ей поможет, и уже через несколько дней царица Анастасия займет место рядом с тобой.

Бояре молчали, понимая, что гнев государя в первую очередь обрушится на них.

— Когда это могло произойти?

Лекарь задумался только на секунду, потом уверенно отвечал:

— Думаю, вчера утром, может быть, немного позднее, цезарь.

— Спаси государыню, лекарь! Христом богом прошу, только спаси! Золотом осыплю.

— Государь, — вмешался вдруг Григорий Захарьин, — ты всякому немчине не доверяй. Опоит государыню зельем, а потом ни одна знахарка не поможет! Сведет он государыню в могилу! — заклинал боярин, чей густой голос прошелся по палатям погребальным звоном.

— Не для того я немца выписал, чтобы царицу знахаркам доверять! Немчина пускай Анастасию Романовну лечит! — прикрикнул Иван.

— Царь, все эти лекари хуже колдунов, — настаивал на своем Григорий Юрьевич, — никогда не знаешь, чего они сыплют.

— Нет! Свое слово сказал! — прикрикнул государь, и широкая ладонь громко прихлопнула подлокотник.

— Царь Иван Васильевич, позволь хоть за немчиной присмотреть, пускай свое снадобье сначала мне передает.

Лекарь безучастно стоял в стороне, наблюдая за спором царя со слугою. Он представить себе не мог, чтобы на австрийском дворе кто-то посмел бы возразить эрцгерцогу. Что поделаешь, на Руси всегда были варварские порядки. Это не просвещенная Европа, и надо смириться с дикостью.

Шуберт скучал в Москве. Придворная жизнь была серой и вертелась вокруг молодого царя. Не было здесь светских приемов с кокетливыми дамами и галантными кавалерами, не звучала гитара, а на дуэлях дворяне не отправляли друг друга к праотцам с любезными шутками. Разве можно отнести к развлечениям кулачный бой и пляски девиц, разгоряченных пивом?

В Европе все было изящно, женщины даже отдавались изощренно и со вкусом. И единственное, что компенсировало все неудобства, так это неслыханно большое жалованье. А из-за него лекарь Шуберт мог вытерпеть еще и не такое.

— Хорошо, — согласился Иван, — быть по-твоему. Вот что, лекарь, — воззрился самодержец на Шуберта, — свое зелье будешь отдавать кравчему, пускай поначалу он пробу снимет, а потом он уже Григорию Юрьевичу отдаст, а уж затем его царица отведает. И еще вот что я хочу тебе сказать, немец. — Иван Васильевич сделался серьезнее обычного. — Умрет царица… голову потеряешь.

Шуберт согнул шею, и трудно было понять, что значит сей поклон — готовность предоставить свою голову или обычная немецкая вежливость.